Страница:
ii
Книги о Тинтине сами себя объявляют (на обложках) «приключениями». Этот факт, а также их насыщенность событиями могут навести на мысль, что в них доминирует «проайретический код» (термин Барта из «S/Z») – код действия, «экшен». Но на деле столь же важную или даже главенствующую роль играет другой код – «герменевтический» по терминологии Барта. Что делает герменевтика? Она складывается, сообщает нам Барт, из всех аспектов текстов, функция которых – «сформулировать загадку и дать ее разгадку».
Приключения Тинтина помещены в загадки, точно в раму: тут и социальная загадка Советского Союза, и научная загадка падающей звезды, и эзотерическая загадка проклятия Солнечного Бога. Тинтин попадает в плен загадок и разгадывает их. Неудивительно, что зачастую его ошибочно называют «сыщиком». В «Приключениях Тинтина» мы имеем дело с «уже совершенными преступлениями»: размышляем над событиями, которые произошли либо совсем недавно (утонувший моряк и похищенный японец в «Крабе с золотыми клешнями»), либо в минувшие столетия (кораблекрушение в «Сокровище Красного Ракхама»). В «Отколотом ухе» мы наблюдаем и то и другое сразу: кража фетиша из Этнографического музея совершается в середине ХХ века, а кража алмаза у племени арумбайя – в конце XIX. То есть два рассказа развиваются параллельно. А точнее, это два слоя «осадочной породы» – одной и той же истории, – которые движутся вспять. По мере развития сюжета Тинтин погружается в прошлое, описывает круги, чтобы сначала осилить книгу антрополога Э. Дж. Уокера «Путешествия по обеим Америкам» (он читает ее в начале «Отколотого уха»), а затем достичь мест, которые вдохновили автора на написание книги. В «Сокровище Красного Ракхама» он добирается до первоисточника – дневников адмирала Франсуа д’Адока, жившего в XVII веке, которые капитан (потомок Франсуа) прочел и пересказал Тинтину в «Тайне “Единорога”». Тинтин словно бы подвержен сильнейшему ретроактивному расстройству, толкающему его в прошлое. В XIX веке Бодлер называл это «вечным поиском полудня в два часа пополудни».
Путь к разгадке никогда не бывает прямым. Герменевтические последовательности полны того, что Барт называет reticence[5]. Нарратив создает препятствия: заминки, ловушки, неполные или отсроченные ответы, откровенный саботаж. В «Приключениях Тинтина» это случается на каждом шагу. В «Тайне “Единорога”» человек, который приходит рассказать всю правду о происходящем с Тинтином и Хэддоком, падает, тяжелораненый; информация, которую он успевает сообщить, уже теряя сознание (он показывает на птиц, пытаясь разъяснить, что в него стреляли братья по фамилии Птах[6]), – достоверна, но совершенно непонятна. «Воробьи?» – спрашивает Тинтин. Бумажник, в котором лежит один из свитков с адресом клада, украден. Даже когда все три свитка собраны вместе, расшифровать их оказывается невозможно: на них написаны только какие-то числа, не связанные между собой. В «Голубом лотосе» двух вестников, которые приходят посвятить Тинтина в курс дела, травят ядом, лишая рассудка; злодей Мицухирато, притворяясь другом Тинтина, дезинформирует его; архизлодей Растапопулос, тоже притворяясь другом, дает верную информацию, которая, однако, уводит в сторону.
Злодеи и случайности сбивают с толку персонажей, а Эрже – читателя. В «Сигарах фараона» и «Голубом лотосе» он лукаво монтирует сцены, где злодеи пишут и читают депеши, и «кадры», где Дюпон и Дюпонн шлют рапорты и получают указания. Так Эрже создает впечатление, будто детективы – сообщники злодеев. Он также обожает прием, который мы назовем «раздвоением». В «Тайне “Единорога”» за кораблик соперничают трое – Тинтин и еще два персонажа, конкурирующие с ним и между собой; когда кораблик пропадает, мы вместе с Тинтином делаем ошибочный вывод, что похититель – более настойчивый из двоих претендентов. В «Деле Лакмуса» два агента иностранных держав-соперниц шпионят за обитателями Муленсара, фамильного поместья Хэддока; когда профессор приходит в шляпе, продырявленной пулей, мы заключаем, что в него стрелял кто-то из агентов, и лишь затем понимаем, что шляпу пробила шальная пуля, выпущенная одним агентом в другого.
