Страница:
– Сработало? – спросил он.
– Ни капельки. Мысль о том, чтобы делать что-то всей семьей, оказалась безнадежной. Они послали меня к психологу, который сказал, что я должна переосмыслить мою концепцию семьи и мою роль в ней. Так что теперь моя работа состоит в том, чтобы хорошо приспособиться к ситуации. Мои родители ведут себя так, словно развод – обычная вещь и не такое большое дело в наши дни, и я должна это понимать в моем возрасте. – Она поджала колени к груди и смотрела на оленей, пока ее глаза не наполнились слезами. – Но для меня это громадное событие. Это словно тебя волной смывает в море, но никто не верит, что ты тонешь.
Поначалу ей показалось, что Коннор не слушает, потому что он ничего не сказал. Он оставался тихим, словно доктор Шнайдер во время их сессий психотерапии. А потом он сказал:
– Если ты тонешь по-настоящему и никто тебе не верит, лучше научиться плавать.
Она огрызнулась:
– Да, я так и подумала.
Он не смотрел на нее, словно понимал, что ей надо собраться. Он продолжал смотреть в бинокль и насвистывать сквозь зубы. Лолли подумала, что она узнает мелодию – «Хватит придавать значение» «Толкинг Хедз», – и по какой-то причине она почувствовала себя хрупкой и уязвимой, такой, какой ее тогда вытащили из воды. Хуже того, она плакала. Она не заметила, когда это началось, но ей потребовались все ее силы, чтобы успокоиться.
– Нам нужно идти, – сказала она, чувствуя себя идиоткой, натягивая бандану на лицо. Почему она говорит все эти вещи мальчику, который ей даже не нравится?
– Хорошо. – Он отдал ей полевой бинокль и двинулся по тропинке.
Если с этим мальчишкой все было так неловко с самого начала, то теперь ее срыв и слезы означали, что им стать друзьями совершенно невозможно.
В отчаянии желая сменить тему, она сказала:
– Знаешь ли ты, что каждый вожатый в лагере – бывший скаут?
– Нет.
Она намеревалась поделиться с ним слухами об управлении лагеря, чтобы произвести впечатление.
– У вожатых тайная жизнь. Не все знают, но они по ночам устраивают вечеринки. Море выпивки, танцы и все такое.
– Большое дело. Расскажи мне что-нибудь, чего бы я не знал.
– Хорошо, постараюсь. Например: главная кухарка, Трети Романо, была участницей конкурса на звание мисс штата Нью-Йорк, но забеременела и вынуждена была отказаться от состязания. Джина Палумбо – мой банкир – сказала мне, что ее отец настоящий босс мафии. А охранник Терри Дэвис, похоже, сильно пьет.
Коннор хлестнул палкой по траве и посмотрел на нее. От резкого движения его рубашка соскользнула на землю. Она подняла ее.
– Вот, ты уронил.
На рубашке было пятно от кетчупа, а под воротником маленькая бирка, на ней было написано: «Коннор Дэвис».
– Дэвис, – произнесла она, понимая, что поторопилась схватить рубашку. – Это твоя фамилия?
– Ты суешь нос не в свое дело, тебе не кажется? – спросил он, сгребая рубашку и набрасывая ее на голову. – Конечно, это моя фамилия, гений, иначе там не было бы этой бирки.
Лолли не могла вздохнуть. О, вот те на! Дэвис. Как Терри Дэвис. О, вот те на еще раз.
– Значит, мистер Дэвис, охранник, твой родственник?
Коннор шагнул от нее, его уши пылали.
– Да, это мой отец. Тот, который сильно пьет.
Она бросилась за ним.
– Эй, подожди, – сказала она. – Эй, извини меня. Я не знала… я не поняла… о, прости. Я не должна была говорить этого. Это просто слухи.
– Ты настоящий комик.
– Нет. Я ужасная. Я чувствую себя ужасно. – Ей пришлось бежать, чтобы поспевать за ним. Она покрылась виной, словно потом. Больше того, никто не должен обсуждать родителей другого скаута. Она ведь знает это. Ее родители не подарок, но она была бы вне себя, если бы кто-то сказал так.
Но откуда ей было знать? Все говорили, что у Терри Дэвиса нет семьи, как она могла догадаться, что у него есть сын. И тем не менее ей следовало держать язык за зубами.
У Терри Дэвиса есть сын. Потрясающе. Все те годы, которые этот тихий, меланхоличный мужчина работал в лагере, она об этом не знала. Зато она знала, что его отец и дедушка Лолли были вместе на корейской войне. Дедушка говорил, что они встретились, когда кто-то бомбил местечко под названием Хэн-Ривер. Мистер Дэвис был героем, и по этой причине для него всегда держали местечко в лагере «Киога». Даже если он был, как она глупо сказала, горький пьяница. Он был движимым имуществом лагеря и жил один в одном из коттеджей для персонала на краю лагеря. В этих коттеджах жили кухарки, охранники, садовники, водители и служба технической поддержки, невидимые люди, которые работали круглые сутки, чтобы это место выглядело как нетронутая пустыня.
Мистер Дэвис был отшельником. Он водил старый рабочий джип и зачастую выглядел усталым и потерянным, таким, словно его день был неудачным.
– Мне действительно жаль, – сказала она Коннору.
– Не надо меня жалеть.
– Я и не жалею. Мне жаль, что я сказала это о твоем папе. Вот в чем разница.
Коннор мотнул головой, отбросив волну темных волос с лица:
– Приятно слышать.
– Он никогда не говорил, что у него есть дети. – И еще не успела договорить, как поняла, что допустила еще большую ошибку. Вконец растерянная, она беспомощно залепетала: – Я хочу сказать, я никогда…
– Он не хотел, чтобы я приезжал сюда на лето, но моя мама снова вышла замуж, и ее муж не желал видеть вокруг себя детей. Сказал, что в их передвижном доме и без того целая толпа.
Лолли подумала о синяке, который она видела. На этот раз она сообразила, что должна помалкивать.
– В трейлере не так много места для трех человек, но я думаю, ты об этом не знаешь, – добавил он. – Думаю, ты живешь в каком-нибудь дворце.
В двух дворцах, подумала она. По одному для каждого из родителей. И это только доказывает, что ты можешь быть жалким, даже если живешь в восьмисотом блоке на Пятой авеню или в Дампстере.
