Тарасова Татьяна. Седьмая невеста

   Посылая евнуха с двумя стражниками в дом Алмы, Кумбар, не теряя времени, отправился разыскивать аккерийца. Скорее сообщить ему о провале их плана - вот то единственное, что может он сделать сейчас.
   *
   На втором этаже "Маленькой плутовки", в крошечной уютной комнатке с единственной, но зато широкой кроватью, ныне царила печаль. Алма, чье светлое, обычно веселое личико побледнело и было залито слезами, в который раз уже повторяла Дигону одни и те же слова.
   - Ничего не получилось... Ничего... Я ему понравилась. Он сказал, что назначит меня любимой женой, ибо... О-о-о, Дигон... Я приснилась ему... Значит, я сама во всем виновата... Зачем? Ну зачем я приснилась ему? Он такой старый, Дигон... Такой... такой некрасивый... Я знаю, что нехорошо говорить так о повелителе, но... Он не кажется мне Великолепным... Ну зачем же я приснилась ему! Зачем? Зачем?.. О чем ты думаешь, Дигон?
   - Я думаю, кто доноситель? Кому это нужно?
   Мрачные думы и в самом деле занимали сейчас аккерийца. Он служил в армии Хафиза Агранского всего-то шесть лун, но успел уже понять, что все абсолютно все - здесь покупается и продается. Его окружали лучшие - бравые парни, солдаты, которые, кажется, одни только и понимали в этом городе, что есть правда и что есть честь. Сам Дигон никогда о сем не задумывался, но когда приходило время действовать - действовал единственно верно. Так считал он, так считали те, кто были рядом и на его стороне. Хотя, как сказал однажды Иава Гембех, "отсутствие сомнений есть признак слабого ума". Вспомнив о том, Дигон пожал плечами: может быть. Он и тогда ответил ему: может быть, на что тимит, улыбаясь, подмигнул, и более на эту тему не заговаривал.
   Мысли аккерийца перескочили с несчастья Алмы на прошлое; как странно тогда все получилось! Маленькая хрупкая девочка из племени антархов, встреченная им в горах Тафа, её рассказ о далекой стране Ландхаагген, о вечно зеленой ветви маттенсаи, которая должна спасти и антархов и эту страну, о полудемоне-полуобезьяне Гринсвельде, что живет на Желтом острове в море Запада... А потом... Потом он нашел храбрую маленькую Мангельду на задах постоялого двора, пронзенную насквозь деревянным колом... Даже теперь, два года спустя, Дигон вспоминал об этом с неугасимым чувством стыда: он должен был оберегать её, такую юную, такую хрупкую, такую беззащитную... Он должен был быть рядом с ней до тех пор, пока она не достигла бы Желтой башни, где спрятался с вечно зеленой ветвью маттенсаи горилла Гринсвельд. А он же... Он же напился до бесчувствия, не слыша и не чувствуя ничего, совершенно ничего. В это время и погибла Мангельда. И тогда Дигон принял на себя её клятву: добраться до Желтого острова, отнять у гориллы ветвь маттенсаи и вернуть её в Ландхаагген, вернее, в деревню антархов, коих в живых к тому времени осталось только двое - мальчик и девочка...
   Затем долгая дорога к морю Запада с тимитом Иавой Гембехом, разноглазым бродягой и... и мудрецом. Аккериец впервые встретил такого человека: за веселым и легким нравом он не сразу распознал чистую, светлую и мудрую душу. Весь путь он был добрым и верным товарищем для девятнадцатилетнего аккерийца, а в конце пути и спас ему жизнь... Дигон ясно увидел разрубленное тело тимита, скрипнул зубами. Иава не просто спас друга - он поменял свою жизнь на его, прикрыв раненого аккерийца собой, приняв страшный удар меча Гринсвельда на себя.
   Качнув головой, аккериец попытался отогнать эти видения. Но мелькнуло вдруг - жаль, что сейчас нет рядом Иавы. Ему очень пригодился бы такой друг здесь, в этом гадюшнике, где каждый сам за себя, где каждый готов продать родного человека ни за что...
   Конечно, Дигон понимал, что несколько несправдлив: и в Шудуре были и есть хорошие люди, и кое с кем он даже знаком. А чем плох, например, Кумбар? Он честно пытался выполнить свое обещание и... Да по сути, он ничего и не обещал...