Раздвоение наблюдается не только на уровне фабулы, но и в мелочах. Цикл изобилует, если можно так выразиться, случаями «двойного озвучания»: в «Деле Лакмуса» гремит гром и в следующем же кадре разбиваются – «ДЗЫНЬ» – оконные стекла (читатель поначалу домысливает связь между громом и разбитым окном); в «Семи хрустальных шарах» дважды раздается «Пиф-паф!», но первый звук на деле – звук лопнувших шин, второй – грохот захлопнутой ставни (кстати, затем гремит гром, а выстрел все-таки прозвучит, уже под утро). Двойное озвучание сбивает нас с толку, направляет по ложному пути, или убаюкивает, или заставляет насторожиться, или уводит в сторону, или заставляет вернуться вспять.
До разгадки тайны нужно еще додуматься. Очевидно, интерпретацию придется интерпретировать. Рассуждения Барта о «герменевтических» аспектах текста указывают не только на тот факт, что почти каждый нарратив содержит хотя бы некоторые элементы детектива, но и на то обстоятельство, что чтение начинается не только после того, когда акт письма уже завершился. Наоборот, самые интересные тексты уже содержат в себе моменты чтения, акты интерпретации. В «Приключениях Тинтина» предостаточно подобных моментов: Тинтин читает книги, рукописи на свитках, оборванные этикетки крабовых консервов, шифрованные головоломки. Да и сам пейзаж можно прочесть: на земле или снегу остались следы ног или шин, на скалах нацарапаны имена. Как отмечает в своем исследовании «Тинтин и семейные тайны» (Tintin et les Secrets de Famille [1990]) психоаналитик Серж Тиссерон, в комиксах предметы «явлены в своем наиболее активном образном качестве». Перемешивая визуальные образы и слова, комикс может превращать вещи в язык, а язык – в вещи; кстати, в незаконченном томе «Тинтин и Альфа-арт» этот процесс обыгрывается сознательно – изображаются огромные кубики с буквами алфавита. Кроме того, Тинтин правильно считывает смысл, а другие персонажи – неверно. В «Храме Солнца» Лакмус «считывает» ритуал инков как киносъемки, а Дюпон и Дюпонн, пытающиеся найти друзей с помощью маятника и «Самоучителя лозоходца», никак не могут управиться с «конвертацией» сигналов: когда маятник правдиво извещает, что Хэддок «пал духом», сыщики спускаются в шахту.
Интерпретации правильные и ложные: если взглянуть под этим углом, то Тинтин – главный герой цикла не потому, что он будто бы самый сильный, самый принципиальный или самый добрый, а потому, что он – самый проницательный читатель. В «Черном острове», отыскав куртки летчиков с неопознанного разбившегося самолета, Тинтин находит в карманах какие-то клочки бумаги… И умудряется разгадать шифровку. Он догадывается, что надпись «3 к. о.» и нарисованный треугольник означает «зажечь три красных сигнальных огня и выложить на земле треугольником». Так сообщники указывают пилотам, где надо сбросить мешки с фальшивыми деньгами. В «Тайне “Единорога”» Тинтин показывает себя настоящим гением пространственного мышления: он догадывается, что свитки выдадут свою тайну, только если наложить их друг на друга и поднести к источнику света; накладывая три текста один на другой, вчитываясь во все три одновременно, Тинтин докапывается до смысла, который ни один из трех текстов не способен выразить по отдельности. Тинтин читает не только «вглубь», но и «вбок» – перескакивает с предмета на его имя: например, в «Тайне “Единорога”» все-таки догадывается, что раненый показывал на птиц, подразумевая двоих мужчин по фамилии Птах; или с имени на событие – в «Изумруде Кастафиоре» выводит из названия оперы Пуччини («Сорока-воровка»), что истинный похититель драгоценности – не цыган, не обезьянка, не горничная, не дворецкий и не аккомпаниатор, но (вновь) птица. Короче говоря, Тинтин способен ориентироваться в мире знаков.
