шоссе? - спросил Корбов.
- Мне хотелось увидеть место катастрофы. Не верилось, что Паши нет.
- Вам было горько за Пташука?
- Да.
- Но вы тут же поехали к таксистам?
Децкий почувствовал, что потеет. И стул начал припекать, словно
заложена была под сиденье и сейчас включена Сенькевичем электроспираль.
- А Смирнов Петр Петрович - честный человек?
- Без сомнения.
- Кажется, у вас в гостях была заведующая комиссионкой?
- Да, Екатерина Трофимовна Мелешко.
- С кем она приехала?
- С приятелем. Я мало знаю его. Он, кажется, военный историк. Знаю,
что коллекционирует оружие.
- Вашим гостем был также заведующий магазином "Хозтовары". Он друг
вашего дома? Часто у вас бывал? Вы хорошо знаете его?
- Неплохо.
- Он - честный человек?
- Очень уважаемый человек.
- Значит, из всех близких знакомых, собиравшихся к вам на дачу, только
Павел Пташук был способен на подделку подписи, воровство облигаций и
похищение денег? Один он?
- Нет! - сказал Децкий. - Он меньше всех остальных. Я сам в это не
верил. Это были предположения. Нашел какой-то зуд, мне доставляло утешение
что-либо делать...
Мыслями пришлось делиться полтора часа, и Децкий вышел на улицу, как
из операционной, - шатало, мутило, ноги не слушались, руки дрожали, в
голове был полнейший сумбур. Его версия с Пашей прозвучала неубедительно,
даже глупо - самого близкого друга заподозрил, а дальних - не осмелился. Не
приходилось сомневаться, что следователи начнут проверять всех. А более
всего саднил вопрос о старухе. И надо же, морщился от досады Децкий,
каркнуть в ответ, словно из рогатки попали.
Он отъехал два квартала и остановился, не чувствуя сил вести машину;
надо было прийти в себя, обдумать последствия неудачной беседы.
Еще вечером, решившись на превентивный разговор с Децким, Сенькевич
постановил познакомиться с его приятелями. Встреча утвердила его в этом
решении. Убежденность Децкого в непричастности знакомых к преступлению на
том лишь основании, что они ехали парами, что каждый мужчина находился под
надзором женщины, имел женское свидетельство в свою пользу, не казалась
состоятельной. Вспыхнувшая во время беседы догадка о возможном исполнении
воровства парой, об отсутствии какой-либо из супружеских пар в поезде имела
не меньшее право считаться гипотезой, чем версия о вине одиночки Пташука.
Децкий - если говорил правду - совершал психологическую ошибку. Однако и он
сам, и они вместе с Корбовым не думали о паре. Децкий, возможно,
предполагал и такой вариант, но пара защищена двойной связью. Тем более
следовало составить мнение о каждой. Из дальнейших дел тут же
спланировались графологическая экспертиза почерков всех гостей Децкого,
изготовление фотопортретов каждого гостя-мужчины для предъявления
контролеру и гражданам, которые в то утро посещали сберкассу. Некстати
появилась в этой истории и старушка - соседка восьмидесяти лет. Упала -
разбилась; может, в то утро и было ей начертано умереть, но теперь без
проверки обстоятельства ее смерти уже не обойтись. Вор торчал в квартире
все утро, может быть, вечером туда пришел, дважды выходил между девятью и
десятью, и как раз в это время произошла беда с соседкой. Она шла по
лестнице, то есть могла разминуться с преступником, была потенциальным
свидетелем. С делом Децкого связывалась вторая смерть, и это тяготило.
Следовало с чего-то начинать, и Сенькевич решил встретиться с людьми.
Приглашать друзей Децкого для знакомства в отдел он раздумал сразу. В
кабинете большинство людей держится напряженно, несловоохотливо, с
оглядкой, и к тому же достаточного набора емких вопросов он и Корбов сейчас
составить не могут; иное дело - посетить их на дому, где о характере хозяев
говорят вещи и где приватная обстановка беседы располагает к пространным
ответам.
Исполняя этот план, Сенькевич тотчас же по уходе Децкого направил
Корбова по двум заданиям: узнать подробности падения и смерти старухи;
посмотреть в отделе кадров торга личные дела директора и заведующего
отделом магазина "Хозтовары". Сам же Сенькевич позвонил Екатерине
Трофимовне Мелешко. По голосу Сенькевич определил, что разговаривает с
дамой деловой, и в тон ей сообщил, что ему по важному делу надо Екатерину
Трофимовну повидать. Собеседница сказалась нездоровой, неспособной
выходить. Тогда Сенькевич попросил разрешения зайти. На другом конце
провода последовала заминка, но короткая, и отвечено было: "Пожалуйста!"
Сенькевич, не задерживаясь, поехал к Мелешко. Его встретила
пышногрудая, молодящаяся особа, одетая не то в халат, не то в бурнус и
опоясанная толстым шерстяным платком. На вешалке он приметил фирменное
джинсовое платье, за которое, как он знал, спекулянты драли двести
пятьдесят рублей. Его пригласили в комнату, это оказалась просторная
гостиная; приоткрытая следующая дверь показывала спальню хозяйки - широкую
низкую кровать, сочного карминного цвета стены. Войдя и сев в кресло,
Сенькевич удивился - квартира была богатая, обставленная явно не по
средствам одинокой женщины. Мебельный гарнитур терялся в комнате, но стоил
такой гарнитур три тысячи рублей, на полу лежал настоящий восточный ковер,
телевизор был цветной, японский магнитофончик, небрежно брошенный на диван,
стоил никак не меньше девяти сотен, на стенах висели три декоративные
тарелки - антиквариат, и все, чего ни касался глаз на полках серванта, было
дорогое, добротное и малодоступное.
Екатерина Трофимовна ненастойчиво предложила кофе, Сенькевич
отказался; тогда хозяйка села напротив и сказала: "Слушаю вас!"
- Вы, может быть, знаете, - спросил Сенькевич, - что у Децких двадцать
четвертого июня по поддельному ордеру была похищена значительная сумма?
- Да, Ванда рассказывала, и Юрий Иванович говорил.
- Меня интересует, как в то утро гости добирались в Игнатово. В
частности, как ехали электричкой: все вместе? раздельно? виделись ли в
вагонах? Как встретились на перроне?
- Это имеет какое-либо отношение ко мне? - удивилась хозяйка.
Сенькевич объяснил:
- Мне хочется иметь полное представление.
Екатерина Трофимовна понимающе кивнула и пустилась в довольно
подробный рассказ об этой поездке, то есть, что ехала к Децким со своим
приятелем в одном из средних вагонов, в поезде никого из знакомых не видели
и при всем желании не могли увидеть из-за тесноты, а на перроне в Игнатово
к ним первым подошел Данила Григорьевич с женой.
- А в каком часу вы встретились с вашим приятелем? - спросил
Сенькевич.
