Страница:
Есть тысячи свидетельств тому, что Преподобный Сергий и через сотни лет после своей праведной кончины не оставляет тех, кто нуждается в его молитвенной помощи. Очевидцами чудных событий, связанных со святым Сергием Радонежским, становятся многие. Однажды святой Сергий помог бедному слепому старику, пришедшему в Троице-Сергиеву Лавру на престольный праздник – день Пресвятой Троицы. Обитель Сергиева и в будние дни полна народу, а на Троицу в храм и вовсе не пробиться. Люди теснят друг друга, каждый старается подойти поближе к мощам Преподобного. Не всякий здоровый человек выдержит эту толчею и духоту. Бедный слепец стоял у входа и никак не мог пробраться внутрь. Поводырь его позабыл о нем, и, помня лишь о своих личных нуждах, сам начал проталкиваться к раке святого, у которой шел торжественный молебен. Слепой же старик, вместо того, чтобы радоваться празднику, плакал… Долгое путешествие его оказалось бесполезным, надежда на исцеление обернулась горьким разочарованием. Вокруг шумела толпа, и никому не было до него дела. И вдруг случилось чудо, свидетелем которого стали тысячи паломников. У раки в сиянии света явился сам Преподобный Сергий. Как ветер, прошел он сквозь толпу, подошел к слепцу, взял того за руку, и провел в собор, туда, где находились его святые мощи. Лишь только слепой прикоснулся к святыне, с глаз его упала пленка, и он прозрел. Это чудесное исцеление изменило жизнь старика. Он не покинул больше обители, стал монахом и остаток дней своих провел в Лавре.
Исцеление поляка-католика
Это произошло с высокопоставленным губернским чиновником, поляком по происхождению и католиком по вероисповеданию. Об этом случае рассказал Сергей Нилус, автор книги о святом Сергии. Когда издавалась книга Нилуса, чиновник был жив, и у писателя не было разрешения раскрывать его имя. У собеседника Нилуса когда-то было серьезнейшее заболевание глаз – трахома, лечение в течение нескольких месяцев оказалось безуспешным, и врачи прочили ему полную слепоту. И вот, направляясь летом 1862 года по делам службы из Москвы в Кострому, он оказался в Троице-Сергиевой лавре. Далее привожу рассказ поляка.
«Ударили к вечерне. Жена промыла мне глаза, я надел свои очки, и мы отправились в тот храм, где покоятся мощи Преподобного Сергия.
Во все продолжение вечерни я стоял истукан истуканом: ни веры, ни теплого чувства. Слова молитвы не шли на ум. Сердце как лед было холодно. Вдруг я заметил в той стороне, где почивают мощи, большую железную дверь и в ней неправильной формы довольно значительное отверстие, точно выломанное чем-то тяжелым или пробитое. Отверстие это приковало к себе все мое внимание: я уже не видел и не слышал ничего, вокруг меня происходящего, и весь был поглощен соображением, что бы это такое было и кто бы мог и для какой цели испортить такую массивную дверь.
Когда кончилась вечерня, я не утерпел и подошел к двери с целью рассмотреть отверстие. Подхожу и вижу под отверстием подпись, выбитую в железной створке двери:
«Сие отверстие сделано было польским ядром при осаде Троице-Сергиевой Лавры поляками в таком-то году».
Меня точно обухом по голове ударило. Вы себе представить не можете, какая буря впечатлений и воспоминаний поднялась в моей душе по прочтении этой немногоречивой надписи. Как озаренный каким-то внезапным светом, я вдруг, в одно мгновение, вспомнил, что я поляк, что я католик, что в жалованной грамоте на дворянство, выданной польскими королями родоначальнику моей дворянской фамилии, значится, что этот мой предок участвовал в войнах Польши с Россией, что за особые услуги, оказанные им в тысяча шестисотых годах польскому оружию, он возведен в потомственное дворянское достоинство и пожалован «староством» – населенным поместьем… Вспомнил я, что я, как католик, – враг Православию и, следовательно, враг православному святому, что, во всяком случае, я – потомок его врага, пролившего когда-то русскую кровь, и, может быть, одною из тех услуг, которые оказал мой предок польскому оружию, и было метко им наведенное орудие, святотатственно пробившее брешь в двери у самого изголовья Преподобного…
Под наплывом этих впечатлений я и был как бы вне себя.
