Страница:
– Я благодарна вам за заботу, – нарушила молчание Ядвига, – но вынуждена отказаться от этого прекрасного подарка.
Даже Полина, которая знала тетю намного лучше, чем отчим, не ожидала такого ответа.
– Но почему, позвольте спросить?! – Румянец отчима сменился бледностью – верный признак того, что тот в бешенстве.
Ядвига пожала плечами:
– На завтрашний вечер у меня другие планы.
– Но ведь все уже решено… гости, фейерверк… Вы не можете! – Отчим не сводил с Ядвиги настойчивого взгляда.
– Кем решено? – поинтересовалась та, поудобнее устраиваясь в своем любимом кресле.
– Ну, я думал… – Отчим терял остатки спокойствия.
– Голубчик, мне очень приятно, что вы думали за меня, – Ядвига рассеянно посмотрела на свою трубку, – но на завтрашний вечер у меня назначена очень важная встреча.
– А отменить или хотя бы отложить эту встречу никак нельзя?
– Никому не под силу отменить встречу со своей судьбой. Запомни это, детка, – Ядвига ласково посмотрела на притихшую Полину. – Не все, но многое за нас уже давным-давно решено, поэтому глупо и бессмысленно противиться неизбежному.
– А откуда ты знаешь, что это неизбежное наступит именно завтра? – спросила Полина. – На картах нагадала, да?
– Карты могут рассказать о многом, но не обо всем. – Ядвига грустно улыбнулась.
– А мне погадаешь? – Полина напрочь забыла, зачем пришла в этот дом.
– Погадаю, но не сейчас.
– Когда?
– Дамы! Дамы! О чем вы говорите?! – вмешался отчим. – Какие встречи?! Какое неизбежное?! Скажите лучше, что мне делать с сотней гостей?!
– Насколько мне помнится, у Поли завтра тоже день рождения, – задумчиво сказала Ядвига. – Вот и сделайте девочке приятное. Катание на санях и фейерверк больше подходят для ее возраста, а не для моего. Кстати, детка, у меня для тебя тоже есть подарок, пойдем-ка…
…Перстень был красив какой-то строгой, невычурной красотой: крупный сапфир в золотой оправе.
– У нас с тобой, детка, глаза нашей прабабки. Их цвет нужно подчеркивать сапфирами. – Ядвига достала перстень из бархатной коробочки, протянула Полине. – Есть еще серьги, но их принято дарить на тридцатилетие. Так что подожди немного, Поля, и у тебя будет гарнитур…
Когда они вернулись в гостиную, отчима на месте не было.
…Только оружие могло вернуть Егору Милославскому хорошее расположение духа. К холодному оружию он испытывал какую-то необъяснимую тягу. У него даже имелась неплохая коллекция кортиков, но она не шла ни в какое сравнение с тем, чем владела Ядвига. Ради возможности видеть эти сокровища, касаться их, ощущать их смертоносную тяжесть Егор был готов сносить любые выходки свояченицы.
Японское оружие тринадцатого – пятнадцатого века! Раритет! А по вине этой самодурки бесценные вещи хранятся как попало, пылятся на открытых полках, тускнеют, ржавеют…
Егор бережно взял в руки масакири-кай – японский двуручный топор, сиротливо стоящий в углу комнаты, которую Ядвига отвела под арсенал. В потемневшем от времени, а может быть, и от пролитой некогда крови металле он увидел свое отражение. Ну до чего же это несправедливо! Видно же, что Ядвиге коллекция не нужна. Она даже не знает, что вот этот боевой металлический веер называется «тэссен», а вот этот нож с изящной костяной рукоятью предназначен для совершения сэппуку. Она не знает и знать не хочет, владеет тем, чем не должна владеть. Она, наверное, даже не в курсе, сколько предметов входит в коллекцию. Если бы он решил взять что-нибудь себе, она бы скорее всего не заметила пропажи. Но ему, Егору Милославскому, не нужно «что-нибудь». Ему необходима вся коллекция, целиком. Когда-нибудь он станет хозяином этих несметных сокровищ. Даже ведьмы не могут жить вечно, а он умеет ждать.
– …Любуетесь?
От неожиданности Егор едва не уронил топор. Точно ведьма! Подкрадывается бесшумно, как кошка!
– Не перестаю восхищаться! – Он вежливо улыбнулся и осторожно поставил масакири-кай на место.
– Не понимаю я мужской страсти к оружию. – Ядвига равнодушно пожала плечами. – Драгоценности куда интереснее.
Она не понимает! Да откуда ей понять такие вещи! Этим нужно жить и дышать, а не понимать…
– Мадам, надеюсь, вы все-таки передумаете и примете мой скромный дар, – Егор посмотрел на Ядвигу едва ли не с мольбой.
– Я не передумаю, – отрезала та и отвернулась.
Вот так-то… Выходит, зря суетился, зря старался угодить. Не нужно этой ведьме ничего, столько сил и денег вылетело в трубу! А еще придется как-то объяснять приглашенным гостям причину, по которой виновница торжества проигнорировала собственный юбилей. Егор бросил на притихшую Полину раздраженный взгляд. Похоже, девчонке повезло: немногие удостаиваются фейерверка на двадцатилетие. Знать бы, чем все обернется, не приглашал бы столько народу.
…Судьба в лице молодого, плохо одетого мужчины бросилась под колеса Ядвигиной машины в день ее пятидесятилетия. Ядвига едва успела вывернуть руль. Даже истошный визг тормозов не заглушил страшный звук падающего – сначала на капот, а потом на обледеневшую дорогу – тела. Она с трудом разжала побелевшие пальцы, толкнула дверцу.
Снаружи было холодно. Чудовищно холодно. Мужчина лежал ничком на дороге. Ядвига не могла видеть его лица. В глаза бросились тонкие, до дыр истертые подошвы ботинок, не по сезону легкое драповое пальто, неестественно вывернутая левая рука, запекшаяся кровь на длинных русых волосах. Ядвига перевернула мужчину на спину и закричала…
…У ее судьбы не было лица. Окровавленное месиво со впаявшимися в истерзанную плоть прядями волос. Ядвигу, многое повидавшую на своем веку, замутило. Она оказалась не готова к такой встрече.
Незнакомец был тяжелым. Ядвиге стоило немалых усилий усадить его на заднее сиденье своей машины. Оставалось решить, что делать дальше. Отвезти к себе домой и вызвать «Скорую»? Нет, слишком долго. «Скорая» может не успеть… Значит, в город, в клинику к Ильинскому. Ильинский – старинный друг и врач от бога. Он обязательно поможет.
