Страница:
— Прощай, государь Дор-ломина, — сказал Асгон. — Но все же не забывай нас. На нас теперь станут охотиться; и Волчий народ станет еще злее из-за твоего прихода. Уходи же, и не возвращайся, разве что соберешь войско, которое сможет освободить нас. Прощай!
Приход Турина в Бретиль
Поездка Морвен и Ниэнор в Нарготронд
Приход Турина в Бретиль
И вот Турин спустился к Сириону, и душа его рвалась надвое. Ибо казалось ему, что если прежде должен он был избрать один из двух тяжких путей6 то теперь путей три, и звал Турина его угнетенный народ, которому он принес лишь новые беды. Одно было у него утешение: что Морвен и Ниэнор, несомненно, давно уже в Дориате, и дорога их была безопасна лишь благодаря доблести Черного Меча. И говорил он себе:
— Где же еще мог бы я найти м лучшее убежище, даже приди я раньше? Если падет Завеса Мелиан, тогда уж всему конец. Нет, пусть лучше все остается как есть; ведь я своим безудержным гневом и опрометчивыми деяниями бросаю тень всюду, куда ни явлюсь. Пусть хранит их Мелиан! А я оставлю их — пусть насладятся незамутненным покоем.
Бросился Турин разыскивать Финдуилас — но слишком поздно; долго бродил он по лесам вдоль подножий Эред Ветрин, чуткий и осторожный, как дикий зверь; и устраивал он засады на всех дорогах, что вели на север, к Теснине Сириона. Слишком поздно. Все следы смыло дождями, замело метелями. Но в своих странствиях Турин, держа путь вниз по Тейглину, наткнулся на нескольких людей из народа Халет, из Бретильского леса. Из-за войн их осталось совсем мало, и большинство из них жилив тайном поселении, обнесенном частоколом, на Амон Обель в чаще леса. Место то звалось Эфель Брандир; ибо Брандир сын Хандира правил ими с тех пор, как погиб его отец. Брандир был не воин — он в детстве сломал ногу и охромел; к тому же он по природе был человек мягкосердечный, любил дерево больше железа, и знание всего, что растет на земле, предпочитал всем прочим наукам.
Но некоторые лесные жители продолжали охотиться на орков на границах; вот и Турин повстречался с ними, заслышав вдалеке звуки сражения. Он бросился на шум и, прокравшись меж деревьями, увидел небольшой отряд людей, окруженных орками. Люди отчаянно защищались, прикрывая тыл небольшой купой деревьев, росшей посреди поляны; но орков было слишком много, и видно было, что, если им не помочь, им придется плохо. Поэтому Турин, прячась в подлеске, принялся громко топать и ломать ветви, а потом громко закричал, словно призывая большой отряд:
— А! Вот они! Все за мной! Вперед! Бей, круши!
Орки принялись беспокойно озираться, а тут из чащи вылетел Турин, размахивая руками, словно призывал товарищей, и края Гуртанга у него в руке горели пламенем. Оркам этот клинок был слишком хорошо известен, и не успел Турин приблизиться к ним, как многие уже разбежались. Лесные жители Бросились ему навстречу, и они вместе загнали врагов в реку — лишь немногим удалось выбраться на тот берег.
Наконец люди остановились на берегу, и Дорлас, предводитель лесных жителей, сказал:
— Проворный ты охотник, господин мой; вот только люди твои что-то не очень расторопны.
— Да что ты, — ответил Турин, — наоборот, мы никогда не расстаемся, и ходим все как один.
Тогда люди Бретиля расхохотались и сказали:
— Да, один такой воин стоит многих. Мы тебе очень обязаны. Но кто ты, и что ты здесь делаешь?
— Свое дело делаю, орков бью, — ответил Турин. — А живу я там, где есть для меня работа. Я Лесной Дикарь.
— Так живи у нас, — сказали они. — Мы живем в лесах, и такие мастера нам нужны. Тебе будут рады!
Турин странно посмотрел на них, и сказал:
— Неужто есть еще люди, что дозволят мне омрачать их жилища? Но, друзья мои, есть у меня одно печальное дело: разыскать Финдуилас, дочь Ородрета Нарготрондского, или хотя бы вести о ней. Увы! Много недель прошло с тех пор, как увели ее из Нарготронда, — но я все же должен искать.
Люди поглядели на него с жалостью, и Дорлас сказал:
— Не ищи больше. Орочье войско отправилось из Нарготронда к Перекрестью Тейглина, и мы задолго прознали о нем: орки шли очень медленно, оттого что вели с собой много пленных. Тогда мы решили нанести свой удар, хоть и слабый, и устроили оркам засаду — там были все наши лучники. Мы надеялись спасти хоть часть пленников. Но, увы! Как только мы напали, проклятые орки первым делом перебили всех женщин; а дочь Ородрета они пригвоздили копьем к дереву.
Турин стоял, словно громом пораженный.
— Откуда вы знаете? — спросил он.
— Она говорила со мной, прежде чем умерла, — ответил Дорлас. — Она обвела нас взглядом, словно искала кого-то, и проговорила: "Мормегиль. Скажите Мормегилю, что Финдуилас здесь". Больше она ничего не сказала. Но из-за ее последних слов мы положили ее там, где она умерла. Она лежит в кургане у Тейглина. Это было месяц тому назад.
— Отведите меня туда, — сказал Турин; и они отвели его к холмику у Перекрестий Тейглина. Там он лег ничком, и тьма объяла его, так что люди подумали, что он умер. Но Дорлас взглянул на него, обернулся к своим людям и сказал:
— Опоздал! Печально вышло. Но смотрите: ведь это же сам Мормегиль, великий воин из Нарготронда. Как же мы не признали его по мечу? Орки-то догадались!
Ибо Черный Меч прославился по всем южным землям, в самых глухих лесах.
И потому они подняли его и с почетом отнесли в Эфель Брандир; Брандир вышел им навстречу, и удивился, увидев носилки. Откинув покрывало, взглянул он в лицо Турину сыну Хурина; и мрачная тень пала ему на сердце.
— О жестокие люди Халет! — воскликнул он. — Зачем не дали вы умереть этому человеку? Много трудов положили вы, чтобы принести сюда последнее проклятие нашего народа!
Но лесные жители ответили:
— Да нет, это же Мормегиль из Нарготронда [20], могучий истребитель орков; он очень поможет нам, если выживет. Да если бы даже и не так, не могли же мы оставить убитого горем человека валяться, как падаль у дороги?
— Не могли, это верно, — ответил Брандир. — Рок не хотел этого.
И он взял Турина к себе в дом, и усердно выхаживал его.
