Страница:
— Скоро пойдет колонна, — говорил ротный. — Постарайся прощупать заброшенный кишлак... Больно удобное место для засады. И будь осторожен. Коварство душманов... Сам знаешь.
— Ясно.
Он собрался уже уходить, когда новый часовой, сменивший на посту Жадана, сделал знак: всем тихо.
В одно мгновение люди замерли, стали похожими на статуи, беспорядочно разбросанные под открытым небом. Демаков подошел к амбразуре, посмотрел вниз на дорогу.
ШАКАЛ В СТАЕ ШАКАЛОВ
ПРИВАЛ В ПУТИ
— Ясно.
Он собрался уже уходить, когда новый часовой, сменивший на посту Жадана, сделал знак: всем тихо.
В одно мгновение люди замерли, стали похожими на статуи, беспорядочно разбросанные под открытым небом. Демаков подошел к амбразуре, посмотрел вниз на дорогу.
ШАКАЛ В СТАЕ ШАКАЛОВ
Мулла Ахмад забеспокоился: высланная разведка до сих пор не вернулась. Если погибли, пусть отправляются в райские сады аллаха. Но вдруг попали в руки «неверных»? Продадут всех с потрохами, наведут на его людей армейские подразделения. Тогда не то чтобы колонну разгромить, самому бы живым выбраться. Он посмотрел на заброшенные дома некогда цветущего кишлака и черные бойницы окон сразу напомнили ему события годичной давности.
Слова учительницы и сейчас эхом отдавались в горах: «Бандиты! Убийцы!» Ее глаза — застывший ужас, проклятия. И не понимающие ничего глаза детей, их устремленные взгляды на ту, от которой услышали слова «свобода», «букварь», «равноправие». Ахмад разорвал на животе девушки платье, оголив ее нежное тело и вонзил в него нож. Острое лезвие вошло, словно в масло. Брызнула алая кровь. Дети завизжали в диком испуге, бросились на Ахмада, и тогда мулла вместе со своими подчиненными начал резать и их.
— Так будет со всеми вероотступниками, — вытирая нож куском материи, оторванной от чьей-то детской рубашонки, обратился он к оставшимся в живых.
Уже целый год прошел с тех пор, как он начал борьбу с теми, кто отверг давнишние обычаи страны, кто посягнул на собственность богачей, забыл ислам... Ишь, захотели жить, как баи, как жил он, Ахмад. Мулла Ахмад. «Дикие варвары, — скрипел зубами главарь банды. — Сами же потопите себя в крови». У народов, как и у отдельных личностей, считал он, жестокость рождается от сознания собственной неполноценности. Ахмад был умным и спокойным душманом. Он не переносил истеричности своих коллег по гнусным делам. Он даже позволял себе философствовать. И в отличие от своего шефа Гульбеддина Хекматиара, проповедовавшего безумие, насилие, всесокрушающую месть, мулла говорил, что, дескать, вообще не следует питать злобы — надо просто ждать подходящего случая, чтобы отомстить. Выжидать, затаившись, до того самого момента, когда твой удар неотразим, подобно стремительному броску гадюки. Такова тактика муллы.
Он выжидал и в эмиграции, когда в январе 1980 года в Пакистане создавался антинародный «Национальный фронт освобождения Афганистана». Присматривался к руководителям, оценивал их, как купец, придерживающий товар до поры до времени. «Фронт» потребовался для «координации действий» между разными контрреволюционными организациями, устроившими настоящую грызню из-за американских и других зарубежных субсидий.
Ахмада привлекал Бурхануддин Раббани, возглавивший «Исламское общество Афганистана». Привлекал прежде всего принадлежностью к религии. Что ни говори, бывший профессор теологии Кабульского университета. Ярый ненавистник всех левых, Раббани даже режим короля Захир Шаха громогласно назвал «прокоммунистическим». А при Дауде он вообще ни с кем не мог ладить, потому и эмигрировал в Пакистан. Стал одним из организаторов архиреакционного движения «Братья-мусульмане», а после саурской (Апрельской) революции основал собственную партию. Активно сотрудничает с зарубежными организациями ОУН (организация украинских националистов) и НТС («Народно-трудовой союз»). Даже на листовках в верхнем левом углу Раббани поместил сабельный герб «Исламского общества Афганистана», а в правом — зловещий трезубец.
Немалым капиталом обладал Раббани — владелец крупных поместий в провинции Кабул и Нангархар. Деловой хватки ему тоже не занимать. На одних только наркотиках состояние делает. Его агентов не раз арестовывали при попытках контрабандным путем перевезти героин. Последняя задержанная партия в аэропорту Дели весила десятки килограммов. А годовой доход Раббани от продажи наркотиков составляет не менее 20 миллионов афгани.
Но Раббани не отличался гибкостью. Криклив больно. Да и жаден не в меру. Миллионы долларов вложил в швейцарский банк, зато своим подручным дает лишь жалкие гроши. С таким только что и шуметь на митингах. А зачем Ахмаду вождь, если с ним сказочно не разбогатеешь.
Колоритна и другая личность — богослов Саббатула Моджаддади, племянник хозрата Шорбазара. За кланом этой семейки — длиннющий хвост антидемократических, антинародных преступлений. В свое время родственники Саббатулы принимали самое активное участие в свержении Амманулы — хана, провозгласившего в 1919 году независимость Афганистана и разработавшего ряд реформ, направленных на оживление экономики страны и демократизацию общества. Потом Саббатула организовывал противодействие тем, кто в развитии Афганистана пытался чуть-чуть двигаться вперед. В конце пятидесятых годов он спровоцировал выступление мулл и самой отсталой части населения Кандагара против правительства. Не понравилось Саббатуле, что расширяется светское образование. Ахмад, конечно, по возрасту не мог участвовать в том выступлении. Но он помнит избиение депутатов парламента в 1966 году. Депутаты ратовали за прогрессивные преобразования. И Моджаддади проучил их хорошенько. Ведь программа Саббатулы — абсолютная неподвижность. Кино, телевидение, светское образование — все ненавистно ему. А это как раз на руку западным спецслужбам. С их благословения Саббатула и стал главарем «Национального фронта освобождения Афганистана». Но чуяло сердце Ахмада — не тот это человек, на которого надо делать ставку. Прямолинеен, как оглобля, и настолько реакционен, что никаких шансов на будущее у него не видится.