Ядвига вела машину так быстро, как не водила никогда в жизни. В этот момент ей не пришло в голову, что в десятом часу вечера Ильинского может не быть на работе. Ее пассажир умирал, и она не могла позволить судьбе свернуть не на ту ветку вероятностей. Предсказанное должно было сбыться…
Ей повезло. Ильинский оказался на месте. Дежурная медсестра едва успела доложить по внутренней связи о странной пациентке, как из-за неплотно прикрытой двери послышались торопливые тяжелые шаги.
– Бог мой, Ядвига! – Ильинский раздраженно отмахнулся от попытавшейся было что-то объяснить медсестры. – Ты ранена? Попала в аварию? Сколько раз я говорил тебе, что нельзя лихачить за рулем?! Откуда кровь? Где болит?
Он заглядывал Ядвиге в глаза, сердито хмурил кустистые брови, а его пальцы быстро и удивительно нежно ощупывали ее лицо, ключицы, руки…
– Переломов нет. – Немного успокоившись, Ильинский встряхнул Ядвигу за плечи. – Ядя, перестань рыдать и объясни мне наконец, что с тобой случилось!
– Не со мной, Марат! – В присутствии огромного, похожего на тюленя Ильинского она наконец смогла взять себя в руки. – Там, в моей машине, человек. Он без сознания и весь в крови. Я сбила его, понимаешь?! Марат, помоги! Он не должен умереть!
На секунду Ильинский замер, закусил седой ус, а в следующее мгновение Ядвига увидела уже совершенно другого человека. Теперь это был не Марат, старый, проверенный временем и самой жизнью друг, а профессор Ильинский, светило с мировым именем, гениальный, деспотичный, энергичный.
Она тихо сидела в углу, наблюдая, как Ильинский делает свое дело. Дежурная медсестра что-то быстро говорила по телефону. Словно из воздуха материализовались санитары с носилками и, подчиняясь нетерпеливому взмаху руки профессора, исчезли за дверью. Происходящее было похоже на сцену из немого кино. Ядвига все видела, но не слышала ни слова.
По телефону теперь с кем-то разговаривал сам Ильинский. А медсестра нервно пританцовывала у распахнутой настежь двери, вглядываясь в темноту и ежась от ворвавшегося внутрь холода. Вернулись санитары. Ядвига бросилась к носилкам. Ее мягко, но решительно оттеснили. Над лежащим на носилках телом склонился Ильинский, буркнул:
– Этого – в операционную, бригада уже моется, – обернулся к Ядвиге: – Подожди в моем кабинете, Анна Ивановна тебя проводит.
Медсестра встрепенулась, бочком, обходя носилки, протиснулась к Ядвиге, холодной ладонью взяла за запястье:
– Пойдемте со мной, прошу вас.
Ядвига думала, что эта безумная ночь не закончится никогда. Если тот человек, ее нечаянная судьба, умрет, ей тоже не жить. Им предсказано быть вместе, а на том или этом свете – не так и важно.
– …Ядвига! Ядя! – кто-то осторожно тряс ее за плечи.
Ядвига открыла глаза – над ней скалой нависал Ильинский. На его лице, тоже словно вырезанном из куска гранита, лежали глубокие тени.
– Марат? – Она попыталась встать.
– Ну, Ядя, – Ильинский устало улыбнулся, – не скажу, что твой пострадавший в полном здравии, но жить он будет – это совершенно точно.
Ядвига вздохнула, прикрыла глаза.
– Значит, на этом свете, – сказала тихо.
– Что – на этом свете?
– Ничего… Это я так… Спасибо тебе, Марат, – она нежно погладила друга по руке. – Ты даже не представляешь, что для меня сделал.
– Ну отчего же не представляю? Очень даже представляю. – Ильинский плюхнулся в соседнее кресло. – Я сделал трепанацию черепа…
– Марат, я прошу тебя, – Ядвига болезненно поморщилась.
– …А хирурги вырезали ему селезенку, наложили пятнадцать швов на лицо. Красавцем ему теперь точно никогда не быть. Ну а перелом руки – это уже так, мелочи…
– Марат, ради всего святого! – Она закрыла лицо руками. – Я и так знаю, как виновата.
– Ты виновата? – Ильинский смотрел на нее как-то странно. – Смею тебя заверить, ты виновата далеко не во всех бедах, случившихся с этим парнем. Скажем так, на твоей совести лишь разорванная селезенка. Но без этого органа вполне можно обойтись, а вот все остальное – это не твоих рук дело.
– Как?!
– А вот так, голубушка! Все вышеперечисленные травмы у нашего подопечного уже имелись до встречи с бампером твоей машины. Я бы даже сказал, что он обязан тебе жизнью. Если бы ты в порыве милосердия не привезла его в больницу, он бы погиб в течение часа, если не от геморрагического шока, так от переохлаждения.
Значит, она не убийца, а спасительница? Неисповедимы твои пути, Господи!
– Хочу курить. – Ядвига откинулась на спинку кресла, просительно посмотрела на Ильинского.
– У меня только сигары, – тот протянул ей инкрустированную серебром деревянную шкатулку.
– Все равно. – Ядвига сосредоточенно смотрела на свои руки, кое-где виднелись бурые пятна засохшей крови.
Они курили молча. Каждый думал о своем. Она о том, что ей теперь делать с этим странным, похожим на насмешку подарком судьбы. Он о том, какая она красивая. А еще о том, что тогда, много лет назад, ему нужно было проявить настойчивость и заставить ее выйти за него замуж. Возможно, у него не сложилась бы блестящая карьера – ведь невозможно, имея в женах такую удивительную женщину, целиком отдаваться работе, – зато у него было бы нечто несоизмеримо большее…
– Могу я его увидеть? – Ядвига нарушила молчание первой.
– Утром. Сейчас бесполезно – он без сознания.
– Уже утро, ну пожалуйста, Марат!
– Позже, – Ильинский нахмурился.
Ему всегда было нелегко говорить «нет» этой женщине. Собственно, никогда раньше ему и не приходилось ей отказывать. Но сейчас… это ее волнение, желание увидеть пострадавшего во что бы то ни стало. Наверное, дело не в ней, дело в нем самом, в том, что он чувствовал в этот момент. А он чувствовал ревность, вязкую и болезненно-острую…
– Ядя, поезжай домой. Выспись, выкури трубку, выпей кофе. Тебе нужно прийти в себя. А к обеду возвращайся. Нет, лучше позвони мне предварительно, вдруг он еще не придет в себя.
– А он придет в себя?
Ильинский пожал плечами, успокаивающе погладил Ядвигу по узкой ладони:
– А куда же он, голубчик, денется? Придет, конечно. Рано или поздно…
В палату интенсивной терапии Ядвига попала лишь к вечеру. Она сидела на неудобном стуле, кутаясь в белый больничный халат, и не отрывала взгляда от человека, лежащего на высокой, похожей на операционный стол кровати. С забинтованным лицом и загипсованной рукой он был похож на мумию. Кажется, он спал. Ядвига боялась пошевелиться – пусть спит, ему нужно много сил. Вдруг мумия вздрогнула, застонала. Ядвига встрепенулась, подалась вперед.