Но когда Турин наконец стряхнул с себя тьму, снова наступала весна; он очнулся, и увидел зеленые почки, озаренные солнцем. Тогда пробудилась в нем и отвага дома Хадора, и он встал и сказал себе: "Все мои деяния и былые дни были темны и исполнены зла. Но вот настал новый день. Буду я жить здесь в мире, и отрекусь от своего имени и рода; и так оставлю я свою тень позади, или хотя бы не наброшу на тех, кого люблю".
И потому взял он себе новое имя, и назвался Турамбар, что на Высоком эльфийском наречии означает Властелин Судьбы; и поселился он среди лесных жителей, и они любили его, и он упросил их забыть его прежнее имя и считать его коренным жителем Бретиля. Но, сменив имя, не мог он сменить свой былой нрав и забыть обиды, что претерпел он от прислужников Моргота; и часто отправлялся он охотиться на орков вместе с несколькими товарищами такого же нрава, хотя Брандир этого не одобрял. Ибо он рассчитывал уберечь свой народ скорее скрытностью и молчанием.
— Мормегиля больше нет, — говорил он, — но смотри, как бы отвага Турамбара не навлекла подобной же мести на Бретиль!
И потому Турамбар оставил свой черный меч и более не носил его в битве, и сражался чаще луком и копьем. Но он не дозволял оркам переходить Перекрестья Тейглина и приближаться к кургану, где покоилась Финдуилас. Хауд-эн-Эллет назвали его, Курган Эльфийской Девы, и вскоре орки научились бояться того места и чурались его. И сказал Дорлас Турамбару:
— Ты отказался от имени, но все равно ты Черный Меч; а не правду ли говорит молва, что он будто бы был сыном Хурина из Дор-ломина, владыки Дома Хадора?
И ответил Турамбар:
— Я слышал об этом. Но, умоляю, не разглашай этого, ведь ты же мне друг.
— Где же еще мог бы я найти м лучшее убежище, даже приди я раньше? Если падет Завеса Мелиан, тогда уж всему конец. Нет, пусть лучше все остается как есть; ведь я своим безудержным гневом и опрометчивыми деяниями бросаю тень всюду, куда ни явлюсь. Пусть хранит их Мелиан! А я оставлю их — пусть насладятся незамутненным покоем.
Бросился Турин разыскивать Финдуилас — но слишком поздно; долго бродил он по лесам вдоль подножий Эред Ветрин, чуткий и осторожный, как дикий зверь; и устраивал он засады на всех дорогах, что вели на север, к Теснине Сириона. Слишком поздно. Все следы смыло дождями, замело метелями. Но в своих странствиях Турин, держа путь вниз по Тейглину, наткнулся на нескольких людей из народа Халет, из Бретильского леса. Из-за войн их осталось совсем мало, и большинство из них жилив тайном поселении, обнесенном частоколом, на Амон Обель в чаще леса. Место то звалось Эфель Брандир; ибо Брандир сын Хандира правил ими с тех пор, как погиб его отец. Брандир был не воин — он в детстве сломал ногу и охромел; к тому же он по природе был человек мягкосердечный, любил дерево больше железа, и знание всего, что растет на земле, предпочитал всем прочим наукам.
Но некоторые лесные жители продолжали охотиться на орков на границах; вот и Турин повстречался с ними, заслышав вдалеке звуки сражения. Он бросился на шум и, прокравшись меж деревьями, увидел небольшой отряд людей, окруженных орками. Люди отчаянно защищались, прикрывая тыл небольшой купой деревьев, росшей посреди поляны; но орков было слишком много, и видно было, что, если им не помочь, им придется плохо. Поэтому Турин, прячась в подлеске, принялся громко топать и ломать ветви, а потом громко закричал, словно призывая большой отряд:
— А! Вот они! Все за мной! Вперед! Бей, круши!
Орки принялись беспокойно озираться, а тут из чащи вылетел Турин, размахивая руками, словно призывал товарищей, и края Гуртанга у него в руке горели пламенем. Оркам этот клинок был слишком хорошо известен, и не успел Турин приблизиться к ним, как многие уже разбежались. Лесные жители Бросились ему навстречу, и они вместе загнали врагов в реку — лишь немногим удалось выбраться на тот берег.
Наконец люди остановились на берегу, и Дорлас, предводитель лесных жителей, сказал:
— Проворный ты охотник, господин мой; вот только люди твои что-то не очень расторопны.
— Да что ты, — ответил Турин, — наоборот, мы никогда не расстаемся, и ходим все как один.
Тогда люди Бретиля расхохотались и сказали:
— Да, один такой воин стоит многих. Мы тебе очень обязаны. Но кто ты, и что ты здесь делаешь?
— Свое дело делаю, орков бью, — ответил Турин. — А живу я там, где есть для меня работа. Я Лесной Дикарь.
— Так живи у нас, — сказали они. — Мы живем в лесах, и такие мастера нам нужны. Тебе будут рады!
Турин странно посмотрел на них, и сказал:
— Неужто есть еще люди, что дозволят мне омрачать их жилища? Но, друзья мои, есть у меня одно печальное дело: разыскать Финдуилас, дочь Ородрета Нарготрондского, или хотя бы вести о ней. Увы! Много недель прошло с тех пор, как увели ее из Нарготронда, — но я все же должен искать.
Люди поглядели на него с жалостью, и Дорлас сказал:
— Не ищи больше. Орочье войско отправилось из Нарготронда к Перекрестью Тейглина, и мы задолго прознали о нем: орки шли очень медленно, оттого что вели с собой много пленных. Тогда мы решили нанести свой удар, хоть и слабый, и устроили оркам засаду — там были все наши лучники. Мы надеялись спасти хоть часть пленников. Но, увы! Как только мы напали, проклятые орки первым делом перебили всех женщин; а дочь Ородрета они пригвоздили копьем к дереву.
Турин стоял, словно громом пораженный.
— Откуда вы знаете? — спросил он.
— Она говорила со мной, прежде чем умерла, — ответил Дорлас. — Она обвела нас взглядом, словно искала кого-то, и проговорила: "Мормегиль. Скажите Мормегилю, что Финдуилас здесь". Больше она ничего не сказала. Но из-за ее последних слов мы положили ее там, где она умерла. Она лежит в кургане у Тейглина. Это было месяц тому назад.
— Отведите меня туда, — сказал Турин; и они отвели его к холмику у Перекрестий Тейглина. Там он лег ничком, и тьма объяла его, так что люди подумали, что он умер. Но Дорлас взглянул на него, обернулся к своим людям и сказал:
— Опоздал! Печально вышло. Но смотрите: ведь это же сам Мормегиль, великий воин из Нарготронда. Как же мы не признали его по мечу? Орки-то догадались!
