Тимур Туров. Ядовитая кровь

   – Деньги зарабатывать?
   – Деньги, – кивнул Мюллер. – Но если вам больше нравится высокий стиль – я должен донести до человечества правду о том, что здесь происходит. Произошло.
   Домов в деревне было всего десятка три. Мюллер обошел все. И Влад шел за ним.
   – Тут все, – сказал корреспондент возле последнего дома. – Монастырь далеко?
   – По тропе – метров восемьсот. Но я думаю...
   – А вы не думайте. У вашей расы хорошо получается пить водку и устраивать революции. А думать предоставьте мне. – Мюллер посмотрел в глаза Владу, словно ожидая, что тот отведет взгляд.
   Гетьман взгляда не отвел.
   Только сейчас он заметил на предплечье немца татуировку – змея, обвившаяся вокруг семилучевой звезды.
   – Пойдем, – сказал Гетьман. – И я пойду первым.
   – Ради бога! – махнул рукой Мюллер. – Только ключи от машины не отдадите ли? Если вдруг что – меня, скорее всего, убивать не станут. У меня нет оружия. А вы – прекрасная мишень. И потом искать на вашем теле ключи...
   – Ключи остались в машине. В замке. И если вы полагаете, герр Мюллер, что сможете разозлить меня – ошибаетесь. Я на работе. Потом, когда вернемся и я вас сдам на руки начальству, вот тогда мы и сможем поговорить. Приватно, так сказать. У нашей расы, помимо всего вышеперечисленного, хорошо получается еще и морды бить расам более цивилизованным.
   Влад, не дожидаясь ответа, резко повернулся и быстрым шагом пошел по тропинке.
   Монастыри обычно не устраивают так близко к населенным пунктам, но тут либо деревня прилепилась к монастырю, либо крутизна подъема компенсировала незначительность расстояния.
   Тропинка уверенно карабкалась в гору, не тратя времени на повороты в поисках менее крутого подъема.
   Когда комиссия ЮНЕСКО доплелась таки до монастыря и отдышалась, настоятель пояснил, что вход в монастырь нужно заслужить. Что идти сюда следует не из праздного любопытства и не развлечения ради.
   Тогда Влад промолчал – кто он такой, чтобы вмешиваться в разговор важных и уважаемых людей? – но прикинул, что такая ровная тропинка, во-первых, обеспечивает прекрасный обзор наблюдателю, а, во-вторых, один-единственный ствол наверху перекрывает эту тропинку наглухо. Даже если это какой-нибудь кремневый раритет времен турецкого ига.
   И сейчас Влад чувствовал себя мишенью. Ростом до неба, шириной от горизонта до горизонта – мишенью, в которую невозможно не попасть даже с закрытыми глазами.
   Правда, прямого враждебного взгляда Влад сейчас не ощущал. Не было того пронзительного чувства беззащитности, которое охватило его полчаса назад, когда стоял он возле пропасти и прикидывал, сразу выстрелит неизвестный наблюдатель или чуть позже.
   Сейчас раздражала необходимость следить за мелкими камешками, попадающими под ноги. Хорошо еще, подумал Влад, что нет дождя – по мокрой тропе идти было бы просто невозможно.
   И еще раздражал... даже не раздражал – злил немец, уверенно карабкающийся сзади. Непонятно, какие статьи пишет немец, но злить людей, настраивать их против себя – это он умел профессионально.
   Если бы не глухое раздражение, которое испытывал Гетьман к немцу еще со вчерашнего дня, то все сегодня было бы по-другому. Не поперся бы Влад в деревню, не стал бы лезть по этой тропе. Не стал бы, точно.
   Еще, кстати, было не поздно остановиться, повернуть назад. Немец мог что угодно говорить о своих правах, но за его безопасность отвечал все-таки Влад. И мог потребовать. И заставить, в конце концов.
   Олежек Столяров отлично справлялся с подобными задачами.
   Ну, помяли бы немца немного, ну, выслушали бы от него ругательства и оскорбления.