Конечно, путь к разгадке никогда не бывает прямым. На протяжении каждой книги Тинтин испытывает то, что Джеймс Джойс в «Поминках по Финнегану» называл «редакторским зудом» – то есть его снедает неутомимая потребность вносить исправления. В «Отколотом ухе», выяснив адрес злоумышленников по номеру их автомобиля, Тинтин обнаруживает там всего лишь двоих старичков, совершенно не похожих на коварных Алонсо и Рамона. Он строит гипотезы: наверно, свидетель неправильно записал номер или злодеи воспользовались поддельными номерами… И только уронив блокнот и увидев страницу вверх тормашками, Тинтин видит правильный номер: не 169MW, а MW691. В «Сокровище Красного Ракхама», тщетно прочесывая океан в поисках острова из дневников Франсуа д’Адока, Тинтин прозревает: они с Хэддоком отсчитывали долготу от Гринвичского меридиана, но Франсуа в XVII веке считал от другого – Парижского. Позднее, в миг вдохновения, достойный Хорхе Луиса Борхеса (который, кстати, тоже придумал пирата по фамилии Ракхам), Тинтин исправляет «планету» на «ее карту» и обнаруживает сокровище не в океане, но в глобусе в усадьбе Муленсар. Дюпон и Дюпонн тоже вносят исправления, но неверные. «В ваши вычисления вкралась маленькая ошибка. Смотрите, вот наше точное местоположение…» – говорят они капитану Хэддоку. Тот снимает фуражку и начинает молиться, опознав координаты собора Св. Петра в Риме (в английском переводе – Вестминстерского аббатства). Но сколько бы Хэддок ни подтрунивал над сыщиками, его собственные исправления не всегда удачны: в «Деле Лакмуса» капитан «исправляет» свою первоначальную догадку (что его стакан и вазы разбила молния), виня Снежка, но снова ошибается, поскольку виновато изобретение Лакмуса – ультразвуковое оружие.
Исправления вносятся не только персонажами, но и читателем. В «Семи хрустальных шарах» читатель мысленно исправляет предполагаемые «выстрелы» на звук лопнувших шин (но разве так остановишь череду частичных повторов?); в «Пункте назначения – Луна» парашютисты, схваченные в запретной зоне близ завода, «исправлены» на Дюпона и Дюпонна; в «Изумруде Кастафиоре» телефон «исправляется» на голос попугая, на учившегося имитировать звонок, но стоит нам увериться, что «звонит» попугай, как звук снова превращается в настоящий телефонный звонок. «Возьми чуть левее», «немножко правее», «подальше на запад», «Карамба! Опять промахнулся!». Как нам, читателям, определить, что мы наконец-то все поняли правильно и наши исправления верны? И какое «сокровище» нам тогда откроется? Сюжет станет связным, приобретет логичность? Или ощущение собственной правоты только убаюкивает нас, отвлекает внимание, пока автор контрабандой протаскивает тайные подтексты?
В «Краю черного золота» пустыня – простор для многочисленных ложных интерпретаций. Миражи – мнимые сигналы, порождаемые раскаленным воздухом, – кажутся людьми и вещами; людей и вещи принимают за миражи. Тинтин, которого благодаря подложным документам принимают за другого человека, наблюдает, как правительственная авиация сбрасывает на мятежников Баб-эль-Эра агитационные листовки. «Мои люди грамоте не обучены!» – издевательски хохочет шейх, пока тяжелая стопка листовок, перевязанная шпагатом, не сваливается ему прямо на голову. Вскоре Тинтина бросают в пустыне, не снабдив водой. Дюпон и Дюпонн едут на джипе его искать. Но, сами того не замечая, они описывают широкий круг и, наткнувшись на следы собственной машины, оставленные час назад, принимают их за следы чужого автомобиля и решают поехать по ним. Разумеется, через час они возвращаются по кругу на то же самое место и, обнаружив пересечение собственных следов, восклицают: «Другие следы!.. К первой машине присоединилась еще одна». Часы бегут, сыщики вновь и вновь возвращаются по собственным стопам и каждый раз заключают, что движение становится все более оживленным. Эта блестящая аллегорическая сцена – бесконечное движение вспять: Дюпон и Дюпонн даже не догадываются, что читают не только собственные следы, но и свое прочтение своих же следов, свою интерпретацию собственной интерпретации. Тинтин, наклонившись к следам колес, догадывается, в чем дело, но у него нет возможности связаться с сыщиками. Затем в события ввязывается хамсин – неистовая песчаная буря моментально стирает все следы. Настоящая оргия начертания знаков, чтения и ложной интерпретации, а затем – уничтожение знаков подчистую, сведение постижимости до нуля. Отчаявшийся Тинтин сворачивается калачиком, и бесчисленные песчинки лезут в его глаза и рот, выписывая своими траекториями неразборчивые трактаты.