Ибо Черный Меч прославился по всем южным землям, в самых глухих лесах.
И потому они подняли его и с почетом отнесли в Эфель Брандир; Брандир вышел им навстречу, и удивился, увидев носилки. Откинув покрывало, взглянул он в лицо Турину сыну Хурина; и мрачная тень пала ему на сердце.
— О жестокие люди Халет! — воскликнул он. — Зачем не дали вы умереть этому человеку? Много трудов положили вы, чтобы принести сюда последнее проклятие нашего народа!
Но лесные жители ответили:
— Да нет, это же Мормегиль из Нарготронда [20], могучий истребитель орков; он очень поможет нам, если выживет. Да если бы даже и не так, не могли же мы оставить убитого горем человека валяться, как падаль у дороги?
— Не могли, это верно, — ответил Брандир. — Рок не хотел этого.
И он взял Турина к себе в дом, и усердно выхаживал его.
Но когда Турин наконец стряхнул с себя тьму, снова наступала весна; он очнулся, и увидел зеленые почки, озаренные солнцем. Тогда пробудилась в нем и отвага дома Хадора, и он встал и сказал себе: "Все мои деяния и былые дни были темны и исполнены зла. Но вот настал новый день. Буду я жить здесь в мире, и отрекусь от своего имени и рода; и так оставлю я свою тень позади, или хотя бы не наброшу на тех, кого люблю".
И потому взял он себе новое имя, и назвался Турамбар, что на Высоком эльфийском наречии означает Властелин Судьбы; и поселился он среди лесных жителей, и они любили его, и он упросил их забыть его прежнее имя и считать его коренным жителем Бретиля. Но, сменив имя, не мог он сменить свой былой нрав и забыть обиды, что претерпел он от прислужников Моргота; и часто отправлялся он охотиться на орков вместе с несколькими товарищами такого же нрава, хотя Брандир этого не одобрял. Ибо он рассчитывал уберечь свой народ скорее скрытностью и молчанием.
— Мормегиля больше нет, — говорил он, — но смотри, как бы отвага Турамбара не навлекла подобной же мести на Бретиль!
И потому Турамбар оставил свой черный меч и более не носил его в битве, и сражался чаще луком и копьем. Но он не дозволял оркам переходить Перекрестья Тейглина и приближаться к кургану, где покоилась Финдуилас. Хауд-эн-Эллет назвали его, Курган Эльфийской Девы, и вскоре орки научились бояться того места и чурались его. И сказал Дорлас Турамбару:
— Ты отказался от имени, но все равно ты Черный Меч; а не правду ли говорит молва, что он будто бы был сыном Хурина из Дор-ломина, владыки Дома Хадора?
И ответил Турамбар:
— Я слышал об этом. Но, умоляю, не разглашай этого, ведь ты же мне друг.
Поездка Морвен и Ниэнор в Нарготронд
Когда прошла Жестокая Зима, в Дориат пришли новые вести о Нарготронде. Ибо многие из тех, кому удалось вырваться из побоища и пережить зиму в глуши, явились наконец к Тинголу, прося убежища, и стражи границ привели их к королю. Одни из них говорили, что все враги ушли на север, а другие — что Глаурунг до сих пор живет в чертогах Фелагунда; одни говорили, что Мормегиль убит, а другие — что Дракон оплел его чарами, и он и посейчас стоит там, словно обратясь в камень. Но все сходились на том, что в Нарготронде незадолго до разорения стало известно, что Черный Меч был не кто иной, как Турин, сын Хурина из Дор-ломина.
Великий страх и печаль охватили Морвен и Ниэнор; и сказала Морвен:
— Воистину, подобные сомнения насланы Морготом! Не лучше ли нам узнать правду, и увериться в худшем, что предстоит пережить?
А Тингол и сам очень хотел побольше узнать о судьбе Нарготронда, и уже подумывал о том, чтобы выслать разведчиков, которые пробрались бы туда; но король считал, что Турин в самом деле либо убит, либо ему * нельзя помочь, и не хотелось ему, чтобы пришел час, когда Морвен будет знать это наверное. Поэтому он сказал ей:
— Опасное это дело, о владычица Дор-ломина, его надобно взвесить и обдумать. Быть может, подобные сомнения и впрямь насланы Морготом, чтобы толкнуть нас на некое безрассудство.
Но Морвен в отчаянии вскричала:
— Безрассудство, государь? Если мой сын скитается по лесам и голодает, если он томится в оковах, если тело его лежит непогребенным, я буду безрассудной. Я не хочу терять и часа, но тотчас отправлюсь на поиски.
— О владычица Дор-ломина, — ответил Тингол, — вот здесь сын Хурина непременно был бы против. Он бы счел, что здесь, под покровительством Мелиан, тебе лучше, чем где бы то ни было. Ради Хурина и Турина не хотел бы я отпускать тебя отсюда в эти дни, полные черных напастей.
— Турина ты не уберег от напастей, а меня хочешь уберечь от него! — воскликнула Морвен. — Под покровительством Мелиан! Да, в плену за Завесой. Долго раздумывала я, прежде чем вступить сюда, и теперь жалею, что вступила.
— Нет, владычица Дор-ломина, — возразил Тингол, — если ты говоришь так, то знай: Завеса открыта. Беспрепятственно пришла ты сюда, и ничто не препятствует тебе остаться — или уйти.
И тут Мелиан, до сих пор молчавшая, произнесла:
— Не уходи, Морвен. Истину сказала ты: сомнения эти — от Моргота. Если ты уйдешь, ты уйдешь по его воле.
— Страх перед Морготом не удержит меня от зова родной крови, — отвечала Морвен. — Но если ты боишься за меня, государь, дай мне провожатых из твоего народа.
— Над тобой я не властен, — ответил Тингол. — Но мой народ — он мой. Я пошлю их, если сочту нужным.
Морвен больше ничего не сказала, только заплакала; и удалилась она с глаз короля. Тяжело было на сердце у Тингола, ибо казалось ему, что Морвен охвачена безумием [в оригинале — непереводимое германское словечко, буквально означающее: "ослеплена безумием и близка к смерти"]; и спросил он Мелиан, не может ли она удержать Морвен своей властью.
— Я могу противостоять натиску зла извне, — ответила она. — Но с теми, кто хочет уйти, я ничего поделать не могу. Это твое дело. Если ее? следует удержать, удержи ее силой. Хотя, быть может, так ты?заставишь ее переменить мнение? [от этого она сойдет с ума?]
И вот Морвен пришла к Ниэнор и сказала:
— Прощай, дочь Хурина. Я отправляюсь искать своего сына, или верные вести о нем, ибо здесь никто не хочет ничего сделать, и станут тянуть, пока не будет поздно. Жди меня здесь — может, я и вернусь.