– Мои родители отсылали меня из дома каждое лето с тех пор, как мне исполнилось восемь, – сказала она Коннору. – Может быть, потому, что они хотели убрать меня с глаз подальше, так им было удобнее ругаться. Я никогда не слышала, чтобы они ругались. – Может быть, а если бы слышала, думала Лолли, развод не был бы для нее таким шоком.
– Когда моя мама заявила, что я могу приехать сюда бесплатно, потому что мой отец здесь работает, – объяснил Коннор, – моя судьба была решена.
В уме Лолли складывала факты, словно детектив. Если он приехал сюда бесплатно, это означает, что он получает стипендию. Каждый год по программе, которую основал ее дед, нуждающиеся дети приезжали в лагерь бесплатно. Это касалось детей, у которых была тяжелая семейная жизнь и которые входили в «группу риска», хотя она и не знала, что означает «группа риска».
В лагере все одевались одинаково, жили, ели и спали по распорядку. И никто не знал, чей ребенок рядом с ним – сын наркомана или саудовского принца. Иногда, однако, это становилось очевидным. Дети, приехавшие по стипендии, по-другому говорили и зачастую выглядели иначе. Иногда их выдавали плохие зубы. Или слишком грубые манеры. Или иногда, как с Коннором, у ребенка был этот тяжелый, опасный, предостерегающий взгляд. В нем не было ничего от ребенка из нуждающейся семьи, никакого намека на «группу риска», кроме боли в глазах, когда она назвала его отца пьяницей.
– Я чувствую себя невероятно гадкой, – сдалась она. – И ужасной. Я не должна была ничего говорить.
– Ты права. Ты не должна была. Сумасшедшая девчонка, неудивительно, что ты пошла на попятный. – Он уперся палкой в землю и прибавил шагу. Похоже было, что он больше не собирается с ней разговаривать. Никогда.
«Отлично», – подумала она. Она вступила с ним в конфликт, так же как и с другими ребятами. И наверное, он постарается, чтобы об этом узнал весь мир. Он, наверное, будет всем рассказывать, что она не в себе из-за своих родителей и психотерапии. Он, наверное, даже скажет, что видел, как она плакала. Она приобрела врага на всю жизнь.
Она тащилась за ним и с каждым шагом все больше потела и раздражалась. «Ты идиотка, Лолли Беллами», – говорила она себе. Каждый год она приезжала в лагерь «Киога» со смехотворно большими ожиданиями.
«Это лето будет другим. Этим летом я заведу новых друзей, займусь спортом, буду жить своей жизнью, хотя бы один-единственный сезон».
Но каждый раз все шло не так. Просто уехать из города не означало оставить неудовлетворенность позади. Она приезжала вместе с ней, она следовала за ней, словно тень, распространяясь на все, что ее окружало.
Они с Коннором Дэвисом последними добрались до вершины. Все уже собрались вокруг костра. Огонь не разжигали, потому что было слишком жарко. Скауты сидели на огромных старых скамьях. Некоторые скамейки стояли здесь с незапамятных времен: их сиденья были выщерблены и вытерты.
Старшими вожатыми Орлиного гнезда в этом году были Рурк Макнайт и Габби Спаулдин, которые превосходно подходили к формату «Киоги». Они были умными и веселыми. Оба знали «Киогу» с детства. Теперь, поступив в колледж, они прочувствовали то, что Нана и дедушка называли «командным духом». Они знали лагерные правила, силу авторитета, несколько ключевых слов и мелодии всех песен, которые поются у костра. Они знали, как поговорить со скаутом, который заскучал по дому. Среди младших тоска по дому бывала просто эпидемией.
В былые дни тоска по дому не мучила обитателей «Киоги», потому что коттеджи снимали целыми семьями. Так тогда работал лагерь. Как только кончался школьный год, матери и дети переезжали в бунгало, а каждые выходные отцы присоединялись к ним, приезжая поездом из города. Вот откуда взялся термин «колония бунгало». Колонией была группа жителей бунгало, собранных вместе. Зачастую, рассказывала Нана, одни и те же семьи возвращались год за годом. Они становились близкими друзьями с другими семьями, несмотря на то что виделись только летом, и с нетерпением ожидали поездки в лагерь в течение года.
У Наны хранились с тех времен черно-белые фотографии с потрепанными уголками. На них все выглядели счастливыми: отцы курили трубки и пили коктейли, опираясь на свои теннисные ракетки. Рядом в шезлонгах загорали женщины в косынках и матросках, наблюдая за играющими детьми.
Лолли хотелось, чтобы жизнь действительно была такой. В наши дни, конечно, этого быть не может. Женщины делают карьеру и львиная доля из них не имеют мужей.
Так что теперь в бунгало жили вожатые: полные энтузиазма студенты колледжей днем и совершенные животные ночью. Прошлым летом Лолли и трое из ее кузенов, Сеси, Фрэнки и Дэйр, пробрались к бунгало после отбоя, чтобы шпионить за вожатыми. Во-первых, те пили. Затем танцевали. Группа вожатых бродила по лагерю, они поднимались на крылечки, валялись в шезлонгах, даже танцевали посреди танцплощадки. Сеси, старшая из кузин, взволнованно вздохнула.
– Успокойся, – пресекла ее волнение Лолли.
Теперь, годом позже, Лолли лучше понимала этот трепещущий вздох. Нечто вроде электрических разрядов плясало в воздухе между Рурком и Габби. Это было трудно объяснить себе, но легко уловить. Она легко представляла их себе на территории для персонала, танцующими, флиртующими, возбужденными.
Как только главный вожатый подтвердил, что все собрались, Рурк взял гитару (там всегда была гитара), и они стали петь песни. Лолли была поражена голосом Коннора. Большинство мальчишек бормотали слова и пели не в лад, но не Коннор. Он выдал «Мы – это мир» не рисуясь, он пел, как будто был уверенным в себе поп-звездой. Некоторые из ребят удивленно уставились на него, но он просто пожал плечами и продолжал петь.
Несколько девочек открыли рот, их челюсти отвисли. Ну вот, значит, это не было просто воображение Лолли. Он на самом деле был такой классный, как она и думала. Как плохо, что она на него запала.
Затем пришло время представить друг друга, и это было то, чего Лолли терпеть не могла. Каждый из партнеров должен был встать и сообщить три факта о человеке, с которым он взбирался в горы. Идея заключалась в том, что незнакомцы, разделившие приключение, могут стать друзьями.
«Вот так штука», – подумала она. Они с Коннором не побеспокоились узнать что-нибудь друг о друге, кроме того, похоже, они стали врагами. Она не знала, где он живет, кроме того, что он живет в фургоне, есть ли у него братья и сестры и какое он любит мороженое.
