Страница:
Шведы узнавали о событиях с большим опозданием. Они еще шли к Стародубу, не зная, что русские войска генерала Инфланта уже заняли его. Они не уразумели, что если бы Мазепа в самом деле был вождем восставшего против России украинского народа, а не авантюристом, спешившим поскорее укрыться под крылышко шведов, то ему вовсе незачем было являться, чтобы лично отрекомендоваться Карлу XII, а нужно было, собрав преданное ему казачье войско (если бы оно у него было), всеми силами защищать Батурин с его громадными артиллерийскими и пищевыми запасами и уже там, отбросив Меншикова и Голицына с их слабым отрядом, поджидать перешедшего через Десну короля с его армией. Но ничего этого шведы вовремя не узнали и не сообразили. И плач Мазепы на реках вавилонских, когда он узнал о полном уничтожении Батурина, о чем повествует спустя тринадцать лет Орлик в своем письме к Стефану Яворскому, был единственной реакцией гетмана на этот грозный, непоправимый удар.
Казаки, ушедшие с Мазепой к шведам, не годились даже для разведок, хотя кому бы, казалось, и взять на себя эту роль, как не им, местным жителям, владеющим языком? Но нет, вызывавшиеся на это дело уходили и никогда не возвращались, и неизвестно было почему: потому ли, что их убивали крестьяне, или потому, что они предавались на сторону Москвы.
А русское главное командование, напротив, в течение всей войны было постоянно осведомлено, в общем довольно быстро и точно, жителями сел и деревень.
"Сего моменту два мужика русских у меня явились, которые объявили, что они были в полону. А взяты под Каробутовым и ушли из Ромна 17 дня и при них был в Ромне Мазепа и 3 регимента шведских, и все из Ромна вышли, якобы идут к Гадячу",- доносил Шереметев царю 19 ноября 1708 г.{162}
Таким образом, это важнейшее известие было доставлено бежавшими из Ромен крестьянами. Собирались целые группы добровольных разведчиков: "...малороссийский народ, пребывающих около сих мест, стал быть зело благонадежен, и не токмо казаки, но и мужики к поиску над неприятелем сбираться начали"{163} , - писал Шереметев царю из Лохвицы 20 февраля 1709 г.
Русское командование уже 4 декабря (1708 г.) знало из показания явившегося к генерал-поручику Ренне казака Андрея Степаненко, что "гадицкий мужик" Федор Дегтяренко сообщил о военном совете, бывшем у шведов в Гадяче, и о том, что ждут приезда короля Карла и Мазепы и населению приказано "изготовить" яловиц, баранов "по восьми тысяч" и всякого провианта{164}. Яловицы и бараны остались праздным шведским мечтанием. Но показание о приезде короля с армией из Ромен в Гадяч было совершенно правильно.
В конце декабря неприятель некоторое время из Гадяча не двигался. "А поход свой остоновили шведы для великого морозу", - доносили и "мужики", и специально подосланные лазутчики{165}. Пришли также сведения, что и в Гадяче, куда шведы доставили из Ромен свой обоз, также "с хлебом нужда".
Декабрьские морозы этой исключительной по суровости зимы ничуть не охлаждали, однако, рвения участников народной войны, и они сами часто просили русское командование указать, где и к какому отряду войск им лучше бы всего было пристать. "Притом же вашей светлости доношу",- писал Ф. Шидловский из Миргорода А. Д. Меншикову 13 декабря 1708 г., - "сего малоросийского народу, как вижю (вижу. - Е. Т.), собралось бы немалое число, только не х кому прихилится (sic. - Е. Т.), не изволишь-ли, ваша светлость, мирогородского полковника отпустить, чтобы они к нему збирались. А зело б их много собралось, хочай же и не вскоре бы они были нам потребние, еднак бы они знали, что их противу неприятеля требуют"{166}.
Народные выступления против шведов и мазепинцев продолжались неослабно и дальше, весной и летом этого решающего года.
Так казаки Чугуева составили "партию" в 250 человек и, врасплох атакованные 27 апреля (1709 г.) изменниками-запорожцами, одержали полную победу, изрубили до полутораста изменников и в плен взяли 29 человек{167}. Карл был от Чугуева далеко, но шайки изменников-запорожцев были близко, и жители Чугуева делали патриотическое дело, истребляя их так успешно и организованно. Подобное же удачное для партизан-казаков дело произошло спустя месяц под Ереским{168}.
Посполитые крестьяне и казаки окрестностей Полтавы принимали живое участие в налетах, жестоко тревоживших лагерь осаждающих. Карл XII негодовал на свое войско за то, что оно недостаточно зорко и энергично борется против этой серьезной беды: "Король Карл, видя партии войск царского величества не только на его стороне реки Ворсклы, но и внутри станции войск его чинимые въезды и убийства, причитал в несмотрение и оплошность своему генералитету, угрожая впредь ежели таковые въезды войск московских явятся, за несмотрение судом военным и положенными по тому суду казнями",- читаем в записях Крекшина под 27 апреля 1709 г.
Настроение народа вокруг Полтавы оказалось таким же, как и в остальной Украине.
В Полтавщине еще в конце XIX в. сохранилось название "побиванки" за курганами, в которых были похоронены шведские солдаты, перебитые украинскими партизанами. Очень характерна эта традиция, двести лет передававшаяся от отца к сыну.
Глава IV. Осада Полтавы
1
Военные действия под Полтавой начались осадой шведами города в апреле 1709 г. и окончились полным разгромом и уничтожением всей шведской армии отчасти в сражении, происшедшем 27 июня 1709 г., отчасти же сдачей остатков разгромленного шведского войска на милость победителей под Переволочной 30 июня того же года, т. е. через три дня после боя.
Мы рассмотрим в естественной хронологической последовательности оба эти события: осаду и сражение, занявшие такое место в скрижалях истории Европы.
Оба события были логическим завершением завоевательного шведского нашествия на Россию, концом долгой, ожесточенной военной борьбы двух сильных противников. Эта схватка была для них обоих борьбой не на жизнь, а на смерть, и разница была лишь в том, что Петр I это сознавал вполне, а Карл XII не понимал и все думал, что, какой ни будет исход, дело всегда может еще быть пересмотрено.