Тогда Ниэнор в ужасе и скорби принялась отговаривать ее, но Морвен ничего не ответила и ушла в свою комнату; и когда наступило утро, она взяла коня и уехала.
Тингол же повелел, чтобы никто не останавливал ее и не чинил никаких препятствий. Но когда она уехала, он созвал отряд самых закаленных и искусных стражей границ и поставил над ними Маблунга.
— Догоните ее, — сказал он, — но пусть она вас не видит. Но когда она окажется в глуши и ей будет угрожать опасность, придите на помощь; и если она не согласится вернуться, охраняйте ее, как можете. И еще мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь из вас пробрался так далеко, как только можно, и узнал все, что сумеет.
Так и вышло, что Тингол отправил больший отряд, чем собирался сначала, и среди них было десять всадников с запасными конями. Они последовали за Морвен; она же отправилась на юг через Рэгион, и оказалась на берегах Сириона выше Полусветных Озер; тут она остановилась, ибо Сирион был широким и быстрым, и она не знала переправы. Поэтому стражникам пришлось объявиться; и сказала Морвен:
— Что, Тингол все же решил задержать меня? Или он наконец посылает мне помощь, в которой отказал поначалу?
— И то, и другое, — ответил Маблунг. — Может, вернешься?
— Нет! — сказала она.
— Тогда я должен помогать тебе, — сказал Маблунг, — хоть и не по сердцу мне это. Сирион здесь широк и глубок, и опасно переплывать его и зверю, и человеку.
— Тогда переправьте меня тем путем, каким переправляются эльфы, — сказала Морвен, — а не то я отправлюсь вплавь.
Поэтому Маблунг отвел ее к Полусветным Озерам. Там, в заводях, скрытых в тростнике, на восточном берегу под охраной стояли тайные паромы; здесь переправлялись посланцы, державшие связь между Тинголом и его родичами в Нарготронде [21]. Вот переждали они, пока в небе не начали гаснуть звезды, и переправились в предрассветном тумане. И когда алое солнце поднялось над Синими горами и крепкий утренний ветер разогнал туманы, стражники вышли на западный берег и оставили Завесу Мелиан. То были высокие эльфы из Дориата в серых плащах поверх кольчуг. Морвен наблюдала за ними с парома, пока они молча выходили на берег, и вдруг вскрикнула, указывая на последнего, проходившего мимо.
— Откуда он? — воскликнула она. — Вас было трижды десять, когда вы явились ко мне. Трижды десять и один сходят на берег!
Тогда остальные обернулись и увидели золотые волосы, озаренные солнцем: ибо то была Ниэнор, и ветер сорвал с нее капюшон. Так стало известно, что она последовала за отрядом и присоединилась к ним в темноте, когда они собирались переправиться через реку. Все были очень встревожены, а Морвен — больше всех.
— Уходи! Уходи, я велю! — вскричала она.
— Если супруга Хурина может отправиться в путь по зову родной крови вопреки всем советам, — отвечала Ниэнор, — то и дочь Хурина на это способна. «Скорбью» назвала ты меня, но не хочу я в одиночестве скорбеть по отцу, брату и матери. Из них троих я знала одну тебя, и тебя люблю я больше всех. И я не боюсь ничего, чего не боишься ты.
И в самом деле, мало страха было заметно в ее лице или поведении. Высокой и сильной казалась она; ибо люди Дома Хадора были высоки ростом, и сейчас, в эльфийском одеянии, она почти не отличалась от стражников — выше нее были лишь самые высокие.
— Что ты собираешься делать? — спросила Морвен.
— Идти туда же, куда и ты, — ответила Ниэнор. — Вот твой выбор. Либо ты отведешь меня назад и укроешь за Завесой Мелиан — ведь мудрый не отвергнет ее советов. Или знать, что я отправлюсь с тобой навстречу любым опасностям.
Ибо на самом деле Ниэнор отправилась в путь в первую очередь потому, что надеялась, что из страха и из любви к ней мать вернется; Морвен и самом деле разрывалась надвое.
— Одно дело отвернуть совет, — сказала она. — Другое дело — ослушаться матери. Отправляйся назад!
— Нет, — ответила Ниэнор. — Я уже давно не ребенок. У меня есть своя воля и свой разум, просто до сих пор моя воля не расходилась с твоей. Я пойду с тобой. Лучше бы в Дориат, из уважения к его правителям; но если нет, значит, на запад. На самом деле, если кому из нас двоих следует продолжать путь, так скорее уж мне, я ведь в расцвете сил.
И Морвен увидела в серых глазах Ниэнор упорство Хурина, и ее охватила нерешительность; но не могла она побороть свою гордыню: не хотелось ей, чтобы собственная дочь (говоря начистоту) привела ее назад, словно выжившую из ума старуху.
— Я поеду дальше, как и собиралась, — сказала она. — Поезжай и ты, но нет на то моей воли.
— Да будет так, — ответила Ниэнор.
Тогда Маблунг сказал своим:
— Воистину, не отваги, но благоразумия недостает роду Хурина — тем-то и приносят они горе всем, кто рядом! Таков был Турин — но не такими были его отцы. Ведь они же все обезумели! [опять непереводимое германское словечко] Не нравится мне это. Это поручение короля хуже охоты на Волка. Что же мне делать?
Но Морвен вышла на берег и приблизилась к Маблунгу, и расслышала его последние слова.
— Делай то, что велел тебе король, — сказала она. — Отправляйся за вестями о Нарготронде и о Турине. За этим мы все и едем.
— Но путь долог и опасен, — сказал Маблунг. — Если вы отправитесь с нами, вы обе должны ехать верхом вместе со всадниками, и ни на шаг от них не отходить.
Так и вышло, что, когда стало совсем светло, они тронулись в путь и наконец, все время держась начеку, выбрались из зарослей тростника и низкорослых ив и очутились в голых лесах, покрывавших большую часть южной равнины, примыкавшей к Нарготронду. Весь день они шли на запад, и видели лишь запустение, и не слышали ни звука: кругом царило безмолвие, И Маблунгу казалось, что все застыло в страхе. Они шли тем же путем6 что и Берен много лет назад; тогда лес был полон незримых охотников, но теперь народ Нарога исчез, а орки, похоже, еще не забредали так далеко на юг. В ту ночь они ночевали в голом лесу, не разводя костра.
Так шли они еще два дня, и к вечеру третьего дня после переправы они пересекли равнину и приближались к восточному берегу Нарога. Тут Маблунга охватило такое беспокойство, что он принялся умолять Морвен не ходить дальше. Но она лишь рассмеялась и сказала ему:
— Тебе хочется поскорее избавиться от нас, да это и понятно. Но придется тебе повозиться с нами еще немного. Мы уже слишком близко, чтобы отступать из трусости.