У ее судьбы не было лица, зато у нее были ясные, кристально-прозрачные глаза. Эти глаза смотрели на Ядвигу со смесью тоски и любопытства. Тоски было море, а любопытства – лишь капля.
– Я думал, ты мне примерещилась, – голос был хриплый, чуть слышный. – Черный ангел сменил оперение и стал белым? – Мумия скосила глаза на ее больничный халат.
Ядвига молчала.
– Сними, в черном тебе значительно лучше.
– Как скажешь, – она потянула за тесемки халата.
– Зачем ты меня спасла? – В голосе послышался упрек.
– Так получилось. А что, не нужно было? – Она совсем растерялась и теперь несла всякую чушь.
Мумия заворочалась, послышался скрипучий смех.
– Так получилось! Наверное, считаешь, что совершила благое дело, спасла заблудшую душу?
– Я не знаю.
Она действительно не знала. Не знала, что ответить этому странному, запеленатому в бинты человеку. Не знала, что он хочет от нее услышать.
– Мне больно, – пожаловалась мумия. – Если бы не ты, мне бы уже не было больно, все бы закончилось…
– Прости. – Пальцы запутались в тесемках халата. От острого больничного запаха закружилась голова.
– А ты красивая, – сказала вдруг мумия, в прозрачных глазах загорелся странный огонь.
Ядвига молчала. Ее судьба, полуживая, мучающаяся от боли, сделала ей комплимент, а она, возможно впервые в жизни, не нашлась, что ответить.
– Приходи еще. – Огонек в глазах мумии мигнул и погас.
Ядвига запаниковала, забыв о данном Ильинскому слове «сидеть смирно», вскочила со стула, склонилась над человеком на больничной койке. Долго всматривалась в пропитанные кровью спирали бинтов, пытаясь разглядеть под ними хоть что-нибудь.
– Так ты придешь? – спросил он, не открывая глаз.
Ядвиге показалось, что хриплый голос звучит прямо у нее в голове.
– Я приду. Конечно, приду… – Она поцеловала мумию в бескровные губы и вышла из палаты.
Аристарх был игроком: безнадежным, неисправимым, пудовыми гирями прикованным к карточному столу. У него было два алтаря, два идола – мольберт и карточный стол. Искусство и игра. Белое и черное…
Несколько лет ему удавалось сохранять баланс, но недавно хрупкое равновесие было нарушено. Он «заигрался», наделал долгов. Его картины больше никто не покупал даже за ту смехотворную цену, которую он просил за них. А карточный долг рос как снежный ком.
В тот вечер Аристарх твердо уверовал, что капризная Фортуна наконец примет его сторону. До загородного дома, в котором должна была состояться «большая игра», он добирался автостопом, в кармане не имелось ни гроша, зато внутри жила твердая решимость переломить судьбу.
Ничего не получилось. Это судьба переломила – да чего уж там! – переломала его пополам.
…Его били так долго и так методично, что он перестал ощущать боль. Карточный долг – это святое. А он не сумел отыграться, заплатить по счетам. Он слизывал кровь, сочащуюся из рассеченной губы, и улыбался. Он уже все для себя решил. Он освободится…
Кажется, он потерял сознание, потому что, когда пришел в себя, рядом никого не было – только плотная, как бархат, чернота.
Аристарх шел по хрусткому снегу, падал, поднимался. Где-то близко должно быть шоссе. По нему ездят машины. Только бы хватило сил доползти, встать на ноги, шагнуть под колеса автомобиля, освободиться…
Он дополз и даже смог подняться и сделать шаг навстречу приближающемуся лучу света.
Удар… Скрип тормозов… Боль в животе… Оказывается, он еще способен чувствовать боль.
А потом над ним склонился Черный ангел…
Кажется, ангел плакал…
Аристарх хотел его успокоить, но не смог – провалился в звенящую пустоту…
То, что сразу после выписки Аристарх оказался не в своей богом забытой коммуналке, а в доме Ядвиги, казалось абсолютно естественным. Они оба начинали жизнь с чистого листа. Им даже не пришлось подстраиваться друг под друга. Казалось, они знакомы целую вечность. Они не чувствовали разницы в возрасте. Вернее, Аристарх не чувствовал, а Ядвига старалась об этом не думать…
Им было хорошо вдвоем, но их отношения породили настоящую бурю. Возможно, впервые в жизни родня выразила свое неудовольствие выбором Ядвиги и даже прислала увещевателя в лице Егора Милославского.
Егор приехал рано утром, без предварительного звонка. Ввалился в ее дом с настороженно-озабоченным выражением лица, разговор начал издалека и, лишь выждав двадцать отведенных этикетом минут, перешел к главному. Все сводилось к одному: грех ей, старой перечнице, заводить интрижку с молодым кобелем. Неужели она не понимает, что кобелю этому нужны лишь ее, Ядвиги, сбережения, что он самый обыкновенный альфонс? Надо бы одуматься, пока еще не поздно, потому как общественность ропщет, а на древний род Ясневских легло несмываемое пятно позора. Конечно, все вышесказанное было тщательно упаковано в яркую обертку из иносказаний, но осадок оставило мерзостный.
Ядвига слушала, не перебивая, дымила трубкой и думала о своем. Уже четыре месяца Аристарх не заводит речи о картах – это хорошо, так и должно быть. И картины его стали другими. Были просто талантливыми, а стали гениальными. Или это просто ей, влюбленной женщине, так кажется? Неважно. Надо будет подумать о персональной выставке, поговорить со знающими людьми. Плохо, что упрямец Аристарх отказывается от ее помощи и о протекции даже слышать ничего не хочет. Ладно, с этим она как-нибудь разберется. На днях прилетает Поль Жорден. Помнится, у него своя галерея в Париже… Может, стоит попробовать организовать там выставку? Поль ей не откажет. Да, надо подумать, и Аристарха подготовить. В конце концов, она его ангел-хранитель, она знает, что для него благо…
– …Кстати, графиня Кутепова уполномочила меня пригласить вас, мадам, на благотворительный бал, – вывел Ядвигу из задумчивости бархатный голос Милославского.
– По какому случаю бал? – спросила она рассеянно.
– Все как обычно, – Егор иронично усмехнулся. – Графиня жаждет помочь бедным сироткам.
– Ясно. – Ядвига прислушалась к звукам, доносящимся со второго этажа. Кажется, Аристарх, с шести часов запершийся в своей импровизированной мастерской, наконец решил сделать перерыв.
