Страница:
108 "Последняя служба". - Чтобы избавить от физических страданий совершающего самоубийство путем харакири, его вассал или ближайший друг одним ударом меча, должен был срубить ему голову, как только самоубийца вспорет себе живот. Это и называлось сослужить "последнюю службу", а выполнявший ее именовался "помощником".
* * *
Башня, которую оборонял старый князь, пала двадцать девятого, приблизительно в час Коня109; после этого отряды Кацуиэ Сибаты110, Киноситы - будущего великого Хидэёси, Маэды и Сасаки соединенными силами сразу пошли приступом на главную цитадель. Князь Нагамаса, во главе нескольких сот преданных воинов, обнажив меч, вышел за крепостную стену, рубил беспощадно, нанес немалый урон противнику, после чего опять проворно укрылся в замке. Наступающие яростно штурмовали крепость, но всех, кто пытался ухватиться за край стены, пронзали копьями и сбрасывали наземь; ни одному вражескому солдату не удалось проникнуть в башню. К ночи противник изрядно выдохся, наступил перерыв, но на следующий день, тридцатого, снова начался штурм. Только теперь князь Нагамаса узнал о смерти отца. "А что князь Хисамаса?" спросил он, и кто-то из приближенных самураев ответил, что старый князь еще вчера покончил с собой. "А я и не знал! - воскликнул князь Нагамаса. Больше мне незачем жить на свете! Осталось только отомстить за смерть отца и с честью погибнуть!" И около часа Змеи он снова повел сотни две воинов прямо в гущу врага, косил подряд всех и каждого, не отступая ни на шаг, но, когда воинов осталось у него всего пять или шесть десятков, а у противников по-прежнему были тысячи, он проложил себе путь мечом прямо сквозь строй врагов и хотел снова укрыться в башне, но к этому времени противник уже проник в крепость, и ворота оказались заперты изнутри. Тогда князь пробился к усадьбе Асаи, правителя Хюги, расположенной слева от ворот, и там, ни секунды не медля, вспорол себе живот. Службу "помощника" исполнил сам правитель Хюги, покончивший с собой следом за господином. Вместе с ними добровольно приняли смерть Накадзима, Кимура, Вакидзаки и еще многие самураи. Говорят, будто враги старались во что бы то ни стало взять князя Нагамасу в плен живым, ибо таков был якобы приказ самого Нобунаги, но сделать это не удалось, одолеть столь могучего воина оказалось им не под силу.
109 Час Коня - время от 12 до 2 часов дня.
110 Кацуиэ Сибата (1530-1583) - глава феодального дома Сибата, вассал Нобунаги. После смерти последнего боролся с Хидэёси за верховную власть в стране, потерпел поражение и покончил с собой в осажденном замке Китаносё (совр. г. Фукуи). Вместе с ним покончили с собой его жена О-Ити и несколько десятков приближенных слуг и вассалов.
А вот кому изменило военное счастье и пришлось изведать позор пленения, так это Асаи, правителю Ивами, и Акао, правителю Мимасаки, с сыном Симбэем - их взяли живыми в плен и, связанных, как разбойников, притащили пред очи князя Нобунаги. "Все вы трое только и знали, что подстрекать князя Нагамасу к измене, и непрерывно строили против меня всевозможные козни", - сказал Нобунага, на что правитель Ивами, человек непреклонный, гордый, ответил: "Мой господин Нагамаса Асаи был чужд вероломству, не то что ты, князь!" Князь Нобунага рассвирепел, услышав такой ответ. "Болван! - крикнул он. - И ты еще смеешь рассуждать о вероломстве! Трус, павший так низко, что позволил взять себя в плен живым!" И он трижды ударил правителя Ивами по голове тупым концом своего копья, но тот, не выказав ни малейшего страха, язвительно молвил: "Или тебе в утеху избивать связанного? Настоящий военачальник никогда так не поступил бы!" Нобунага зарубил его тут же, на месте.
Акао, правитель Мимасаки, держался смиренно, но, когда Нобунага сказал ему: "Ты с юных лет славился храбростью, я слыхал, что воинской доблестью ты не уступишь демону или Богу... Как же случилось, что ты не покончил с собой вместе со своим господином?" - он ответил: "Я уже стар, вот и вышло, что замешкался по старческой немощи!" - "Я подарю тебе жизнь, если поступишь ко мне на службу!" - предложил князь Нобунага, но правитель Мимасаки ответил: "После всего пережитого ничто не привлекает меня на этом свете!" - и просил только об одном: отпустить его на все четыре стороны.
"В таком случае, пусть мне послужит твой сын Симбэй", - снова предложил князь Нобунага, но правитель Мимасаки, оглянувшись на сына, крикнул: "Нет, нет, не соглашайся! Не будь трусом и не поддавайся на обман!"
Князь Нобунага громко рассмеялся: "Старая развалина! Отчего ты все сомневаешься? Неужели ты считаешь меня таким лжецом?" Впоследствии он и в самом деле взял господина Симбэя к себе на службу.
* * *
Услышав, что муж погиб, госпожа заперлась у себя и целыми днями молилась за его упокой. Князь Нобунага пришел навестить сестру. "Я слышал, у тебя был сын, мальчик, - сказал он. - Если он цел и невредим, я хотел бы взять его к себе, вырастить и со временем сделать наследником покойного Нагамасы!"
Поначалу госпожа, не умея толком понять, что на уме у брата, отвечала, что ей неизвестна судьба ребенка, но князь продолжал: "Нагамаса был мне врагом, но ребенок ни в чем не виноват. Он приходится мне племянником, я спрашиваю только из любви к мальчику!" Постепенно госпожа успокоилась стало быть, он заботится о ребенке, - и рассказала, где спрятали господина Мампуку-мару. Тотчас же снарядили в край Этидзэн, в уезд Цуругу, гонца с приказанием пажу Кимуре доставить мальчика. Однако Кимура, поразмыслив, ответил, что на свой страх и риск зарубил ребенка. Тем не менее гонцов слали снова и снова; госпожа решила, что, коль скоро брат проявляет такую заботу о судьбе ее сына, нехорошо пренебрегать его добротой, он сочтет ее просто неблагодарной. "Я и сама тоже хочу как можно скорее увидеть моего мальчика живым и здоровым. Привези же его без промедления!" - торопила она Кимуру. А тот, рассудив, что, раз все равно местопребывание ребенка уже известно, ничего другого не остается, хоть и с тяжелым сердцем, прибыл вместе с господином Мампуку-мару в третий день десятой луны в селение Госю-Киномото. Там их встретил Токитиро Киносита, принял ребенка и доложил об этом князю Нобунаге.