   Мысли Дигона снова перескочили на Алму. Он не любил её, но его неизменно привлекала её нежность, чуждая большинству здешних красоток, её ум, добрый нрав и, главное, её любовь к нему. Молодой аккериец был не столько польщен - ибо женщинам он всегда нравился, и ничего странного в том не находил, - сколько признателен ей за самоотверженность, с какой она, девушка из очень богатой и знатной семьи, предпочла его, нищего и безродного, всем Шудурским женихам благородного воспитания и происхождения. Она даже пошла наперекор родителям, которые, правда, пока ничего не знали о её любви к простому солдату, но скоро уже должны были узнать: последнее время Алма порывалась рассказать им все, хотя Дигон и удерживал её от этого. Он не собирался жениться - не только на Алме, но и вообще ни на ком. Во всяком случае, пока...
   - Что же делать, любимый?
   Алма встревоженно смотрела на него огромными чистыми глазами, и он впервые не нашел, что ей ответить.
   - Что же делать? - повторила она, кажется, не ожидая уже ответа.
   Но Дигон все же ответил.
   - Не знаю, девочка. Клянусь Тором, не знаю.
   *
   В сумерках прогуливаясь по императорскому саду, Бандурин то и дело бросал мечтательные взгляды в сторону караван-сарая; мысленно же он был там постоянно. В душе его, такой же мясистой как и тело, уже начинали свою песню сладострастные голоса любви - запредельно высокие, бесполые, бездушные, - заставляя скопца корчиться душными ночами на одиноком ложе своем. Как сильное насекомое уничтожает более слабое, так жажда плотских утех, неутоленная, а потому все более мучительная, постепенно сжирала все прочие желания и мысли Бандурина.
   Он даже забыл о суровых стражниках, охраняющих караван-сарай от посторонних, о яме с пауками и змеями, о гневе Тарика и пророка его Халима; лишь инстинкт самосохранения заставлял его дождаться темноты, но только над Шудуром повисал мрак, и скопец ломился через сад как безумный, тряся жирами, сокрушая кусты и цветы, падая, сопя и по привычке попискивая.
   Увы. Юноша смотрел на него по-прежнему бесстрастно, хотя и понял, в чем заключается истинная цель визитов евнуха. Прекрасные синие глаза его холодели при виде жирной туши влюбленного, превращались в прозрачные льдинки, к коим Бандурину так и хотелось прикоснуться пальцем, чтобы ощутить обжигающий холод, особенно чудесный в вечно жарком Агранском климате.
   Евнух приносил ему драгоценные безделушки, за годы службы наворованные у императорских жен, фрукты, которые срывал по пути в караван-сарай, великолепные вина, купленные в лучшем Шудурском винном погребе... Юный скрипач принимал подарки спокойно, не отвергая, но и не благодаря подносителя; жаль, но при этом глаза его не становились теплее. Он умудрялся смотреть сквозь все жиры евнуха будто сквозь стекло. Ни разу полные нежные губы его не шевельнулись, произнося слова - молча он сидел на узком топчане своем, молча перебирал тонкими пальцами струны скрипки, не трогая смычка, и молча отворачивался, когда Бандурин наконец уходил.
   Пухлые руки скопца так и не прикоснулись к бархатной коже Диниса, и в пустоту проваливались все вдохновенные речи его, все комплименты, подготовленные заранее - мальчишка словно не слышал ничего. Евнух подумал было, что он заколдован (хотя бы тем же коварным Тариком), и мысль сия пришлась ему по вкусу, но потом со вздохом вынужден был признать, что, вероятнее всего, Динис просто не оценил пока его представительной внешности и высокого положения в императорском дворце. Следовало подождать, дать ему время открыть сердце для любви, какой он не испытал ещё по чистоте своей да по молодости лет, и Бандурин готов был ждать сколько понадобится, ибо и он, несмотря на преклонные уже года, подобной любви до сих пор не испытывал.
   Слышал он прежде, что такая любовь прекрасна, не верил, но завидовал; и вот теперь выяснилось, что не верил он правильно - ничего прекрасного в сем чувстве не содержалось; мука, сплошная мука, грызущая душу и мозг, да еще, пожалуй, томление в груди, в районе сердца. Евнух и рад был избавиться от этакого счастья, да опоздал: невидимыми и невесомыми цепями сковала его всего проклятая любовь. Он начал читать презираемые раньше стихи, находя в них отклик на собственные ощущения, начал вслушиваться в протяжные звуки скрипки Диниса, и там тоже обнаружил нечто близкое ему теперь, начал замечать величие храмов и красоту изображения в скульптурах и картинах, коими полон был императорский дворец... Душа Бандурина будто похудела за это короткое время, а похудев, сумела вознестись к небесам, прочувствовать великое, смелое, вечное... Так, посредством порочной страсти, приобщился старый жирный скопец к будущему...