Уцелевшая Полтава должна была для Карла стать опорным пунктом, откуда, поотдохнув и, может быть, дождавшись Лещинского с его поляками и генерала Крассова о его шведами, возможно будет двинуться дальше, на Белгород; Харьков и Москву. Вместе с тем Полтава должна была сыграть ту роль, которая предназначалась Батурину и которую, после быстрой и полной гибели Батурина, не могли сыграть ни Ромны, ни Гадяч. Хлебная, плодородная, с великолепными пастбищами Полтавщина должна была дать и обильную пищу, и спокойное, удобное пристанище, и отдых людям, и кормежку исхудалым, как скелеты, лошадям. Конечно, Карл не предвидел, что город, который, как он в конце апреля категорически утверждал, сдастся ему по первому требованию без боя, будет сопротивляться больше двух месяцев, что эта осада истребит последние скудные запасы пороха в шведском обозе, усеет трупами все подступы и город все-таки не сдастся. Но, раз начав осаду, Карл уже не видел выгоды и даже возможности отойти от принятого им плана.
Петр, с другой стороны, усмотрел в Полтаве то место, где целесообразнее всего пожать, наконец, плоды жолкиевской стратагемы, т. е. попытаться с наибольшими шансами на успех нанести врагу сокрушительный удар, прекратить отступление, так долго длившееся, и дать бой, которого так давно жаждал зарвавшийся противник. Для Карла осада Полтавы была так же предрешена его долгими тщетными поисками необходимого ему прочного лагеря и опорного пункта, как для Петра, длительная губительная для шведов прикованность армии Карла к валам Полтавы показалась тем подходящим моментом, когда, наконец, возможно было покончить с ослабевшим "страшилищем", девять лет грозившим России разорением и порабощением.
Попытка шведов отбросить русскую армию от Ворсклы не удалась. 11 апреля 1709 г. Меншиков донес царю об обстановке в таком виде: 4 тыс. шведов и 3 тыс. запорожцев, переправившись через Ворсклу, напали на русскую кавалерию генерала Ренне, стоявшую под Сокольской. Атака была отбита, и шведы стали уходить за Ворсклу назад "в великой конфузии", и тут, при их переправе Сибирский и Невский полки ударили на шведский арьергард. Потери русских исчислялись в 60 человек, а шведы потеряли полковника и 800 рядовых, кроме "потоплых" в Ворскле{1}. Карлу XII пришлось думать об осаде Полтавы под нависшей угрозой с левого берега реки.
Политическая и стратегическая необходимость того, чтобы непременно взять Полтаву, была окончательно доказана и внушена Карлу Мазепой. Он, как всегда, взяв на себя роль истолкователя перед королем всех чаяний и ходатайств запорожцев, привел такой довод: кошевой Гордиенко обещает собрать большую армию из очень населенной Полтавщины и всей Южной Украины, если король вытеснит русских из Полтавы и возьмет город, потому что только в таком случае появится возможность подхода этой будущей армии к Запорожью и сообщений между разными частями "дружественных" шведам вооруженных сил.
Но такой тонкий искуситель, как Мазепа, знал, чем можно особенно подействовать на этого "любовника бранной славы", чтобы заставить его не уходить из-под Полтавы. Вот что пишет не отлучавшийся от короля Нордберг, перед которым "запорожцы" (т. е. Мазепа) излагали свои аргументы: "Эти доказательства пришлись по вкусу (королю. - Е. Т.), в особенности (подействовало. - Е. Т.) обнаруживаемое этими людьми беспокойство по поводу превосходства неприятельской армии. Чтобы внушить им мужество и доверие, король сам отправился к Полтаве, которую и осадил некоторою частью войск. В то же время он дал приказ перебросить в Соколке мост через Ворсклу"{2}.
Мы видим, что Мазепа одновременно успел затронуть самолюбие короля, который продолжал по всякому поводу выражать свое полное пренебрежение к русской, армии, и этот добавочный мотив (о запорожцах) получил, кроме того, серьезное чисто политическое значение. Всякое сомнение в непобедимости шведской армии при полной неустойчивости и растерянности в Сечи могло лишить вовсе шведов поддержки нескольких тысяч вооруженных запорожцев, шедших пока за Константином Гордиенко. Значение Полтавы и Полтавщины и без того в глазах шведского штаба было немалое, потому что после ухода из Ромен и Гадяча у шведской ставки и всей армии не было пристанища, сколько-нибудь подходящего для более или менее продолжительного пребывания. Соображения Гордиенко и Мазепы еще более усилили решимость Карла овладеть городом.
Таким образом, если у Карла могли еще быть какие-нибудь колебания относительно того, стоит ли задерживаться под Полтавой и не лучше ли, после половодья, опять идти в Слободскую Украину, а оттуда на Харьков, то в апреле последовал толчок, окончательно решивший дело и побудивший Карла безотлагательно осадить и стараться взять Полтаву. Это окончательное решение короля не в полной мере, но до известной степени связалось с переходом запорожцев в шведский стан.
Запорожцы, жившие в Сечи в своих куренях, а вне Сечи в зимовниках на берегу нижнего Днепра от Переволочной до устья реки, не очень охотно и не очень искренне подчинялись как царю московскому, так и гетману батуринскому, хотя и Петр считал их своими подданными, а для Мазепы они были людьми, подвластными его компетенции. Но Мазепа знал также, что их лучше просить, чем требовать от них. Запорожье заволновалось, едва только узнало об измене гетмана Москве, и там, по-видимому, более резко обозначились уже с давних пор существовавшие два течения: одни предлагали идти за Москвой, другие - идти за Мазепой. И Петр и Мазепа направляли в Сечь свои универсалы. Петр говорил в своих воззваниях о перехваченных письмах Мазепы, который желает отдать Украину польскому королю, и это влияло на запорожцев, выросших в традициях борьбы против Польши. А Мазепа уверял, что король шведский оставит за ними по старине все их вольности, что они навсегда будут избавлены от опасности московского ига. Хотя никакого московского ига запорожцы до той поры не чувствовали, а, напротив, в долгие годы шведской войны Петр очень старался не раздражать это, все еще сильное и могущее стать опасным, хоть и не регулярное, войско, но все-таки уже с начала 1709 г. в Запорожье шведская сторона начала брать. верх над московской, и влиятельный кошевой атаман (избираемый глава запорожцев) окончательно повлиял на своих товарищей, указав, во-первых, на продвижение Карла XII к югу, а, во-вторых, мазепинцы пустили слух о том, будто крымский хан обещает запорожцам свою помощь, если они станут на сторону Мазепы.