В группе не было сюрпризов. Все ходили в самые эксклюзивные школы планеты – «Эксетер», «Сайдвелл френдз», школа Далтона, ТАСИС в Лугано, Швейцария. У всех были лошади, или яхты, или дом в Хэмптоне.
«Большое дело, – думала она. – Если самая интересная информация о человеке – это в какую школу он ходит, то он должен быть довольно нудным персонажем». Было более-менее интересно, когда выяснилось, что парнишка по имени Тарик ходит в мусульманскую школу, а девочка по имени Сторми занимается с родителями дома, а у кого-то родители – цирковые артисты, но все остальное было совершенной зевотой.
Почти все остальные были скучными занудами, жалкими хвастунишками или и то и другое вместе. У одного из мальчиков папа был публицист, который общался с первоклассными звездами. У другой девочки был сертификат по подводному плаванию. Дети происходили из семей, которые получали премии – Пулицеровскую, «Оскар», «Клио». Дети предъявляли свои рекомендации, словно они были знаками отличия, без сомнения стремясь произвести впечатление друг на друга.
Слушая остальных, Лолли пришла к заключению: ложь работает лучше, чем правда.
Затем настала ее очередь. Она встала, и они с Коннором посмотрели друг на друга сузившимися глазами. Они молча предостерегали друг друга. Он владел более чем достаточной информацией, чтобы унизить ее, если захочет. Вот в чем проблема, когда ты искренне рассказываешь кому-то что-то личное. Это все равно что вручить ему ружье и ожидать, спустит ли он курок. У нее не было ни малейшего представления, что она скажет группе. Она знала только, что вполне вооружила его, но не знала, воспользуется ли он этим оружием против нее.
Ее очередь была первой. Она сделала глубокий вдох и начала говорить прежде, чем решила, что скажет:
– Это Коннор, и это его первый сезон в лагере «Киога». Он…
Она подумала о том, что она знает. Он здесь на стипендии, и его отец пьет. Его мать только что снова вышла замуж, и его отчим был ничтожеством, вот почему ему пришлось отправиться сюда на лето. Лолли знала, что несколько слов – и она может направить ружье против него. Она может даже сделать так, что никто не захочет с ним дружить.
Она поймала его взгляд и знала, что он думает о ней то же самое.
– Он кладет кетчуп во все, что он ест, даже за завтраком, – сказала она. – Его любимая группа – «Толкинг Хедз». И он всегда выигрывает в один-один. – В последнем она сомневалась, но основываясь на факте, что он высокий и носит футболку с Чаком Тейлором. И он казался быстрым, и у него были большие руки. В самом деле она во всем попала пальцем в небо, но он ей не возразил.
Потом настала очередь Коннора.
– Это Лолли, – сказал он, и ее имя скатилось с его губ как оскорбление.
«Момент истины», – подумала она, поправляя очки. Он может погубить ее. Она слишком открылась перед ним по дороге в горы. Он откашлялся, отбросил волосы с глаз и ссутулился. Его взгляд скользнул по ней – знающий, высокомерный, – и он снова откашлялся. Остальные скауты, которым не терепелось поскорее закончить с этим, замерли. Можно было сказать, что мальчишка притягивал к себе внимание, как робкий учитель или актер в пьесе.
«Я ненавижу лагерь, – подумала она с яростной страстью, которая заставила ее лицо запылать. – Я ненавижу это, и я ненавижу этого мальчишку, и он вот-вот погубит меня».
Коннор снова откашлялся, его взгляд скользнул по группе ребят.
– Она любит читать книжки, она по-настоящему хорошо играет на пианино, и она хочет лучше научиться плавать.
Они сели на место, и ни один не смотрел на другого – разве что один раз. И когда их глаза встретились, она вдруг осознала, что оба они почти улыбаются.
Ну хорошо, заключила она, итак он решил не устраивать человеческого жертвоприношения на этот раз или оставить его на потом. Она разрывалась между симпатией к этому мальчишке и обидой на него. В одном Лолли была уверена. Она ненавидит этот летний лагерь, и ей больше нет дела до того, что он принадлежит ее бабушке с дедушкой. Она никогда больше не вернется сюда снова до конца жизни. Никогда.
2
– Ни капельки. Мысль о том, чтобы делать что-то всей семьей, оказалась безнадежной. Они послали меня к психологу, который сказал, что я должна переосмыслить мою концепцию семьи и мою роль в ней. Так что теперь моя работа состоит в том, чтобы хорошо приспособиться к ситуации. Мои родители ведут себя так, словно развод – обычная вещь и не такое большое дело в наши дни, и я должна это понимать в моем возрасте. – Она поджала колени к груди и смотрела на оленей, пока ее глаза не наполнились слезами. – Но для меня это громадное событие. Это словно тебя волной смывает в море, но никто не верит, что ты тонешь.
Поначалу ей показалось, что Коннор не слушает, потому что он ничего не сказал. Он оставался тихим, словно доктор Шнайдер во время их сессий психотерапии. А потом он сказал:
– Если ты тонешь по-настоящему и никто тебе не верит, лучше научиться плавать.
Она огрызнулась:
– Да, я так и подумала.
Он не смотрел на нее, словно понимал, что ей надо собраться. Он продолжал смотреть в бинокль и насвистывать сквозь зубы. Лолли подумала, что она узнает мелодию – «Хватит придавать значение» «Толкинг Хедз», – и по какой-то причине она почувствовала себя хрупкой и уязвимой, такой, какой ее тогда вытащили из воды. Хуже того, она плакала. Она не заметила, когда это началось, но ей потребовались все ее силы, чтобы успокоиться.
– Нам нужно идти, – сказала она, чувствуя себя идиоткой, натягивая бандану на лицо. Почему она говорит все эти вещи мальчику, который ей даже не нравится?
– Хорошо. – Он отдал ей полевой бинокль и двинулся по тропинке.
Если с этим мальчишкой все было так неловко с самого начала, то теперь ее срыв и слезы означали, что им стать друзьями совершенно невозможно.
В отчаянии желая сменить тему, она сказала:
– Знаешь ли ты, что каждый вожатый в лагере – бывший скаут?
– Нет.
Она намеревалась поделиться с ним слухами об управлении лагеря, чтобы произвести впечатление.
– У вожатых тайная жизнь. Не все знают, но они по ночам устраивают вечеринки. Море выпивки, танцы и все такое.
– Большое дело. Расскажи мне что-нибудь, чего бы я не знал.