Молебен уже начался. Я подошел к раке Преподобного весь дрожащий, испуганный и вместе с какой-то особой силой, с особенным подъемом духа дерзновенный и стал молиться с пламенными слезами:
– Угодник Божий, – говорил я почти в исступлении. – Ведь ты святой! Ведь потому, что ты святой, у тебя не может быть вражды. Ты, отдавший душу свою за Христа, молившегося на кресте за Своих врагов, ты так же прощаешь тем, кто наносит или наносил тебе поругание, кто бесчестил твою святыню, кто проливал кровь твоих братьев… Вот я перед твоими святыми мощами, враг твой, враг твоей Церкви, потомок злейшего твоего врага, стоя перед тобою, молюсь тебе, молю тебя об исцелении моего неисцелимого недуга: ты, святой Божий, должен меня исцелить, должен меня услышать, должен простить! Иначе ты не святой, если не забудешь обиды врагов, иначе ты – не Христов, Он учил благодетельствовать ненавидящим и молиться за проклинающих!
Кончился молебен; я приложился к мощам Преподобного, покровом коснулся своих больных глаз и вместе с женой и другими богомольцами вышел из храма.
– А ты плакал, когда молился, – сказала мне жена.
– Да, – ответил я, – хорошо молился!
У святого колодца жена меня напоила святой водой и ею же обмыла мне глаза, успевшие загноиться. Чуда исцеления, которого я так жаждал во время молебна, не последовало, и я, до известной степени разочарованный, опять впал в полнейшее религиозное равнодушие. С женой мы в этот вечер съездили в окрестности лавры – в Вифанию, еще где-то были; домой вернулись в лаврскую гостиницу уже довольно поздно. Глаза мои болели едва ли не хуже, чем до приезда в лавру, но я не роптал, а смирился и перестал ждать чудесного.
Перед сном, уже почти засыпая, я говорю жене:
– Не забудь встать пораньше и промыть мне глаза. Ты ведь знаешь, эта процедура берет времени немало. Пока-то ты еще воду подогреть успеешь…
С этими словами я заснул. Рано утром я сам проснулся от движенья в соседней комнате – это жена грела мне воду и суетилась, торопясь одеваться к обедне. Я лежал с закрытыми глазами, зная по опыту, что открыть их может только продолжительное промывание.
– Ну скоро ты там, Машенька?
– Сейчас, мой друг, сейчас иду! – с этими словами жена подошла ко мне, смочила губку в теплой воде, хотела начать привычное обмывание и взялась уже было за веко, чтобы его приподнять… Глаза мои сами собой раскрылись, совершенно здоровые и чистые, как будто никогда не было со мной страшной болезни… Вы можете представить, что тогда с нами было!.. С тех пор мои глаза ни разу в продолжение всей моей жизни не болели, а я уже за седьмой десяток переваливаю. Из лавры я тогда уехал, никому не сказав о совершившемся тогда надо мною чуде. Долго меня это мучило, и я решил побывать еще раз у Преподобного Сергия и объявить о чуде лаврскому начальству. Года два или три спустя я был в обители, нарочно за этим заходил к архимандриту и просил засвидетельствовать чудо, со мной совершившееся.
