Токарева Виктория Самойловна. Сальто-мортале (сборник)

 
   Шура осталась одна. Пробовала завести кота, но кот сбежал. Надо было кастрировать, а жаль. Зачем уродовать животное в своих человеческих интересах…
   Как трудно жить одной, когда не с кем слова перемолвить. Единственная отдушина – телевизор. Щура подсела на телевизор, как наркоман на иглу. Прямо тянуло. Но и в телевизоре – жуть и муть. Воруют, убивают из-за денег. Получается, что деньги дороже жизни. Деньги стали национальной идеей. Раньше шли на смерть за веру, царя и отечество. А теперь – за горсть алмазов, за нефтяную скважину. Нацию перекосило. Все продается, и все покупается, включая честь и совесть. А депутаты рассматривают власть как личный бизнес. До страны никому нет дела.
   Шура любила советские фильмы семидесятых годов. И тосковала по семидесятым годам. Там была молодость, мама, Павел, который был тогда старший лейтенант, сокращенно старлей. Он ухаживал, приходил в дом. И мама готовила грибной суп из белых сухих грибов. Какой стоял аромат! У матери были вкусные руки. В ней был запрятан кулинарный и человеческий талант. И все, что она ни делала, – все было так ярко, необычно. И звездочки всегда горели в ее карих глазах. Глаза были острые, жаркие, яркие. Ах, мама…
 
   Шура влезла на свой пятый этаж. Возле батареи притулился седой мужик, похожий на инженера семидесятых годов, в искусственной дубленке.
   Вообще-то инженер – не негр, обычный человек, и никаких особых примет у инженера не бывает. Тем не менее скромность, покорность судьбе, невозможность изменить что-либо – все это читалось в глазах сидящего человека.
   – А что вы здесь делаете? – спросила Шура.
   – Греюсь, – просто сказал инженер.
   – А почему здесь?
   – Последний этаж, – пояснил инженер.
   – Ну и что? – не поняла Шура.
   – Меньше народа. Не выгонят.
   – А вы что, бездомный?
   – В каком-то смысле, – ответил инженер и добавил: – Не гоните меня…
   – Да ладно, сидите, – смутилась Шура.
   Подумала про себя: чего только не бывает, приличный мужик, сидит, как бомж… Может быть, его кинули с квартирой? Стал жертвой аферистов…
   Шура открыла ключом свою дверь.
   Вошла в квартиру. Разделась. Разобрала сумки. Вытащила бутылку шампанского. Шампанское она пила безо всякого повода. Там был углекислый газ. Он благотворно действовал на сердце.
   Шура предвкушала, как вечером сядет перед телевизором, достанет хрустальный фужер на высокой ножке, и – вот он, желанный покой, вот оно, блаженное одиночество. Оказывается, покой и одиночество – это два конца одной палки. А абсолютный покой и абсолютное одиночество – это небытие. То, чего достигли мама и Павел – самые близкие, самые драгоценные люди.
   Шура разложила продукты по местам: что-то в морозильную камеру. Что-то в холодильник. Крупы – в буфет.
   Инженер не шел из головы. Как это он сидит на лестнице? Все-таки человек. Не собака.
   Шура вышла на площадку. Инженер читал газету.
   – Простите, вы голодный? – спросила Шура.
   Инженер опустил газету. Молчал.
   – Вы когда ели в последний раз? – уточнила Шура.
   – Вчера.
   – Дать вам супу?
   Инженер молчал. Ему одинаково трудно было согласиться и отказаться.
   – Заходите, – пригласила Шура.
   Он поднялся. На нем были черные джинсы, дорогие ботинки. Бомжи так не одеваются. Инженер был похож на породистую собаку, потерявшую хозяина. На лице глубокие морщины, нос чуть-чуть лежал на щеках, как у актера Бельмондо. Лицо мужественное, а улыбка детская и большие синие глаза. Его было совершенно не страшно пригласить в дом. Лицо – как документ, очень многое сообщает о человеке. И видящий да увидит.