Мазепа, Гордиенко и сам Карл XII, конечно, мечтали о выступлении Турции и ее крымского вассала - хана. Но хан, безусловно желавший помочь запорожцам, не получил на это-разрешения из Константинополя и так и не выступил. Однако ряд документальных данных показывает, что в марте, апреле, мае при константинопольском дворе не прекращались колебания по вопросу о том, выступать ли против России или не выступать. Шведские дипломаты и эмиссары Станислава Лещинского делали все зависящее от них, чтобы побудить Оттоманскую Порту вступить в войну. Но, с одной стороны, кипучая деятельность Петра в Азове и Троицком показывала, что русский флот не останется пассивным зрителем турецкого нападения, а, с другой стороны, несмотря на все тенденциозные россказни шведов и польских эмиссаров, султан и визирь не могли не знать хоть отчасти о том, что творится на Украине. Народная война против шведов и мазепинцев усилилась весной 1709 г. в необычайной степени. Партизанские отряды нападали на шведов совсем близко от Великих Будищ, где стоял Карл, и от Полтавы с самого начала ее осады. Отряды верных казаков беспощадно истребляли запорожские шайки, бродившие по Украине-в апреле, мае, отбившись от главной массы соумышленников, примкнувшей к шведскому войску. Уничтожение запорожских изменников Яковлевым сначала под Переволочной, затем в самой Сечи нанесло удар всем надеждам Карла и Мазепы на турецко-татарскую помощь. Это не мешало Мазепе вводить в заблуждение всех пошедших за ним или еще колебавшихся казаков, сочиняя письма от крымского хана, якобы требующего, чтобы казаки повиновались Мазепе, и т. п.
Вопрос о социальном составе, о классовом характере как той части запорожцев, которая пошла за Гордиенко, так и тех, которые остались верны Москве, весьма интересен, но еще не разрешен исследователями запорожской старины,- и в источниках, касающихся событий 1708-1709 гг., нам не удалось найти четкий ответ, ни в "Делах малороссийских" ЦГАДА, ни в других местах. По скудным отрывочным указаниям, касающимся разногласия в "поведениях" запорожской рады в самые последние годы XVII и начале XVIII в., мы еще можем сказать и документально подтвердить, что, например, в 1693 г., когда в Сечи дебатировался вопрос - принимать ли участие в походе на Крым, то вся "голутьба" требовала согласных о Москвой действий и готова была перебить "пререкателей", т. е. противников Москвы и затеваемого Москвой похода. Но как высказывались специально "голутьба" и "неголутьба", когда Константин Гордиенко склонял Сечь к измене, - на этот вопрос документированного ответа у нас нет.
Фанатическая, непримиримая, очень давнишняя ненависть Константина Гордиенко к Москве увлекла в конце концов в пропасть многих потому, что они боялись уничтожения старых прав и вольностей Запорожья и торжества порядков московской государственности. Лозунг борьбы за старые вольности был тем основным демагогическим приемом, который был пущен в ход кошевым. Изменнику много помогло распространявшееся уже (особенно с начала весны) в Запорожье убеждение, что вся шведская армия, двигающаяся на юг, явится вовремя, чтобы прикрыть Сечь от царских войск{3}.
Не очень спокоен был Петр I в это критическое время относительно турок, и уже в августе 1708 т. посол Петр Толстой объявил двум наиболее важным сановникам в Константинополе - шифлату и муфтию, что они будут получать отныне ежегодно от двух до пяти тысяч червонцев. Петр беспокоился неспроста, потому что Толстой на всякий случай объявил обоим подкупленным сановникам, что "выдача начнется лишь с 1 января 1709 года... - ибо в октябре или ноябре обнаружится турецкое намерение. Они довольны, и так мир! Только непременно нужно прислать деньги в конце декабря, чтобы не пока заться обманщиками и тем не испортить всего дела"{4}.
Ранней весной 1709 г. опасения Петра относительно возможности внезапного выступления Турции были вполне основательны. Из Крыма Селим-гирей всячески торопил султана и великого визиря. Карл XII и Станислав Лещинский прислали султану письма, а Мазепа письмо от себя. В письме гетман утверждал, что все казаки на его стороне и что если турки не воспользуются удобным случаем и не помогут казакам освободиться от власти Москвы и стать свободным народом и прочной преградой между Москвой и Турцией, то им придется позднее считаться с видами России на покорение Крыма.
Все это повлияло на Порту, и уже были отданы приказы об отправлении морских сил в Черное море, а сухопутного отряда - к Вендорам, по направлению к русской границе. Об этом доносит австрийский посол Тальман из Константинополя в Вену. Донесение Тальмана помечено 18 июля 1709 г.{5} А ровно за десять дней до того, 8 июля (нов. ст.), произошла Полтавская битва, о которой Тальман еще не знал, и вопрос о выступлении Турции был снят с очереди.
Нордберг рассказывает о письме, об "ответе" крымского хана, якобы полученном Мазепой непосредственно от хана. И эту явную выдумку самого Мазепы повторяет Нордберг, который верил всему, о чем повествовал гетман в шведской ставке, желая поддержать свой шатающийся авторитет среди шведских генералов. А вслед за Нордбергом эту же версию пресерьезно принимает и Костомаров, даже не потрудившийся вдуматься в самую формулировку мнимого письма крымского хана: "он желал, чтобы они (запорожцы. -Е. Т.) оставались связанными с Мазепой"{6}. Тут каждое слово кричит о том, что оно сочинено Мазепой. Во всяком случае эта проделка вполне удалась: кошевой Константин Гордиенко убедил запорожцев, что если они перейдут к шведскому королю, то Москве их не достать: с севера на юг к ним приближается шведский король, а с юга на север к ним придет на помощь крымский хан.
Еще в середине января Меншиков отправлял к Петру делегацию "послов запорожских" и советовал царю "милостиво их принять"{7}.