Тогда вскричал Маблунг:
— Безумны вы обе, и отвага ваша безумна. Разве поможете вы разведчикам? Только помешаете! Слушайте же меня! Мне было велено не задерживать вас силой; но велено мне также беречь вас, как только можно. Теперь приходится мне выбирать одно из двух. И я предпочитаю сберечь вас. С утра я отведу вас на Амон Этир, Дозорный холм — это здесь неподалеку; там я и оставлю вас с охраной, и дальше вы шагу не ступите, пока я здесь главный.
Амон Этир — это был курган, огромный, как гора; много лет назад с великими трудами сложили его по велению Фелагунда на равнине перед его Вратами, в лиге на восток от Нарога. Курган был покрыт лесом, но на вершине деревьев не было, и оттуда были видны все дороги, что вели к большому Нарготрондскому мосту и все земли вокруг Нарготронда. Они поднялись на этот холм ближе к полудню и поднялись на него с восточной стороны. Маблунг взглянул на Высокий Фарот, что возвышался за рекой, бурый и нагой [22], и увидел своим эльфийским взором террасы Нарготронда на крутом западном берегу и зияющие Врата Фелагунда — черную дырочку в склоне горы. Но он не услышал ни звука и не увидел никаких признаков присутствия врагов или самого Дракона — кроме пятна гари у Врат, что выжег он в день побоища. Все было тихо, светило бледное солнце.
Поэтому Маблунг, как и говорил, велел своим десяти всадникам остаться на вершине с Морвен и Ниэнор и не уходить, пока он не вернется, разве что появится какая-нибудь грозная опасность; в этом случае всадники должны были окружить Морвен и Ниэнор и скакать во весь опор на восток к Дориату, отправив вперед гонца с вестями и за помощью.
Потом Маблунг взял остальных двадцать воинов, и они спустились с холма; пробравшись на западную равнину, где деревьев было мало, они рассыпались и отправились к Нарогу каждый своим путем, смело, но осторожно. Сам Маблунг пошел посередине, к мосту, и, выйдя к нему, увидел, что мост совершенно разрушен; меж обвалившихся камней ревела и пенилась глубокая и бурная река, разбухшая от дождей на севере.
Но Глаурунг был тут. Он лежал, укрывшись в проходе, что вел вглубь дворца от разрушенных Врат, и давно уже заметил соглядатаев, хотя немногие в Средиземье различили бы их на таком расстоянии. Но жуткие глаза Дракона видели дальше орлиных, гораздо дальше дальнозорких эльфов; он даже знал, что часть их остались позади, на голой вершине Амон Этир.
И вот, когда Маблунг пробирался среди скал, ища, как бы перейти реку по камням, оставшимся от моста, Глаурунг выполз наружу, полыхнув пламенем, и спустился в реку. Послышалось шипение и к небу поднялись клубы пара; Маблунга и его спутников, что прятались поблизости, окутало слепой мглой и жутким зловонием; и большинство из них бросились бежать в сторону Дозорного холма. Но Маблунг отполз в сторону и притаился за скалой, пережидая, пока Глаурунг переберется через реку, и остался там — у него было еще одно дело. Теперь он знал, что Глаурунг действительно живет в Нарготронде; но ему было велено по возможности также разузнать о судьбе сына Хурина; и потому он, набравшись мужества, решил перебраться через реку, когда Глаурунг уползет, и осмотреть чертоги Фелагунда. Он ведь думал, что сделал все, чтобы сберечь Морвен и Ниэнор: Глаурунга заметят издалека и, должно быть, всадники уже мчатся к Дориату.
Глаурунг прополз мимо — огромный силуэт в тумане; он полз очень быстро — то был змей могучий, но очень гибкий. Маблунг переправился через Нарог с великой опасностью; а в это время наблюдатели на Амон Этир увидели Дракона и ужасно испугались. Они велели Морвен и Ниэнор тотчас, без пререканий, садиться в седло, и собирались бежать, как было велено. Но не успели они спуститься на равнину, как порыв ветра принес пар и вонь, какой ни один конь не вынесет. Кони, ослепленные мглой, взбесились от запаха Дракона, сделались неуправляемыми и заметались. Стражники рассеялись и потеряли друг друга; многих кони разбили о стволы. Ржанье коней и крики всадников достигли ушей Глаурунга; и он был весьма доволен.
Один из эльфов, борясь с конем, видел как во мгле мимо пронеслась владычица Морвен, серая тень на бешеном скакуне; но она скрылась во мраке, крича "Ниэнор!" и больше они ее не видели.
Когда нахлынул слепой ужас, конь Ниэнор помчался, не разбирая дороги, споткнулся, и она вылетела из седла. Она удачно упала на траву и не ушиблась, но, встав на ноги, обнаружила, что осталась одна: совсем одна во мгле, без коня и без спутников. Однако она не растерялась, поразмыслила и решила, что напрасно бежать на крики: крики слышались со всех сторон, но постепенно удалялись. Ей показалось, что лучше всего снова подняться на холм: Маблунг непременно должен прийти туда прежде чем отправиться обратно, хотя бы затем, чтобы убедиться, что никого из его отряда там не осталось.
Она пошла наугад, все в гору, и нашла холм — он и в самом деле был неподалеку. Она стала медленно взбираться наверх по тропинке, что вела на холм с востока. Наверху мгла становилась все реже, и вот наконец она вышла к вершине, освещенной солнцем. Она шагнула вперед и посмотрела на запад. Прямо перед ней была огромная голова Глаурунга, который как раз вполз на холм с другой стороны; она не успела понять, в чем дело, как Дракон поймал ее взгляд; а глаза Дракона были ужасны, в них горел злобный дух Моргота, его хозяина.
Ниэнор попыталась бороться с Глаурунгом — у нее была сильная воля; но он подавил ее своей мощью.
— Чего ты ищешь здесь? — спросил он.
И она против воли ответила:
— Я ищу некоего Турина, он одно время жил здесь. Но он, наверно, умер.
— Не знаю, не знаю, — ответил Глаурунг. — Его оставили защищать женщин и раненых; но когда явился я, он бросил их и сбежал. Хвастлив, но, похоже, трусоват. Зачем тебе понадобился такой тип?
— Лжешь, — сказала Ниэнор. — Дети Хурина — кто угодно, только не трусы. Мы тебя не боимся.
И Глаурунг расхохотался, ибо так хитрость помогла ему узнать Ниэнор.
— Тогда глупцы вы оба, и ты, и твой братец, — прошипел он. — И похвальба ваша окажется пустыми словами. Ибо я — Глаурунг!