   Муж Павел, например, обладал лицом, по которому сразу становилось ясно: честный, порядочный человек. А какие лица у сегодняшних политиков? Себе на уме. Именно себе. Фармазоны и хитрованы.
   Инженер вошел. Снял ботинки.
   Шура достала ему тапки – не Павла, нет. Гостевые, страшненькие.
   Инженер прошел в кухню. Сел к столу.
   Шура достала водку. Поставила рюмку в виде хрустального сапожка. Налила полную глубокую тарелку супа харчо. Там рис, баранина, чеснок. Энергетический запас супа довольно мощный. На день хватит.
   Инженер опустил голову и начал есть. Шура села напротив, с вопросами не приставала, но и удержаться не могла.
   – Вы приезжий? – спросила она.
   – Нет. Я москвич.
   – А чем вы занимаетесь?
   – Бомжую, – просто сказал инженер.
   – А почему?
   – Так вышло.
   Он закончил тарелку. Откинулся на стуле.
   – Моя жена умерла. Дочь влюбилась в бандита. Привела его в дом. А бандит меня выгнал. «Уходи, – говорит, – а то убью». Ну, я и ушел.
   – Куда?
   – В никуда.
   – Давно?
   – Десять дней.
   – А где же вы спите?
   – На вокзале.
   – А у вас что, нет друзей?
   – Есть. Но мне неудобно.
   – Что «неудобно»?
   – Того, что Таня привела бандита. Но Таня и сама не знает. Он ей врет.
   – А вы почему не сказали?
   – Таня беременна, ей нельзя волноваться.
   – А вы в милицию не обращались?
   – Тане он сейчас нужнее, чем я. Она его любит. И он ее тоже.
   – Какая может быть любовь у бандита?
   – Такая же, как у всех остальных. Они тоже люди.
   – Они – плохие люди, – поправила Шура.
   – Они – другие.
   – Вы странный… – сказала Шура. – Вас выгнали из дома, а вы пытаетесь его понять. Толстовец какой-то…
   – Если бы у меня были деньги, я бы снял квартиру. Но все деньги ушли на болезнь жены. В смысле, на лечение. А зарплата у меня – стыдно сказать.
   – Вы не старый. Могли бы поменять работу.
   – Он отобрал у меня паспорт. Я полностью выпал из учета.
   – Какое безобразие! – возмутилась Шура и даже ударила рукой по столу. – Хотите, я с ним поговорю?
   – С кем? – не понял инженер.
   – С бандитом.
   – И что вы ему скажете?
   – Скажу, что он… не прав.
   – Это серьезный аргумент. – Инженер улыбнулся. Встал. – Большое спасибо.
   – Подождите. Хотите еще? Впрок…
   – Я впрок не ем. Я как собака.
   Инженер вышел в прихожую. Надел свои ботинки.
   Шуре стало его жалко. Куда он сейчас пойдет, выкинутый и бездомный…
   – А вы не врете? – неожиданно спросила она.
   – Нет. А почему вы спросили?
   – Все это так неправдоподобно…
   – Да, – согласился инженер. – Жизнь иногда предлагает такие сюжеты, что никакому писателю-фантасту не придумать.
   Инженер надел свою дубленку. Стоял с шапкой в руке.
   От него исходила спокойная мирная энергия. И это было странно. Человек в стрессовой ситуации ведет себя совершенно адекватно, как будто все происходит не с ним, а с кем-то. А он – только свидетель.
   А как бы повел себя Павел на его месте? Прежде всего он никогда не оказался бы на его месте. Однако поди знай…
   – Заходите завтра, – неожиданно пригласила Шура.
   – Во сколько?
   – Так же, как сегодня. В шесть часов вечера. Я сварю вам борщ на мясном бульоне. Вы должны есть горячее хотя бы раз в день.
   – Спасибо, – сдержанно отозвался инженер. В его глазах стояла благодарность, но без подобострастия. – Я приду.