- Убей мальчишку, а голову пусть вздернут на острие копья и выставят на всеобщее обозрение! - приказал князь.
Тут опешил даже Токитиро Киносита.
- Не чересчур ли это?.. - сказал он, но князь обрушился на него с гневной речью, и, делать нечего, пришлось поступить, как было велено.
А головы князей Нагамасы Асаи и Ёсикагэ Асакуры, когда плоть уже полностью истлела, приказано было покрыть слоем красного лака и для вящего веселья подать на лакированном подносе на показ всем знатным даймё во время новогоднего пира. Да, видно, крепко ненавидел князь Нобунага покойного Нагамасу! А все оттого, что сам же поступил вероломно, собственную клятву превратил в пустую бумажку. Подумай он хоть немножко о горе своей сестры, не следовало бы так обращаться с останками того, кто, в сущности, доводился ему близкой родней. Но в особенности жестоко было, играя на родственных чувствах, обмануть госпожу О-Ити, вздеть на острие копья голову ни в чем не повинного ребенка - это страшное злодеяние! Вот я и думаю - когда летом 10-го года Тэнсё [1582 г.] князь Нобунага погиб недостойной смертью на постоялом дворе при храме Хоннодзи, причиной была, наверное, не только измена Мицухидэ Акэти111 - то была кара за гнев и скорбь множества загубленных им людей... Да, грозен неотвратимый закон возмездия!
111 Мицухидэ Акэти (1526-1582) - один из главных вассалов Нобунаги. В июне 1582 г. неожиданно напал на своего господина Нобунагу (к которому ввиду ряда причин давно питал ненависть), когда тот с малочисленной охраной находился в храме Хоннодзи, поджег храм. В огне Нобунага погиб или покончил с собой. Акэти объявил себя верховным правителем, сёгуном, однако власть его продолжалась всего 13 дней. В битве при Ямадзаки войско Акэти потерпело сокрушительное поражение от армии Хидэёси. Акэти пытался спастись бегством, но был схвачен и убит крестьянами.
* * *
... Тем временем все быстрее пошел в гору Токитиро Киносита, будущий великий князь Хидэёси. Многие знатные самураи, и первый среди них - Кацуиэ Сибата, совершили славные подвиги при осаде замка Одани, но особенно отличился Токитиро, так что князь Нобунага был им чрезвычайно доволен и в награду пожаловал ему во владение замок Одани, уезды Асаи и Инугами и половину уезда Саката, поручив, таким образом, надзор и охрану всех северных земель провинции Оми. Однако господин Токитиро сказал, что замок Одани трудно охранять с малочисленным гарнизоном, и перенес свою резиденцию в Нагахаму, мое родное селение, - в те времена звалось оно Имахама, это Токитиро переименовал его в Нагахаму...
Ну это так, к слову, а вот любопытно, с каких пор господин Токитиро стал заглядываться на мою госпожу? Покидая замок Одани, она милостиво сказала мне: "Жаль, что я не могу взять тебя с собой... Но если ты выберешься отсюда, можешь рассчитывать на меня!" А я уже решил про себя, что жизнь для меня окончилась, но после таких ее слов суетный мир показался еще желаннее, я замешался в толпу ее провожатых, а потом несколько дней прятался в призамковом городе, ожидая, когда окончится битва, после чего отправился в лагерь правителя Кодзукэ. Мне повезло: госпожа сказала, что я ее любимый слепой слуга; никто не причинил мне вреда, и я опять стал ей прислуживать. Поэтому я часто дежурил в соседнем покое, когда господин Киносита приходил к ней с визитом.
В первый раз он распростерся в нижайшем поклоне на почтительном расстоянии и скромно представился: "Токитиро Киносита..." Госпожа приветливо кивнула в ответ и воздала должное его ратным подвигам.
- Несмотря на то что у меня нет никаких военных заслуг, князь Нобунага пожаловал мне владения покойного господина Асаи, - сказал он. - Я, ничтожный, стал преемником его достояния - незаслуженная честь для меня! Ныне мечтаю лишь об одном - упрочить мир в северных землях Оми, следуя заведенному покойным порядку и во всем подражая его примеру! Здесь, в боевом лагере, - продолжал он, - вам, наверное, приходится терпеть множество неудобств в обиходе... Прошу вас, приказывайте без всякого стеснения, я доставлю все, что вам нужно! - Оставалось лишь удивляться его любезности. В особенности ласково обращался он с девочками, всячески стараясь им угодить.
- А вы, маленькая госпожа, старшая? - сказал он. - Ну-ка, подите сюда, дайте я обниму вас! - И, посадив госпожу О-Чачу на колени, гладил ее по головке, спрашивал, сколько ей лет, как зовут и тому подобное.
Но госпожа О-Чача сидела, надувшись, у него на коленях и не хотела отвечать - должно быть, детским своим умишком сообразила, что этот человек главный среди злых людей, отнявших у отца замок, и сердилась за это. Потом вдруг уставилась прямо ему в лицо и сказала:
- А ты и вправду похож на обезьяну!
112....похож на обезьяну! - По свидетельству современников, Хидэёси отнюдь не отличался красивой внешностью и лицом напоминал обезьяну.
При всем своем самообладании господин Киносита все же несколько растерялся.
- Правильно, я смахиваю на обезьяну... Зато маленькая госпожа как две капли воды похожа на свою матушку! - сказал он, засмеявшись, чтобы скрыть смущение. Он и потом часто наведывался к госпоже и всякий раз преподносил ей подарки, одаривал даже девочек - одним словом, проявлял такую заботливость и внимание, что госпожа постепенно стала относиться к нему с доверием. "На Токитиро можно положиться..." - говорила она. Теперь-то я понимаю, что редкостная красота госпожи О-Ити уже тогда, наверное, его покорила и в душе он тайно в нее влюбился. Конечно, она была сестрой князя Нобунаги, его господина, вассал даже помыслить о ней не смел, иными словами, этот цветок цвел на недосягаемой для него вершине, так что в те времена он вряд ли рассчитывал на успех. Но все же недаром то был Хидэёси с таким человеком всегда следовало быть начеку... А что до разницы в положении, так изменчивость - непреложный закон нашего мира, в особенности в смутные времена. Расцвет и увядание, гибель и возвышение сменяют друг друга... Так что, кто знает, возможно, втайне он лелеял надежду, что со временем все же добьется своего. Мне, заурядному смертному, не дано проникнуть в помыслы великого человека, но все же думается, то была не простая фантазия с моей стороны...
