Внезапно Соколову стало ужасно стыдно, и он, покраснев, снова ткнул кнопку электрического чайника. Кажется, уже в третий раз. Друга и подругу-однокашницу ненавидеть не получалось. Ненависть всё очевиднее приобретала крепкие коренастые широкобёдрые очертания ещё вчера – даже буквально сегодня! – горячо любимой спутницы жизни Олеси Александровны. Перед ней ему почему-то не становилось стыдно. Напротив: если бы не она, всё было бы не так! Если бы не она, он был бы подтянут, строен и успешен. Без пяти хомутов на одной шее. Сеня попытался было поразмышлять о том, что могло бы получиться, согласись Соловецкая выйти за него замуж в далёкой юности… Но в этот момент заспанная Леська вышла из спальни в уютной голубой пижаме, слегка выцветшей и несколько пёстрой от застиранных пятен, во множестве случающихся на одеждах многодетных матерей.
– Ты чего так рано? – равнодушно спросила она и, не дожидаясь ответа, отправилась в туалет.
– Ничего! – прошипел Сеня, нервно бряцая ложкой в чашке. – Чтоб ты спросила, замарашка!
– Не шуми, пожалуйста, детей разбудишь, я ещё часок посплю, очень вчера устала и к Пенелае два раза вставала, – безо всякого раздражения монотонно пробормотала жена, возвращаясь коридором в спальню.
– К Ане! Её зовут Аня! – заорал Соколов, перекрикивая водопад, продолжавший литься из стояка в давным-давно поломанный бачок. – И глаз не подняла, распустёха! Она меня вообще не замечает. Я для неё просто предмет интерьера! – тут же язвительно проскрипел он себе под нос.
Леся даже не обернулась.
Сеня зашёл в туалет, с грохотом снёс фаянсовую крышку, нащупал на дне бачка покосившийся клапан и попытался заткнуть им соответствующую дырку. При этом задел поплавок, что-то там треснуло, скрипнуло, и фонтанчик ледяной воды брызнул ему за шиворот.
– Нет! Это кошмар какой-то! – заорал Соколов и, перегнувшись, перекрыл вентиль. – К бениной маме! Ей что, трудно вызвать сантехника?! – Он даже обрадовался, что надо ехать за Севиной псиной. А эта! Проснётся – пусть сама и разбирается!
В переполняющем его до краёв гневе он как-то запамятовал на секундочку, что Леся обычно со всем «сама и разбирается», в том числе с бачками от унитаза. Просто не всегда своевременно успевает, потому что человеческие возможности ограничены, будь ты сто раз топ-менеджером.
– Нет, ну даже зенки не разлепила! – продолжал исходить ядом Соколов. – Дрыхни, дрыхни! Всю жизнь продрыхнешь!
Это было вопиюще несправедливо, потому что последние годы Леська редко когда спала больше пяти часов в сутки. Но ненависти плевать на справедливость. Сенина ненависть была иррациональная, однако имела формы. Ненависть была толстая, мятая и неряшливо застиранная. И лицо. И это было заспанное лицо жены. Голосом ненависти стал шум унитазного бачка. Запахом ненависти – ещё пару часов тому приятное смешение ароматов Лесиного дезодоранта, вони нового пластика бакуганов[3] Дария, тонкой эссенциальной мармеладности Даши, щенячьего духа Жорыча, фруктового пуканья Георгины и младенческой безмятежности присыпки Анны-Пенелаи. Чтобы блокировать обретение ненавистью вкуса и осязания, Сеня сунул пачку сигарет с лежащей внутри зажигалкой за резинку трусов, взял чашку и на цыпочках прокрался сквозь заваленный бытовым хламом тамбур на лестничную клетку. В бетонной прохладе немного отпустило. Вспомнив, что он пообещал купить Даше собаку, глава многочисленного семейства даже слегка улыбнулся. Вдох-выдох… Всего лишь игры разума. Человек управляет компьютером, а не компьютер человеком! Не так ли?
Семён Петрович медленно и размеренно пил на лестничной клетке прогорклую бурду, получаемую при смешении кипятка со щепотью вонючего коричневатого мусора, и давился дымом, размышляя о том, какими прекрасными станут его утренние медитации, когда он всё-таки построит дом с отдельным флигелем для себя, любимого. Вот уже там он будет сперва принимать душ, затем одеваться а-ля денди лондонский и только после этого будет молоть зёрна в ручной мельнице, правильно варить напиток в правильной джезве и совершенно уже аристократически курить, прихлёбывая божественную бодрящую амброзию, просматривая под это дело свежие новости. Затем он будет желать доброго утра красивым, умытым, причёсанным и хорошо одетым деткам. То есть они ему. А затем милые детки будут растворяться – до самого позднего вечера! – в далях престижных школ, англоязычных гувернанток и франкоговорящих нянюшек. Поздними вечерами, после того как детки пожелают – нежно и ласково, но быстро-быстро! – папе и маме спокойной ночи, Сеня с любимой женой будут выпивать по бокалу хорошего вина на веранде. И Леся будет в красивом, летящем или даже струящемся вокруг тонкого стана платье. Осталось понять, откуда это всё взять, включая Лесин тонкий стан… Задумчиво почесав то самое, что болталось в его трусах – ведь именно в такой амуниции Сеня в почти панической атаке выскочил на перекур, он прямо так и слышал голос своего друга Всеволода Алексеевича Северного: «А что тебе сейчас мешает сначала умыться-одеться, сварить себе нормальный кофе и только потом закурить в качестве почина реализации твоих фантазий…»
– Что-что… – пробурчал Сеня. – Много чего. Много чего, но в основном…
«В основном – расхлябанность и лень!» – цинично бил правдой по больным местам «внутренний» Северный.
– Я сейчас пью пусть бурду, но зато уже медленно и размеренно! – огрызнулся в пустой лестничный пролёт Соколов.
«И гроша ломаного не стоит твоя размеренность. Ты просто пытаешься оттянуть момент неизбежного похода к Рите!» – хохотал Сева откуда-то из собственной соколовской утробы, заглушая глухое подъездное эхо.
– Это заразно! – вздохнул Соколов и поставил чашку на перила. – Но Северный-то хоть сам с собой разговаривает, потому что живёт один. А мне, слава богу, есть с кем поговорить. Жена, пятеро детей… – Семён Петрович судорожно вздохнул. – Боже мой! Мне всего лишь тридцать восемь лет, а у меня жена и пятеро детей. Я живу во всего лишь квартире, как лох! Дом не построил, ни одного дерева собственноручно не посадил, сына пока не вырастил… Да и, признаться честно, дети у меня какие-то придурки, а вовсе не индиго! Особенно Дарий и Жорыч. Ну полные идиоты! Даже для своих лет. Да я в их годы… Стоп! А в свои годы я что?! Олигархом не стал! А раз не стал до тридцати восьми, то уже, видимо, никогда и не стану. И не просто «видимо», а вполне очевидно! Ни один из моих сыновей не поступит в Массачусетский технологический в двенадцать, ни одна из моих дочерей не будет примой-балериной Большого театра, я никогда не увижу своё имя в списке «Форбс»… Зачем я живу? Боже мой, боже мой! Моя жизнь бессмысленна, я неудачник. Никчемный муж ненавистной жены, отец бездарных детей, бизнесмен из меня, как из молотилки операционный микроскоп…
Узрев внезапно разверзнувшуюся ещё больше бездну отчаяния (хотя, казалось бы, куда ещё больше?!), Сеня взмахнул рукой, и чашка с коричневой жидкостью рухнула вниз. Раздался приглушённый всплеск расколотившегося вдребезги фаянса.
