Татьяна Устинова. Там, где нас нет (сборник)

   – А... почему ты не на работе?
   У нее изменилось лицо.
   Ту женщину, которая только что разговаривала с ним о Коле, он знал и любил. А эту, новую, с новым лицом, пожалуй, не знал. И не любил?..
   – Юль?
   – Что?
   – Почему ты не на работе?
   – Какая тебе разница?
   «Какая тебе разница» – это тоже было из новой жизни, в которой он путался, терялся, не знал, как себя вести.
   В которой – «спасибо, не нужно».
   Или – «да, положи под зеркало».
   – У меня больше нет работы, – сказала новая незнакомая женщина. – Меня уволили. Впрочем, не меня одну. Всех уволили. Мне еще очень повезло, потому что обещали заплатить то, что при увольнении положено по договору. Так что скорее всего я не сяду тебе на шею.
   – Можешь сесть, – растерянно предложил Волков. Ничего подобного он не ожидал, – вполне можешь.
   – Спасибо, не нужно.
   Теперь никакой, ни старой, ни новой Юли в кухне не было вовсе. Была туманность Андромеды, излучавшая враждебность, прямо-таки искрившая ею.
   Не подходи, убьет.
   Нет, но такие вещи не делаются в одну минуту! Особенно в солидных, годами работающих фирмах! Нет, все понятно, людей увольняют десятками, и это называется «мировой финансовый кризис», и биржи труда переполнены, и президент в очередной раз пообещал что-то такое проиндексировать, а что-то проконтролировать, но Волков почему-то был совершенно уверен, что к ним с Юлей вся эта петрушка не может иметь никакого отношения.
   Петрушка, стало быть, мировой финансовый кризис.
   Они профессионалы, каждый в своей области, они давно и хорошо работают, они научились быть полезными делу, которое...
   – Юля, почему ты мне ничего не сказала?!
   – Что я должна была тебе сказать?
   – Что у вас увольнения, или сокращения, или как это называется!
   – У нас закрыли представительство, – сообщили из туманности Андромеды. – Все, целиком. Выгнали всех до единого, и меня в том числе. Зачем тебе это знать?
   – Затем, что я твой муж, – растерянно пробормотал Волков.
   – Ты уверен? – спросили из туманности, и враждебность полыхнула фиолетовым огнем, и Волков почувствовал, что шерсть на загривке стала дыбом, как будто электрический удар прошел по телу. – Я что-то не очень в это верю, Волков. Но ты не переживай, – это было сказано бодро, в духе раскрашенных баранок из телевизора, – я что-нибудь придумаю. Я совершенно не претендую на то, чтобы ты меня содержал, и...
   – Замолчи, – тяжело сказал Волков и вышел из кухни вон.
   Неизвестно откуда, из туманности, что ли, накатило такое бешенство, что, одеваясь и засовывая в карман пропуск, он надорвал этот самый карман и, дернув, оторвал совсем.
   Теперь на месте кармана была какая-то идиотская мешковина, из которой во все стороны торчали идиотские белые нитки. Зарычав, Волков содрал пиджак, швырнул его на разобранную, даже какую-то развороченную постель и выдернул из гардероба следующий пиджак.
   «Вы не хотите, чтобы я вас содержал?! Вы даже не находите нужным поговорить со мной?! Я этого недостоин, с вашей точки зрения?!»
   Сопя и изрыгая из ноздрей пар, как бык на арене, он кое-как обулся, напялил куртку и бабахнул дверью так, что с наружной стороны отвалился крючок, на который в прежние, хорошие времена всегда вешали глупый рождественский веночек.
   Вешали веночек, и елку ставили, и пироги пекли, и бенгальскими огнями заранее запасались, и еще Юлька покупала какие-то рога с блестками, и всю новогоднюю ночь все шатались в этих самых рогах, и все было так хорошо, и ничего этого больше нет!..
   Как она сказала – ты не бойся, тебе не придется меня содержать?!
   Растравляя свои раны, Волков сбежал по лестнице, даже лифта дожидаться не стал, и вывалился на улицу.
