Его тапочки стояли на кафельной полке под печкой. Вращающийся стул, обтянутый черной кожей, был повернут к телевизору.
В печке огня не было.
Я заглянул в кухню. Здесь царил полный порядок. Вишнево-красная пластмассовая раковина была тщательно вымыта. Мусорное ведро стояло пустое. Пуста была и собачья миска.
Я вернулся в буфетную, открыл дверь, ведущую в гостиную, и зажег стоявшую на камине небольшую лампу с темно-красным абажуром.
Цветов было немного: мой венок, огромный букет от Маргарет и еще один венок от Дорин.
Гроб стоял головой к эркеру и делил комнату пополам. Рядом с гробом стоял стул из столовой. Я подошел поближе и заглянул в гроб. Я давно его не видел. Смерть почти не изменила его, лицо просто собрало воедино разбросанные в памяти частицы.
Как обычно, когда видишь мертвым того, кого когда-то видел живым, трудно поверить, что это один и тот же человек. Его лицо казалось фарфоровым. Мне даже показалось, что оно зазвенит, как фарфор, если я постучу по лбу.
– Эх, Фрэнк, – сказал я. – Эх, Фрэнк.
Я еще немного постоял, потом сел на стул.
Я что-то сказал – не знаю даже, что именно, – несколько минут посидел, положив голову на край гроба, выпрямился, расстегнул куртку и вытащил сигареты. Закурив, я медленно выдохнул дым и оглядел то, что осталось от Фрэнка.
Я с грустью понял, что совсем не знал его. Все, что я помнил о нем, все эти мелочи, сохранившиеся в памяти, казались ненастоящими. Они напоминали кадры из фильма. И те короткие кадры из прошлого, в которых я видел себя, тоже казались мне ненастоящими. Ненастоящими казались и место действия, и цвет, и даже облака, которые плыли над нами в небе, когда мы что-то делали внизу, на земле.
Я вытащил фляжку и сделал глоток. И снова взглянул на Фрэнка. Я еще некоторое время смотрел на него, потом завинтил крышку и вышел в буфетную, закрыв за собой дверь.
Я прошел через холл, поднялся наверх и открыл первую от лестницы дверь. Это была комната Дорин. Раньше в этой комнате жили мы с Фрэнком. На обоях были нарисованы гитары, ноты и микрофоны. К стенам скотчем были приклеены постеры из журналов с фотографиями «Битлз», «Муди Блюз», «Тремелос», Дейва Ди, Доузи, Бики, Мика и Тича. Магнитофон стоял в нише стенного шкафа рядом с раскладным диваном. Напротив дивана был комод из светлого дерева. Гардероб представлял собой угол, отгороженный занавеской на металлической штанге. Один ящик комода был открыт, и оттуда свисал чулок. Я прошел в комнату Фрэнка. Раньше здесь жили мама с папой. Обстановка осталась довоенной: и кровать, и высокий комод, и шкаф. И даже линолеум на полу. Все блестело чистотой. На каминной полке я увидел нашу с Фрэнком фотографию в рамке: наряженные в выходные костюмы, мы, два подростка, стоим у здания Армии спасения. Мы не были членами Армии спасения, но мы пели у них каждое воскресное утро просто потому, что нам это нравилось, ради разнообразия.
Я сел на кровать, и пружины застонали. Зеленый линолеум казался ледяным. Я бросил окурок на пол и затушил его ногой. Я немного посидел на кровати Фрэнка, спустился вниз, взял свою сумку и вернулся обратно.
Я уже готовился ко сну, когда вспомнил кое-что. Я огляделся по сторонам, гадая, сохранил ли он его. Хотя зачем он ему? С другой стороны, зачем его выбрасывать? Я подошел к шкафу и, решив проверить на всякий случай, открыл дверцу.
Ствол блеснул под одеждой Фрэнка, висевшей на перекладине. Я встал на четвереньки, осторожно взял его у спускового крючка и потянул к себе. Ствол ударился о заднюю стенку шкафа. Звук получился гулким и холодным эхом разнесся по комнате. Рядом с ружьем я обнаружил коробку с патронами, достал ее и вместе с ружьем отнес на кровать.
Я смотрел на ружье. Боже, мы из кожи вон лезли, чтобы скопить на него. Почти два года, оба. Отказывались от кино, от футбола, от петард. Мы заключили договор: если один из нас сорвется, другой заберет все деньги и потратит их, как захочет. Я знал, что Фрэнк не сорвется. А вот я, наверное, мог бы. И он тоже так считал. Однако я каким-то образом удержался.
Наконец мы купили его. И стали трястись, опасаясь, что отец найдет его. Он сломал бы его, причем у нас на глазах. Мы прятали его у Незера Айриса и забирали по воскресеньям. Взяв его в руки, мы тряслись от страха и успокаивались только тогда, когда оказывались далеко от Джексон-стрит.
Унося его, мы петляли по городу. Мне всегда казалось, что, когда наступает моя очередь нести его, время летит быстрее, чем когда его несет Фрэнк. Мы побывали с ним везде: в Бэк-Хилл, Сандерсенз-Флетс, Фэллоу-Филдз. Безопаснее всего было на берегу реки. Чтобы добраться до реки, мы проезжали на велосипеде целых девять миль, но игра стоила свеч. Река была широкой, почти две мили, а ее берега пустынны. Больше всего нам там нравилось зимой, когда под серым небом свободно гулял ветер. Укутавшись, мы шли против ветра и несли с собой ружье.
Это были лучшие моменты моего детства. Вдвоем с Фрэнком, далеко от дома, на берег реки. Это было до того, как он начал ненавидеть меня.
Но ведь меня тоже не переполняла братская любовь к нему.
Он стал ужасно самодовольным во всем. Всегда принимал сторону отца, причем молча, без слов. Давал мне это понять своими взглядами. Возможно, поэтому я иногда начинал ненавидеть его. Я догадывался, что он считает, будто правильно оценивает меня. Гм, он действительно оценивал правильно. Ну и что из этого, черт побери? Ведь в этой показухе не было надобности. Я оставался таким же, как и до того, как он начал ненавидеть меня. Просто он кое-что узнал. И не видел возможности повлиять на ситуацию. Чем меньше говорят обо мне и со мной, тем лучше. Он не понимал, что причиной нашей ссоры с отцом было именно отношение Фрэнка ко мне.
Но все это в прошлом. Умерло, как умер Фрэнк. Ничто уже не изменишь. Однако кое-что можно уладить. Ради прошлого.
ПЯТНИЦА
В печке огня не было.
Я заглянул в кухню. Здесь царил полный порядок. Вишнево-красная пластмассовая раковина была тщательно вымыта. Мусорное ведро стояло пустое. Пуста была и собачья миска.