– Вот здесь два приглашения. – Милославский выложил перед Ядвигой запечатанный конверт. – Но, мадам, надеюсь, вы понимаете, какого круга люди там соберутся? – Он понизил голос до многозначительного шепота. – Ваш э… друг будет чувствовать себя не совсем комфортно в таком обществе.
– …Думаю, вы ошибаетесь. Это общество будет чувствовать себя некомфортно в моем присутствии, – послышался насмешливый голос.
Ядвига едва заметно улыбнулась, наблюдая, как меняется в лице ее незваный гость. Прежнюю доверительную озабоченность сменили растерянность и страх. Неудивительно, он ведь никогда раньше не видел Аристарха…
Тот неспешно спускался по лестнице, вытирая перепачканные краской руки куском ветоши. Как он красив, ее Аристарх! Высокий, широкоплечий, со стянутыми в хвост русыми волосами. И то, что у него нет лица, абсолютно ничего не меняет…
Егор Милославский застыл в немом изумлении. Он был потрясен до такой степени, что даже не озаботился тем, как смешно выглядит в глазах этого ужасного незнакомца с безобразным, исполосованным шрамами лицом.
Господи святы, что же это за чудовище такое?! Как Ядвига может жить с таким монстром?!
– Дорогая, что же ты не предупредила, что у нас гость? – Монстр поцеловал Ядвигу в губы, и Егор вздрогнул от отвращения.
– Не хотела отвлекать тебя по пустякам, – она погладила своего монстра по изуродованной щеке.
Значит, для нее это пустяки… Ведьма!
– Надо было предупредить, – весело сказал монстр и швырнул тряпку, которой недавно вытирал руки, на диван. – Мне не хотелось бы шокировать твоих гостей.
Милославский брезгливо покосился на упавшую в угрожающей близости от него тряпку и вымученно улыбнулся:
– Признаться, я слегка выбит из колеи вашим э… несколько экстравагантным видом.
– Экстравагантным?! – Монстр рассмеялся, обнажая крепкие белые зубы. – Да вы настоящий дипломат. Обычно люди называют меня уродливым, но уж никак не экстравагантным. Ладно, не буду вас нервировать.
На мгновение он отвернулся, а когда снова взглянул на Милославского, тот едва не вскрикнул от неожиданности. Вместо уродливой маски на него смотрело нормальное человеческое лицо. Вернее, не совсем нормальное, даже совсем ненормальное. Высокие скулы, скорбно поджатые бескровные губы, черные провалы вместо глаз…
– Да не волнуйтесь вы так, – сказал монстр насмешливо. – Это всего лишь маска. У меня их тринадцать штук, на все случаи жизни. Не нравится? А хотите, примерю лицо Фредди Крюгера? Правда, оно не слишком сильно отличается от моего собственного…
Его уход больше походил на бесславное бегство, но оставаться под одной крышей с этими сумасшедшими не было никаких сил. Ведьма нашла себе достойную пару…
– Аристарх, – Ядвига с легким укором покачала головой, – ну зачем ты так?
– Он мне не нравится, мерзкий тип. – Аристарх снял маску, зашвырнул ее в дальний угол комнаты, опустился перед Ядвигой на колени, заглянул в глаза. – Я чудовище? – спросил весело.
– Ты чудовище, – сказала она и нежно погладила его по волосам.
– А ты красавица.
– Я красавица.
– И ты меня любишь – вот такого?
– Я люблю тебя вот такого.
Это была их игра. Этот диалог повторялся из дня в день. Они знали наизусть каждое слово.
– Ядвига, выходи за меня замуж. – Аристарх продолжал беспечно улыбаться, но в прозрачных глазах застыло напряженное ожидание.
Это было отступлением от правил. Этого не значилось в сценарии их жизни. Ядвига замерла.
– Я тебя люблю, – сказала тихо. – Я люблю тебя больше жизни, ты знаешь это. И пожалуйста, больше никогда не проси меня выйти за тебя замуж.
– Но почему? – В его голосе слышалось недоумение. – Я тебя люблю. Ты меня любишь. Нам хорошо вместе. Тебя волнует мнение окружающих? Плевать! Пусть весь мир катится к чертям! Или, может быть, у тебя где-то в шкафу припрятан старый, запылившийся от бездействия муж? – Он потерся щекой о ее колени.
– Глупости! – Ядвига вымученно улыбнулась. – Мы с тобой вместе. Никто не может нам помешать. А штамп в паспорте, он ведь ничего не значит.
– Для меня значит, – упрямо возразил Аристарх, и ей очень не понравилось выражение его лица…
Поль Жорден оказался более разговорчивым.
– Я думал, что мне предстоит заняться банальной благотворительностью. Я думал, окажу услугу милой Ядвиге, выставлю в своей галерее парочку картин художника-любителя, но когда я увидел эти картины!.. Ядвига, мне выпала честь явить миру гения! Ты понимаешь, что это значит?
– Известность? – предположила Ядвига.
– Не известность, а слава! – Поль мерил быстрыми шагами гостиничный номер. – Слава и деньги! Видит бог, очень большие деньги! Или я не Поль Жорден. – Он резко остановился, просительно посмотрел на Ядвигу. – Я тебя умоляю, проследи, чтобы он не продал ни одной своей картины здесь, в России. Особенно последние работы. Они бесподобны! Я смотрю на них, и у меня перехватывает дыхание. У меня, человека, повидавшего на своем веку тысячи полотен. Ядвига, он гений! А эта его инфернальная внешность! Все один к одному! Конечно, потребуются определенные финансовые вливания, реклама. Без рекламы сейчас никуда, даже в моем бизнесе. Подключим телевидение, газеты…
– Он не согласится, – возразила Ядвига.
– Он уже согласился! – Поль победно сверкнул очами. – Он будет Аристархом Безликим. Или Многоликим, я пока не решил окончательно. И эти его маски! Это же замечательный рекламный ход! Придумаем какую-нибудь романтическую историю, напечатаем несколько его фотографий до несчастного случая и ни одной – после. Он станет человеком-загадкой. Он будет пленять и интриговать…
Даже Полина, которая знала тетю намного лучше, чем отчим, не ожидала такого ответа.
– Но почему, позвольте спросить?! – Румянец отчима сменился бледностью – верный признак того, что тот в бешенстве.
Ядвига пожала плечами:
– На завтрашний вечер у меня другие планы.
– Но ведь все уже решено… гости, фейерверк… Вы не можете! – Отчим не сводил с Ядвиги настойчивого взгляда.
– Кем решено? – поинтересовалась та, поудобнее устраиваясь в своем любимом кресле.
– Ну, я думал… – Отчим терял остатки спокойствия.