В глазах хозяйки промелькнула смешинка.
- Это совершенно не может иметь отношения к вашим интересам, - сказала
она.
- Ну, если это секрет, не буду настаивать.
- Секрета здесь нет никакого, - ответила хозяйка, - это, так сказать,
личная жизнь. Мы встретились предыдущим вечером. Видите ли, Олег Михайлович
- мой близкий друг. Он здесь ночевал, и отсюда мы в восемь утра направились
на базар, купили абрикосов и поехали на вокзал.
- У вас есть машина? - поинтересовался Сенькевич.
- Есть, - сказала Екатерина Трофимовна.
- Наверное, было бы удобнее ехать в Игнатово машиной?
- Конечно, удобнее. Душиться в электричке удовольствие небольшое. Но
хотелось отдохнуть; к тому же ужин был, вино. Никто и не приехал машинами.
- Брат Децкого приехал машиной, - поправил Сенькевич.
- Ну, он еще не остыл, - улыбнулась хозяйка. - Что у него там, на
счетчике, едва тысяча километров.
- Может быть, вам сильно нездоровится, - спохватился Сенькевич, - а я
вас утомляю?
- Нет, ничего. Это почки. Сижу дома, греюсь. Благо, что участковый
врач - добрый человек, дает бюллетень.
- Вы работаете заведующей магазином? - спросил Сенькевич.
- Я работаю заведующей комиссионкой, - уточнила Екатерина Трофимовна.
- Номер шестнадцать.
- Это, кажется, универсальный комиссионный магазин?
- Да, слава богу!
Крылись, чувствовал Сенькевич, за этой женщиной какие-то тайны, но
страха, настороженности, волнения не ощущалось совсем; вопросы его она
встречала с безразличием, отвечала внятно и легко; он понял, что у нее есть
толковые, безобидные трактовки всему; даже если спросить, откуда она
располагает деньгами для покупки дорогих вещей, она ответит без промедления
и убедительно, например, что выиграла по лотерее "Волгу", но получила
денежную стоимость, и проверка покажет, что она действительно предъявляла к
оплате счастливый билет. Крепкая бабенка, подумал Сенькевич. Но где берет
эти тысячи? Ведь все это куплено до кражи у Децких. Неужто в комиссионке
финтит? Может, и финтит, подумал Сенькевич, но знакомых, по крайней мере,
не обкрадывает. Он спросил, хорошо ли Екатерина Трофимовна знала покойного
Павла Пташука.
- Да! - односложно ответила Мелешко, и тут повеяло от нее на
Сенькевича холодной струей, какой-то нервный центр от этого вопроса замер и
оледенел. Это было странно.
- Он не очень меня жаловал, Паша, - сказала Мелешко, словно
почувствовала, что Сенькевич удивился. - Ему моя нравственность казалась не
строгой. Он был романтического склада - одна любовь, многолетнее страдание
по одной любви, верность печальному образу, платонические страсти, словом,
всякие такие смешные у взрослого мужчины чувства. Я посмеивалась над ним,
называла мальчиком, он меня - совратительницей. Не скажу, чтобы мне это
было приятно. Но, впрочем, мы дружили. Его тянуло ко мне. Может быть,
потому, что чувствовал себя слабее.
- Почему же он пил? - спросил Сенькевич.
- Он пил не больше остальных, - сказала собеседница. - Во всяком
случае, я никогда не видела его пьяным. Подвыпившим часто, но пьяным -
никогда. Вот по телефону иной раз - язык заплетался.
- А когда вы видели его в последний раз?
- На даче у Децкого, на купалу.
- А позже он звонил?
- Звонил, - сказала Мелешко. - Он звонил в свой последний вечер. Это
было в часов одиннадцать. Мне болели почки, я грелась в ванне. Вдруг
зазвонил телефон. Олег Михайлович снял трубку и говорит мне: "Тебя Павел
зовет". Мне не хотелось выходить из воды, и я сказала передать, что скоро
позвоню. Через минут пятнадцать позвонила, но телефон был занят. Потом я
позвонила еще раз, вновь - гудки. Теперь жалею, что поленилась подняться,
но как раз за минуту до Паши звонил Децкий, я тоже не подошла, и вот так
получилось, что не поговорили.
- Жаль! - сказал Сенькевич.
- Да, - вздохнула Мелешко. - Жаль!
Для домашнего свидания разговор был достаточным, Сенькевич решил
прощаться. В прихожей он задержался на миг у настенного перекидного
календаря зарубежного производства. Календарь предназначался сугубо для
дам, поскольку проиллюстрирован был снимками идеальных мужчин; текущий июль
олицетворялся выходящим из моря культуристом - два метра ростом, широкие
плечи, вздутые мышцы, ни капли жира, перламутровый ряд зубов. "Красивый
парень", - сказал Сенькевич. "Картинки!" - с пренебрежением махнула рукой
хозяйка. Тут Сенькевич, вспомнив, попросил адрес ее приятеля. Без удивления
и нежелания Мелешко назвала адрес Олега Михайловича.
Он жил на соседней улице и оказался дома. Сенькевич представился,
удивленный коллекционер пригласил его войти. Переступив порог, Сенькевич
очутился в музее. Двухкомнатная квартира была вся обшита тонированной
вагонкой, и на стенах продуманно, не очень густо держались в нейлоновых
петлях разные штуки старинного оружия. Сенькевич заинтересовался, и
состоялась короткая экскурсия по квартире, хозяин объяснял: а вот фузии
начала прошлого века, вот наполеоновские багинеты, а это нагрудный
офицерский панцирь, а вот итальянская дуэльная шпага, а этот арбалет -
муляж, сам изготовил по чертежам; жемчужиной коллекции он назвал турецкую
саблю, изогнутую полукругом, клинок которой завершался длинным шипом, -
Сенькевич не мог вообразить, как таким оружием возможно было рубиться.
Висели на стенах и несколько кистеней и пара жутких - шириною в ладонь -
старых белорусских кинжалов, но чего-либо сверхобычного Сенькевич среди
этого множества игрушек не заметил. Обстановка обеих комнат отличалась
строгостью, правда, спальный уголок выдавал пристрастие хозяина к комфорту
и неге, но духа дорогих вещей, духа опредмеченных тысяч, которым дышала
квартира Екатерины Трофимовны, здесь не чувствовалось.
Необычным показалось Сенькевичу, что Олег Михайлович работал
экскурсоводом на междугородных маршрутах. Он спросил, насколько это выгодно
в материальном отношении.
- Когда двести рублей в месяц, - был ответ, - когда двести пятьдесят,
бывает, и сто. Главное, что сам себе хозяин и есть свободное время - можно
подработать.
- Каким же образом? - поинтересовался Сенькевич.
- Например, оформить экспозицию в районном музее.
- А эту коллекцию вы давно собираете?