– Вот так и я кану в ничто, разобьюсь в никчемные осколки, клочья моей гнилой плоти будут глодать опарыши! – надрывно всхлипнул Соколов. Глодающие его плоть опарыши оказались последней каплей. И Сеня пролил несколько искренних тихих слёз. Слизнув с верхней губы солоноватую влагу, он почесал толстый живот. – Я даже с телом своим ничего не могу сделать! – констатировал он и брезгливо отдёрнул от себя руку.
«Гнида, едь за собакой!» – раздалось в черепной коробке ехидно-директивное от Соловецкой.
– И ещё я сошёл с ума. Я слышу голоса.
Семён Петрович решительно щёлкнул резинкой трусов и вернулся в квартиру. Бесшумно и моментально собрался и стремительно донёсся до Бульварного кольца. Всё-таки по Москве иногда ещё можно ездить. Например, в половине пятого утра. Не рискуя разбудить Маргариту Пименовну так рано, он сел на скамейку под её подъездом и снова предался ментальному самоистязанию. Как ни крути, выходило что он, Семён Петрович Соколов, в свои без малого сорок – никто, ничто, имя ему никак. Он – самый обыкновенный, серый безликий обыватель, каких миллиарды на этой планете. В Сенином пузе возникла чёрная дыра безнадёги. И его стало стремительно засасывать в эту внезапно образовавшуюся дыру. Сене стало плохо, на физическому уровне. У него заледенели руки и ноги, несмотря на всё ещё летнее душное утро. В голове шумело и пульсировало. Ненависть к жене смешивалась с жалостью к себе. Обида на неисключительность детей умножилась на оскорбление собственной неспособностью стать олигархом… Он был просто не в состоянии сконцентрироваться. Его мутило.
– Сеня, что ты здесь делаешь?! Ты что, девочка, что ли? В обморок собрался? Долго догуливал вчерашние именины?!
Соколов еле-еле сфокусировался на знакомый голос. Перед ним стояла Рита Бензопила. И мутным, издалека разносящимся басом, растекающимся по матрице восприятия, ревела:
– Сеня! Что! Ты! Здесь! Делаешь!.. – И через мгновение обеспокоенно своим обыкновенным приятным близким контральто чётко, раздельно и осмысленно, разве что чуть медленнее обыкновенного: – Мальчик, с тобой всё в порядке?
– Да-да, спасибо, Маргарита Пименовна! Со мной всё в порядке! – невероятным волевым усилием Соколов пришёл в себя. И даже пошутил: – Я же уже взрослый мальчик! Всё хорошо, просто Сева прислал меня забрать пса. То есть меня прислала Алёна. Они оба меня прислали. Им зачем-то срочно нужен Севин пёс. Доброе утро, Маргарита Пименовна! – Сеня встал и слегка поклонился.
– Ты уже давно не мальчик! Какой ты, к чёрту, мальчик с таким пузом?! – саркастически усмехнувшись, Рита Бензопила посмотрела на Соколова удивлённо.
– Но вы же сами сказали: «Мальчик, с тобой всё в порядке?» – начал он, не менее удивлённо глядя на мадам Северную, но тут его перебили…
– Рряв-рряв-рряв! – раздалось снизу жизнерадостное, и что-то замолотило Сеню по ноге.
– Ах ты ж моя прелесть! Ты поздоровался с дядей Сеней? Какой умница! Какой умный пёсик! Сейчас мама даст куклёнышу вкусняшку! – Рита вытащила из кармана новеньких, не совсем соответствующих её солидному возрасту джинсов фольгу и, развернув, угостила угодливо метущего хвостом утреннюю московскую пыль терьера-полукровку кусочком сыра дор-блю. – Моя заинька, моя умница, моя прелесть, Ритин зайчик, мамин мальчик! – раздавалось в чистоте раннего утра, перебивая пение непонятно почему всё ещё живущих в этом городе птиц.
Соколов так и застыл с отвисшей челюстью. Это Маргарита Пименовна – грозная матушка его закадычного друга Северного? Её похитили инопланетяне и ставили над ней опыты? Или сегодня утром все сходят с ума и даже в этом он, неудачник и серость Семён Петрович Соколов, не уникален?
– Скажешь этим… – Рита ткнула остреньким подбородочком куда-то в сторону. – Скажешь этим, что хрен им, а не собака! Знаю я своего сына! Ему не то что собаку – ему таракана доверить нельзя! Так что давай катись отсюда, если ты в порядке! Общий привет!.. – И тут же, сменив свой обыкновенно высокомерный тон на сироп с вареньем, Маргарита Пименовна сладкоголосой сиреной запела: – Ритин пупсик, мамин котик, идём гулять! Идём, уже идём! Глупый дядя Сеня отвлекает мальчика от утренней прогулки!
– Кажется, и первый «мальчик» действительно был вовсе не в мой адрес, – растерянно пролепетал Семён Петрович, глядя вслед мобильной композиции «дама с собачкой». – Никто тебя не любит, Соколов. Никому ты не нужен. Никто не будет вставать ради тебя в пять утра… Господи, Рита встала в пять утра?! Да она раньше десяти глаза не продирала никогда и до полудня раскачивалась. Ванну принять. Выпить чашечку кофе. В ванне. С рюмочкой коньяка. Чтобы почки лучше работали. И с сигареткой. Чтобы рефлексы включить. А тут… В пять утра она бодро рысачит по двору с лохматой дворнягой?! Чтоб я провалился! Сегодня магнитные бури, не иначе.
Махнув рукой, он сел в машину.
– Я – чмо! – сказал он торпеде и включил зажигание.
Через полчаса он был у Северного.
– Рита не отдала собаку! – вместо приветствия сказал он замогильным голосом другу, открывшему дверь. Проплёлся с видом короля Лира в изгнании по уже залитой солнечным светом, почти лишённой стен Севиной квартире и шлёпнулся в кухонное кресло. Кресло жалобно заскрипело всеми фибрами своей соломенной души.
– И ты поэтому так мрачен? – после небольшой паузы, во время которой он внимательно смотрел на своего младшего товарища, уточнил Всеволод Алексеевич у непохожего на себя Сени.
– Нет. Хотя и поэтому тоже, отчего нет? Я не смог справиться с элементарным заданием – привезти другу его пёсика. Северный, сегодня утром я осознал, что я – никто, ничто, имя мне никак, жена моя – толстая корова-производительница, дети мои – обычные куски мяса с глазами… Северный, я – ничтожество!
– Стоп-стоп-стоп! Соколов, что с тобой случилось? Вчера вечером, если не сказать уже ночью, ты был доволен жизнью, любил свою жену, к слову – великолепно выглядевшую на своём дне рождения, и производил впечатление счастливого человека. Что случилось за пару часов? Тебя похитили инопланетяне и… Или ты бы предпочёл, чтобы твои дети были безглазыми кусками мяса?
– Кстати, об инопланетянах. Твоего не пойми какого терьера теперь зовут вовсе не «тварь» и не «лохматый саквояж», как в предыдущей серии, а «мальчик», «куклёныш», «зайчик», «прелесть», «пупсик» и «котик». И ещё он хавает дор-блю по утрам. Возможно, Рита даже поит его коллекционным винищем, – бесцветным голосом сообщил Семён Петрович.
– А где собака?! – прокричала вышедшая из ванной Алёна Дмитриевна, свежая, как рассветный ландыш. – Сеня, привет! – подбежав к старому другу, она чмокнула его в щёку. Он никак не ответил на её экспрессивное приветствие.
– Алёна, я не знаю, что такое моя матушка сделала с Соколовым, но подозреваю что-то страшное. Рита вполне способна сделать страшное, особенно с человеком, явившимся к ней в пять утра.