Оттого-то, когда князь Нобунага приказал ему зарубить господина Мампуку-мару, Хидэёси пришел в великое замешательство. Люди рассказывали потом, что он всячески старался спасти ребенка.
- Пощадите его, какой вред может причинить такой маленький мальчик? Ведь он еще совсем дитя! Осмелюсь сказать - лучше сделайте его наследником князя Асаи, и пусть он навеки будет вам благодарен! Таким поступком вы укрепите мир в Поднебесной, проявите истинное понимание законов человеколюбия и справедливости! - сказал он, но князь Нобунага не захотел его слушать. - В таком случае, прошу вас поручить это дело кому-нибудь другому, - не в пример обычной своей покорности осмелился возразить Хидэёси, но князь Нобунага рассердился еще сильнее.
- Похоже, ты чересчур возгордился из-за недавних твоих успехов. Да как ты смеешь давать мне непрошеные советы, мало того - не слушаться моих приказаний! "Поручите другому..." - это что за слова такие? - сурово отчитал он вассала. Тот удалился с тяжелым сердцем и в конце концов казнил юного господина.
Ясно, что господин Хидэёси, наверное, страдал при мысли, что госпожа О-Ити возненавидит его за убийство Мампуку-мару, и убийство-то непростое приказ гласил выставить напоказ голову мальчика, надетую на копье. По иронии судьбы, из всех вассалов Нобунаги именно Хидэёси пришлось выполнить это поручение. Годы спустя, соперничая с господином Кацуиэ Сибатой из-за руки госпожи О-Ити, он опять оказался в проигрыше и в конце концов погубил обоих, превратившись в их заклятого врага, - начало всех этих событий восходит к этому времени...
* * *
Князь Нобунага приказал скрывать от госпожи О-Ити гибель сына, поэтому, ясное дело, ни один человек не осмелился бы рассказать ей об этом, но, так как голову выставили на всеобщее обозрение, слухи о казни все-таки просочились, или, может быть, она сама, как говорится, почуяла что-то сердцем и поняла, что случилось. Видно было, что на душе у нее лежит какая-то тяжесть. Теперь, когда приходил Хидэёси, она выглядела еще более удрученной. И все-таки однажды она прямо его спросила:
- В последнее время нет никаких известий из Этидзэна. Что с моим сыном? Мне снятся дурные сны, я тревожусь...
- Мне ровно ничего не известно. Что если вам еще раз послать туда человека? - как ни в чем не бывало ответил он.
- Но люди говорят, что именно вы ездили встречать мальчика! - сказала она, и хоть говорила тихо, но тон был резкий. Прислужницы рассказывали потом, что в этот миг она побледнела как полотно и с гневом взглянула на Хидэёси. С тех пор он чувствовал себя неловко в ее присутствии и постепенно вообще перестал бывать.
* * *
А князь Нобунага в короткий срок завоевал множество княжеств, покоренные земли все без исключения присоединил к своим владениям, всех своих сподвижников наградил, издал всевозможные указы в назидание потомству и в девятый день девятой луны уже справлял Праздник хризантем у себя, в замке Гифу. Каждый год там устраивали пышные празднества, но мне рассказывали, что на сей раз великолепие было исключительное. Все князья-даймё, и знатные и худородные, в роскошных нарядах явились благодарить князя, зрелище было настолько ослепительное, что даже описанию не поддается, - твердили все в один голос. Госпожа велела передать, что чувствует себя нездоровой, и некоторое время оставалась в провинции Оми, пребывая в полном уединении, а примерно в десятый день той же луны решила возвратиться в родной край, в замок Киёсу. В то время замок Гифу был главной резиденцией Нобунаги, так что госпожа предпочла выбрать для своего местожительства тихий, уединенный замок Киёсу. Она сказала, что хочет по дороге поклониться храму на Бамбуковом острове, Тикубу, слуги ехали с ней, и вот все мы вместе отплыли из Нагахамы.
* * *
В горах уже выпал снег, на воде было еще прохладнее, но утро было погожее, так что, наверное, ясно виднелись и ближние, и дальние горы. Дамы, держась за поручни, грустили, расставаясь с местами, где прошли долгие годы. Клики гусей, пролетающих в небе, шум крыльев чаек наводили на печальные размышления, шелест прибрежного тростника под порывами ветра и даже силуэты рыб, мелькавших в воде, - все навевало грусть. Когда лодка подплыла к Бамбуковому острову, госпожа приказала ненадолго остановиться. Сперва все удивились, - зачем? - а она поставила на носу лодки подставку для сутры, молитвенно сложила ладони и, протянув их к воде, стала молиться - очевидно, мы находились в том месте, где погрузили в озеро ступу. Тут мы поняли, с какой целью она изъявила желание посетить Бамбуковый остров. Лодка тихо покачивалась на волнах, госпожа зажгла курение и, закрыв глаза, казалось, всецело ушла в молитву, повторяя посмертное имя мужа. Она молилась так долго, что люди испугались - уж не собралась ли она броситься в воду, чтобы похоронить себя вместе с мужем, - и украдкой держали ее за край одежды, но до меня доносилось только едва уловимое шуршание четок в пальцах у госпожи и дивное благоухание курений.