   Интересно, откуда он так знает язык? И почему скрывал, что его знает? И почему безбашенно прется в самое пекло?
   Влад почувствовал, что его начинает знобить. Несмотря на то, что солнце пекло немилосердно, что вот уже метров триста брел он в гору – холод тонкими иголочками побежал по спине, плечам.
   Неприятное чувство. И самое скверное – ничего хорошего оно не предвещало. Влад привык верить своим предчувствиям, они неоднократно его выручали еще в Харькове – и в детстве, и уже когда тянул лямку опера.
   Влад чуть не вскрикнул, когда чей-то холодный взгляд хлестнул его по лицу. Словно лезвие. Словно кто-то полоснул ножом, вонзил в плоть, но потом вдруг опомнился и вел лезвие дальше медленно, не торопясь, от правого виска к левой щеке.
   Но на тропе вверху никого не было. Только дрожащий воздух, белесые камни и пыль.
   Но взгляд был – тяжелый, малоподвижный, недобрый.
   «Люди так не могут смотреть», – подумал Влад, с ужасом ощущая, как руки слабеют, и по телу начинает расползаться липкая слабость.
   На все двести метров, которые оставались до вершины, тропа была пуста. Но кто-то все равно смотрел. И этот «кто-то» был неподалеку – метрах в пятидесяти, не больше.
   Влад остановился.
   – Устали? – тут же осведомился идущий следом Мюллер. – Могу поддержать. Хотите – понесу автомат?
   «Как холодно», – подумал Гетьман.
   Теперь даже ветер обжигал холодом, даже солнечный свет лился сверху как ледяная вода, выстуживая кровь, сковывая мышцы и парализуя разум.
   Сил осталось только на то, чтобы стоять и смотреть вверх, на тропу, откуда приближалось...
   Приближалось. С каждой секундой оно было ближе – и все равно на тропе не было никого. Не было.
   Бежать...
   Мысль эта даже не пронеслась – медленно просочилась сквозь замерзший мозг. И превратилась в комочек льда, рядом с мыслью о том, что нужно стрелять, нужно хлестнуть длинной очередью по клубящемуся мареву, отгородиться от приближающегося ужаса сполохами выстрелов.
   Бежать... Выстрелить... Бежать... Выстрелить...
   Влад повторял эти слова бесшумно, одними губами, понимая, что это не поможет, что нужно не проговаривать про себя ставшие бессмысленными слова, а действовать. Бежать, отшвырнув в сторону немца, или стрелять. Делать хоть что-то...
   – Дай свой автомат, – сказал немец сзади. – Передай его мне.
   Ровный голос. Отстраненный и размеренный. Гетьман должен отдать оружие. Этому голосу нельзя не подчиниться.
   Влад разжал пальцы левой руки, сжимавшей цевье.
   – Хорошо, – сказал немец. – Теперь – опусти правую руку. Просто опусти.
   Оружие стало тяжелым, Гетьман не мог уже удерживать его. Автомат тянул руку к земле. И Влад понимал, что лучше не сопротивляться. Это правильно – отдать «калашникова» немцу.
   Пусть тащит его сам. Немец сильный. А когда будет нужно... Если будет нужно, то оружие можно у корреспондента забрать.
   Но не будет нужно. Здесь нет никого, кто мог бы угрожать. Все уже ушли. Это были бандиты – мусульмане и просто интернациональный сброд, убивающие даже не ради наживы, а для удовольствия.
   Они уже ушли.
   Нужно только подняться к монастырю, осмотреть там все. Вряд ли там лучше, чем в деревне. Наверное, и монахи умерли так же, как жители деревни, не пытаясь ни сопротивляться, ни бежать.
   Наверное, они стояли в своих кельях и ждали, когда смерть, холодная и неотвратимая, войдет и сделает свое дело. Стояли так же, как стоит сейчас он, Влад.
   Немец осторожно коснулся автомата, легонько потянул его к себе, словно боясь потревожить Гетьмана.