   *
   Весь день двенадцать служанок под руководством евнуха готовили Алму к приему высокого гостя. Ее мяли и мыли, скребли и стригли, поливали ароматными маслами, вплетали в косы разноцветные ленты, умело превращая красоту земную в красоту небесную. К вечеру девушка едва стояла на ногах от усталости, и, только за служанками и евнухом закрылась дверь, она упала на новое мягкое ложе свое и тотчас уснула, крепко, без сновидений. На следующее утро после омовения она должна была встречать Хафиза Великолепного, но даже эта мысль не помешала её сну. Ничто не помешало её сну.
   *
   Страшную весть разнес по дворцу Бандурин. Он первый вошел с утра в покои будущей любимой супруги императора, не по желанию - как объяснял он каждому, - а по службе, ибо именно в его обязанности входит подготовка невесты к брачной церемонии. Обнаружив прекрасную Алму с удавкой на шее он тут же кинулся к Кумбару, а уже тот побежал с ужасной новостью к владыке. Хафиз негодовал. Более всего его возмущало то, что он так и не прикоснулся к бархатной коже красавицы, не облобызал её грудь, и не дал ей облобызать свою. Гораздо меньше взволновало его то, что буквально подкосило всех остальных - присутствие во дворце убийцы: будучи уверенным в расторопности дворцовой стражи, повелитель считал, что поимка преступника есть дело одного-двух дней. Увы, сама стража этой уверенности не разделяла. Никого не было возле покоев девушки всю ночь, а значит, никто ничего не видел. К тому же, во дворце постоянно живет не менее сотни человек - как найти среди них убийцу? А если он и вовсе был пришлый?
   Опечаленный Кумбар до самого полудня принимал сановников, почти не надеясь узнать от них нечто полезное. Всем известно, что эти твари только и делают, что едят да спят. Но и на слуг сайгад не слишком рассчитывал, по опыту зная, что они больше придумывают, чем видят в действительности. Жаль, что Аршак уехал прошлым вечером в Султанапур. Он сумел бы разобраться в происшедшем наверняка лучше старого солдата.
   А к вечеру весь дворец уже кипел и бурлил. Слухи - этот страшный враг любого общежития - разносились с необыкновенной скоростью от одного к другому, а от другого к третьему; по дороге разрастаясь, они в мгновение взлетали к последним этажам дворца, и так же мгновенно возвращались, уже видоизмененные до неузнаваемости. Кумбар то и дело слышал о шайке бандитов, о пиратах, чей корабль потерпел крушение у берегов Шудура и потому они занялись разбоем на суше, а именно - во дворце самого Хафиза Агранского. Жуткая история про демона из подземелья, родившаяся в чьей-то больной голове в сумерки, затмила все прочие версии, всколыхнув все этажи, и чуть не доведя до припадка бешенства сайгада: только-только с помощью аккерийца он избавился от одной болезни, а ему уже предлагают другую! В конце концов, голова его не железная! Потому он благосклонно принял более простую версию, предложенную поваренком - Алму удавил Черный Всадник, жуткий бандит, монстр, кочующий по Аграну на могучем вороном коне. Кумбар не стал напоминать мальчишке, что Черного Всадника - великана высотою почти в полтора человеческих роста - довольно трудно не заметить даже бестолковым бездельникам из дворцовой стражи, к тому же в городе он никогда не появлялся, а если б и появился, о том сразу стало бы известно всем.
   История с Алмой осложнялась тем, что Хафиз, неудовлетворенный и от того расстроенный, заперся в своих покоях и приказал наружной страже никого к нему не впускать. Какие мысли могли бродить сейчас в его голове? Какое решение мог принять он, не обладающий ни умом, ни хитростью? Кумбар опасался не гнева владыки, но его повелений, кои прежде так часто ему приходилось оспаривать вместе с Аршаком, искусно поворачивая разговор так, что Хафизу казалось, будто это он придумал новое решение сложного вопроса. Нынче только этого ему и не хватало. Был бы Аршак...
   При мысли о том, что убийца, возможно, бродит сейчас по дворцу, а то и распускает вместе с другими нелепые слухи, сайгад бледнел и покрывался холодным потом. Но что делать? Как найти преступника среди сотни сановников и слуг? Не написано же, в самом деле, на его роже: я убил, хватайте меня все!