Потом она сошла на берег и провела всю ночь в одиночестве за молитвой, а на следующий день мы прибыли в Саваяму, где госпожа отдохнула денек-другой, после чего снова отправилась в путь и без всяких происшествий благополучно прибыла в замок Киёсу. В родном замке ее ожидала радушная встреча, для нее приготовили прекрасное помещение, почтительно именовали "госпожой Одани" и проявляли всяческую заботу - госпожа ни в чем не нуждалась. Тем не менее делать ей было совсем нечего, разве лишь день за днем следить, как растут ее дочери. Никто не навещал госпожу, она жила так одиноко, как будто стала настоящей отшельницей. Еще недавно вокруг нее всегда толпилось много народа, ее ждало множество развлечений, теперь же она проводила целые дни, не выходя из своих покоев, - при такой жизни даже короткие зимние дни тянутся бесконечно долго. Не удивительно, что госпожа всецело погрузилась в воспоминания о прошлом, в памяти вставал образ покойного супруга, вспоминалось то одно, то другое, и глубокая скорбь стала ее уделом. Рожденная в семье самураев, она умела стойко терпеть любые невзгоды и не показывать людям слезы, но теперь, когда ее окружали только близкие слуги, душевные силы ее, казалось, иссякли и она всецело предалась безутешному горю. Не знаю, что вспоминалось ей в ее пустынных покоях, но, проходя случайно по галерее, часто можно было услышать приглушенные рыдания: во всяком случае, много дней она провела в слезах.
* * *
Так, словно сон, прошел год, за ним другой... Чтобы рассеять грусть госпожи, ей предлагали полюбоваться весенним цветением сакуры, осенью устраивали прогулки под красными листьями клена, но она всегда отвечала: "Ступайте сами, я не пойду..." - и вела жизнь, далекую от мирской суеты. Только с дочерьми она как будто бы оживала - видно, они были ее единственным утешением, только в такие часы голос ее звучал веселее. К счастью, все три девочки были здоровы, росли не по дням, а по часам, даже самая младшая, госпожа Кого, уже ковыляла без посторонней помощи и лепетала первые словечки. "Если б покойный муж мог их видеть!" - глядя на дочерей, думала госпожа, и горе становилось еще острее. Но больше всего страдало ее материнское сердце при мысли о смерти господина Мампуку-мару, о нем она не забывала ни на минуту, особенно потому, что сама, по собственному своему недомыслию, оказалась виновной в его горестной гибели. Обидно, мучительно было сознавать, что ее обманули; к людям же, совершившим этот обман, она питала жгучую ненависть, не в силах смириться со смертью сына. Кроме того, ее терзала тревога за судьбу младшего мальчика, отправленного в храм Шукудэндзи, хотя она никогда ни слова об этом не говорила. К счастью, князь Нобунага не знал о существовании этого ребенка, благодаря чему тот покамест избежал смерти. Но она рассталась с мальчиком, когда тот был еще грудным младенцем, и с тех пор ничего о нем не слыхала. Наверное, не проходило ни единого дня, когда бы она не думала о нем, не тревожилась о том, что с ним стало. Оттого она еще нежнее любила дочерей, им досталась вся любовь, принадлежавшая сыновьям.
* * *
Господину Такацугу Кёгоку было в то время, наверное, лет тринадцать. Впоследствии он служил Нобунаге, а до совершеннолетия его определили на жительство в замок Киёсу. Вы, сударь, конечно, знаете, что этот мальчик был наследником дома Сасаки-Кёгоку, некогда владевшего северной половиной провинции Оми; в то времена дом Асаи находился у них в вассальной зависимости, так что, в сущности, именно этот мальчик был исконным хозяином северных земель Оми. Но потом, при жизни его деда Такакиё, дом Асаи захватил владения своих господ, а дом Кёгоку захирел и впал в нищету. Однако после падения замка Одани князь Нобунага заинтересовался этим ребенком, решил взять его к себе на службу, со временем передать под его начало северную часть Оми и таким образом сделать благодарным союзником... Да, правильно, сударь, это тот самый Такацугу Кёгоку, который годы спустя, в шестую луну 10-го года Тэнсё [1582 г.], присоединился к изменнику Мицухидэ Акэти, напал на замок Нагахама, а еще позже, в 5-й год Кэйтё [1600 г.], снова предал своих соратников в битве при Сэкигахаре... Но мальчиком, в Киёсу, он ничем не проявлял такого вероломства своей натуры; происхождения он был самого благородного, однако из-за того, что с младенческих лет рос в нужде и опале, держался как-то робко, смиренно, было в нем что-то унылое, хотя тринадцать лет - это возраст, когда мальчики бывают самыми отчаянными сорванцами... Даже приходя к госпоже, он всегда был так молчалив, что я, да и другие слуги зачастую не могли уловить, то ли он здесь, то ли нет... Правда, мать этого мальчика была младшей сестрой покойного князя Нагамасы, так что маленьким барышням он доводился двоюродным братом, а госпоже - хоть и неродным, но племянником. Помня о господине Мампуку-мару, она жалела этого мальчика.
- Я заменю тебе мать! В свободное время всегда приходи к нам в гости! - ласково говорила она. "Мальчик молчалив, но духом он тверд и, конечно, очень умен!" - добавляла она про себя.
... Да, верно, сударь, потом он женился на госпоже О-Хацу, но это случилось гораздо позже, лет через семь или восемь, а в то время барышня была еще маленькой девочкой, так что о свадьбе и речи быть не могло. Но этот мальчуган тайно мечтал не столько о госпоже О-Хацу, сколько о ее старшей сестре О-Чаче, и, похоже, приходил для того, чтобы лишний раз украдкой на нее поглядеть. Никто не замечал этого, но я уверен - не без причины просиживал он час за часом подле госпожи, почти ни слова не говоря, всегда такой тихий, сдержанный прямо как взрослый. А иначе зачем бы ему приходить туда, где не было для него никаких забав, и молча сидеть, скучая? Но, кроме меня, никто не догадывался, что приходит он неспроста. Когда я шепнул другим слугам: "Мальчик, похоже, заглядывается на госпожу О-Чачу!" меня подняли на смех и сказали, что это моя фантазия, оттого, мол, что я слепой. Никто не принял мои слова всерьез.
* * *
Итак, госпожа жила в Киёсу начиная с осени 1-го года Тэнсё [1573 г.], когда пал замок Одани, и вплоть до осени, когда погиб князь Нобунага, иными словами, почти полные десять лет. Правильно говорят, что время летит стрелой; когда оглядываешься назад, видишь, как справедливы эти слова, но когда живешь тихой, уединенной жизнью вдали от мирской смуты и суеты, не ведая даже, где и какие происходят сражения, тогда десять лет кажутся очень долгим сроком. Постепенно горе госпожи поутихло, она снова стала играть на кото, чтобы развеять скуку, а вслед за ней я тоже опять принялся в свободные часы петь и играть на сямисэне, ведь это было моим любимым занятием... Нет, конечно, не только поэтому - я усердно шлифовал свое мастерство, потому что старался угодить госпоже.