   Холод подступал к сердцу. Стекал вязкими волнами сверху, по тропе, как ледник, и выхолаживал душу Влада, оседая кристалликами на сердце.
   Оставалось совсем немного. Еще чуть-чуть, и ему, Владу, будет совершенно безразлично, кто и как отберет у него жизнь. Как тем, в деревне, на лицах которых не было страха.
   Немец потянул оружие из руки Влада увереннее. Словно уже и не нужно было притворяться. Словно от Влада уже ничего не зависело.
   Вот тут он ошибался.
   Влад резко повернулся и, ухватившись левой рукой за цевье автомата, рванул оружие на себя.
   Немец «калашникова» не удержал, его качнуло вперед, под удар правой ноги Гетьмана. Лед, заполнявший весь мир, вдруг покрылся густой сетью тонких трещин и рухнул, разлетаясь мелкой обжигающей пылью.
   Немец взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. И у него, наверное, это получилось бы, но Влад ударил снова, на этот раз – руками, держащими автомат. Даже не ударил, а резко толкнул Мюллера.
   Он не хотел свалить или покалечить корреспондента, нужно было просто убрать Мюллера со своего пути, потому что нужно было бежать, потому что взгляд уже буравил спину в упор, всего с нескольких шагов.
   Немец равновесие потерял, опрокинулся навзничь, покатился по тропе, нелепо взмахивая руками и даже не пытаясь группироваться. Фотоаппарат отлетел в сторону, ударился о камень, объектив отскочил и, блеснув на солнце, исчез в пропасти.
   Влад не стал рассматривать, а побежал вниз, делая гигантские прыжки и понимая, что нельзя так, что через мгновение он споткнется или просто не справится со скоростью и упадет, ломая кости и разрывая сухожилия.
   Он больше не видел ничего, кроме склона у себя под ногами. Не было неба. Не было гор. Не было деревни. Не было солнца. Только истертая скала, мелкие камешки, предательски бросающиеся под ноги, и пыль, норовящая ослепить.
   Удержаться. Удержаться на ногах. Все остальное – потом.
   У Влада почти получилось.
   Еще метров десять, и он, оказавшись на ровном месте, смог бы погасить скорость, остановиться, задыхаясь. Наверное, он бы обернулся к тропе, посмотрел, как там немец, не убился ли. И еще успел бы с сожалением подумать, что напрасно испугался, что все ему почудилось, и Мюллер действительно хотел помочь, а этот взгляд сверху – просто плод разгулявшейся фантазии, подстегнутой усталостью и кровью, увиденной в деревне.
   Но у Влада не получилось.
   Правая нога за что-то зацепилась или просто подвернулась в щиколотке, и Влад полетел вперед, словно собираясь нырнуть в воду, как в детстве, с разгону. Только здесь не было воды, а были зазубренные камни и шершавая, как наждак, спекшаяся глина.
   Автомат отлетел в сторону, огнем обожгло руки, и мир превратился в калейдоскоп, в стробоскопические вспышки света.
   Влад врезался в ограду, сложенную, как и везде в деревне, из плоских камней. Боль пронзила правое плечо, словно припечатала тело к камням.
   Темнота медленно выползла откуда-то из-за спины, и потекла, заполоняя собой все, сминая и сжимая все в небольшое светлое пятно. Теперь Влад смотрел на мир сквозь черную трубу, сквозь бешено вращавшуюся воронку.
   Тошнота подступила к горлу.
   «Не вырубиться, – приказал себе Влад. – Только не вырубиться».
   Если он не удержится на краю этой воронки, то погибнет. Захлебнется темнотой и утонет.
   Сердце колотилось, и с каждым его ударом боль наотмашь хлестала поврежденное плечо, щиколотку, и соленым горячим языком касалась ссадин на теле.
   И она же, эта беспощадная боль, держала Влада, не давая ему отключиться. И еще – мысль о том, что там, на тропе, ему ничего не примерещилось, что на самом деле он вмерзал в глыбу страха, и что приближалось к нему нечто, ползло, чтобы смять или проглотить.