– Чудо, с вами бывшее, – песчинка в море чудес, изливаемых благодатью Божьею от мощей Чудотворца: всего не опишешь и всего не засвидетельствуешь. Для благодарной души вашей довольно и того желания, которое вы мне выразили, – так сказал мне архимандрит. И я на этом успокоился. Но теплое воспоминание о совершившемся осталось на всю жизнь неизгладимым в моей душе, и не оно ли и спасало меня от бездны неверия, которая затягивает в себя окружающее человечество?.. Да, должно быть, оно!»
Как неизвестный святой спас мою маму
Муж у меня военный. И хоть живем вместе долго, а десять лет всего прошло, как нам квартиру дали постоянную. До тех пор мотались мы по гарнизонам всю жизнь. В таких условиях жили – не приведи Бог! Без отопления, без удобств… Одну зиму вообще в тайге провели, а там вода была привозная, и только на еду. Так я, чтобы помыться-постирать, снег на плите топила! Но ничего, и детишек родили, и вырастили, и дружно жили всегда. А когда первому моему сыну было два годика, забросила нас судьба на Дальний Восток, в один приморский город. Прожили мы там года три, в общежитии квартирного типа, очень хорошее было общежитие, благоустроенное. Представьте: батареи теплые зимой, горячая вода, санузел. Детский сад рядом, военчасть через две улицы. Для меня после всех мытарств это был курорт! Я втайне надеялась, что мужа тут и оставят навсегда, и мы, наконец, обретем свой угол. Все, впрочем, к тому и шло. Одно смущало: мама моя и сестра младшая (она еще в школе училась тогда) слишком далеко – в Калинине, на другом краю страны. Случись чего – а мне ехать целую неделю: денег на самолет у нас не хватит: у военных-то и тогда зарплата мизерная была. Верно говорят: чего боишься, то обычно и бывает. И вот как-то муж ушел на ночное дежурство в часть, я ребенка спать уложила, и сама в постель уж легла, а тут в дверь сильно так застучали. Я испугалась, думала – землетрясение (там частенько трясло). Подскочила, открываю – стоит перепуганная вахтерша и говорит, что меня срочно вызывает Калинин. У меня сердце в пятки ушло. На ватных ногах подошла к телефону. Звонила сестра.
– Ксюша, родная, срочно прилетай, мама в больнице, при смерти! – сквозь слезы сказала она. – Сейчас же поезжай в аэропорт и первым рейсом, слышишь, первым рейсом!
– Да, да, сейчас еду! – пообещала я.
Это был удар, но за время военной жизни я научилась собираться перед лицом горя. «Так. – решила я. – Сейчас пойду по соседям, занимать деньги. Потом – в часть, к мужу, уже с чемоданом. Он даст машину. Потом – в аэропорт и на самолет до Москвы. От Москвы до Калинина возьму такси, так будет быстрее…». Но этот четко выстроенный план действий рухнул в одно мгновение: я вдруг вспомнила, что из нашего города самолет до Москвы летает только раз в неделю, по вторникам! А сегодня была среда… Что же делать? В отчаянии я выбежала на улицу и понеслась в часть к мужу. Может, он что-нибудь придумает? Но часовой сказал, что в порту ЧП, муж уехал для разбирательства, и когда будет – неизвестно. Я заплакала и пошла обратно. Я брела, беззвучно рыдая, и сквозь слезы не разбирала дороги. Вдруг передо мной выросла стена какого-то старинного здания. Я оглянулась и увидела, что зашла в какое-то незнакомое место. Слева был сад, впереди шумело море, а зданием, в которое я уперлась, оказалась какая-то церковь. Надежда вспыхнула в моей душе. «Молиться! Надо молиться!» – только и думала я. Конечно, церковь ночью была заперта, но меня это не остановило. Я зашла на крыльцо. Над входом в церковь поблескивало стекло какой-то иконы – в темноте было не видно, какой именно. Я упала перед ней на колени.
«Неизвестный святой, или святая, – молилась я. – Помоги мне! Спаси мою маму!».