   Он ушел. Шура не могла понять: почему она его не задержала? Пусть бы переночевал. У нее есть свободная комната и диван. Поспал бы нормально… Но Шура была из первой половины прошлого века. Можно считать, из мезозоя. Их поколение было воспитано иначе, чем перестроечное.
   Инженер – тоже из мезозоя, и может статься, что он больше не появится. Постесняется.
   Шура решила не думать, чтобы не расстраиваться, но борщ сварила, на всякий случай. Положила в кастрюлю большой кусок мяса с сахарной косточкой, а дальше все – как мама: лимон, чеснок, зелень и ложку сахара. Сахар – это главное, он выявляет спрятанный вкус. Такой борщ невозможно есть одной. Просто кощунственно. Это все равно, что сидеть одной в зале и слушать божественную музыку. Нужно объединить со-переживание. Со-чувствие. Одиночество – это отсутствие «СО»…
 
   Инженер явился ровно в шесть часов. В его руках была веточка вербы. Сорвал по дороге.
   Шура поставила веточку в бутылку из-под кефира. Через несколько дней почки набухнут, и вылупятся пушистые комочки. Это лучше, чем формальные гвоздики.
   Инженер стеснялся, но меньше, чем в прошлый раз. Он не был так скован. Потрогал розетки. Заметил, что одна из них греется. Это опасно. Он проверил проводку. Потом попросил отвертку и укрепил розетки, чтобы прилегали плотно.
   – Где вы ночевали? – спросила Шура.
   – В приемном покое, – ответил инженер.
   Неподалеку находился роддом. Может быть, там решили, что он чей-то папаша или дедушка.
   «Как изменилось время, – подумала Шура. – Приличные люди бомжуют, а бандиты живут в их домах». Раньше криминалитет не смешивался с интеллигенцией. Существовали на разных территориях, в разных человеческих слоях.
   А сейчас все смешалось. Бардак, да и только. И непонятно – как этому противостоять. Никак. Если только объединиться.
   – Послушайте, – сказала Шура. – Так продолжаться не может. Вы должны обратиться в милицию. Пусть его арестуют.
   – И моя дочь останется одна, – продолжил инженер.
   – Но вы имеете право на свой угол в доме. Вы должны прийти и остаться.
   – И он меня убьет…
   – Но ваша дочь… Как она это терпит?
   – Она не знает. Хорошо, что моя жена умерла. Не дожила до этого позора. Она у меня была с идеалами. Секретарь партийной организации.
   – А вы?
   – Я никогда в партии не состоял.
   – А где вы работали?
   – В НИИ. Главный инженер проекта. Сейчас этого НИИ больше нет.
   – А инженеров куда?
   – Кто куда. Некоторые уехали. Некоторые ушли из профессии. Квартиры ремонтируют. Чипсами торгуют.
   Позвонили в дверь.
   Шура открыла и увидела свою соседку Римму Коробову.
   – У тебя ликер есть? – спросила Римма.
   – Нет. Шампанское есть.
   – Мне ликер нужен. В пирог добавить.
   Шура задумалась.
   – А бальзам подойдет? У меня есть мордовский бальзам.
   – Надо попробовать.
   – Проходи, – пригласила Шура.
   Римма прошла в дом. Увидела инженера.
   – Здрасьте, – удивилась Римма. Она не предполагала мужчин в доме Шуры.
   – Это мой родственник, – представила Шура. – Из Украины. Познакомьтесь.
   – Римма…
   – Олег Петрович. Алик…
   «Внука ждет, а все Алик… – подумала Шура. – Инфантильное поколение…»
   Римме было сорок лет. Год назад ее бросил муж Володька. Разбогател и бросил. Наши мужчины дуреют от денег. Считают, что им все можно.
   Володька и раньше прихватывал на стороне, но все-таки имел совесть. А последнее время гулял напропалую, думал, что Римма все будет хавать за его деньги. Но Римма не стала хавать. Сказала:
   – Пошел вон.
   И Володька пошел вон.