– Голубчик, мне очень приятно, что вы думали за меня, – Ядвига рассеянно посмотрела на свою трубку, – но на завтрашний вечер у меня назначена очень важная встреча.
– А отменить или хотя бы отложить эту встречу никак нельзя?
– Никому не под силу отменить встречу со своей судьбой. Запомни это, детка, – Ядвига ласково посмотрела на притихшую Полину. – Не все, но многое за нас уже давным-давно решено, поэтому глупо и бессмысленно противиться неизбежному.
– А откуда ты знаешь, что это неизбежное наступит именно завтра? – спросила Полина. – На картах нагадала, да?
– Карты могут рассказать о многом, но не обо всем. – Ядвига грустно улыбнулась.
– А мне погадаешь? – Полина напрочь забыла, зачем пришла в этот дом.
– Погадаю, но не сейчас.
– Когда?
– Дамы! Дамы! О чем вы говорите?! – вмешался отчим. – Какие встречи?! Какое неизбежное?! Скажите лучше, что мне делать с сотней гостей?!
– Насколько мне помнится, у Поли завтра тоже день рождения, – задумчиво сказала Ядвига. – Вот и сделайте девочке приятное. Катание на санях и фейерверк больше подходят для ее возраста, а не для моего. Кстати, детка, у меня для тебя тоже есть подарок, пойдем-ка…
…Перстень был красив какой-то строгой, невычурной красотой: крупный сапфир в золотой оправе.
– У нас с тобой, детка, глаза нашей прабабки. Их цвет нужно подчеркивать сапфирами. – Ядвига достала перстень из бархатной коробочки, протянула Полине. – Есть еще серьги, но их принято дарить на тридцатилетие. Так что подожди немного, Поля, и у тебя будет гарнитур…
Когда они вернулись в гостиную, отчима на месте не было.
…Только оружие могло вернуть Егору Милославскому хорошее расположение духа. К холодному оружию он испытывал какую-то необъяснимую тягу. У него даже имелась неплохая коллекция кортиков, но она не шла ни в какое сравнение с тем, чем владела Ядвига. Ради возможности видеть эти сокровища, касаться их, ощущать их смертоносную тяжесть Егор был готов сносить любые выходки свояченицы.
Японское оружие тринадцатого – пятнадцатого века! Раритет! А по вине этой самодурки бесценные вещи хранятся как попало, пылятся на открытых полках, тускнеют, ржавеют…
Егор бережно взял в руки масакири-кай – японский двуручный топор, сиротливо стоящий в углу комнаты, которую Ядвига отвела под арсенал. В потемневшем от времени, а может быть, и от пролитой некогда крови металле он увидел свое отражение. Ну до чего же это несправедливо! Видно же, что Ядвиге коллекция не нужна. Она даже не знает, что вот этот боевой металлический веер называется «тэссен», а вот этот нож с изящной костяной рукоятью предназначен для совершения сэппуку. Она не знает и знать не хочет, владеет тем, чем не должна владеть. Она, наверное, даже не в курсе, сколько предметов входит в коллекцию. Если бы он решил взять что-нибудь себе, она бы скорее всего не заметила пропажи. Но ему, Егору Милославскому, не нужно «что-нибудь». Ему необходима вся коллекция, целиком. Когда-нибудь он станет хозяином этих несметных сокровищ. Даже ведьмы не могут жить вечно, а он умеет ждать.
– …Любуетесь?
От неожиданности Егор едва не уронил топор. Точно ведьма! Подкрадывается бесшумно, как кошка!
– Не перестаю восхищаться! – Он вежливо улыбнулся и осторожно поставил масакири-кай на место.
– Не понимаю я мужской страсти к оружию. – Ядвига равнодушно пожала плечами. – Драгоценности куда интереснее.
Она не понимает! Да откуда ей понять такие вещи! Этим нужно жить и дышать, а не понимать…
– Мадам, надеюсь, вы все-таки передумаете и примете мой скромный дар, – Егор посмотрел на Ядвигу едва ли не с мольбой.
– Я не передумаю, – отрезала та и отвернулась.
Вот так-то… Выходит, зря суетился, зря старался угодить. Не нужно этой ведьме ничего, столько сил и денег вылетело в трубу! А еще придется как-то объяснять приглашенным гостям причину, по которой виновница торжества проигнорировала собственный юбилей. Егор бросил на притихшую Полину раздраженный взгляд. Похоже, девчонке повезло: немногие удостаиваются фейерверка на двадцатилетие. Знать бы, чем все обернется, не приглашал бы столько народу.
* * *
Ядвига проводила гостей и, прихватив колоду, поднялась в свой кабинет. Карты легли так же, как последние несколько дней. Она уже не удивлялась и не пугалась. От судьбы не уйдешь……Судьба в лице молодого, плохо одетого мужчины бросилась под колеса Ядвигиной машины в день ее пятидесятилетия. Ядвига едва успела вывернуть руль. Даже истошный визг тормозов не заглушил страшный звук падающего – сначала на капот, а потом на обледеневшую дорогу – тела. Она с трудом разжала побелевшие пальцы, толкнула дверцу.
Снаружи было холодно. Чудовищно холодно. Мужчина лежал ничком на дороге. Ядвига не могла видеть его лица. В глаза бросились тонкие, до дыр истертые подошвы ботинок, не по сезону легкое драповое пальто, неестественно вывернутая левая рука, запекшаяся кровь на длинных русых волосах. Ядвига перевернула мужчину на спину и закричала…
…У ее судьбы не было лица. Окровавленное месиво со впаявшимися в истерзанную плоть прядями волос. Ядвигу, многое повидавшую на своем веку, замутило. Она оказалась не готова к такой встрече.
Незнакомец был тяжелым. Ядвиге стоило немалых усилий усадить его на заднее сиденье своей машины. Оставалось решить, что делать дальше. Отвезти к себе домой и вызвать «Скорую»? Нет, слишком долго. «Скорая» может не успеть… Значит, в город, в клинику к Ильинскому. Ильинский – старинный друг и врач от бога. Он обязательно поможет.
Ядвига вела машину так быстро, как не водила никогда в жизни. В этот момент ей не пришло в голову, что в десятом часу вечера Ильинского может не быть на работе. Ее пассажир умирал, и она не могла позволить судьбе свернуть не на ту ветку вероятностей. Предсказанное должно было сбыться…
Ей повезло. Ильинский оказался на месте. Дежурная медсестра едва успела доложить по внутренней связи о странной пациентке, как из-за неплотно прикрытой двери послышались торопливые тяжелые шаги.
– Бог мой, Ядвига! – Ильинский раздраженно отмахнулся от попытавшейся было что-то объяснить медсестры. – Ты ранена? Попала в аварию? Сколько раз я говорил тебе, что нельзя лихачить за рулем?! Откуда кровь? Где болит?