Не знаю, сколько я простояла перед этой иконой, помню лишь, что ко мне подошел какой-то человек в длинном одеянии (священник или дьякон, не знаю), успокоил и велел мне идти домой. «Дома тоже можно молиться» – сказал он. «Иди, а то дочка проснется и будет плакать без мамы».
Его слова придали мне сил. Я нашла дорогу домой, и остаток ночи молилась теми же словами, как и у церкви. Я повторяла их, как заклинание: «Неизвестный святой! Помоги мне, спаси мою маму!».
Утром вновь позвонила сестра. Я спускалась вниз, к телефону, со страхом. Неужели случилось худшее? Но голос сестры был радостным и несколько удивленным.
– Ксюшенька, мама жива, и теперь поправится! – возбужденно кричала она. – Ночью был криз, врачи думали – конец, но она выкарабкалась! И теперь веселая, разговаривает, смеется! Самое страшное позади!
Моя молитва помогла! Но люди забывчивы и легкомысленны! Как только беда прошла стороной, я позабыла о неизвестном святом, и о своих ночных молитвах тоже забыла. Но мать я все же навестила – приехала поездом. Маму к тому времени уже выписали, и она сама встретила меня на вокзале. В честь моего приезда, но в первую очередь, по поводу маминого чудесного выздоровления мы устроили дома праздник, позвали родственников и соседей.
– Мамочка, я так перепугалась! – сказала я, когда гости разошлись, и мы остались втроем с мамой и сестрой. – Я думала, что уже тебя не увижу. Как хорошо, что врачи вовремя спасли тебя!
– И я так думала, доченька! – вздохнула мама. – Но, слава Богу, все обошлось, только вот спасли меня не врачи, а неизвестный святой.
– Кто? – вскрикнула я. – Как это – неизвестный святой? (Я сразу вспомнила, как стояла на коленях у церкви в ту ночь, как молилась потом дома до утра!)
– А вот так. – ответила она. – Ночью так кольнуло мне в сердце, что в глазах огоньки заплясали, лежу – задыхаюсь, и никого рядом нет… Ну все, думаю, пришел мой час… Стала уж с жизнью прощаться, как вдруг вижу: в палате что-то засияло, и сквозь этот свет склоняется надо мной какой-то старик бородатый, а лицо у него строгое, а глаза такие добрые, прямо светятся.
– Не бойся, – говорит. – Ты не умрешь, я за тебя молюсь.
– Кто ты? – спрашиваю.
А он улыбнулся так ясно и отвечает:
– Я – неизвестный святой.
И тут мне стало легко-легко, и боль отпустила, и задышала я полной грудью. Я, было, думала, что уже и смерть пришла, раз нет боли. А потом сияние растворилось, ушло, и вижу – палата освещена, вокруг меня врачи, медсестры, и вид у всех такой скорбный. «Здравствуйте!» – говорю им. Ты бы видела их реакцию! Они думали – все, умерла я, в морг собрались везти, а я им – здравствуйте!
Тогда и я маме рассказала, как в ту ночь молилась неизвестному святому. Но кто же он такой? – недоумевали мы. И я пообещала маме, что сразу по возвращении на Дальний Восток найду церковь и узнаю, какой святой был на той иконе над дверью. А пока мы решили просто сходить в храм и поставить ему свечку. И там, на одной из икон мама узнала человека, который явился ей в сиянии света. Это был Сергий Радонежский.
Ксения, 50 лет, Тверь
* * *
Несколько лет назад отдыхали мы с женой в Подмосковье – снимали дачу в небольшом поселке. Хозяйка наша была женщина пожилая, жила одна, и все ходила в платочке. Дома у нее всюду висели иконы, перед которыми каждое воскресенье она зажигала свечи. И вот в одну из суббот приехал к ней сын на машине. Он с семьей жил в Москве, а мать навещал, когда выпадали свободные выходные. Хозяйка обрадовалась:
– Как же вовремя ты приехал, сынок! Завтра ведь Троица, праздник великий, а я всю неделю хожу и думаю: как же мне попасть к Троице-Сергию, как доехать? Вот ты меня и отвезешь.