– Твоя маменька ничего со мной не делала, – пробормотал Семён Петрович. – Она в пять утра гуляла с собакой. В джинсах. С сыром в кармане. И она сказала, что собаку «им»… то есть тебе… то есть вам обоим… не отдаст.
Перед Сениным носом возникла чашка нормального кофе. Соколов втянул носом пряный коричный аромат и завыл:
– Сева-а-а, Алёна-а-а-а, я никто-о-о и ничто-о-о…
– Молчать! – рявкнул Северный так, что даже Алёна Дмитриевна слегка присела.
Сеня моментально заткнулся. Соловецкая, приняв у Северного чашку кофе и прикуренную для неё сигаретку, сдержанным тоном аккуратно восхитилась Всеволодом Алексеевичем:
– Ни фига себе ты можешь, – и тихонечко отхлебнула. – Опасно за тебя замуж выходить, – совсем уж себе под нос пробормотала она.
– А теперь говорить! – обратился Всеволод Алексеевич к поникшему другу. – Только кратко и по существу.
– После звонка Алёны я сначала возненавидел жену, потом унитаз, потом детей, а потом, когда курил на лестнице, то неожиданно, но со всей ясностью понял, что я дрянь! – скороговоркой выпалил Соколов. И снова замолчал.
– Понятно, – коротко резюмировал Северный.
Некоторое время все молча пили кофе и курили.
– А что тебе понятно? – почему-то шёпотом поинтересовалась Алёна Дмитриевна.
– Что наш друг со всей ясностью понял, – коротко пояснил Всеволод Алексеевич. – И поэтому сейчас со всей своей ясностью он отправляется к чертям собачьим, а мы с тобой после лёгкого завтрака нанесём визит моей разлюбезной матушке для внесения ясности же в собачий вопрос.
Глава третья
– Ты чего так рано? – равнодушно спросила она и, не дожидаясь ответа, отправилась в туалет.
– Ничего! – прошипел Сеня, нервно бряцая ложкой в чашке. – Чтоб ты спросила, замарашка!
– Не шуми, пожалуйста, детей разбудишь, я ещё часок посплю, очень вчера устала и к Пенелае два раза вставала, – безо всякого раздражения монотонно пробормотала жена, возвращаясь коридором в спальню.
– К Ане! Её зовут Аня! – заорал Соколов, перекрикивая водопад, продолжавший литься из стояка в давным-давно поломанный бачок. – И глаз не подняла, распустёха! Она меня вообще не замечает. Я для неё просто предмет интерьера! – тут же язвительно проскрипел он себе под нос.
Леся даже не обернулась.
Сеня зашёл в туалет, с грохотом снёс фаянсовую крышку, нащупал на дне бачка покосившийся клапан и попытался заткнуть им соответствующую дырку. При этом задел поплавок, что-то там треснуло, скрипнуло, и фонтанчик ледяной воды брызнул ему за шиворот.
– Нет! Это кошмар какой-то! – заорал Соколов и, перегнувшись, перекрыл вентиль. – К бениной маме! Ей что, трудно вызвать сантехника?! – Он даже обрадовался, что надо ехать за Севиной псиной. А эта! Проснётся – пусть сама и разбирается!
В переполняющем его до краёв гневе он как-то запамятовал на секундочку, что Леся обычно со всем «сама и разбирается», в том числе с бачками от унитаза. Просто не всегда своевременно успевает, потому что человеческие возможности ограничены, будь ты сто раз топ-менеджером.
– Нет, ну даже зенки не разлепила! – продолжал исходить ядом Соколов. – Дрыхни, дрыхни! Всю жизнь продрыхнешь!
Это было вопиюще несправедливо, потому что последние годы Леська редко когда спала больше пяти часов в сутки. Но ненависти плевать на справедливость. Сенина ненависть была иррациональная, однако имела формы. Ненависть была толстая, мятая и неряшливо застиранная. И лицо. И это было заспанное лицо жены. Голосом ненависти стал шум унитазного бачка. Запахом ненависти – ещё пару часов тому приятное смешение ароматов Лесиного дезодоранта, вони нового пластика бакуганов[3] Дария, тонкой эссенциальной мармеладности Даши, щенячьего духа Жорыча, фруктового пуканья Георгины и младенческой безмятежности присыпки Анны-Пенелаи. Чтобы блокировать обретение ненавистью вкуса и осязания, Сеня сунул пачку сигарет с лежащей внутри зажигалкой за резинку трусов, взял чашку и на цыпочках прокрался сквозь заваленный бытовым хламом тамбур на лестничную клетку. В бетонной прохладе немного отпустило. Вспомнив, что он пообещал купить Даше собаку, глава многочисленного семейства даже слегка улыбнулся. Вдох-выдох… Всего лишь игры разума. Человек управляет компьютером, а не компьютер человеком! Не так ли?
Семён Петрович медленно и размеренно пил на лестничной клетке прогорклую бурду, получаемую при смешении кипятка со щепотью вонючего коричневатого мусора, и давился дымом, размышляя о том, какими прекрасными станут его утренние медитации, когда он всё-таки построит дом с отдельным флигелем для себя, любимого. Вот уже там он будет сперва принимать душ, затем одеваться а-ля денди лондонский и только после этого будет молоть зёрна в ручной мельнице, правильно варить напиток в правильной джезве и совершенно уже аристократически курить, прихлёбывая божественную бодрящую амброзию, просматривая под это дело свежие новости. Затем он будет желать доброго утра красивым, умытым, причёсанным и хорошо одетым деткам. То есть они ему. А затем милые детки будут растворяться – до самого позднего вечера! – в далях престижных школ, англоязычных гувернанток и франкоговорящих нянюшек. Поздними вечерами, после того как детки пожелают – нежно и ласково, но быстро-быстро! – папе и маме спокойной ночи, Сеня с любимой женой будут выпивать по бокалу хорошего вина на веранде. И Леся будет в красивом, летящем или даже струящемся вокруг тонкого стана платье. Осталось понять, откуда это всё взять, включая Лесин тонкий стан… Задумчиво почесав то самое, что болталось в его трусах – ведь именно в такой амуниции Сеня в почти панической атаке выскочил на перекур, он прямо так и слышал голос своего друга Всеволода Алексеевича Северного: «А что тебе сейчас мешает сначала умыться-одеться, сварить себе нормальный кофе и только потом закурить в качестве почина реализации твоих фантазий…»
– Что-что… – пробурчал Сеня. – Много чего. Много чего, но в основном…
«В основном – расхлябанность и лень!» – цинично бил правдой по больным местам «внутренний» Северный.
– Я сейчас пью пусть бурду, но зато уже медленно и размеренно! – огрызнулся в пустой лестничный пролёт Соколов.
«И гроша ломаного не стоит твоя размеренность. Ты просто пытаешься оттянуть момент неизбежного похода к Рите!» – хохотал Сева откуда-то из собственной соколовской утробы, заглушая глухое подъездное эхо.