* * *
Башня, которую оборонял старый князь, пала двадцать девятого, приблизительно в час Коня109; после этого отряды Кацуиэ Сибаты110, Киноситы - будущего великого Хидэёси, Маэды и Сасаки соединенными силами сразу пошли приступом на главную цитадель. Князь Нагамаса, во главе нескольких сот преданных воинов, обнажив меч, вышел за крепостную стену, рубил беспощадно, нанес немалый урон противнику, после чего опять проворно укрылся в замке. Наступающие яростно штурмовали крепость, но всех, кто пытался ухватиться за край стены, пронзали копьями и сбрасывали наземь; ни одному вражескому солдату не удалось проникнуть в башню. К ночи противник изрядно выдохся, наступил перерыв, но на следующий день, тридцатого, снова начался штурм. Только теперь князь Нагамаса узнал о смерти отца. "А что князь Хисамаса?" спросил он, и кто-то из приближенных самураев ответил, что старый князь еще вчера покончил с собой. "А я и не знал! - воскликнул князь Нагамаса. Больше мне незачем жить на свете! Осталось только отомстить за смерть отца и с честью погибнуть!" И около часа Змеи он снова повел сотни две воинов прямо в гущу врага, косил подряд всех и каждого, не отступая ни на шаг, но, когда воинов осталось у него всего пять или шесть десятков, а у противников по-прежнему были тысячи, он проложил себе путь мечом прямо сквозь строй врагов и хотел снова укрыться в башне, но к этому времени противник уже проник в крепость, и ворота оказались заперты изнутри. Тогда князь пробился к усадьбе Асаи, правителя Хюги, расположенной слева от ворот, и там, ни секунды не медля, вспорол себе живот. Службу "помощника" исполнил сам правитель Хюги, покончивший с собой следом за господином. Вместе с ними добровольно приняли смерть Накадзима, Кимура, Вакидзаки и еще многие самураи. Говорят, будто враги старались во что бы то ни стало взять князя Нагамасу в плен живым, ибо таков был якобы приказ самого Нобунаги, но сделать это не удалось, одолеть столь могучего воина оказалось им не под силу.
109 Час Коня - время от 12 до 2 часов дня.
110 Кацуиэ Сибата (1530-1583) - глава феодального дома Сибата, вассал Нобунаги. После смерти последнего боролся с Хидэёси за верховную власть в стране, потерпел поражение и покончил с собой в осажденном замке Китаносё (совр. г. Фукуи). Вместе с ним покончили с собой его жена О-Ити и несколько десятков приближенных слуг и вассалов.
А вот кому изменило военное счастье и пришлось изведать позор пленения, так это Асаи, правителю Ивами, и Акао, правителю Мимасаки, с сыном Симбэем - их взяли живыми в плен и, связанных, как разбойников, притащили пред очи князя Нобунаги. "Все вы трое только и знали, что подстрекать князя Нагамасу к измене, и непрерывно строили против меня всевозможные козни", - сказал Нобунага, на что правитель Ивами, человек непреклонный, гордый, ответил: "Мой господин Нагамаса Асаи был чужд вероломству, не то что ты, князь!" Князь Нобунага рассвирепел, услышав такой ответ. "Болван! - крикнул он. - И ты еще смеешь рассуждать о вероломстве! Трус, павший так низко, что позволил взять себя в плен живым!" И он трижды ударил правителя Ивами по голове тупым концом своего копья, но тот, не выказав ни малейшего страха, язвительно молвил: "Или тебе в утеху избивать связанного? Настоящий военачальник никогда так не поступил бы!" Нобунага зарубил его тут же, на месте.
Акао, правитель Мимасаки, держался смиренно, но, когда Нобунага сказал ему: "Ты с юных лет славился храбростью, я слыхал, что воинской доблестью ты не уступишь демону или Богу... Как же случилось, что ты не покончил с собой вместе со своим господином?" - он ответил: "Я уже стар, вот и вышло, что замешкался по старческой немощи!" - "Я подарю тебе жизнь, если поступишь ко мне на службу!" - предложил князь Нобунага, но правитель Мимасаки ответил: "После всего пережитого ничто не привлекает меня на этом свете!" - и просил только об одном: отпустить его на все четыре стороны.
"В таком случае, пусть мне послужит твой сын Симбэй", - снова предложил князь Нобунага, но правитель Мимасаки, оглянувшись на сына, крикнул: "Нет, нет, не соглашайся! Не будь трусом и не поддавайся на обман!"
Князь Нобунага громко рассмеялся: "Старая развалина! Отчего ты все сомневаешься? Неужели ты считаешь меня таким лжецом?" Впоследствии он и в самом деле взял господина Симбэя к себе на службу.
* * *
Услышав, что муж погиб, госпожа заперлась у себя и целыми днями молилась за его упокой. Князь Нобунага пришел навестить сестру. "Я слышал, у тебя был сын, мальчик, - сказал он. - Если он цел и невредим, я хотел бы взять его к себе, вырастить и со временем сделать наследником покойного Нагамасы!"
Поначалу госпожа, не умея толком понять, что на уме у брата, отвечала, что ей неизвестна судьба ребенка, но князь продолжал: "Нагамаса был мне врагом, но ребенок ни в чем не виноват. Он приходится мне племянником, я спрашиваю только из любви к мальчику!" Постепенно госпожа успокоилась стало быть, он заботится о ребенке, - и рассказала, где спрятали господина Мампуку-мару. Тотчас же снарядили в край Этидзэн, в уезд Цуругу, гонца с приказанием пажу Кимуре доставить мальчика. Однако Кимура, поразмыслив, ответил, что на свой страх и риск зарубил ребенка. Тем не менее гонцов слали снова и снова; госпожа решила, что, коль скоро брат проявляет такую заботу о судьбе ее сына, нехорошо пренебрегать его добротой, он сочтет ее просто неблагодарной. "Я и сама тоже хочу как можно скорее увидеть моего мальчика живым и здоровым. Привези же его без промедления!" - торопила она Кимуру. А тот, рассудив, что, раз все равно местопребывание ребенка уже известно, ничего другого не остается, хоть и с тяжелым сердцем, прибыл вместе с господином Мампуку-мару в третий день десятой луны в селение Госю-Киномото. Там их встретил Токитиро Киносита, принял ребенка и доложил об этом князю Нобунаге.