Но, кроме пустых речей и проволочки времени, от этой делегации ничего не получилось. Князь А. Вяземский доносил 23 февраля Меншикову, что приказ не допускать запорожцев до соединения с шведами и "заграждать от неприятеля запорожцев" трудно исполним. "Неприятельские люди" приближаются к Полтаве, а другие шведские отряды, которые стояли около Камышина и Лохвицы, тоже стягиваются к Полтаве, и русским войскам, стоящим между Пселом и Ворсклой, невозможно было вследствие слишком трудных переправ отправиться к Переволочной. А между тем сделать это было нужно, так как "оные запорожцы любо какое злое намерение имеют" и могут уйти за Днепр. Русские начальники отрядов, бывших между Ворсклой и Пселом, очень хотели к концу февраля подтянуть к себе поближе тех запорожцев, которые им казались более надежными, писали к Шугайлу на Переволочную и к "полковнику запорожскому Нестолею" (он же Нестулай), но что-то "еще на оные письма отповеди от них не прислано"{8}.
Шведы шли из Лохвицы к берегу реки Псел, через которую и переправились у села Савинцы, несмотря на громадный разлив реки, "с великой трудностью". Но как только шведы переправились, так сейчас же это отразилось на "верных" запорожцах. Нестулей, который сначала не отвечал на пригласительные письма миргородского полковника Даниила Апостола, а потом ответил, изъявив желание поступить вместе "с товариством" на царскую службу, вдруг, "незнамо для каких причин потревожившися", написал Апостолу, что получил указ от кошевого и "с товариством повернулся до Переволочной, и так все назад запорожцы с Нестулеем пошли до Кобыляк". Даниил Апостол немедля уведомил об этой подозрительной истории Шереметева и Меншикова, а сам послал к Нестулею нарочных людей с письмом, требуя объяснения, "для чего оные запорожцы" вернулись{9}.
Приверженцы Гордиенко в Запорожье сделали этот роковой для себя шаг и послали депутацию к королю Карлу XII, а затем двинули и первую подмогу: 2 тыс. человек перешли Ворсклу и напали 17 марта 1709 г. на русский отряд драгун, стоявший вблизи Кобеляк, а затем на довольно большой отряд бригадира Кэмпбела, который и разбили. Все эти дела запорожцев, от их перехода в шведский лагерь и вплоть до Полтавы, т. е. с середины марта по 27 июня 1708 г., нам известны главным образом (но не исключительно) по двум штабным летописцам Карла XII, по Адлерфельду и Нордбергу, для которых в свою очередь главным осведомителем был все тот же Мазепа, которому выгодно и даже нужно было безмерно преувеличивать волшебные подвиги удалых запорожцев. А если Мазепа случайно и не всюду лгал, то за него это делал кошевой Гордиенко, самохвал и авантюрист, которому тоже необходимо было отличиться перед новыми господами. К числу таких хвастливых военно-охотничьих фантазий относится, например, известие, что первый успех запорожцев так их приободрил, что их мигом стало уже не 2 тыс. и даже не 8, а 15! Следует заметить, что после этих первых порывов в Сечи наступила некоторая разноголосица, и хотя большинство осталось у Карла, но временно меньшинство добилось смены Гордиенко и выбрало нового кошевого. Это был не первый и не последний из внезапных переворотов в Сечи в это тревожное время.
По всей длинной линии русских войск от Белгорода к Ахтырке, к Сорочинцам, к Попонному русские передовые посты зорко несли караульную службу. Коротенькие известия, там и сям попадающиеся в документах, напоминают об этой трудной и очень оперативно проводимой службе дозорщиков и пикетов. То неприятель многократно и безуспешно отправляет партии из Котельвы к Ахтырке, которую уже к 1 февраля русские привели в доброе состояние и "крепили город со всяким поспешением"{10}. То русские конники в середине февраля своими частыми нападениями заставляют шведов убраться подальше от Попонного, от Карца, от Острога и генерал Инфлант с торжеством заявляет: "Неприятельские люди разложились было близ сих мест и милостию божией чрез мои частые партии из сих мест утекают"{11} . To русским удается расстрелять из пушек лазутчиков-драгун, подосланных "по указу королевскому для осматривания фортеций города Сорочинец"{12}.
В Белгороде, а с начала марта в Харькове, находился Меншиков, на ответственности которого лежало наблюдение за главной массой шведской армии, постепенно сосредоточивавшейся в Опошне{13}.
27 февраля 1709 г. к русским в местечке Ахтырка явился казак Федор Животопшинский, бежавший из шведского лагеря в Опошне. Он сообщил, что ему удалось подслушать разговор поляков о том, как Мазепа жалуется на большие потери: "...посылали-де они партию, до Полтавы из местечка Опошни человек со сто назад тому будет дпей с пять. И тое партию под Полтавою московское войско всех порубило, только из той партии приехало к ним три человека. И на другой день посылали другую партию 500 человек и тех такожде под Полтавою всех до одного порубили".
Поляки передавали также, что король и Мазепа хотят идти к Полтаве со всем войском и будто бы шведы сказали: "Хотя там все погинем, а будем доставать Полтаву". Казак утверждал, что в самой Опошне стоит отряд в 8 тыс. человек шведов, поляков и волохов, конных и пеших. Но при них всего три пушки. Остальная же армия разбросана по деревням и по лесу, в полумиле и больше от Опошни. Но так как в провианте и в фураже имеют великую нужду, то посылают на поиски мили за две и за три{14}.
Два вопроса беспокоили русское командование в это время, когда становилось окончательно ясно, что шведы из Опошни пойдут прямо на Полтаву: во-первых, каково настроение в Полтаве и, во-вторых, как избавиться от явно готовящего измену и агитирующего в пользу измены кошевого Гордиенко.
25 февраля Меншиков доносит Петру о капитане Теплицком, который ездил в Полтаву и "тамошнее поведение хорошо высмотрел".
Тот же Теплицкий побывал с запорожцами (очевидно, антимазепинцами) у полковника Миргородского, на которого Меншиков возлагает очень большие, но нарочито неясно выражаемые надежды. Оказывается, что "оный полковник старается о кошевом, чтоб как мочно против наших пунктов способный промысл учинить, и надеется при помощи божий от него такого действия вскоре что дай милостивый боже".
Очевидно, речь идет о достижении безусловно необходимой цели: низвержении изменника Гордиенко и избрании в Запорожской Сечи нового кошевого.