Были еще два лидера. Первый — Сайд Ахмед Гелайни — из родовитых феодалов и богачей. Образование получил в Оксфорде, жил в Париже, а в Кабуле держал магазинный салон французских автомобилей. Другой лидер — Мухаммед Наби, главарь «Движения исламской революции Афганистана». То же «бирадир» (брат по духу) имеет высшее теологическое образование. Во времена монархии — член парламента. Поддерживает связи с израильской разведкой. Однако ни тот, ни другой не подходили мулле, так как попросту были убийцами. Да и в организациях у них числились в основном уголовные элементы. С этими многого не добьешься, хотя и состоят они на службе ЦРУ.
Все эти главари бандитских формирований, окопавшиеся кто где, ненавидели друг друга и друг другу не доверяли. И Ахмад им не доверял. Себе в ориентиры он взял основателя и руководителя «Исламской партии Афганистана», возглавляющего во «фронте» военную организацию — Гульбеддина Хекматиара, по прозвищу Инженер. Энергичен, невероятно честолюбив, умен, несмотря на скудность образования — всего лишь студент-недоучка. В свое время он был ярым последователем Саббатулы Моджаддади, потом обосновался на «собственной платформе». Спецслужбы США, почуяв в нем «авторитет», после Апрельской революции поспешили представить Гульбеддина как одного из наиболее реальных претендентов на пост главы афганского эмигрантского «правительства». Американское посольство даже повело с ним официальные дипломатические переговоры.
Конечно, цэрэушники знали прошлое этого сына крупного афганского землевладельца. За гомосексуализм Гульбеддин в свое время был отчислен из пахантуна (военного училища). Вышвырнули его и из политехнического института за убийство студента. Знали о его участии в левой экстремистской организации «Шоалес Джавид» («Вечное пламя»), об убийстве прогрессивного афганского деятеля Абдурахмана Кахрамана в городе Митерламе, а в Кабуле — Начазаддана. В 1972 году его обвинили в убийстве главного прокурора Афганистана... И все же именно ему ЦРУ поручило сформировать в Пешаваре банду для действия «в особых условиях». Затем Гульбеддин совершил вояж в Иран, где заручился поддержкой у лидеров местной реакции и даже в некоторых правительственных кругах. Все это и послужило поводом для того, чтобы львиную долю средств, поступающих в адрес афганской контрреволюции, передавать в личное распоряжение Гульбеддина.
Обо всем этом хитрый мулла Ахмад знал и понимал, где пахнет долларами. Завидовал он и тому, как жили Хекматиар и его приближенные — у каждого вилла, гарем, регулярно пополняемый юными наложницами. Не брезговал шеф торговать наркотиками, даже медикаментами, поступающими в его распоряжение. Свои капиталы Гульбеддин умножает доходами от автобусных парков и содержания рикш в Иране и Пакистане. Его резиденции находятся в Нью-Йорке и Тегеране, на счетах в Хабиб-банке лежат миллионы долларов. Тысячи долларов, полученные от реализации награбленного добра, Гульбеддин положил в американский Экспресс-банк, перевел в Бразилию, а также в Швейцарию и Италию. Не обижал он и свое окружение: всем давал «заработать».
К нему-то и подался Ахмад и, надо сказать, не ошибся. Вскоре сделал карьеру — из «рядовых» муджахиддинов стал приближенным Гульбеддина.
Но видел мулла и другое: нет единства в Пешаваре. Сплошные свары. Дешевые склоки не прекратились и с созданием так называемого «Национального фронта освобождения Афганистана». Между главарями банд и «исламских комитетов», действующих в самом Афганистане, тоже разногласия и вражда. Буквально на днях до Ахмада дошли сведения, что неподалеку от Файзабада банда Вадуда из Дарай-Кази пошла в атаку на банду Сайда Мухитдина из Курисанга. Первая принадлежала к «Исламской партии Афганистана», а вторая к «Исламскому обществу Афганистана». Многочасовой бой шел только из-за того, что душманы не могли поделить между собой продовольствие, которое они отобрали у крестьян.
Ахмад считал свой выбор удачным. Не то что бывший землевладелец Сайд из кишлака С., до революции — богач на всю округу, который пошел в услужение к Мухаммеду Наби и получает от него жалкие подачки. Теперь и на него, Ахмада, заискивающе смотрит. Раньше-то нос воротил. Знает или, во всяком случае, догадывается, что на счету у муллы в банке есть по крайней мере сто тысяч долларов. Только от последней партии золота, лазурита и драгоценных камней, награбленных Ахмадом в Афганистане и проданных через магазины Хекматиара в Пешаваре, на улице Масджид Роуд, мулле перепало свыше пятнадцати тысяч долларов. Конечно, львиная доля осела у Гельбеддина... На то он и шеф. Спасибо ему, что своих людей в беде не оставляет. Недавно Мухаммед Миран (Ахмад долго удивлялся, как этот профессиональный вор втерся в доверие к шефу) присвоил полученные для банды денежные средства и приобрел на них в Пакистане дом с участком земли. Противники Мирана пронюхали об этом и пришли в ярость: защитники ислама от голода пухнут, а этот наживается. Хотели взять виллу приступом. Да не тут-то было. Лично Гульбеддин распорядился встретить их пулеметным огнем. Никто пикнуть не посмел.
Семья муллы, живущая в Пешаваре, ни в чем не нуждалась. Как, впрочем, и семьи двух его братьев. Потому Ахмад и служил Гульбеддину верой и правдой. Надеялся и на этот раз, что аллах ниспошлет удачу. Шеф лично провожал его до самой границы.
— Нам нужны крупные акции, — чеканил он фразы. — Пора от обычных убийств переходить к настоящей войне, чтобы полыхала огнем вся страна. Пусть испепелятся «неверные» и тогда мы поднимем наше знамя. Нужно не пугать врага мелкими укусами, а бить, бить. Вешайте, уничтожайте, держите в страхе... Мы поведем «священную» войну с кяфирами, — голос Хекматиара Гульбеддина дрожал на высокой ноте.
«Война всегда священна для тех, кому приходится ее вести, — думал Ахмад. — Если бы те, кто разжигает войны, не объявляли их священными, какой дурак пошел бы воевать?» Вслух же о« почтительно поддакивал главному из душманов.
— Было бы неплохо утереть нос нашим недругам известием, скажем, о нападении на аэродром или уничтожении крупной колонны, — продолжал Гульбеддин. — Да и к нашим друзьям-шефам из ЦРУ тогда можно обращаться уже не с пустыми руками...