   Левой рукой Влад нащупал камни ограды, оперся и попытался встать. Больно. Правая рука не шевелилась, висела, в ней пульсировала боль. Нога...
   Влад закричал, опершись на правую ногу, но устоял. Значит, можно будет идти. Тут недалеко – деревня маленькая. Нужно только добраться до машины.
   Влада качнуло, он ухватился левой рукой за открытую дверь сарая.
   Оглушительный скрип. Дверь пошла в сторону, и Влад торопливо отпустил ее, опершись о побеленную известкой стену.
   «Деревня маленькая, – сказал Влад сам себе. – Крохотная совсем. Вот тут, мимо сарая, потом... Черт... Через забор я не перелезу... Просто не смогу... Черт... Нужно в обход. Слышишь? Ничего, это всего шагов на двадцать дальше... Всего на двадцать шагов...»
   В спину дохнуло холодом.
   – Нужно быстрее, – сказал Влад. – Холодает... Ты только не оглядывайся.
   Он просто не мог идти быстрее. Это было обидно и больно. Влад закашлялся и без удивления, как на что-то само собой разумеющееся, посмотрел на алые брызги крови на белой стене.
   Он сломал ребро. И оно, кажется, пробило легкое. И это значило, что времени у него еще меньше, чем было тогда, два года назад, когда Дима Химик достал таки его заточкой. Не мог, не успевал, а все-таки дотянулся... И Влад, зажимая рану на боку, брел через заснеженный лес. А Химик всячески тянул время, садился в сугроб, цеплялся за деревья, надеясь, что опер вырубится. И пришлось прострелить Химику руку... а потом долго объяснять начальству, зачем стрелял в задержанного, да еще скованного наручниками.
   Но тогда в лесу, в зимнем заледенелом лесу, ему не было так холодно. Было жарко, раскаленный воздух обжигал легкие.
   А сейчас...
   Влад снова закашлялся, прижавшись левым плечом к стене дома. Ладонь он вытер об одежду, даже не глянув.
   Ограда закончилась.
   Влад увидел свою машину, увидел Олежку Столярова, сидевшего за рулем.
   – Столяр!.. – попытался позвать Влад, но только захрипел и снова закашлялся.
   Столяров смотрел куда-то в сторону, потом повернул голову... Мотор взревел, и «уазик», поднимая клубы пыли, рванул к деревне.
   «Все-таки, я молодец, – подумал Влад. – Хорошо это сообразил с расщелиной. И Олежка молодец, успел по этой расщелине проскочить к деревне, пока я тянул время с заправкой и обслуживанием машины».
   Если что – Олежка прикрыл бы Влада. Помог бы, если бы пришлось, вот как сейчас, уходить быстро.
   Вот как сейчас.
   Если бы не этот холод...
   Влад сделал еще шаг и повернулся лицом к деревне. Он больше не мог выносить леденящее прикосновение того взгляда.
   Стены домов изгибались, словно живые, по черепичным крышам шла рябь, вот-вот дома должны были рассыпаться, похоронив под кучами обломков своих мертвых хозяев.
   Из-за ограды, метрах в десяти от Влада, что-то поднялось, что-то гибкое, отливающее металлом.
   Олег остановил машину, резко развернув, совсем рядом, распахнул дверцу:
   – Что случилось?
   – Быстро отсюда, – прошептал Влад, не отводя взгляда от движения за оградой, где на миг мелькнуло нечто оскаленное, мохнатое.
   Олег подхватил Гетьмана, легко посадил его на заднее сиденье. Он не видел движения. Он был слишком занят. Он видел кровь на губах Влада, видел вывернутое неестественно плечо, а на остальное у него не хватило ни внимания, ни времени.
   – Гони! – выдохнул Влад.
   Машина рванула с места.
   – Быстрее! – Влад вцепился левой рукой в спинку водительского кресла. – Не оглядывайся – гони.
