Страница:
В послесловии к статье "Свидание с Байроном в Генуе. Отрывок из "Путешествия в Италию" Ж.—Ж.Кульмана (Coulmann)", опубликованной в 1827 г. "Московским телеграфом", содержится ставшая традиционной мысль, что "никто лучше Мура не может сблизить нас с Байроном"33. Публикация статьи, рассказывающей о знакомстве автора-путешественника с Байроном в Италии в 1823 г., сопровождалась разъяснениями, автором которых, по указанию М.И.Гиллельсона со ссылкой на запись С.Д.Полторацкого34, был П.А.Вяземский, сокрушавшийся по поводу утраты ценнейших дневниковых записей Байрона: "В характере и в жизни Байрона много психологических загадок. Для сокращения времени и облегчения труда стали их разгадывать клеветою. Решение прекрасной задачи предлежит будущему жизнеописателю и судье Байрона. Как не вспомнить при сем и не пожалеть об утрате собственноручных Записок Байрона! Сколько погибло <…> с ними ключей к любопытным тайнам!"34. В сопровождавшей статью публикации письма А.—Л.Беллок, написанного специально для "Московского телеграфа" 29 января 1826 г., содержались сведения относительно начала работы Мура над записками о Байроне, причем автор письма и сама до конца не знала, о чем идет речь – о переработке утраченного байроновского дневника или о создании Томасом Муром оригинального произведения о друге: "Думаю, что сочинение, которое наилучше представит нам полное изображение жизни и характера лорда Байрона, еще у нас впереди. Г-н Томас Мур <…> имеет еще в руках любопытные рукописи <…>. Говорит ли он об отрывках из знаменитых Записок, коих утайка возбудила в Англии столь сильное негодование против друга, коему были они вверены? Другие ли то бумаги, отданные г-ну Муру прежде или после смерти лорда Байрона? Я решить не могу"35.
В 1827 г. "Московский телеграф" вновь проводил мысль о триумвирате поэтов, впервые озвученную в русской периодике начала 1820-х гг. Автор анонимной статьи "Биографии знаменитых современников", опубликованной в № 23 журнала, сообщал, что англичане включают Мура "в триумвират новейших поэтов британских с Байроном и В.Скоттом"36. Выражая сожаление относительно того, что в России нельзя до конца понять, с каким восхищением принимают англичане каждое новое произведение Томаса Мура, автор "Московского телеграфа" перечислял далее заслуги ирландского барда в области стилистики, а также в плане совершенствования метрико-ритмической, звуковой и синтаксической организации стиха: "Он язвителен в сатире, нежен и сладостен в песне; поэмы его есть сокровище из вечных садов Востока. Прибавим, что Мур есть лучший стихотворец английский: он довел до высшей степени совершенства английскую версификацию; английские критики сознаются, что ни один из английских стихотворцев со времен Чаусера не оказал столько заслуг английской словесности в этом отношении"37. Как видим, в статье усматривается преемственная связь Томаса Мура с родоначальником общеанглийского литературного языка и национального стихосложения, автором "Кентерберийских рассказов" и поэмы "Троил и Хризеида" Джефри Чосером, творчество которого заложило в XIV веке мощные гуманистические традиции.
В "Обозрении русской словесности за 1829 год" И.В.Киреевский называл Мура в числе наиболее значимых для современной ему российской читательской аудитории западноевропейских писателей, наряду с И.—В.Гете, Ф.Шиллером, У.Шекспиром, Дж.—Г.Байроном и А.Мицкевичем. По признанию критика, "любовь к Муру принадлежит к тем же странностям нашего литературного вкуса, которые прежде были причиною безусловного обожания Ламартина"38. Впрочем, далеко не все разделяли мнение И.В.Киреевского, о чем можно судить по ответной реплике Кс. А.Полевого в "Московском телеграфе": "Но где это видит г. критик? Где у нас любовь к Муру? Ламартин был у нас терзаем бездарными переводчиками, но разве это значит обожание?"39. В словах Кс. А.Полевого заключено внутреннее противоречие: обращение к творчеству Мура множества второстепенных литераторов, "бездарных переводчиков" является, пожалуй, самым очевидным свидетельством его популярности, носившей не элитный, а массовый характер. Мур постоянно привлекал внимание Кс. А.Полевого, о чем свидетельствуют упоминания его имени в самых разнообразных контекстах. Так, в шутливом письме С.А.Соболевскому Кс. А.Полевой проводил параллель между Муром и А.С.Пушкиным: "My dear lord! В России есть стихотворец, род нашего Байрона с примесью Мура, Пушкин. Он вздумал описать в прозе похождения великого разбойника Пугачева; вероятно, это что-нибудь в роде наших историй о Робин Гуде"40. В воспоминаниях о своем брате Н.А.Полевом критик упоминал о восторге, "с каким читали в 20–30-е годы бессмертные создания великих современных писателей – Байрона, Вальтер Скотта, Гете, Томаса Мура"41. Таким образом, суждения Кс. А.Полевого о Томасе Муре отличались полярностью, носили подчас взаимоисключающий характер.