Мысль о нападении на аэродром у Ахмада отпала сразу. Еще ни одна банда не смогла даже приблизиться к объекту. Он и сам как-то пытался сделать это, но батальоны охраны встретили его еще на дальних подступах таким мощным огнем, что он едва ноги унес. Поэтому решил сразу: цель — колонна.
Все складывалось удачно. Перешли границу. В пограничных районах акции производить не стали, чтобы незаметно подойти к автодорожной магистрали. Но от нападения на отдельные машины уже в глубине Афганистана не удержались. Ахмад понимал, что малые акции местными властями и хадовцами могут быть отнесены на счет действовавшей здесь небольшой банды бая Сайда. Конечно, было бы здорово, если бы удалось пройти незамеченными. Однако слишком много у него в подчинении воинов ислама, чтобы их не увидел какой-нибудь вероотступник, продавший душу шайтану. Гореть им в жгучем огне джаханнама — аллах силен в наказании... Но прежде их покарает он, мулла Ахмад. Правда, сейчас ему не до них. Сейчас у него цель другая — колонна, уничтожение которой принесет доллары.
Ахмад сразу наметил место засады — заброшенный кишлак. Еще в прошлом году обратил внимание на то, что удачнее места для засады не найти. Дорога простреливалась прекрасно. Надо только в самом ущелье сделать пробку, подбив две-три передние машины, и спокойно поливать огнем всю колонну. Автомобили из окопов будут похожими на мишени в тире.
Мулла лично распорядился, где создать линию окопов. Она прерывисто тянулась чуть выше кишлака резкими изгибами. Снизу ее не было видно за дувалами, к тому же коричневый грунт сливался с предгорьем. Хорошей маскировкой служили и цветущие гранатовые деревья, убегавшие от домов вниз, к дороге.
Ахмад молил аллаха и всех его пророков, чтобы «неверные» не обнаружили его раньше времени. Для того и выслал двух разведчиков. Именно двух — большее число вызовет подозрение, а один либо продаст, либо соврет. Верить никому нельзя.
Он сидел не в окопе, а за стеной дувала, в котором для него специально оборудовали смотровую щель. Тужурка военного покроя с расстегнутым воротом туго обтягивала его мускулистый торс. Мясистое, грубое, надменное лицо было спокойным. Выпуклые глаза с кровяными прожилками устремлены вдаль. В двух шагах от Ахмада, словно пес с поджатым хвостом, разместился его телохранитель Абдулла, рослый, с бессмысленным взглядом детина.
Из многочисленных стычек с подразделениями афганской армии Ахмад пришел к выводу и твердо уверовал: главное — внезапность. Ошеломить противника, парализовать его волю, а уж потом бить, бить и бить. Конечно, колонна наверняка имеет охранение, и его подручным придется туго под огнем. Однако пусть погибнет половина, даже большая часть правоверных, лишь бы выполнить приказ Гульбеддина. Иншалла! (Если угодно аллаху!). Ведь в случае удачи и ему перепадет куш. В ЦРУ денежки считать умеют, зря платить не станут. Определена твердая такса: за убийство активиста НДПА выдается 10 тысяч афгани. Если же доставить голову этого активиста, цена подскакивает до 50 тысяч афгани. Подбитый танк, бронетранспортер, автомобиль тянули куда больше...
В Пешаваре мулла тоже присмотрел себе дом с участком. Настоящая вилла в три этажа, какая ему и не снилась в Афганистане. Первый этаж можно под магазин пустить, дело свое завести. На убийствах ведь долго не проживешь. С каждым днем все труднее и труднее становится, порой как волка в загоне обкладывают подразделения афганской армии. В первый попавшийся кишлак не сунешься, как раньше. То там, то здесь растут отряды самообороны. Похоже, мусульмане теряют веру, оскверняют ислам дружбой с кяфирами, против которых объявлен джихад, то есть война за веру, предписанную кораном.
Мулла ловил себя на том, что страх начинает томить его душу и заставляет испуганно вскрикивать по ночам. А ведь как крепко спал прежде — безмятежно спал.
В победу окопавшейся в Пакистане контрреволюции Ахмад верил мало. Обладая трезвым умом, он понимал, что с новой властью бороться трудно. Народ за ней пошел. А что у них, пакистанских? Ни одной внятной фразы, как улучшить жизнь народа. Клятвой в беспрекословном повиновении адату и шариату теперь многого не достигнешь. Размышляя над этим, мулла все больше и больше приходил к мысли: надо осесть навсегда в Пакистане. Домой дорога закрыта — слишком много крови на его руках. А пока есть возможность, надо постараться набить карманы звонкой монетой. Только ради этого и стоит рисковать.
И он выжидал. Терпеливо выжидал. И терпение его было вознаграждено. Из провинциального центра от верного муджахиддина по рации поступило сообщение: в их направлении вышла большая, в несколько десятков машин колонна. Ахмад рассчитал, что ее следует встречать под вечер. Только куда же пропали его люди, посланные в разведку? Колонна скоро подойдет, а их все нет. Ишаки! Ахмаду необходимо до прихода колонны знать, далеко ли отсюда сторожевой пост, какова его численность, вооружение? И главное — есть ли в ближайшем кишлаке гарнизон? Ввязываться в бой, обреченный на неудачу, нельзя.
Мулла заранее наметил для себя путь отхода: прямо от окопов в горы тянулась узкая тропа. Для постороннего глаза она неприметна. Затерялась в зарослях кустарника, а неподалеку упиралась в скалу. Казалось, что идти в том направлении — безумство. И только мулла знал потаенный изгиб тропы, который и выводил в горы. Ее Ахмаду в прошлом году указал один из дехкан, умолявший во время «священной мести» о пощаде. Живым, правда, дехканин оставался ровно столько, сколько времени указывал мулле дорогу. Потом последовал тайный знак телохранителю, и душа дехканина улетела в райские сады аллаха.
Мулла не доверял никому и ничему. Он не доверял лести, преданности, общительности, почтительности, уважению, сотрудничеству. Он доверял только смерти.
Засадная группа, задача которой подбить первые машины колонны и застопорить движение, давно выбрала удобную позицию в ущелье и ждала сигнала. Связь с ней Ахмад поддерживал лично с помощью миниатюрной японской рации. Гранатометчики получили указание сначала бить по машине с антеннами, в которой находится руководство, а уже потом переносить огонь на другие цели.