- Убей мальчишку, а голову пусть вздернут на острие копья и выставят на всеобщее обозрение! - приказал князь.
Тут опешил даже Токитиро Киносита.
- Не чересчур ли это?.. - сказал он, но князь обрушился на него с гневной речью, и, делать нечего, пришлось поступить, как было велено.
А головы князей Нагамасы Асаи и Ёсикагэ Асакуры, когда плоть уже полностью истлела, приказано было покрыть слоем красного лака и для вящего веселья подать на лакированном подносе на показ всем знатным даймё во время новогоднего пира. Да, видно, крепко ненавидел князь Нобунага покойного Нагамасу! А все оттого, что сам же поступил вероломно, собственную клятву превратил в пустую бумажку. Подумай он хоть немножко о горе своей сестры, не следовало бы так обращаться с останками того, кто, в сущности, доводился ему близкой родней. Но в особенности жестоко было, играя на родственных чувствах, обмануть госпожу О-Ити, вздеть на острие копья голову ни в чем не повинного ребенка - это страшное злодеяние! Вот я и думаю - когда летом 10-го года Тэнсё [1582 г.] князь Нобунага погиб недостойной смертью на постоялом дворе при храме Хоннодзи, причиной была, наверное, не только измена Мицухидэ Акэти111 - то была кара за гнев и скорбь множества загубленных им людей... Да, грозен неотвратимый закон возмездия!
111 Мицухидэ Акэти (1526-1582) - один из главных вассалов Нобунаги. В июне 1582 г. неожиданно напал на своего господина Нобунагу (к которому ввиду ряда причин давно питал ненависть), когда тот с малочисленной охраной находился в храме Хоннодзи, поджег храм. В огне Нобунага погиб или покончил с собой. Акэти объявил себя верховным правителем, сёгуном, однако власть его продолжалась всего 13 дней. В битве при Ямадзаки войско Акэти потерпело сокрушительное поражение от армии Хидэёси. Акэти пытался спастись бегством, но был схвачен и убит крестьянами.
* * *
... Тем временем все быстрее пошел в гору Токитиро Киносита, будущий великий князь Хидэёси. Многие знатные самураи, и первый среди них - Кацуиэ Сибата, совершили славные подвиги при осаде замка Одани, но особенно отличился Токитиро, так что князь Нобунага был им чрезвычайно доволен и в награду пожаловал ему во владение замок Одани, уезды Асаи и Инугами и половину уезда Саката, поручив, таким образом, надзор и охрану всех северных земель провинции Оми. Однако господин Токитиро сказал, что замок Одани трудно охранять с малочисленным гарнизоном, и перенес свою резиденцию в Нагахаму, мое родное селение, - в те времена звалось оно Имахама, это Токитиро переименовал его в Нагахаму...
Ну это так, к слову, а вот любопытно, с каких пор господин Токитиро стал заглядываться на мою госпожу? Покидая замок Одани, она милостиво сказала мне: "Жаль, что я не могу взять тебя с собой... Но если ты выберешься отсюда, можешь рассчитывать на меня!" А я уже решил про себя, что жизнь для меня окончилась, но после таких ее слов суетный мир показался еще желаннее, я замешался в толпу ее провожатых, а потом несколько дней прятался в призамковом городе, ожидая, когда окончится битва, после чего отправился в лагерь правителя Кодзукэ. Мне повезло: госпожа сказала, что я ее любимый слепой слуга; никто не причинил мне вреда, и я опять стал ей прислуживать. Поэтому я часто дежурил в соседнем покое, когда господин Киносита приходил к ней с визитом.
В первый раз он распростерся в нижайшем поклоне на почтительном расстоянии и скромно представился: "Токитиро Киносита..." Госпожа приветливо кивнула в ответ и воздала должное его ратным подвигам.
- Несмотря на то что у меня нет никаких военных заслуг, князь Нобунага пожаловал мне владения покойного господина Асаи, - сказал он. - Я, ничтожный, стал преемником его достояния - незаслуженная честь для меня! Ныне мечтаю лишь об одном - упрочить мир в северных землях Оми, следуя заведенному покойным порядку и во всем подражая его примеру! Здесь, в боевом лагере, - продолжал он, - вам, наверное, приходится терпеть множество неудобств в обиходе... Прошу вас, приказывайте без всякого стеснения, я доставлю все, что вам нужно! - Оставалось лишь удивляться его любезности. В особенности ласково обращался он с девочками, всячески стараясь им угодить.
- А вы, маленькая госпожа, старшая? - сказал он. - Ну-ка, подите сюда, дайте я обниму вас! - И, посадив госпожу О-Чачу на колени, гладил ее по головке, спрашивал, сколько ей лет, как зовут и тому подобное.
Но госпожа О-Чача сидела, надувшись, у него на коленях и не хотела отвечать - должно быть, детским своим умишком сообразила, что этот человек главный среди злых людей, отнявших у отца замок, и сердилась за это. Потом вдруг уставилась прямо ему в лицо и сказала:
- А ты и вправду похож на обезьяну!
112....похож на обезьяну! - По свидетельству современников, Хидэёси отнюдь не отличался красивой внешностью и лицом напоминал обезьяну.
При всем своем самообладании господин Киносита все же несколько растерялся.
- Правильно, я смахиваю на обезьяну... Зато маленькая госпожа как две капли воды похожа на свою матушку! - сказал он, засмеявшись, чтобы скрыть смущение. Он и потом часто наведывался к госпоже и всякий раз преподносил ей подарки, одаривал даже девочек - одним словом, проявлял такую заботливость и внимание, что госпожа постепенно стала относиться к нему с доверием. "На Токитиро можно положиться..." - говорила она. Теперь-то я понимаю, что редкостная красота госпожи О-Ити уже тогда, наверное, его покорила и в душе он тайно в нее влюбился. Конечно, она была сестрой князя Нобунаги, его господина, вассал даже помыслить о ней не смел, иными словами, этот цветок цвел на недосягаемой для него вершине, так что в те времена он вряд ли рассчитывал на успех. Но все же недаром то был Хидэёси с таким человеком всегда следовало быть начеку... А что до разницы в положении, так изменчивость - непреложный закон нашего мира, в особенности в смутные времена. Расцвет и увядание, гибель и возвышение сменяют друг друга... Так что, кто знает, возможно, втайне он лелеял надежду, что со временем все же добьется своего. Мне, заурядному смертному, не дано проникнуть в помыслы великого человека, но все же думается, то была не простая фантазия с моей стороны...