И он впился взглядом в ее глаза, и воля ее угасла. Ей показалось, что солнце угасло и все вокруг сделалось расплывчатым; и постепенно ее охватила глубокая тьма, и во тьме не было ничего: она ничего не знала, ничего не слышала, ничего не помнила.
Маблунг долго обшаривал подземелья Нарготронда, осмотрел все, что мог, как ни мешали ему тьма и зловоние; но никого живого он не нашел: вокруг были одни недвижные кости, и на крики никто не отзывался. Наконец, не выдержав жути подземелий и боясь, что вернется Глаурунг, Маблунг вернулся ко Вратам. Солнце опускалось к западу, и черные тени Фарота лежали на террасах и на бурной реке внизу; но вдалеке, у Амон Этир, ему почудилась страшная тень Дракона. Переправляться назад было труднее и опаснее, потому что Маблунг боялся Дракона и торопился; не успел он ступить на восточный берег и спрятаться под обрывом, как появился Глаурунг. Но теперь он полз медленно и бесшумно, потому что его пламя угасло: он потратил много сил, и теперь ему хотелось отдохнуть и подремать в темноте. Вот он, извиваясь, пересек реку и пополз к Вратам, как огромная змея. Он был пепельно-серый, и оставлял за собой слизистый след.
Но прежде, чем скрыться в пещере, он обернулся и посмотрел на восток, и из его пасти раздался хохот Моргота, глухой, но жуткий, как отзвук темной злобы, таящейся в черной бездне. А потом прозвучал голос, холодный и низкий:
— Вон ты прячешься под обрывом, как мышонок, Маблунг могучий! Плохо исполняешь ты поручения Тингола. Беги к холму и полюбуйся, что стало с твоей подопечной!
Великий страх и печаль охватили Морвен и Ниэнор; и сказала Морвен:
— Воистину, подобные сомнения насланы Морготом! Не лучше ли нам узнать правду, и увериться в худшем, что предстоит пережить?
А Тингол и сам очень хотел побольше узнать о судьбе Нарготронда, и уже подумывал о том, чтобы выслать разведчиков, которые пробрались бы туда; но король считал, что Турин в самом деле либо убит, либо ему * нельзя помочь, и не хотелось ему, чтобы пришел час, когда Морвен будет знать это наверное. Поэтому он сказал ей:
— Опасное это дело, о владычица Дор-ломина, его надобно взвесить и обдумать. Быть может, подобные сомнения и впрямь насланы Морготом, чтобы толкнуть нас на некое безрассудство.
Но Морвен в отчаянии вскричала:
— Безрассудство, государь? Если мой сын скитается по лесам и голодает, если он томится в оковах, если тело его лежит непогребенным, я буду безрассудной. Я не хочу терять и часа, но тотчас отправлюсь на поиски.
— О владычица Дор-ломина, — ответил Тингол, — вот здесь сын Хурина непременно был бы против. Он бы счел, что здесь, под покровительством Мелиан, тебе лучше, чем где бы то ни было. Ради Хурина и Турина не хотел бы я отпускать тебя отсюда в эти дни, полные черных напастей.
— Турина ты не уберег от напастей, а меня хочешь уберечь от него! — воскликнула Морвен. — Под покровительством Мелиан! Да, в плену за Завесой. Долго раздумывала я, прежде чем вступить сюда, и теперь жалею, что вступила.
— Нет, владычица Дор-ломина, — возразил Тингол, — если ты говоришь так, то знай: Завеса открыта. Беспрепятственно пришла ты сюда, и ничто не препятствует тебе остаться — или уйти.
И тут Мелиан, до сих пор молчавшая, произнесла:
— Не уходи, Морвен. Истину сказала ты: сомнения эти — от Моргота. Если ты уйдешь, ты уйдешь по его воле.
— Страх перед Морготом не удержит меня от зова родной крови, — отвечала Морвен. — Но если ты боишься за меня, государь, дай мне провожатых из твоего народа.
— Над тобой я не властен, — ответил Тингол. — Но мой народ — он мой. Я пошлю их, если сочту нужным.
Морвен больше ничего не сказала, только заплакала; и удалилась она с глаз короля. Тяжело было на сердце у Тингола, ибо казалось ему, что Морвен охвачена безумием [в оригинале — непереводимое германское словечко, буквально означающее: "ослеплена безумием и близка к смерти"]; и спросил он Мелиан, не может ли она удержать Морвен своей властью.
— Я могу противостоять натиску зла извне, — ответила она. — Но с теми, кто хочет уйти, я ничего поделать не могу. Это твое дело. Если ее? следует удержать, удержи ее силой. Хотя, быть может, так ты?заставишь ее переменить мнение? [от этого она сойдет с ума?]
И вот Морвен пришла к Ниэнор и сказала:
— Прощай, дочь Хурина. Я отправляюсь искать своего сына, или верные вести о нем, ибо здесь никто не хочет ничего сделать, и станут тянуть, пока не будет поздно. Жди меня здесь — может, я и вернусь.
Тогда Ниэнор в ужасе и скорби принялась отговаривать ее, но Морвен ничего не ответила и ушла в свою комнату; и когда наступило утро, она взяла коня и уехала.
Тингол же повелел, чтобы никто не останавливал ее и не чинил никаких препятствий. Но когда она уехала, он созвал отряд самых закаленных и искусных стражей границ и поставил над ними Маблунга.
— Догоните ее, — сказал он, — но пусть она вас не видит. Но когда она окажется в глуши и ей будет угрожать опасность, придите на помощь; и если она не согласится вернуться, охраняйте ее, как можете. И еще мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь из вас пробрался так далеко, как только можно, и узнал все, что сумеет.
Так и вышло, что Тингол отправил больший отряд, чем собирался сначала, и среди них было десять всадников с запасными конями. Они последовали за Морвен; она же отправилась на юг через Рэгион, и оказалась на берегах Сириона выше Полусветных Озер; тут она остановилась, ибо Сирион был широким и быстрым, и она не знала переправы. Поэтому стражникам пришлось объявиться; и сказала Морвен:
— Что, Тингол все же решил задержать меня? Или он наконец посылает мне помощь, в которой отказал поначалу?
— И то, и другое, — ответил Маблунг. — Может, вернешься?
— Нет! — сказала она.
— Тогда я должен помогать тебе, — сказал Маблунг, — хоть и не по сердцу мне это. Сирион здесь широк и глубок, и опасно переплывать его и зверю, и человеку.
— Тогда переправьте меня тем путем, каким переправляются эльфы, — сказала Морвен, — а не то я отправлюсь вплавь.