Жена моя услышала этот разговор, и напросилась ехать с ними. Хозяйка дала согласие.
– И вы поезжайте. – сказал мне она. – Там красиво, благостно, а в праздник такой будет по-особенному торжественно и весело.
Я отнекивался: для меня лучший отдых – там, где нет людей. Я собирался все воскресенье просидеть на речке с удочкой, о чем и сообщил нашей любезной хозяйке.
– Что вы, что вы! – вскричала она. – Завтра рыбачить грех! Завтра – Троица, всякая тварь празднику радуется, а вы рыбу удить собираетесь. Пусть и рыбка отдохнет в этот день, поживет, порадуется! Не надо губить Божью тварь, хотя бы в такой-то праздник.
Я обещал, что рыбачить не буду, но и ехать не хотел. Человек я маловерующий, что мне там делать?
– Нет уж, теперь вы точно поедете. – возразила хозяйка. – А то соскучитесь и нарушите слово – на речку уйдете. А на мне грех будет.
Жена тоже стала уговаривать меня, и я сдался. Встали мы ни свет, ни заря, сели в машину и поехали в Сергиев Посад. Народу в монастыре было видимо-невидимо. В глазах у меня все белело и зеленело от белых женских платков и зеленых веток березы в руках у богомольцев. Шум, говор, звон колоколов, яркое солнце… От всей этой суеты мне хотелось спрятаться куда-нибудь подальше. Женщинам удалось как-то продраться сквозь толпу и пройти внутрь собора, где находятся мощи Преподобного Сергия. А я уселся на лавочку недалеко от собора, в уютном тенистом садике. Рядом со мной сидела пожилая женщина. Она тяжело дышала, лицо у нее раскраснелось, видно, давление подскочило.
– Вам нехорошо? – поинтересовался я. – Может быть, хотите воды? (с собой у меня была пластиковая бутылка минералки).
– Да, сынок, спасибо. – поблагодарила женщина и стала жадно глотать воду. – В соборе очень уж душно, – объяснила она, напившись. – Нехорошо мне стало, еле вышла обратно. Ну ничего, отдышусь, и снова пойду, надо службу до конца достоять.
Я удивился.
– Женщина, вам же и так плохо! – сказал я. – Куда же вы пойдете опять в толпу, в духоту? Я вообще не понимаю всего этого столпотворения. Ну, хорошо, это святое место, все хотят поклониться, но зачем же приезжать всем в один день и давку-то устраивать? Этак можно и живым из церкви не выйти! По-моему, это дикость.
– Молодой ты еще, сынок. – улыбнулась женщина. – Если я у мощей батюшки Сергия умру, так это ведь какая благая смерть-то будет!
– Ну что вы такое говорите? – возмутился я. – Как же смерть может быть благой?
– Может сынок, может. – кивнула она. – О благой смерти все мы молимся, ведь смерть – переход к иной жизни. Какая смерть будет, такая и жизнь та будет. Кто дурно умирает, тому худо приходится на том свете. А мне осталось-то немного уже, так чего уж бояться-то? Я и так пожила хорошо, и все благодаря святому батюшке Сергию.
– Как это понять? – поинтересовался я.