– Это заразно! – вздохнул Соколов и поставил чашку на перила. – Но Северный-то хоть сам с собой разговаривает, потому что живёт один. А мне, слава богу, есть с кем поговорить. Жена, пятеро детей… – Семён Петрович судорожно вздохнул. – Боже мой! Мне всего лишь тридцать восемь лет, а у меня жена и пятеро детей. Я живу во всего лишь квартире, как лох! Дом не построил, ни одного дерева собственноручно не посадил, сына пока не вырастил… Да и, признаться честно, дети у меня какие-то придурки, а вовсе не индиго! Особенно Дарий и Жорыч. Ну полные идиоты! Даже для своих лет. Да я в их годы… Стоп! А в свои годы я что?! Олигархом не стал! А раз не стал до тридцати восьми, то уже, видимо, никогда и не стану. И не просто «видимо», а вполне очевидно! Ни один из моих сыновей не поступит в Массачусетский технологический в двенадцать, ни одна из моих дочерей не будет примой-балериной Большого театра, я никогда не увижу своё имя в списке «Форбс»… Зачем я живу? Боже мой, боже мой! Моя жизнь бессмысленна, я неудачник. Никчемный муж ненавистной жены, отец бездарных детей, бизнесмен из меня, как из молотилки операционный микроскоп…
Узрев внезапно разверзнувшуюся ещё больше бездну отчаяния (хотя, казалось бы, куда ещё больше?!), Сеня взмахнул рукой, и чашка с коричневой жидкостью рухнула вниз. Раздался приглушённый всплеск расколотившегося вдребезги фаянса.
– Вот так и я кану в ничто, разобьюсь в никчемные осколки, клочья моей гнилой плоти будут глодать опарыши! – надрывно всхлипнул Соколов. Глодающие его плоть опарыши оказались последней каплей. И Сеня пролил несколько искренних тихих слёз. Слизнув с верхней губы солоноватую влагу, он почесал толстый живот. – Я даже с телом своим ничего не могу сделать! – констатировал он и брезгливо отдёрнул от себя руку.
«Гнида, едь за собакой!» – раздалось в черепной коробке ехидно-директивное от Соловецкой.
– И ещё я сошёл с ума. Я слышу голоса.
Семён Петрович решительно щёлкнул резинкой трусов и вернулся в квартиру. Бесшумно и моментально собрался и стремительно донёсся до Бульварного кольца. Всё-таки по Москве иногда ещё можно ездить. Например, в половине пятого утра. Не рискуя разбудить Маргариту Пименовну так рано, он сел на скамейку под её подъездом и снова предался ментальному самоистязанию. Как ни крути, выходило что он, Семён Петрович Соколов, в свои без малого сорок – никто, ничто, имя ему никак. Он – самый обыкновенный, серый безликий обыватель, каких миллиарды на этой планете. В Сенином пузе возникла чёрная дыра безнадёги. И его стало стремительно засасывать в эту внезапно образовавшуюся дыру. Сене стало плохо, на физическому уровне. У него заледенели руки и ноги, несмотря на всё ещё летнее душное утро. В голове шумело и пульсировало. Ненависть к жене смешивалась с жалостью к себе. Обида на неисключительность детей умножилась на оскорбление собственной неспособностью стать олигархом… Он был просто не в состоянии сконцентрироваться. Его мутило.
– Сеня, что ты здесь делаешь?! Ты что, девочка, что ли? В обморок собрался? Долго догуливал вчерашние именины?!
Соколов еле-еле сфокусировался на знакомый голос. Перед ним стояла Рита Бензопила. И мутным, издалека разносящимся басом, растекающимся по матрице восприятия, ревела:
– Сеня! Что! Ты! Здесь! Делаешь!.. – И через мгновение обеспокоенно своим обыкновенным приятным близким контральто чётко, раздельно и осмысленно, разве что чуть медленнее обыкновенного: – Мальчик, с тобой всё в порядке?
– Да-да, спасибо, Маргарита Пименовна! Со мной всё в порядке! – невероятным волевым усилием Соколов пришёл в себя. И даже пошутил: – Я же уже взрослый мальчик! Всё хорошо, просто Сева прислал меня забрать пса. То есть меня прислала Алёна. Они оба меня прислали. Им зачем-то срочно нужен Севин пёс. Доброе утро, Маргарита Пименовна! – Сеня встал и слегка поклонился.
– Ты уже давно не мальчик! Какой ты, к чёрту, мальчик с таким пузом?! – саркастически усмехнувшись, Рита Бензопила посмотрела на Соколова удивлённо.
– Но вы же сами сказали: «Мальчик, с тобой всё в порядке?» – начал он, не менее удивлённо глядя на мадам Северную, но тут его перебили…
– Рряв-рряв-рряв! – раздалось снизу жизнерадостное, и что-то замолотило Сеню по ноге.
– Ах ты ж моя прелесть! Ты поздоровался с дядей Сеней? Какой умница! Какой умный пёсик! Сейчас мама даст куклёнышу вкусняшку! – Рита вытащила из кармана новеньких, не совсем соответствующих её солидному возрасту джинсов фольгу и, развернув, угостила угодливо метущего хвостом утреннюю московскую пыль терьера-полукровку кусочком сыра дор-блю. – Моя заинька, моя умница, моя прелесть, Ритин зайчик, мамин мальчик! – раздавалось в чистоте раннего утра, перебивая пение непонятно почему всё ещё живущих в этом городе птиц.
Соколов так и застыл с отвисшей челюстью. Это Маргарита Пименовна – грозная матушка его закадычного друга Северного? Её похитили инопланетяне и ставили над ней опыты? Или сегодня утром все сходят с ума и даже в этом он, неудачник и серость Семён Петрович Соколов, не уникален?
– Скажешь этим… – Рита ткнула остреньким подбородочком куда-то в сторону. – Скажешь этим, что хрен им, а не собака! Знаю я своего сына! Ему не то что собаку – ему таракана доверить нельзя! Так что давай катись отсюда, если ты в порядке! Общий привет!.. – И тут же, сменив свой обыкновенно высокомерный тон на сироп с вареньем, Маргарита Пименовна сладкоголосой сиреной запела: – Ритин пупсик, мамин котик, идём гулять! Идём, уже идём! Глупый дядя Сеня отвлекает мальчика от утренней прогулки!
– Кажется, и первый «мальчик» действительно был вовсе не в мой адрес, – растерянно пролепетал Семён Петрович, глядя вслед мобильной композиции «дама с собачкой». – Никто тебя не любит, Соколов. Никому ты не нужен. Никто не будет вставать ради тебя в пять утра… Господи, Рита встала в пять утра?! Да она раньше десяти глаза не продирала никогда и до полудня раскачивалась. Ванну принять. Выпить чашечку кофе. В ванне. С рюмочкой коньяка. Чтобы почки лучше работали. И с сигареткой. Чтобы рефлексы включить. А тут… В пять утра она бодро рысачит по двору с лохматой дворнягой?! Чтоб я провалился! Сегодня магнитные бури, не иначе.
Махнув рукой, он сел в машину.
– Я – чмо! – сказал он торпеде и включил зажигание.
Через полчаса он был у Северного.
– Рита не отдала собаку! – вместо приветствия сказал он замогильным голосом другу, открывшему дверь. Проплёлся с видом короля Лира в изгнании по уже залитой солнечным светом, почти лишённой стен Севиной квартире и шлёпнулся в кухонное кресло. Кресло жалобно заскрипело всеми фибрами своей соломенной души.
– И ты поэтому так мрачен? – после небольшой паузы, во время которой он внимательно смотрел на своего младшего товарища, уточнил Всеволод Алексеевич у непохожего на себя Сени.
– Нет. Хотя и поэтому тоже, отчего нет? Я не смог справиться с элементарным заданием – привезти другу его пёсика. Северный, сегодня утром я осознал, что я – никто, ничто, имя мне никак, жена моя – толстая корова-производительница, дети мои – обычные куски мяса с глазами… Северный, я – ничтожество!
– Стоп-стоп-стоп! Соколов, что с тобой случилось? Вчера вечером, если не сказать уже ночью, ты был доволен жизнью, любил свою жену, к слову – великолепно выглядевшую на своём дне рождения, и производил впечатление счастливого человека. Что случилось за пару часов? Тебя похитили инопланетяне и… Или ты бы предпочёл, чтобы твои дети были безглазыми кусками мяса?