   Римма не ожидала, что он воспользуется. Думала, что все-таки одумается. Но Володька брызнул как таракан. Его уже поджидала какая-то старшая школьница, на двадцать пять лет моложе. Сейчас это модно. У современных мужиков проблема с потенцией, и наличие рядом молоденькой телки как бы отрицало эту проблему. Молодая подружка была чем-то вроде значка, вернее, знака качества.
   Римма вся почернела, обуглилась, как будто выпила соляной кислоты и все в себе сожгла. Шура ее жалела, но скрывала свою жалость. Римма не терпела сочувствия. Гордость не позволяла. Но постепенно лицо ее светлело. Римма выживала.
   – Садись с нами, – предложила Шура.
   Римма села. Спина у Риммы была прямая. Шея высокая. Головка маленькая, засыпанная чистыми душистыми светлыми волосами. Непонятно, что надо было этому Володьке с короткими ногами и оттопыренной задницей. И ходил, приседая, будто в штаны наложил.
   Шура не любила этого предателя Володьку, но помалкивала. Римме было одинаково неприятно, когда ругали или хвалили ее бывшего мужа.
   Ругали – значит, обесценивали ее прошлое. Хвалили – значит, крупная рыба соскочила с крючка. Шура помалкивала. Она знала, что все канет в прошлое. Не сразу, но канет. Целая жизнь имеет конец, не то что какой-то Володька…
   Шура достала шампанское. Алик ловко открыл. Разлил по фужерам.
   – Это мой родственник, – еще раз сказала Шура. – С Украины приехал. Работу ищет.
   – С Украины? – удивилась Римма. – А я думала: вы еврей.
   – Одно другому не мешает, – сказал Алик. – На Украине много евреев. Они всегда селятся там, где тепло.
   – Их автономная республика Биробиджан, – возразила Римма. – Там холодно.
   – Так там их и нет. Может быть, один или два.
   – А вы какую работу ищете? – спросила Римма.
   Алик растерянно посмотрел на Шуру. Он не умел врать.
   – Ремонт, – нашлась Шура.
   – А обои можете переклеить?
   – Легко, – сказал Алик.
   – А напарник у вас есть?
   – А зачем напарник? – спросила Шура. – Лишние деньги бросать. Сами поможем.
   – А вы машину водите? – спросила Римма.
   – А зачем тебе? – поинтересовалась Шура.
   – Кольку в школу возить. Я не в состоянии просыпаться в полседьмого.
   – Я вожу машину, – сказал Алик. – Но у меня ее нет.
   – У меня есть. У меня есть все: квартира, машина и деньги.
   – Только счастья нет, – вставила Шура, хотя ее не просили.
   – А я и не хочу, – спокойно сказала Римма. – Там, где счастье, там – предательство.
   Алик задумался. Дочь получила счастье и предала отца, хоть и невольно. Счастье – товар самый ценный и самый нестойкий.
   – А где вы будете жить? – Римма смотрела на Алика.
   – У меня, – торопливо ответила Шура.
   – А вы можете иногда у меня ночевать? Я поздно прихожу. Колька боится один оставаться.
   – Переночую, – согласился Алик.
   – А утром – в школу отвезти. Потом из школы забрать. Ну, и уроки с ним выучить.
   – А ты что будешь делать? – спросила Шура.
   – Работать. Жить. Вовка выплачивает денежное пособие, а сам свободен, как ветер. А я тоже хочу быть свободна и не смотреть на часы. Мне надо жизнь выстраивать с нуля.
   – Значит, Алик – усатый нянь? – спросила Шура.
   – А что особенного? Мальчику нужен мужчина.
   – Соглашайтесь! – постановила Шура.
   – Питание, проживание и зарплата, – перечислила Римма.
   Алик моргал глазами. Его судьба подпрыгнула, перевернулась, сделала сальто-мортале. И встала на ноги.
   – Можно попробовать… – неуверенно согласился он.
   Шура разлила шампанское по бокалам. Включила магнитофон. Потекла музыка. Танго.
   – Белый танец! – объявила Шура.