Он заглядывал Ядвиге в глаза, сердито хмурил кустистые брови, а его пальцы быстро и удивительно нежно ощупывали ее лицо, ключицы, руки…
– Переломов нет. – Немного успокоившись, Ильинский встряхнул Ядвигу за плечи. – Ядя, перестань рыдать и объясни мне наконец, что с тобой случилось!
– Не со мной, Марат! – В присутствии огромного, похожего на тюленя Ильинского она наконец смогла взять себя в руки. – Там, в моей машине, человек. Он без сознания и весь в крови. Я сбила его, понимаешь?! Марат, помоги! Он не должен умереть!
На секунду Ильинский замер, закусил седой ус, а в следующее мгновение Ядвига увидела уже совершенно другого человека. Теперь это был не Марат, старый, проверенный временем и самой жизнью друг, а профессор Ильинский, светило с мировым именем, гениальный, деспотичный, энергичный.
Она тихо сидела в углу, наблюдая, как Ильинский делает свое дело. Дежурная медсестра что-то быстро говорила по телефону. Словно из воздуха материализовались санитары с носилками и, подчиняясь нетерпеливому взмаху руки профессора, исчезли за дверью. Происходящее было похоже на сцену из немого кино. Ядвига все видела, но не слышала ни слова.
По телефону теперь с кем-то разговаривал сам Ильинский. А медсестра нервно пританцовывала у распахнутой настежь двери, вглядываясь в темноту и ежась от ворвавшегося внутрь холода. Вернулись санитары. Ядвига бросилась к носилкам. Ее мягко, но решительно оттеснили. Над лежащим на носилках телом склонился Ильинский, буркнул:
– Этого – в операционную, бригада уже моется, – обернулся к Ядвиге: – Подожди в моем кабинете, Анна Ивановна тебя проводит.
Медсестра встрепенулась, бочком, обходя носилки, протиснулась к Ядвиге, холодной ладонью взяла за запястье:
– Пойдемте со мной, прошу вас.
Ядвига думала, что эта безумная ночь не закончится никогда. Если тот человек, ее нечаянная судьба, умрет, ей тоже не жить. Им предсказано быть вместе, а на том или этом свете – не так и важно.
– …Ядвига! Ядя! – кто-то осторожно тряс ее за плечи.
Ядвига открыла глаза – над ней скалой нависал Ильинский. На его лице, тоже словно вырезанном из куска гранита, лежали глубокие тени.
– Марат? – Она попыталась встать.
– Ну, Ядя, – Ильинский устало улыбнулся, – не скажу, что твой пострадавший в полном здравии, но жить он будет – это совершенно точно.
Ядвига вздохнула, прикрыла глаза.
– Значит, на этом свете, – сказала тихо.
– Что – на этом свете?
– Ничего… Это я так… Спасибо тебе, Марат, – она нежно погладила друга по руке. – Ты даже не представляешь, что для меня сделал.
– Ну отчего же не представляю? Очень даже представляю. – Ильинский плюхнулся в соседнее кресло. – Я сделал трепанацию черепа…
– Марат, я прошу тебя, – Ядвига болезненно поморщилась.
– …А хирурги вырезали ему селезенку, наложили пятнадцать швов на лицо. Красавцем ему теперь точно никогда не быть. Ну а перелом руки – это уже так, мелочи…
– Марат, ради всего святого! – Она закрыла лицо руками. – Я и так знаю, как виновата.
– Ты виновата? – Ильинский смотрел на нее как-то странно. – Смею тебя заверить, ты виновата далеко не во всех бедах, случившихся с этим парнем. Скажем так, на твоей совести лишь разорванная селезенка. Но без этого органа вполне можно обойтись, а вот все остальное – это не твоих рук дело.
– Как?!
– А вот так, голубушка! Все вышеперечисленные травмы у нашего подопечного уже имелись до встречи с бампером твоей машины. Я бы даже сказал, что он обязан тебе жизнью. Если бы ты в порыве милосердия не привезла его в больницу, он бы погиб в течение часа, если не от геморрагического шока, так от переохлаждения.
Значит, она не убийца, а спасительница? Неисповедимы твои пути, Господи!
– Хочу курить. – Ядвига откинулась на спинку кресла, просительно посмотрела на Ильинского.
– У меня только сигары, – тот протянул ей инкрустированную серебром деревянную шкатулку.
– Все равно. – Ядвига сосредоточенно смотрела на свои руки, кое-где виднелись бурые пятна засохшей крови.
Они курили молча. Каждый думал о своем. Она о том, что ей теперь делать с этим странным, похожим на насмешку подарком судьбы. Он о том, какая она красивая. А еще о том, что тогда, много лет назад, ему нужно было проявить настойчивость и заставить ее выйти за него замуж. Возможно, у него не сложилась бы блестящая карьера – ведь невозможно, имея в женах такую удивительную женщину, целиком отдаваться работе, – зато у него было бы нечто несоизмеримо большее…
– Могу я его увидеть? – Ядвига нарушила молчание первой.
– Утром. Сейчас бесполезно – он без сознания.
– Уже утро, ну пожалуйста, Марат!
– Позже, – Ильинский нахмурился.
Ему всегда было нелегко говорить «нет» этой женщине. Собственно, никогда раньше ему и не приходилось ей отказывать. Но сейчас… это ее волнение, желание увидеть пострадавшего во что бы то ни стало. Наверное, дело не в ней, дело в нем самом, в том, что он чувствовал в этот момент. А он чувствовал ревность, вязкую и болезненно-острую…
– Ядя, поезжай домой. Выспись, выкури трубку, выпей кофе. Тебе нужно прийти в себя. А к обеду возвращайся. Нет, лучше позвони мне предварительно, вдруг он еще не придет в себя.
– А он придет в себя?
Ильинский пожал плечами, успокаивающе погладил Ядвигу по узкой ладони:
– А куда же он, голубчик, денется? Придет, конечно. Рано или поздно…
В палату интенсивной терапии Ядвига попала лишь к вечеру. Она сидела на неудобном стуле, кутаясь в белый больничный халат, и не отрывала взгляда от человека, лежащего на высокой, похожей на операционный стол кровати. С забинтованным лицом и загипсованной рукой он был похож на мумию. Кажется, он спал. Ядвига боялась пошевелиться – пусть спит, ему нужно много сил. Вдруг мумия вздрогнула, застонала. Ядвига встрепенулась, подалась вперед.
У ее судьбы не было лица, зато у нее были ясные, кристально-прозрачные глаза. Эти глаза смотрели на Ядвигу со смесью тоски и любопытства. Тоски было море, а любопытства – лишь капля.