II
III
В 1827 г. "Московский телеграф" вновь проводил мысль о триумвирате поэтов, впервые озвученную в русской периодике начала 1820-х гг. Автор анонимной статьи "Биографии знаменитых современников", опубликованной в № 23 журнала, сообщал, что англичане включают Мура "в триумвират новейших поэтов британских с Байроном и В.Скоттом"36. Выражая сожаление относительно того, что в России нельзя до конца понять, с каким восхищением принимают англичане каждое новое произведение Томаса Мура, автор "Московского телеграфа" перечислял далее заслуги ирландского барда в области стилистики, а также в плане совершенствования метрико-ритмической, звуковой и синтаксической организации стиха: "Он язвителен в сатире, нежен и сладостен в песне; поэмы его есть сокровище из вечных садов Востока. Прибавим, что Мур есть лучший стихотворец английский: он довел до высшей степени совершенства английскую версификацию; английские критики сознаются, что ни один из английских стихотворцев со времен Чаусера не оказал столько заслуг английской словесности в этом отношении"37. Как видим, в статье усматривается преемственная связь Томаса Мура с родоначальником общеанглийского литературного языка и национального стихосложения, автором "Кентерберийских рассказов" и поэмы "Троил и Хризеида" Джефри Чосером, творчество которого заложило в XIV веке мощные гуманистические традиции.
В "Обозрении русской словесности за 1829 год" И.В.Киреевский называл Мура в числе наиболее значимых для современной ему российской читательской аудитории западноевропейских писателей, наряду с И.—В.Гете, Ф.Шиллером, У.Шекспиром, Дж.—Г.Байроном и А.Мицкевичем. По признанию критика, "любовь к Муру принадлежит к тем же странностям нашего литературного вкуса, которые прежде были причиною безусловного обожания Ламартина"38. Впрочем, далеко не все разделяли мнение И.В.Киреевского, о чем можно судить по ответной реплике Кс. А.Полевого в "Московском телеграфе": "Но где это видит г. критик? Где у нас любовь к Муру? Ламартин был у нас терзаем бездарными переводчиками, но разве это значит обожание?"39. В словах Кс. А.Полевого заключено внутреннее противоречие: обращение к творчеству Мура множества второстепенных литераторов, "бездарных переводчиков" является, пожалуй, самым очевидным свидетельством его популярности, носившей не элитный, а массовый характер. Мур постоянно привлекал внимание Кс. А.Полевого, о чем свидетельствуют упоминания его имени в самых разнообразных контекстах. Так, в шутливом письме С.А.Соболевскому Кс. А.Полевой проводил параллель между Муром и А.С.Пушкиным: "My dear lord! В России есть стихотворец, род нашего Байрона с примесью Мура, Пушкин. Он вздумал описать в прозе похождения великого разбойника Пугачева; вероятно, это что-нибудь в роде наших историй о Робин Гуде"40. В воспоминаниях о своем брате Н.А.Полевом критик упоминал о восторге, "с каким читали в 20–30-е годы бессмертные создания великих современных писателей – Байрона, Вальтер Скотта, Гете, Томаса Мура"41. Таким образом, суждения Кс. А.Полевого о Томасе Муре отличались полярностью, носили подчас взаимоисключающий характер.
II
Если до 1830 г. творчество Мура привлекало больше внимание переводчиков, нежели критиков, то после публикации мемуаров о Байроне это соотношение кардинально изменилось, – ирландский бард стал упоминаться в многочисленнейших мелких заметках в русской периодике. Указанные заметки вряд ли могли претендовать на глубокий анализ литературного творчества Мура, однако они выполняли иную, не менее значимую функцию, давая читателям общее представление о многообразии творческих интересов Мура, его дружеских контактах, его месте в истории английской литературы и культуры и т. д.
В одном из своих первых номеров в 1830 г. "Литературная газета" известила, что "в половине истекшего января изданы в Лондоне Томасом Муром давно ожиданные письма и дневные записки лорда Байрона с подробностями его жизни" и что "собрание сие посвящено Вальтеру Скотту"42. Вскоре о выходе лондонского издания известил российскую публику и "Вестник Европы"43. Наблюдая широкий общественный интерес к книге Томаса Мура, А.—Л.Беллок незамедлительно начала ее перевод на французский язык, печатавшийся отдельными выпусками. Уже в марте 1830 г. "Литературная газета" перепечатала из французского журнала рецензию на первый выпуск перевода ("Memoires de lord Byron, publies par Th.Moore, traduits de l’anglais par M-me Louise Sw. Belloc.
– Premiere divraison. – Paris, 1830), открывающуюся словами о несомненной пользе мемуаров Мура о Байроне, разъясняющих "нам все подробности богатой приключениями жизни славнейшего из поэтов нашего времени и служащих к изречению беспристрастного суда о его характере"44. На публикацию книги Томаса Мура в переводе А.—Л.Беллок отозвалась и французская петербургская газета "Le Furet"45. "Северная пчела", в отличие от "Литературной газеты" и "Le Furet", откликнулась на выход этой книги лишь короткой информативной заметкой: "Записки (Memoirs) лорда Байрона, изданные Томасом Муром, уже вышли в Париже на французском языке и возбуждают всеобщее внимание. Сколько можем судить по отрывкам, записки исполнены оригинальных мыслей и вполне обнаруживают характер великого поэта, произведшего тьму пигмеев-подражателей у всех народов. Теперь для этих доморощенных Байронов открывается новое поприще подражания – странностям великого мужа!"46.
Публикация английского и французского изданий книги Томаса Мура о Байроне вызвала и обывательские пересуды в российской прессе. Так, газета "Бабочка" в феврале 1830 г. сообщала, что "английский поэт Томас Мур получил за биографию лорда Байрона 75000 талеров"47. По информации той же газеты, увидевшей свет в мае 1830 г., леди Байрон намеревалась "печатать опровержение на записки мужа ее, изданные Муром"48. Подобные сообщения можно воспринимать в качестве незначительных информационных поводов, позволявших вернуться к разговору о мемуарной книге Мура.