– Хорошо, постараюсь. Например: главная кухарка, Трети Романо, была участницей конкурса на звание мисс штата Нью-Йорк, но забеременела и вынуждена была отказаться от состязания. Джина Палумбо – мой банкир – сказала мне, что ее отец настоящий босс мафии. А охранник Терри Дэвис, похоже, сильно пьет.
Коннор хлестнул палкой по траве и посмотрел на нее. От резкого движения его рубашка соскользнула на землю. Она подняла ее.
– Вот, ты уронил.
На рубашке было пятно от кетчупа, а под воротником маленькая бирка, на ней было написано: «Коннор Дэвис».
– Дэвис, – произнесла она, понимая, что поторопилась схватить рубашку. – Это твоя фамилия?
– Ты суешь нос не в свое дело, тебе не кажется? – спросил он, сгребая рубашку и набрасывая ее на голову. – Конечно, это моя фамилия, гений, иначе там не было бы этой бирки.
Лолли не могла вздохнуть. О, вот те на! Дэвис. Как Терри Дэвис. О, вот те на еще раз.
– Значит, мистер Дэвис, охранник, твой родственник?
Коннор шагнул от нее, его уши пылали.
– Да, это мой отец. Тот, который сильно пьет.
Она бросилась за ним.
– Эй, подожди, – сказала она. – Эй, извини меня. Я не знала… я не поняла… о, прости. Я не должна была говорить этого. Это просто слухи.
– Ты настоящий комик.
– Нет. Я ужасная. Я чувствую себя ужасно. – Ей пришлось бежать, чтобы поспевать за ним. Она покрылась виной, словно потом. Больше того, никто не должен обсуждать родителей другого скаута. Она ведь знает это. Ее родители не подарок, но она была бы вне себя, если бы кто-то сказал так.
Но откуда ей было знать? Все говорили, что у Терри Дэвиса нет семьи, как она могла догадаться, что у него есть сын. И тем не менее ей следовало держать язык за зубами.
У Терри Дэвиса есть сын. Потрясающе. Все те годы, которые этот тихий, меланхоличный мужчина работал в лагере, она об этом не знала. Зато она знала, что его отец и дедушка Лолли были вместе на корейской войне. Дедушка говорил, что они встретились, когда кто-то бомбил местечко под названием Хэн-Ривер. Мистер Дэвис был героем, и по этой причине для него всегда держали местечко в лагере «Киога». Даже если он был, как она глупо сказала, горький пьяница. Он был движимым имуществом лагеря и жил один в одном из коттеджей для персонала на краю лагеря. В этих коттеджах жили кухарки, охранники, садовники, водители и служба технической поддержки, невидимые люди, которые работали круглые сутки, чтобы это место выглядело как нетронутая пустыня.
Мистер Дэвис был отшельником. Он водил старый рабочий джип и зачастую выглядел усталым и потерянным, таким, словно его день был неудачным.
– Мне действительно жаль, – сказала она Коннору.
– Не надо меня жалеть.
– Я и не жалею. Мне жаль, что я сказала это о твоем папе. Вот в чем разница.
Коннор мотнул головой, отбросив волну темных волос с лица:
– Приятно слышать.
– Он никогда не говорил, что у него есть дети. – И еще не успела договорить, как поняла, что допустила еще большую ошибку. Вконец растерянная, она беспомощно залепетала: – Я хочу сказать, я никогда…
– Он не хотел, чтобы я приезжал сюда на лето, но моя мама снова вышла замуж, и ее муж не желал видеть вокруг себя детей. Сказал, что в их передвижном доме и без того целая толпа.
Лолли подумала о синяке, который она видела. На этот раз она сообразила, что должна помалкивать.
– В трейлере не так много места для трех человек, но я думаю, ты об этом не знаешь, – добавил он. – Думаю, ты живешь в каком-нибудь дворце.
В двух дворцах, подумала она. По одному для каждого из родителей. И это только доказывает, что ты можешь быть жалким, даже если живешь в восьмисотом блоке на Пятой авеню или в Дампстере.
– Мои родители отсылали меня из дома каждое лето с тех пор, как мне исполнилось восемь, – сказала она Коннору. – Может быть, потому, что они хотели убрать меня с глаз подальше, так им было удобнее ругаться. Я никогда не слышала, чтобы они ругались. – Может быть, а если бы слышала, думала Лолли, развод не был бы для нее таким шоком.
– Когда моя мама заявила, что я могу приехать сюда бесплатно, потому что мой отец здесь работает, – объяснил Коннор, – моя судьба была решена.
В уме Лолли складывала факты, словно детектив. Если он приехал сюда бесплатно, это означает, что он получает стипендию. Каждый год по программе, которую основал ее дед, нуждающиеся дети приезжали в лагерь бесплатно. Это касалось детей, у которых была тяжелая семейная жизнь и которые входили в «группу риска», хотя она и не знала, что означает «группа риска».
В лагере все одевались одинаково, жили, ели и спали по распорядку. И никто не знал, чей ребенок рядом с ним – сын наркомана или саудовского принца. Иногда, однако, это становилось очевидным. Дети, приехавшие по стипендии, по-другому говорили и зачастую выглядели иначе. Иногда их выдавали плохие зубы. Или слишком грубые манеры. Или иногда, как с Коннором, у ребенка был этот тяжелый, опасный, предостерегающий взгляд. В нем не было ничего от ребенка из нуждающейся семьи, никакого намека на «группу риска», кроме боли в глазах, когда она назвала его отца пьяницей.
– Я чувствую себя невероятно гадкой, – сдалась она. – И ужасной. Я не должна была ничего говорить.
– Ты права. Ты не должна была. Сумасшедшая девчонка, неудивительно, что ты пошла на попятный. – Он уперся палкой в землю и прибавил шагу. Похоже было, что он больше не собирается с ней разговаривать. Никогда.
«Отлично», – подумала она. Она вступила с ним в конфликт, так же как и с другими ребятами. И наверное, он постарается, чтобы об этом узнал весь мир. Он, наверное, будет всем рассказывать, что она не в себе из-за своих родителей и психотерапии. Он, наверное, даже скажет, что видел, как она плакала. Она приобрела врага на всю жизнь.
Она тащилась за ним и с каждым шагом все больше потела и раздражалась. «Ты идиотка, Лолли Беллами», – говорила она себе. Каждый год она приезжала в лагерь «Киога» со смехотворно большими ожиданиями.
«Это лето будет другим. Этим летом я заведу новых друзей, займусь спортом, буду жить своей жизнью, хотя бы один-единственный сезон».