   Слева, из-за крайнего дома, появились собаки. Так поначалу показалось Владу, что собаки. Громадные, покрытые бурой шерстью звери широким веером неслись, не издавая ни звука.
   Краем глаза их заметил и Столяров:
   – Что такое?
   – Не тормози, только не тормози... – Влад даже забыл о боли.
   Твари неслись стремительно, не отставая от машины. Той нужно было объезжать каменную глыбу как раз перед выездом на дорогу, а зверям – нет. Они успевали перехватить «уазик».
   Олежек тоже это сообразил и вдавил педаль газа в пол.
   Твари уже почти достигли дороги, когда передняя вдруг споткнулась и покатилась по камням. Затем – следующая.
   Теперь Влад расслышал звук выстрелов и заметил, как цепочка фонтанчиков пробежала по пыли, превратив в крошку мелкий камень, оказавшийся на пути. Пули припечатали к раскаленным камням третьего зверя, прежде чем остальные, а их было с полдесятка, бросились в сторону, уходя с линии огня.
   – Тут что, все с ума посходили? – крикнул Столяров. – Это на вас местные собак спустили?
   – Они Джоко не достанут? – спросил Влад. – Если рванут через расщелину...
   – Там очень неудобно двигаться. Со стороны деревни навалено камней – я еле пролез. А пацан так стреляет... Ты же видел. Но мы ему теперь должны. Мы с ним заключили сделку – он, если что, нас прикроет, а мы забудем о его махинациях.
   – Он, по-моему, снова стреляет, – сказал Влад.
   – Ничего, у него четыре магазина к «АКМСу», и гранаты. А собак там пару штук всего осталось. – Машина свернула на дорогу, скорость пришлось сбросить. – Ты бы поглядывал назад. Стрелять сможешь?
   – Нет, – сказал Влад. – Я могу в любой момент вырубиться.
   – Ладно... Тогда будем брать скоростью. Хоть я и не Шумахер. Немец, кстати, где?
   – Немец... Немец... там, – тошнота резко подступила к горлу. – Я могу блевануть...
   – Ничего, смело трави – потом отмоем.
   – Мы где забираем пацана? – спросил Влад.
   – С той стороны расщелины. Там дорога более-менее, мы останавливаемся, накрываем, если возникнут проблемы, и дорогу и расщелину. Он садится в машину.
   «Потом могут быть проблемы проскочить через открытый участок», – подумал Влад.
   Но там уж как получится.
   – Твою мать! – Олежка рванул руль и нажал на тормоза.
   Машина должна была перевернуться, такие фокусы на скорости больше ста километров в час заканчиваются плохо, но каким-то чудом Столяров машину удержал, припечатав левым боком к скале. Мотор заглох.
   На дороге стоял человек. Точно посередине, спокойно, будто и не неслась на него только что машина.
   – А вот и немец, – сказал Столяров. – Как это он сюда попал? Слышь, Мюллер, а если бы я не успел затормозить?
   Мюллер молча улыбнулся.
   – Ладно, поехали быстрее. – Столяров повернул ключ зажигания, мотор секунду покапризничал, но завелся. – Чего ты тянешь?
   – Стой, – сказал Влад. – Не подпускай его.
   Левой рукой Влад стал торопливо нашаривать пистолет в кобуре. Она съехала вправо, под поврежденную руку, было чертовски неудобно и жутко больно. Из уголка рта потекла кровь.
   Немец был целым, без единого синяка и ссадины.
   Столяров не видел, как Мюллер катился по камням, поэтому не мог понять, что такое требует Гетьман. Ну – немец. Ну – сволочь и, наверное, нацист. Но не подпускать его к машине, особенно когда нет ни секунды времени, когда сзади могут появиться собаки или их спятившие хозяева, это приговорить к смерти.
   Давить корреспондента, что ли?
   Мюллер, улыбаясь, шагнул к машине.
   – Не подпускай! – выдохнул Влад, нашарил, наконец, кобуру и вытащил пистолет. – Вперед!
   – Ты чего, Влад? – Столяров оглянулся на Гетьмана.