Сопоставления Байрона и Томаса Мура, двух наиболее популярных английских поэтов современности, получивших в России прижизненную славу, были вполне закономерны для критики, однако постепенно усиливалась тенденция выявления принципиальных отличий между двумя поэтами, при этом в творениях Мура акцентировались наиболее понятные читателю-романтику аспекты, в то время как ирландский бард все больше отходил как от романтических канонов, так и от традиционных читательских пристрастий. Наглядным свидетельством сказанному служит дважды переведенная в России статья французского романтика Карла Нодье "Байрон и Томас Мур", увидевшая свет сначала в "Литературной газете" в 1831 г., а затем, в 1833 г., в "Литературных листках", прибавлении к "Одесскому вестнику"47. Проводя критическую параллель между Байроном и Томасом Муром, Ш.Нодье писал, что "они припоминают собою тех двух серафимов Клопштока, порожденных единою мыслью творца, которые разлучились однажды, но на вечность, в день возмущения сатаны"48. Контрастный показ двух великих писателей сочетается у французского автора с их образно-оценочными характеристиками, данными с определенной исторической дистанции, с учетом наметившегося завершения бурного процесса активного включения творческих находок Мура в текущий литературный процесс многих стран, в том числе Франции и России. Впрочем, для представителей русского романтизма, уже явившего миру собственные поэтические образцы, суждения Ш.Нодье вряд ли могли казаться убедительными, о чем свидетельствует комментарий издателя "Литературной газеты" к осуществленной публикации: "Статья сия помещается здесь как образец остроумных парадоксов замысловатого писателя Карла Нодье. Во всех его мнениях более блеску, нежели истины: так и в этом сравнении Байрона и Мура. Теперь уже трудно кого-либо увлечь парадоксами"49. В сознании издателя "Литературной газеты" фигуры двух английских поэтов не могли стоять рядом, – настолько сильны были различия между ними, проявившиеся как в жизни, так и в литературном творчестве.
Переводы произведений Томаса Мура на русский язык, в большинстве своем, вызывали критические замечания в отечественной прессе. "Лалла Рук", эта очаровательная поэма Т.Мура, общипанная, сокращенная, является порусски на <…> маленьких страничках плохой прозы"50, – так характеризовал "Московский телеграф" первое отдельное издание русского перевода "Лалла Рук", вышедшее в 1830 г. В том же году "Вестник Европы" поместил рецензию на новый немецкий стихотворный перевод "Лалла Рук" (Lalla Rook von Th.Moore / Metrisch übersetzt von G.—W.Bueren. – Emden, 1829), в которой утверждалось, что "это самый лучший из немецких переводов знаменитого Томаса Мура"51. Считая, что "поэзия новых времен может похвалиться весьма лишь немногими эпическими поэмами, которые выдержали бы сравнение в достоинстве с "Лалла Рук", творением Томаса Мура"52, автор рецензии проводил параллель между анализируемым произведением и образцами восточной эпики, связанными с именами Низами и Алишера Навои. Попутно осуществлялось и сопоставление Томаса Мура с Байроном, – при этом отмечались кроткость, ясность мысли ирландского барда, а также благополучие его судьбы, столь резко контрастирующее с жизненной трагедией Байрона.
В целом рецензентом "Вестника Европы" был осуществлен достаточно ёмкий анализ отдельных частей "восточной повести" Мура. Так, трагическая история любви Гафеда и Гинды в третьей вставной поэме "Лалла Рук" "Огнепоклонники" (в "Вестнике Европы" – "Чтители огня") изложена с учетом литературной традиции, при этом авторская мысль получает отчетливое выражение: "Гафед есть начальник гебров, последнего останка древле-персидских огнепоклонников, не принявших магометанства. Гинда – дочь арабского эмира Гассана, преследующего гебров между горами. Она любит, не зная того, что ее любезный есть жесточайший враг ее родителю, и она, наконец, долженствует быть свидетельницей его гибели. Это обстоятельство напоминает нам о Ромео и Юлии; но герой повести восточной играет здесь роль двойную – и любовника, и ревностного приверженца своей веры. Борьба между древним учением огнепоклонников и системою магометанства, между древней свободою и деспотизмом, изображена пламенными красками"53. Вместе с тем рецензент "Вестника Европы" отчетливо ощущает отход Мура от исторического правдоподобия, на что, впрочем, указывает крайне осторожно, поскольку анализ текста идет не по английскому оригиналу, а по немецкому переводу: "Одно лишь покажется сомнительным в этой прекрасной картине, именно – терпимость, похожая на что-то слишком новое. Ни аравитянин, ни гебр не могли быть творцами сей повести"54. Как видим, рецензент признает наличие в "Лалла Рук" отпечатка современности, той европейской действительности, в которой каждодневно жил автор "восточной повести".
В№ 8 "Телескопа" за 1831 г. появилась анонимная статья "Перевод стихотворения Козлова на английский язык Томасом Муром", содержавшая наивное утверждение о том, что Томас Мур перевел на английский язык стихотворение И.И.Козлова "Вечерний звон": "…г. Мур, певец Лалла-Руки, <…> теснее соединил союз наших муз с музами Альбиона, освятив будущие труды своих единоземцев собственным переводом некоторых стихотворений русских, в числе коих находим перевод (хотя и не совершенно верный) "Вечернего звона" И.И.Козлова, как бы в дань благодарности за прекрасное усвоение им нашей литературе его "Бессонницы", "Романса" и некоторых "Ирландских мелодий" английского Анакреона"55. Как известно, в случае с "Вечерним звоном" первоисточник вновь был английским – И.И.Козлов перевел стихотворение Томаса Мура "Those evening Bells". Однако наблюдение анонимного автора, писавшего, что "в нынешнее десятилетие преимущественно сказывается готовность иностранцев усваивать себе произведения наших писателей, коими по справедливости и мы гордимся"56, можно признать соответствующим действительности: русская литература, вступившая в новый этап своего развития, способствовала существенному обогащению мирового литературного процесса эпохи романтизма.