Но каждый раз все шло не так. Просто уехать из города не означало оставить неудовлетворенность позади. Она приезжала вместе с ней, она следовала за ней, словно тень, распространяясь на все, что ее окружало.
Они с Коннором Дэвисом последними добрались до вершины. Все уже собрались вокруг костра. Огонь не разжигали, потому что было слишком жарко. Скауты сидели на огромных старых скамьях. Некоторые скамейки стояли здесь с незапамятных времен: их сиденья были выщерблены и вытерты.
Старшими вожатыми Орлиного гнезда в этом году были Рурк Макнайт и Габби Спаулдин, которые превосходно подходили к формату «Киоги». Они были умными и веселыми. Оба знали «Киогу» с детства. Теперь, поступив в колледж, они прочувствовали то, что Нана и дедушка называли «командным духом». Они знали лагерные правила, силу авторитета, несколько ключевых слов и мелодии всех песен, которые поются у костра. Они знали, как поговорить со скаутом, который заскучал по дому. Среди младших тоска по дому бывала просто эпидемией.
В былые дни тоска по дому не мучила обитателей «Киоги», потому что коттеджи снимали целыми семьями. Так тогда работал лагерь. Как только кончался школьный год, матери и дети переезжали в бунгало, а каждые выходные отцы присоединялись к ним, приезжая поездом из города. Вот откуда взялся термин «колония бунгало». Колонией была группа жителей бунгало, собранных вместе. Зачастую, рассказывала Нана, одни и те же семьи возвращались год за годом. Они становились близкими друзьями с другими семьями, несмотря на то что виделись только летом, и с нетерпением ожидали поездки в лагерь в течение года.
У Наны хранились с тех времен черно-белые фотографии с потрепанными уголками. На них все выглядели счастливыми: отцы курили трубки и пили коктейли, опираясь на свои теннисные ракетки. Рядом в шезлонгах загорали женщины в косынках и матросках, наблюдая за играющими детьми.
Лолли хотелось, чтобы жизнь действительно была такой. В наши дни, конечно, этого быть не может. Женщины делают карьеру и львиная доля из них не имеют мужей.
Так что теперь в бунгало жили вожатые: полные энтузиазма студенты колледжей днем и совершенные животные ночью. Прошлым летом Лолли и трое из ее кузенов, Сеси, Фрэнки и Дэйр, пробрались к бунгало после отбоя, чтобы шпионить за вожатыми. Во-первых, те пили. Затем танцевали. Группа вожатых бродила по лагерю, они поднимались на крылечки, валялись в шезлонгах, даже танцевали посреди танцплощадки. Сеси, старшая из кузин, взволнованно вздохнула.
– Успокойся, – пресекла ее волнение Лолли.
Теперь, годом позже, Лолли лучше понимала этот трепещущий вздох. Нечто вроде электрических разрядов плясало в воздухе между Рурком и Габби. Это было трудно объяснить себе, но легко уловить. Она легко представляла их себе на территории для персонала, танцующими, флиртующими, возбужденными.
Как только главный вожатый подтвердил, что все собрались, Рурк взял гитару (там всегда была гитара), и они стали петь песни. Лолли была поражена голосом Коннора. Большинство мальчишек бормотали слова и пели не в лад, но не Коннор. Он выдал «Мы – это мир» не рисуясь, он пел, как будто был уверенным в себе поп-звездой. Некоторые из ребят удивленно уставились на него, но он просто пожал плечами и продолжал петь.
Несколько девочек открыли рот, их челюсти отвисли. Ну вот, значит, это не было просто воображение Лолли. Он на самом деле был такой классный, как она и думала. Как плохо, что она на него запала.
Затем пришло время представить друг друга, и это было то, чего Лолли терпеть не могла. Каждый из партнеров должен был встать и сообщить три факта о человеке, с которым он взбирался в горы. Идея заключалась в том, что незнакомцы, разделившие приключение, могут стать друзьями.
«Вот так штука», – подумала она. Они с Коннором не побеспокоились узнать что-нибудь друг о друге, кроме того, похоже, они стали врагами. Она не знала, где он живет, кроме того, что он живет в фургоне, есть ли у него братья и сестры и какое он любит мороженое.
В группе не было сюрпризов. Все ходили в самые эксклюзивные школы планеты – «Эксетер», «Сайдвелл френдз», школа Далтона, ТАСИС в Лугано, Швейцария. У всех были лошади, или яхты, или дом в Хэмптоне.
«Большое дело, – думала она. – Если самая интересная информация о человеке – это в какую школу он ходит, то он должен быть довольно нудным персонажем». Было более-менее интересно, когда выяснилось, что парнишка по имени Тарик ходит в мусульманскую школу, а девочка по имени Сторми занимается с родителями дома, а у кого-то родители – цирковые артисты, но все остальное было совершенной зевотой.
Почти все остальные были скучными занудами, жалкими хвастунишками или и то и другое вместе. У одного из мальчиков папа был публицист, который общался с первоклассными звездами. У другой девочки был сертификат по подводному плаванию. Дети происходили из семей, которые получали премии – Пулицеровскую, «Оскар», «Клио». Дети предъявляли свои рекомендации, словно они были знаками отличия, без сомнения стремясь произвести впечатление друг на друга.
Слушая остальных, Лолли пришла к заключению: ложь работает лучше, чем правда.
Затем настала ее очередь. Она встала, и они с Коннором посмотрели друг на друга сузившимися глазами. Они молча предостерегали друг друга. Он владел более чем достаточной информацией, чтобы унизить ее, если захочет. Вот в чем проблема, когда ты искренне рассказываешь кому-то что-то личное. Это все равно что вручить ему ружье и ожидать, спустит ли он курок. У нее не было ни малейшего представления, что она скажет группе. Она знала только, что вполне вооружила его, но не знала, воспользуется ли он этим оружием против нее.
Ее очередь была первой. Она сделала глубокий вдох и начала говорить прежде, чем решила, что скажет:
– Это Коннор, и это его первый сезон в лагере «Киога». Он…
Она подумала о том, что она знает. Он здесь на стипендии, и его отец пьет. Его мать только что снова вышла замуж, и его отчим был ничтожеством, вот почему ему пришлось отправиться сюда на лето. Лолли знала, что несколько слов – и она может направить ружье против него. Она может даже сделать так, что никто не захочет с ним дружить.
Она поймала его взгляд и знала, что он думает о ней то же самое.