Известия, привезенные капитаном Теплицким, показались Меншикому настолько важными, что он отправил капитана немедленно к Петру: "о чем обязательно извольте выразуметь от него, господина капитана"{15}.
Но Петр, по-видимому, не очень рассчитывал на низвержение Константина Гордиенко и перемену политического настроения среди части запорожцев. Еще 25 февраля Петр послал Меншикову "подтвердительный указ" об отправлении в Каменный Затон трех пехотных полков. Эти полки должны были сосредоточиться в Киеве и затем отправиться плавнями до Каменного Затона.
Казаки, ушедшие с Мазепой к шведам, не годились даже для разведок, хотя кому бы, казалось, и взять на себя эту роль, как не им, местным жителям, владеющим языком? Но нет, вызывавшиеся на это дело уходили и никогда не возвращались, и неизвестно было почему: потому ли, что их убивали крестьяне, или потому, что они предавались на сторону Москвы.
А русское главное командование, напротив, в течение всей войны было постоянно осведомлено, в общем довольно быстро и точно, жителями сел и деревень.
"Сего моменту два мужика русских у меня явились, которые объявили, что они были в полону. А взяты под Каробутовым и ушли из Ромна 17 дня и при них был в Ромне Мазепа и 3 регимента шведских, и все из Ромна вышли, якобы идут к Гадячу",- доносил Шереметев царю 19 ноября 1708 г.{162}
Таким образом, это важнейшее известие было доставлено бежавшими из Ромен крестьянами. Собирались целые группы добровольных разведчиков: "...малороссийский народ, пребывающих около сих мест, стал быть зело благонадежен, и не токмо казаки, но и мужики к поиску над неприятелем сбираться начали"{163} , - писал Шереметев царю из Лохвицы 20 февраля 1709 г.
Русское командование уже 4 декабря (1708 г.) знало из показания явившегося к генерал-поручику Ренне казака Андрея Степаненко, что "гадицкий мужик" Федор Дегтяренко сообщил о военном совете, бывшем у шведов в Гадяче, и о том, что ждут приезда короля Карла и Мазепы и населению приказано "изготовить" яловиц, баранов "по восьми тысяч" и всякого провианта{164}. Яловицы и бараны остались праздным шведским мечтанием. Но показание о приезде короля с армией из Ромен в Гадяч было совершенно правильно.
В конце декабря неприятель некоторое время из Гадяча не двигался. "А поход свой остоновили шведы для великого морозу", - доносили и "мужики", и специально подосланные лазутчики{165}. Пришли также сведения, что и в Гадяче, куда шведы доставили из Ромен свой обоз, также "с хлебом нужда".
Декабрьские морозы этой исключительной по суровости зимы ничуть не охлаждали, однако, рвения участников народной войны, и они сами часто просили русское командование указать, где и к какому отряду войск им лучше бы всего было пристать. "Притом же вашей светлости доношу",- писал Ф. Шидловский из Миргорода А. Д. Меншикову 13 декабря 1708 г., - "сего малоросийского народу, как вижю (вижу. - Е. Т.), собралось бы немалое число, только не х кому прихилится (sic. - Е. Т.), не изволишь-ли, ваша светлость, мирогородского полковника отпустить, чтобы они к нему збирались. А зело б их много собралось, хочай же и не вскоре бы они были нам потребние, еднак бы они знали, что их противу неприятеля требуют"{166}.
Народные выступления против шведов и мазепинцев продолжались неослабно и дальше, весной и летом этого решающего года.
Так казаки Чугуева составили "партию" в 250 человек и, врасплох атакованные 27 апреля (1709 г.) изменниками-запорожцами, одержали полную победу, изрубили до полутораста изменников и в плен взяли 29 человек{167}. Карл был от Чугуева далеко, но шайки изменников-запорожцев были близко, и жители Чугуева делали патриотическое дело, истребляя их так успешно и организованно. Подобное же удачное для партизан-казаков дело произошло спустя месяц под Ереским{168}.
Посполитые крестьяне и казаки окрестностей Полтавы принимали живое участие в налетах, жестоко тревоживших лагерь осаждающих. Карл XII негодовал на свое войско за то, что оно недостаточно зорко и энергично борется против этой серьезной беды: "Король Карл, видя партии войск царского величества не только на его стороне реки Ворсклы, но и внутри станции войск его чинимые въезды и убийства, причитал в несмотрение и оплошность своему генералитету, угрожая впредь ежели таковые въезды войск московских явятся, за несмотрение судом военным и положенными по тому суду казнями",- читаем в записях Крекшина под 27 апреля 1709 г.
Настроение народа вокруг Полтавы оказалось таким же, как и в остальной Украине.
В Полтавщине еще в конце XIX в. сохранилось название "побиванки" за курганами, в которых были похоронены шведские солдаты, перебитые украинскими партизанами. Очень характерна эта традиция, двести лет передававшаяся от отца к сыну.
Глава IV. Осада Полтавы
1
Военные действия под Полтавой начались осадой шведами города в апреле 1709 г. и окончились полным разгромом и уничтожением всей шведской армии отчасти в сражении, происшедшем 27 июня 1709 г., отчасти же сдачей остатков разгромленного шведского войска на милость победителей под Переволочной 30 июня того же года, т. е. через три дня после боя.
Мы рассмотрим в естественной хронологической последовательности оба эти события: осаду и сражение, занявшие такое место в скрижалях истории Европы.
Оба события были логическим завершением завоевательного шведского нашествия на Россию, концом долгой, ожесточенной военной борьбы двух сильных противников. Эта схватка была для них обоих борьбой не на жизнь, а на смерть, и разница была лишь в том, что Петр I это сознавал вполне, а Карл XII не понимал и все думал, что, какой ни будет исход, дело всегда может еще быть пересмотрено.
Уцелевшая Полтава должна была для Карла стать опорным пунктом, откуда, поотдохнув и, может быть, дождавшись Лещинского с его поляками и генерала Крассова о его шведами, возможно будет двинуться дальше, на Белгород; Харьков и Москву. Вместе с тем Полтава должна была сыграть ту роль, которая предназначалась Батурину и которую, после быстрой и полной гибели Батурина, не могли сыграть ни Ромны, ни Гадяч. Хлебная, плодородная, с великолепными пастбищами Полтавщина должна была дать и обильную пищу, и спокойное, удобное пристанище, и отдых людям, и кормежку исхудалым, как скелеты, лошадям. Конечно, Карл не предвидел, что город, который, как он в конце апреля категорически утверждал, сдастся ему по первому требованию без боя, будет сопротивляться больше двух месяцев, что эта осада истребит последние скудные запасы пороха в шведском обозе, усеет трупами все подступы и город все-таки не сдастся. Но, раз начав осаду, Карл уже не видел выгоды и даже возможности отойти от принятого им плана.
