Токарева Виктория Самойловна. Стрелец

   – Старуха не согласится, – сказал Костя.
   – У старухи никто не будет спрашивать. Я куплю и возьму в собственность. А со своей собственностью я могу делать все, что захочу.
   «Саперная лопата», – подумал Костя.
   – Дом ничего не стоит, – размышляла Катя. – Здесь стоят земля и коммуникации.
   – Старуху не надо обманывать, – напомнил Костя.
   – Да что вы пристали с этой старухой?
   Катя воткнула в него свои желудевые глаза. Они долго не отрываясь смотрели друг на друга.
   – Для старухи пятьдесят тысяч долларов – это целое состояние, – продолжала Катя. – Ей этого хватит на десять лет. Не надо будет к детям обращаться за деньгами. Я поняла: она не хочет у детей ничего просить. Для нее просить – нож к горлу. Она очень гордая.
   – А как вы это поняли? – удивился Костя.
   – Я умею видеть.
   Костя понял, что она и его видит насквозь. Как под рентгеном. Вот перед ней стоит красивый Стрелец, который не умеет зарабатывать, но умеет любить. Хочет отдать свое трепетное сердце, бессмертную душу и ЧУВСТВО…Она войдет в море секса, под куполом любви, как под звездным небом. Это тебе не двадцать минут перед сном со «сладкой какашкой».
   Однако Катя – человек действия. Поставила задачу – выполнила. Она купит дачу за пятьдесят тысяч долларов. Вложит еще пятьдесят и продаст за полмиллиона. Чувство – это дым. Протянулось белым облачком и растаяло. А деньги – это реальность. Это свобода и независимость.
   – Я хочу подняться на второй этаж, – сказала Катя.
   – Я пойду вперед, – предложил Костя. Он боялся, что лестница может обвалиться.
   Лестница не обвалилась. Поднялись на второй этаж. Там были две спальни и кабинет. В одной из спален – полукруглое окно. В нем, как картина в раме, – крона желтого каштана. У стены стояла широкая кровать красного дерева. На ней, возможно, спал чеховский дядя Ваня, потом через полстолетия – молодая старуха, а месяц назад – пара бомжей. Ватное одеяло, простеганное из разных кусочков ситца. Плоская подушка в такой же крестьянской наволочке.
   Костя старался не смотреть на это спальное место. Он оцепенел. Смотрел в пол. А Катя смотрела на Костю. Почему бы не войти в море, когда оно рядом? Чему это мешает? Только не долго. Войти и выйти. Сугубо мужской подход к любви.
   Костя смотрел в пол. Он не любил, когда решали за него. Он Стрелец. Он должен пустить стрелу, ранить и завоевать.
   – Сердишься? – спросила она, переходя на ты. Она все понимала и чувствовала. Вряд ли этому учат на искусствоведческом. С этим надо родиться. Все-таки не только саперная лопата, но и скрипка.
   Она положила руки ему на плечи. Благоухающая, как жасминовая ветка. В голубом пальто из кашемира. Она не похожа ни на одну из трех чеховских сестер. А он на кого похож? Не ясно. Таких героев еще не стояло на этой сценической площадке, в этой старинной усадьбе.
   – Перестань, – попросила Катя.
   Что перестать? Сопротивляться? Полностью подчиниться ее воле. Пусть заглатывает, жует и переваривает. Пусть.
   Костя хотел что-то сказать, но не мог пошевелить языком. Во рту пересохло. Язык стал шерстяной, как валенок.
   Они легли не раздеваясь. Костя звенел от страсти, как серебряный колокол, в который ударили. И вдруг, в самый неподходящий или, наоборот, в самый подходящий момент, он услышал внизу шаги. Шаги и голоса.
   Костя замер как соляной столб. А Катя легко поднялась с дивана, застегнула свои медные пуговицы и сбежала вниз по лестнице.
   Вернулась довольно быстро.
   – Это соседи, – сообщила она. – Увидели, что дверь открыта, пришли проверить. Они следят, чтобы не залезли бомжи.
   – Заботятся, – похвалил Костя.
   – О себе, – уточнила Катя. – Если дом подожгут, то и соседи сгорят. Огонь перекинется по деревьям.