– Он кладет кетчуп во все, что он ест, даже за завтраком, – сказала она. – Его любимая группа – «Толкинг Хедз». И он всегда выигрывает в один-один. – В последнем она сомневалась, но основываясь на факте, что он высокий и носит футболку с Чаком Тейлором. И он казался быстрым, и у него были большие руки. В самом деле она во всем попала пальцем в небо, но он ей не возразил.
Потом настала очередь Коннора.
– Это Лолли, – сказал он, и ее имя скатилось с его губ как оскорбление.
«Момент истины», – подумала она, поправляя очки. Он может погубить ее. Она слишком открылась перед ним по дороге в горы. Он откашлялся, отбросил волосы с глаз и ссутулился. Его взгляд скользнул по ней – знающий, высокомерный, – и он снова откашлялся. Остальные скауты, которым не терепелось поскорее закончить с этим, замерли. Можно было сказать, что мальчишка притягивал к себе внимание, как робкий учитель или актер в пьесе.
«Я ненавижу лагерь, – подумала она с яростной страстью, которая заставила ее лицо запылать. – Я ненавижу это, и я ненавижу этого мальчишку, и он вот-вот погубит меня».
Коннор снова откашлялся, его взгляд скользнул по группе ребят.
– Она любит читать книжки, она по-настоящему хорошо играет на пианино, и она хочет лучше научиться плавать.
Они сели на место, и ни один не смотрел на другого – разве что один раз. И когда их глаза встретились, она вдруг осознала, что оба они почти улыбаются.
Ну хорошо, заключила она, итак он решил не устраивать человеческого жертвоприношения на этот раз или оставить его на потом. Она разрывалась между симпатией к этому мальчишке и обидой на него. В одном Лолли была уверена. Она ненавидит этот летний лагерь, и ей больше нет дела до того, что он принадлежит ее бабушке с дедушкой. Она никогда больше не вернется сюда снова до конца жизни. Никогда.
ПРИГЛАШЕНИЕ
Имеем честь пригласить вас
По случаю 50-й годовщины нашей свадьбы.
Вы разделили нашу жизнь
Вы украсили ее дружбой и любовью
Сегодня мы приглашаем вас
Отпраздновать с нами
Нашу золотую свадьбу.
Джейн и Чарльз Беллами
Суббота 26 августа 2006 года.
Лагерь «Киога», Авалон,
Графство Ульстер, Нью-Йорк
Транспорт обеспечен.
2
Оливия Беллами положила тисненое приглашение и улыбнулась через стол своей бабушке.
– Что за чудесная мысль, – сказала она. – Мои поздравления тебе и дедушке.
Нана медленно раскладывала на ярусном подносе сандвичи и печенье. Раз в месяц, что бы ни происходило в их жизни, бабушка и внучка устраивали чай в «Астор-Корт» в отеле «Сент-Регис» в центре города. Они делали это многие годы, с тех пор как Оливия была толстушкой, угрюмой двадцатилетней девушкой, нуждающейся во внимании. Даже теперь было что-то волнующее в том, чтобы вступить в роскошь стиля бю арт с его элегантной мебелью, пальмами в горшках и тихим бормотанием арфы.
Нана уложила ломтик огурца, украшенный тресковым муссом.
– Спасибо. Юбилей через три месяца, но я уже в восторге.
– Почему лагерь «Киога»? – спросила Оливия, вертя в руках чайное ситечко. Она не была там со времени последнего лета перед колледжем. Она считала, что ей удалось оставить все драмы и тревоги позади.
– Лагерь «Киога» – особое место для нас с Чарльзом. – Нана попробовала крохотный сандвич с трюфельным маслом. – Это место, где мы впервые встретились и поженились там, на застекленном балконе, на острове Спрюс посредине озера Уиллоу.
– Ты шутишь. Я этого не знала. Почему я этого не знала?
– Поверь мне, то, чего ты не знаешь о нашей семье, может занять целые тома. Мы с Чарльзом были обыкновенными Ромео и Джульеттой.
– Ты никогда не рассказывала мне эту историю. Нана, в чем дело?
– Ни в чем. Большинству молодых людей наплевать, как их бабушка и дедушка встретились и поженились. И их нельзя в этом винить.
– Мне есть дело прямо сейчас, – сказала Оливия. – Колись.
– Это было так давно и сейчас выглядит таким тривиальным. Видишь ли, мои родители – Гордоны – и семья Беллами происходили из двух разных миров. Я выросла в Авалоне и увидела большой город только после того, как вышла замуж. Родители твоего дедушки даже угрожали бойкотировать свадьбу. Они были решительно настроены на то, чтобы их единственный сын заключил достойный брак. В те дни это означало, что он должен найти кого-то с высоким социальным статусом. А не жениться на какой-то кэсткилзской девчонке из горного лагеря.
Оливия была поражена болью, промелькнувшей в глазах бабушки. Некоторые раны, похоже, никогда не залечиваются.
– Мне жаль, – сказала она.
Нана сделала над собой заметное усилие, чтобы улучшить свое настроение.
– В те времена было множество классовых предрассудков.
– И сейчас есть, – мягко сказала Оливия.
Нана закрыла глаза, и Оливия поняла, что ей лучше сменить тему, или она вынуждена будет пуститься в объяснения, что она имела в виду. Она с надеждой посмотрела на чайник.
– Он готов?
Они всегда заказывали большой чайник чая «Леди Грей», с лавандой и бергамотом. Бабушка Оливии кивнула и налила чаю.
– В любом случае, – сказала Нана, – тебе есть о чем думать, кроме моей древней истории. – Ее глаза сверкнули из-за шикарного черно-розового стакана, и на мгновение она показалась Оливии на несколько десятков лет моложе. – Однако это замечательная история. Я уверена, что ты услышишь ее этим летом. Надеюсь, что все приедут и останутся надолго. Мы с Чарльзом собираемся произнести наши клятвы на балконе, точно так же, как впервые сделали это. Мы собираемся повторить свадьбу, насколько это возможно.
– О, Нана, это… замечательная идея.
Глубоко в душе Оливия съежилась. Она была уверена, что идиллическая картинка, существующая в сознании бабушки, далека от реальности. Лагерь перестал функционировать девять лет назад и оставался заброшенным с тех пор, за ним кое-как присматривали два-три человека из персонала, которые следили, чтобы здания не обветшали окончательно. Некоторые из кузин Беллами и другие родственники проводили там вечеринки и отпуска, но Оливия опасалась, что лагерь превратился в руины. Ее бабушка с дедушкой будут разочарованы, когда увидят, что с ним стало, и пожалеют о своем решении провести здесь торжества по случаю своей золотой свадьбы.