   Снегу навалило так много, что вдруг показалось – город затих. В этой непривычной, сельской тишине в отдалении двигались тихие машины, вдоль дома неслышно крался здоровенный серый кот, и деревья стояли, не шелохнувшись.
   Я узнаю, кто заходил к Сиротину и кто оставил след на ковре, с которым бедолага Коля собирался вместе выйти на пенсию! Я узнаю, что случилось на самом деле вечером в его выстуженном кабинете. Я узнаю, кто из моих сотрудников врет и зачем именно врет, а потом уеду.
   Я уеду в Ильинку, в старый, нетопленый, щелястый родительский дом, буду чистить снег, колоть дрова и пить водку, а вы все тут можете делать, что хотите, – горевать из-за увольнения, попивать свой кофеек, жить своей новой жизнью.
   Я больше так не хочу. И не буду».
   Он вышел за ограду – дом был «охраняемый», из дорогих, только, как обычно в Москве, машины приходилось оставлять на тротуаре, поэтому радиаторы оказывались втиснуты в забор, а задние колеса висели над проезжей частью. Все до единой местные старушки из громадных серых и хмурых сталинских домов, окружавших «точечную элитную застройку», ненавидели и машины, и их хозяев и каждый день писали в управу жалобы, требуя ликвидировать и «застройку», и машины, и хозяев, но ничего не помогало.
   В России, как известно, очень мало земли. В России строить негде, и жить негде, и машины ставить негде. Только под носом у старушек.
   Волков, извиваясь, пробрался между оградой и радиаторами, утопая по щиколотку в снегу, исхитрившись, открыл дверь, завел двигатель и взял с пола щетку.
   Этой щеткой он собирался разгребать сугроб, в который превратилась его машина, как раз до тридцать первого декабря.
   Волков даже не знал, откуда начать. Если с крыши, то вся масса снега ухнет ему на ноги, и нужно будет идти переобуваться, а он в квартиру ни за что не вернется! Если с лобового стекла, то потом, для того чтобы расчистить капот, понадобится лопата, а лопаты у него нету. Если с заднего стекла...
   – Дяденька, – позвали его откуда-то сзади и снизу. Волков оглянулся и никого не заметил, – дяденька, извините, пожалуйста...
   Волков покрутил головой и опять никого не заметил.
   – Я здесь, – пояснили очень серьезно, и Волков, кряхтя и придерживая полы куртки, чтобы не обтирать ими автомобильные бока, выбрался на шоссе.
   Выбравшись, он обнаружил гнома в шапке с помпоном. Гном стоял в стороне, не приближаясь, и казался очень маленьким.
   – Чего тебе? – спросил Волков сердито.
   Он терпеть не мог брошенных детей, нищих старух и побирающихся стариков.
   Ему казалось, что он виноват перед ними – во всем. Именно он и никто другой.
   – Извините, пожалуйста, – сказал гном, тараща глаза, – у вас есть сорок шесть рублей семнадцать копеек?
   Волков моргнул.
   Мимо проехал непривычно тихий автомобиль, обдал их снеговой крошкой, и Волков за шиворот втянул гнома на тротуар.
   Тот переступил ногами в крепеньких красных сапожках и покосился на Волкова неодобрительно.
   – Так, – сказал Волков, сердясь все сильнее. – Какие, к чертовой матери, сорок восемь рублей пятнадцать копеек?
   Гном сосредоточенно пошевелил губами, словно повторяя про себя заранее выученный урок.
   – Не-ет, – наконец сказал он. – Мне нужно сорок шесть рублей семнадцать копеек! У вас есть столько?
   Он был очень чистенький, ухоженный, совсем не уличный, как определил для себя Волков. Шапка с помпоном старательно надвинута на уши, и шарф повязан как следует, и красные сапожки на липучках тоже довольно чистые, хотя и не новые, с растрескавшимися носами.
   Пожав плечами, очень сердитый Волков полез в бумажник – моментально вспомнился оторванный пиджачный карман – и достал полтинник.
   – На.
   Гном стянул варежку и взял бумажку.
   – А это сколько рублей?