   Перед полуночью в глазах Кумбара двоились и троились допрашиваемые, виски ломило, а в голове грохотал молот. Отослав всех, он побрел, шатаясь, в свою уютную комнатку, и там вскоре уснул. В отличие от несчастной Алмы ему виделись сны, в которых потоками лилась кровь, падали зарезанные и задушенные красавицы, а над ними, оскалившись, безумно хохотал Черный Всадник.
   *
   На удивление за весь разговор Дигон выпил мало, всего пару кувшинов пива. Прежде Кумбар не видел его таким хмурым, но прежде и не убивали его любимую девушку. Сайгад морщился от жалости, глядя в потемневшие синие глаза аккерийца. Он отлично представлял себе ту боль, рвущую душу, которая, вероятно, мучила сейчас аккерийца.
   Старый солдат ошибался. Дигона не мучила боль, и ничто не рвало его душу. Тяжелая и темная злоба, охватившая его всего, заменила все прочие чувства; он не мог переварить её, как желудок не мог переварить булыжник; не ярость, что ослепляет и наносит удар прежде, чем нанесет его противник, но именно злоба, наоборот прояснившая взгляд и мысли. То же он чувствовал, когда погибла Мангельда, но тогда его злоба была направлена на самое себя, ибо именно он с бравадой молодости вызвался проводить девочку до Желтого острова и помочь ей отобрать вечно зеленую ветвь маттенсаи у Гориллы Грина, а потом напился подобно асгардскому богу Быку и уснул - без чувств, словно мертвый. Словно... Потому что он-то наутро пробудился, а вот Мангельда нет...
   Дигон видел сейчас Кумбара особенно отчетливо, видел его добрые, блеклые, и, он только теперь заметил, близорукие глаза, глядевшие на него с опаской и с сочувствием. Реакция аккерийца на сие последнее всегда бывала одинаковой - он раздражался и готов был выразить раздражение действием; теперь же он лишь передернул плечами, отвернулся. Расчетливый мозг его не тратил время на воспоминания о погибшей Алме - он уже искал её убийцу.
   - Если б я знал, кто мог это сделать, - тихо произнес сайгад, словно прочитав мысли аккерийца, - сам задушил бы ублюдка. Такая девушка... Лучшая из лучших...
   Но аккериец не склонен был разделять с Кумбаром переживания.
   - Ты слышал про Озаренных? - буркнул он, припадая губами к узкому горлу кувшина.
   - Нет, - удивленно помотал головой сайгад.
   - Это такие парни... Тор, я и сам мало что знаю про них. Живут они в горах на границе Стигии и Аграна. Я там не был, но мне рассказывал один... один мудрец, путешественник... Там что-то вроде храма, а при нем деревня большинство жителей стигийцы, но есть и тайцы, и Агранцы, и эвилонцы... Бог у них - Умбадо, козел с петушиным гребнем и человеческими пальцами вместо копыт. Гнусный ублюдок...
   - Погоди, Дигон, - сайгад, до сих пор слушавший с недоумением, наконец решился проявить недовольство. - При чем тут этот козел и... и Озаренные? Ты забыл про Алму?
   - Прах и пепел! Я ничего не забыл! И если ты помолчишь немного, то все поймешь!
   Вспышка аккерийца, неожиданно яростная, удивила Кумбара, но более возражать он не стал, мысленно поблагодарив судьбу за то, что Дигон не служил под его началом - стычка была бы неизбежна, и чем могла она закончиться, ведомо одним богам. Он не понимал, что и до сих пор Дигон сдерживал себя с трудом, выговаривая слова тихо, медленно и четко; взрывная натура его вовсе не предполагала спокойного высиживания в кабаке в то время, как убийца его подруги разгуливал на свободе. Но сейчас, наученный опытом (иной раз горьким), он знал, что торопливость хороша далеко не всегда и не во всем. Сила его никуда от него не денется, а потому сначала надо подумать, как лучше сей силой воспользоваться, а главное - против кого её направить.
   Не часто удавалось Дигону провести в жизнь эту умную мысль, но теперь удалось. Потому он загнал глубоко внутрь всю ярость, вдруг плеснувшую на поверхность, и вновь стал мрачен, но спокоен и рассудителен.
   - Слушай, сайгад. То, что я говорю, ты потом должен будешь повторить - не мне, Хафизу...