– Я думал, ты мне примерещилась, – голос был хриплый, чуть слышный. – Черный ангел сменил оперение и стал белым? – Мумия скосила глаза на ее больничный халат.
Ядвига молчала.
– Сними, в черном тебе значительно лучше.
– Как скажешь, – она потянула за тесемки халата.
– Зачем ты меня спасла? – В голосе послышался упрек.
– Так получилось. А что, не нужно было? – Она совсем растерялась и теперь несла всякую чушь.
Мумия заворочалась, послышался скрипучий смех.
– Так получилось! Наверное, считаешь, что совершила благое дело, спасла заблудшую душу?
– Я не знаю.
Она действительно не знала. Не знала, что ответить этому странному, запеленатому в бинты человеку. Не знала, что он хочет от нее услышать.
– Мне больно, – пожаловалась мумия. – Если бы не ты, мне бы уже не было больно, все бы закончилось…
– Прости. – Пальцы запутались в тесемках халата. От острого больничного запаха закружилась голова.
– А ты красивая, – сказала вдруг мумия, в прозрачных глазах загорелся странный огонь.
Ядвига молчала. Ее судьба, полуживая, мучающаяся от боли, сделала ей комплимент, а она, возможно впервые в жизни, не нашлась, что ответить.
– Приходи еще. – Огонек в глазах мумии мигнул и погас.
Ядвига запаниковала, забыв о данном Ильинскому слове «сидеть смирно», вскочила со стула, склонилась над человеком на больничной койке. Долго всматривалась в пропитанные кровью спирали бинтов, пытаясь разглядеть под ними хоть что-нибудь.
– Так ты придешь? – спросил он, не открывая глаз.
Ядвиге показалось, что хриплый голос звучит прямо у нее в голове.
– Я приду. Конечно, приду… – Она поцеловала мумию в бескровные губы и вышла из палаты.
* * *
Его звали Аристарх Лисовский. Ему только-только исполнилось тридцать лет. Он был художником, вероятно, талантливым, но непризнанным. Он творил, не заботясь о признании. Он бы раздавал свои картины просто так, если бы не необходимость что-то есть, во что-то одеваться, как-то платить за убогую съемную комнатушку, покупать кисти и краски. Все упиралось в презренный металл, и ему приходилось продавать свои картины, часто совсем не тем, кому они на самом деле были необходимы, а тем, у кого водились деньги. Это было особенно больно. Все равно, что отдавать любимое дитя на воспитание дурным людям. Это походило на предательство. Он продавал: себя, свой талант, свои картины, и все ради еще одной иссушающей душу и опустошающей кошелек страсти.Аристарх был игроком: безнадежным, неисправимым, пудовыми гирями прикованным к карточному столу. У него было два алтаря, два идола – мольберт и карточный стол. Искусство и игра. Белое и черное…
Несколько лет ему удавалось сохранять баланс, но недавно хрупкое равновесие было нарушено. Он «заигрался», наделал долгов. Его картины больше никто не покупал даже за ту смехотворную цену, которую он просил за них. А карточный долг рос как снежный ком.
В тот вечер Аристарх твердо уверовал, что капризная Фортуна наконец примет его сторону. До загородного дома, в котором должна была состояться «большая игра», он добирался автостопом, в кармане не имелось ни гроша, зато внутри жила твердая решимость переломить судьбу.
Ничего не получилось. Это судьба переломила – да чего уж там! – переломала его пополам.
…Его били так долго и так методично, что он перестал ощущать боль. Карточный долг – это святое. А он не сумел отыграться, заплатить по счетам. Он слизывал кровь, сочащуюся из рассеченной губы, и улыбался. Он уже все для себя решил. Он освободится…
Кажется, он потерял сознание, потому что, когда пришел в себя, рядом никого не было – только плотная, как бархат, чернота.
Аристарх шел по хрусткому снегу, падал, поднимался. Где-то близко должно быть шоссе. По нему ездят машины. Только бы хватило сил доползти, встать на ноги, шагнуть под колеса автомобиля, освободиться…
Он дополз и даже смог подняться и сделать шаг навстречу приближающемуся лучу света.
Удар… Скрип тормозов… Боль в животе… Оказывается, он еще способен чувствовать боль.
А потом над ним склонился Черный ангел…
Кажется, ангел плакал…
Аристарх хотел его успокоить, но не смог – провалился в звенящую пустоту…
То, что сразу после выписки Аристарх оказался не в своей богом забытой коммуналке, а в доме Ядвиги, казалось абсолютно естественным. Они оба начинали жизнь с чистого листа. Им даже не пришлось подстраиваться друг под друга. Казалось, они знакомы целую вечность. Они не чувствовали разницы в возрасте. Вернее, Аристарх не чувствовал, а Ядвига старалась об этом не думать…
Им было хорошо вдвоем, но их отношения породили настоящую бурю. Возможно, впервые в жизни родня выразила свое неудовольствие выбором Ядвиги и даже прислала увещевателя в лице Егора Милославского.
Егор приехал рано утром, без предварительного звонка. Ввалился в ее дом с настороженно-озабоченным выражением лица, разговор начал издалека и, лишь выждав двадцать отведенных этикетом минут, перешел к главному. Все сводилось к одному: грех ей, старой перечнице, заводить интрижку с молодым кобелем. Неужели она не понимает, что кобелю этому нужны лишь ее, Ядвиги, сбережения, что он самый обыкновенный альфонс? Надо бы одуматься, пока еще не поздно, потому как общественность ропщет, а на древний род Ясневских легло несмываемое пятно позора. Конечно, все вышесказанное было тщательно упаковано в яркую обертку из иносказаний, но осадок оставило мерзостный.
Ядвига слушала, не перебивая, дымила трубкой и думала о своем. Уже четыре месяца Аристарх не заводит речи о картах – это хорошо, так и должно быть. И картины его стали другими. Были просто талантливыми, а стали гениальными. Или это просто ей, влюбленной женщине, так кажется? Неважно. Надо будет подумать о персональной выставке, поговорить со знающими людьми. Плохо, что упрямец Аристарх отказывается от ее помощи и о протекции даже слышать ничего не хочет. Ладно, с этим она как-нибудь разберется. На днях прилетает Поль Жорден. Помнится, у него своя галерея в Париже… Может, стоит попробовать организовать там выставку? Поль ей не откажет. Да, надо подумать, и Аристарха подготовить. В конце концов, она его ангел-хранитель, она знает, что для него благо…
– …Кстати, графиня Кутепова уполномочила меня пригласить вас, мадам, на благотворительный бал, – вывел Ядвигу из задумчивости бархатный голос Милославского.
– По какому случаю бал? – спросила она рассеянно.