   – Столяр... – простонал Влад, понимая, что не успеет снять левой рукой пистолет с предохранителя.
   Предохранитель на «макарове» расположен под большой палец правой руки, а Влад держал пистолет в левой, и нужно было еще сообразить, каким пальцем зацепить чертову железяку...
   Немец сделал еще один шаг. Улыбка стала шире.
   На груди немца висел медальон. Здоровенный, сантиметров десять в диаметре.
   Влад наконец снял пистолет с предохранителя, поднял его, но на спуск не нажал. Медальон висит на груди... семилучевая звезда, обвитая змеей, как на татуировке на предплечье...
   Нет на руках татуировки. Нету. Голые руки. Медальон.
   Джинсовая рубашка и легкая куртка. Вон, из-под поддернутого рукава виднеется тату... Лицо... Что-то с лицом у корреспондента. Оно так странно выглядит без бровей и ресниц. И на голове нет волос. Нет их на неестественно голом лице, ни бровей, ни ресниц.
   Словно два изображения наложены друг на друга, мерцают, проявляясь поочередно: обычный человек, одетый, с аккуратной прической – и поджарый, начисто лишенный растительности на голове тип. И у него есть этот медальон...
   И медальон, кажется, светится. Наливается багровым.
   Влад выстрелил. Рука держала пистолет неуверенно, в глазах двоилось, но до немца было всего метров пять. И он не промахнулся, нет.
   Пуля не ударилась в камень, высекая искры, не взметнула фонтанчик пыли. Пуля стремительно преодолела первые два метра, потом вдруг стала видимой, и теперь двигалась медленно, с трудом протискиваясь сквозь ставший вязким воздух.
   А потом, через пять бесконечных секунд, остановилась, наконец, повиснув перед грудью корреспондента, перед багрово светящимся медальоном.
   Пуля вспыхнула лиловым и исчезла.
   – Не нужно было бежать, – сказал Мюллер. – Сейчас был бы целым. А твои приятели – живыми. Вы очень неприятная в близком общении раса. Ты должен был пропасть без вести в деревне, вырезанной бандитами. А твои приятели – должны были доставить корреспондента на базу. А теперь...
   – Вы чего? – Столяров оглянулся на Влада.
   – Дави его!
   – С ума сошел? Ну, поспорили, ну, что-то там еще... Ну, даже стрельнул, чтобы испугать. Некогда, ехать нужно.
   – Я не пугал. Ты же видел, медальон...
   – Какой, на хрен, медальон!
   – Медальон? – спросил Мюллер. – Какой медальон?
   – Звезда со змеей! – выкрикнул Влад. – Да ты что, Столяр, сам не видишь?
   – А вот это уже интересно! – на лице Мюллера действительно проступило легкое удивление. – Ты видишь медальон?
   – И лысину твою тоже! – Влад попытался выстрелить снова, но Столяров вырвал у него оружие из руки и бросил на сиденье.
   Олегу все стало понятно – Владу плохо, он несет чушь, даже чуть не убил немца. Какой медальон, какая лысина!
   – Успокойся, Влад. Все нормально. Отъедем, перевяжем тебя, и в госпиталь. Еще и медальку получишь. Нормально.
   Влад открыл дверцу машины, шагнул на дорогу, не обращая внимания на полоснувшую по ноге боль.
   – Влад! – Столяров выпрыгнул следом, чтобы поддержать друга, не дать ему упасть. – Да что же...
   Договорить он не успел – замер, схватившись руками за грудь, и, захрипев, рухнул навзничь. Голова глухо ударилась о камень.
   – Так что там о лысине? – осведомился Мюллер, опуская руку.
   Перед тем, как Столяров упал, немец прицелился в него указательным пальцем, словно играясь.
   – Я непонятно говорю? – Мюллер снова поднял указательный палец, прицелился. – Я не буду тебя убивать, но могу сделать очень больно.
   Влад сделал шаг назад, споткнулся и упал, ударившись спиной о машину. Боль разом лишила его и воздуха, и сил.