– Ты знаешь, – сказала Оливия, стараясь быть дипломатичной, – некоторые из ваших друзей уже в годах. А, как я уже говорила, лагерь не приспособлен для кресел на колесиках. Люди наверняка с большей радостью пришли бы отметить юбилей в «Уолдорф-Астории» или, может быть, прямо здесь, в «Сент-Регис».
Джейн отхлебнула чаю.
– Мы с Чарльзом обсуждали это и решили сделать это ради нас. Как бы мы ни любили друзей и семью, наша золотая свадьба должна быть такой, какой мы хотим ее видеть. Такой была наша свадьба, и такой мы проведем ее через пятьдесят лет. Мы выбрали лагерь «Киога». Это способ отметить то, кем мы были в прошлом, и то, кем мы надеемся прожить остаток нашей жизни – счастливой парой. – Ее чашка зазвенела, и она поставила ее на блюдце. – Это будет наше прощание с лагерем.
– Что ты имеешь в виду?
– Празднование золотой свадьбы будет нашим последним мероприятием в лагере «Киога». После этого нам придется решить, что делать с этой собственностью.
Оливия нахмурилась:
– Нана? Я правильно тебя поняла?
– Да. Пришло время. Мы должны составить план будущего этого владения. Это сотня акров земли, и она находится во владении моей семьи с 1932 года. Мы надеялись, что сможем сохранить ее в семье для наших детей. – Она пристально посмотрела на Оливию. – Или для наших внуков. Ни в чем нельзя быть уверенным в этой жизни, но мы надеемся, что эта земля не будет продана тому, кто устроит здесь парковки и построит ряды ужасных безликих домов.
Оливия не знала, почему перспектива продажи лагеря так ее расстроила. Ей даже не нравилось это место. Ей нравилась сама идея лагеря. Отец Наны получил эту собственность во время Великой депрессии в качестве уплаты за долги и сам выстроил лагерь, назвал его «Киога», считая, что на алгонкинском[3] языке это означает «спокойствие», но позже он узнал, что это слово не имеет смысла. После того как лагерь был закрыт в 1997 году, никто из потомков Беллами не взял заботу о нем на себя.
Ее бабушка угостилась рожком, наполненным шоколадным муссом.
– Мы обсудим это после юбилея. Лучше все устроить и решить, чтобы никому не пришлось ломать голову над этой проблемой после того, как мы уйдем.
– Ненавижу, когда ты так говоришь. Тебе шестьдесят девять лет, и ты только что получила разряд в троеборье…
– Которого я бы никогда не добилась, если бы ты не тренировалась со мной. – Джейн развела руками и на мгновение задумалась. – Там произошло так много важных событий в моей жизни. Этот лагерь провел мою семью через Великую депрессию, он дал нам выжить. После того как мы с Чарльзом поженились и взяли на себя руководство лагерем, это место стало частью нас.
«Так типично для Наны, – думала Оливия. – Она всегда искала выход, даже если лучше было пустить все на самотек».
– Это все в будущем. – Нана снова оживилась, как будто перевернула страничку, распечатанную с веб-сайта Оливии. – Нам нужно обсудить дела. Я хочу, чтобы ты подготовила лагерь к нашему торжеству.
Оливия рассмеялась:
– Я не могу сделать этого, Нана.
– Глупости. В данный момент ты занимаешься экспертными исследованиями, дизайном и службами по поместьям, чтобы оптимизировать их маркетинговую цену.
– Все это означает, что я довожу дома до ума, – сказала Оливия.
Некоторые из дизайнеров возражали против этого определения, которому действительно не хватало определенной солидности. Это определение весьма относительно раскрывало суть работы Оливии. Она предоставляла услуги людям, которые желали показать свою неповторимость в лучшем свете. Оливия была мастером иллюзий. И художником обмана. Сделать собственность неотразимой было не так уж сложно и не стоило больших денег, эта работа часто включала элементы, которые у продавцов собственности уже были, их нужно было просто по-другому скомбинировать.
Она любила свою работу и хорошо ее делала, у нее была отличная репутация. В некоторых частях Манхэттена агенты не включали собственность в списки на продажу, не проконсультировавшись с Оливией Беллами из «Трансформэйшнз». С тех пор как Оливия завела свою фирму, она узнала, что с собственностью гораздо больше хлопот, чем с простым устройством цветочных горшков, покраской всего в белый цвет и установкой машинки для выпечки хлеба.
– Что за чудесная мысль, – сказала она. – Мои поздравления тебе и дедушке.
Нана медленно раскладывала на ярусном подносе сандвичи и печенье. Раз в месяц, что бы ни происходило в их жизни, бабушка и внучка устраивали чай в «Астор-Корт» в отеле «Сент-Регис» в центре города. Они делали это многие годы, с тех пор как Оливия была толстушкой, угрюмой двадцатилетней девушкой, нуждающейся во внимании. Даже теперь было что-то волнующее в том, чтобы вступить в роскошь стиля бю арт с его элегантной мебелью, пальмами в горшках и тихим бормотанием арфы.
Нана уложила ломтик огурца, украшенный тресковым муссом.
– Спасибо. Юбилей через три месяца, но я уже в восторге.
– Почему лагерь «Киога»? – спросила Оливия, вертя в руках чайное ситечко. Она не была там со времени последнего лета перед колледжем. Она считала, что ей удалось оставить все драмы и тревоги позади.
– Лагерь «Киога» – особое место для нас с Чарльзом. – Нана попробовала крохотный сандвич с трюфельным маслом. – Это место, где мы впервые встретились и поженились там, на застекленном балконе, на острове Спрюс посредине озера Уиллоу.
– Ты шутишь. Я этого не знала. Почему я этого не знала?
– Поверь мне, то, чего ты не знаешь о нашей семье, может занять целые тома. Мы с Чарльзом были обыкновенными Ромео и Джульеттой.
– Ты никогда не рассказывала мне эту историю. Нана, в чем дело?
– Ни в чем. Большинству молодых людей наплевать, как их бабушка и дедушка встретились и поженились. И их нельзя в этом винить.
– Мне есть дело прямо сейчас, – сказала Оливия. – Колись.
– Это было так давно и сейчас выглядит таким тривиальным. Видишь ли, мои родители – Гордоны – и семья Беллами происходили из двух разных миров. Я выросла в Авалоне и увидела большой город только после того, как вышла замуж. Родители твоего дедушки даже угрожали бойкотировать свадьбу. Они были решительно настроены на то, чтобы их единственный сын заключил достойный брак. В те дни это означало, что он должен найти кого-то с высоким социальным статусом. А не жениться на какой-то кэсткилзской девчонке из горного лагеря.