   Этого Волков совсем не смог вынести.
   – Пятьдесят! – рявкнул он. – Ты что, не видишь?!
   – Волков, на кого ты орешь?
   Он оглянулся. Через сугроб, задрав шубу, к нему лезла Юля. Та, прежняя Юля, его жена, а вовсе не туманность Андромеды.
   – На меня, это потому что я у него денежек попросил. Никто не любит денежки давать, – пояснил гном обстоятельно.
   И тут он вздохнул.
   Юля пробралась к ним, поскользнулась, чуть не упала. Волков ее поддержал. Локоть под шубой был твердый и чужой, как железный прут из ограды.
   – Ты кто такой? – спросила Юля у гнома.
   – Я Павлик, – представился тот, аккуратно засунул купюру в карман курточки и натянул варежку. – Мне нужно сорок шесть рублей семнадцать копеек. Он дал! – И показал на Волкова.
   – А почему тебе нужно именно сорок шесть рублей семнадцать копеек?
   Мальчишка удивился.
   – Потому что батон стоит восемнадцать рублей, а молоко двадцать восемь семнадцать, это все знают! А мне нужен батон и молоко.
   Юля посмотрела на Волкова, а он на нее.
   – Ты что, на улице живешь? – тихо спросила Юля. – Родителей нету?
   – Я дома живу, – сообщил мальчишка, – почему на улице?
   Про родителей он ничего не сказал, но Юля не отставала.
   – А родители твои где? Ты почему один ходишь? Ты же маленький еще! Мало ли что может случиться!
   – Ничего со мной не случится.
   – Тебе сколько лет, Павлик?
   – Шесть, – гордо сказал мальчишка. – Бабушка говорит, что я для своего возраста очень самостоятельный.
   – Это точно, – согласился Волков неприятным голосом, и Юля ткнула его локтем в бок.
   – А бабушка где? Дома?
   Мальчишка отвел глаза и стал варежкой смахивать снег с бампера волковской машины.
   «Какой-то кошмар», – подумал Волков.
   – Павлик, где ты живешь? Где твоя бабушка? Давай я тебя домой провожу, а по дороге мы молока купим и батон! Давай?
   Чего она к нему привязалась, думал Волков с тоской и гневом. Ну, ничего же нельзя сделать, это ежу ясно!..
   Ежу, может быть, и было ясно, но только не его жене. Она всегда отличалась упрямством и все делала так, как считала нужным!..
   – Ты почему молчишь, Павлик?
   – Юль, мне на работу давно пора, так что... – встрял Волков.
   – Бабушка умерла, – вдруг, решившись, сказал мальчишка. – Мне тетя Маша из сто тридцатой объяснила, это значит, что мы с ней долго не увидимся. Ну, с бабушкой, значит. А потом увидимся, сказала тетя Маша, – в королевстве. Я мультик смотрел про Снежную Королеву, и там было королевство, и тетя Маша сказала, что бабушку туда забрали. Только я думаю, что навряд ли она в королевстве. Там холодно и делать нечего. Только колдовать, а бабушка колдовать не умеет.
   В голове у Волкова опять ударили в гонг, и лошади понеслись по кругу, стуча копытами.
   – Почему бабушка... в королевстве? – спросил он зачем-то.
   – Не знаю, так тетя Маша сказала.
   – В царствии, – поправила Юля тусклым голосом, – в царствии небесном. Так тебе тетя Маша объяснила?
   – Точно! – просиял мальчишка. – Как это вы угадали? А я вспоминал, вспоминал!.. Она над нами живет, к бабушке в гости ходит. К ней какой-то валет должен прийти, а все никак не идет! А бабушка говорила, что он придет, и тетя Маша сказала, что она раньше надеялась, а потом перестала.
   – Бабушка давно умерла?
   Мальчишка виновато посмотрел на Юлю.
   – Я в календаре не понимаю, – сообщил он и шмыгнул носом, – хотя мне в школу на следующий год. Я зато в часах понимаю! Хотите, скажу вам, сколько времени?
   – Скажи.
   И пока мальчишка рассматривал часы под задранным рукавом ее шубы, она быстро вытерла глаза. Волков отвернулся.