   - Что? - поперхнулся Кумбар, но, увидев глаза аккерийца, из синих ставших вдруг фиолетовыми, умолк, кивнул согласно и жестом просил продолжать.
   - Вторую половину каждого дня Озаренные проводят в молитве Умбадо. Они ни о чем не просят его, только восхваляют да ещё рассказывают ему о себе - что делали нынче, о чем думали, о чем беседовали и с кем. По миновании двух лун они приносят в жертву Умбадо младенца, родившегося за это время, на ночь зажигают огромный, высотой в дом костер, и расходятся по домам. Теперь несколько недель они вовсе не будут молиться. И тут-то слушай внимательно, приятель! - начинается самое интересное. Все, что хотели узнать Озаренные (помнишь, они рассказывали Умбадо, о чем думали), открывается им на протяжении следующей луны.
   Тут Дигон замолчал и вопросительно посмотрел на сайгада.
   - Ну? - пожал плечами старый солдат. - А зачем это Хафизу?
   - Тор... Только Озаренный сможет найти убийцу!
   - Тор... - машинально пробормотал сайгад. - Тор! Отлично придумано, парень! А как вытащить Озаренного из деревни?
   - Не надо никого вытаскивать. Я и есть Озаренный.
   - Ты-ы-ы? - изумлению Кумбара не было предела. За миг взгляд его, обращенный на аккерийца, исполнился ещё большего уважения чем прежде. Кажется, он даже дополнился благоговением.
   - Тьфу! - в сердцах сплюнул аккериец. - Конечно, я не Озаренный. Или ты можешь представить меня молящимся?
   Несмотря на некоторое разочарование Кумбар ухмыльнулся, и в самом деле попытавшись представить молящегося Дигона.
   - Ну вот, - правильно отреагировал на его усмешку Дигон. - Я должен попасть во дворец как Озаренный, понял? А дальше уже мое дело. Я точно знаю, что Алму прикончил кто-то из вашей шушары. Больше некому. Клянусь Тором, я найду его. Найду и...
   Синие глаза аккерийца вдруг отразили такую дикую первобытную ярость, что сайгад невольно покрылся мурашками.
   - Э-э-э... Я все понял, Дигон. Ты это хорошо придумал, - вяло забормотал он, пока ещё не слишком вникая в смысл плана приятеля. - Я расскажу владыке. Завтра же...
   - Сегодня, - решительно мотнул головой Дигон. - А завтра я уже должен быть во дворце.
   Он допил остатки пива из кувшина, махнул рукой Кумбару, и вышел из "Слез бедняжки Манхи", с присущей ему деликатностью позволив сайгаду снова оплатить счет.
   Глава 4.
   Новый чудесный день пришел в Шудур. Яркое солнце повисло в чистом голубом небе, и стайки белых легких облачков медленно плыли под ним. Южный ветерок, такой слабый, что казался скорее случайным сквозняком, обдувал загорелые лица Шудурцев, кои, вопреки ожиданию, были сумрачны и торжественно строги.
   Именно так подействовали на жителей великого и славного города слухи, просочившиеся накануне из дворца Хафиза Агранского. Справедливо считая, что Шудур, а не жалкий Султанапур, и уж тем более не Хоарезм, есть истинная звезда Аграна, этой огромной империи, что, в свою очередь, является настоящей жемчужиной всего мира, они испили до дна всю чашу позора, узнав, что в самом императорском дворце злоумышленник осмелился совершить преступление, и какое! Он посягнул на священную жизнь невесты Хафиза Великолепного! Разве возможно вынести сей позор честному гражданину?
   Потому и окрасился чудесный солнечный день в черный цвет - цвет траура. Шудурцы скорбели об утраченной чести своей, ничуть не сомневаясь, что и в их прекрасном городе найдется змея, которая выдаст их страшную тайну чужеземцам. Впрочем, немало чужеземцев уже сейчас, как и в любой другой день, бродило по улицам города, так что никакой тайны уже не существовало. Ее не существовало с самого начала, когда возле тела убиенной Алмы стояла толпа придворных, и среди них юный скрипач-эвилонец, бродяга, повидавший весь свет, и наверняка не имеющий намерения остаться навсегда в Шудуре. Он один мог разнести позорную весть по миру, что уж говорить о прочих...