Оливия была поражена болью, промелькнувшей в глазах бабушки. Некоторые раны, похоже, никогда не залечиваются.
– Мне жаль, – сказала она.
Нана сделала над собой заметное усилие, чтобы улучшить свое настроение.
– В те времена было множество классовых предрассудков.
– И сейчас есть, – мягко сказала Оливия.
Нана закрыла глаза, и Оливия поняла, что ей лучше сменить тему, или она вынуждена будет пуститься в объяснения, что она имела в виду. Она с надеждой посмотрела на чайник.
– Он готов?
Они всегда заказывали большой чайник чая «Леди Грей», с лавандой и бергамотом. Бабушка Оливии кивнула и налила чаю.
– В любом случае, – сказала Нана, – тебе есть о чем думать, кроме моей древней истории. – Ее глаза сверкнули из-за шикарного черно-розового стакана, и на мгновение она показалась Оливии на несколько десятков лет моложе. – Однако это замечательная история. Я уверена, что ты услышишь ее этим летом. Надеюсь, что все приедут и останутся надолго. Мы с Чарльзом собираемся произнести наши клятвы на балконе, точно так же, как впервые сделали это. Мы собираемся повторить свадьбу, насколько это возможно.
– О, Нана, это… замечательная идея.
Глубоко в душе Оливия съежилась. Она была уверена, что идиллическая картинка, существующая в сознании бабушки, далека от реальности. Лагерь перестал функционировать девять лет назад и оставался заброшенным с тех пор, за ним кое-как присматривали два-три человека из персонала, которые следили, чтобы здания не обветшали окончательно. Некоторые из кузин Беллами и другие родственники проводили там вечеринки и отпуска, но Оливия опасалась, что лагерь превратился в руины. Ее бабушка с дедушкой будут разочарованы, когда увидят, что с ним стало, и пожалеют о своем решении провести здесь торжества по случаю своей золотой свадьбы.
– Ты знаешь, – сказала Оливия, стараясь быть дипломатичной, – некоторые из ваших друзей уже в годах. А, как я уже говорила, лагерь не приспособлен для кресел на колесиках. Люди наверняка с большей радостью пришли бы отметить юбилей в «Уолдорф-Астории» или, может быть, прямо здесь, в «Сент-Регис».
Джейн отхлебнула чаю.
– Мы с Чарльзом обсуждали это и решили сделать это ради нас. Как бы мы ни любили друзей и семью, наша золотая свадьба должна быть такой, какой мы хотим ее видеть. Такой была наша свадьба, и такой мы проведем ее через пятьдесят лет. Мы выбрали лагерь «Киога». Это способ отметить то, кем мы были в прошлом, и то, кем мы надеемся прожить остаток нашей жизни – счастливой парой. – Ее чашка зазвенела, и она поставила ее на блюдце. – Это будет наше прощание с лагерем.
– Что ты имеешь в виду?
– Празднование золотой свадьбы будет нашим последним мероприятием в лагере «Киога». После этого нам придется решить, что делать с этой собственностью.
Оливия нахмурилась:
– Нана? Я правильно тебя поняла?
– Да. Пришло время. Мы должны составить план будущего этого владения. Это сотня акров земли, и она находится во владении моей семьи с 1932 года. Мы надеялись, что сможем сохранить ее в семье для наших детей. – Она пристально посмотрела на Оливию. – Или для наших внуков. Ни в чем нельзя быть уверенным в этой жизни, но мы надеемся, что эта земля не будет продана тому, кто устроит здесь парковки и построит ряды ужасных безликих домов.
Оливия не знала, почему перспектива продажи лагеря так ее расстроила. Ей даже не нравилось это место. Ей нравилась сама идея лагеря. Отец Наны получил эту собственность во время Великой депрессии в качестве уплаты за долги и сам выстроил лагерь, назвал его «Киога», считая, что на алгонкинском[3] языке это означает «спокойствие», но позже он узнал, что это слово не имеет смысла. После того как лагерь был закрыт в 1997 году, никто из потомков Беллами не взял заботу о нем на себя.
Ее бабушка угостилась рожком, наполненным шоколадным муссом.
– Мы обсудим это после юбилея. Лучше все устроить и решить, чтобы никому не пришлось ломать голову над этой проблемой после того, как мы уйдем.
– Ненавижу, когда ты так говоришь. Тебе шестьдесят девять лет, и ты только что получила разряд в троеборье…
– Которого я бы никогда не добилась, если бы ты не тренировалась со мной. – Джейн развела руками и на мгновение задумалась. – Там произошло так много важных событий в моей жизни. Этот лагерь провел мою семью через Великую депрессию, он дал нам выжить. После того как мы с Чарльзом поженились и взяли на себя руководство лагерем, это место стало частью нас.
«Так типично для Наны, – думала Оливия. – Она всегда искала выход, даже если лучше было пустить все на самотек».
– Это все в будущем. – Нана снова оживилась, как будто перевернула страничку, распечатанную с веб-сайта Оливии. – Нам нужно обсудить дела. Я хочу, чтобы ты подготовила лагерь к нашему торжеству.
Оливия рассмеялась:
– Я не могу сделать этого, Нана.
– Глупости. В данный момент ты занимаешься экспертными исследованиями, дизайном и службами по поместьям, чтобы оптимизировать их маркетинговую цену.
– Все это означает, что я довожу дома до ума, – сказала Оливия.
Некоторые из дизайнеров возражали против этого определения, которому действительно не хватало определенной солидности. Это определение весьма относительно раскрывало суть работы Оливии. Она предоставляла услуги людям, которые желали показать свою неповторимость в лучшем свете. Оливия была мастером иллюзий. И художником обмана. Сделать собственность неотразимой было не так уж сложно и не стоило больших денег, эта работа часто включала элементы, которые у продавцов собственности уже были, их нужно было просто по-другому скомбинировать.
Она любила свою работу и хорошо ее делала, у нее была отличная репутация. В некоторых частях Манхэттена агенты не включали собственность в списки на продажу, не проконсультировавшись с Оливией Беллами из «Трансформэйшнз». С тех пор как Оливия завела свою фирму, она узнала, что с собственностью гораздо больше хлопот, чем с простым устройством цветочных горшков, покраской всего в белый цвет и установкой машинки для выпечки хлеба.