   – Без двадцати десять! – объявил гном. – Правильно?
   – Двадцать минут десятого, – сказал Волков. – Правильно.
   – А почему ты один? Где родственники? Почему ты в магазин ходишь? – спросила Юля.
   – А кто же за меня пойдет? – рассудительно сказал мальчишка. – Больше некому, бабушка-то в царство уехала! А родственник у нас один, дядя Петя. Он в Тамбове живет. Есть такой город?
   – Есть, – подтвердила Юля и опять вытерла глаза.
   – А больше никого нет. Тетя Маша сказала, что меня обязательно придут забирать. Ну, чтоб я ждал.
   – Кто придет?
   – Из собеса, – произнес мальчишка привычное слово, – она говорит, государство об детях должно заботиться и бросать их не должно. Она говорит, что скоро придут и заберут меня в детдом. А я не хочу в детдом! Я туда не пойду!
   – Как... не пойдешь?
   – Юль, кончай эту канитель, а?
   – Не пойду, – заявил мальчишка совершенно по-взрослому, – бабушка всегда мне говорила – надень шапку как следует, ты что, детдомовский, что ли? И не пойду я туда ни за что! Я сам по себе жить буду.
   – Ты не сможешь.
   – Мне бы только вырасти немножко, а там я на работу устроюсь, – продолжал мальчишка, – бабушка говорила, что, когда я вырасту, мы с ней на юг поедем, на море! Она говорила, заработаешь и свезешь меня. Вы знаете, что такое море?
   Юля взяла Волкова за руку. Ее ладонь была холодная, маленькая, как птичья лапка, и несчастная. И дрожала. Волков подержал ее руку и сунул в карман своей куртки.
   – Павлик, постой, но как же ты... живешь? – Юля выдернула руку – единственное, что сейчас интересовало Волкова, – и присела перед мальчишкой на корточки. – Тебе же надо есть, пить, спать! Как ты все это делаешь?
   – А что? Я самостоятельный. Я вот молока куплю и хлеба и ем. Бабушка говорила, что на молоке с хлебом можно всю жизнь прожить и не болеть некогда.
   – Так, подожди, а социальные службы? Тебя должны были давно забрать!
   – Да я не хочу, – объяснил мальчишка, явно гордясь собой. – Я утром уйду и не возвращаюсь до вечера! А они приходят, и участковый, дядя Сережа, и с ним две тетки в шапках! Я их сто раз видел! Они придут, поищут, поищут, а меня нет. Ну, и уйдут. А вечером уж я прихожу.
   – А ключи?
   – А у меня есть. Вот! – И он достал из-за пазухи связку. – Бабушка всегда говорила, что если она помрет, я в квартиру не попаду, и дала мне ключи. Я все замки открывать умею, вы не думайте! До верхнего не достаю, так я на ящик становлюсь! Там бумажка приклеена, я ее отдеру потихоньку, и вхожу, и живу себе. Главное, теперь вырасти быстрей, чтоб на работу устроиться. А то они меня изымут.
   – Что?!
   – Ну, это так называется, – объяснил мальчишка обстоятельно. – Ребенка изымают и сдают в детский дом. Ну, чтобы он по улицам не шатался! Только я туда не хочу. Я один буду жить. Я же все умею! И стирать, и чайник ставить, и картошку чистить! Только картошка кончилась, а я не знаю, сколько она стоит. Вы не знаете? Я бы тогда денег попросил и купил картошки, а так не знаю...
   Птичья лапка опять изо всех сил стиснула волковскую руку.
   – И по улице я не шатаюсь. Я в магазин схожу, а потом на лестнице сижу, на самом верху. У нас там тепло и свет горит. Это называется черная лестница. Только ничего она не черная! Бабушка говорит, что раньше управдом был жулик, а теперь ничего, меньше ворует. Лампочки покупает. Я туда книжку принес. Читаю. Не мешаю никому. Я только не хочу, чтобы меня изымали. Я дома хочу...