Приключения Тинтина помещены в загадки, точно в раму: тут и социальная загадка Советского Союза, и научная загадка падающей звезды, и эзотерическая загадка проклятия Солнечного Бога. Тинтин попадает в плен загадок и разгадывает их. Неудивительно, что зачастую его ошибочно называют «сыщиком». В «Приключениях Тинтина» мы имеем дело с «уже совершенными преступлениями»: размышляем над событиями, которые произошли либо совсем недавно (утонувший моряк и похищенный японец в «Крабе с золотыми клешнями»), либо в минувшие столетия (кораблекрушение в «Сокровище Красного Ракхама»). В «Отколотом ухе» мы наблюдаем и то и другое сразу: кража фетиша из Этнографического музея совершается в середине ХХ века, а кража алмаза у племени арумбайя – в конце XIX. То есть два рассказа развиваются параллельно. А точнее, это два слоя «осадочной породы» – одной и той же истории, – которые движутся вспять. По мере развития сюжета Тинтин погружается в прошлое, описывает круги, чтобы сначала осилить книгу антрополога Э. Дж. Уокера «Путешествия по обеим Америкам» (он читает ее в начале «Отколотого уха»), а затем достичь мест, которые вдохновили автора на написание книги. В «Сокровище Красного Ракхама» он добирается до первоисточника – дневников адмирала Франсуа д’Адока, жившего в XVII веке, которые капитан (потомок Франсуа) прочел и пересказал Тинтину в «Тайне “Единорога”». Тинтин словно бы подвержен сильнейшему ретроактивному расстройству, толкающему его в прошлое. В XIX веке Бодлер называл это «вечным поиском полудня в два часа пополудни».
Путь к разгадке никогда не бывает прямым. Герменевтические последовательности полны того, что Барт называет reticence[5]. Нарратив создает препятствия: заминки, ловушки, неполные или отсроченные ответы, откровенный саботаж. В «Приключениях Тинтина» это случается на каждом шагу. В «Тайне “Единорога”» человек, который приходит рассказать всю правду о происходящем с Тинтином и Хэддоком, падает, тяжелораненый; информация, которую он успевает сообщить, уже теряя сознание (он показывает на птиц, пытаясь разъяснить, что в него стреляли братья по фамилии Птах[6]), – достоверна, но совершенно непонятна. «Воробьи?» – спрашивает Тинтин. Бумажник, в котором лежит один из свитков с адресом клада, украден. Даже когда все три свитка собраны вместе, расшифровать их оказывается невозможно: на них написаны только какие-то числа, не связанные между собой. В «Голубом лотосе» двух вестников, которые приходят посвятить Тинтина в курс дела, травят ядом, лишая рассудка; злодей Мицухирато, притворяясь другом Тинтина, дезинформирует его; архизлодей Растапопулос, тоже притворяясь другом, дает верную информацию, которая, однако, уводит в сторону.
Злодеи и случайности сбивают с толку персонажей, а Эрже – читателя. В «Сигарах фараона» и «Голубом лотосе» он лукаво монтирует сцены, где злодеи пишут и читают депеши, и «кадры», где Дюпон и Дюпонн шлют рапорты и получают указания. Так Эрже создает впечатление, будто детективы – сообщники злодеев. Он также обожает прием, который мы назовем «раздвоением». В «Тайне “Единорога”» за кораблик соперничают трое – Тинтин и еще два персонажа, конкурирующие с ним и между собой; когда кораблик пропадает, мы вместе с Тинтином делаем ошибочный вывод, что похититель – более настойчивый из двоих претендентов. В «Деле Лакмуса» два агента иностранных держав-соперниц шпионят за обитателями Муленсара, фамильного поместья Хэддока; когда профессор приходит в шляпе, продырявленной пулей, мы заключаем, что в него стрелял кто-то из агентов, и лишь затем понимаем, что шляпу пробила шальная пуля, выпущенная одним агентом в другого.
Раздвоение наблюдается не только на уровне фабулы, но и в мелочах. Цикл изобилует, если можно так выразиться, случаями «двойного озвучания»: в «Деле Лакмуса» гремит гром и в следующем же кадре разбиваются – «ДЗЫНЬ» – оконные стекла (читатель поначалу домысливает связь между громом и разбитым окном); в «Семи хрустальных шарах» дважды раздается «Пиф-паф!», но первый звук на деле – звук лопнувших шин, второй – грохот захлопнутой ставни (кстати, затем гремит гром, а выстрел все-таки прозвучит, уже под утро). Двойное озвучание сбивает нас с толку, направляет по ложному пути, или убаюкивает, или заставляет насторожиться, или уводит в сторону, или заставляет вернуться вспять.