Оттого-то, когда князь Нобунага приказал ему зарубить господина Мампуку-мару, Хидэёси пришел в великое замешательство. Люди рассказывали потом, что он всячески старался спасти ребенка.
- Пощадите его, какой вред может причинить такой маленький мальчик? Ведь он еще совсем дитя! Осмелюсь сказать - лучше сделайте его наследником князя Асаи, и пусть он навеки будет вам благодарен! Таким поступком вы укрепите мир в Поднебесной, проявите истинное понимание законов человеколюбия и справедливости! - сказал он, но князь Нобунага не захотел его слушать. - В таком случае, прошу вас поручить это дело кому-нибудь другому, - не в пример обычной своей покорности осмелился возразить Хидэёси, но князь Нобунага рассердился еще сильнее.
- Похоже, ты чересчур возгордился из-за недавних твоих успехов. Да как ты смеешь давать мне непрошеные советы, мало того - не слушаться моих приказаний! "Поручите другому..." - это что за слова такие? - сурово отчитал он вассала. Тот удалился с тяжелым сердцем и в конце концов казнил юного господина.
Ясно, что господин Хидэёси, наверное, страдал при мысли, что госпожа О-Ити возненавидит его за убийство Мампуку-мару, и убийство-то непростое приказ гласил выставить напоказ голову мальчика, надетую на копье. По иронии судьбы, из всех вассалов Нобунаги именно Хидэёси пришлось выполнить это поручение. Годы спустя, соперничая с господином Кацуиэ Сибатой из-за руки госпожи О-Ити, он опять оказался в проигрыше и в конце концов погубил обоих, превратившись в их заклятого врага, - начало всех этих событий восходит к этому времени...
* * *
Князь Нобунага приказал скрывать от госпожи О-Ити гибель сына, поэтому, ясное дело, ни один человек не осмелился бы рассказать ей об этом, но, так как голову выставили на всеобщее обозрение, слухи о казни все-таки просочились, или, может быть, она сама, как говорится, почуяла что-то сердцем и поняла, что случилось. Видно было, что на душе у нее лежит какая-то тяжесть. Теперь, когда приходил Хидэёси, она выглядела еще более удрученной. И все-таки однажды она прямо его спросила:
- В последнее время нет никаких известий из Этидзэна. Что с моим сыном? Мне снятся дурные сны, я тревожусь...
- Мне ровно ничего не известно. Что если вам еще раз послать туда человека? - как ни в чем не бывало ответил он.
- Но люди говорят, что именно вы ездили встречать мальчика! - сказала она, и хоть говорила тихо, но тон был резкий. Прислужницы рассказывали потом, что в этот миг она побледнела как полотно и с гневом взглянула на Хидэёси. С тех пор он чувствовал себя неловко в ее присутствии и постепенно вообще перестал бывать.
* * *
А князь Нобунага в короткий срок завоевал множество княжеств, покоренные земли все без исключения присоединил к своим владениям, всех своих сподвижников наградил, издал всевозможные указы в назидание потомству и в девятый день девятой луны уже справлял Праздник хризантем у себя, в замке Гифу. Каждый год там устраивали пышные празднества, но мне рассказывали, что на сей раз великолепие было исключительное. Все князья-даймё, и знатные и худородные, в роскошных нарядах явились благодарить князя, зрелище было настолько ослепительное, что даже описанию не поддается, - твердили все в один голос. Госпожа велела передать, что чувствует себя нездоровой, и некоторое время оставалась в провинции Оми, пребывая в полном уединении, а примерно в десятый день той же луны решила возвратиться в родной край, в замок Киёсу. В то время замок Гифу был главной резиденцией Нобунаги, так что госпожа предпочла выбрать для своего местожительства тихий, уединенный замок Киёсу. Она сказала, что хочет по дороге поклониться храму на Бамбуковом острове, Тикубу, слуги ехали с ней, и вот все мы вместе отплыли из Нагахамы.
* * *
В горах уже выпал снег, на воде было еще прохладнее, но утро было погожее, так что, наверное, ясно виднелись и ближние, и дальние горы. Дамы, держась за поручни, грустили, расставаясь с местами, где прошли долгие годы. Клики гусей, пролетающих в небе, шум крыльев чаек наводили на печальные размышления, шелест прибрежного тростника под порывами ветра и даже силуэты рыб, мелькавших в воде, - все навевало грусть. Когда лодка подплыла к Бамбуковому острову, госпожа приказала ненадолго остановиться. Сперва все удивились, - зачем? - а она поставила на носу лодки подставку для сутры, молитвенно сложила ладони и, протянув их к воде, стала молиться - очевидно, мы находились в том месте, где погрузили в озеро ступу. Тут мы поняли, с какой целью она изъявила желание посетить Бамбуковый остров. Лодка тихо покачивалась на волнах, госпожа зажгла курение и, закрыв глаза, казалось, всецело ушла в молитву, повторяя посмертное имя мужа. Она молилась так долго, что люди испугались - уж не собралась ли она броситься в воду, чтобы похоронить себя вместе с мужем, - и украдкой держали ее за край одежды, но до меня доносилось только едва уловимое шуршание четок в пальцах у госпожи и дивное благоухание курений.
Потом она сошла на берег и провела всю ночь в одиночестве за молитвой, а на следующий день мы прибыли в Саваяму, где госпожа отдохнула денек-другой, после чего снова отправилась в путь и без всяких происшествий благополучно прибыла в замок Киёсу. В родном замке ее ожидала радушная встреча, для нее приготовили прекрасное помещение, почтительно именовали "госпожой Одани" и проявляли всяческую заботу - госпожа ни в чем не нуждалась. Тем не менее делать ей было совсем нечего, разве лишь день за днем следить, как растут ее дочери. Никто не навещал госпожу, она жила так одиноко, как будто стала настоящей отшельницей. Еще недавно вокруг нее всегда толпилось много народа, ее ждало множество развлечений, теперь же она проводила целые дни, не выходя из своих покоев, - при такой жизни даже короткие зимние дни тянутся бесконечно долго. Не удивительно, что госпожа всецело погрузилась в воспоминания о прошлом, в памяти вставал образ покойного супруга, вспоминалось то одно, то другое, и глубокая скорбь стала ее уделом. Рожденная в семье самураев, она умела стойко терпеть любые невзгоды и не показывать людям слезы, но теперь, когда ее окружали только близкие слуги, душевные силы ее, казалось, иссякли и она всецело предалась безутешному горю. Не знаю, что вспоминалось ей в ее пустынных покоях, но, проходя случайно по галерее, часто можно было услышать приглушенные рыдания: во всяком случае, много дней она провела в слезах.