– Кстати, об инопланетянах. Твоего не пойми какого терьера теперь зовут вовсе не «тварь» и не «лохматый саквояж», как в предыдущей серии, а «мальчик», «куклёныш», «зайчик», «прелесть», «пупсик» и «котик». И ещё он хавает дор-блю по утрам. Возможно, Рита даже поит его коллекционным винищем, – бесцветным голосом сообщил Семён Петрович.
– А где собака?! – прокричала вышедшая из ванной Алёна Дмитриевна, свежая, как рассветный ландыш. – Сеня, привет! – подбежав к старому другу, она чмокнула его в щёку. Он никак не ответил на её экспрессивное приветствие.
– Алёна, я не знаю, что такое моя матушка сделала с Соколовым, но подозреваю что-то страшное. Рита вполне способна сделать страшное, особенно с человеком, явившимся к ней в пять утра.
– Твоя маменька ничего со мной не делала, – пробормотал Семён Петрович. – Она в пять утра гуляла с собакой. В джинсах. С сыром в кармане. И она сказала, что собаку «им»… то есть тебе… то есть вам обоим… не отдаст.
Перед Сениным носом возникла чашка нормального кофе. Соколов втянул носом пряный коричный аромат и завыл:
– Сева-а-а, Алёна-а-а-а, я никто-о-о и ничто-о-о…
– Молчать! – рявкнул Северный так, что даже Алёна Дмитриевна слегка присела.
Сеня моментально заткнулся. Соловецкая, приняв у Северного чашку кофе и прикуренную для неё сигаретку, сдержанным тоном аккуратно восхитилась Всеволодом Алексеевичем:
– Ни фига себе ты можешь, – и тихонечко отхлебнула. – Опасно за тебя замуж выходить, – совсем уж себе под нос пробормотала она.
– А теперь говорить! – обратился Всеволод Алексеевич к поникшему другу. – Только кратко и по существу.
– После звонка Алёны я сначала возненавидел жену, потом унитаз, потом детей, а потом, когда курил на лестнице, то неожиданно, но со всей ясностью понял, что я дрянь! – скороговоркой выпалил Соколов. И снова замолчал.
– Понятно, – коротко резюмировал Северный.
Некоторое время все молча пили кофе и курили.
– А что тебе понятно? – почему-то шёпотом поинтересовалась Алёна Дмитриевна.
– Что наш друг со всей ясностью понял, – коротко пояснил Всеволод Алексеевич. – И поэтому сейчас со всей своей ясностью он отправляется к чертям собачьим, а мы с тобой после лёгкого завтрака нанесём визит моей разлюбезной матушке для внесения ясности же в собачий вопрос.
Глава третья
– Входите, дверь открыта, а я очень занята и руки у меня мокрые! – пророкотало в домофон одномоментно с нетерпеливым щёлканьем магнитного замка.
Сева с Алёной переглянулись и молча поднялись на второй этаж. Дверь действительно была открыта. И это с маменькиной-то нездоровой боязнью воров, убийц и сексуальных маньяков! Уж как Всеволод Алексеевич её ни обсмеивал на предмет страха последних, но Рита отщёлкивала сына фразой: «И на мой возраст найдутся – на то они и маньяки!» А тут – двери нараспашку!
– Проходите! Я мальчику попу мою, у мальчика понос! Чем ты его кормил, мерзавец?
– Ну уж точно не заплесневелыми сырами по утрам, – пробурчал под нос Северный и тут же удостоился от Алёны чувствительного пинка в бок.
Пара молча проследовала в кухню. Северный зашуршал принесёнными пакетами. (Вечная слава круглосуточным супермаркетам! Ура!) Явиться к матушке без набора № 1 «Завтрак добропорядочной пенсионерки»? Смелый человек не боится смерти, но ищет её только безумец. Кстати именно из-за последнего обстоятельства в том числе Рита Бензопила понятия не имела, что все её желания-капризы давно не только учтены любящим сыном, но пронумерованы и звучно поименованы. Узнай она о кодовом названии продуктового набора № 2 «Старушка при смерти», и Севины шансы оказаться в реанимации были бы куда достовернее маменькиных.
– Овсянку купил? – раскрасневшаяся Рита выскочила из ванной, держа в руках укутанного в полотенце метиса.
«Геркулес» Всеволод Алексеевич покупал Маргарите Пименовне раз в месяц. Потому что ела она его по ложке в сутки. С одной собственноручно покрошенной инжириной. («Покупай только у узбеков! Чтобы я больше не видела этой усушенной в пыль отравы в вакуумных упаковках! Ты что, в могилу меня хочешь свести?!») Миндальным, грецким и лесным размолотыми орешками – по одному на порцию, умещавшуюся в розетке для варенья. Залить столовой ложкой обезжиренного кефирного йогурта. («Не было этой фирмы? Надо было заехать в другой магазин! Уморить меня решил?») Странно, что таковая забота о здоровье и фигуре не мешала Рите хлобыстать коньяк мужскими, если не сказать лошадиными, дозами. («Алкоголь мне не нужен, я спокойно могу без него обойтись, но вмешиваться в привычки длиной в жизнь считаю делом рискованным»[4], – отвечала Рита сыну на его редкие замечания на этот предмет, приняв максимально англизированный, по её разумению, вид.)
– У тебя что, уже закончилась? – удивился Северный.
– Мальчику так понравилась овсянка с куриной грудкой и оливковым маслом, что я сварила ему ещё. И ещё чуть-чуть попозже, – немного даже вроде как застеснялась Рита.
– Тогда понятно, почему его несёт. Ведро овсянки с оливковым маслом, мягкие замшелые сыры по утрам… Мама! Он настолько угваздался, что под «попой» ты имела в виду всего пса?
– Тогда ему смело можно давать кличку «Жопа»! – расхохоталась Соловецкая. Возможно, немного не уместно. Но всё это было так смешно, что удержаться не было никакой возможности.
– Алёна, как вы можете! Ну ладно моё невоспитанное великовозрастное несчастье, но вы – милая, интеллигентная, культурная девушка! – укоризненно покачала головой Маргарита Пименовна.
– Надо же! Ритуля, ещё не так давно Алёна была не подходящей для меня партией, практически мезальянсом, деревенщиной-алкоголичкой, а сейчас она милая, интеллигентная, культурная девушка? – нарочито иронично возмутился Северный. – Да-да, здравствуй, матушка! Прости. Нынче спозаранку все забывают пожелать друг другу здравия. – Он покорно поцеловал Риту в демонстративно подставленную щёку. – Фу, воняешь мокрой псиной!
– Я, в отличие от тебя, способна критически относиться к себе. И если я не права, всегда могу признать ошибку и принести свои извинения! – фыркнула Рита. – Его зовут Мальчик. И я вам его не отдам. Животное больное и нуждается в уходе.
– И чем же это животное болеет, скажи на милость? Ну кроме наглости и хитрости, а эти состояния, насколько я помню курс физиологии, трактуются вариантами нормы.
– Он крипторх[5], дубина! Ты что, не знаешь, какими осложнениями грозит крипторхизм?
– Кастрацией!
– Сева, ты идиот! Крипторхизм грозит опухолями! Злокачественными опухолями!
– У собак?! Которых совершенно спокойно можно… – Алёна осеклась, не столько из-за гневного взгляда, брошенного на него Ритой, сколько из-за того, чтобы не расхохотаться.
– Всеволод Северный, вы идиот! – Ещё раз веско сказала Рита.
– Господи, за что?
– За всё!