- Да уже двадцать шесть лет, - похвастался Олег Михайлович. - Отец был
любитель.
- Но, верно, трудно собирать оружие?
- Да, это не марки, - сказал коллекционер. - Хотя и марки теперь
непросто - конкуренция.
- Интересно, Олег Михайлович, - спросил Сенькевич, - в какую же сумму
оценивается ваша коллекция?
- Непросто ответить, - сказал коллекционер. - Ну, этак в тысяч
пятнадцать. Москвич один предлагал мне восемнадцать тысяч.
- А вы не боитесь, что ее уведут?
- Коллекция зарегистрирована, - улыбнулся Олег Михайлович. - Сбыть ее
сложно. И войти в дом, когда меня нет, нельзя - замки особой секретности.
- Замки - для честных людей, - сказал Сенькевич. - Вот у вашего
знакомого Децкого Юрия Ивановича два замка было...
Коллекционер суеверно трижды стукнул пальцами по столу.
- Да минует нас чаша сия, - сказал он.
Перешли к делу. Тут Сенькевич ничего нового не узнал. Ответы Олега
Михайловича в точности совпадали с рассказом Мелешко. Различие заключалось
в том, что и Децкого, и покойного Пташука, и остальную компанию,
собравшуюся на даче в злополучный день, коллекционер знал мало, личных
контактов с ними почти не имел, если не считать нескольких встреч на
праздники, когда сопровождал Катю. Отношения у него с ними такие, что к
нему на квартиру никто из них не заходил; однажды, помнится, год назад,
были Децкий с женой - смотрели коллекцию.
Все это говорилось непринужденно, даже весело, с сознанием своей
невиновности, своей отдаленности от тех людей, безразличия к их радостям и
бедам или же, подумал Сенькевич, с сознанием полной недоступности для
следствия своих секретов. Каких секретов? Неизвестно каких, может быть,
секретов выменивания, покупки, продажи старого оружия.
Наконец Сенькевич попросил рассказать последний разговор с Пташуком, и
коллекционер сказал:
- В тот вечер я был у Екатерины Трофимовны. Она позвонила в восьмом
часу, плохо чувствовала себя, я пошел к ней. Кате болели почки, она лежала
на грелке, потом залезла в ванну. Уже было поздно, как позвонил Децкий. Он
спросил Катю, я ответил, что Катя в ванне, и он повесил трубку.
- Извините, Олег Михайлович, - перебил Сенькевич, - в какое примерно
время был этот звонок?
- Примерно в половине одиннадцатого. И буквально минут через пять
позвонил Пташук. Услышал, что Катя не может подойти, извинился...
- Был пьян? - спросил Сенькевич.
- Язык заплетался. Так вот, он принес извинения и сказал: "Ладно,
пусть моется, потом позвоню". Потом Катя ему звонила - телефон был занят...
В этот момент дважды протренькал дверной звонок. Коллекционер пошел
отворять. К неожиданности Сенькевича визитером оказался Децкий, но и
Децкий, заметив в глубине квартиры следователя, не смог скрыть удивления и
на пороге замешкался. Единственно Олег Михайлович не высказал никаких
чувств.
- Добрый день, Юрий Иванович, - говорил он. - Входите. Нет, обувь не
надо снимать. А вы легки на помине.
Децкий вошел в комнату, настало молчание.
Сенькевич присмотрелся, что облик Децкого за час разлуки изменился к
худшему: верхняя губа была рассечена, припухла и задралась, несильно
рассечена, но кровавый посек виднелся, распухшим был и нос, не стало
шелкового галстука, а рубашка стала мокрая. Очень хотелось спросить, что с
Юрием Ивановичем случилось. Но Сенькевич пересилил себя и не спросил.
- Может быть, кофе? - разрушая тягостную тишину, предложил хозяин.
- Спасибо, - отказался Сенькевич. - Мне пора.
Спустившись во двор, он заметил на дворовой стоянке машину Децкого и
решил узнать, как долго тот пробудет у коллекционера. Интересненькие
ребята, думал Сенькевич. Оба твердят, что шапочные приятели, а Децкий после
неприятнейшего утреннего разговора приезжает именно сюда - к малознакомому
человеку. Зачем? Следствие продолжать? Советоваться? Делиться?
Избрав наблюдательным пунктом подъезд соседнего дома, Сенькевич стал
ждать.
Децкий, столкнувшись со следователем, сильно растерялся, но смутило
ему душу не любопытство Сенькевича к коллекционеру - в неизбежности такого
любопытства и такой встречи он был уверен; смутило и потрясло действие
судьбы, вновь сведшей его и следователя лицом к лицу на одной колее. Он мог
приехать позже и мог предварительно позвонить и говорил себе, что ехать без
звонка нелепо, но не позвонил в каком-то странном убеждении, что
обязательно застанет Олега Михайловича дома; что-то подстегивало его
торопиться, казалось, что Олег Михайлович собирается уходить и лучше не
тратить время на звонки, а поспешить явиться лично, внезапно, не создавая
условий для отказа, для отнесения встречи на другой час или другой день. И
вот же, явился - вопреки здравому смыслу, на свою же голову, приоткрыл
следствию новую карту. Черт с ним, пусть думает, что хочет, успокаивал себя
Децкий. Его работа такая - думать. Все равно на один ход отстает. И
настроение не располагало к долгим переживаниям. Дурное было настроение,
злое, злобное; еще не остыло бешенство, в какое привел его Виктор Петрович.
Он приехал к Виктору Петровичу в начале одиннадцатого, и беседа с
первых же слов, даже с первого взгляда, которым встретил его в дверях
завотделом, приобрела нежелательный, воинственный характер. Сам приход
Децкого, возникновение его на пороге квартиры доставляли Виктору Петровичу
боль; он сразу же решил выказать свою позицию и, не приглашая в комнаты,
заявил:
- Ей-богу, Децкий, я не понимаю, зачем вы пришли!
- Сейчас объясню, - еще в спокойствии духа ответил Децкий и прошел в
гостиную. Здесь он сел в кресло, закурил и сказал раздраженному хозяину:
- У меня стибрили двенадцать тысяч и на две тысячи облигаций.
Возможно, для вас такая сумма - пустяк, но мне она дорога...
- Но при чем тут я? - вспылил Виктор Петрович. - Или вы думаете, что я
украл ваши деньги?
- Я много чего думаю, - холодно сказал Децкий. - В данный момент это
неинтересно. А интересно знать, что вы делали утром двадцать четвертого
июня; когда вышли из дома, как ехали на вокзал, видели ли вас соседи или вы
соседей, кого и где, а также, что вы делали вечером три дня назад, кто вас
видел, где и тому подобное, и прошу все очень подробно.
- Послушайте, Децкий, - чернея, ответил Виктор Петрович, - я знать
ничего не хочу. Оставьте меня в покое. Вы десять лет вели какие-то делишки,
мне не хочется быть ответчиком...