   Темнота, не сумевшая поглотить в деревне, настигла его здесь, на дороге. Теперь он почти не сопротивлялся, отстраненно смотрел на то, как черные мухи, мельтешившие перед глазами, сливаются в вихрь, тот превращается в черный бешено вращающийся колодец, на дне которого стоит странное безволосое существо, только похожее на человека, и существо это тянет руку к нему, Владу Гетьману, старшему лейтенанту милиции, не верящему ни в бога, ни в черта.
   Рука все ближе к его лицу, но тут появляется еще кто-то, и тот, кто раньше был Куртом Мюллером, вдруг пятится.
   – Он наш! – кажется, говорит безволосый, но в голосе его нет ни уверенности, ни твердости. – Ты не можешь...
   – Я здесь хозяин, – говорит чей-то глухой голос. – И если ты не уйдешь... И не уберешь свою свору...
   Безволосое существо исчезло.
   Кто-то подошел к Владу. Из последних сил Влад оттолкнул темноту, чтобы вынырнуть из этого омута, вдохнуть воздуха.
   Темнота на мгновение расступилась.
   Глаза, светящиеся красным, тонкие пальцы, бледные, похожие на лапки паука. И, прежде чем темнота окончательно захлестнула Влада, он увидел длинные тонкие зубы, выглядывающие из приоткрытого рта.

Глава 2

   Многие полагают, что в Харькове хорошая осень. И они, наверное, правы, если судить об осени по сентябрю и первой половине октября. Дни почти всегда солнечные, листья – золотые, ночи – прохладные, но необыкновенно уютные. Иногда идут дожди, но без надрыва и назойливости.
   Это – до середины октября. Потом харьковскую осень может любить только уж очень большой оптимист и романтик. Ну, или как выразился столичный гость, только самозабвенный поклонник подгнившей готики.
   Хозяин квартиры возражать не стал. Хозяин квартиры вообще старался гостю не возражать, ибо, хоть оба были не в мундирах, разница в количестве звезд на погонах имела место быть и к отстаиванию своих взглядов не располагала.
   Собственно, хозяином квартиры подполковник Осокин был чисто номинальным. Квартира называлась явочной, использовалась для встреч с осведомителями, причем не самого высокого уровня. Однокомнатная квартира в хрущебе на третьем этаже, со старой пошарпанной мебелью если и имела достоинства, то только в месторасположении.
   Улица Есенина отчего-то считалась чуть ли не центром Павлова Поля, а Павлово Поле имело статус чуть ли не элитного района города. Те, кто жил на Павловом Поле, ни под каким видом переезжать оттуда не хотели, а квартиры тамошние, при прочих равных, всегда были минимум на треть дороже аналогичных в любом другом районе города.
   Но выбрали эту квартиру, естественно, не за элитность расположения. На это областному управлению было наплевать. Но вот удобство транспортных развязок, отсутствие отгороженных дворов, возможность маневра при выборе маршрута следования, даже находящийся почти под боком парк культуры и отдыха имени, естественно, Горького, причем самая запущенная его часть – все это делало квартиру действительно полезным приобретением.
   Это подполковник Осокин успел объяснить киевскому гостю подробно. Гостя звали Андреем Ивановичем Петренко, был он полковником милиции и числился при министерстве внутренних дел. Чем именно он там занимался – Осокин не знал, виделся он с Петренко первый раз, но слышал о нем много разного.
   В том числе и хорошего.
   Но трудно было ожидать чего-либо хорошего от министерского полковника, прибывшего в город чуть не инкогнито, не явившегося в областное управление, а потребовавшего встречи в как можно более укромном месте.
   И приказавшим вызвать на встречу, помимо подполковника Осокина, еще и одного из оперов областного управления. И если бы кого приличного. А то Владислава Гетьмана собственной персоной.
   Правда, с Осокиным встреча была назначена на полдень, а Гетьмана повелели вызвать к восемнадцати ноль-ноль.