В начале 1830-х гг. русская периодика регулярно извещала читателей не только о новых изданиях, но и о творческих планах Томаса Мура. Например, "Северная пчела" сообщила 9 августа 1830 г. о том, что "знаменитый Т.Мур намерен в непродолжительном времени обнародовать биографию короля Георга IV"57. В том же году "Московский телеграф" проинформировал читателей о работе Томаса Мура над книгой, посвященной ирландской истории58. В 1831 г. в "журнале словесности и мод" "Эхо" сообщалось, что "ирландский поэт немедленно издаст в свет сочинения под названием "Жизнь и смерть лорда Эдуарда Фитцджеральда". Лорд сей – один из героев Ирландии последнего века"59.
2 апреля 1833 г. "Русский инвалид" напечатал объявление о выходе романа Томаса Мура "Эпикуреец" в русском переводе А.Савицкого60. Публикация перевода вызвала появление двух рецензий – краткой в "Северной пчеле"61 и подробной переводной в "Московском телеграфе", – автором последней был французский литератор Вильмень. "Известный Вильмень напечатал в одном французском журнале рецензию <…>, с которою мы совершенно согласны. Вот она, почти от слова до слова62, – писал в редакционном пояснении к статье издатель "Московского телеграфа" Н.А.Полевой. Бесспорно, Н.А.Полевому, незадолго перед тем завершившему работу над романом "Клятва при гробе Господнем" (1832), был интересен жанр исторических жизнеописаний, к которому традиционно обращался Томас Мур. Характеризуя "величайший поворот в уме человеческом", обусловленный началом христианской эры, внедрением новой системы ценностей, Вильмень утверждал, что "если есть поэтический предмет по вкусу нашего века, поэтический для размышления и для первого взгляда, то, конечно, это картина христианства прежде политического его водворения, это изображение древнего римского мира и устаревшего его верования, различных его философий и дряхлой его образованности, из среды коей возникает новое преследуемое общество, как будто соединившее в себе всю пылкость деятельности и жизни, оживлявшей некогда свободные государства в Греции и в Италии"63. По мнению Вильменя, сохранившиеся источники, обусловленные деятельностью официальных римских историков, не позволяли автору представить полноценную картину народной жизни, а потому проникновение в повседневность далекой эпохи могло быть осуществлено посредством воображения с учетом методов исторического познания. "Заставьте его обозреть всю действительную и общую жизнь этой эпохи; соберите отовсюду, возьмите у людей, бывших героями, мучениками, ораторами рождавшихся верований, множество черт нравов и страсти; рассмотрите свидетельства языческие в тех изуродованных обломках, которые еще остаются от них"64, – призывал Вильмень, будучи абсолютно уверенным в том, что Муру не удалось сделать глубокого, содержательного противопоставления художественных образов. Воспринимая "Эпикурейца" в качестве "неоконченной мозаики, где вставлены разные частицы древности, собранные из вторых рук", Вильмень высказывает принципиальное неприятие нового труда Томаса Мура: "Имя христианина припоминает идеи строгости и пожертвования; поставим же, для антитезы ему, эпикурейца: это страх как естественно. Прибавим каких-нибудь языческих жрецов, бездельников, которые фиглярят в своих храмах, потом какую-нибудь молодую девушку, христианку, которая умрет мученически, да пустынника в Фиваиде, да какие-нибудь описания, блистающие восточной роскошью. И книга готова. Да, но что узнаете вы из этой книги?"65. Как исторический романист, Мур выглядел слабее многих современников, и потому ему начинали ставить в упрек даже то, чем прежде восхищались, в частности, роскошь восточных описаний: "Он собрал перлы и рубины Индии, уже блиставшие в его "Лалла Рук", и бросил их нам в беспорядке. Неопределенное и великолепное изображение мест и никакого изображения людей; вот его сочинение"66. "Эпикуреец", полный скептицизма, обусловленного авторским восприятием религиозных догм, не получил широкой известности в России во многом по причине переводческих неудач А.Савицкого, во многом исказившего идейно-тематическую основу произведения Мура.
Привлекавшие пристальное внимание переводчиков "Ирландские мелодии" Томаса Мура обращали на себя и внимание критиков, которое, впрочем, было весьма ограниченным и незначительным. Так, "Библиотека для чтения", уведомляя в 1834 г. о выходе английского издания "Избранных ирландских мелодий", явившегося своего рода дополнением к прежним публикациям, вызвавшим широкий резонанс в Европе на рубеже 1810–1820-х гг., признавала, что Томас Мур "нисколько не потерял до сих пор той прелести стиха и воображения, которая делала его столь примечательным даже во время Байрона и подле самого Байрона"67. Традиционно автор "Ирландских мелодий" воспринимался в числе ярких представителей романтического направления в литературе. Так, в статье "Московского телеграфа" "О сочинениях Пушкина" говорилось о "величии поэтического обновления" в Англии, обусловленного "новыми созданиями Муров, Вордсвортов, Сутеев, Краббов, Монтгоммери, Борисов, Колериджей"68. Наряду со сказанным неизменно подчеркивались всеобщее признание и заслуженная известность Томаса Мура: "Редкому стихотворцу доставался в удел столь счастливый литературный жребий, как сему славному английскому поэту. Гений его был рано признан и награжден по достоинству"69.
Как видим, в 1820-е – первой половине 1830-х годов литературное творчество Мура воспринималось в русской критике в едином контексте с наследием его великого друга Дж.—Г.Байрона. Как представитель английской литературы эпохи романтизма Томас Мур не мог обойти в своем творчестве характерных проявлений этого литературного направления, на что также обращала внимание критика. Всплеск критического интереса к Муру и его произведениям, обусловленный выходом в 1830 г. мемуаров о Байроне, постепенно пошел на убыль; уже к середине 1830-х гг. краткие заметки о Муре печатались в русских журналах крайне редко.