– Спасибо, Рита, что неустанно напоминаешь своему единственному сыну о том, что он идиот. Хотя он и сам об этом помнит. Я даже – спешу тебя обрадовать новым подтверждением факта сыновнего идиотизма – так и не сделал Алёне Дмитриевне предложение руки и сердца по всем старорежимным правилам, как ты советовала. Можно, конечно, сетовать на то, что мои друзья и друзья моих друзей, а также разнообразные обстоятельства, вроде общечеловеческого любопытства и запачканного вишнёвым пирогом платья, тому помешали, но факты – вещь суровая. В сухом остатке имеем то, что имеем: предложение сделано не по правилам, и от не по правилам сделанного предложения Алёна Дмитриевна отказалась.
– Я бы тоже отказалась выйти за тебя замуж! – хмыкнула Рита. – Как можно выйти замуж за человека, забывшего поздравить любимую женщину с днём рождения? Как можно называть «любимой» женщину, которую ты забыл поздравить с днём рождения?
Повисла пауза. Отошедший от помывочного стресса безымянный терьер-полукровка, он же лохматый саквояж, он же беспризорник, любитель пожевать Кастанеду, кроссовки и баранью косточку с хрящиком, он же, как выяснилось, Мальчик, слегка запоздало – сказывался стресс от купания – уставился на Северного и с радостным поскуливанием попытался вывернуться из здоровенного банного махрового полотенца, стремясь к хозяину.
– Узнал, бродяга! Ну наконец-то! – обрадовался Северный. И тут же вдогонку: – Алёна, прости, я не только идиот, я ещё и свинья. Ты же мне в первую нашу встречу на кухне у Соколова сказала: «Мне тридцать девять. Наш друг Сеня был жестокосердными родителями отдан в школу на год раньше положенного. Но и мои тридцать девять меньше чем через месяц станут неправдой, потому что мне исполнится сорок…»
– Он не идиот, Алёна! – захохотала Рита Бензопила. – Ну не клинический, во всяком случае. Он аутист. Целые куски текстов бессмысленно воспроизводить – милости просим. А с причинно-следственными связями у моего полувекового мальчика проблемы! Как он только репутацию хорошего специалиста заработал, не представляю… Не рвись, ты мокрый, простудишься! – последнее адресовалось псу.
– Мама, он не простудится. Август, жара. Отпусти ты его бога ради! – несколько раздражённо заметил Северный.
Раздражался он не на мать. И конечно же, не на пёсика. Раздражался он только и только на себя. Вот ведь действительно остолоп! Неудивительно, что Соловецкая не приняла его предложения…
– Да не расстраивайся ты так! – Алёна погладила Северного по щеке. – Я и сама забыла, честно говоря. Если бы подруга не напомнила, мы и не выпили бы по поводу. Так и продолжали бы без повода хлебать. Я как сделала себе подарок – собственно эту самую Калифорнию, так сразу же и забыла, что мне уже сорок. Тоже мне, радость, помнить ещё о ней. И к тому же сорок лет не празднуют. Не знаю почему. Знаю, что не празднуют. А вы, Маргарита Пименовна, откуда узнали? – Воткнув руки в боки, Алёна Дмитриевна переключила своё внимание на матушку любимого. Потому как на самого любимого было жалко смотреть. А когда на красивого, здорового и сильного взрослого мужика жалко смотреть, смотреть на него не очень-то и хочется. Особенно если ты не из тех женщин, что умеют жалеть мужчин.
Маргарита Пименовна отпустила, наконец, пёсика на волю. Он тут же кинулся к Северному обниматься-целоваться. Всеволод Алексеевич механически погладил его по спине, и пёс, недовольный недостаточно пристальным вниманием к его персоне, ускакал куда-то в комнаты, предварительно фыркнув что-то на манер: «Ну, я тебе покажу!»
– Узнала, узнала. Как вы заметили в позапрошлую нашу встречу, Алёнушка, почти все мои друзья-знакомые-приятели умерли. Почти, да не все. Вот и потрусила Маргарита Пименовна Северная былыми знакомствами. Попросила разузнать всё про Алёну Дмитриевну Соловецкую. Уж больно девка красивая и умная, не смотри, что слегка заносчивая. Не могла же я вручить единственного сына какой-то непроверенной дамочке!
– Мама! – попытался осадить родительницу Всеволод Алексеевич.
– Что «мама»? Ну что «мама»? – окрысилась Рита. – Ничего плохого, кроме хорошего, я про Алёну не узнала. Девка молодец. Мужикам нравилась, а замуж не выходила. Сама дочку подняла, сама же карьеру сделала! А потом всё к чертям послала – и тоже по собственному желанию, – это надо характер иметь. Тебе подходит!
Северный придумывал, что бы такое матушке ответить поязвительнее. У Алёны в глазах мелькали весёлые бесенята. Рита Бензопила моргала невинно, что не предвещало для Всеволода Алексеевича ничего хорошего. И в этот момент в кухню вошёл терьер-полукровка, волоча в зубах… О, сейчас грянет такая буря, что гнусная безродная псина вылетит из Ритиного дома быстрее пингвина, катящегося по льдине. Возможно, прямо через окно. Потому что в зубах пёс крепко держал плюшевого медведика в брендированной буковками «MGH» кукольной хирургической пижамке с игрушечным же фонендоскопчиком на шее. Помнится, ещё в начале замшелых девяностых Севин отец привёз этот сувенир из главного госпиталя штата Массачусетс. Мемориального медведя не дозволялось трогать никому. Особенно после смерти папы. Как-то раз о чём-то задумавшись, Всеволод Алексеевич машинально взял с полки плюшевый презент американских докторов… И даже мысль додумать не успел – на него тайфуном «Катрин» набросилась Рита и разве что не поколотила. А уж сколько нового он о себе тогда узнал! Матушкина ласка в тот раз брызгала просто фонтаном… Ну всё, пёс, береги единственное яйцо! Ты посягнул на реликвию! Дай бог живым тебя отсюда увезти.
Всеволод Алексеевич внутренне сгруппировался, приготовившись спасать лохматое недоразумение от праведного Ритиного гнева. Но каково же было его удивление, когда вместо гневного изрыгания проклятий из маменькиных уст медоточиво проистекло:
– Мальчик принёс своего мишеньку! Ах, мой сладенький! Мишеньке давно никто не выкусывал блошек! Мамина радость!.. Что ты рот раззявил? – последнее, кажется, она адресовала сыну. – Это всего лишь игрушка! А Мальчику – радость. Смотри, как он его любит, – умилённо ворковала Рита, глядя на мокрый кусок собачьей шерсти, действительно нежно выкусывающий плюшевому медведю несуществующих блох.
– А давайте выпьем за мой день рождения! – примирительно воскликнула Алёна, решив, что пришла пора для очередного отвлекающего манёвра.
– А давайте! – тут же согласилась Рита. Вот уж кто выпить неважно за что никогда не отказывался. – Но только мы с тобой. Севка за рулём!
– Ну разумеется, ему нельзя!
– Да-да! Тем более что после он нас с Мальчиком отвезёт в собачий парикмахерский салон. Такие есть. Их много. Я с утра в Интернете уточнила. Уже и до нас цивилизация докатилась. Там Мальчика причешут, постригут. Сева совсем не заботился о маленьком Мальчике! – засюсюкала мамаша в гнусную терьерскую бородатую рожу. – А вам пёс совершенно ни к чему, тем более больной. Ему писать надо каждые два часа, а не два раза в день. У вас другие совсем заботы. Севка работает, а ты…
– Я, между прочим, тоже работаю! – подала реплику Алёна, разыскивая в маменькином буфете коньячные рюмки.