- А денежки, сука ты этакая, тебе получать хотелось, - сказал Децкий.
- Что же ты раньше не брыкался?
- Брыкался не брыкался, но по горло не увяз. Так что лучше нам не
видаться. Дверь открыта, извольте встать, мне пора на работу...
Децкий, не заставляя себя упрашивать, встал и всадил кулак Виктору
Петровичу под дых. Тот сломился в поясе и упал на ковер. Тогда Децкий
поднял его за плечи, еще разок, но полегче, ударил в лицо и толкнул в
кресло.
- Со мной, Виктор Петрович, так не обращаются, - сказал он, когда к
собеседнику вернулось дыхание. - Мне все равно, как вы обтяпываете дела в
магазине. Я не милиция, мне все едино, десять тысяч ты загреб или миллион.
Это твоя забота. Ясно? А теперь, если будешь пыжиться и корчить из себя
аристократа, я буду бить тебя в ухо через каждые двадцать секунд...
- Вы с ума сошли, - промямлил Виктор Петрович.
- Это точно, с вами спятишь, - согласился Децкий. - Ну, начнем.
Суббота, солнце взошло, ты проснулся...
Но вместо ответа Виктор Петрович вскинулся в кресле и полетел ногами
вперед, целя противнику в живот. Чего-нибудь в этом роде Децкий ожидал и
отшатнулся, и Виктор Петрович грохнулся копчиком о пол. Децкий в придачу
наказал его ударом ботинка по ребрам. Разговор немедленно пошел как по
маслу, то есть Виктор Петрович основательно отвечал на поставленные
вопросы, однако ничего толкового в пользу своей невиновности назвать не
смог. Никто из знакомых или соседей ему в то утро не, встретился, а если и
встречались, то он не запомнил и никуда вечером три дня назад не ходил,
провел его дома, у телевизора, и в одиннадцать пошли с женой спать. Все это
может подтвердить и жена, Децкий сам может позвонить ей, хоть бы и сейчас.
Децкий в ответ грубо расхохотался. Тогда Виктор Петрович воззвал к его
логике; что же он идиот лезть в чужую квартиру, идти в сберкассу,
подделывать ордер, каждую минуту рисковать своей жизнью? Это нелепо и глупо
думать, что он способен на такое явное безумие. Пусть Децкий убьет его
здесь, изрежет на куски, но больше ему сказать и добавить нечего. Думая на
него, Децкий глубоко заблуждается и зря пускает в ход кулаки. А главное,
он, Виктор Петрович, и понятия не имел, что Децкий способен держать напоказ
такую сумму, он даже заподозрить не мог, что умный человек проявит такую
неосмотрительность и наивность...
- А то, что старушка умрет, ты не мог заподозрить? - взял его за грудь
Децкий.
- Какая старушка? - вскричал Виктор Петрович.
- Маленькая седая старушка восьмидесяти лет.
- Впервые слышу, - чуть не плача говорил завотделом. - Никого не знаю.
Никогда не видел.
Все эти отрицания сами по себе ни в чем не убедили Децкого, но ему
пришло на ум размышление, исключавшее заведующего отделом из числа
возможных похитителей, по крайней мере, крепко уменьшавшее подозрения на
его счет. Размышление это было таково: кража случилась вскоре после того,
как начала действовать интрига Децкого против Петра Петровича и Данилы
Григорьевича, и заведующему отделом как претенденту на директорское место
едва ли стоило идти на риск прямого воровства. А вот Петька или Данила
могли принять контрмеры, ответить на выпад решительным ударом. Если они
догадались - кто роет, то месть с их стороны была понятной и естественной.
Задумавшись об этом, Децкий утратил бдительность, и тут же Виктор
Петрович подскочил и радостно ударил его в нос. Достаточно крепко. У
Децкого из правой ноздри пошла кровь, и губа рассеклась о зубы. Виктор
Петрович убежал же в соседнюю комнату, затворился на ключ, и стало слышно,
как он торопливо баррикадирует дверь. Мечтая задушить подлеца, Децкий
бросился выбивать дверь, но текла из носа кровь, он одумался и пошел в
ванную останавливать холодными компрессами кровотечение. Кровь попала на
галстук и рубашку; рубашку пришлось снять и застирать и мокрую надеть, что
было очень неприятно. Галстук же Децкий кинул в помойное ведро. Походив по
гостиной, попинав ногой закрытую дверь, Децкий понял, что свое заточение
Виктор Петрович добровольно не оставит ни за что, и решил уйти - набить ему
морду, подумал он, успеется всегда.
И вслед новая неудача - следователь Сенькевич, а только он вышел, как
пришлось слушать злобную, враждебную тираду коллекционера.
- Знаете, Децкий, - сказал тот, - раньше я думал, что вы - нормальный
человек. Сейчас я уверен, что вы - дебил, микроцефал...
Значение последнего слова Децкому было неизвестно, но он почувствовал,
что оно весьма гнусное, не менее оскорбительное, чем значение слова
"дебил", и решил при следующем подобном словце врезать Олегу Михайловичу в
челюсть. Но, к сожалению Децкого, коллекционер хорошо знал край.
- Почему я должен страдать за вашу глупость? - продолжал коллекционер.
- У вас украли деньги, я понимаю, неприятно, вы же, как старая
девственница, несетесь в уголовный розыск - ой, честь отняли, верните,
накажите! Называете кучу имен, которые не должны были назвать даже на
электростуле, и в том числе - мое. Но при чем мое? Простите, что у нас
общего? Я за сорок лет в милицию ногой не ступал, мне милиционеры только на
улице встречались, я и тех сторонюсь. А тут следователь вламывается прямо в
квартиру, задает тысячу вопросов - где служу, сколько зарабатываю, по чем
мечи продаю. На кой черт мне это надо! И мало что инспектор явился, и вас
следом бес приволок. Зачем? На кой ляд? Что я вам, друг, брат, сват? Если
вам хочется быть объектом милицейского изучения - дело ваше, но у меня
такой охоты нет...
Трепись, трепись, думал Децкий, наболтайся, сейчас иначе поговорим.
Выковыривая из носа запекшуюся кровь, он углядел, что коллекция по
сравнению с прежним ее состоянием заметно уменьшилась: исчезли со стены
индийские кинжалы, исчезли парадные шпаги, не стало польских сабель и
гусарских крыльев, место скрещенных мечей заняла пятерка игольчатых штыков,
старинную аркебузу сменил обычный, отмытый от ржавчины топор, - словом,
едва ли не треть коллекции в квартире отсутствовала. Эге, да ты, брат,
ловчишь, подумал Децкий, ты следователя поджидал; наверное, Катька
позвонила приготовиться. А тут умника корчишь.
- Ну, что, что вас сюда привело? - спросил Олег Михайлович.