– Все как обычно, – Егор иронично усмехнулся. – Графиня жаждет помочь бедным сироткам.
– Ясно. – Ядвига прислушалась к звукам, доносящимся со второго этажа. Кажется, Аристарх, с шести часов запершийся в своей импровизированной мастерской, наконец решил сделать перерыв.
– Вот здесь два приглашения. – Милославский выложил перед Ядвигой запечатанный конверт. – Но, мадам, надеюсь, вы понимаете, какого круга люди там соберутся? – Он понизил голос до многозначительного шепота. – Ваш э… друг будет чувствовать себя не совсем комфортно в таком обществе.
– …Думаю, вы ошибаетесь. Это общество будет чувствовать себя некомфортно в моем присутствии, – послышался насмешливый голос.
Ядвига едва заметно улыбнулась, наблюдая, как меняется в лице ее незваный гость. Прежнюю доверительную озабоченность сменили растерянность и страх. Неудивительно, он ведь никогда раньше не видел Аристарха…
Тот неспешно спускался по лестнице, вытирая перепачканные краской руки куском ветоши. Как он красив, ее Аристарх! Высокий, широкоплечий, со стянутыми в хвост русыми волосами. И то, что у него нет лица, абсолютно ничего не меняет…
Егор Милославский застыл в немом изумлении. Он был потрясен до такой степени, что даже не озаботился тем, как смешно выглядит в глазах этого ужасного незнакомца с безобразным, исполосованным шрамами лицом.
Господи святы, что же это за чудовище такое?! Как Ядвига может жить с таким монстром?!
– Дорогая, что же ты не предупредила, что у нас гость? – Монстр поцеловал Ядвигу в губы, и Егор вздрогнул от отвращения.
– Не хотела отвлекать тебя по пустякам, – она погладила своего монстра по изуродованной щеке.
Значит, для нее это пустяки… Ведьма!
– Надо было предупредить, – весело сказал монстр и швырнул тряпку, которой недавно вытирал руки, на диван. – Мне не хотелось бы шокировать твоих гостей.
Милославский брезгливо покосился на упавшую в угрожающей близости от него тряпку и вымученно улыбнулся:
– Признаться, я слегка выбит из колеи вашим э… несколько экстравагантным видом.
– Экстравагантным?! – Монстр рассмеялся, обнажая крепкие белые зубы. – Да вы настоящий дипломат. Обычно люди называют меня уродливым, но уж никак не экстравагантным. Ладно, не буду вас нервировать.
На мгновение он отвернулся, а когда снова взглянул на Милославского, тот едва не вскрикнул от неожиданности. Вместо уродливой маски на него смотрело нормальное человеческое лицо. Вернее, не совсем нормальное, даже совсем ненормальное. Высокие скулы, скорбно поджатые бескровные губы, черные провалы вместо глаз…
– Да не волнуйтесь вы так, – сказал монстр насмешливо. – Это всего лишь маска. У меня их тринадцать штук, на все случаи жизни. Не нравится? А хотите, примерю лицо Фредди Крюгера? Правда, оно не слишком сильно отличается от моего собственного…
Его уход больше походил на бесславное бегство, но оставаться под одной крышей с этими сумасшедшими не было никаких сил. Ведьма нашла себе достойную пару…
– Аристарх, – Ядвига с легким укором покачала головой, – ну зачем ты так?
– Он мне не нравится, мерзкий тип. – Аристарх снял маску, зашвырнул ее в дальний угол комнаты, опустился перед Ядвигой на колени, заглянул в глаза. – Я чудовище? – спросил весело.
– Ты чудовище, – сказала она и нежно погладила его по волосам.
– А ты красавица.
– Я красавица.
– И ты меня любишь – вот такого?
– Я люблю тебя вот такого.
Это была их игра. Этот диалог повторялся из дня в день. Они знали наизусть каждое слово.
– Ядвига, выходи за меня замуж. – Аристарх продолжал беспечно улыбаться, но в прозрачных глазах застыло напряженное ожидание.
Это было отступлением от правил. Этого не значилось в сценарии их жизни. Ядвига замерла.
– Я тебя люблю, – сказала тихо. – Я люблю тебя больше жизни, ты знаешь это. И пожалуйста, больше никогда не проси меня выйти за тебя замуж.
– Но почему? – В его голосе слышалось недоумение. – Я тебя люблю. Ты меня любишь. Нам хорошо вместе. Тебя волнует мнение окружающих? Плевать! Пусть весь мир катится к чертям! Или, может быть, у тебя где-то в шкафу припрятан старый, запылившийся от бездействия муж? – Он потерся щекой о ее колени.
– Глупости! – Ядвига вымученно улыбнулась. – Мы с тобой вместе. Никто не может нам помешать. А штамп в паспорте, он ведь ничего не значит.
– Для меня значит, – упрямо возразил Аристарх, и ей очень не понравилось выражение его лица…
* * *
В жизни Ядвиги начался новый виток. Поль Жорден согласился помочь с организацией выставки в Париже. Сначала Аристарх, как она и предполагала, противился, но после беседы с Полем с глазу на глаз неожиданно решился. Ядвиге было любопытно, что именно сказал ему Поль, но спрашивать она не рискнула. Достаточно того, что Аристарх загорелся идеей персональной выставки.Поль Жорден оказался более разговорчивым.
– Я думал, что мне предстоит заняться банальной благотворительностью. Я думал, окажу услугу милой Ядвиге, выставлю в своей галерее парочку картин художника-любителя, но когда я увидел эти картины!.. Ядвига, мне выпала честь явить миру гения! Ты понимаешь, что это значит?
– Известность? – предположила Ядвига.
– Не известность, а слава! – Поль мерил быстрыми шагами гостиничный номер. – Слава и деньги! Видит бог, очень большие деньги! Или я не Поль Жорден. – Он резко остановился, просительно посмотрел на Ядвигу. – Я тебя умоляю, проследи, чтобы он не продал ни одной своей картины здесь, в России. Особенно последние работы. Они бесподобны! Я смотрю на них, и у меня перехватывает дыхание. У меня, человека, повидавшего на своем веку тысячи полотен. Ядвига, он гений! А эта его инфернальная внешность! Все один к одному! Конечно, потребуются определенные финансовые вливания, реклама. Без рекламы сейчас никуда, даже в моем бизнесе. Подключим телевидение, газеты…
– Он не согласится, – возразила Ядвига.
– Он уже согласился! – Поль победно сверкнул очами. – Он будет Аристархом Безликим. Или Многоликим, я пока не решил окончательно. И эти его маски! Это же замечательный рекламный ход! Придумаем какую-нибудь романтическую историю, напечатаем несколько его фотографий до несчастного случая и ни одной – после. Он станет человеком-загадкой. Он будет пленять и интриговать…