   Римма встала и пригласила Алика. И тут случилось маленькое чудо. Алик танцевал очень хорошо и заковыристо. Он ловко опрокидывал Римму на руку, и его рука под спиной была сильная, устойчивая. Потом он слегка подкидывал Римму и припечатывал ее к своему плечу. И плечо тоже было твердое, как литое. На такое плечо не страшно опереться.
   Жизнь вставала на рельсы. Худо-бедно, да вывезет. А может, и не худо-бедно. Главное – объединиться и противостоять.
 
   Вечером Римма привела Кольку и куда-то смылась. Алик, Шура и мальчик остались втроем. Смотрели телевизор. Обменивались впечатлениями. «СО» вернулось в дом после долгого отсутствия. И казалось, что это не трое сирот: вдова, брошенный ребенок и король Лир, а полноценная семья – встретились и воссоединились после долгой разлуки.

Все нормально, все хорошо

   Фамилия, имя, отчество – Бочаров Алексей Ефимович
   Год рождения – 1948
   Место работы – АПН
   Цель приезда – командировка

   Бочаров заполнил гостиничный листок. Подал его администратору. Администратор взяла листок и паспорт, стала сверять. Бочаров ждал. Вообще-то он был не Ефимович, а Юхимович. Простодушный папаша в свое время решил, что Юхим – слишком мужицкое, неинтеллигентное имя, и записал себя в паспорте Ефим, механически превратив сына в Ефимовича. Абрам, Ефим – имена православные, но бытуют за евреями. Страна, конечно, интернациональная, но зачем брать на себя чужое? Своего хватает. Хотя, если разобраться, все нормально, все хорошо.
   ГОД РОЖДЕНИЯ: 1948. Тут ни убавить, ни прибавить. Война кончилась в сорок пятом. Юхим пришел контуженный, но целый. Думал, что страна поблагодарит. Но ему сказали: «Страна тебе ничего не должна. Ты ей должен все». Юхим всю жизнь выполнял и перевыполнял план на производстве, а не заработал ни машины, ни дачи. Летом загорает на балкончике. Производство выбрало из него здоровье, годы, потом выплюнуло на нищенскую пенсию, не сказало «спасибо» и не сказало «извини». В выигрыше оказались «локтевики» – те, кто пробивался локтями. Они не ждали, что страна о них позаботится. Они сами заботились о себе. И теперь у них все есть, и детям останется. А у Юхима нет ничего, кроме имени Ефим. Единственное, что он себе урвал и сыну оставил.
   МЕСТО РАБОТЫ: АПН. Агентство печати «Новости». Журналист-международник, средство массовой информации. Бочаров работает «средством» пятнадцать лет. Из них семь с половиной просидел в далекой Индии, в городе Мадрасе. Когда спрашивали: «Ну как там?» – жена отвечала: «Хорошо топят», – имея в виду пятьдесят градусов в тени.
   В Мадрасе Бочаров был завбюро, здесь тоже зав. с зарплатой триста шестьдесят рублей в месяц плюс пятьдесят за язык плюс интервью, публикации – набиралось за пятьсот рублей. Кто еще у нас в стране получает такие деньги? Профессора? Замминистры?
   Квартира – вся в японской технике и русском антиквариате. Красное дерево – глубокое, теплое, живое. От него веет временем. Оно как будто рассказывает о прежней жизни, прежних хозяевах – красивых праздных женщинах, благородных мужчинах. Не исключено, что на этом кресле сиживал Пушкин, писал хозяйке в альбом стихи. Когда живешь в окружении старины, то потом не можешь находиться в современных стенках из ДСП. Казалось бы, какая разница – что вокруг тебя? Главное – что в тебе. Но то, что вокруг, незаметно просачивается внутрь. И вдруг замечаешь, что твоя душа заставлена скучными ящиками из прессованных опилок.