До разгадки тайны нужно еще додуматься. Очевидно, интерпретацию придется интерпретировать. Рассуждения Барта о «герменевтических» аспектах текста указывают не только на тот факт, что почти каждый нарратив содержит хотя бы некоторые элементы детектива, но и на то обстоятельство, что чтение начинается не только после того, когда акт письма уже завершился. Наоборот, самые интересные тексты уже содержат в себе моменты чтения, акты интерпретации. В «Приключениях Тинтина» предостаточно подобных моментов: Тинтин читает книги, рукописи на свитках, оборванные этикетки крабовых консервов, шифрованные головоломки. Да и сам пейзаж можно прочесть: на земле или снегу остались следы ног или шин, на скалах нацарапаны имена. Как отмечает в своем исследовании «Тинтин и семейные тайны» (Tintin et les Secrets de Famille [1990]) психоаналитик Серж Тиссерон, в комиксах предметы «явлены в своем наиболее активном образном качестве». Перемешивая визуальные образы и слова, комикс может превращать вещи в язык, а язык – в вещи; кстати, в незаконченном томе «Тинтин и Альфа-арт» этот процесс обыгрывается сознательно – изображаются огромные кубики с буквами алфавита. Кроме того, Тинтин правильно считывает смысл, а другие персонажи – неверно. В «Храме Солнца» Лакмус «считывает» ритуал инков как киносъемки, а Дюпон и Дюпонн, пытающиеся найти друзей с помощью маятника и «Самоучителя лозоходца», никак не могут управиться с «конвертацией» сигналов: когда маятник правдиво извещает, что Хэддок «пал духом», сыщики спускаются в шахту.
Интерпретации правильные и ложные: если взглянуть под этим углом, то Тинтин – главный герой цикла не потому, что он будто бы самый сильный, самый принципиальный или самый добрый, а потому, что он – самый проницательный читатель. В «Черном острове», отыскав куртки летчиков с неопознанного разбившегося самолета, Тинтин находит в карманах какие-то клочки бумаги… И умудряется разгадать шифровку. Он догадывается, что надпись «3 к. о.» и нарисованный треугольник означает «зажечь три красных сигнальных огня и выложить на земле треугольником». Так сообщники указывают пилотам, где надо сбросить мешки с фальшивыми деньгами. В «Тайне “Единорога”» Тинтин показывает себя настоящим гением пространственного мышления: он догадывается, что свитки выдадут свою тайну, только если наложить их друг на друга и поднести к источнику света; накладывая три текста один на другой, вчитываясь во все три одновременно, Тинтин докапывается до смысла, который ни один из трех текстов не способен выразить по отдельности. Тинтин читает не только «вглубь», но и «вбок» – перескакивает с предмета на его имя: например, в «Тайне “Единорога”» все-таки догадывается, что раненый показывал на птиц, подразумевая двоих мужчин по фамилии Птах; или с имени на событие – в «Изумруде Кастафиоре» выводит из названия оперы Пуччини («Сорока-воровка»), что истинный похититель драгоценности – не цыган, не обезьянка, не горничная, не дворецкий и не аккомпаниатор, но (вновь) птица. Короче говоря, Тинтин способен ориентироваться в мире знаков.