В одном из своих первых номеров в 1830 г. "Литературная газета" известила, что "в половине истекшего января изданы в Лондоне Томасом Муром давно ожиданные письма и дневные записки лорда Байрона с подробностями его жизни" и что "собрание сие посвящено Вальтеру Скотту"42. Вскоре о выходе лондонского издания известил российскую публику и "Вестник Европы"43. Наблюдая широкий общественный интерес к книге Томаса Мура, А.—Л.Беллок незамедлительно начала ее перевод на французский язык, печатавшийся отдельными выпусками. Уже в марте 1830 г. "Литературная газета" перепечатала из французского журнала рецензию на первый выпуск перевода ("Memoires de lord Byron, publies par Th.Moore, traduits de l’anglais par M-me Louise Sw. Belloc.
– Premiere divraison. – Paris, 1830), открывающуюся словами о несомненной пользе мемуаров Мура о Байроне, разъясняющих "нам все подробности богатой приключениями жизни славнейшего из поэтов нашего времени и служащих к изречению беспристрастного суда о его характере"44. На публикацию книги Томаса Мура в переводе А.—Л.Беллок отозвалась и французская петербургская газета "Le Furet"45. "Северная пчела", в отличие от "Литературной газеты" и "Le Furet", откликнулась на выход этой книги лишь короткой информативной заметкой: "Записки (Memoirs) лорда Байрона, изданные Томасом Муром, уже вышли в Париже на французском языке и возбуждают всеобщее внимание. Сколько можем судить по отрывкам, записки исполнены оригинальных мыслей и вполне обнаруживают характер великого поэта, произведшего тьму пигмеев-подражателей у всех народов. Теперь для этих доморощенных Байронов открывается новое поприще подражания – странностям великого мужа!"46.
Публикация английского и французского изданий книги Томаса Мура о Байроне вызвала и обывательские пересуды в российской прессе. Так, газета "Бабочка" в феврале 1830 г. сообщала, что "английский поэт Томас Мур получил за биографию лорда Байрона 75000 талеров"47. По информации той же газеты, увидевшей свет в мае 1830 г., леди Байрон намеревалась "печатать опровержение на записки мужа ее, изданные Муром"48. Подобные сообщения можно воспринимать в качестве незначительных информационных поводов, позволявших вернуться к разговору о мемуарной книге Мура.
Сопоставления Байрона и Томаса Мура, двух наиболее популярных английских поэтов современности, получивших в России прижизненную славу, были вполне закономерны для критики, однако постепенно усиливалась тенденция выявления принципиальных отличий между двумя поэтами, при этом в творениях Мура акцентировались наиболее понятные читателю-романтику аспекты, в то время как ирландский бард все больше отходил как от романтических канонов, так и от традиционных читательских пристрастий. Наглядным свидетельством сказанному служит дважды переведенная в России статья французского романтика Карла Нодье "Байрон и Томас Мур", увидевшая свет сначала в "Литературной газете" в 1831 г., а затем, в 1833 г., в "Литературных листках", прибавлении к "Одесскому вестнику"47. Проводя критическую параллель между Байроном и Томасом Муром, Ш.Нодье писал, что "они припоминают собою тех двух серафимов Клопштока, порожденных единою мыслью творца, которые разлучились однажды, но на вечность, в день возмущения сатаны"48. Контрастный показ двух великих писателей сочетается у французского автора с их образно-оценочными характеристиками, данными с определенной исторической дистанции, с учетом наметившегося завершения бурного процесса активного включения творческих находок Мура в текущий литературный процесс многих стран, в том числе Франции и России. Впрочем, для представителей русского романтизма, уже явившего миру собственные поэтические образцы, суждения Ш.Нодье вряд ли могли казаться убедительными, о чем свидетельствует комментарий издателя "Литературной газеты" к осуществленной публикации: "Статья сия помещается здесь как образец остроумных парадоксов замысловатого писателя Карла Нодье. Во всех его мнениях более блеску, нежели истины: так и в этом сравнении Байрона и Мура. Теперь уже трудно кого-либо увлечь парадоксами"49. В сознании издателя "Литературной газеты" фигуры двух английских поэтов не могли стоять рядом, – настолько сильны были различия между ними, проявившиеся как в жизни, так и в литературном творчестве.
Переводы произведений Томаса Мура на русский язык, в большинстве своем, вызывали критические замечания в отечественной прессе. "Лалла Рук", эта очаровательная поэма Т.Мура, общипанная, сокращенная, является порусски на <…> маленьких страничках плохой прозы"50, – так характеризовал "Московский телеграф" первое отдельное издание русского перевода "Лалла Рук", вышедшее в 1830 г. В том же году "Вестник Европы" поместил рецензию на новый немецкий стихотворный перевод "Лалла Рук" (Lalla Rook von Th.Moore / Metrisch übersetzt von G.—W.Bueren. – Emden, 1829), в которой утверждалось, что "это самый лучший из немецких переводов знаменитого Томаса Мура"51. Считая, что "поэзия новых времен может похвалиться весьма лишь немногими эпическими поэмами, которые выдержали бы сравнение в достоинстве с "Лалла Рук", творением Томаса Мура"52, автор рецензии проводил параллель между анализируемым произведением и образцами восточной эпики, связанными с именами Низами и Алишера Навои. Попутно осуществлялось и сопоставление Томаса Мура с Байроном, – при этом отмечались кроткость, ясность мысли ирландского барда, а также благополучие его судьбы, столь резко контрастирующее с жизненной трагедией Байрона.