   ЦЕЛЬ ПРИЕЗДА: КОМАНДИРОВКА. Точнее сказать, он приехал в личных целях. Профессор университета Розалия Ефимовна Галесник позвонила ему в Москву и сказала, что хочет отдать свои папки. Боится, умрет – и все пропадет. Назначат, конечно, комиссию по наследию, но тяжело думать, что в ее листках будут копаться чужие равнодушные руки. Алеша Бочаров – любимый ученик. Пусть возьмет ее наследие (часть наследия), разберет, напишет книгу или диссертацию. Самоусовершенствуется и подтянет человечество до своих знаний. Дарит клад любимому ученику. Как не взять? Просто неудобно отказаться.
   Розалия Ефимовна, как и он, не была настоящей Ефимовной. Ее отца звали старинным библейским именем Сруль. Стало быть: Розалия Срулевна. Но преподавать с таким отчеством – нереально. Да и жить неудобно. Любой самый серьезный человек не мог сдержать летучей улыбки. А коллеги на кафедре просто стеснялись. Розалия пошла в милицию переписать паспорт, но начальник паспортного стола отказался от подделки документа. Тогда Розалия собственноручно переправила букву «С» на «Е». К букве «р» приделала колечко с другой стороны. От «у» бритвочкой стерла ногу. И так далее до конца. Получилось «Ефимовна». Так что Бочаров и профессор Галесник пришли к одному и тому же отчеству с разных концов. Он – от православного Юхима. Она – от иудея Сруля.
   Однако главное в Розалии – не то, как звали ее папу, а маниакальная тяга к Индии. Она утверждала, что жила там при первом рождении и хочет после смерти снова там родиться. А кто знает, может, она действительно там жила.
   Администратор положила перед Бочаровым тяжелый ключ. Сказала:
   – Седьмой этаж.
   Бочаров протянул руку. Рука была в коротких волосах. Волоски вытекали из-под манжеты рубашки – на руку и даже на пальцы до сустава. Администратор домыслила себе остальное тело, поросшее волосами, как у первобытного человека. Она посмотрела ему в лицо. Наметанным глазом отметила белый крахмальный воротник, подпирающий холеные щеки. Подумала: беловоротничковый. Она без ошибки умела отличать хозяев жизни от жертв, наших от иностранцев. Все это отражается на лице, хоть и считается, что на лбу ничего не написано. Но на лбу, особенно в глазах, написано все. Наши люди, замученные социализмом, были видны прямо от дверей виноватым выражением лица.
   Беловоротничковый взял ключ и отошел. Администратор проводила его глазами. Потом взяла следующий листок, протянутый следующей волосатой рукой.
   «Фархад Бадалбейли Шамси-оглы», – прочитала она. Подумала: «Не имя, а песня с припевом».
   Бочаров повернул ключ, вошел в номер. Номер как номер. Временное жилище. Здесь жили до тебя, теперь ты. Завтра уедешь – придет горничная, поменяет постель, проветрит, чтобы духу твоего не было. Заселится следующий. И с ним так же. Все это напоминает о бренности существования. Пришли. Пожили. Потом время сдуло. Следующий…
   Недавно Бочаров посмотрел по телевидению похороны Ленина. Многие мысли поднимались в нем и многие чувства. Но одно потрясло. Все это море людей больше не живет. Это поколение ушло. Они жили, любили, страдали и умерли; в основном страдали.
   Бочаров подошел к окну. Отодвинул занавеску. Гостиница стояла на площади, как на полуострове. Носовая часть гостиницы врезалась глубоко в площадь, а конец уходил в город, к домам.
   Дома в этом районе старые, антикварные. Петербург. Они вполне зашарпаны, но если отреставрировать – заговорят.
   Бочаров любил Ленинград. Он здесь родился, учился в университете на факультете востоковедения. Потом женился на москвичке, эмигрировал в Москву. Ленинград постепенно из «колыбели революции» превращался в оплот реакции. Тогда многие сбегали в Москву, подальше от нового Романова. Тот – Николай Второй – был царь. А этот – царек. Слова похожи, однако разные. Бочаров уехал из Ленинграда, но скучал. Черемушки, с одинаковыми белыми геометрическими коробками, напоминали галлюцинации сумасшедшего. Одинаковость угнетала, обезличивала, лишала уникальности. Ты – как все. Инкубаторский. А он – не как все. Он – это он.