Децкий объяснил.
- Мне хотелось увидеть место катастрофы. Не верилось, что Паши нет.
- Вам было горько за Пташука?
- Да.
- Но вы тут же поехали к таксистам?
Децкий почувствовал, что потеет. И стул начал припекать, словно
заложена была под сиденье и сейчас включена Сенькевичем электроспираль.
- А Смирнов Петр Петрович - честный человек?
- Без сомнения.
- Кажется, у вас в гостях была заведующая комиссионкой?
- Да, Екатерина Трофимовна Мелешко.
- С кем она приехала?
- С приятелем. Я мало знаю его. Он, кажется, военный историк. Знаю,
что коллекционирует оружие.
- Вашим гостем был также заведующий магазином "Хозтовары". Он друг
вашего дома? Часто у вас бывал? Вы хорошо знаете его?
- Неплохо.
- Он - честный человек?
- Очень уважаемый человек.
- Значит, из всех близких знакомых, собиравшихся к вам на дачу, только
Павел Пташук был способен на подделку подписи, воровство облигаций и
похищение денег? Один он?
- Нет! - сказал Децкий. - Он меньше всех остальных. Я сам в это не
верил. Это были предположения. Нашел какой-то зуд, мне доставляло утешение
что-либо делать...
Мыслями пришлось делиться полтора часа, и Децкий вышел на улицу, как
из операционной, - шатало, мутило, ноги не слушались, руки дрожали, в
голове был полнейший сумбур. Его версия с Пашей прозвучала неубедительно,
даже глупо - самого близкого друга заподозрил, а дальних - не осмелился. Не
приходилось сомневаться, что следователи начнут проверять всех. А более
всего саднил вопрос о старухе. И надо же, морщился от досады Децкий,
каркнуть в ответ, словно из рогатки попали.
Он отъехал два квартала и остановился, не чувствуя сил вести машину;
надо было прийти в себя, обдумать последствия неудачной беседы.
Еще вечером, решившись на превентивный разговор с Децким, Сенькевич
постановил познакомиться с его приятелями. Встреча утвердила его в этом
решении. Убежденность Децкого в непричастности знакомых к преступлению на
том лишь основании, что они ехали парами, что каждый мужчина находился под
надзором женщины, имел женское свидетельство в свою пользу, не казалась
состоятельной. Вспыхнувшая во время беседы догадка о возможном исполнении
воровства парой, об отсутствии какой-либо из супружеских пар в поезде имела
не меньшее право считаться гипотезой, чем версия о вине одиночки Пташука.
Децкий - если говорил правду - совершал психологическую ошибку. Однако и он
сам, и они вместе с Корбовым не думали о паре. Децкий, возможно,
предполагал и такой вариант, но пара защищена двойной связью. Тем более
следовало составить мнение о каждой. Из дальнейших дел тут же
спланировались графологическая экспертиза почерков всех гостей Децкого,
изготовление фотопортретов каждого гостя-мужчины для предъявления
контролеру и гражданам, которые в то утро посещали сберкассу. Некстати
появилась в этой истории и старушка - соседка восьмидесяти лет. Упала -
разбилась; может, в то утро и было ей начертано умереть, но теперь без
проверки обстоятельства ее смерти уже не обойтись. Вор торчал в квартире
все утро, может быть, вечером туда пришел, дважды выходил между девятью и
десятью, и как раз в это время произошла беда с соседкой. Она шла по
лестнице, то есть могла разминуться с преступником, была потенциальным
свидетелем. С делом Децкого связывалась вторая смерть, и это тяготило.
Следовало с чего-то начинать, и Сенькевич решил встретиться с людьми.
Приглашать друзей Децкого для знакомства в отдел он раздумал сразу. В
кабинете большинство людей держится напряженно, несловоохотливо, с
оглядкой, и к тому же достаточного набора емких вопросов он и Корбов сейчас
составить не могут; иное дело - посетить их на дому, где о характере хозяев
говорят вещи и где приватная обстановка беседы располагает к пространным
ответам.
Исполняя этот план, Сенькевич тотчас же по уходе Децкого направил
Корбова по двум заданиям: узнать подробности падения и смерти старухи;
посмотреть в отделе кадров торга личные дела директора и заведующего
отделом магазина "Хозтовары". Сам же Сенькевич позвонил Екатерине
Трофимовне Мелешко. По голосу Сенькевич определил, что разговаривает с
дамой деловой, и в тон ей сообщил, что ему по важному делу надо Екатерину
Трофимовну повидать. Собеседница сказалась нездоровой, неспособной
выходить. Тогда Сенькевич попросил разрешения зайти. На другом конце
провода последовала заминка, но короткая, и отвечено было: "Пожалуйста!"
Сенькевич, не задерживаясь, поехал к Мелешко. Его встретила
пышногрудая, молодящаяся особа, одетая не то в халат, не то в бурнус и
опоясанная толстым шерстяным платком. На вешалке он приметил фирменное
джинсовое платье, за которое, как он знал, спекулянты драли двести
пятьдесят рублей. Его пригласили в комнату, это оказалась просторная
гостиная; приоткрытая следующая дверь показывала спальню хозяйки - широкую
низкую кровать, сочного карминного цвета стены. Войдя и сев в кресло,
Сенькевич удивился - квартира была богатая, обставленная явно не по
средствам одинокой женщины. Мебельный гарнитур терялся в комнате, но стоил
такой гарнитур три тысячи рублей, на полу лежал настоящий восточный ковер,
телевизор был цветной, японский магнитофончик, небрежно брошенный на диван,
стоил никак не меньше девяти сотен, на стенах висели три декоративные
тарелки - антиквариат, и все, чего ни касался глаз на полках серванта, было
дорогое, добротное и малодоступное.
Екатерина Трофимовна ненастойчиво предложила кофе, Сенькевич
отказался; тогда хозяйка села напротив и сказала: "Слушаю вас!"
- Вы, может быть, знаете, - спросил Сенькевич, - что у Децких двадцать
четвертого июня по поддельному ордеру была похищена значительная сумма?
- Да, Ванда рассказывала, и Юрий Иванович говорил.
- Меня интересует, как в то утро гости добирались в Игнатово. В
частности, как ехали электричкой: все вместе? раздельно? виделись ли в
вагонах? Как встретились на перроне?
- Это имеет какое-либо отношение ко мне? - удивилась хозяйка.
Сенькевич объяснил:
- Мне хочется иметь полное представление.
Екатерина Трофимовна понимающе кивнула и пустилась в довольно
подробный рассказ об этой поездке, то есть, что ехала к Децким со своим
приятелем в одном из средних вагонов, в поезде никого из знакомых не видели
и при всем желании не могли увидеть из-за тесноты, а на перроне в Игнатово
к ним первым подошел Данила Григорьевич с женой.
- А в каком часу вы встретились с вашим приятелем? - спросил
Сенькевич.