– Ну, тебе работать уже недолго. Во всяком случае, там, где ты сейчас работаешь. Те же источники, что мне о тебе всю подноготную вывалили, доложили, что прикроют скоро вашу Ульяновскую больничку. Для начала урежут до ужаса. Оставят только терапию и одну – на всё про всё – хирургию. А потом и вовсе прикроют. Вы показателям не соответствуете.
– Ага. Не соответствуем. Там, где надо бы три штатные единицы, работает один врач.
– Это на деле. А на бумаге в вашем районе народу столько, что врачи там и вовсе не нужны. Разве что ветеринарные. Такие дела, Алёнушка.
– Ну ничего удивительного, – Соловецкая вздохнула. – Это было ожидаемо. И как скоро, источники не информировали?
– Родовспомогательную службу с гинекологией со дня на день сократят.
– М-да… А я полагала годик ещё есть. Ну, значит, пора работу подыскивать, – Алёна погрустнела. – Кассиром где-нибудь в супермаркете! Мать его так перетак, этот наш Минздрав!
– Ну, не так всё печально. Хороший акушер-гинеколог работу себе всегда найдёт! – подытожила Рита. – Да и не надо тебе работу искать! Выходи замуж за моего оболтуса. Он человек обеспеченный. Но я бы на твоём месте прежде затребовала у него, чтобы он тебя куда-то свозил отдохнуть. – Маргарита Пименовна лукаво прищурилась.
– Да я только что вернулась. С отдыха.
Сева с Алёной переглянулись и молча поднялись на второй этаж. Дверь действительно была открыта. И это с маменькиной-то нездоровой боязнью воров, убийц и сексуальных маньяков! Уж как Всеволод Алексеевич её ни обсмеивал на предмет страха последних, но Рита отщёлкивала сына фразой: «И на мой возраст найдутся – на то они и маньяки!» А тут – двери нараспашку!
– Проходите! Я мальчику попу мою, у мальчика понос! Чем ты его кормил, мерзавец?
– Ну уж точно не заплесневелыми сырами по утрам, – пробурчал под нос Северный и тут же удостоился от Алёны чувствительного пинка в бок.
Пара молча проследовала в кухню. Северный зашуршал принесёнными пакетами. (Вечная слава круглосуточным супермаркетам! Ура!) Явиться к матушке без набора № 1 «Завтрак добропорядочной пенсионерки»? Смелый человек не боится смерти, но ищет её только безумец. Кстати именно из-за последнего обстоятельства в том числе Рита Бензопила понятия не имела, что все её желания-капризы давно не только учтены любящим сыном, но пронумерованы и звучно поименованы. Узнай она о кодовом названии продуктового набора № 2 «Старушка при смерти», и Севины шансы оказаться в реанимации были бы куда достовернее маменькиных.
– Овсянку купил? – раскрасневшаяся Рита выскочила из ванной, держа в руках укутанного в полотенце метиса.
«Геркулес» Всеволод Алексеевич покупал Маргарите Пименовне раз в месяц. Потому что ела она его по ложке в сутки. С одной собственноручно покрошенной инжириной. («Покупай только у узбеков! Чтобы я больше не видела этой усушенной в пыль отравы в вакуумных упаковках! Ты что, в могилу меня хочешь свести?!») Миндальным, грецким и лесным размолотыми орешками – по одному на порцию, умещавшуюся в розетке для варенья. Залить столовой ложкой обезжиренного кефирного йогурта. («Не было этой фирмы? Надо было заехать в другой магазин! Уморить меня решил?») Странно, что таковая забота о здоровье и фигуре не мешала Рите хлобыстать коньяк мужскими, если не сказать лошадиными, дозами. («Алкоголь мне не нужен, я спокойно могу без него обойтись, но вмешиваться в привычки длиной в жизнь считаю делом рискованным»[4], – отвечала Рита сыну на его редкие замечания на этот предмет, приняв максимально англизированный, по её разумению, вид.)
– У тебя что, уже закончилась? – удивился Северный.
– Мальчику так понравилась овсянка с куриной грудкой и оливковым маслом, что я сварила ему ещё. И ещё чуть-чуть попозже, – немного даже вроде как застеснялась Рита.
– Тогда понятно, почему его несёт. Ведро овсянки с оливковым маслом, мягкие замшелые сыры по утрам… Мама! Он настолько угваздался, что под «попой» ты имела в виду всего пса?
– Тогда ему смело можно давать кличку «Жопа»! – расхохоталась Соловецкая. Возможно, немного не уместно. Но всё это было так смешно, что удержаться не было никакой возможности.
– Алёна, как вы можете! Ну ладно моё невоспитанное великовозрастное несчастье, но вы – милая, интеллигентная, культурная девушка! – укоризненно покачала головой Маргарита Пименовна.
– Надо же! Ритуля, ещё не так давно Алёна была не подходящей для меня партией, практически мезальянсом, деревенщиной-алкоголичкой, а сейчас она милая, интеллигентная, культурная девушка? – нарочито иронично возмутился Северный. – Да-да, здравствуй, матушка! Прости. Нынче спозаранку все забывают пожелать друг другу здравия. – Он покорно поцеловал Риту в демонстративно подставленную щёку. – Фу, воняешь мокрой псиной!
– Я, в отличие от тебя, способна критически относиться к себе. И если я не права, всегда могу признать ошибку и принести свои извинения! – фыркнула Рита. – Его зовут Мальчик. И я вам его не отдам. Животное больное и нуждается в уходе.
– И чем же это животное болеет, скажи на милость? Ну кроме наглости и хитрости, а эти состояния, насколько я помню курс физиологии, трактуются вариантами нормы.
– Он крипторх[5], дубина! Ты что, не знаешь, какими осложнениями грозит крипторхизм?
– Кастрацией!
– Сева, ты идиот! Крипторхизм грозит опухолями! Злокачественными опухолями!
– У собак?! Которых совершенно спокойно можно… – Алёна осеклась, не столько из-за гневного взгляда, брошенного на него Ритой, сколько из-за того, чтобы не расхохотаться.
– Всеволод Северный, вы идиот! – Ещё раз веско сказала Рита.
– Господи, за что?
– За всё!
– Спасибо, Рита, что неустанно напоминаешь своему единственному сыну о том, что он идиот. Хотя он и сам об этом помнит. Я даже – спешу тебя обрадовать новым подтверждением факта сыновнего идиотизма – так и не сделал Алёне Дмитриевне предложение руки и сердца по всем старорежимным правилам, как ты советовала. Можно, конечно, сетовать на то, что мои друзья и друзья моих друзей, а также разнообразные обстоятельства, вроде общечеловеческого любопытства и запачканного вишнёвым пирогом платья, тому помешали, но факты – вещь суровая. В сухом остатке имеем то, что имеем: предложение сделано не по правилам, и от не по правилам сделанного предложения Алёна Дмитриевна отказалась.
– Я бы тоже отказалась выйти за тебя замуж! – хмыкнула Рита. – Как можно выйти замуж за человека, забывшего поздравить любимую женщину с днём рождения? Как можно называть «любимой» женщину, которую ты забыл поздравить с днём рождения?
Повисла пауза. Отошедший от помывочного стресса безымянный терьер-полукровка, он же лохматый саквояж, он же беспризорник, любитель пожевать Кастанеду, кроссовки и баранью косточку с хрящиком, он же, как выяснилось, Мальчик, слегка запоздало – сказывался стресс от купания – уставился на Северного и с радостным поскуливанием попытался вывернуться из здоровенного банного махрового полотенца, стремясь к хозяину.