Все готово, не пришли пока только разведчики, хотя по времени должны уже быть. Своего беспокойства мулла ничем не выдавал. На лице его не дрогнул ни один мускул. Суета не к лицу служителю аллаха — одному лишь ему известно грядущее. Коран призывает к смирению.
Солнце медленно плавилось в небесной лазури. Тени от дувалов и цветущих деревьев вытягивались сильнее и сильнее. Вместе с ними росла и тревога Ахмада. Ледяными глазами судьбы глядели на него заброшенные дома, в которых год назад звучал детский смех.
Появление своих разведчиков мулла заметил первым. В этом ему помог мощный бинокль западногерманского производства. Из-за поворота они не вышли крадучись, а буквально выскочили, словно скаковые лошади на короткой дистанции. И это насторожило Ахмада: разведчики в любом случае не должны демаскировать себя. А если им на хвост сели? Тогда тем более они не должны идти сюда. Тревога наполняла его сердце. Но он по-прежнему сидел спокойно, словно судья, для которого судьба осужденного давно ясна, а все происходящее — лишь необходимый ритуал. Только кровяные прожилки в белках глаз вздулись и, казалось, вот-вот лопнут.
Разведчикам не дали перевести дыхание, немедленно привели к Ахмаду. Их чалмы, повязанные кандагарской репой, были так грязны, что походили на тряпки, которыми обтирают котлы. И кирпичного цвета халаты напоминали верблюжьи потники после возвращения каравана из дальних странствий.
— Говорите, — бросил сквозь зубы мулла. Лазутчики рассказали, что когда шли в ту сторону, сторожевых постов не обнаружили. При возвращении заглянули в один из кишлаков, что в долине реки. Там у дома местного муллы наблюдали за движением афганского и советского подразделений. На дороге уже выставлены сторожевые посты. Ближайший, по их предположению, находится недалеко отсюда — сразу за поворотом. Сарбазов они не видели, но заметили следы.
— Грязные шакалы, — хрипло выругался Ахмад, — если вы знали, что там сарбазы, зачем шли сюда? Провалите засаду, прикажу ваши грязные шкуры натянуть на...
«Против глупцов бессилен даже аллах», — оборвал себя на полуслове мулла. Его злобствования нарушил голос наблюдателя:
— Шурави!
Слова учительницы и сейчас эхом отдавались в горах: «Бандиты! Убийцы!» Ее глаза — застывший ужас, проклятия. И не понимающие ничего глаза детей, их устремленные взгляды на ту, от которой услышали слова «свобода», «букварь», «равноправие». Ахмад разорвал на животе девушки платье, оголив ее нежное тело и вонзил в него нож. Острое лезвие вошло, словно в масло. Брызнула алая кровь. Дети завизжали в диком испуге, бросились на Ахмада, и тогда мулла вместе со своими подчиненными начал резать и их.
— Так будет со всеми вероотступниками, — вытирая нож куском материи, оторванной от чьей-то детской рубашонки, обратился он к оставшимся в живых.
Уже целый год прошел с тех пор, как он начал борьбу с теми, кто отверг давнишние обычаи страны, кто посягнул на собственность богачей, забыл ислам... Ишь, захотели жить, как баи, как жил он, Ахмад. Мулла Ахмад. «Дикие варвары, — скрипел зубами главарь банды. — Сами же потопите себя в крови». У народов, как и у отдельных личностей, считал он, жестокость рождается от сознания собственной неполноценности. Ахмад был умным и спокойным душманом. Он не переносил истеричности своих коллег по гнусным делам. Он даже позволял себе философствовать. И в отличие от своего шефа Гульбеддина Хекматиара, проповедовавшего безумие, насилие, всесокрушающую месть, мулла говорил, что, дескать, вообще не следует питать злобы — надо просто ждать подходящего случая, чтобы отомстить. Выжидать, затаившись, до того самого момента, когда твой удар неотразим, подобно стремительному броску гадюки. Такова тактика муллы.
Он выжидал и в эмиграции, когда в январе 1980 года в Пакистане создавался антинародный «Национальный фронт освобождения Афганистана». Присматривался к руководителям, оценивал их, как купец, придерживающий товар до поры до времени. «Фронт» потребовался для «координации действий» между разными контрреволюционными организациями, устроившими настоящую грызню из-за американских и других зарубежных субсидий.
Ахмада привлекал Бурхануддин Раббани, возглавивший «Исламское общество Афганистана». Привлекал прежде всего принадлежностью к религии. Что ни говори, бывший профессор теологии Кабульского университета. Ярый ненавистник всех левых, Раббани даже режим короля Захир Шаха громогласно назвал «прокоммунистическим». А при Дауде он вообще ни с кем не мог ладить, потому и эмигрировал в Пакистан. Стал одним из организаторов архиреакционного движения «Братья-мусульмане», а после саурской (Апрельской) революции основал собственную партию. Активно сотрудничает с зарубежными организациями ОУН (организация украинских националистов) и НТС («Народно-трудовой союз»). Даже на листовках в верхнем левом углу Раббани поместил сабельный герб «Исламского общества Афганистана», а в правом — зловещий трезубец.
Немалым капиталом обладал Раббани — владелец крупных поместий в провинции Кабул и Нангархар. Деловой хватки ему тоже не занимать. На одних только наркотиках состояние делает. Его агентов не раз арестовывали при попытках контрабандным путем перевезти героин. Последняя задержанная партия в аэропорту Дели весила десятки килограммов. А годовой доход Раббани от продажи наркотиков составляет не менее 20 миллионов афгани.
Но Раббани не отличался гибкостью. Криклив больно. Да и жаден не в меру. Миллионы долларов вложил в швейцарский банк, зато своим подручным дает лишь жалкие гроши. С таким только что и шуметь на митингах. А зачем Ахмаду вождь, если с ним сказочно не разбогатеешь.