Петр, с другой стороны, усмотрел в Полтаве то место, где целесообразнее всего пожать, наконец, плоды жолкиевской стратагемы, т. е. попытаться с наибольшими шансами на успех нанести врагу сокрушительный удар, прекратить отступление, так долго длившееся, и дать бой, которого так давно жаждал зарвавшийся противник. Для Карла осада Полтавы была так же предрешена его долгими тщетными поисками необходимого ему прочного лагеря и опорного пункта, как для Петра, длительная губительная для шведов прикованность армии Карла к валам Полтавы показалась тем подходящим моментом, когда, наконец, возможно было покончить с ослабевшим "страшилищем", девять лет грозившим России разорением и порабощением.
Попытка шведов отбросить русскую армию от Ворсклы не удалась. 11 апреля 1709 г. Меншиков донес царю об обстановке в таком виде: 4 тыс. шведов и 3 тыс. запорожцев, переправившись через Ворсклу, напали на русскую кавалерию генерала Ренне, стоявшую под Сокольской. Атака была отбита, и шведы стали уходить за Ворсклу назад "в великой конфузии", и тут, при их переправе Сибирский и Невский полки ударили на шведский арьергард. Потери русских исчислялись в 60 человек, а шведы потеряли полковника и 800 рядовых, кроме "потоплых" в Ворскле{1}. Карлу XII пришлось думать об осаде Полтавы под нависшей угрозой с левого берега реки.
Политическая и стратегическая необходимость того, чтобы непременно взять Полтаву, была окончательно доказана и внушена Карлу Мазепой. Он, как всегда, взяв на себя роль истолкователя перед королем всех чаяний и ходатайств запорожцев, привел такой довод: кошевой Гордиенко обещает собрать большую армию из очень населенной Полтавщины и всей Южной Украины, если король вытеснит русских из Полтавы и возьмет город, потому что только в таком случае появится возможность подхода этой будущей армии к Запорожью и сообщений между разными частями "дружественных" шведам вооруженных сил.
Но такой тонкий искуситель, как Мазепа, знал, чем можно особенно подействовать на этого "любовника бранной славы", чтобы заставить его не уходить из-под Полтавы. Вот что пишет не отлучавшийся от короля Нордберг, перед которым "запорожцы" (т. е. Мазепа) излагали свои аргументы: "Эти доказательства пришлись по вкусу (королю. - Е. Т.), в особенности (подействовало. - Е. Т.) обнаруживаемое этими людьми беспокойство по поводу превосходства неприятельской армии. Чтобы внушить им мужество и доверие, король сам отправился к Полтаве, которую и осадил некоторою частью войск. В то же время он дал приказ перебросить в Соколке мост через Ворсклу"{2}.
Мы видим, что Мазепа одновременно успел затронуть самолюбие короля, который продолжал по всякому поводу выражать свое полное пренебрежение к русской, армии, и этот добавочный мотив (о запорожцах) получил, кроме того, серьезное чисто политическое значение. Всякое сомнение в непобедимости шведской армии при полной неустойчивости и растерянности в Сечи могло лишить вовсе шведов поддержки нескольких тысяч вооруженных запорожцев, шедших пока за Константином Гордиенко. Значение Полтавы и Полтавщины и без того в глазах шведского штаба было немалое, потому что после ухода из Ромен и Гадяча у шведской ставки и всей армии не было пристанища, сколько-нибудь подходящего для более или менее продолжительного пребывания. Соображения Гордиенко и Мазепы еще более усилили решимость Карла овладеть городом.
Таким образом, если у Карла могли еще быть какие-нибудь колебания относительно того, стоит ли задерживаться под Полтавой и не лучше ли, после половодья, опять идти в Слободскую Украину, а оттуда на Харьков, то в апреле последовал толчок, окончательно решивший дело и побудивший Карла безотлагательно осадить и стараться взять Полтаву. Это окончательное решение короля не в полной мере, но до известной степени связалось с переходом запорожцев в шведский стан.
Запорожцы, жившие в Сечи в своих куренях, а вне Сечи в зимовниках на берегу нижнего Днепра от Переволочной до устья реки, не очень охотно и не очень искренне подчинялись как царю московскому, так и гетману батуринскому, хотя и Петр считал их своими подданными, а для Мазепы они были людьми, подвластными его компетенции. Но Мазепа знал также, что их лучше просить, чем требовать от них. Запорожье заволновалось, едва только узнало об измене гетмана Москве, и там, по-видимому, более резко обозначились уже с давних пор существовавшие два течения: одни предлагали идти за Москвой, другие - идти за Мазепой. И Петр и Мазепа направляли в Сечь свои универсалы. Петр говорил в своих воззваниях о перехваченных письмах Мазепы, который желает отдать Украину польскому королю, и это влияло на запорожцев, выросших в традициях борьбы против Польши. А Мазепа уверял, что король шведский оставит за ними по старине все их вольности, что они навсегда будут избавлены от опасности московского ига. Хотя никакого московского ига запорожцы до той поры не чувствовали, а, напротив, в долгие годы шведской войны Петр очень старался не раздражать это, все еще сильное и могущее стать опасным, хоть и не регулярное, войско, но все-таки уже с начала 1709 г. в Запорожье шведская сторона начала брать. верх над московской, и влиятельный кошевой атаман (избираемый глава запорожцев) окончательно повлиял на своих товарищей, указав, во-первых, на продвижение Карла XII к югу, а, во-вторых, мазепинцы пустили слух о том, будто крымский хан обещает запорожцам свою помощь, если они станут на сторону Мазепы.