   Он замолчал, опять пошевелил губами и сказал Волкову:
   – Спасибо, что вы мне деньги дали. Сорок шесть рублей семнадцать копеек. Я теперь в магазин пойду. Там меня знают, только не знают, что бабушка умерла.
   – Павел, – трясясь мелкой дрожью, сказала Юля Волкову, – что нам делать? Что нам теперь делать, а?..
   – Ой, а вы тоже Павлик? – просиял мальчишка. – Бабушка говорит, это хорошее имя, потому что наш небесный покровитель всех победит. Апостол Павел он называется. А тетя Маша говорит, что на девятый день бабушка с ним должна повстречаться, ну, с этим апостолом! Только девять дней еще не прошло. А я тете Маше говорю, – добавил мальчишка, подумав, – как же бабушка с ним повстречается? Она, если идет в магазин или в собес и с кем-нибудь встречается, мне потом всегда рассказывает! А кому она там, в царстве, рассказывать будет? Бабушка там и не знает никого!
   – Как все плохо, – простонала Юля, – как все плохо и несправедливо!..
   – Юль, ну, все понятно. Забирай его, и идите домой, – морщась, велел Волков, – а я подумаю...
   – Ко мне домой нельзя, – предупредил мальчишка, – там дядя Сережа и две тетки из собеса!
   – В шапках, – подсказал Волков.
   Мальчишка кивнул.
   – Они всегда днем приходят. Ко мне только вечером можно, когда они уйдут.
   – А к нам круглые сутки можно. – Волков притянул его к себе и зачем-то порассматривал со всех сторон. – А родители твои где, пацан? Бабушка тебе наверняка говорила! Или только про апостола Павла?
   – А они тоже в царстве, – объяснил мальчишка, – тетя Маша сказала, что они там теперь все вместе, и бабушка с дедушкой, и мама с папой. Тетя Маша говорила, что мой папа очень любил на машине гонять. Она говорила, что он на ней, как на истребителе, летал. И убился насмерть, и маму убил, когда с дачи ехал. Только я этого не помню, я еще маленький был. А потом дедушка сразу от горя умер, а сейчас бабушка умерла тоже.
   – Ну, это ни о чем не говорит, – быстро сказал Волков Юле. – Это стандартная история.
   Юля зачем-то поправила на Павлике туго повязанный шарф.
   – Пойдем к нам, – она взяла мальчика за руку, будто всю жизнь брала. – Чего на той лестнице сидеть!
   – У меня там книжка, – возразил мальчишка.
   – Ну, мы потом ее заберем.
   – Надо забрать, – сказал он озабоченно. – Пропадет.
   – Не пропадет. Мы потом как-нибудь сходим и заберем. А ты телефон свой домашний знаешь?
   – Знаю. И тети-Машин знаю! Бабушка говорила, что, когда она помрет, я должен сразу тете Маше позвонить, и телефон я каждый день повторял, она меня заставляла.
   – Вот и хорошо. Пойдем?
   Он переступил ногами, обутыми в крепкие красные ботиночки с растрескавшимися носами. Было видно, что ему хочется пойти, но он сомневается.
   – Пойдем, – повторила Юля. – У нас книжек много, и мультики есть. Про оленя Рудольфа смотрел?
   – Не-а. У нас мало мультиков. Бабушка говорит, это дорого очень. Она говорит, всего не купишь. Лучше книжку почитать. У нас книжек много, еще от дедушки остались. Я одну попробовал читать и ничего не понял! И называется она как-то странно... я долго запоминал... «Теоретические основы электротехники», вот! Ни слова не понятно! Я вот только горки запомнил.
   – Какие горки? – спросила Юля.
   – Синусоиды, – быстро объяснил Волков, – что тут непонятного?..
   – У нас сколько хочешь мультиков, – продолжала Юля, – про Деда Мороза, про Новый год, про Белоснежку!
   – У вас, наверное, детей много и денег тоже, – сказал мальчишка.
   – Детей у нас всего двое, и они уже выросли.
   Теперь ему совершенно определенно хотелось пойти – мультики, еще бы!..