   В тавернах и лавках, на улицах и базарах, в бедных домах и богатых, говорили нынче о том, что произошло во дворце. И снова люди выдвигали всевозможные версии, клеймили убийцу, сетовали на жизнь, полную опасностей в нелегкое это время, и все как один сходились на том, что позор всему Аграну принесет не столько само преступление, сколько забвение его - из этого следовало, что необходимо найти злоумышленника, продемонстрировать его всему миру, а затем и казнить, не особенно милосердствуя.
   А потому, узнав о появлении во дворце одного из Озаренных, призванного раскрыть тайну убийства, честные Шудурцы воспряли духом, просветлели лицами, и без счета воздавали хвалу Тарику и пророку его Халиму за удачное решение проблемы.
   Люди, имевшие счастье лицезреть Озаренного собственными глазами, описывали его по-разному. Одни считали, что он высок и аскетично тощ, а под длинной хламидой на боку его ясно вырисовываются очертания огромной секиры; другие говорили, что он низок и толст, голову имеет круглую и лысую, голосом обладает писклявым, и при этом довольно угрюм - эти, без сомнения, приняли за Озаренного евнуха Бандурина, тут же были осмеяны и отправлены прочь; третьи толковали об исполине с длинной седой бородой и седыми же усами, но волосом на голове черным, с глазами синими и удивительно юными, с плечами широкими и руками крепкими, и вообще, как считали эти самые третьи, Озаренный очень напоминал с виду Дигона-аккерийца, наемника армии Хафиза Агранского, широко известного в городе буйным, но справедливым нравом своим, необузданной дикой силою да любовью к вину и к женщинам.
   Надо сказать, что последние, безусловно, были совершенно правы, ибо в роли Озаренного выступал ни кто иной как аккериец собственной персоной. Маскарад был противен ему, но другой возможности попасть во дворец, а главное - по распоряжению самого императора спрашивать, смотреть и даже пытать с полным на то правом, у него не было. Пришлось привыкать к приклеенным усам и бороде, мириться с тем, что кожа под ними сильно чесалась, и учиться говорить степенно, когда так и хотелось зарычать и поклясться Тором. Впрочем, раз увидев в зеркале свое новое отражение, Дигон неожиданно для себя самого остался вполне доволен. Озорная молодость все ещё играла в его жилах - да и то сказать, ему недавно исполнился двадцать один год, каковую цифру лишь он один в Шудуре считал возрастом зрелого, уже склонного к мудрым морщинам мужа; приключение сие ничем не походило на прежние - ни сила его, ни ловкость, ни прочие умения, свойственные воину, в данном случае, кажется, не требовались. А в общем, они и так не требовались. Ни войны, ни междоусобицы ныне не тревожили мира могущественного государства, так что жизнь наемника была порядком скучна, и в глубине души, несмотря на печальный повод, аккериец был рад возможности поразмяться, показать, на что способен бывший пелаварский вор. Опыт, приобретенный им в этом городе, в воровском квартале Пустынька, уже не раз выручал его, так пусть же выручит и теперь.
   Спустя всего половину дня он понял, что усы и борода ещё не самое тяжелое испытание для его выдержки. От благоговейных взглядов придворных ему становилось поистине тошно, а раболепные заискивания потенциальных подозреваемых заставляли его сжимать под хламидой кулаки и скрипеть зубами, что пугало окружающих до полусмерти. Таинственный Озаренный, ступивший на территорию дворца, мгновенно стал самой известной фигурой: о нем говорили, о нем спорили, обсуждали его одежду, походку, взгляд и нрав, стремились, и в то же время опасались попасться ему на глаза. Каждый искренно верил в то, что пришелец сумеет разгадать загадку, но втайне каждый боялся, что преступником окажется именно он.
   Такова уж природа - думал привыкший последние дни философствовать Кумбар, - скажи авторитетный человек черному как ночь кушиту, что он бел и светловолос, и он поверит; скажи юному солдату все войско, что он заслуженный ветеран, потерявший правую руку на поле боя, и он поверит заплачет от разрывающих душу сомнений, но поверит. Так и тут: укажи Озаренный пальцем хоть на парализованного дедушку двоюродной тетки Хафиза, что уж третье десятилетие лежит без движения в маленькой комнатке на верхнем этаже дворца, и тот поверит, что ночью спустился вниз и задушил красавицу, в жизни не виданную им ни разу, и все поверят, удивятся, конечно, но поверят... Тьфу... Как же все это мерзко. Старый солдат в унынии посмотрел на Дигона, который изо всех сил пытался почесать под бородой, и налил ему ещё вина.