Колоритна и другая личность — богослов Саббатула Моджаддади, племянник хозрата Шорбазара. За кланом этой семейки — длиннющий хвост антидемократических, антинародных преступлений. В свое время родственники Саббатулы принимали самое активное участие в свержении Амманулы — хана, провозгласившего в 1919 году независимость Афганистана и разработавшего ряд реформ, направленных на оживление экономики страны и демократизацию общества. Потом Саббатула организовывал противодействие тем, кто в развитии Афганистана пытался чуть-чуть двигаться вперед. В конце пятидесятых годов он спровоцировал выступление мулл и самой отсталой части населения Кандагара против правительства. Не понравилось Саббатуле, что расширяется светское образование. Ахмад, конечно, по возрасту не мог участвовать в том выступлении. Но он помнит избиение депутатов парламента в 1966 году. Депутаты ратовали за прогрессивные преобразования. И Моджаддади проучил их хорошенько. Ведь программа Саббатулы — абсолютная неподвижность. Кино, телевидение, светское образование — все ненавистно ему. А это как раз на руку западным спецслужбам. С их благословения Саббатула и стал главарем «Национального фронта освобождения Афганистана». Но чуяло сердце Ахмада — не тот это человек, на которого надо делать ставку. Прямолинеен, как оглобля, и настолько реакционен, что никаких шансов на будущее у него не видится.
Были еще два лидера. Первый — Сайд Ахмед Гелайни — из родовитых феодалов и богачей. Образование получил в Оксфорде, жил в Париже, а в Кабуле держал магазинный салон французских автомобилей. Другой лидер — Мухаммед Наби, главарь «Движения исламской революции Афганистана». То же «бирадир» (брат по духу) имеет высшее теологическое образование. Во времена монархии — член парламента. Поддерживает связи с израильской разведкой. Однако ни тот, ни другой не подходили мулле, так как попросту были убийцами. Да и в организациях у них числились в основном уголовные элементы. С этими многого не добьешься, хотя и состоят они на службе ЦРУ.
Все эти главари бандитских формирований, окопавшиеся кто где, ненавидели друг друга и друг другу не доверяли. И Ахмад им не доверял. Себе в ориентиры он взял основателя и руководителя «Исламской партии Афганистана», возглавляющего во «фронте» военную организацию — Гульбеддина Хекматиара, по прозвищу Инженер. Энергичен, невероятно честолюбив, умен, несмотря на скудность образования — всего лишь студент-недоучка. В свое время он был ярым последователем Саббатулы Моджаддади, потом обосновался на «собственной платформе». Спецслужбы США, почуяв в нем «авторитет», после Апрельской революции поспешили представить Гульбеддина как одного из наиболее реальных претендентов на пост главы афганского эмигрантского «правительства». Американское посольство даже повело с ним официальные дипломатические переговоры.
Конечно, цэрэушники знали прошлое этого сына крупного афганского землевладельца. За гомосексуализм Гульбеддин в свое время был отчислен из пахантуна (военного училища). Вышвырнули его и из политехнического института за убийство студента. Знали о его участии в левой экстремистской организации «Шоалес Джавид» («Вечное пламя»), об убийстве прогрессивного афганского деятеля Абдурахмана Кахрамана в городе Митерламе, а в Кабуле — Начазаддана. В 1972 году его обвинили в убийстве главного прокурора Афганистана... И все же именно ему ЦРУ поручило сформировать в Пешаваре банду для действия «в особых условиях». Затем Гульбеддин совершил вояж в Иран, где заручился поддержкой у лидеров местной реакции и даже в некоторых правительственных кругах. Все это и послужило поводом для того, чтобы львиную долю средств, поступающих в адрес афганской контрреволюции, передавать в личное распоряжение Гульбеддина.
Обо всем этом хитрый мулла Ахмад знал и понимал, где пахнет долларами. Завидовал он и тому, как жили Хекматиар и его приближенные — у каждого вилла, гарем, регулярно пополняемый юными наложницами. Не брезговал шеф торговать наркотиками, даже медикаментами, поступающими в его распоряжение. Свои капиталы Гульбеддин умножает доходами от автобусных парков и содержания рикш в Иране и Пакистане. Его резиденции находятся в Нью-Йорке и Тегеране, на счетах в Хабиб-банке лежат миллионы долларов. Тысячи долларов, полученные от реализации награбленного добра, Гульбеддин положил в американский Экспресс-банк, перевел в Бразилию, а также в Швейцарию и Италию. Не обижал он и свое окружение: всем давал «заработать».
К нему-то и подался Ахмад и, надо сказать, не ошибся. Вскоре сделал карьеру — из «рядовых» муджахиддинов стал приближенным Гульбеддина.
Но видел мулла и другое: нет единства в Пешаваре. Сплошные свары. Дешевые склоки не прекратились и с созданием так называемого «Национального фронта освобождения Афганистана». Между главарями банд и «исламских комитетов», действующих в самом Афганистане, тоже разногласия и вражда. Буквально на днях до Ахмада дошли сведения, что неподалеку от Файзабада банда Вадуда из Дарай-Кази пошла в атаку на банду Сайда Мухитдина из Курисанга. Первая принадлежала к «Исламской партии Афганистана», а вторая к «Исламскому обществу Афганистана». Многочасовой бой шел только из-за того, что душманы не могли поделить между собой продовольствие, которое они отобрали у крестьян.
Ахмад считал свой выбор удачным. Не то что бывший землевладелец Сайд из кишлака С., до революции — богач на всю округу, который пошел в услужение к Мухаммеду Наби и получает от него жалкие подачки. Теперь и на него, Ахмада, заискивающе смотрит. Раньше-то нос воротил. Знает или, во всяком случае, догадывается, что на счету у муллы в банке есть по крайней мере сто тысяч долларов. Только от последней партии золота, лазурита и драгоценных камней, награбленных Ахмадом в Афганистане и проданных через магазины Хекматиара в Пешаваре, на улице Масджид Роуд, мулле перепало свыше пятнадцати тысяч долларов. Конечно, львиная доля осела у Гельбеддина... На то он и шеф. Спасибо ему, что своих людей в беде не оставляет. Недавно Мухаммед Миран (Ахмад долго удивлялся, как этот профессиональный вор втерся в доверие к шефу) присвоил полученные для банды денежные средства и приобрел на них в Пакистане дом с участком земли. Противники Мирана пронюхали об этом и пришли в ярость: защитники ислама от голода пухнут, а этот наживается. Хотели взять виллу приступом. Да не тут-то было. Лично Гульбеддин распорядился встретить их пулеметным огнем. Никто пикнуть не посмел.
Семья муллы, живущая в Пешаваре, ни в чем не нуждалась. Как, впрочем, и семьи двух его братьев. Потому Ахмад и служил Гульбеддину верой и правдой. Надеялся и на этот раз, что аллах ниспошлет удачу. Шеф лично провожал его до самой границы.