Мазепа, Гордиенко и сам Карл XII, конечно, мечтали о выступлении Турции и ее крымского вассала - хана. Но хан, безусловно желавший помочь запорожцам, не получил на это-разрешения из Константинополя и так и не выступил. Однако ряд документальных данных показывает, что в марте, апреле, мае при константинопольском дворе не прекращались колебания по вопросу о том, выступать ли против России или не выступать. Шведские дипломаты и эмиссары Станислава Лещинского делали все зависящее от них, чтобы побудить Оттоманскую Порту вступить в войну. Но, с одной стороны, кипучая деятельность Петра в Азове и Троицком показывала, что русский флот не останется пассивным зрителем турецкого нападения, а, с другой стороны, несмотря на все тенденциозные россказни шведов и польских эмиссаров, султан и визирь не могли не знать хоть отчасти о том, что творится на Украине. Народная война против шведов и мазепинцев усилилась весной 1709 г. в необычайной степени. Партизанские отряды нападали на шведов совсем близко от Великих Будищ, где стоял Карл, и от Полтавы с самого начала ее осады. Отряды верных казаков беспощадно истребляли запорожские шайки, бродившие по Украине-в апреле, мае, отбившись от главной массы соумышленников, примкнувшей к шведскому войску. Уничтожение запорожских изменников Яковлевым сначала под Переволочной, затем в самой Сечи нанесло удар всем надеждам Карла и Мазепы на турецко-татарскую помощь. Это не мешало Мазепе вводить в заблуждение всех пошедших за ним или еще колебавшихся казаков, сочиняя письма от крымского хана, якобы требующего, чтобы казаки повиновались Мазепе, и т. п.
Вопрос о социальном составе, о классовом характере как той части запорожцев, которая пошла за Гордиенко, так и тех, которые остались верны Москве, весьма интересен, но еще не разрешен исследователями запорожской старины,- и в источниках, касающихся событий 1708-1709 гг., нам не удалось найти четкий ответ, ни в "Делах малороссийских" ЦГАДА, ни в других местах. По скудным отрывочным указаниям, касающимся разногласия в "поведениях" запорожской рады в самые последние годы XVII и начале XVIII в., мы еще можем сказать и документально подтвердить, что, например, в 1693 г., когда в Сечи дебатировался вопрос - принимать ли участие в походе на Крым, то вся "голутьба" требовала согласных о Москвой действий и готова была перебить "пререкателей", т. е. противников Москвы и затеваемого Москвой похода. Но как высказывались специально "голутьба" и "неголутьба", когда Константин Гордиенко склонял Сечь к измене, - на этот вопрос документированного ответа у нас нет.
Фанатическая, непримиримая, очень давнишняя ненависть Константина Гордиенко к Москве увлекла в конце концов в пропасть многих потому, что они боялись уничтожения старых прав и вольностей Запорожья и торжества порядков московской государственности. Лозунг борьбы за старые вольности был тем основным демагогическим приемом, который был пущен в ход кошевым. Изменнику много помогло распространявшееся уже (особенно с начала весны) в Запорожье убеждение, что вся шведская армия, двигающаяся на юг, явится вовремя, чтобы прикрыть Сечь от царских войск{3}.
Не очень спокоен был Петр I в это критическое время относительно турок, и уже в августе 1708 т. посол Петр Толстой объявил двум наиболее важным сановникам в Константинополе - шифлату и муфтию, что они будут получать отныне ежегодно от двух до пяти тысяч червонцев. Петр беспокоился неспроста, потому что Толстой на всякий случай объявил обоим подкупленным сановникам, что "выдача начнется лишь с 1 января 1709 года... - ибо в октябре или ноябре обнаружится турецкое намерение. Они довольны, и так мир! Только непременно нужно прислать деньги в конце декабря, чтобы не пока заться обманщиками и тем не испортить всего дела"{4}.
Ранней весной 1709 г. опасения Петра относительно возможности внезапного выступления Турции были вполне основательны. Из Крыма Селим-гирей всячески торопил султана и великого визиря. Карл XII и Станислав Лещинский прислали султану письма, а Мазепа письмо от себя. В письме гетман утверждал, что все казаки на его стороне и что если турки не воспользуются удобным случаем и не помогут казакам освободиться от власти Москвы и стать свободным народом и прочной преградой между Москвой и Турцией, то им придется позднее считаться с видами России на покорение Крыма.
Все это повлияло на Порту, и уже были отданы приказы об отправлении морских сил в Черное море, а сухопутного отряда - к Вендорам, по направлению к русской границе. Об этом доносит австрийский посол Тальман из Константинополя в Вену. Донесение Тальмана помечено 18 июля 1709 г.{5} А ровно за десять дней до того, 8 июля (нов. ст.), произошла Полтавская битва, о которой Тальман еще не знал, и вопрос о выступлении Турции был снят с очереди.
Нордберг рассказывает о письме, об "ответе" крымского хана, якобы полученном Мазепой непосредственно от хана. И эту явную выдумку самого Мазепы повторяет Нордберг, который верил всему, о чем повествовал гетман в шведской ставке, желая поддержать свой шатающийся авторитет среди шведских генералов. А вслед за Нордбергом эту же версию пресерьезно принимает и Костомаров, даже не потрудившийся вдуматься в самую формулировку мнимого письма крымского хана: "он желал, чтобы они (запорожцы. -Е. Т.) оставались связанными с Мазепой"{6}. Тут каждое слово кричит о том, что оно сочинено Мазепой. Во всяком случае эта проделка вполне удалась: кошевой Константин Гордиенко убедил запорожцев, что если они перейдут к шведскому королю, то Москве их не достать: с севера на юг к ним приближается шведский король, а с юга на север к ним придет на помощь крымский хан.
Еще в середине января Меншиков отправлял к Петру делегацию "послов запорожских" и советовал царю "милостиво их принять"{7}.
Но, кроме пустых речей и проволочки времени, от этой делегации ничего не получилось. Князь А. Вяземский доносил 23 февраля Меншикову, что приказ не допускать запорожцев до соединения с шведами и "заграждать от неприятеля запорожцев" трудно исполним. "Неприятельские люди" приближаются к Полтаве, а другие шведские отряды, которые стояли около Камышина и Лохвицы, тоже стягиваются к Полтаве, и русским войскам, стоящим между Пселом и Ворсклой, невозможно было вследствие слишком трудных переправ отправиться к Переволочной. А между тем сделать это было нужно, так как "оные запорожцы любо какое злое намерение имеют" и могут уйти за Днепр. Русские начальники отрядов, бывших между Ворсклой и Пселом, очень хотели к концу февраля подтянуть к себе поближе тех запорожцев, которые им казались более надежными, писали к Шугайлу на Переволочную и к "полковнику запорожскому Нестолею" (он же Нестулай), но что-то "еще на оные письма отповеди от них не прислано"{8}.