– А вот так. Всю жизнь проработала я учительницей, как в двадцать лет училище закончила, так и пошла в школу детишек учить. Ну, сам понимаешь – работа нервная. А тогда учителей не хватало, я в две смены трудилась, и так много лет. Замуж вышла, деток двоих родила. А потом муж у меня заболел, и семь лет пролежал парализованный. Так я и тянула – мужа больного, двоих детей, школу свою. В обед домой прибежишь – надо мужа перевернуть, помыть, накормить; вечером придешь – надо постирать, приготовить, о детях позаботиться. Про себя и не думала совсем. Не то, что б какие-то наряды или косметику, порой чашку чая забывала выпить! Питалась дурно, кое-как, на бегу – бутерброды, куски какие-то. И вот муж умирает. Схоронила его, наплакалась! Хоть и больной был, обуза, а любила его, да и надежда была, что подымется. Но вот, Бог прибрал… Только-только от похорон оправились, как-то жизнь налаживаться начала, и тут я заболела. Давно у меня желудок прихватывало, да не обращала я внимания на это. Таблетку выпьешь – и дальше работаешь. А тут начались такие боли, что глаза на лоб вылезали. Отвезли меня в больницу прямо из школы. Там – сразу на обследование. Все обсмотрели, анализы взяли, чем-то укололи… Через день приходит врач, и лицо у него – мрачнее тучи. Что, говорю, доктор, все так плохо? Плохо, отвечает. Оказался у меня, сынок, рак желудка. Сел со мной рядом врач и говорит: «Операцию делать вам надо. Но опухоль расположена так неудачно, что уберем мы ее – и жизненно важные органы пострадать могут. Очень рискованная операция, никто вам гарантии не даст, что вы на операционном столе не умрете. А не делать операцию – полгода протянете с этим раком, не больше». И ушел, оставив меня решать, как быть дальше. Ох, сколько я всего пережила, передумала! У меня ведь дети – десять и двенадцать лет. Я умру – что с ними будет? Родных у меня никого, значит, в детдом… Эх, если бы еще несколько лет пожить, хотя бы старшего на ноги поставить! А времени у меня – врач сказал – всего полгода. Делать операцию? Но тогда могу умереть сразу. А за полгода все-таки, может, найду какой-то выход, чтобы сыновей пристроить. Может, в Суворовское училище отдам, или найду какой-нибудь интернат хороший. В общем, отказалась я от операции. Подумала, будь что будет. Выписали, приехала я домой, села на скамейку у дома, и расплакалась. Встать сил нет, не могу заставить себя в дом войти, что-то делать начать. А скоро мальчики со школы вернутся, нельзя их сразу страшной вестью огорошивать, надо быть веселой, радостной. Они ведь только что отца лишились, каково им будет узнать, что и мать скоро умрет? Но подняться не в силах, сижу и рыдаю. А соседка моя в огороде у себя копалась, услышала, как я плачу. Окликнула меня из-за забора, спрашивает, что случилось? Я ей и рассказала все. Тогда она куда-то исчезла, а через несколько минут приходит, в руках у нее деньги, много, рублей двести.
– Вот, – говорит, – бери, знаю, что сейчас ты без денег, ну, потом отдашь как-нибудь.
– Зачем, – спрашиваю, – мне столько?
– А вот зачем. Ты еще несколько дней на больничном будешь, так время не теряй, а поезжай в Загорск, к Троице, к святому Сергию в монастырь. Там сходи к священнику, исповедайся, причастись и попроси благословения, чтобы пить водичку из Сергиева колодца. Как эту воду пить, что делать, все тебе батюшка скажет. И не забудь к мощам приложиться, это мощи чудотворные! Знаешь, какой преподобный Сергий сильный святой? Вот увидишь – поможет тебе обязательно.
Я, сынок, в те времена не была богомольной. Даже детей не крестила, запрещали нам, учителям, детей крестить. Но соседке почему-то поверила. Может, говорила она убедительно, а может, просто надежды не оставалось. Но деньги я взяла и поехала в Загорск. Все сделала, как она мне советовала: к мощам приложилась, исповедовалась, причастилась, поговорила с батюшкой. Благословил он меня набрать воды из святого источника, и пить ее три раза в день с молитвой. Так я и стала делать. Вот прошло полгода – а я живая, и чувствую себя хорошо. Еще полгода прошло, про болезнь я и думать забыла. Как-то раз поехала в город на рынок. Вдруг хватает меня кто-то за руку и удивленно так вскрикивает. Это врач меня узнал, глазам своим не поверил: ведь он считал, что я уже полгода как в могиле! Назначил меня на обследование. Приехала я, сдала анализы, прошла какие нужно процедуры – так на меня вся больница потом сбежалась глядеть, куда мой рак делся? Вот сорок пять лет прожила после того случая, и детей вырастила, и внуков, и правнуков уже нянчу.