   Катя скинула пальто и легла. Замерла в ожидании блаженства. Но Костя уже ничего не мог. Как будто ударили палкой по нервам. Все, что звенело, – упало, и казалось – безвозвратно. Так будет всегда. Вот так становятся импотентами: удар по нервам в минуту наивысшего напряжения.
   Он сошел с тахты. У него было растерянное лицо. Ему было не до Кати и вообще ни до чего.
   Он стоял и застегивал пуговицы на рубашке, затягивал пояс.
   Катя подошла, молча. Обняла. Ничего не говорила. Просто стояла, и все. Косте хотелось, чтобы так было всегда. В любом контексте, но рядом с ней. Пусть опозоренным, испуганным – но рядом. Однако он знал, что надо отстраниться, отойти и валить в свою жизнь.
   Костя отодвинулся и сбежал вниз по лестнице. Катя не побежала следом. Зачем? Она спокойно еще раз обошла весь второй этаж. Потом спустилась и обошла комнаты внизу, заглянула в кладовку.
   – Помнишь, как говорила Васса Железнова: «Наше – это ничье. МОЕ».
   – Когда это она так говорила? – спросил Костя, будто Васса Железнова была их общей знакомой.
   – Когда корабль спускали на воду, – напомнила Катя.
   Костя никогда не читал этот роман. Из Горького он знал только «Песню о Буревестнике».
Катя тщательно заперла входную дверь. Подергала для верности.
   Сели в машину.    Катя забыла об их близости, думала только о даче.
   – Если фундамент состоятельный, можно будет поставить сверху третий этаж. Это увеличит продажную стоимость.
   – Зачем тебе столько денег? – удивился Костя.
   – Денег много не бывает.
   – Но ты хочешь больше, чем можешь потратить.
   – Я хочу открыть издательство, – созналась Катя. – Выпускать альбомы современного искусства. Сейчас тоже есть свои Рембрандты. Но они все по частным коллекциям. Их надо собрать.
   – Возьми деньги у мужа.
   – Он не даст. Это очень дорогие альбомы. Там особенная мелованная бумага, ее в Финляндии надо заказывать. И полиграфия…
   – Твой муж жадный?
– Мой муж умеет считать. Он говорит, что я на этих журналах прогорю. Очень большая себестоимость. Их никто не будет покупать, и кончится тем, что они будут штабелями лежать у нас в гараже.

   – Он, наверное, прав…
   Катя смотрела перед собой.
   – Если считать результатом деньги, то он прав. Но деньги – это только деньги. Хочется, чтобы ОСТАЛОСЬ.
   – Рожай детей. Они останутся.
   – Это самое простое. Все рожают, и куры, и коровы. А вот издательство…
   Машина выбежала из дачного поселка. Кончилось золотое и багряное. Впереди были серая дорога и серый город.
   – Выходи за меня замуж, – вдруг сказал Костя. Он сначала сказал, а потом услышал себя. Но было уже поздно.
   – Что? – переспросила Катя, хотя прекрасно расслышала.
   – Замуж. За меня. Ты, – раздельно повторил Костя.
   – Интересно… – проговорила Катя. – Я своего мужа дожимала пять лет. Он упирался. А ты сделал мне предложение на второй день.
   – Я тебя люблю. Мне не надо проверять свои чувства. Я хочу, чтобы мы не расставались.
   – У тебя есть где жить? – поинтересовалась Катя.
   – Нет.
   – А на что жить?
   – Нет.
   – Значит, ты рассчитываешь на мои деньги и на мою территорию. Так и скажи: женись на мне. Это будет точнее.
   Катя издевалась. Она издевалась над ЧУВСТВОМ. Территория чувства – сердце. Значит, она издевалась и над сердцем, и над душой. И только потому, что у нее были деньги, которые она добывала, обманывая старух.
   Костя понял, что он не захочет ее больше видеть. Цинизм – вот что течет по ее жилам и сосудам. Она вся пропитана цинизмом, как селедка солью. Сейчас он довезет ее до подъезда, возьмет деньги, заедет на базар, купит хурму, курагу и привезет домой. Он наполнит дом витаминами. А весь остальной мир с его грандиозными планами – его не касается. В своем доме – он МУЖ, опора и добытчик. И так будет всегда.