Я вернулся в буфетную, открыл дверь, ведущую в гостиную, и зажег стоявшую на камине небольшую лампу с темно-красным абажуром.
Цветов было немного: мой венок, огромный букет от Маргарет и еще один венок от Дорин.
Гроб стоял головой к эркеру и делил комнату пополам. Рядом с гробом стоял стул из столовой. Я подошел поближе и заглянул в гроб. Я давно его не видел. Смерть почти не изменила его, лицо просто собрало воедино разбросанные в памяти частицы.
Как обычно, когда видишь мертвым того, кого когда-то видел живым, трудно поверить, что это один и тот же человек. Его лицо казалось фарфоровым. Мне даже показалось, что оно зазвенит, как фарфор, если я постучу по лбу.
– Эх, Фрэнк, – сказал я. – Эх, Фрэнк.
Я еще немного постоял, потом сел на стул.
Я что-то сказал – не знаю даже, что именно, – несколько минут посидел, положив голову на край гроба, выпрямился, расстегнул куртку и вытащил сигареты. Закурив, я медленно выдохнул дым и оглядел то, что осталось от Фрэнка.
Я с грустью понял, что совсем не знал его. Все, что я помнил о нем, все эти мелочи, сохранившиеся в памяти, казались ненастоящими. Они напоминали кадры из фильма. И те короткие кадры из прошлого, в которых я видел себя, тоже казались мне ненастоящими. Ненастоящими казались и место действия, и цвет, и даже облака, которые плыли над нами в небе, когда мы что-то делали внизу, на земле.
Я вытащил фляжку и сделал глоток. И снова взглянул на Фрэнка. Я еще некоторое время смотрел на него, потом завинтил крышку и вышел в буфетную, закрыв за собой дверь.
Я прошел через холл, поднялся наверх и открыл первую от лестницы дверь. Это была комната Дорин. Раньше в этой комнате жили мы с Фрэнком. На обоях были нарисованы гитары, ноты и микрофоны. К стенам скотчем были приклеены постеры из журналов с фотографиями «Битлз», «Муди Блюз», «Тремелос», Дейва Ди, Доузи, Бики, Мика и Тича. Магнитофон стоял в нише стенного шкафа рядом с раскладным диваном. Напротив дивана был комод из светлого дерева. Гардероб представлял собой угол, отгороженный занавеской на металлической штанге. Один ящик комода был открыт, и оттуда свисал чулок. Я прошел в комнату Фрэнка. Раньше здесь жили мама с папой. Обстановка осталась довоенной: и кровать, и высокий комод, и шкаф. И даже линолеум на полу. Все блестело чистотой. На каминной полке я увидел нашу с Фрэнком фотографию в рамке: наряженные в выходные костюмы, мы, два подростка, стоим у здания Армии спасения. Мы не были членами Армии спасения, но мы пели у них каждое воскресное утро просто потому, что нам это нравилось, ради разнообразия.
Я сел на кровать, и пружины застонали. Зеленый линолеум казался ледяным. Я бросил окурок на пол и затушил его ногой. Я немного посидел на кровати Фрэнка, спустился вниз, взял свою сумку и вернулся обратно.
Я уже готовился ко сну, когда вспомнил кое-что. Я огляделся по сторонам, гадая, сохранил ли он его. Хотя зачем он ему? С другой стороны, зачем его выбрасывать? Я подошел к шкафу и, решив проверить на всякий случай, открыл дверцу.
Ствол блеснул под одеждой Фрэнка, висевшей на перекладине. Я встал на четвереньки, осторожно взял его у спускового крючка и потянул к себе. Ствол ударился о заднюю стенку шкафа. Звук получился гулким и холодным эхом разнесся по комнате. Рядом с ружьем я обнаружил коробку с патронами, достал ее и вместе с ружьем отнес на кровать.
Я смотрел на ружье. Боже, мы из кожи вон лезли, чтобы скопить на него. Почти два года, оба. Отказывались от кино, от футбола, от петард. Мы заключили договор: если один из нас сорвется, другой заберет все деньги и потратит их, как захочет. Я знал, что Фрэнк не сорвется. А вот я, наверное, мог бы. И он тоже так считал. Однако я каким-то образом удержался.
Наконец мы купили его. И стали трястись, опасаясь, что отец найдет его. Он сломал бы его, причем у нас на глазах. Мы прятали его у Незера Айриса и забирали по воскресеньям. Взяв его в руки, мы тряслись от страха и успокаивались только тогда, когда оказывались далеко от Джексон-стрит.
Унося его, мы петляли по городу. Мне всегда казалось, что, когда наступает моя очередь нести его, время летит быстрее, чем когда его несет Фрэнк. Мы побывали с ним везде: в Бэк-Хилл, Сандерсенз-Флетс, Фэллоу-Филдз. Безопаснее всего было на берегу реки. Чтобы добраться до реки, мы проезжали на велосипеде целых девять миль, но игра стоила свеч. Река была широкой, почти две мили, а ее берега пустынны. Больше всего нам там нравилось зимой, когда под серым небом свободно гулял ветер. Укутавшись, мы шли против ветра и несли с собой ружье.
Это были лучшие моменты моего детства. Вдвоем с Фрэнком, далеко от дома, на берег реки. Это было до того, как он начал ненавидеть меня.
Но ведь меня тоже не переполняла братская любовь к нему.
Он стал ужасно самодовольным во всем. Всегда принимал сторону отца, причем молча, без слов. Давал мне это понять своими взглядами. Возможно, поэтому я иногда начинал ненавидеть его. Я догадывался, что он считает, будто правильно оценивает меня. Гм, он действительно оценивал правильно. Ну и что из этого, черт побери? Ведь в этой показухе не было надобности. Я оставался таким же, как и до того, как он начал ненавидеть меня. Просто он кое-что узнал. И не видел возможности повлиять на ситуацию. Чем меньше говорят обо мне и со мной, тем лучше. Он не понимал, что причиной нашей ссоры с отцом было именно отношение Фрэнка ко мне.
Но все это в прошлом. Умерло, как умер Фрэнк. Ничто уже не изменишь. Однако кое-что можно уладить. Ради прошлого.
ПЯТНИЦА
Я понял, что на улице ветрено, еще до того, как услышал завывания ветра. Между шторами пробивался дневной свет. Я понял, что погода плохая, по свету, который пробивался в щель между шторами.
Я перекатился на спину и посмотрел на часы. Без четверти восемь. Я взял сигарету и закурил, глядя, как узкая полоска дневного света рассеивается в тени потолка. Меня стало охватывать нетерпение, я злился на себя за то, что лежу здесь и курю, сбрасывая пепел в пепельницу на груди, вместо того чтобы встать и заняться делом.
Наконец я вылез из постели, пошел в холодную ванную и приготовился к новому дню. За матовыми стеклами свистел ветер.
Я спустился вниз и включил радио, потом сходил на кухню, нашел чайницу и поставил чайник на газ. Заварив чай, я принялся застегивать запонки.
Задняя дверь открылась, и вошла Дорин, одетая в короткий черный плащ, довольно симпатичный. На голове у нее было нечто в стиле Гарбо. Ее длинные светло-золотистые волосы спадали спереди с обеих сторон, и доходя почти до груди.
Она минуту смотрела на меня, потом закрыла дверь и, сняв шляпку, положила ее на сушилку для посуды. Сунув руки в карманы и устремив взгляд в пол, она стояла у двери и не двигалась. Она выглядела скорее раздраженной, чем несчастной. Я справился с запонками.
– Привет, Дорин, – сказал я.
– Привет, – буркнула она.
– Как себя чувствуешь? – спросил я.
– А ты как думаешь?
Я принялся наливать чай.
– Я очень сожалею о смерти твоего папы, – сказал я. Она промолчала. Я предложил ей чаю, но она скривилась.
– Музычку слушаешь, да? – съязвила она.
– В доме очень холодно, – сказал я. – К тому же…
Она пожала плечами, прошла в буфетную и, так и не вынув руки из карманов, села на стул Фрэнка. Я последовал за ней и, присев на подлокотник дивана, стал пить чай.
– Дорин, мне действительно очень жаль, – сказал я. – Ведь он мой брат, между прочим. – Она опять промолчала. – Даже не знаю, что сказать.
Молчание.
Я не хотел ни о чем расспрашивать ее до похорон, поэтому проговорил:
– Просто не верится. Не верится, и все. Он всегда был так осторожен.
Молчание.
– Я имею в виду, он никогда не пил больше половины порции.
Молчание.
– И не прогуливал работу.
По лицу Дорин покатились две слезинки.
– Может, его что-нибудь тревожило, а? Ну, что-то такое, из-за чего он потерял осторожность?
Молчание. Слезы продолжали течь.
– Дорин?
Она резко повернулась вместе с креслом.
– Заткнись! – закричала она. Слезы уже градом текли по щекам. – Заткнись! Я не вынесу!
Она вскочила и, подбежав к раковине, остановилась. Ее плечи дрожали, руки безвольно висели вдоль тела.
– Что не вынесешь, дорогая? – спросил я, подходя к ней. – Что ты не вынесешь?
– Папа, – заговорила она. – Папа. Ведь он мертв, да? – Она повернулась ко мне. – Да?
Я развел руки, и она уткнулась мне в грудь. Я обнял ее.
Через некоторое время она выпрямилась, и я снова предложил ей чаю. На этот раз она согласилась. Я сел рядом с раковиной на высокий табурет, обтянутый красной искусственной кожей, и наблюдал, как она то подносит чашку к губам, чтобы сделать глоток, то смотрит в нее. «Интересно, – подумал я, – она такая потому, что в гостиной лежит ее мертвый отец, или есть другая причина». Я не мог дать четкий ответ. Восемь лет назад, когда мы виделись с ней в последний раз, ей было семь, поэтому я не знаю, что она собой представляет. Хотя догадываюсь.
Она выглядела старше своих пятнадцати. Я бы и сам не удержался от всяких мыслей, если бы Дорин не была моей племянницей. Сразу ясно: она знает, что есть что. Это видно по ее глазам. Интересно, знал ли Фрэнк, что она не девственница. Не исключено. Но не признавался в этом сам себе. И если его что-то тревожило, не признался бы ей. Таков был Фрэнк. Следовательно, нет оснований считать, будто ей что-то известно, если не предполагать, что она видела или слышала нечто важное, а Фрэнк не знал, что она это видела или слышала. Если она что-то видела или слышала, я это выясню, но не сегодня.
Я слез с табурета, прошел в буфетную и выключил радио. Была половина девятого. На улице прогрохотала тележка молочника. Я вернулся в кухню.
– Хочешь сигарету? – спросил я.
Дорин кивнула и поставила чашку на стол. Я прикурил две сигареты. Курильщиком она была не заядлым. После нескольких затяжек я спросил:
– И что ты собираешься теперь делать?
– Не знаю.
– Ты же не останешься здесь, верно?
Она помотала головой.
– Послушай, – сказал я, – конечно, ты меня плохо знаешь, а то, что знаешь, тебе не нравится, но у меня к тебе предложение. Возможно, идея будет тебе не по душе, и все же мне хочется, чтобы ты хорошенько обдумала ее в ближайшее время. На следующей неделе я уезжаю в Южную Африку. С женщиной, на которой, скорее всего, женюсь. Мы вылетаем в среду. У меня три билета. Почему бы тебе не поехать с нами?
Она посмотрела на меня. Я не смог понять, какие мысли бродят у нее в голове.
– Подумай над этим. Я был бы рад, если бы ты поехала. Надо бы закончить дела с твоим папой.
– Очаровательно, – проговорила она. – Я начинаю чувствовать себя действительно нужной.
– Я пробуду здесь все выходные, – сказал я. – У тебя есть время решить.
– Нет, спасибо.
Она продолжала смотреть на меня. Я бросил взгляд на часы.
– Они придут сюда без четверти, – напомнил я. – Есть еще пять минут. Хочешь побыть с ним до их прихода?
Она отвела взгляд. И снова стала пятнадцатилетней.
– Нет.
– Он был бы рад, – сказал я. Она всхлипнула.
– Иди, – сказал я. – Время еще есть.
Она положила сигарету на блюдце и ушла, а через пять минут вернулась. Ее щеки были мокрыми, а глаза покраснели.
Я надел куртку, прошел в гостиную и встал у гроба. Лицо Фрэнка было обращено к потолку. На свете не было ничего более спокойного, чем это лицо.
За окном послышался шум мотора, а потом в дверь постучали.
– Прощай, Фрэнк, – сказал я.
Я вышел из комнаты в холл и открыл дверь. На крыльце стоял мужчина в высокой шляпе.
– Доброе утро, сэр, – сказал он характерным голосом.
После продолжительного молчания викарий уперся локтем в спинку сиденья, повернулся к нам и сказал:
– Мистер Картер, вы видите, что за время вашего отсутствия в городе произошли некоторые изменения.
– Немалые, – сказал я.
– Да, – согласился он. – Все меняется. Хотя, на мой взгляд, не так быстро. Однажды все это исчезнет. И люди, хвала небесам, поселятся в приличных районах, где будут воспитывать своих детей. В таких районах, где детям захочется идти домой, а не бегать по улицам.
Я сказал:
– Допускаю, что на месте этих районов возникнет что-то лучшее.
– О, – воскликнул викарий, – это обязательно будет лучше. Другого не дано.
– Разве? – сказал я.
И посмотрел на него. У него были песочного цвета волосы, песочного цвета очки и желтоватое лицо. Трудно было определить его возраст.
Мы съехали с холма к кладбищу. День был ясным и ветреным, и низкие облака носились наперегонки на фоне солнца.
Пока викарий читал молитву, я держал Дорин за руку. Небритый могильщик был одет в военную шинель с поднятым воротником и то и дело поглядывал на Дорин, грязный ублюдок.
– Прах к праху, земля к земле…
Я нагнулся, поднял горсть земли и отсыпал немного Дорин. Бармены шагнули вперед и тоже взяли земли, а потом вместе с нами бросили ее на опускающийся гроб. И отошли. Старший кашлянул, прикрывая рот рукой, и сосредоточил свое внимание па викарии. Младший тоже продемонстрировал хорошие манеры.
Викарий затянул «Слово жизни». Дорин пропела несколько первых слов, затрясла головой и замолчала. Могильщик энергично работал лопатой. Ветер настойчиво забирался под одежду. В десятке рядов от нас две женщины средних лет остановились, поглядели на нас и пошли дальше к своим могилам.
На этом все и закончилось.
Мы подошли к машинам. Я посмотрел в сторону ворот. За оградой стояла блондинка в ярко-зеленом пальто с поясом.
– Это Маргарет? – спросил я. Дорин кивнула.
Я внимательнее посмотрел на женщину. Она не двигалась. Дорин забралась в машину.
– Я сейчас, – сказал я и окликнул барменов, которые шли к своей машине. – Подождите, пожалуйста.
Они переглянулись. Старший посмотрел на часы и кивнул. Я пошел к воротам. Маргарет стояла на том же месте. Она оказалась довольно привлекательной. Единственным ее недостатком было то, что она была похожа именно на то, чем являлась: дешевой певичкой.
– Кажется, ты утверждала, что не придешь, – сказал я.
– Я передумала, – заявила она.
Сквозь акцент уроженки севера в ее речи довольно хорошо слышался лондонский выговор.
– Я рад, – сказал я. – Я хочу поговорить с тобой.
– О чем?
– О Дорин, – солгал я.
Она устремила взгляд на ожидающие машины.
– Все… все прошло хорошо? – спросила она.
– Отлично. Организовано идеально. Спасибо.
Ее глаза были влажными – но глаза подобных женщин всегда блестят.
– Я хочу поговорить с тобой, – повторил я. Она продолжала смотреть на машины.
– Как Дорин?
– А что ты ожидала? – спросил я. – Она знает о тебе и Фрэнке?
Маргарет улыбнулась. Ее улыбка означала, что она считает, будто я кое-что недопонимаю.
– Знала. А почему бы нет?
– Ну тогда поехали с нами. Прямо сейчас. Дорин нужна поддержка, а от меня проку мало.
Она покачала головой.
– Не могу, – сказала она, – и не проси.
– Тогда когда? Я тут должен кое-что уладить до отъезда. Позже сможешь?
– Нет, – ответила она.
– А завтра?
Она подняла на меня глаза.
– Ладно, – согласилась она. – Завтра утром. В «Сесиле» в двенадцать.
– Там, где работал Фрэнк, – уточнил я.
– Я знаю, – сказала она. – Я выбрала это место, потому что мужу слишком далеко идти туда от дома.
– Договорились, – сказал я. – До завтра.
Она повернулась и пошла прочь.
Я минуту наблюдал за ней, потом вернулся на кладбище.
– Проходите, – обратился я к незнакомцам. – Я подойду через минуту.
Я поднялся наверх и достал из сумки имбирный эль и две бутылки виски. Когда я спустился вниз, Дорин чем-то занималась на кухне, а бармены стояли перед камином.
– Это подойдет? – спросил я, поднимая руку с бутылкой.
– О конечно, – ответил старший, – большое спасибо.
– Ага, – сказал младший.
Они старались выглядеть при исполнении и в то же время благодарными.
Я прошел на кухню. Дорин готовила чай.
– Дорин, дорогая, – сказал я, – где здесь стаканы?
Она указала на буфет. Я вынул стаканы и принялся разливать виски.
– Сколько они тут будут сидеть? – спросила она.
– Не знаю, дорогая, – ответил я. – Недолго.
Я открыл бутылку с имбирным элем и налил воды в небольшой кувшинчик.
– Выпьешь с нами? – спросил я. – Тебе пойдет на пользу.
Дорин пристально посмотрела на бутылку, потом налила себе виски и выпила его залпом, не разбавляя. При этом она скривилась, потом уставилась на дно стакана.
Я отнес три стакана в гостиную.
– Воды или эля? – предложил я. Старший захотел эля, а младший – воды.
Я вернулся на кухню. Дорин уже успела выпить вторую порцию.
– Ты присоединишься к нам? – спросил я.
Она помотала головой. Я положил руку ей на плечо.
– Устраивайся поудобнее, – сказал я. – Займись чем-нибудь приятным.
Я вернулся в гостиную, поставил бутылку с элем и кувшин с водой на журнальный столик перед диваном.
– Прошу, – пригласил я. Бармены приготовили себе выпивку.
– За тех, кто не с нами, – провозгласил я.
– За тех, кто не с нами, – повторили они. Мы выпили.
Как выяснилось, старшего звали Эдди Эпплайрд. Его длинные курчавые черные волосы были зачесаны назад, начавшие уже седеть длинные бачки тянулись вдоль обеих щек и напоминали заплатки. У него были искусственные зубы, которые были плохо подогнаны. И он был местным.
Младшего звали Кейт Лейси. У него были лицо и тело юного футболиста: лицо – плоское, а тело – сбитое и крепкое. Его светлые волосы завивались бы, если бы он не стриг их «ежиком». На безымянном пальце левой руки красовалось золотое кольцо. Родом он был из Ливерпуля.
Я снова наполнил стаканы.
– Итак, – сказал я, – мне хотелось бы поблагодарить вас за то, что пришли.
– Не благодарите нас, мистер Картер, – сказал Эдди. – Фрэнк был отличным парнем.
– И то верно, – поддакнул Кейт.
– Одним из лучших, – добавил Эдди.
– Вы давно знали его? – поинтересовался я.
– Я? – переспросил Эдди. – Мы познакомились, когда работали в мужском клубе в Лингхолме. Это было – дай бог памяти – пять, нет, шесть лет назад. Мы сразу подружились. Через год я уволился, пошел в «Корону и якорь», но мы все равно продолжали видеться по субботам. Он тоже сменил работу, мы оба работали недалеко от стадиона и обычно встречались в половине четвертого, после того как подгребали все на рабочем месте. Мы брали по паре кусков горячего пирога и устраивались на стадионе. Конечно, мы опаздывали к началу матча на полчаса, но все равно ходили. Мы не пропустили ни одной игры, даже когда они опустились до третьего места.
– Да, – сказал я, – Фрэнк любил футбол. В детстве он всегда ходил на матчи.
– Я даже не поверил, когда услышал, – сказал Кейт. – Я имею в виду, я страшно удивился, когда он не появился к вечерней смене – Фрэнк всегда был пунктуальным, приходил первым. И пил только полстакана – ну, вы понимаете. Он всегда говорил, что оставляет машину, когда хочет выпить, чтобы получить удовольствие.
– Я знаю, – сказал я. – Фрэнк всегда был осторожен.
Повисло молчание.
– До сих пор не верится, – сказал Кейт.
Мы выпили, и я пустил бутылку по кругу.
– Все любили Фрэнка, – сказал Эдди.
Опять наступило молчание.
– Он много хорошего рассказывал о вас, мистер Картер, – сказал Кейт. – Всегда говорил, что восхищается вами, тем, как хорошо у вас идут дела.
Фрэнк действительно так говорил обо мне окружающим. Возможно, он даже так считал.
– Забавная штука получается, – сказал Эдди. – Знаешь парня шесть лет, видишь его тихим и уравновешенным – ни драк, ни пьянок, и вдруг он срывается с катушек, выпивает целую бутылку виски, садится за руль, начинает гнать во весь опор, срывается в карьер и заканчивает свой путь в трех футах от воды. Все это, понимаете ли, как-то неправильно, чертовски неправильно. – Он залпом опустошил свой стакан. – Такого не должно было случиться. С кем угодно, только не с Фрэнком. Он же был одним из лучших.
Его глаза стали наполняться слезами. Он сунул в рот сигарету, я налил ему еще виски. Он никак не мог найти спички, и я дал ему прикурить.
– Спасибо, – сдавленным голосом проговорил он. Неважно, что именно вызвало у Эдди такие бурные эмоции – виски или неподдельная скорбь по Фрэнку, – главное, что в настоящий момент он искренне верил в свои слова.
Некоторое время все молчали, наконец я сказал:
– А вам не кажется, что все это он сделал нарочно?
Оба удивленно посмотрели на меня.
– Что? Покончил с собой? – спросил Кейт.
Я промолчал.
Кейт на секунду отвернулся, потом снова посмотрел на меня, на этот раз с какой-то странной полуулыбкой.
– Нет, – уверенно проговорил он. – Чтобы Фрэнк? Покончил с собой? Да вы что!
Я продолжал наблюдать за ним. Полуулыбка исчезла, и на его лице появилось недоверчивое выражение.
– А зачем?
– Это-то мне и интересно, – сказал я.
– Да ладно, – махнул он рукой. – Фрэнк был… он… был… я имею в виду, он был не из тех, кто ввязывается в какую-нибудь дрянь, ну, лезет туда, откуда нет выхода. У него не было проблем, я знаю. Я хочу сказать, я бы знал. Черт, мы же работали вместе, виделись каждый день в течение последнего года. Это вылезло бы наружу.
– С какой стати?
– Ну, просто вылезло бы. Он всегда был одинаковым. Всегда. Никогда не менялся.
– Какой он был в вашу последнюю встречу?
– В воскресенье? Таким же, как всегда. Пришел вовремя. Работы было много.
Эдди налил себе большую порцию.
– И он ничем – ни словами, ни действиями – не показал, что что-то случилось?
– Нет, ничем. Говорю вам, он был таким же, как всегда.
– Вы не допускаете, что что-то могло произойти в промежутке между вашей последней встречей и тем моментом, когда он напился?
– Ну, не знаю. Думаю, нет. Но если и произошло, то нечто ужасное. А что такого ужасного могло произойти?
– Не знаю, – сказал я.
– Наверное, вы знали бы, если бы такое произошло.
– Не знаю, – сказал я.
Эдди, который выключился из разговора несколько стаканов назад, опять себе налил.
– Отличный мужик, черт побери, – сказал он. – Один из лучших.
– Откуда тебе знать, ты, старый пердун! – вдруг завопила Дорин.
Она стояла в дверном проеме со стаканом в руке. За ней, на кухонном столе, я увидел бутылку. Почти пустую. По лицу Дорин текли слезы. Плащ сидел на ней косо.
– Откуда тебе знать! – немного тише закричала она. – А тебе? А тебе? Особенно тебе, – обратилась она ко мне. – Никто из вас не знал его. А я знала. Он был моим папой.
Последнее слово она произнесла с подвыванием и швырнула стакан в Эдди, хотя я уверен, что она ни в кого конкретно не целилась. Стакан попал Эдди в плечо, и виски выплеснулось на рукав его пиджака. Он вскочил со стула. Я пошел к Дорин. Кейт тоже подскочил, но стакан из руки не выпустил.
– Дорин, дорогая, успокойся, – сказал я.
– Убирайся, – прошипела она, – убирайся прочь.
– Послушай, – сказал я, – я знаю, что ты чувствуешь…
– Нет, ты ничего не знаешь, ничего. Черт, оставь меня в покое!
Она бросилась к двери в холл и распахнула ее.
– Выкатывайтесь! – закричала она. – Давайте выкатывайтесь! Все!
Я подал знак остальным, и они, допив виски, двинулись к выходу. Эдди вытирал рукав носовым платком.
– Подождите меня снаружи, – сказал я. – Я выйду через минуту.
После их ухода я хотел заговорить с Дорин, но она побежала в буфетную. С ногами запрыгнув в кресло Фрэнка, она прижала кулачок ко рту и заплакала.
– Послушай, – сказал я, – я на твоем месте пошел бы поспал.
Она никак не отреагировала на мои слова.
– Мне нужно выйти на час, – сказал я. – Я скоро вернусь.
Тишина.
Я смотрел на нес минуту или две, потом вышел и закрыл за собой дверь.
– Очень извиняюсь, – сказал я. – Она тяжело восприняла все это.
Я перекатился на спину и посмотрел на часы. Без четверти восемь. Я взял сигарету и закурил, глядя, как узкая полоска дневного света рассеивается в тени потолка. Меня стало охватывать нетерпение, я злился на себя за то, что лежу здесь и курю, сбрасывая пепел в пепельницу на груди, вместо того чтобы встать и заняться делом.
Наконец я вылез из постели, пошел в холодную ванную и приготовился к новому дню. За матовыми стеклами свистел ветер.
Я спустился вниз и включил радио, потом сходил на кухню, нашел чайницу и поставил чайник на газ. Заварив чай, я принялся застегивать запонки.
Задняя дверь открылась, и вошла Дорин, одетая в короткий черный плащ, довольно симпатичный. На голове у нее было нечто в стиле Гарбо. Ее длинные светло-золотистые волосы спадали спереди с обеих сторон, и доходя почти до груди.
Она минуту смотрела на меня, потом закрыла дверь и, сняв шляпку, положила ее на сушилку для посуды. Сунув руки в карманы и устремив взгляд в пол, она стояла у двери и не двигалась. Она выглядела скорее раздраженной, чем несчастной. Я справился с запонками.
– Привет, Дорин, – сказал я.
– Привет, – буркнула она.
– Как себя чувствуешь? – спросил я.
– А ты как думаешь?
Я принялся наливать чай.
– Я очень сожалею о смерти твоего папы, – сказал я. Она промолчала. Я предложил ей чаю, но она скривилась.
– Музычку слушаешь, да? – съязвила она.
– В доме очень холодно, – сказал я. – К тому же…
Она пожала плечами, прошла в буфетную и, так и не вынув руки из карманов, села на стул Фрэнка. Я последовал за ней и, присев на подлокотник дивана, стал пить чай.
– Дорин, мне действительно очень жаль, – сказал я. – Ведь он мой брат, между прочим. – Она опять промолчала. – Даже не знаю, что сказать.
Молчание.
Я не хотел ни о чем расспрашивать ее до похорон, поэтому проговорил:
– Просто не верится. Не верится, и все. Он всегда был так осторожен.
Молчание.
– Я имею в виду, он никогда не пил больше половины порции.
Молчание.
– И не прогуливал работу.
По лицу Дорин покатились две слезинки.
– Может, его что-нибудь тревожило, а? Ну, что-то такое, из-за чего он потерял осторожность?
Молчание. Слезы продолжали течь.
– Дорин?
Она резко повернулась вместе с креслом.
– Заткнись! – закричала она. Слезы уже градом текли по щекам. – Заткнись! Я не вынесу!
Она вскочила и, подбежав к раковине, остановилась. Ее плечи дрожали, руки безвольно висели вдоль тела.
– Что не вынесешь, дорогая? – спросил я, подходя к ней. – Что ты не вынесешь?
– Папа, – заговорила она. – Папа. Ведь он мертв, да? – Она повернулась ко мне. – Да?
Я развел руки, и она уткнулась мне в грудь. Я обнял ее.
Через некоторое время она выпрямилась, и я снова предложил ей чаю. На этот раз она согласилась. Я сел рядом с раковиной на высокий табурет, обтянутый красной искусственной кожей, и наблюдал, как она то подносит чашку к губам, чтобы сделать глоток, то смотрит в нее. «Интересно, – подумал я, – она такая потому, что в гостиной лежит ее мертвый отец, или есть другая причина». Я не мог дать четкий ответ. Восемь лет назад, когда мы виделись с ней в последний раз, ей было семь, поэтому я не знаю, что она собой представляет. Хотя догадываюсь.
Она выглядела старше своих пятнадцати. Я бы и сам не удержался от всяких мыслей, если бы Дорин не была моей племянницей. Сразу ясно: она знает, что есть что. Это видно по ее глазам. Интересно, знал ли Фрэнк, что она не девственница. Не исключено. Но не признавался в этом сам себе. И если его что-то тревожило, не признался бы ей. Таков был Фрэнк. Следовательно, нет оснований считать, будто ей что-то известно, если не предполагать, что она видела или слышала нечто важное, а Фрэнк не знал, что она это видела или слышала. Если она что-то видела или слышала, я это выясню, но не сегодня.
Я слез с табурета, прошел в буфетную и выключил радио. Была половина девятого. На улице прогрохотала тележка молочника. Я вернулся в кухню.
– Хочешь сигарету? – спросил я.
Дорин кивнула и поставила чашку на стол. Я прикурил две сигареты. Курильщиком она была не заядлым. После нескольких затяжек я спросил:
– И что ты собираешься теперь делать?
– Не знаю.
– Ты же не останешься здесь, верно?
Она помотала головой.
– Послушай, – сказал я, – конечно, ты меня плохо знаешь, а то, что знаешь, тебе не нравится, но у меня к тебе предложение. Возможно, идея будет тебе не по душе, и все же мне хочется, чтобы ты хорошенько обдумала ее в ближайшее время. На следующей неделе я уезжаю в Южную Африку. С женщиной, на которой, скорее всего, женюсь. Мы вылетаем в среду. У меня три билета. Почему бы тебе не поехать с нами?
Она посмотрела на меня. Я не смог понять, какие мысли бродят у нее в голове.
– Подумай над этим. Я был бы рад, если бы ты поехала. Надо бы закончить дела с твоим папой.
– Очаровательно, – проговорила она. – Я начинаю чувствовать себя действительно нужной.
– Я пробуду здесь все выходные, – сказал я. – У тебя есть время решить.
– Нет, спасибо.
Она продолжала смотреть на меня. Я бросил взгляд на часы.
– Они придут сюда без четверти, – напомнил я. – Есть еще пять минут. Хочешь побыть с ним до их прихода?
Она отвела взгляд. И снова стала пятнадцатилетней.
– Нет.
– Он был бы рад, – сказал я. Она всхлипнула.
– Иди, – сказал я. – Время еще есть.
Она положила сигарету на блюдце и ушла, а через пять минут вернулась. Ее щеки были мокрыми, а глаза покраснели.
Я надел куртку, прошел в гостиную и встал у гроба. Лицо Фрэнка было обращено к потолку. На свете не было ничего более спокойного, чем это лицо.
За окном послышался шум мотора, а потом в дверь постучали.
– Прощай, Фрэнк, – сказал я.
Я вышел из комнаты в холл и открыл дверь. На крыльце стоял мужчина в высокой шляпе.
– Доброе утро, сэр, – сказал он характерным голосом.
* * *
Мы вышли из церкви и снова сели в машину – мы с Дорин на заднее сиденье, викарий рядом с водителем. Мы ехали по окраинам. На одном из перекрестков старикан на старом, как он сам, велосипеде остановился, снял шляпу и проводил нас взглядом.После продолжительного молчания викарий уперся локтем в спинку сиденья, повернулся к нам и сказал:
– Мистер Картер, вы видите, что за время вашего отсутствия в городе произошли некоторые изменения.
– Немалые, – сказал я.
– Да, – согласился он. – Все меняется. Хотя, на мой взгляд, не так быстро. Однажды все это исчезнет. И люди, хвала небесам, поселятся в приличных районах, где будут воспитывать своих детей. В таких районах, где детям захочется идти домой, а не бегать по улицам.
Я сказал:
– Допускаю, что на месте этих районов возникнет что-то лучшее.
– О, – воскликнул викарий, – это обязательно будет лучше. Другого не дано.
– Разве? – сказал я.
И посмотрел на него. У него были песочного цвета волосы, песочного цвета очки и желтоватое лицо. Трудно было определить его возраст.
Мы съехали с холма к кладбищу. День был ясным и ветреным, и низкие облака носились наперегонки на фоне солнца.
* * *
Кроме викария, могильщика и представителя похоронного бюро на похоронах присутствовали мы с Дорин и два типа, которые стояли рядом с выгруженным из катафалка гробом. Одному из них было около пятидесяти, другому – года двадцать два – двадцать три. Оба очень походили на барменов. Сверху, в рубашках с чистыми воротниками и в галстуках, они были аккуратны до невозможности, но чем ниже, тем неряшливее они становились. У ботинок от опрятного вида не оставалось и намека. Они стояли со склоненными головами и сомкнутыми впереди руками.Пока викарий читал молитву, я держал Дорин за руку. Небритый могильщик был одет в военную шинель с поднятым воротником и то и дело поглядывал на Дорин, грязный ублюдок.
– Прах к праху, земля к земле…
Я нагнулся, поднял горсть земли и отсыпал немного Дорин. Бармены шагнули вперед и тоже взяли земли, а потом вместе с нами бросили ее на опускающийся гроб. И отошли. Старший кашлянул, прикрывая рот рукой, и сосредоточил свое внимание па викарии. Младший тоже продемонстрировал хорошие манеры.
Викарий затянул «Слово жизни». Дорин пропела несколько первых слов, затрясла головой и замолчала. Могильщик энергично работал лопатой. Ветер настойчиво забирался под одежду. В десятке рядов от нас две женщины средних лет остановились, поглядели на нас и пошли дальше к своим могилам.
На этом все и закончилось.
* * *
Я повел Дорин прочь от могилы. Она оглянулась на что-то – я так и не понял, на что именно, и вдруг споткнулась. Бармены попятились, пропуская нас. Я кивнул им.Мы подошли к машинам. Я посмотрел в сторону ворот. За оградой стояла блондинка в ярко-зеленом пальто с поясом.
– Это Маргарет? – спросил я. Дорин кивнула.
Я внимательнее посмотрел на женщину. Она не двигалась. Дорин забралась в машину.
– Я сейчас, – сказал я и окликнул барменов, которые шли к своей машине. – Подождите, пожалуйста.
Они переглянулись. Старший посмотрел на часы и кивнул. Я пошел к воротам. Маргарет стояла на том же месте. Она оказалась довольно привлекательной. Единственным ее недостатком было то, что она была похожа именно на то, чем являлась: дешевой певичкой.
– Кажется, ты утверждала, что не придешь, – сказал я.
– Я передумала, – заявила она.
Сквозь акцент уроженки севера в ее речи довольно хорошо слышался лондонский выговор.
– Я рад, – сказал я. – Я хочу поговорить с тобой.
– О чем?
– О Дорин, – солгал я.
Она устремила взгляд на ожидающие машины.
– Все… все прошло хорошо? – спросила она.
– Отлично. Организовано идеально. Спасибо.
Ее глаза были влажными – но глаза подобных женщин всегда блестят.
– Я хочу поговорить с тобой, – повторил я. Она продолжала смотреть на машины.
– Как Дорин?
– А что ты ожидала? – спросил я. – Она знает о тебе и Фрэнке?
Маргарет улыбнулась. Ее улыбка означала, что она считает, будто я кое-что недопонимаю.
– Знала. А почему бы нет?
– Ну тогда поехали с нами. Прямо сейчас. Дорин нужна поддержка, а от меня проку мало.
Она покачала головой.
– Не могу, – сказала она, – и не проси.
– Тогда когда? Я тут должен кое-что уладить до отъезда. Позже сможешь?
– Нет, – ответила она.
– А завтра?
Она подняла на меня глаза.
– Ладно, – согласилась она. – Завтра утром. В «Сесиле» в двенадцать.
– Там, где работал Фрэнк, – уточнил я.
– Я знаю, – сказала она. – Я выбрала это место, потому что мужу слишком далеко идти туда от дома.
– Договорились, – сказал я. – До завтра.
Она повернулась и пошла прочь.
Я минуту наблюдал за ней, потом вернулся на кладбище.
* * *
Я отпер дверь. Дорин прошла в дом, за ней проследовали бармены. В холле Дорин сняла шляпку.– Проходите, – обратился я к незнакомцам. – Я подойду через минуту.
Я поднялся наверх и достал из сумки имбирный эль и две бутылки виски. Когда я спустился вниз, Дорин чем-то занималась на кухне, а бармены стояли перед камином.
– Это подойдет? – спросил я, поднимая руку с бутылкой.
– О конечно, – ответил старший, – большое спасибо.
– Ага, – сказал младший.
Они старались выглядеть при исполнении и в то же время благодарными.
Я прошел на кухню. Дорин готовила чай.
– Дорин, дорогая, – сказал я, – где здесь стаканы?
Она указала на буфет. Я вынул стаканы и принялся разливать виски.
– Сколько они тут будут сидеть? – спросила она.
– Не знаю, дорогая, – ответил я. – Недолго.
Я открыл бутылку с имбирным элем и налил воды в небольшой кувшинчик.
– Выпьешь с нами? – спросил я. – Тебе пойдет на пользу.
Дорин пристально посмотрела на бутылку, потом налила себе виски и выпила его залпом, не разбавляя. При этом она скривилась, потом уставилась на дно стакана.
Я отнес три стакана в гостиную.
– Воды или эля? – предложил я. Старший захотел эля, а младший – воды.
Я вернулся на кухню. Дорин уже успела выпить вторую порцию.
– Ты присоединишься к нам? – спросил я.
Она помотала головой. Я положил руку ей на плечо.
– Устраивайся поудобнее, – сказал я. – Займись чем-нибудь приятным.
Я вернулся в гостиную, поставил бутылку с элем и кувшин с водой на журнальный столик перед диваном.
– Прошу, – пригласил я. Бармены приготовили себе выпивку.
– За тех, кто не с нами, – провозгласил я.
– За тех, кто не с нами, – повторили они. Мы выпили.
Как выяснилось, старшего звали Эдди Эпплайрд. Его длинные курчавые черные волосы были зачесаны назад, начавшие уже седеть длинные бачки тянулись вдоль обеих щек и напоминали заплатки. У него были искусственные зубы, которые были плохо подогнаны. И он был местным.
Младшего звали Кейт Лейси. У него были лицо и тело юного футболиста: лицо – плоское, а тело – сбитое и крепкое. Его светлые волосы завивались бы, если бы он не стриг их «ежиком». На безымянном пальце левой руки красовалось золотое кольцо. Родом он был из Ливерпуля.
Я снова наполнил стаканы.
– Итак, – сказал я, – мне хотелось бы поблагодарить вас за то, что пришли.
– Не благодарите нас, мистер Картер, – сказал Эдди. – Фрэнк был отличным парнем.
– И то верно, – поддакнул Кейт.
– Одним из лучших, – добавил Эдди.
– Вы давно знали его? – поинтересовался я.
– Я? – переспросил Эдди. – Мы познакомились, когда работали в мужском клубе в Лингхолме. Это было – дай бог памяти – пять, нет, шесть лет назад. Мы сразу подружились. Через год я уволился, пошел в «Корону и якорь», но мы все равно продолжали видеться по субботам. Он тоже сменил работу, мы оба работали недалеко от стадиона и обычно встречались в половине четвертого, после того как подгребали все на рабочем месте. Мы брали по паре кусков горячего пирога и устраивались на стадионе. Конечно, мы опаздывали к началу матча на полчаса, но все равно ходили. Мы не пропустили ни одной игры, даже когда они опустились до третьего места.
– Да, – сказал я, – Фрэнк любил футбол. В детстве он всегда ходил на матчи.
– Я даже не поверил, когда услышал, – сказал Кейт. – Я имею в виду, я страшно удивился, когда он не появился к вечерней смене – Фрэнк всегда был пунктуальным, приходил первым. И пил только полстакана – ну, вы понимаете. Он всегда говорил, что оставляет машину, когда хочет выпить, чтобы получить удовольствие.
– Я знаю, – сказал я. – Фрэнк всегда был осторожен.
Повисло молчание.
– До сих пор не верится, – сказал Кейт.
Мы выпили, и я пустил бутылку по кругу.
– Все любили Фрэнка, – сказал Эдди.
Опять наступило молчание.
– Он много хорошего рассказывал о вас, мистер Картер, – сказал Кейт. – Всегда говорил, что восхищается вами, тем, как хорошо у вас идут дела.
Фрэнк действительно так говорил обо мне окружающим. Возможно, он даже так считал.
– Забавная штука получается, – сказал Эдди. – Знаешь парня шесть лет, видишь его тихим и уравновешенным – ни драк, ни пьянок, и вдруг он срывается с катушек, выпивает целую бутылку виски, садится за руль, начинает гнать во весь опор, срывается в карьер и заканчивает свой путь в трех футах от воды. Все это, понимаете ли, как-то неправильно, чертовски неправильно. – Он залпом опустошил свой стакан. – Такого не должно было случиться. С кем угодно, только не с Фрэнком. Он же был одним из лучших.
Его глаза стали наполняться слезами. Он сунул в рот сигарету, я налил ему еще виски. Он никак не мог найти спички, и я дал ему прикурить.
– Спасибо, – сдавленным голосом проговорил он. Неважно, что именно вызвало у Эдди такие бурные эмоции – виски или неподдельная скорбь по Фрэнку, – главное, что в настоящий момент он искренне верил в свои слова.
Некоторое время все молчали, наконец я сказал:
– А вам не кажется, что все это он сделал нарочно?
Оба удивленно посмотрели на меня.
– Что? Покончил с собой? – спросил Кейт.
Я промолчал.
Кейт на секунду отвернулся, потом снова посмотрел на меня, на этот раз с какой-то странной полуулыбкой.
– Нет, – уверенно проговорил он. – Чтобы Фрэнк? Покончил с собой? Да вы что!
Я продолжал наблюдать за ним. Полуулыбка исчезла, и на его лице появилось недоверчивое выражение.
– А зачем?
– Это-то мне и интересно, – сказал я.
– Да ладно, – махнул он рукой. – Фрэнк был… он… был… я имею в виду, он был не из тех, кто ввязывается в какую-нибудь дрянь, ну, лезет туда, откуда нет выхода. У него не было проблем, я знаю. Я хочу сказать, я бы знал. Черт, мы же работали вместе, виделись каждый день в течение последнего года. Это вылезло бы наружу.
– С какой стати?
– Ну, просто вылезло бы. Он всегда был одинаковым. Всегда. Никогда не менялся.
– Какой он был в вашу последнюю встречу?
– В воскресенье? Таким же, как всегда. Пришел вовремя. Работы было много.
Эдди налил себе большую порцию.
– И он ничем – ни словами, ни действиями – не показал, что что-то случилось?
– Нет, ничем. Говорю вам, он был таким же, как всегда.
– Вы не допускаете, что что-то могло произойти в промежутке между вашей последней встречей и тем моментом, когда он напился?
– Ну, не знаю. Думаю, нет. Но если и произошло, то нечто ужасное. А что такого ужасного могло произойти?
– Не знаю, – сказал я.
– Наверное, вы знали бы, если бы такое произошло.
– Не знаю, – сказал я.
Эдди, который выключился из разговора несколько стаканов назад, опять себе налил.
– Отличный мужик, черт побери, – сказал он. – Один из лучших.
– Откуда тебе знать, ты, старый пердун! – вдруг завопила Дорин.
Она стояла в дверном проеме со стаканом в руке. За ней, на кухонном столе, я увидел бутылку. Почти пустую. По лицу Дорин текли слезы. Плащ сидел на ней косо.
– Откуда тебе знать! – немного тише закричала она. – А тебе? А тебе? Особенно тебе, – обратилась она ко мне. – Никто из вас не знал его. А я знала. Он был моим папой.
Последнее слово она произнесла с подвыванием и швырнула стакан в Эдди, хотя я уверен, что она ни в кого конкретно не целилась. Стакан попал Эдди в плечо, и виски выплеснулось на рукав его пиджака. Он вскочил со стула. Я пошел к Дорин. Кейт тоже подскочил, но стакан из руки не выпустил.
– Дорин, дорогая, успокойся, – сказал я.
– Убирайся, – прошипела она, – убирайся прочь.
– Послушай, – сказал я, – я знаю, что ты чувствуешь…
– Нет, ты ничего не знаешь, ничего. Черт, оставь меня в покое!
Она бросилась к двери в холл и распахнула ее.
– Выкатывайтесь! – закричала она. – Давайте выкатывайтесь! Все!
Я подал знак остальным, и они, допив виски, двинулись к выходу. Эдди вытирал рукав носовым платком.
– Подождите меня снаружи, – сказал я. – Я выйду через минуту.
После их ухода я хотел заговорить с Дорин, но она побежала в буфетную. С ногами запрыгнув в кресло Фрэнка, она прижала кулачок ко рту и заплакала.
– Послушай, – сказал я, – я на твоем месте пошел бы поспал.
Она никак не отреагировала на мои слова.
– Мне нужно выйти на час, – сказал я. – Я скоро вернусь.
Тишина.
Я смотрел на нес минуту или две, потом вышел и закрыл за собой дверь.
* * *
Они стояли на тротуаре возле калитки. Эдди продолжал вытирать свой рукав. Когда я вышел, оба посмотрели на меня.– Очень извиняюсь, – сказал я. – Она тяжело восприняла все это.