Шведы шли из Лохвицы к берегу реки Псел, через которую и переправились у села Савинцы, несмотря на громадный разлив реки, "с великой трудностью". Но как только шведы переправились, так сейчас же это отразилось на "верных" запорожцах. Нестулей, который сначала не отвечал на пригласительные письма миргородского полковника Даниила Апостола, а потом ответил, изъявив желание поступить вместе "с товариством" на царскую службу, вдруг, "незнамо для каких причин потревожившися", написал Апостолу, что получил указ от кошевого и "с товариством повернулся до Переволочной, и так все назад запорожцы с Нестулеем пошли до Кобыляк". Даниил Апостол немедля уведомил об этой подозрительной истории Шереметева и Меншикова, а сам послал к Нестулею нарочных людей с письмом, требуя объяснения, "для чего оные запорожцы" вернулись{9}.
Приверженцы Гордиенко в Запорожье сделали этот роковой для себя шаг и послали депутацию к королю Карлу XII, а затем двинули и первую подмогу: 2 тыс. человек перешли Ворсклу и напали 17 марта 1709 г. на русский отряд драгун, стоявший вблизи Кобеляк, а затем на довольно большой отряд бригадира Кэмпбела, который и разбили. Все эти дела запорожцев, от их перехода в шведский лагерь и вплоть до Полтавы, т. е. с середины марта по 27 июня 1708 г., нам известны главным образом (но не исключительно) по двум штабным летописцам Карла XII, по Адлерфельду и Нордбергу, для которых в свою очередь главным осведомителем был все тот же Мазепа, которому выгодно и даже нужно было безмерно преувеличивать волшебные подвиги удалых запорожцев. А если Мазепа случайно и не всюду лгал, то за него это делал кошевой Гордиенко, самохвал и авантюрист, которому тоже необходимо было отличиться перед новыми господами. К числу таких хвастливых военно-охотничьих фантазий относится, например, известие, что первый успех запорожцев так их приободрил, что их мигом стало уже не 2 тыс. и даже не 8, а 15! Следует заметить, что после этих первых порывов в Сечи наступила некоторая разноголосица, и хотя большинство осталось у Карла, но временно меньшинство добилось смены Гордиенко и выбрало нового кошевого. Это был не первый и не последний из внезапных переворотов в Сечи в это тревожное время.
По всей длинной линии русских войск от Белгорода к Ахтырке, к Сорочинцам, к Попонному русские передовые посты зорко несли караульную службу. Коротенькие известия, там и сям попадающиеся в документах, напоминают об этой трудной и очень оперативно проводимой службе дозорщиков и пикетов. То неприятель многократно и безуспешно отправляет партии из Котельвы к Ахтырке, которую уже к 1 февраля русские привели в доброе состояние и "крепили город со всяким поспешением"{10}. То русские конники в середине февраля своими частыми нападениями заставляют шведов убраться подальше от Попонного, от Карца, от Острога и генерал Инфлант с торжеством заявляет: "Неприятельские люди разложились было близ сих мест и милостию божией чрез мои частые партии из сих мест утекают"{11} . To русским удается расстрелять из пушек лазутчиков-драгун, подосланных "по указу королевскому для осматривания фортеций города Сорочинец"{12}.
В Белгороде, а с начала марта в Харькове, находился Меншиков, на ответственности которого лежало наблюдение за главной массой шведской армии, постепенно сосредоточивавшейся в Опошне{13}.
27 февраля 1709 г. к русским в местечке Ахтырка явился казак Федор Животопшинский, бежавший из шведского лагеря в Опошне. Он сообщил, что ему удалось подслушать разговор поляков о том, как Мазепа жалуется на большие потери: "...посылали-де они партию, до Полтавы из местечка Опошни человек со сто назад тому будет дпей с пять. И тое партию под Полтавою московское войско всех порубило, только из той партии приехало к ним три человека. И на другой день посылали другую партию 500 человек и тех такожде под Полтавою всех до одного порубили".
Поляки передавали также, что король и Мазепа хотят идти к Полтаве со всем войском и будто бы шведы сказали: "Хотя там все погинем, а будем доставать Полтаву". Казак утверждал, что в самой Опошне стоит отряд в 8 тыс. человек шведов, поляков и волохов, конных и пеших. Но при них всего три пушки. Остальная же армия разбросана по деревням и по лесу, в полумиле и больше от Опошни. Но так как в провианте и в фураже имеют великую нужду, то посылают на поиски мили за две и за три{14}.
Два вопроса беспокоили русское командование в это время, когда становилось окончательно ясно, что шведы из Опошни пойдут прямо на Полтаву: во-первых, каково настроение в Полтаве и, во-вторых, как избавиться от явно готовящего измену и агитирующего в пользу измены кошевого Гордиенко.
25 февраля Меншиков доносит Петру о капитане Теплицком, который ездил в Полтаву и "тамошнее поведение хорошо высмотрел".
Тот же Теплицкий побывал с запорожцами (очевидно, антимазепинцами) у полковника Миргородского, на которого Меншиков возлагает очень большие, но нарочито неясно выражаемые надежды. Оказывается, что "оный полковник старается о кошевом, чтоб как мочно против наших пунктов способный промысл учинить, и надеется при помощи божий от него такого действия вскоре что дай милостивый боже".
Очевидно, речь идет о достижении безусловно необходимой цели: низвержении изменника Гордиенко и избрании в Запорожской Сечи нового кошевого.
Известия, привезенные капитаном Теплицким, показались Меншикому настолько важными, что он отправил капитана немедленно к Петру: "о чем обязательно извольте выразуметь от него, господина капитана"{15}.
Но Петр, по-видимому, не очень рассчитывал на низвержение Константина Гордиенко и перемену политического настроения среди части запорожцев. Еще 25 февраля Петр послал Меншикову "подтвердительный указ" об отправлении в Каменный Затон трех пехотных полков. Эти полки должны были сосредоточиться в Киеве и затем отправиться плавнями до Каменного Затона.