В целом рецензентом "Вестника Европы" был осуществлен достаточно ёмкий анализ отдельных частей "восточной повести" Мура. Так, трагическая история любви Гафеда и Гинды в третьей вставной поэме "Лалла Рук" "Огнепоклонники" (в "Вестнике Европы" – "Чтители огня") изложена с учетом литературной традиции, при этом авторская мысль получает отчетливое выражение: "Гафед есть начальник гебров, последнего останка древле-персидских огнепоклонников, не принявших магометанства. Гинда – дочь арабского эмира Гассана, преследующего гебров между горами. Она любит, не зная того, что ее любезный есть жесточайший враг ее родителю, и она, наконец, долженствует быть свидетельницей его гибели. Это обстоятельство напоминает нам о Ромео и Юлии; но герой повести восточной играет здесь роль двойную – и любовника, и ревностного приверженца своей веры. Борьба между древним учением огнепоклонников и системою магометанства, между древней свободою и деспотизмом, изображена пламенными красками"53. Вместе с тем рецензент "Вестника Европы" отчетливо ощущает отход Мура от исторического правдоподобия, на что, впрочем, указывает крайне осторожно, поскольку анализ текста идет не по английскому оригиналу, а по немецкому переводу: "Одно лишь покажется сомнительным в этой прекрасной картине, именно – терпимость, похожая на что-то слишком новое. Ни аравитянин, ни гебр не могли быть творцами сей повести"54. Как видим, рецензент признает наличие в "Лалла Рук" отпечатка современности, той европейской действительности, в которой каждодневно жил автор "восточной повести".
В№ 8 "Телескопа" за 1831 г. появилась анонимная статья "Перевод стихотворения Козлова на английский язык Томасом Муром", содержавшая наивное утверждение о том, что Томас Мур перевел на английский язык стихотворение И.И.Козлова "Вечерний звон": "…г. Мур, певец Лалла-Руки, <…> теснее соединил союз наших муз с музами Альбиона, освятив будущие труды своих единоземцев собственным переводом некоторых стихотворений русских, в числе коих находим перевод (хотя и не совершенно верный) "Вечернего звона" И.И.Козлова, как бы в дань благодарности за прекрасное усвоение им нашей литературе его "Бессонницы", "Романса" и некоторых "Ирландских мелодий" английского Анакреона"55. Как известно, в случае с "Вечерним звоном" первоисточник вновь был английским – И.И.Козлов перевел стихотворение Томаса Мура "Those evening Bells". Однако наблюдение анонимного автора, писавшего, что "в нынешнее десятилетие преимущественно сказывается готовность иностранцев усваивать себе произведения наших писателей, коими по справедливости и мы гордимся"56, можно признать соответствующим действительности: русская литература, вступившая в новый этап своего развития, способствовала существенному обогащению мирового литературного процесса эпохи романтизма.
В начале 1830-х гг. русская периодика регулярно извещала читателей не только о новых изданиях, но и о творческих планах Томаса Мура. Например, "Северная пчела" сообщила 9 августа 1830 г. о том, что "знаменитый Т.Мур намерен в непродолжительном времени обнародовать биографию короля Георга IV"57. В том же году "Московский телеграф" проинформировал читателей о работе Томаса Мура над книгой, посвященной ирландской истории58. В 1831 г. в "журнале словесности и мод" "Эхо" сообщалось, что "ирландский поэт немедленно издаст в свет сочинения под названием "Жизнь и смерть лорда Эдуарда Фитцджеральда". Лорд сей – один из героев Ирландии последнего века"59.
2 апреля 1833 г. "Русский инвалид" напечатал объявление о выходе романа Томаса Мура "Эпикуреец" в русском переводе А.Савицкого60. Публикация перевода вызвала появление двух рецензий – краткой в "Северной пчеле"61 и подробной переводной в "Московском телеграфе", – автором последней был французский литератор Вильмень. "Известный Вильмень напечатал в одном французском журнале рецензию <…>, с которою мы совершенно согласны. Вот она, почти от слова до слова62, – писал в редакционном пояснении к статье издатель "Московского телеграфа" Н.А.Полевой. Бесспорно, Н.А.Полевому, незадолго перед тем завершившему работу над романом "Клятва при гробе Господнем" (1832), был интересен жанр исторических жизнеописаний, к которому традиционно обращался Томас Мур. Характеризуя "величайший поворот в уме человеческом", обусловленный началом христианской эры, внедрением новой системы ценностей, Вильмень утверждал, что "если есть поэтический предмет по вкусу нашего века, поэтический для размышления и для первого взгляда, то, конечно, это картина христианства прежде политического его водворения, это изображение древнего римского мира и устаревшего его верования, различных его философий и дряхлой его образованности, из среды коей возникает новое преследуемое общество, как будто соединившее в себе всю пылкость деятельности и жизни, оживлявшей некогда свободные государства в Греции и в Италии"63. По мнению Вильменя, сохранившиеся источники, обусловленные деятельностью официальных римских историков, не позволяли автору представить полноценную картину народной жизни, а потому проникновение в повседневность далекой эпохи могло быть осуществлено посредством воображения с учетом методов исторического познания. "Заставьте его обозреть всю действительную и общую жизнь этой эпохи; соберите отовсюду, возьмите у людей, бывших героями, мучениками, ораторами рождавшихся верований, множество черт нравов и страсти; рассмотрите свидетельства языческие в тех изуродованных обломках, которые еще остаются от них"64, – призывал Вильмень, будучи абсолютно уверенным в том, что Муру не удалось сделать глубокого, содержательного противопоставления художественных образов. Воспринимая "Эпикурейца" в качестве "неоконченной мозаики, где вставлены разные частицы древности, собранные из вторых рук", Вильмень высказывает принципиальное неприятие нового труда Томаса Мура: "Имя христианина припоминает идеи строгости и пожертвования; поставим же, для антитезы ему, эпикурейца: это страх как естественно. Прибавим каких-нибудь языческих жрецов, бездельников, которые фиглярят в своих храмах, потом какую-нибудь молодую девушку, христианку, которая умрет мученически, да пустынника в Фиваиде, да какие-нибудь описания, блистающие восточной роскошью. И книга готова. Да, но что узнаете вы из этой книги?"65. Как исторический романист, Мур выглядел слабее многих современников, и потому ему начинали ставить в упрек даже то, чем прежде восхищались, в частности, роскошь восточных описаний: "Он собрал перлы и рубины Индии, уже блиставшие в его "Лалла Рук", и бросил их нам в беспорядке. Неопределенное и великолепное изображение мест и никакого изображения людей; вот его сочинение"66. "Эпикуреец", полный скептицизма, обусловленного авторским восприятием религиозных догм, не получил широкой известности в России во многом по причине переводческих неудач А.Савицкого, во многом исказившего идейно-тематическую основу произведения Мура.