В глазах хозяйки промелькнула смешинка.
- Это совершенно не может иметь отношения к вашим интересам, - сказала
она.
- Ну, если это секрет, не буду настаивать.
- Секрета здесь нет никакого, - ответила хозяйка, - это, так сказать,
личная жизнь. Мы встретились предыдущим вечером. Видите ли, Олег Михайлович
- мой близкий друг. Он здесь ночевал, и отсюда мы в восемь утра направились
на базар, купили абрикосов и поехали на вокзал.
- У вас есть машина? - поинтересовался Сенькевич.
- Есть, - сказала Екатерина Трофимовна.
- Наверное, было бы удобнее ехать в Игнатово машиной?
- Конечно, удобнее. Душиться в электричке удовольствие небольшое. Но
хотелось отдохнуть; к тому же ужин был, вино. Никто и не приехал машинами.
- Брат Децкого приехал машиной, - поправил Сенькевич.
- Ну, он еще не остыл, - улыбнулась хозяйка. - Что у него там, на
счетчике, едва тысяча километров.
- Может быть, вам сильно нездоровится, - спохватился Сенькевич, - а я
вас утомляю?
- Нет, ничего. Это почки. Сижу дома, греюсь. Благо, что участковый
врач - добрый человек, дает бюллетень.
- Вы работаете заведующей магазином? - спросил Сенькевич.
- Я работаю заведующей комиссионкой, - уточнила Екатерина Трофимовна.
- Номер шестнадцать.
- Это, кажется, универсальный комиссионный магазин?
- Да, слава богу!
Крылись, чувствовал Сенькевич, за этой женщиной какие-то тайны, но
страха, настороженности, волнения не ощущалось совсем; вопросы его она
встречала с безразличием, отвечала внятно и легко; он понял, что у нее есть
толковые, безобидные трактовки всему; даже если спросить, откуда она
располагает деньгами для покупки дорогих вещей, она ответит без промедления
и убедительно, например, что выиграла по лотерее "Волгу", но получила
денежную стоимость, и проверка покажет, что она действительно предъявляла к
оплате счастливый билет. Крепкая бабенка, подумал Сенькевич. Но где берет
эти тысячи? Ведь все это куплено до кражи у Децких. Неужто в комиссионке
финтит? Может, и финтит, подумал Сенькевич, но знакомых, по крайней мере,
не обкрадывает. Он спросил, хорошо ли Екатерина Трофимовна знала покойного
Павла Пташука.
- Да! - односложно ответила Мелешко, и тут повеяло от нее на
Сенькевича холодной струей, какой-то нервный центр от этого вопроса замер и
оледенел. Это было странно.
- Он не очень меня жаловал, Паша, - сказала Мелешко, словно
почувствовала, что Сенькевич удивился. - Ему моя нравственность казалась не
строгой. Он был романтического склада - одна любовь, многолетнее страдание
по одной любви, верность печальному образу, платонические страсти, словом,
всякие такие смешные у взрослого мужчины чувства. Я посмеивалась над ним,
называла мальчиком, он меня - совратительницей. Не скажу, чтобы мне это
было приятно. Но, впрочем, мы дружили. Его тянуло ко мне. Может быть,
потому, что чувствовал себя слабее.
- Почему же он пил? - спросил Сенькевич.
- Он пил не больше остальных, - сказала собеседница. - Во всяком
случае, я никогда не видела его пьяным. Подвыпившим часто, но пьяным -
никогда. Вот по телефону иной раз - язык заплетался.
- А когда вы видели его в последний раз?
- На даче у Децкого, на купалу.
- А позже он звонил?
- Звонил, - сказала Мелешко. - Он звонил в свой последний вечер. Это
было в часов одиннадцать. Мне болели почки, я грелась в ванне. Вдруг
зазвонил телефон. Олег Михайлович снял трубку и говорит мне: "Тебя Павел
зовет". Мне не хотелось выходить из воды, и я сказала передать, что скоро
позвоню. Через минут пятнадцать позвонила, но телефон был занят. Потом я
позвонила еще раз, вновь - гудки. Теперь жалею, что поленилась подняться,
но как раз за минуту до Паши звонил Децкий, я тоже не подошла, и вот так
получилось, что не поговорили.
- Жаль! - сказал Сенькевич.
- Да, - вздохнула Мелешко. - Жаль!
Для домашнего свидания разговор был достаточным, Сенькевич решил
прощаться. В прихожей он задержался на миг у настенного перекидного
календаря зарубежного производства. Календарь предназначался сугубо для
дам, поскольку проиллюстрирован был снимками идеальных мужчин; текущий июль
олицетворялся выходящим из моря культуристом - два метра ростом, широкие
плечи, вздутые мышцы, ни капли жира, перламутровый ряд зубов. "Красивый
парень", - сказал Сенькевич. "Картинки!" - с пренебрежением махнула рукой
хозяйка. Тут Сенькевич, вспомнив, попросил адрес ее приятеля. Без удивления
и нежелания Мелешко назвала адрес Олега Михайловича.
Он жил на соседней улице и оказался дома. Сенькевич представился,
удивленный коллекционер пригласил его войти. Переступив порог, Сенькевич
очутился в музее. Двухкомнатная квартира была вся обшита тонированной
вагонкой, и на стенах продуманно, не очень густо держались в нейлоновых
петлях разные штуки старинного оружия. Сенькевич заинтересовался, и
состоялась короткая экскурсия по квартире, хозяин объяснял: а вот фузии
начала прошлого века, вот наполеоновские багинеты, а это нагрудный
офицерский панцирь, а вот итальянская дуэльная шпага, а этот арбалет -
муляж, сам изготовил по чертежам; жемчужиной коллекции он назвал турецкую
саблю, изогнутую полукругом, клинок которой завершался длинным шипом, -
Сенькевич не мог вообразить, как таким оружием возможно было рубиться.
Висели на стенах и несколько кистеней и пара жутких - шириною в ладонь -
старых белорусских кинжалов, но чего-либо сверхобычного Сенькевич среди
этого множества игрушек не заметил. Обстановка обеих комнат отличалась
строгостью, правда, спальный уголок выдавал пристрастие хозяина к комфорту
и неге, но духа дорогих вещей, духа опредмеченных тысяч, которым дышала
квартира Екатерины Трофимовны, здесь не чувствовалось.
Необычным показалось Сенькевичу, что Олег Михайлович работал
экскурсоводом на междугородных маршрутах. Он спросил, насколько это выгодно
в материальном отношении.
- Когда двести рублей в месяц, - был ответ, - когда двести пятьдесят,
бывает, и сто. Главное, что сам себе хозяин и есть свободное время - можно
подработать.
- Каким же образом? - поинтересовался Сенькевич.
- Например, оформить экспозицию в районном музее.
- А эту коллекцию вы давно собираете?