Женщина, отдохнув, вернулась обратно в собор, а я долго сидел один, потрясенный ее рассказом. История эта перевернула мою душу, и теперь я хотя бы раз в год стараюсь выбираться в Сергиев Посад, чтобы соприкоснуться с благодатью святого Сергия.
Константин, 37 лет, Москва
Духовный разум научает, что недуги и другие скорби, которые Бог посылает человекам, посылаются по особенному Божию милосердию; как горькие целительные врачевания больным, они содействуют нашему спасению, нашему вечному благополучию гораздо вернее, нежели чудесные исцеления. Часто, весьма часто недуг бывает большим благодеянием, нежели исцеление, если б оно последовало; недуг бывает благодеянием столько существенным, что отъятие его исцелением было бы отъятием величайшего блага, несравнимого с тем временным благом, которое доставляется исцелением телесного недуга. Нищий, больной Лазарь, упоминаемый в Евангелии, не был исцелен от тяжкой болезни своей, не был избавлен от нищеты, скончался в том положении, в котором томился долгое время, но за терпение свое вознесен Ангелами на лоно Авраама. Священное Писание на всем пространстве своем свидетельствует, что Бог посылает различные скорби, а между ними и телесные недуги, тем человекам, которых Он возлюбил. Священное Писание утверждает, что все без исключения святые Божии совершили земное странствование по пути узкому и тернистому, исполненному разнообразных скорбей и лишений. Основываясь на таком понятии о скорбях, истинные служители Бога вели себя по отношению к постигавшим их скорбям с величайшим благоразумием и самоотвержением. Приходившую им скорбь, какая бы она ни была, они встречали как свою принадлежность, веруя от всей души, что скорбь не пришла бы, если б не была попущена Правосудным и Всеблагим Богом соответственно потребности человека. Первым делом их, при пришествии скорби, было сознание, что они достойны ее. Они искали и всегда находили в себе причину скорби. Потом, если усматривали, что скорбь препятствует им к Богоугождению, то обращались с молитвою к Богу об избавлении от скорби, предоставляя исполнение и неисполнение прошения воле Божией, отнюдь не признавая правильным своего понятия о скорби. Оно и не может быть вполне правильным: суждение ограниченного, хотя и святого человека, не обнимает и не усматривает всех причин скорби, как обнимает и усматривает их всевидящее око Бога, попускающего скорби рабам и возлюбленным Своим. Святой Апостол Павел трижды обращался с молитвою к Богу о том, чтоб ангел сатанин, препятствовавший Апостолу в проповеди христианства, был устранен. Павел не был услышан: суд Божий об этом предмете был иной, нежели Боговдохновенного Апостола. Предание себя воле Божией, искренное, благоговейное желание, чтоб она совершалась над нами, есть необходимое, естественное последствие истинного, духовного рассуждения. Святые иноки, когда подвергались болезням, то принимали их как величайшее благодеяние Божие, старались пребывать в славословии и благодарении Бога, не искали исцеления, хотя чудесные исцеления и совершаются наиболее между святыми иноками. Они желали терпеливо и смиренно переносить попущение Божие, веруя и исповедуя, что оно душеполезнее всякого произвольного подвига. Преподобный Пимен Великий говорил: «Три иноческие делания равны по достоинству своему: когда кто безмолвствует правильно, когда кто болен и благодарит Бога, когда кто проходит послушание с чистою мыслию».