Привлекавшие пристальное внимание переводчиков "Ирландские мелодии" Томаса Мура обращали на себя и внимание критиков, которое, впрочем, было весьма ограниченным и незначительным. Так, "Библиотека для чтения", уведомляя в 1834 г. о выходе английского издания "Избранных ирландских мелодий", явившегося своего рода дополнением к прежним публикациям, вызвавшим широкий резонанс в Европе на рубеже 1810–1820-х гг., признавала, что Томас Мур "нисколько не потерял до сих пор той прелести стиха и воображения, которая делала его столь примечательным даже во время Байрона и подле самого Байрона"67. Традиционно автор "Ирландских мелодий" воспринимался в числе ярких представителей романтического направления в литературе. Так, в статье "Московского телеграфа" "О сочинениях Пушкина" говорилось о "величии поэтического обновления" в Англии, обусловленного "новыми созданиями Муров, Вордсвортов, Сутеев, Краббов, Монтгоммери, Борисов, Колериджей"68. Наряду со сказанным неизменно подчеркивались всеобщее признание и заслуженная известность Томаса Мура: "Редкому стихотворцу доставался в удел столь счастливый литературный жребий, как сему славному английскому поэту. Гений его был рано признан и награжден по достоинству"69.
Как видим, в 1820-е – первой половине 1830-х годов литературное творчество Мура воспринималось в русской критике в едином контексте с наследием его великого друга Дж.—Г.Байрона. Как представитель английской литературы эпохи романтизма Томас Мур не мог обойти в своем творчестве характерных проявлений этого литературного направления, на что также обращала внимание критика. Всплеск критического интереса к Муру и его произведениям, обусловленный выходом в 1830 г. мемуаров о Байроне, постепенно пошел на убыль; уже к середине 1830-х гг. краткие заметки о Муре печатались в русских журналах крайне редко.
III
Опыт осмысления творчества Томаса Мура русской критикой конца 1830х –1840-х гг. в целом можно признать незначительным, однако на общем фоне выделяется ряд публикаций, заслуживающих особого рассмотрения. В "Чтениях о новейшей изящной словесности" в 1835 г. Д.О.Вольф отмечал эрудицию Мура-художника: "…он обладает чрезвычайным, изумительным запасом знаний, и этот запас отнюдь не во вред ему; как от прикосновения Мидаса всё превращалось пред ним в золото, так пред этим истым поэтом – всё служит поэзии"70. Среди характерных черт поэзии Мура Д.О.Вольф отмечал нежность, искренность, насыщенность яркими красками. Однако не все произведения Томаса Мура получили высокую оценку Д.О.Вольфа. Так, "Любовь ангелов", хотя и наполнена характерными для творчества Томаса Мура художественными деталями, однако заметно уступает "Лалла Рук" "как по внешнему, так и по внутреннему богатству", поскольку при создании поэмы автор "не совсем был самовластным владыкою своего предмета", – в результате "Любви ангелов" "не достает истинной самодействующей силы", а чувствования падших ангелов в ней "слишком отзываются нынешним веком и, следовательно, ложны, неестественны"71.
Взгляды В.Г.Белинского на творчество Томаса Мура трансформировались вместе с отношением к ирландскому барду в русском обществе. В ранних статьях В.Г.Белинский неизменно называл Мура рядом с Байроном в числе лиц, добившихся наибольшего расцвета английской литературы: "После громадного гения Байрона блестят могучие и роскошные таланты Мура, Уордсуорта, Сутея"72; "Лирическая поэзия достигла высшего развития в лице Байрона, Томаса Мура, Вордсворта и других"73. Причисляя поэмы Мура к "богатейшей сокровищнице лирической поэзии"74, Белинский вместе с тем решительно не обращал внимания на лирические циклы ирландского барда, в том числе и вызвавшие множество русских переводов "Ирландские мелодии". Впоследствии отношение Белинского к поэмам Мура стало сдержанным, а характерный ориентальный колорит, отмечавшийся ранее в числе достоинств произведений ирландского барда, привел русского критика к замечанию относительно "не совсем естественной подделки под восточный романтизм"75.