Поэтому Маблунг отвел ее к Полусветным Озерам. Там, в заводях, скрытых в тростнике, на восточном берегу под охраной стояли тайные паромы; здесь переправлялись посланцы, державшие связь между Тинголом и его родичами в Нарготронде [21]. Вот переждали они, пока в небе не начали гаснуть звезды, и переправились в предрассветном тумане. И когда алое солнце поднялось над Синими горами и крепкий утренний ветер разогнал туманы, стражники вышли на западный берег и оставили Завесу Мелиан. То были высокие эльфы из Дориата в серых плащах поверх кольчуг. Морвен наблюдала за ними с парома, пока они молча выходили на берег, и вдруг вскрикнула, указывая на последнего, проходившего мимо.
— Откуда он? — воскликнула она. — Вас было трижды десять, когда вы явились ко мне. Трижды десять и один сходят на берег!
Тогда остальные обернулись и увидели золотые волосы, озаренные солнцем: ибо то была Ниэнор, и ветер сорвал с нее капюшон. Так стало известно, что она последовала за отрядом и присоединилась к ним в темноте, когда они собирались переправиться через реку. Все были очень встревожены, а Морвен — больше всех.
— Уходи! Уходи, я велю! — вскричала она.
— Если супруга Хурина может отправиться в путь по зову родной крови вопреки всем советам, — отвечала Ниэнор, — то и дочь Хурина на это способна. «Скорбью» назвала ты меня, но не хочу я в одиночестве скорбеть по отцу, брату и матери. Из них троих я знала одну тебя, и тебя люблю я больше всех. И я не боюсь ничего, чего не боишься ты.
И в самом деле, мало страха было заметно в ее лице или поведении. Высокой и сильной казалась она; ибо люди Дома Хадора были высоки ростом, и сейчас, в эльфийском одеянии, она почти не отличалась от стражников — выше нее были лишь самые высокие.
— Что ты собираешься делать? — спросила Морвен.
— Идти туда же, куда и ты, — ответила Ниэнор. — Вот твой выбор. Либо ты отведешь меня назад и укроешь за Завесой Мелиан — ведь мудрый не отвергнет ее советов. Или знать, что я отправлюсь с тобой навстречу любым опасностям.
Ибо на самом деле Ниэнор отправилась в путь в первую очередь потому, что надеялась, что из страха и из любви к ней мать вернется; Морвен и самом деле разрывалась надвое.
— Одно дело отвернуть совет, — сказала она. — Другое дело — ослушаться матери. Отправляйся назад!
— Нет, — ответила Ниэнор. — Я уже давно не ребенок. У меня есть своя воля и свой разум, просто до сих пор моя воля не расходилась с твоей. Я пойду с тобой. Лучше бы в Дориат, из уважения к его правителям; но если нет, значит, на запад. На самом деле, если кому из нас двоих следует продолжать путь, так скорее уж мне, я ведь в расцвете сил.
И Морвен увидела в серых глазах Ниэнор упорство Хурина, и ее охватила нерешительность; но не могла она побороть свою гордыню: не хотелось ей, чтобы собственная дочь (говоря начистоту) привела ее назад, словно выжившую из ума старуху.
— Я поеду дальше, как и собиралась, — сказала она. — Поезжай и ты, но нет на то моей воли.
— Да будет так, — ответила Ниэнор.
Тогда Маблунг сказал своим:
— Воистину, не отваги, но благоразумия недостает роду Хурина — тем-то и приносят они горе всем, кто рядом! Таков был Турин — но не такими были его отцы. Ведь они же все обезумели! [опять непереводимое германское словечко] Не нравится мне это. Это поручение короля хуже охоты на Волка. Что же мне делать?
Но Морвен вышла на берег и приблизилась к Маблунгу, и расслышала его последние слова.
— Делай то, что велел тебе король, — сказала она. — Отправляйся за вестями о Нарготронде и о Турине. За этим мы все и едем.
— Но путь долог и опасен, — сказал Маблунг. — Если вы отправитесь с нами, вы обе должны ехать верхом вместе со всадниками, и ни на шаг от них не отходить.
Так и вышло, что, когда стало совсем светло, они тронулись в путь и наконец, все время держась начеку, выбрались из зарослей тростника и низкорослых ив и очутились в голых лесах, покрывавших большую часть южной равнины, примыкавшей к Нарготронду. Весь день они шли на запад, и видели лишь запустение, и не слышали ни звука: кругом царило безмолвие, И Маблунгу казалось, что все застыло в страхе. Они шли тем же путем6 что и Берен много лет назад; тогда лес был полон незримых охотников, но теперь народ Нарога исчез, а орки, похоже, еще не забредали так далеко на юг. В ту ночь они ночевали в голом лесу, не разводя костра.
Так шли они еще два дня, и к вечеру третьего дня после переправы они пересекли равнину и приближались к восточному берегу Нарога. Тут Маблунга охватило такое беспокойство, что он принялся умолять Морвен не ходить дальше. Но она лишь рассмеялась и сказала ему:
— Тебе хочется поскорее избавиться от нас, да это и понятно. Но придется тебе повозиться с нами еще немного. Мы уже слишком близко, чтобы отступать из трусости.
Тогда вскричал Маблунг:
— Безумны вы обе, и отвага ваша безумна. Разве поможете вы разведчикам? Только помешаете! Слушайте же меня! Мне было велено не задерживать вас силой; но велено мне также беречь вас, как только можно. Теперь приходится мне выбирать одно из двух. И я предпочитаю сберечь вас. С утра я отведу вас на Амон Этир, Дозорный холм — это здесь неподалеку; там я и оставлю вас с охраной, и дальше вы шагу не ступите, пока я здесь главный.
Амон Этир — это был курган, огромный, как гора; много лет назад с великими трудами сложили его по велению Фелагунда на равнине перед его Вратами, в лиге на восток от Нарога. Курган был покрыт лесом, но на вершине деревьев не было, и оттуда были видны все дороги, что вели к большому Нарготрондскому мосту и все земли вокруг Нарготронда. Они поднялись на этот холм ближе к полудню и поднялись на него с восточной стороны. Маблунг взглянул на Высокий Фарот, что возвышался за рекой, бурый и нагой [22], и увидел своим эльфийским взором террасы Нарготронда на крутом западном берегу и зияющие Врата Фелагунда — черную дырочку в склоне горы. Но он не услышал ни звука и не увидел никаких признаков присутствия врагов или самого Дракона — кроме пятна гари у Врат, что выжег он в день побоища. Все было тихо, светило бледное солнце.
Поэтому Маблунг, как и говорил, велел своим десяти всадникам остаться на вершине с Морвен и Ниэнор и не уходить, пока он не вернется, разве что появится какая-нибудь грозная опасность; в этом случае всадники должны были окружить Морвен и Ниэнор и скакать во весь опор на восток к Дориату, отправив вперед гонца с вестями и за помощью.