- Да уже двадцать шесть лет, - похвастался Олег Михайлович. - Отец был
любитель.
- Но, верно, трудно собирать оружие?
- Да, это не марки, - сказал коллекционер. - Хотя и марки теперь
непросто - конкуренция.
- Интересно, Олег Михайлович, - спросил Сенькевич, - в какую же сумму
оценивается ваша коллекция?
- Непросто ответить, - сказал коллекционер. - Ну, этак в тысяч
пятнадцать. Москвич один предлагал мне восемнадцать тысяч.
- А вы не боитесь, что ее уведут?
- Коллекция зарегистрирована, - улыбнулся Олег Михайлович. - Сбыть ее
сложно. И войти в дом, когда меня нет, нельзя - замки особой секретности.
- Замки - для честных людей, - сказал Сенькевич. - Вот у вашего
знакомого Децкого Юрия Ивановича два замка было...
Коллекционер суеверно трижды стукнул пальцами по столу.
- Да минует нас чаша сия, - сказал он.
Перешли к делу. Тут Сенькевич ничего нового не узнал. Ответы Олега
Михайловича в точности совпадали с рассказом Мелешко. Различие заключалось
в том, что и Децкого, и покойного Пташука, и остальную компанию,
собравшуюся на даче в злополучный день, коллекционер знал мало, личных
контактов с ними почти не имел, если не считать нескольких встреч на
праздники, когда сопровождал Катю. Отношения у него с ними такие, что к
нему на квартиру никто из них не заходил; однажды, помнится, год назад,
были Децкий с женой - смотрели коллекцию.
Все это говорилось непринужденно, даже весело, с сознанием своей
невиновности, своей отдаленности от тех людей, безразличия к их радостям и
бедам или же, подумал Сенькевич, с сознанием полной недоступности для
следствия своих секретов. Каких секретов? Неизвестно каких, может быть,
секретов выменивания, покупки, продажи старого оружия.
Наконец Сенькевич попросил рассказать последний разговор с Пташуком, и
коллекционер сказал:
- В тот вечер я был у Екатерины Трофимовны. Она позвонила в восьмом
часу, плохо чувствовала себя, я пошел к ней. Кате болели почки, она лежала
на грелке, потом залезла в ванну. Уже было поздно, как позвонил Децкий. Он
спросил Катю, я ответил, что Катя в ванне, и он повесил трубку.
- Извините, Олег Михайлович, - перебил Сенькевич, - в какое примерно
время был этот звонок?
- Примерно в половине одиннадцатого. И буквально минут через пять
позвонил Пташук. Услышал, что Катя не может подойти, извинился...
- Был пьян? - спросил Сенькевич.
- Язык заплетался. Так вот, он принес извинения и сказал: "Ладно,
пусть моется, потом позвоню". Потом Катя ему звонила - телефон был занят...
В этот момент дважды протренькал дверной звонок. Коллекционер пошел
отворять. К неожиданности Сенькевича визитером оказался Децкий, но и
Децкий, заметив в глубине квартиры следователя, не смог скрыть удивления и
на пороге замешкался. Единственно Олег Михайлович не высказал никаких
чувств.
- Добрый день, Юрий Иванович, - говорил он. - Входите. Нет, обувь не
надо снимать. А вы легки на помине.
Децкий вошел в комнату, настало молчание.
Сенькевич присмотрелся, что облик Децкого за час разлуки изменился к
худшему: верхняя губа была рассечена, припухла и задралась, несильно
рассечена, но кровавый посек виднелся, распухшим был и нос, не стало
шелкового галстука, а рубашка стала мокрая. Очень хотелось спросить, что с
Юрием Ивановичем случилось. Но Сенькевич пересилил себя и не спросил.
- Может быть, кофе? - разрушая тягостную тишину, предложил хозяин.
- Спасибо, - отказался Сенькевич. - Мне пора.
Спустившись во двор, он заметил на дворовой стоянке машину Децкого и
решил узнать, как долго тот пробудет у коллекционера. Интересненькие
ребята, думал Сенькевич. Оба твердят, что шапочные приятели, а Децкий после
неприятнейшего утреннего разговора приезжает именно сюда - к малознакомому
человеку. Зачем? Следствие продолжать? Советоваться? Делиться?
Избрав наблюдательным пунктом подъезд соседнего дома, Сенькевич стал
ждать.
Децкий, столкнувшись со следователем, сильно растерялся, но смутило
ему душу не любопытство Сенькевича к коллекционеру - в неизбежности такого
любопытства и такой встречи он был уверен; смутило и потрясло действие
судьбы, вновь сведшей его и следователя лицом к лицу на одной колее. Он мог
приехать позже и мог предварительно позвонить и говорил себе, что ехать без
звонка нелепо, но не позвонил в каком-то странном убеждении, что
обязательно застанет Олега Михайловича дома; что-то подстегивало его
торопиться, казалось, что Олег Михайлович собирается уходить и лучше не
тратить время на звонки, а поспешить явиться лично, внезапно, не создавая
условий для отказа, для отнесения встречи на другой час или другой день. И
вот же, явился - вопреки здравому смыслу, на свою же голову, приоткрыл
следствию новую карту. Черт с ним, пусть думает, что хочет, успокаивал себя
Децкий. Его работа такая - думать. Все равно на один ход отстает. И
настроение не располагало к долгим переживаниям. Дурное было настроение,
злое, злобное; еще не остыло бешенство, в какое привел его Виктор Петрович.
Он приехал к Виктору Петровичу в начале одиннадцатого, и беседа с
первых же слов, даже с первого взгляда, которым встретил его в дверях
завотделом, приобрела нежелательный, воинственный характер. Сам приход
Децкого, возникновение его на пороге квартиры доставляли Виктору Петровичу
боль; он сразу же решил выказать свою позицию и, не приглашая в комнаты,
заявил:
- Ей-богу, Децкий, я не понимаю, зачем вы пришли!
- Сейчас объясню, - еще в спокойствии духа ответил Децкий и прошел в
гостиную. Здесь он сел в кресло, закурил и сказал раздраженному хозяину:
- У меня стибрили двенадцать тысяч и на две тысячи облигаций.
Возможно, для вас такая сумма - пустяк, но мне она дорога...
- Но при чем тут я? - вспылил Виктор Петрович. - Или вы думаете, что я
украл ваши деньги?
- Я много чего думаю, - холодно сказал Децкий. - В данный момент это
неинтересно. А интересно знать, что вы делали утром двадцать четвертого
июня; когда вышли из дома, как ехали на вокзал, видели ли вас соседи или вы
соседей, кого и где, а также, что вы делали вечером три дня назад, кто вас
видел, где и тому подобное, и прошу все очень подробно.
- Послушайте, Децкий, - чернея, ответил Виктор Петрович, - я знать
ничего не хочу. Оставьте меня в покое. Вы десять лет вели какие-то делишки,
мне не хочется быть ответчиком...