В№ 1 "Отечественных записок" за 1846 г. в разделе "Биографии знаменитых современников" появилась обширная статья "Сэр Томас Мур", написанная на основе зарубежных источников, остававшихся малодоступными для российской читательской публики. В целом статья имела биографическую направленность и содержала сведения о социальном происхождении поэта, давала подробные описания учебы Томаса Мура у бывшего учителя Р.—Б.Шеридана Сэмюэла Уайта, его участия в домашних театрах, особенностей проведенных в Дублинском университете студенческих лет, а также упоминала о причастности поэта к организации "Объединенные ирландцы". Раскрывая подробности биографии Мура, анонимный автор давал некоторое представление и о своеобразии его художественного творчества: "…имя Мура – одно из самых блистательных литературных имен настоящего века; чрезвычайная гибкость его таланта, упражнявшегося во всех родах поэзии, от анакреонтической оды, элегии, баллады, эпической поэмы до политической сатиры, в которой он некогда приобрел громкий успех, доставила ему, не говоря уже о прозаических его сочинениях, из которых многие весьма замечательны, популярность, основанную на одобрении умов самых разнообразных по направлению"76. Подчеркивая принадлежность творчества Томаса Мура к ирландской литературе, автор "Отечественных записок" подробно характеризовал события ирландской истории конца XIII века, оказавшие существенное влияние на формирование творческих предпочтений поэта.
В 1847 г. в Петербурге была издана учебная книга "Outlines of English literature: for the use of the Imperial Alexander Lyceum"77, автор которой Томас Шоу после получения в Кембриджском университете степени бакалавра гуманитарных наук переехал летом 1840 г. в Россию, где работал сначала учителем английского языка в доме А.И.Васильчикова в Москве, а затем, с начала 1842 г., стал исполнять обязанности адъюнкт-профессора английской словесности в Царскосельском лицее. Предназначая книгу своим ученикам, Томас Шоу обращает их внимание на произведения Мура как "образцы самого изысканного классического английского языка" и тем самым подводит к мысли о необходимости досконального анализа стиля писателя. По наблюдению Л.М.Аринштейн, "первые квалифицированные лекции об английской литературе в русских учебных заведениях", прочитанные признанным знатоком историко-культурного и литературного развития в Англии Томасом Шоу, "немало способствовали интересу к этому предмету в России"78. Учебник, грамотно методически выстроенный на основе лекционного курса, невольно стал этапным событием в изучении творчества Мура: из него заимствовали фактический материал авторы статей о поэте, публиковавшихся в русской периодике в 1850-е гг.; наконец, учебник Томаса Шоу был переиздан в Англии и США, что свидетельствовало о его существенной значимости79.
Взгляды В.Г.Белинского на творчество Томаса Мура трансформировались вместе с отношением к ирландскому барду в русском обществе. В ранних статьях В.Г.Белинский неизменно называл Мура рядом с Байроном в числе лиц, добившихся наибольшего расцвета английской литературы: "После громадного гения Байрона блестят могучие и роскошные таланты Мура, Уордсуорта, Сутея"72; "Лирическая поэзия достигла высшего развития в лице Байрона, Томаса Мура, Вордсворта и других"73. Причисляя поэмы Мура к "богатейшей сокровищнице лирической поэзии"74, Белинский вместе с тем решительно не обращал внимания на лирические циклы ирландского барда, в том числе и вызвавшие множество русских переводов "Ирландские мелодии". Впоследствии отношение Белинского к поэмам Мура стало сдержанным, а характерный ориентальный колорит, отмечавшийся ранее в числе достоинств произведений ирландского барда, привел русского критика к замечанию относительно "не совсем естественной подделки под восточный романтизм"75.
В№ 1 "Отечественных записок" за 1846 г. в разделе "Биографии знаменитых современников" появилась обширная статья "Сэр Томас Мур", написанная на основе зарубежных источников, остававшихся малодоступными для российской читательской публики. В целом статья имела биографическую направленность и содержала сведения о социальном происхождении поэта, давала подробные описания учебы Томаса Мура у бывшего учителя Р.—Б.Шеридана Сэмюэла Уайта, его участия в домашних театрах, особенностей проведенных в Дублинском университете студенческих лет, а также упоминала о причастности поэта к организации "Объединенные ирландцы". Раскрывая подробности биографии Мура, анонимный автор давал некоторое представление и о своеобразии его художественного творчества: "…имя Мура – одно из самых блистательных литературных имен настоящего века; чрезвычайная гибкость его таланта, упражнявшегося во всех родах поэзии, от анакреонтической оды, элегии, баллады, эпической поэмы до политической сатиры, в которой он некогда приобрел громкий успех, доставила ему, не говоря уже о прозаических его сочинениях, из которых многие весьма замечательны, популярность, основанную на одобрении умов самых разнообразных по направлению"76. Подчеркивая принадлежность творчества Томаса Мура к ирландской литературе, автор "Отечественных записок" подробно характеризовал события ирландской истории конца XIII века, оказавшие существенное влияние на формирование творческих предпочтений поэта.
В 1847 г. в Петербурге была издана учебная книга "Outlines of English literature: for the use of the Imperial Alexander Lyceum"77, автор которой Томас Шоу после получения в Кембриджском университете степени бакалавра гуманитарных наук переехал летом 1840 г. в Россию, где работал сначала учителем английского языка в доме А.И.Васильчикова в Москве, а затем, с начала 1842 г., стал исполнять обязанности адъюнкт-профессора английской словесности в Царскосельском лицее. Предназначая книгу своим ученикам, Томас Шоу обращает их внимание на произведения Мура как "образцы самого изысканного классического английского языка" и тем самым подводит к мысли о необходимости досконального анализа стиля писателя. По наблюдению Л.М.Аринштейн, "первые квалифицированные лекции об английской литературе в русских учебных заведениях", прочитанные признанным знатоком историко-культурного и литературного развития в Англии Томасом Шоу, "немало способствовали интересу к этому предмету в России"78. Учебник, грамотно методически выстроенный на основе лекционного курса, невольно стал этапным событием в изучении творчества Мура: из него заимствовали фактический материал авторы статей о поэте, публиковавшихся в русской периодике в 1850-е гг.; наконец, учебник Томаса Шоу был переиздан в Англии и США, что свидетельствовало о его существенной значимости79.