   Бочаров подошел к телефону. Набрал номер Розалии Ефимовны. В трубке сказали:
   – Сейчас…
   «Чей это голос?» – не понял Бочаров. Должно быть, соседки. Соседи несколько раз менялись за те восемьдесят девять лет, которые Розалия жила в этой квартире. Вот еще одна, из породы Юхима. Профессор с мировым именем, она знает об Индии больше, чем сами индийцы. Сделала советско-индийскую дружбу действительно дружбой, а не мероприятием. На Западе у нее были бы вилла с бассейном, свой самолет и яхта. Здесь – сидит в коммуналке, без лифта. Не может выйти на свежий воздух. Сидит – ровесница века, старая, как век.
   Бочаров услышал ее голос – низкий, прокуренный. Старушка в свое время курила и даже, кажется, пила. Муж ушел от нее еще до войны. Не выдержал соперничества с Индией. Розалия говорила мужу: «Самое неинтересное в моей жизни – это ты».
   Бочаров сказал, что приехал «Стрелой» и через час будет у нее.
   – Ты звони, голубчик, четыре звонка. И если долго никого нет, не уходи. Это значит, я иду.
   – А соседи не могут открыть? – спросил Бочаров.
   – Соседи в это время на работе, – объяснила Розалия Ефимовна. – Ну а у тебя как?
   – Все нормально, все хорошо, – сказал Бочаров.
   – А мама как?
   Бочаров замолчал, как провалился. Потом сказал:
   – Мама умерла двадцать пять лет назад. Вы же были на похоронах.
   – Да? – удивилась Розалия Ефимовна. – Да, да, помню… – подтвердила она.
   «Плывет…» – подумал Бочаров.
   – Ты приезжай, голубчик, непременно. Я приготовила тебе четыре папки по пятьсот страниц в каждой. Разберешь. Еще четыре папки я отдам своей дочке Рашмине.
   «Какая дочка? – удивился Бочаров. – У нее нет детей». Потом вспомнил: она собирает вокруг себя индийских студентов, которые учатся в Ленинграде, и называет их детьми. Они ей помогают и возле нее греются. Индийцам в Ленинграде знобко и холодно после своих пятидесяти градусов в тени.
   – А Попов в моей папке? – спросил Бочаров.
   – В твоей, в твоей, папка номер два.
   Какие-то вещи, для нее необязательные – например, жива или нет его мама, – Розалия Ефимовна путала, забывала. Но все, что касалось профессии, – помнила до мелочей.
   – Не завтракайте, – предупредила Розалия Ефимовна. – Я вас накормлю.
   Она любила своих студентов – прошлых и настоящих. Заряжалась от добра. Студенты отвечали ей тем же. Так отвечает земля на благодатный дождь. Ее польешь – она плодоносит.
   Бочаров шел по городу. Синее небо. Яркий снег. Он любил свой Питер и под бархатным дождем, и в белые ночи. Любил, потому что привык. Это дано ему было возлюбить с детства.
   Вот дом, где в молодые годы жила Крупская. К ней приходил Володя Ульянов, взбегал по ступенькам. Она ему открывала дверь. Как давно это было. А вообще – не так уж давно. Бочаров родился при жизни Сталина. 1948 год. Сталин – соратник Ленина. Ленин родился при жизни Достоевского. Достоевский застал Пушкина. Если взяться за руки, то можно дотянуться до Пушкина. Все рядом. А генерал Попов – совсем близко. История генерала Попова во второй папке у Розалии Ефимовны.
   Хорошо было идти по Невскому проспекту и думать о Попове.
   Сорокалетний, как и Бочаров, помещик – красавец, вдовец или холостяк (это надо уточнить, а впрочем, какая разница – нет, все-таки разница) – встречает в Петербурге благородную девицу, она только что окончила Бестужевские курсы, – красавица, умница, увлечена химией. Попов видит ее и с первого взгляда понимает, что его долгий поиск счастья блестяще завершен.