– Узнал, бродяга! Ну наконец-то! – обрадовался Северный. И тут же вдогонку: – Алёна, прости, я не только идиот, я ещё и свинья. Ты же мне в первую нашу встречу на кухне у Соколова сказала: «Мне тридцать девять. Наш друг Сеня был жестокосердными родителями отдан в школу на год раньше положенного. Но и мои тридцать девять меньше чем через месяц станут неправдой, потому что мне исполнится сорок…»
– Он не идиот, Алёна! – захохотала Рита Бензопила. – Ну не клинический, во всяком случае. Он аутист. Целые куски текстов бессмысленно воспроизводить – милости просим. А с причинно-следственными связями у моего полувекового мальчика проблемы! Как он только репутацию хорошего специалиста заработал, не представляю… Не рвись, ты мокрый, простудишься! – последнее адресовалось псу.
– Мама, он не простудится. Август, жара. Отпусти ты его бога ради! – несколько раздражённо заметил Северный.
Раздражался он не на мать. И конечно же, не на пёсика. Раздражался он только и только на себя. Вот ведь действительно остолоп! Неудивительно, что Соловецкая не приняла его предложения…
– Да не расстраивайся ты так! – Алёна погладила Северного по щеке. – Я и сама забыла, честно говоря. Если бы подруга не напомнила, мы и не выпили бы по поводу. Так и продолжали бы без повода хлебать. Я как сделала себе подарок – собственно эту самую Калифорнию, так сразу же и забыла, что мне уже сорок. Тоже мне, радость, помнить ещё о ней. И к тому же сорок лет не празднуют. Не знаю почему. Знаю, что не празднуют. А вы, Маргарита Пименовна, откуда узнали? – Воткнув руки в боки, Алёна Дмитриевна переключила своё внимание на матушку любимого. Потому как на самого любимого было жалко смотреть. А когда на красивого, здорового и сильного взрослого мужика жалко смотреть, смотреть на него не очень-то и хочется. Особенно если ты не из тех женщин, что умеют жалеть мужчин.
Маргарита Пименовна отпустила, наконец, пёсика на волю. Он тут же кинулся к Северному обниматься-целоваться. Всеволод Алексеевич механически погладил его по спине, и пёс, недовольный недостаточно пристальным вниманием к его персоне, ускакал куда-то в комнаты, предварительно фыркнув что-то на манер: «Ну, я тебе покажу!»
– Узнала, узнала. Как вы заметили в позапрошлую нашу встречу, Алёнушка, почти все мои друзья-знакомые-приятели умерли. Почти, да не все. Вот и потрусила Маргарита Пименовна Северная былыми знакомствами. Попросила разузнать всё про Алёну Дмитриевну Соловецкую. Уж больно девка красивая и умная, не смотри, что слегка заносчивая. Не могла же я вручить единственного сына какой-то непроверенной дамочке!
– Мама! – попытался осадить родительницу Всеволод Алексеевич.
– Что «мама»? Ну что «мама»? – окрысилась Рита. – Ничего плохого, кроме хорошего, я про Алёну не узнала. Девка молодец. Мужикам нравилась, а замуж не выходила. Сама дочку подняла, сама же карьеру сделала! А потом всё к чертям послала – и тоже по собственному желанию, – это надо характер иметь. Тебе подходит!
Северный придумывал, что бы такое матушке ответить поязвительнее. У Алёны в глазах мелькали весёлые бесенята. Рита Бензопила моргала невинно, что не предвещало для Всеволода Алексеевича ничего хорошего. И в этот момент в кухню вошёл терьер-полукровка, волоча в зубах… О, сейчас грянет такая буря, что гнусная безродная псина вылетит из Ритиного дома быстрее пингвина, катящегося по льдине. Возможно, прямо через окно. Потому что в зубах пёс крепко держал плюшевого медведика в брендированной буковками «MGH» кукольной хирургической пижамке с игрушечным же фонендоскопчиком на шее. Помнится, ещё в начале замшелых девяностых Севин отец привёз этот сувенир из главного госпиталя штата Массачусетс. Мемориального медведя не дозволялось трогать никому. Особенно после смерти папы. Как-то раз о чём-то задумавшись, Всеволод Алексеевич машинально взял с полки плюшевый презент американских докторов… И даже мысль додумать не успел – на него тайфуном «Катрин» набросилась Рита и разве что не поколотила. А уж сколько нового он о себе тогда узнал! Матушкина ласка в тот раз брызгала просто фонтаном… Ну всё, пёс, береги единственное яйцо! Ты посягнул на реликвию! Дай бог живым тебя отсюда увезти.
Всеволод Алексеевич внутренне сгруппировался, приготовившись спасать лохматое недоразумение от праведного Ритиного гнева. Но каково же было его удивление, когда вместо гневного изрыгания проклятий из маменькиных уст медоточиво проистекло:
– Мальчик принёс своего мишеньку! Ах, мой сладенький! Мишеньке давно никто не выкусывал блошек! Мамина радость!.. Что ты рот раззявил? – последнее, кажется, она адресовала сыну. – Это всего лишь игрушка! А Мальчику – радость. Смотри, как он его любит, – умилённо ворковала Рита, глядя на мокрый кусок собачьей шерсти, действительно нежно выкусывающий плюшевому медведю несуществующих блох.
– А давайте выпьем за мой день рождения! – примирительно воскликнула Алёна, решив, что пришла пора для очередного отвлекающего манёвра.
– А давайте! – тут же согласилась Рита. Вот уж кто выпить неважно за что никогда не отказывался. – Но только мы с тобой. Севка за рулём!
– Ну разумеется, ему нельзя!
– Да-да! Тем более что после он нас с Мальчиком отвезёт в собачий парикмахерский салон. Такие есть. Их много. Я с утра в Интернете уточнила. Уже и до нас цивилизация докатилась. Там Мальчика причешут, постригут. Сева совсем не заботился о маленьком Мальчике! – засюсюкала мамаша в гнусную терьерскую бородатую рожу. – А вам пёс совершенно ни к чему, тем более больной. Ему писать надо каждые два часа, а не два раза в день. У вас другие совсем заботы. Севка работает, а ты…
– Я, между прочим, тоже работаю! – подала реплику Алёна, разыскивая в маменькином буфете коньячные рюмки.
– Ну, тебе работать уже недолго. Во всяком случае, там, где ты сейчас работаешь. Те же источники, что мне о тебе всю подноготную вывалили, доложили, что прикроют скоро вашу Ульяновскую больничку. Для начала урежут до ужаса. Оставят только терапию и одну – на всё про всё – хирургию. А потом и вовсе прикроют. Вы показателям не соответствуете.
– Ага. Не соответствуем. Там, где надо бы три штатные единицы, работает один врач.
– Это на деле. А на бумаге в вашем районе народу столько, что врачи там и вовсе не нужны. Разве что ветеринарные. Такие дела, Алёнушка.
– Ну ничего удивительного, – Соловецкая вздохнула. – Это было ожидаемо. И как скоро, источники не информировали?
– Родовспомогательную службу с гинекологией со дня на день сократят.
– М-да… А я полагала годик ещё есть. Ну, значит, пора работу подыскивать, – Алёна погрустнела. – Кассиром где-нибудь в супермаркете! Мать его так перетак, этот наш Минздрав!
– Ну, не так всё печально. Хороший акушер-гинеколог работу себе всегда найдёт! – подытожила Рита. – Да и не надо тебе работу искать! Выходи замуж за моего оболтуса. Он человек обеспеченный. Но я бы на твоём месте прежде затребовала у него, чтобы он тебя куда-то свозил отдохнуть. – Маргарита Пименовна лукаво прищурилась.
– Да я только что вернулась. С отдыха.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента