Тимофеева-Егорова Анна. Я Береза, как слышите меня

   - Ты, Лукаша, где хочешь учиться? В школе или в ФЗУ - спросил так, как будто вопрос уже решен - оставаться Луке в Москве, а не ехать обратно в деревню.
   - Пойду в ФЗУ, - ответил паренек, - получу профессию, а там видно будет...
   Шло время Лука уже работал проходчиком в шахте Метростроя, учился в аэроклубе. По окончании программы он был направлен вместе с Рябовым, Харитоненко, Петуховым Вильчиком, Хатунцевым, Кутовым и другими аэроклубовцами в Борисоглебскую военную школу летчиков. После училища младший лейтенант Лука Захарович Муравицкий служил на Дальнем Востоке.
   Война застала Муравицкого в Московском военном округе. Он участвовал на своем "ястребке" в воздушных боях на дальних подступах к столице, а затем под Ленинградом.
   Командира звена Муравицкого отличали не только трезвый расчет и храбрость, но и готовность идти на все, чтобы одержать победу над врагом. Самолетов в начале войны у нас было мало и как-то Муравицкому пришлось лететь одному прикрывать железнодорожную станцию под Ленинградом, где шла разгрузка эшелона с боеприпасами. Истребители, как правило, летали парой, а тут один... И странностью казалось всем, что Лука на каждом своем "ястребке" белой краской выводил по фюзеляжу "За Аню". Командование приказывало Муравицкому стереть надпись, но опять перед вылетом в бой на фюзеляже самолета по правому борту -"За Аню"... Никто не знал, кто же это такая Аня, о которой Лука помнит, даже идя в бой...
   Однажды прямо перед боевым вылетом командир полка приказал Муравицкому немедленно стереть надпись и больше такое, чтобы не повторялось! Тогда - то Лука и рассказал командиру, что это его любимая девушка, которая вместе с ним работала на Метрострое, училась в аэроклубе, что и она любила его, собирались пожениться, но... Она разбилась, прыгая с самолета. Парашют не раскрылся... Пусть она не в бою погибла, продолжал Лука, но готовилась стать воздушным бойцом, защищать Родину. Командир смирился.
   В этом вылете все шло спокойно. Лейтенант зорко следил за воздухом в районе станции, но как усмотришь, если над головой многослойные облака, дождь. Когда Муравицкий делал разворот над окраиной станции, в промежутке между ярусами облаков он увидел немецкий бомбардировщик. Лука резко увеличил обороты мотора и помчался наперерез "хейнкелю-111". Атака лейтенанта была неожиданной и на "хейнкеле" не успели открыть огонь, как пулеметная очередь прошила бомбардировщика и тот, круто снижаясь, стал удирать. Муравицкий догнал гитлеровца, вновь открыл по нему огонь и вдруг пулемет замолчал. Летчик сделал перезарядку, но, видимо, кончились боеприпасы. И тогда Муравицкий решил таранить врага. Он увеличил скорость самолета - "хейнкель" все ближе и ближе. Вот уже видны в кабине гитлеровцы, не уменьшая скорости, Муравицкий приближается почти вплотную к фашистскому самолету и винтом ударяет по хвосту. Рывок и винт истребителя рассек металл хвостового оперения "хейнкеля-111"! Самолет противника врезался в землю за железнодорожным полотном на пустыре. Лука тоже сильно ударился головой о приборную доску, прицел и потерял сознание. Очнулся - самолет падает к земле в штопоре. Собрав все силы, летчик с трудом прекратил вращение машины и вывел ее из крутого пикирования. Лететь дальше он не мог и пришлось ему посадить машину у станции...
   Подлечившись, Муравицкий вернулся в свой полк. И снова бои. По несколько раз в день вылетал в бой командир звена. Он рвался в бой и опять, как до ранения, по фюзеляжу его истребителя было тщательно выведено: "За Аню".
   22 октября 1941 года, через четыре месяца после начала войны Лука Захарович Муравицкий за образцовое выполнение боевых заданий, за мужество и отвагу был удостоен звания Героя Советского Союза. В какой-то из армейских газет я прочитала стихи М.Матушевского в честь Луки.
   Старший лейтенант Муравицкий
   Если быстро растворился вражеский клин,
   Пулеметы теплы от стрельбы,
   И от сбитых горящих фашистских машин
   Возникают на небе столбы,
   И в испуге меняющий курс "мессершмит"
   Не вступает в решительный бой,
   А простроченный "юнкерс" , как свечка горит,
   Оставляя дымок за собой,
   И подстреленный "ворон" лежит вдалеке,
   Винт отрублен и корпус пробит,
   Значит, в первом звене на своем "ястребке"
   Муравицкий в атаку летит.
   30 ноября 1941 года летчик-истребитель командир звена Герой Советского Союза Лука Захарович Муравицкий геройски погиб, защищая Ленинград...
   Прыжок в пропасть
   ... Но это еще все впереди. А пока работаем на Метрострое, летаем в аэроклубе - пилотируем в зонах неподалеку от аэродрома, выполняем полеты по маршрутам.
   В нелетную погоду мы изучаем устройство парашюта, его укладку и правила прыжка. Предстоит постичь и это - возможно, пригодится... Все очень просто в изложении инструктора парашютиста Владимира Антоненко. Но когда время пришло прыгать - ночь я спала беспокойно
   На утро погода выпала ясная - значит, прыжки состоятся. Помню, надела я парашют, зарядила его, то есть натянула тугие резинки, прицепила их прочными крючками к петлям клапанов. Инструктор проверил "зарядку", а медсестра Ира Кашпирова - пульс, и тут начало что-то у меня "шевелиться" и болеть в груди...
   Иду к самолету по-медвежьи, парашют связывает движения. Неловко взбираюсь на крыло и устраиваюсь в переднюю кабину, в задней - летчик Николай Лазарев. Взлетаем, набираем высоту 800 метров.
   - Приготовиться! - слышу голос летчика.
   - Есть приготовиться, - отвечаю я, суетливо вылезаю на плоскость и, держась за стойку, смотрю вниз.
   Ой, как страшно! Хочется обратно в кабину, и я, наверное, залезла бы, но летчик убрал газ, крикнул:
   - Пошел - и легонько подтолкнул меня.
   - Есть пошел! - кричу и прыгаю в "пропасть"...
   Дальше действую, как учили. Дергаю за кольцо, но почему-то кажется, что тросик не вытягивается и хлопка не будет, а, значит, и парашют не раскроется.
   Вдруг сильно встряхивает, над головой раскрывается белоснежный купол, а я сижу как в кресле, на ремнях. Вокруг удивительная тишина, но меня охватывает безудержная радость, и я не то пою что-то, не то кричу. Но вот земля уже близко. Я поджимаю немного ноги и падаю на правый бок - все по правилам.
   Затем быстро встаю, отстегиваю парашют, гашу купол и начинаю его собирать. Тут подоспевают ребята, помогают мне, и мы дружно договариваемся прыгать еще и еще. Уж очень большое удовольствие!
   После прыжка чувствую и землю как-то по особенному и себя тоже. Появилась какая-то уверенность, что все могу. Невольно вспомнились стихи нашего метростроевского поэта Сергея Смирнова:
   И, впервые выйдя из забоя,
   Вытер лоб, который был в росе,
   И впервые землю под собою
   Ощутил во всей красе.
   Это чувство было, как находка,
   Я впервые шел не семеня
   Крупная, хозяйская походка
   Стала появляться у меня...
   Осенью, когда учебная программа на самолете У-2 была закончена, к нам на аэродром приехала государственная комиссия НКО (Наркома Обороны). Вначале экзаменовали по всем теоретическим предметам, затем стали проверять технику пилотирования. Все мы пилотаж в зоне выполнили на отлично. Комиссия осталась вполне довольна.
   Настало время расставаться и нам с лагерем, аэродромом, инструктором, товарищами. Было радостно и чуточку грустно. Радостно, что обрели крылья, а грустно - расставаться ведь всегда грустно...
   Я по-прежнему работаю на шахте, после работы открываю библиотеку, расположенную в шахтной столовой. Вместо стеллажей для книг - буфеты, и я сижу за ними как буфетчица и выдаю духовную пищу - книги.
   Через месяц выпускной вечер аэроклубовцев. В театре на Малой Бронной мы вновь собрались вместе. Все принаряженные. Ребята даже галстуки надели. Доклад делал начальник нашего аэроклуба Гюбнер. Он сообщил, что большинство ребят, окончивших аэроклуб, направляются в военные школы летчиков-истребителей, и вдруг несколько торжественно, повысив голос, а может быть, мне просто показалось, объявил:
   - Есть и одна "женская" путевка. В Ульяновскую школу летчиков Осоавиахима. Ее мы решили предоставить... Анне Егоровой.
   От неожиданности и радости у меня перехватило дыхание. Неужели мечта, которую вынашивала, осуществится?..
   В перерыве меня все поздравляли, а я все еще не верила, боялась верить, что так будет. Поверила только тогда, когда получила направление в школу и проездные документы до Ульяновска.
   Среди провожающих выделялась красивая девушка в красном берете, красном шарфе, перекинутом небрежно через плечо за спину, а другим концом развевающимся на груди. Одета она была в черное пальто, а на ногах туфли на французском каблуке. Вздернутый носик и голубые глаза придавали лицу веселое выражение. Это была Аня Полева. Она также как и я прошла летную подготовку в нашем метростроевском аэроклубе.
   Аня по-хорошему завидовала мне, уезжающей в летное училище, и говорила, что обязательно продолжит полеты в тренировочном отряде аэроклуба и также добьется путевки в Ульяновское училище.
   - А как же Лука?
   - Что Лука? Он уехал в училище. Я тоже буду учиться, а когда "выйдем в люди" , обязательно поженимся...
   В аэроклубе все знали о большой любви между Аней Полевой и Лукой Муравицким. Они не скрывали своей любви, она была у всех на виду, при полной открытости и гласности. Аня работала в шахте камеронщицей, а Лука с отбойным молотком и перфоратором проходчик. Он бывал в ее семье в Лоси - в Подмосковье, а она у него, жившего у родного дяди. Везде бывали вместе. Конечно, здоровый буреломный шахтер часто злился на "недотрогу". Лука жаловался Виктору Кутову, что вот "верчусь" около нее более трех лет и никак не уговорю пойти за меня замуж. Правда, за эти годы она из меня кое-какую дурь выбила, вроде как подготовила к своей жизненной линии. Вот и летчиком стал из-за нее...
   - Понимаешь, - говорила Аня, - я не могу теперь без неба, без аэродрома, его бензинового воздуха, - и, смеясь добавляла, - я больна полетами и Лукашкой!
   - Понимаю, понимаю, - отвечала я ей.
   Мы нежно с ней распрощались и не знала я того, что через год Анны Полевой не станет...
   Судьба играет человеком
   Отлучили меня от неба в Ульяновском летном училище, порушили мечту. Обманула радуга...
   Секретарь горкома комсомола, куда я обратилась, долго молчал. Потом потер руки, почесал затылок, причесал пальцами рук ежик русых волос и горячо воскликнул:
   - Придумал, Егорова! Пойдешь работать пионервожатой в трудколонию НКВД для малолетних правонарушителей. Будешь там до очередного набора в училище. За это время все утрясется, брата твоего обязательно освободят, и ты поступишь опять. Начальником колонии хороший человек - он поймет. А впрочем, идем к нему...
   Так я поселилась при колонии в маленькой комнатке деревянного дома. Колония занимала большое трехэтажное здание из красного кирпича, почти в центре города на Базарной площади. К дому примыкал большой двор с сараями и мастерскими. Все ребята четыре часа учились в классах и четыре часа работали тут же во дворе, в мастерских.
   Конечно, трудно было из малолетних преступников создать коллектив. Каждый из детей, а там были от восьми до шестнадцати лет, имели за плечами преступление. В каждой группе был свой "воевода". Вот я и решила начинать с него. Но, как его выявить? Начала с того, что просто ходила, смотрела, слушала. Приходила в класс, садилась за последнюю парту и наблюдала, а там в задних рядах шла своя жизнь. Тетрадки, выданные учительницей русского языка для диктанта, молниеносно превращались в карты и тут же шло "сражение". Проигрывали все, вплоть до обеда. В столовой можно было наблюдать такую картину: один, объедаясь, съедал несколько обедов, а у проигравших текли слюни...
   Дом, в котором размещалась колония, был с калориферным отоплением, и вот по ночам, после отбоя, часть ребят уходила в подвал и там среди котлов со свечкой играли в карты. Воспитатели чего только не предпринимали: и заколачивали подвал, и закладывали кирпичом, и уговаривали, и стращали отвадить от подвала долго не удавалось. Выдали одной группе новые бушлаты. На второй день уже часть их была продана на "толкучке", которая находилась неподалеку от колонии. Ухитрились спуститься со второго этажа на простынях вниз, на улицу - продали бушлаты и купили водки. Напились, переломали в спальне все кровати, стол, тумбочки, выпустили пух из подушек, забаррикадировали дверь. Пришлось вызывать пожарную команду и водой из брандспойта усмирять мятежников. После этого "бунта" часть отправили в колонию более строгого режима, а остальных бунтарей расформировали по разным группам. На мое предложение записаться в кружки: стрелковый, авиамодельный, мореходный - никто даже бровью не повел.
   Присмотревшись еще и еще раз, посоветовавшись с воспитателями, учителями, я отобрала восемь мальчишек из разных групп и повела во Дворец пионеров, который в Ульяновске был просто замечательный. А там, по моей договоренности заранее, приняли нас как старых, хороших друзей. Лед тронулся.
   Затем повела ребят в бронетанковое училище и авиатехническое. Везде встречали нас заинтересованно: показывали, рассказывали и даже стали нашими шефами. К нам зачастили курсанты-танкисты и авиамеханики. Они-то, как я теперь понимаю, и зажгли огоньки в душах трудных ребят.
   К концу третьего месяца моей работы пионервожатой был создан первый отряд юных пионеров. Впервые во дворе колонии прозвучал пионерский горн, забил барабан и тридцать мальчишек в красных галстуках, со знаменосцем и ассистентами промаршировали мимо импровизированной трибуны, вышли за ворота и влились в ряды первомайской демонстрации ульяновцев.
   Когда дела наши более или менее наладились, пришел приказ, запрещающий всякую пионерскую деятельность в колониях несовершеннолетних правонарушителей. И я уволилась.
   Дополнительного набора в летном училище еще не было. Жить продолжала при колонии. Работать поступила на военный завод имени Володарского за Волгой. Начальник отдела кадров спросил:
   - Кем у нас хотите работать?
   Я ответила, что прошу принять меня на любую работу, а специальность у меня строительная - арматурщица, чеканщица...
   - Пойдешь в бухгалтерию счетоводом!
   - Но я никогда не работала на счетной работе.
   - Ничего, научишься, - сказал кадровик и добавил, как бы раздумывая:- В цех послать тебя - там работа по сменам, да и заработок будет первые три месяца ученический, а в бухгалтерии - в одну смену и оклад постоянный. Тебе же учиться надо. Придешь к главному бухгалтеру и скажешь, что работала раньше счетоводом.
   - Я не сумею работать в бухгалтерии, - повторяла я.
   - Сумеешь! Сумеешь! - И оформил счетоводом.
   Когда пришла к главному бухгалтеру, он спросил меня, каким я счетоводом работала?
   - Как каким? - удивилась я.
   - Ну, по учету или по расчету?
   - По учету, - бойко ответила я, памятуя наказ кадровика.
   - Вот и хорошо. Пойдете в транспортный отдел к старшему бухгалтеру.
   В бухгалтерии транспортного отдела мне тут же предложили приняться за работу и указали стол, за которым я буду сидеть.
   - Подсчитайте, пожалуйста, перечни, - бухгалтер протянул мне пачку исписанных цифрами листов. Но как считать, на чем?
   Передо мной лежали счеты, стояла какая-то машинка. Кругом все бойко щелкают костяшками, а я ведь совсем не умела считать. И все же к обеду я все листы подсчитала, правда, не на счетах, а на бумажке, чтобы никто не видел, как я считаю в выдвинутом ящике стола.
   В обеденный перерыв все пошли в столовую. Звали и меня, но я отказалась и решила поговорить с М.М.Борек - бухгалтером по учету, сидящей со мной рядом. Как только все ушли, а Мария Михайловна обедала часом раньше, чтобы отдел не пустовал, я обратилась к ней.
   - Мария Михайловна, пожалуйста, объясните мне, как считать на счетах, и что это за машинка стоит передо мной?
   Мария Михайловна удивленно взглянула на меня через пенсне.
   - Это арифмометр. Но как вы будете работать, не имея специальной подготовки?
   Я молчала, да и что могла сказать!
   - Вот что, будем заниматься в обеденный перерыв и после работы час, а сейчас я вам объясню на счетах сложение и вычитание...
   С тех пор прошло очень много лет, но до сих пор я с благодарностью вспоминаю Марию Михайловну Борек - потомственную ленинградку. Она научила меня бухгалтерскому учету, всячески поддерживала, оберегала. Она вовлекла меня и в общественную работу.
   Но как только я узнала о дополнительном наборе в училище, тут же отнесла заявление в приемную комиссию. На предварительной беседе в приеме мне было отказано.
   - В прошлый набор ты скрыла, что твой брат враг народа, а теперь опять хочешь пролезть в училище? Нас не проведешь - мы бдительные...
   Спаси, господи, от напраслины!
   И опять я ехала в поезде Ульяновск-Москва. В общем вагоне было очень людно, накурено. Плакали дети. На самой верхней полке вздыхала я о своем любимом брате и порушенной мечте.
   - Умаялась сердешная, целый день вздыхает, в рот росинки маковой не взяла и не встает, - говорил пожилой, приглушенный голос с нижней полки.
   - Может, хворь какая одолела? - высказывал свое мнение мужчина с лысиной по всей голове.
   - Известно, какая - любовная, - противно хихикнул чей-то визгливый голосок. "Много ты понимаешь, - подумалось мне и я отвернулась к стене, а голову накрыла пальто. - Какой же это враг народа мой брат? Да ведь брат - сам народ...".
   Нас у родителей было шестнадцать человек детей - восемь умерло, восемь осталось в живых. Нужда заставляла отца приниматься за отхожий промысел. Он работал то возчиком - возил рыбу из Осташкова, с Селигера, то ездил в Торжок за огурцами. А были годы, когда и в Петрограде работал на красильной фабрике. Мерз отец в окопах империалистической войны, с винтовкой защищал Советскую власть в гражданскую. Вернулся он после всех этих баталий больной и в 1925 году умер - сорока девяти лет от роду.
   Васе, самому старшему из братьев, очень хотелось учиться. Но, окончив четыре класса Сидоровской школы, по решению семейного совета, пошел в "мальчики" к портному.
   Отец тогда сказал так:
   - Давай, мать, продадим овцу, и я отвезу Ваську в Питер. Попрошу там Егора Антоновича замолвить словечко у хозяина. Глядишь, мастеровым будет. А тут что?.. Учиться негде, да и возможности у нас нет никакой обувать, одевать, кормить. - И дальше он обратился к сыну: - Может быть, ты, сынок, не хочешь учиться на портного, тогда давай иди в сапожники к дяде Мише. Дядька родной, материн брат, худому не научит. Выбирай.
   И Вася выбрал - портного.
   До самой Октябрьской революции учился мой брат. В революцию шестнадцатилетний паренек раздобыл винтовку и пошел с ней против кадетов вместе с отрядом красногвардейцев. Был Вася ранен и кое-как добрался до тетки Аграфены, дальней родственницы отца. Тетка перепугалась, немедля послала в деревню письмо, написав, что выживет Вася или нет - одному Богу известно.
   Мама, получив такую весть, бросила все и помчалась спасать сына. Она выходила его, привезла домой - длинного, худого, наголо постриженного.
   Дома Вася прожил недолго - поступил работать на железную дорогу в Кувшинове. А спустя какое-то время рабочие выдвинули его продавцом в свой магазин. В стране разруха, голод - продавцами выбирали самых надежных, тех, кому верили. А потом Васю перевели во Ржев, затем в Москву. Обычная биография рабочих парней тех лет: работал, учился на рабфаке, стал коммунистом. Затем уже он окончил Плановую академию, Комвуз. Рабочие фабрики "Москвошвей N5" избрали Василия своим депутатом в Моссовет. "Начальник планового отдела Наркомвнутторга СССР - какой же это враг народа? думала я, перебирая всю жизнь любимого брата. - Клевета! Напраслина!"
   Да, напраслина. И я вспоминала, как мама молилась Богу, стоя на коленях перед иконостасом, как вначале перечисляла все наши имена - своих детей, прося у Бога нам здоровья и ума, а потом каждый раз в конце молитвы повторяла: "Спаси их, Господи, от напраслины!" Тогда в детстве я не понимала этого слова, а сейчас оно обнажилось передо мной во всей своей страшной наготе...
   Как медленно движется поезд. Но мне, подъезжая к Москве, стало все как-то безразлично. Куда и зачем я еду, к кому? Вот и Москва Город моей комсомольской юности. Именно здесь неожиданно круто повернулась моя судьба, накрепко связав деревенскую девушку с городом и небом.
   Москва встретила пасмурным, дождливым днем. В этот раз меня здесь никто не встречал, никто не ждал. С вокзала я позвонила на квартиру брата Василия. Ответила его жена - Катя. Узнав мой голос, разрыдалась и долго не могла выговорить слова. Немного успокоясь, спросила:
   - Ты где сейчас, Нюрочка?
   - На Казанском вокзале.
   - Жди меня у главного входа, я сейчас приду.
   - И вот я стою - жду. Прошел час, другой... И вдруг я заметила плохо одетую, с поникшим взором женщину.
   - Катя!?
   Оказалось, что она искала меня, одетую в военную форму, а я ее красавицу смолянку с пышной прической, с блестящими синими глазами и гордой статью... Опять были слезы. Она схватила меня за руку и повела в глубь вокзала. Мы нашли свободную скамейку, сели и Катя рассказала, что Васю судила "тройка", приговорила к десяти годам заключения, приписав ему шпионаж и связь с английской разведкой. Его статья в "Экономической газете" была, якобы, перепечатана англичанами и этим он выдал какую-то государственную тайну...
   - Десять лет! За что? - всхлипывая, говорила Катя. - Нюрочка, родненькая, ты, пожалуйста, больше мне не звони и не заезжай. Я сегодня только на минутку забежала в квартиру за Юркиными вещичками. Мы с ним теперь кочуем по знакомым, хотя многие нас боятся... А я боюсь, что меня дома могут арестовать... Что тогда будет с Юркой? - плакала Катя. Плакала и я. Мы расстались...
   Куда мне было податься? К Виктору в авиачасть? - ни за что в таком-то виде... В аэроклуб? - Нет! На Метрострой? - Нет!
   Под сожалеющие взгляды, чтобы все напоминало о самом счастливом времени, о дерзновенных мечтах, чтобы каждый намек о прошлом травил душу? Нет! Может, потом, а сейчас?.. Куда глаза глядят!