— Нам нужны крупные акции, — чеканил он фразы. — Пора от обычных убийств переходить к настоящей войне, чтобы полыхала огнем вся страна. Пусть испепелятся «неверные» и тогда мы поднимем наше знамя. Нужно не пугать врага мелкими укусами, а бить, бить. Вешайте, уничтожайте, держите в страхе... Мы поведем «священную» войну с кяфирами, — голос Хекматиара Гульбеддина дрожал на высокой ноте.
«Война всегда священна для тех, кому приходится ее вести, — думал Ахмад. — Если бы те, кто разжигает войны, не объявляли их священными, какой дурак пошел бы воевать?» Вслух же о« почтительно поддакивал главному из душманов.
— Было бы неплохо утереть нос нашим недругам известием, скажем, о нападении на аэродром или уничтожении крупной колонны, — продолжал Гульбеддин. — Да и к нашим друзьям-шефам из ЦРУ тогда можно обращаться уже не с пустыми руками...
Мысль о нападении на аэродром у Ахмада отпала сразу. Еще ни одна банда не смогла даже приблизиться к объекту. Он и сам как-то пытался сделать это, но батальоны охраны встретили его еще на дальних подступах таким мощным огнем, что он едва ноги унес. Поэтому решил сразу: цель — колонна.
Все складывалось удачно. Перешли границу. В пограничных районах акции производить не стали, чтобы незаметно подойти к автодорожной магистрали. Но от нападения на отдельные машины уже в глубине Афганистана не удержались. Ахмад понимал, что малые акции местными властями и хадовцами могут быть отнесены на счет действовавшей здесь небольшой банды бая Сайда. Конечно, было бы здорово, если бы удалось пройти незамеченными. Однако слишком много у него в подчинении воинов ислама, чтобы их не увидел какой-нибудь вероотступник, продавший душу шайтану. Гореть им в жгучем огне джаханнама — аллах силен в наказании... Но прежде их покарает он, мулла Ахмад. Правда, сейчас ему не до них. Сейчас у него цель другая — колонна, уничтожение которой принесет доллары.
Ахмад сразу наметил место засады — заброшенный кишлак. Еще в прошлом году обратил внимание на то, что удачнее места для засады не найти. Дорога простреливалась прекрасно. Надо только в самом ущелье сделать пробку, подбив две-три передние машины, и спокойно поливать огнем всю колонну. Автомобили из окопов будут похожими на мишени в тире.
Мулла лично распорядился, где создать линию окопов. Она прерывисто тянулась чуть выше кишлака резкими изгибами. Снизу ее не было видно за дувалами, к тому же коричневый грунт сливался с предгорьем. Хорошей маскировкой служили и цветущие гранатовые деревья, убегавшие от домов вниз, к дороге.
Ахмад молил аллаха и всех его пророков, чтобы «неверные» не обнаружили его раньше времени. Для того и выслал двух разведчиков. Именно двух — большее число вызовет подозрение, а один либо продаст, либо соврет. Верить никому нельзя.
Он сидел не в окопе, а за стеной дувала, в котором для него специально оборудовали смотровую щель. Тужурка военного покроя с расстегнутым воротом туго обтягивала его мускулистый торс. Мясистое, грубое, надменное лицо было спокойным. Выпуклые глаза с кровяными прожилками устремлены вдаль. В двух шагах от Ахмада, словно пес с поджатым хвостом, разместился его телохранитель Абдулла, рослый, с бессмысленным взглядом детина.
Из многочисленных стычек с подразделениями афганской армии Ахмад пришел к выводу и твердо уверовал: главное — внезапность. Ошеломить противника, парализовать его волю, а уж потом бить, бить и бить. Конечно, колонна наверняка имеет охранение, и его подручным придется туго под огнем. Однако пусть погибнет половина, даже большая часть правоверных, лишь бы выполнить приказ Гульбеддина. Иншалла! (Если угодно аллаху!). Ведь в случае удачи и ему перепадет куш. В ЦРУ денежки считать умеют, зря платить не станут. Определена твердая такса: за убийство активиста НДПА выдается 10 тысяч афгани. Если же доставить голову этого активиста, цена подскакивает до 50 тысяч афгани. Подбитый танк, бронетранспортер, автомобиль тянули куда больше...
В Пешаваре мулла тоже присмотрел себе дом с участком. Настоящая вилла в три этажа, какая ему и не снилась в Афганистане. Первый этаж можно под магазин пустить, дело свое завести. На убийствах ведь долго не проживешь. С каждым днем все труднее и труднее становится, порой как волка в загоне обкладывают подразделения афганской армии. В первый попавшийся кишлак не сунешься, как раньше. То там, то здесь растут отряды самообороны. Похоже, мусульмане теряют веру, оскверняют ислам дружбой с кяфирами, против которых объявлен джихад, то есть война за веру, предписанную кораном.
Мулла ловил себя на том, что страх начинает томить его душу и заставляет испуганно вскрикивать по ночам. А ведь как крепко спал прежде — безмятежно спал.
В победу окопавшейся в Пакистане контрреволюции Ахмад верил мало. Обладая трезвым умом, он понимал, что с новой властью бороться трудно. Народ за ней пошел. А что у них, пакистанских? Ни одной внятной фразы, как улучшить жизнь народа. Клятвой в беспрекословном повиновении адату и шариату теперь многого не достигнешь. Размышляя над этим, мулла все больше и больше приходил к мысли: надо осесть навсегда в Пакистане. Домой дорога закрыта — слишком много крови на его руках. А пока есть возможность, надо постараться набить карманы звонкой монетой. Только ради этого и стоит рисковать.
И он выжидал. Терпеливо выжидал. И терпение его было вознаграждено. Из провинциального центра от верного муджахиддина по рации поступило сообщение: в их направлении вышла большая, в несколько десятков машин колонна. Ахмад рассчитал, что ее следует встречать под вечер. Только куда же пропали его люди, посланные в разведку? Колонна скоро подойдет, а их все нет. Ишаки! Ахмаду необходимо до прихода колонны знать, далеко ли отсюда сторожевой пост, какова его численность, вооружение? И главное — есть ли в ближайшем кишлаке гарнизон? Ввязываться в бой, обреченный на неудачу, нельзя.