   – Мне с чужими нельзя, – высказал он последнее опасение. – Бабушка говорила, с чужими даже разговаривать нельзя! Она говорила, что детей воруют и продают на органы.
   Тут взрослые отчего-то засмеялись. Он посмотрел на них, словно спрашивая – что?.. Что вы смеетесь?..
   Ему стукнуло шесть лет, и он не умел разбираться в людях, но тут ему показалось, что этим можно верить. Они не продадут его на органы. Наверное.
   И еще он замучился один. Сидеть на лестнице было скучно и немного страшно, и он придумывал истории, чтобы как-то себя развлечь. В этих историях он ехал к бабушке в ее королевство – нет, нет, в царство! – и там они знакомились с защитником, про которого рассказывала бабушка, апостолом Павлом. Апостол представлялся ему в скафандре и с бластером, как в телевизоре. Еще там были речка и горка. Бабушка говорила, что это он запомнил, как они в Тамбов ездили, к дяде Пете. Бабушка говорила, это давно было, ты этого помнить не можешь, но он-то помнит!..
   И он немного беспокоился, что не успеет вырасти и пойти на работу до того, как его изымут две тетки в шапках, а бабушка говорила, что хуже нет для ребенка, чем в детдоме расти! Вот уже несколько дней прошло, как он без бабушки, а растет он все-таки как-то очень медленно, и картошка у него кончилась, и есть хочется! Бабушка говорила, что он рассудительный, то есть может обо всем рассуждать. И он рассудил, что картошки он все равно нигде не достанет, так чего теперь про нее думать!.. А тетя Маша не догадалась принести. Вообще она была какая-то странная в последнее время, смотрела мутными глазами, гладила его по голове дрожащей рукой, и пахло от нее плохо, каким-то резким, дурным запахом. И ложась спать, Павлик слышал, как наверху, как раз у тети Маши, горланили песни. А они с бабушкой не любят, когда горланят! Они тишину любят.
   А вчера на улице, не на этой, а на большой, где магазин, его чуть не побили взрослые мальчишки. Он только собрался попросить сорок шесть рублей семнадцать копеек у какой-то тетеньки с добрым лицом, как они набежали и стали на него кричать, чтоб он проваливал и здесь не побирался, это их территория! А если он хочет тут побираться, то они его отведут к Семке, и Семка назначит дань платить, а так просто нельзя. Так он и остался вчера без молока и батона и сегодня решил, что к магазину не пойдет, где-нибудь еще попросит.
   Ему стукнуло шесть, и хотелось есть и отчего-то спать. В последнее время он спал плохо, все прислушивался, не идут ли его изымать, просыпался, вскидывался, смотрел на бабушкину высокую кровать, покрытую полосатым покрывалом – может, она все-таки вернулась из своего царства, ну, как когда-то они вместе возвращались из Тамбова! Но бабушки все не было, и он засыпал опять, держась рукой за деревянный заборчик кровати, которая была ему маловата. Бабушка все собиралась купить ему взрослую, но так и не купила.
   ...может, пойти с ними? Может, ничего страшного не будет? Ну, просто посидеть у них до вечера! Чего правда на лестнице сидеть?..
   – Ну? – спросила Юля и опять поправила на нем шарф. – Надумал?
   Мальчишка кивнул.
   – Я ненадолго. До вечера.
   – Вот и хорошо. Мы пошли.
   – Я позвоню, – сказал Волков, и Юля кивнула, не оборачиваясь.
   Он глянул на глупую пластмассовую щетку в руке – сколько всего произошло с того момента, как он вытащил эту щетку, чтобы смахивать ею снег со своей машины, как будто целая жизнь прошла! – и кое-как разгреб сугроб на лобовом стекле.
   Потом посмотрел вслед удаляющейся Юле, которая вела за руку мальчишку. Тот что-то ей рассказывал, а она слушала.
   – Юль! – крикнул Волков, вдруг забеспокоившись. Она обернулась.
   Волков в два шага их догнал.
   – Юль, ты только никому не звони и никуда с ним не ходи, – сказал он. – Поняла? А то еще его... изымут!
   – Волков, за кого ты меня принимаешь?!