- А денежки, сука ты этакая, тебе получать хотелось, - сказал Децкий.
- Что же ты раньше не брыкался?
- Брыкался не брыкался, но по горло не увяз. Так что лучше нам не
видаться. Дверь открыта, извольте встать, мне пора на работу...
Децкий, не заставляя себя упрашивать, встал и всадил кулак Виктору
Петровичу под дых. Тот сломился в поясе и упал на ковер. Тогда Децкий
поднял его за плечи, еще разок, но полегче, ударил в лицо и толкнул в
кресло.
- Со мной, Виктор Петрович, так не обращаются, - сказал он, когда к
собеседнику вернулось дыхание. - Мне все равно, как вы обтяпываете дела в
магазине. Я не милиция, мне все едино, десять тысяч ты загреб или миллион.
Это твоя забота. Ясно? А теперь, если будешь пыжиться и корчить из себя
аристократа, я буду бить тебя в ухо через каждые двадцать секунд...
- Вы с ума сошли, - промямлил Виктор Петрович.
- Это точно, с вами спятишь, - согласился Децкий. - Ну, начнем.
Суббота, солнце взошло, ты проснулся...
Но вместо ответа Виктор Петрович вскинулся в кресле и полетел ногами
вперед, целя противнику в живот. Чего-нибудь в этом роде Децкий ожидал и
отшатнулся, и Виктор Петрович грохнулся копчиком о пол. Децкий в придачу
наказал его ударом ботинка по ребрам. Разговор немедленно пошел как по
маслу, то есть Виктор Петрович основательно отвечал на поставленные
вопросы, однако ничего толкового в пользу своей невиновности назвать не
смог. Никто из знакомых или соседей ему в то утро не, встретился, а если и
встречались, то он не запомнил и никуда вечером три дня назад не ходил,
провел его дома, у телевизора, и в одиннадцать пошли с женой спать. Все это
может подтвердить и жена, Децкий сам может позвонить ей, хоть бы и сейчас.
Децкий в ответ грубо расхохотался. Тогда Виктор Петрович воззвал к его
логике; что же он идиот лезть в чужую квартиру, идти в сберкассу,
подделывать ордер, каждую минуту рисковать своей жизнью? Это нелепо и глупо
думать, что он способен на такое явное безумие. Пусть Децкий убьет его
здесь, изрежет на куски, но больше ему сказать и добавить нечего. Думая на
него, Децкий глубоко заблуждается и зря пускает в ход кулаки. А главное,
он, Виктор Петрович, и понятия не имел, что Децкий способен держать напоказ
такую сумму, он даже заподозрить не мог, что умный человек проявит такую
неосмотрительность и наивность...
- А то, что старушка умрет, ты не мог заподозрить? - взял его за грудь
Децкий.
- Какая старушка? - вскричал Виктор Петрович.
- Маленькая седая старушка восьмидесяти лет.
- Впервые слышу, - чуть не плача говорил завотделом. - Никого не знаю.
Никогда не видел.
Все эти отрицания сами по себе ни в чем не убедили Децкого, но ему
пришло на ум размышление, исключавшее заведующего отделом из числа
возможных похитителей, по крайней мере, крепко уменьшавшее подозрения на
его счет. Размышление это было таково: кража случилась вскоре после того,
как начала действовать интрига Децкого против Петра Петровича и Данилы
Григорьевича, и заведующему отделом как претенденту на директорское место
едва ли стоило идти на риск прямого воровства. А вот Петька или Данила
могли принять контрмеры, ответить на выпад решительным ударом. Если они
догадались - кто роет, то месть с их стороны была понятной и естественной.
Задумавшись об этом, Децкий утратил бдительность, и тут же Виктор
Петрович подскочил и радостно ударил его в нос. Достаточно крепко. У
Децкого из правой ноздри пошла кровь, и губа рассеклась о зубы. Виктор
Петрович убежал же в соседнюю комнату, затворился на ключ, и стало слышно,
как он торопливо баррикадирует дверь. Мечтая задушить подлеца, Децкий
бросился выбивать дверь, но текла из носа кровь, он одумался и пошел в
ванную останавливать холодными компрессами кровотечение. Кровь попала на
галстук и рубашку; рубашку пришлось снять и застирать и мокрую надеть, что
было очень неприятно. Галстук же Децкий кинул в помойное ведро. Походив по
гостиной, попинав ногой закрытую дверь, Децкий понял, что свое заточение
Виктор Петрович добровольно не оставит ни за что, и решил уйти - набить ему
морду, подумал он, успеется всегда.
И вслед новая неудача - следователь Сенькевич, а только он вышел, как
пришлось слушать злобную, враждебную тираду коллекционера.
- Знаете, Децкий, - сказал тот, - раньше я думал, что вы - нормальный
человек. Сейчас я уверен, что вы - дебил, микроцефал...
Значение последнего слова Децкому было неизвестно, но он почувствовал,
что оно весьма гнусное, не менее оскорбительное, чем значение слова
"дебил", и решил при следующем подобном словце врезать Олегу Михайловичу в
челюсть. Но, к сожалению Децкого, коллекционер хорошо знал край.
- Почему я должен страдать за вашу глупость? - продолжал коллекционер.
- У вас украли деньги, я понимаю, неприятно, вы же, как старая
девственница, несетесь в уголовный розыск - ой, честь отняли, верните,
накажите! Называете кучу имен, которые не должны были назвать даже на
электростуле, и в том числе - мое. Но при чем мое? Простите, что у нас
общего? Я за сорок лет в милицию ногой не ступал, мне милиционеры только на
улице встречались, я и тех сторонюсь. А тут следователь вламывается прямо в
квартиру, задает тысячу вопросов - где служу, сколько зарабатываю, по чем
мечи продаю. На кой черт мне это надо! И мало что инспектор явился, и вас
следом бес приволок. Зачем? На кой ляд? Что я вам, друг, брат, сват? Если
вам хочется быть объектом милицейского изучения - дело ваше, но у меня
такой охоты нет...
Трепись, трепись, думал Децкий, наболтайся, сейчас иначе поговорим.
Выковыривая из носа запекшуюся кровь, он углядел, что коллекция по
сравнению с прежним ее состоянием заметно уменьшилась: исчезли со стены
индийские кинжалы, исчезли парадные шпаги, не стало польских сабель и
гусарских крыльев, место скрещенных мечей заняла пятерка игольчатых штыков,
старинную аркебузу сменил обычный, отмытый от ржавчины топор, - словом,
едва ли не треть коллекции в квартире отсутствовала. Эге, да ты, брат,
ловчишь, подумал Децкий, ты следователя поджидал; наверное, Катька
позвонила приготовиться. А тут умника корчишь.
- Ну, что, что вас сюда привело? - спросил Олег Михайлович.
Децкий объяснил.