Мулла заранее наметил для себя путь отхода: прямо от окопов в горы тянулась узкая тропа. Для постороннего глаза она неприметна. Затерялась в зарослях кустарника, а неподалеку упиралась в скалу. Казалось, что идти в том направлении — безумство. И только мулла знал потаенный изгиб тропы, который и выводил в горы. Ее Ахмаду в прошлом году указал один из дехкан, умолявший во время «священной мести» о пощаде. Живым, правда, дехканин оставался ровно столько, сколько времени указывал мулле дорогу. Потом последовал тайный знак телохранителю, и душа дехканина улетела в райские сады аллаха.
Мулла не доверял никому и ничему. Он не доверял лести, преданности, общительности, почтительности, уважению, сотрудничеству. Он доверял только смерти.
Засадная группа, задача которой подбить первые машины колонны и застопорить движение, давно выбрала удобную позицию в ущелье и ждала сигнала. Связь с ней Ахмад поддерживал лично с помощью миниатюрной японской рации. Гранатометчики получили указание сначала бить по машине с антеннами, в которой находится руководство, а уже потом переносить огонь на другие цели.
Все готово, не пришли пока только разведчики, хотя по времени должны уже быть. Своего беспокойства мулла ничем не выдавал. На лице его не дрогнул ни один мускул. Суета не к лицу служителю аллаха — одному лишь ему известно грядущее. Коран призывает к смирению.
Солнце медленно плавилось в небесной лазури. Тени от дувалов и цветущих деревьев вытягивались сильнее и сильнее. Вместе с ними росла и тревога Ахмада. Ледяными глазами судьбы глядели на него заброшенные дома, в которых год назад звучал детский смех.
Появление своих разведчиков мулла заметил первым. В этом ему помог мощный бинокль западногерманского производства. Из-за поворота они не вышли крадучись, а буквально выскочили, словно скаковые лошади на короткой дистанции. И это насторожило Ахмада: разведчики в любом случае не должны демаскировать себя. А если им на хвост сели? Тогда тем более они не должны идти сюда. Тревога наполняла его сердце. Но он по-прежнему сидел спокойно, словно судья, для которого судьба осужденного давно ясна, а все происходящее — лишь необходимый ритуал. Только кровяные прожилки в белках глаз вздулись и, казалось, вот-вот лопнут.
Разведчикам не дали перевести дыхание, немедленно привели к Ахмаду. Их чалмы, повязанные кандагарской репой, были так грязны, что походили на тряпки, которыми обтирают котлы. И кирпичного цвета халаты напоминали верблюжьи потники после возвращения каравана из дальних странствий.
— Говорите, — бросил сквозь зубы мулла. Лазутчики рассказали, что когда шли в ту сторону, сторожевых постов не обнаружили. При возвращении заглянули в один из кишлаков, что в долине реки. Там у дома местного муллы наблюдали за движением афганского и советского подразделений. На дороге уже выставлены сторожевые посты. Ближайший, по их предположению, находится недалеко отсюда — сразу за поворотом. Сарбазов они не видели, но заметили следы.
— Грязные шакалы, — хрипло выругался Ахмад, — если вы знали, что там сарбазы, зачем шли сюда? Провалите засаду, прикажу ваши грязные шкуры натянуть на...
«Против глупцов бессилен даже аллах», — оборвал себя на полуслове мулла. Его злобствования нарушил голос наблюдателя:
— Шурави!
ПРИВАЛ В ПУТИ
Сверху колонна походила на гармошку: то растягивалась, то сжималась по команде подполковника Кадрасова, сидевшего с рацией в первом «Урале». Водитель, белобрысый Сережа Груздев, сосредоточенно крутил баранку, напряженно вглядываясь вперед, в дорожную ленту. Временами Сергей что-то мурлыкал себе под нос. Слов Геннадий Десейкович разобрать не мог, но мотив был удивительно знаком. Он ассоциировался со скачущим на коне всадником. Офицер внимательно прислушивался к напеву Сергея, но тот, как назло, совсем перешел на шепот. Наверное, потому, что дорога, круто свернув вправо, бросилась резко вниз. До этого она то врубалась в скалу или висела над пропастью, то легко и свободно взбиралась на перевал или рассекала, будто выпущенная из лука стрела, могучие завалы, а то вдруг, сделав петлю, перешагивала через горный поток.
Напряжение возросло: слева — обрыв, справа — отвесная стена. Гляди — не зевай. Малейшая оплошность здесь слишком дорого стоит.
«Военные водители Афганистана — на самом острие борьбы за революцию. Они помогают связать не только населенные пункты, но и сердца людей. А ниточка-то связующая идет в невероятно трудных условиях, по ней бьют из пулеметов и гранатометов, нередко обрушивает свой гнев природа...» — прочитал как-то Кадрасов в одном из журналов. В общем верно сказано. Каждый день, каждый час ребята, защищенные бронежилетами, мчатся навстречу опасности. Где она подстережет? На каком километре? И Родина недаром отмечает их дела боевыми наградами. Тот же Груздев медаль «За отвагу» имеет. Хороший парень, смелый, удивительно трудолюбивый. По десять — двенадцать часов сидит за баранкой. Родителям спасибо, что правильно воспитывали, к трудностям готовили, а не к парадному маршу жизни.
К человеку с раннего детства нельзя быть снисходительным. Снисходительность становится непростительной, она наносит вред тем, к кому ее проявляют. Чересчур нежный, недостаточно строгий отец, сам того не желая и не подозревая, приучает их ни в чем не знать ограничений, не встречать отпора. А вырастет дитя, общество предъявляет к нему свои требования. Когда он встретится с суровой правдой жизни, а это, как правило, неизбежно, ему будет труднее, чем тем, кого воспитывали без лишней опеки.
Геннадий Десейкович за годы службы научился безошибочно определять, кого и как воспитывали родители. Он, например, видел, что Сергей Груздев не из баловней. Рос он в многодетной семье, в деревне, с малолетства приучен к труду. Догадки эти родились из наблюдений: служит парень первый год, а машину водит мастерски, к любому делу стремится руки приложить. Проезжая мимо полей, высказывает свое мнение о видах на урожай.
— Откуда родом, Сергей? — полюбопытствовал подполковник, как бы проверяя себя.
— Мы — тамбовские, — прекратив мурлыканье, улыбнулся солдат.
— До армии работал?
— Всего лишь полгода у себя, в колхозе, а до того учился в автошколе ДОСААФ. Ну, раньше родителям помогал.