   Он исподлобья смотрел на нее – и так ее любил!.. Ну, вот так, что сердце, которым, по слухам, люди и любят, не помещалось у него в груди, набухало, колотилось и распирало ребра – вот-вот лопнет.
   Он так ее любил – за этого случайного мальчишку, за птичью лапку, дрожавшую в его руке, за то, что она все сделала так просто и так легко, взяла и повела пацана с собой, как будто хоть что-то в жизни может быть легко и просто!..
   Он так ее любил – за то, что ей даже в голову не пришло... сомневаться, а он, Волков, конечно, сомневался бы и ни на что бы не решился, просто потому, что он мужчина, следовательно, должен сначала много думать, и еще неизвестно, что именно придумается!..
   Он так ее любил – просто потому что любил, и лучше ее не было и не будет женщины на свете, и он всегда это знал, и радовался, что она досталась именно ему, и пусть это сто раз банально, но им было так хорошо вместе!
   Пока не стало плохо...
   Хорошо там, где нас нет? Или все же там, где мы есть?..
   – Волков, поезжай на свою работу, – сказала Юля дрогнувшим голосом. – Не смотри ты на меня так!
   Он кивнул.
   – Я никуда не пойду и его не поведу, не беспокойся, – сказала она.
   Он кивнул.
   – И расследований никаких не затевай.
   Он кивнул.
   – Волков, ты почему все время киваешь, как покладистая лошадь?
   – Ой, а я видел лошадь, – сказал мальчишка, соскучившись стоять, – в Тамбове. Там бочка такая, ее лошадь возит. А в бочке вода. Пока все наливают, лошадь стоит. Это потому что там водопровода нету. Ей можно хлебца дать или морковку. У дяди Пети морковка здоровенная такая! Я лошадь кормил, сам!
   Тут он устыдился немного, потому что никакую лошадь он не кормил. Он тогда еще маленький был и боялся, а бабушка над ним смеялась. Он только пони в зоопарке не боялся, но ведь пони не настоящая лошадь! И одета она неправильно – у нее какие-то блестки и шарики кругом, а у настоящей лошади бывает только кожаная сбруя и никаких шариков, вот как!
   – Ну, пока. – Юля взяла Волкова за куртку, притянула к себе и поцеловала в губы.
   Мальчишка моментально отвернулся. Он терпеть не мог, когда целуются, бабушка говорит, что это неприлично.
   Он посмотрел на деревья, на машины и опять быстро взглянул на них. Нет, вроде ничего. Эти взрослые поцеловались как-то приятно, наверное, даже бабушке бы понравилось, и они с тетенькой пошли, а дяденька – Павел! – остался стоять на тротуаре.
   – А почему он с нами не идет?
   – Ему на работу надо, – очень весело ответила тетенька. Глаза у нее сияли, и щеки были розовые, и вся она была очень красивая и молодая, как из книжки с картинками.
   – А вам не надо на работу?
   – А меня выгнали.
   – Совсем?! – ужаснулся Павлик.
   – Совсем, – сказала она беспечно. – Всех выгнали, и меня тоже.
   – Тетю Машу выгнали, – подумав, сообщил Павлик и еще раз оглянулся на дяденьку. Тот все стоял, не уходил. – Бабушка говорит, она теперь запьет, потому что ей жить не на что. Бабушка говорит, так всегда бывает. Жить не на что, а пить есть на что.
   – Ты об этом не думай, – посоветовала красивая. – Нам пока есть на что жить, потому что это только меня выгнали. А Павла не выгнали.
   Так они шли и разговаривали, и Волков все смотрел им вслед, а потом они зашли в калитку и повернули за угол – и он остался один.
   Совсем один.
   Чепуха какая-то.
   Он потряс головой, проверяя, нет ли там скачек и не ударяют ли в гонг – скачек не было, и в гонг не ударяли, – кое-как влез в полутемную, как аквариум, машину и поехал.
   Странное дело – все было странным в этот день, – он приехал очень быстро, хотя по радио все время говорили о том, что Москва стоит в километровых пробках и лучше вообще не трогаться с места. Себе дороже.