Потом Маблунг взял остальных двадцать воинов, и они спустились с холма; пробравшись на западную равнину, где деревьев было мало, они рассыпались и отправились к Нарогу каждый своим путем, смело, но осторожно. Сам Маблунг пошел посередине, к мосту, и, выйдя к нему, увидел, что мост совершенно разрушен; меж обвалившихся камней ревела и пенилась глубокая и бурная река, разбухшая от дождей на севере.
Но Глаурунг был тут. Он лежал, укрывшись в проходе, что вел вглубь дворца от разрушенных Врат, и давно уже заметил соглядатаев, хотя немногие в Средиземье различили бы их на таком расстоянии. Но жуткие глаза Дракона видели дальше орлиных, гораздо дальше дальнозорких эльфов; он даже знал, что часть их остались позади, на голой вершине Амон Этир.
И вот, когда Маблунг пробирался среди скал, ища, как бы перейти реку по камням, оставшимся от моста, Глаурунг выполз наружу, полыхнув пламенем, и спустился в реку. Послышалось шипение и к небу поднялись клубы пара; Маблунга и его спутников, что прятались поблизости, окутало слепой мглой и жутким зловонием; и большинство из них бросились бежать в сторону Дозорного холма. Но Маблунг отполз в сторону и притаился за скалой, пережидая, пока Глаурунг переберется через реку, и остался там — у него было еще одно дело. Теперь он знал, что Глаурунг действительно живет в Нарготронде; но ему было велено по возможности также разузнать о судьбе сына Хурина; и потому он, набравшись мужества, решил перебраться через реку, когда Глаурунг уползет, и осмотреть чертоги Фелагунда. Он ведь думал, что сделал все, чтобы сберечь Морвен и Ниэнор: Глаурунга заметят издалека и, должно быть, всадники уже мчатся к Дориату.
Глаурунг прополз мимо — огромный силуэт в тумане; он полз очень быстро — то был змей могучий, но очень гибкий. Маблунг переправился через Нарог с великой опасностью; а в это время наблюдатели на Амон Этир увидели Дракона и ужасно испугались. Они велели Морвен и Ниэнор тотчас, без пререканий, садиться в седло, и собирались бежать, как было велено. Но не успели они спуститься на равнину, как порыв ветра принес пар и вонь, какой ни один конь не вынесет. Кони, ослепленные мглой, взбесились от запаха Дракона, сделались неуправляемыми и заметались. Стражники рассеялись и потеряли друг друга; многих кони разбили о стволы. Ржанье коней и крики всадников достигли ушей Глаурунга; и он был весьма доволен.
Один из эльфов, борясь с конем, видел как во мгле мимо пронеслась владычица Морвен, серая тень на бешеном скакуне; но она скрылась во мраке, крича "Ниэнор!" и больше они ее не видели.
Когда нахлынул слепой ужас, конь Ниэнор помчался, не разбирая дороги, споткнулся, и она вылетела из седла. Она удачно упала на траву и не ушиблась, но, встав на ноги, обнаружила, что осталась одна: совсем одна во мгле, без коня и без спутников. Однако она не растерялась, поразмыслила и решила, что напрасно бежать на крики: крики слышались со всех сторон, но постепенно удалялись. Ей показалось, что лучше всего снова подняться на холм: Маблунг непременно должен прийти туда прежде чем отправиться обратно, хотя бы затем, чтобы убедиться, что никого из его отряда там не осталось.
Она пошла наугад, все в гору, и нашла холм — он и в самом деле был неподалеку. Она стала медленно взбираться наверх по тропинке, что вела на холм с востока. Наверху мгла становилась все реже, и вот наконец она вышла к вершине, освещенной солнцем. Она шагнула вперед и посмотрела на запад. Прямо перед ней была огромная голова Глаурунга, который как раз вполз на холм с другой стороны; она не успела понять, в чем дело, как Дракон поймал ее взгляд; а глаза Дракона были ужасны, в них горел злобный дух Моргота, его хозяина.
Ниэнор попыталась бороться с Глаурунгом — у нее была сильная воля; но он подавил ее своей мощью.
— Чего ты ищешь здесь? — спросил он.
И она против воли ответила:
— Я ищу некоего Турина, он одно время жил здесь. Но он, наверно, умер.
— Не знаю, не знаю, — ответил Глаурунг. — Его оставили защищать женщин и раненых; но когда явился я, он бросил их и сбежал. Хвастлив, но, похоже, трусоват. Зачем тебе понадобился такой тип?
— Лжешь, — сказала Ниэнор. — Дети Хурина — кто угодно, только не трусы. Мы тебя не боимся.
И Глаурунг расхохотался, ибо так хитрость помогла ему узнать Ниэнор.
— Тогда глупцы вы оба, и ты, и твой братец, — прошипел он. — И похвальба ваша окажется пустыми словами. Ибо я — Глаурунг!
И он впился взглядом в ее глаза, и воля ее угасла. Ей показалось, что солнце угасло и все вокруг сделалось расплывчатым; и постепенно ее охватила глубокая тьма, и во тьме не было ничего: она ничего не знала, ничего не слышала, ничего не помнила.
Маблунг долго обшаривал подземелья Нарготронда, осмотрел все, что мог, как ни мешали ему тьма и зловоние; но никого живого он не нашел: вокруг были одни недвижные кости, и на крики никто не отзывался. Наконец, не выдержав жути подземелий и боясь, что вернется Глаурунг, Маблунг вернулся ко Вратам. Солнце опускалось к западу, и черные тени Фарота лежали на террасах и на бурной реке внизу; но вдалеке, у Амон Этир, ему почудилась страшная тень Дракона. Переправляться назад было труднее и опаснее, потому что Маблунг боялся Дракона и торопился; не успел он ступить на восточный берег и спрятаться под обрывом, как появился Глаурунг. Но теперь он полз медленно и бесшумно, потому что его пламя угасло: он потратил много сил, и теперь ему хотелось отдохнуть и подремать в темноте. Вот он, извиваясь, пересек реку и пополз к Вратам, как огромная змея. Он был пепельно-серый, и оставлял за собой слизистый след.
Но прежде, чем скрыться в пещере, он обернулся и посмотрел на восток, и из его пасти раздался хохот Моргота, глухой, но жуткий, как отзвук темной злобы, таящейся в черной бездне. А потом прозвучал голос, холодный и низкий:
— Вон ты прячешься под обрывом, как мышонок, Маблунг могучий! Плохо исполняешь ты поручения Тингола. Беги к холму и полюбуйся, что стало с твоей подопечной!