* * *
Так, словно сон, прошел год, за ним другой... Чтобы рассеять грусть госпожи, ей предлагали полюбоваться весенним цветением сакуры, осенью устраивали прогулки под красными листьями клена, но она всегда отвечала: "Ступайте сами, я не пойду..." - и вела жизнь, далекую от мирской суеты. Только с дочерьми она как будто бы оживала - видно, они были ее единственным утешением, только в такие часы голос ее звучал веселее. К счастью, все три девочки были здоровы, росли не по дням, а по часам, даже самая младшая, госпожа Кого, уже ковыляла без посторонней помощи и лепетала первые словечки. "Если б покойный муж мог их видеть!" - глядя на дочерей, думала госпожа, и горе становилось еще острее. Но больше всего страдало ее материнское сердце при мысли о смерти господина Мампуку-мару, о нем она не забывала ни на минуту, особенно потому, что сама, по собственному своему недомыслию, оказалась виновной в его горестной гибели. Обидно, мучительно было сознавать, что ее обманули; к людям же, совершившим этот обман, она питала жгучую ненависть, не в силах смириться со смертью сына. Кроме того, ее терзала тревога за судьбу младшего мальчика, отправленного в храм Шукудэндзи, хотя она никогда ни слова об этом не говорила. К счастью, князь Нобунага не знал о существовании этого ребенка, благодаря чему тот покамест избежал смерти. Но она рассталась с мальчиком, когда тот был еще грудным младенцем, и с тех пор ничего о нем не слыхала. Наверное, не проходило ни единого дня, когда бы она не думала о нем, не тревожилась о том, что с ним стало. Оттого она еще нежнее любила дочерей, им досталась вся любовь, принадлежавшая сыновьям.
* * *
Господину Такацугу Кёгоку было в то время, наверное, лет тринадцать. Впоследствии он служил Нобунаге, а до совершеннолетия его определили на жительство в замок Киёсу. Вы, сударь, конечно, знаете, что этот мальчик был наследником дома Сасаки-Кёгоку, некогда владевшего северной половиной провинции Оми; в то времена дом Асаи находился у них в вассальной зависимости, так что, в сущности, именно этот мальчик был исконным хозяином северных земель Оми. Но потом, при жизни его деда Такакиё, дом Асаи захватил владения своих господ, а дом Кёгоку захирел и впал в нищету. Однако после падения замка Одани князь Нобунага заинтересовался этим ребенком, решил взять его к себе на службу, со временем передать под его начало северную часть Оми и таким образом сделать благодарным союзником... Да, правильно, сударь, это тот самый Такацугу Кёгоку, который годы спустя, в шестую луну 10-го года Тэнсё [1582 г.], присоединился к изменнику Мицухидэ Акэти, напал на замок Нагахама, а еще позже, в 5-й год Кэйтё [1600 г.], снова предал своих соратников в битве при Сэкигахаре... Но мальчиком, в Киёсу, он ничем не проявлял такого вероломства своей натуры; происхождения он был самого благородного, однако из-за того, что с младенческих лет рос в нужде и опале, держался как-то робко, смиренно, было в нем что-то унылое, хотя тринадцать лет - это возраст, когда мальчики бывают самыми отчаянными сорванцами... Даже приходя к госпоже, он всегда был так молчалив, что я, да и другие слуги зачастую не могли уловить, то ли он здесь, то ли нет... Правда, мать этого мальчика была младшей сестрой покойного князя Нагамасы, так что маленьким барышням он доводился двоюродным братом, а госпоже - хоть и неродным, но племянником. Помня о господине Мампуку-мару, она жалела этого мальчика.
- Я заменю тебе мать! В свободное время всегда приходи к нам в гости! - ласково говорила она. "Мальчик молчалив, но духом он тверд и, конечно, очень умен!" - добавляла она про себя.
... Да, верно, сударь, потом он женился на госпоже О-Хацу, но это случилось гораздо позже, лет через семь или восемь, а в то время барышня была еще маленькой девочкой, так что о свадьбе и речи быть не могло. Но этот мальчуган тайно мечтал не столько о госпоже О-Хацу, сколько о ее старшей сестре О-Чаче, и, похоже, приходил для того, чтобы лишний раз украдкой на нее поглядеть. Никто не замечал этого, но я уверен - не без причины просиживал он час за часом подле госпожи, почти ни слова не говоря, всегда такой тихий, сдержанный прямо как взрослый. А иначе зачем бы ему приходить туда, где не было для него никаких забав, и молча сидеть, скучая? Но, кроме меня, никто не догадывался, что приходит он неспроста. Когда я шепнул другим слугам: "Мальчик, похоже, заглядывается на госпожу О-Чачу!" меня подняли на смех и сказали, что это моя фантазия, оттого, мол, что я слепой. Никто не принял мои слова всерьез.
* * *
Итак, госпожа жила в Киёсу начиная с осени 1-го года Тэнсё [1573 г.], когда пал замок Одани, и вплоть до осени, когда погиб князь Нобунага, иными словами, почти полные десять лет. Правильно говорят, что время летит стрелой; когда оглядываешься назад, видишь, как справедливы эти слова, но когда живешь тихой, уединенной жизнью вдали от мирской смуты и суеты, не ведая даже, где и какие происходят сражения, тогда десять лет кажутся очень долгим сроком. Постепенно горе госпожи поутихло, она снова стала играть на кото, чтобы развеять скуку, а вслед за ней я тоже опять принялся в свободные часы петь и играть на сямисэне, ведь это было моим любимым занятием... Нет, конечно, не только поэтому - я усердно шлифовал свое мастерство, потому что старался угодить госпоже.