   Вот в расписании поезд, который довезет меня до брата Алексея. Значит в этот город...
   Поезд плелся, спотыкаясь на каждом полустанке, и от того колеса отстукивали не весело, а тоскливо: "пло-хо те-бе... пло-хо те-бе"...
   В городе Себеж брата не оказалось, его перевели на новое место службы. Переночевала я там у соседей, а утром опять в путь. Денег в кошельке у меня оставалось только двенадцать рублей. Не хватало двух рублей до городка, где работал мой брат Леша. Ничего. Купила билет на все деньги, а то, что одну станцию не доеду - не беда - дойду.
   Еду опять в общем вагоне и опять на верхней полке. Чтобы не плакать, прислушиваясь к стуку колес: "ку-да ед-шь... ку-да ед-ешь... ", а затем колеса сменили свою "песню" на другую: "Где-е твоя во-ля, где-е твоя во-ля... "
   Воля, воля... Неужели у меня ее нет? Если есть, то почему я лежу вот такпластом на полке и ничего не хочу предпринять? Почему не борюсь за свое право летать?.. Вспомнились слова любимого всей молодежью первого секретаря ЦК ВЛКСМ Саши Косырева:
   "Ни когда не отступайтесь от задуманного. Смело и гордо идите вперед... "
   - Смело и гордо идите вперед! - повторила я, и в этот момент состав вздрогнув всем своим длинным, неуклюжим телом, остановился, словно предоставил мне право выбора.
   - Где это мы стоим? - свесив голову вниз, спросила я.
   - Чай Смоленск, - ответил мужчина.
   - Сколько стоим?
   - Минут тридцать, не менее...
   Неожиданно для соседей по вагону я ловко соскочила с полки, накинула пальтишко, подхватила чемодан и - к выходу.
   Мужчина, сидевший на нижней полке, переглянулся с попутчиком и произнес сочувственно:
   - Как есть не в своем уме...
   На что тот заметил:
   - Может стибрила что?
   - Тьфу ты, окаянный, - старушка сплюнула с досады, - зачем напраслину наводишь?..
   Сам
   Поезд ушел. В то время, когда он вильнул за последний смоленский семафор, я подходила к зданию обкома комсомола. Зимний рассвет едва только начинал подсинивать белые стены домов древнего города и, естественно, обкомовские двери были на запоре. Потолкавшись у входа и сильно продрогнув, я пустилась трусцой по улице. Добежала до афишной тумбы. Затем обратно. И так несколько раз, пока приятное тепло не растеклось по всему телу. А время шло. Город постепенно менял окраску, синие тона сменились розовыми. Начинался день. Вот уже где то совсем рядом прогромыхал первый трамвай, прогудел первый грузовик. Открылась и заветная дверь. Вместе с первыми посетителями ворвалась в обком и я. Сунула голову в одну комнату, в другую - не то.
   - Где тут у вас секретарь помещается? - требовательным голосом спросила я у какого-то тщедушного парнишки в очках, важно шествовавшего с большущим кожаным портфелем по коридору. Тот глянул удивленно на меня по верх очков: кому это сразу "сам" потребовался? Но, уловив в моем лице и взгляде настойчивость, выяснять не стал, а просто сказал:
   - Там, за углом обитая черным дерматином дверь...
   Маленькая пухленькая секретарша грудью преградила мне ту дверь, но и тут не то мой вид, не то взгляд, не то рост заставили ее уступить мне дорогу к заветной двери. Воспользовавшись этим, я решительно переступила порог, и сразу со входа, боясь как бы меня не остановили, залпом выпалила:
   - Мне нужна работа и жилье. И как можно быстрее!
   Молодой человек, сидящей за большим письменным столом, удивленно сквозь очки посмотрел на меня, приподняв голову.
   - Ты, собственно, по какому делу, товарищ?
   - Дело мое не терпит отлагательства...