— Семья-то большая?
Груздев снова улыбнулся. На этот раз улыбка, озаренная воспоминаниями о родных, получилась теплой и светлой.
— Я — третий, а после меня еще два брата и две сестрички.
Настроение у офицера вдруг поднялось, словно экзамен выдержал. И он вновь уперся взглядом в дорогу, одним ухом слушая мурлыканье Груздева.
«О чем же поет Сережа? — навязчиво вертелось в голове у Геннадия Десейковича. — И при чем тут скачущий всадник?» Он посмотрел на часы, хотя и без того знал: стрелки показывают половину второго. Пора подумать о большом привале.
— Ноль третий, — вышел на связь Кадрасов. — Как только спустимся в долину, за мостом через реку, — привал.
Ноль третий — командир охранения капитан Хабаров отозвался сразу: «Вас понял».
Из кабины были видны коричневые скалы, а дальше, по верху — снежные вершины. Они казались совсем рядом. Только протяни руку. Но Кадрасов знал обманчивость горных далей. И сейчас ему очень хотелось быстрее спуститься в долину — там меньше опасности и можно расслабиться.
Весть о скором привале подняла настроение и у Сережи Груздева. Он запел громче. И Геннадий Десейкович узнал наконец-то мятежные светловские строки:
Взяв приступом последний перевал — скалистый, «цветущий» самыми разнообразными породами камней, дорога наконец спустилась на дно долины. И вот она уже весело бежит вдоль цветущего миндаля, мимо зарослей тамариска, корни которого, крепкие, цепкие, уходят в землю на десятки метров, чтобы добыть влагу. Говорят, что если уж прижился тамариск, не вытопчешь его и не высушишь. Еще говорят, что там, где растет тамариск, хорошо плодоносит гранат. Садов с гранатовыми деревьями в долине много. На востоке гранат и ветку тамариска издавна считали символами плодородия.
Напряжение возросло: слева — обрыв, справа — отвесная стена. Гляди — не зевай. Малейшая оплошность здесь слишком дорого стоит.
«Военные водители Афганистана — на самом острие борьбы за революцию. Они помогают связать не только населенные пункты, но и сердца людей. А ниточка-то связующая идет в невероятно трудных условиях, по ней бьют из пулеметов и гранатометов, нередко обрушивает свой гнев природа...» — прочитал как-то Кадрасов в одном из журналов. В общем верно сказано. Каждый день, каждый час ребята, защищенные бронежилетами, мчатся навстречу опасности. Где она подстережет? На каком километре? И Родина недаром отмечает их дела боевыми наградами. Тот же Груздев медаль «За отвагу» имеет. Хороший парень, смелый, удивительно трудолюбивый. По десять — двенадцать часов сидит за баранкой. Родителям спасибо, что правильно воспитывали, к трудностям готовили, а не к парадному маршу жизни.
К человеку с раннего детства нельзя быть снисходительным. Снисходительность становится непростительной, она наносит вред тем, к кому ее проявляют. Чересчур нежный, недостаточно строгий отец, сам того не желая и не подозревая, приучает их ни в чем не знать ограничений, не встречать отпора. А вырастет дитя, общество предъявляет к нему свои требования. Когда он встретится с суровой правдой жизни, а это, как правило, неизбежно, ему будет труднее, чем тем, кого воспитывали без лишней опеки.
Геннадий Десейкович за годы службы научился безошибочно определять, кого и как воспитывали родители. Он, например, видел, что Сергей Груздев не из баловней. Рос он в многодетной семье, в деревне, с малолетства приучен к труду. Догадки эти родились из наблюдений: служит парень первый год, а машину водит мастерски, к любому делу стремится руки приложить. Проезжая мимо полей, высказывает свое мнение о видах на урожай.
— Откуда родом, Сергей? — полюбопытствовал подполковник, как бы проверяя себя.
— Мы — тамбовские, — прекратив мурлыканье, улыбнулся солдат.
— До армии работал?
— Всего лишь полгода у себя, в колхозе, а до того учился в автошколе ДОСААФ. Ну, раньше родителям помогал.
— Семья-то большая?
Груздев снова улыбнулся. На этот раз улыбка, озаренная воспоминаниями о родных, получилась теплой и светлой.
— Я — третий, а после меня еще два брата и две сестрички.
Настроение у офицера вдруг поднялось, словно экзамен выдержал. И он вновь уперся взглядом в дорогу, одним ухом слушая мурлыканье Груздева.
«О чем же поет Сережа? — навязчиво вертелось в голове у Геннадия Десейковича. — И при чем тут скачущий всадник?» Он посмотрел на часы, хотя и без того знал: стрелки показывают половину второго. Пора подумать о большом привале.
— Ноль третий, — вышел на связь Кадрасов. — Как только спустимся в долину, за мостом через реку, — привал.
Ноль третий — командир охранения капитан Хабаров отозвался сразу: «Вас понял».
Из кабины были видны коричневые скалы, а дальше, по верху — снежные вершины. Они казались совсем рядом. Только протяни руку. Но Кадрасов знал обманчивость горных далей. И сейчас ему очень хотелось быстрее спуститься в долину — там меньше опасности и можно расслабиться.
Весть о скором привале подняла настроение и у Сережи Груздева. Он запел громче. И Геннадий Десейкович узнал наконец-то мятежные светловские строки:
Теперь Кадрасов понял, почему напев солдата вызвал у него ощущение скачущего всадника: лирический герой поэта Михаила Светлова отправился выполнять интернациональный долг на коне. Он ехал шагом и мчался вскачь ради того, чтобы в далекой Гренаде отвоевать крестьянам землю. А разве не за этим прибыли в Афганистан советские солдаты!? И потому так созвучны слова предвоенной песни настроению воинов.
Я хату покинул,
Пошел воевать...
Взяв приступом последний перевал — скалистый, «цветущий» самыми разнообразными породами камней, дорога наконец спустилась на дно долины. И вот она уже весело бежит вдоль цветущего миндаля, мимо зарослей тамариска, корни которого, крепкие, цепкие, уходят в землю на десятки метров, чтобы добыть влагу. Говорят, что если уж прижился тамариск, не вытопчешь его и не высушишь. Еще говорят, что там, где растет тамариск, хорошо плодоносит гранат. Садов с гранатовыми деревьями в долине много. На востоке гранат и ветку тамариска издавна считали символами плодородия.