Конечно, путь к разгадке никогда не бывает прямым. На протяжении каждой книги Тинтин испытывает то, что Джеймс Джойс в «Поминках по Финнегану» называл «редакторским зудом» – то есть его снедает неутомимая потребность вносить исправления. В «Отколотом ухе», выяснив адрес злоумышленников по номеру их автомобиля, Тинтин обнаруживает там всего лишь двоих старичков, совершенно не похожих на коварных Алонсо и Рамона. Он строит гипотезы: наверно, свидетель неправильно записал номер или злодеи воспользовались поддельными номерами… И только уронив блокнот и увидев страницу вверх тормашками, Тинтин видит правильный номер: не 169MW, а MW691. В «Сокровище Красного Ракхама», тщетно прочесывая океан в поисках острова из дневников Франсуа д’Адока, Тинтин прозревает: они с Хэддоком отсчитывали долготу от Гринвичского меридиана, но Франсуа в XVII веке считал от другого – Парижского. Позднее, в миг вдохновения, достойный Хорхе Луиса Борхеса (который, кстати, тоже придумал пирата по фамилии Ракхам), Тинтин исправляет «планету» на «ее карту» и обнаруживает сокровище не в океане, но в глобусе в усадьбе Муленсар. Дюпон и Дюпонн тоже вносят исправления, но неверные. «В ваши вычисления вкралась маленькая ошибка. Смотрите, вот наше точное местоположение…» – говорят они капитану Хэддоку. Тот снимает фуражку и начинает молиться, опознав координаты собора Св. Петра в Риме (в английском переводе – Вестминстерского аббатства). Но сколько бы Хэддок ни подтрунивал над сыщиками, его собственные исправления не всегда удачны: в «Деле Лакмуса» капитан «исправляет» свою первоначальную догадку (что его стакан и вазы разбила молния), виня Снежка, но снова ошибается, поскольку виновато изобретение Лакмуса – ультразвуковое оружие.
Исправления вносятся не только персонажами, но и читателем. В «Семи хрустальных шарах» читатель мысленно исправляет предполагаемые «выстрелы» на звук лопнувших шин (но разве так остановишь череду частичных повторов?); в «Пункте назначения – Луна» парашютисты, схваченные в запретной зоне близ завода, «исправлены» на Дюпона и Дюпонна; в «Изумруде Кастафиоре» телефон «исправляется» на голос попугая, на учившегося имитировать звонок, но стоит нам увериться, что «звонит» попугай, как звук снова превращается в настоящий телефонный звонок. «Возьми чуть левее», «немножко правее», «подальше на запад», «Карамба! Опять промахнулся!». Как нам, читателям, определить, что мы наконец-то все поняли правильно и наши исправления верны? И какое «сокровище» нам тогда откроется? Сюжет станет связным, приобретет логичность? Или ощущение собственной правоты только убаюкивает нас, отвлекает внимание, пока автор контрабандой протаскивает тайные подтексты?
В «Краю черного золота» пустыня – простор для многочисленных ложных интерпретаций. Миражи – мнимые сигналы, порождаемые раскаленным воздухом, – кажутся людьми и вещами; людей и вещи принимают за миражи. Тинтин, которого благодаря подложным документам принимают за другого человека, наблюдает, как правительственная авиация сбрасывает на мятежников Баб-эль-Эра агитационные листовки. «Мои люди грамоте не обучены!» – издевательски хохочет шейх, пока тяжелая стопка листовок, перевязанная шпагатом, не сваливается ему прямо на голову. Вскоре Тинтина бросают в пустыне, не снабдив водой. Дюпон и Дюпонн едут на джипе его искать. Но, сами того не замечая, они описывают широкий круг и, наткнувшись на следы собственной машины, оставленные час назад, принимают их за следы чужого автомобиля и решают поехать по ним. Разумеется, через час они возвращаются по кругу на то же самое место и, обнаружив пересечение собственных следов, восклицают: «Другие следы!.. К первой машине присоединилась еще одна». Часы бегут, сыщики вновь и вновь возвращаются по собственным стопам и каждый раз заключают, что движение становится все более оживленным. Эта блестящая аллегорическая сцена – бесконечное движение вспять: Дюпон и Дюпонн даже не догадываются, что читают не только собственные следы, но и свое прочтение своих же следов, свою интерпретацию собственной интерпретации. Тинтин, наклонившись к следам колес, догадывается, в чем дело, но у него нет возможности связаться с сыщиками. Затем в события ввязывается хамсин – неистовая песчаная буря моментально стирает все следы. Настоящая оргия начертания знаков, чтения и ложной интерпретации, а затем – уничтожение знаков подчистую, сведение постижимости до нуля. Отчаявшийся Тинтин сворачивается калачиком, и бесчисленные песчинки лезут в его глаза и рот, выписывая своими траекториями неразборчивые трактаты.
iii
Во время хамсина зримое пространство пустыни распадается, остаются лишь осиротевшие звуки и бестелесные голоса: Тинтин слышит рокот мотора (это джип Дюпона и Дюпонна), окликает их, стреляет в воздух. Но сыщики заключают, что это «звуковой мираж». Естественно, они ошибаются, но в их ошибке есть зерно истины: «Приключения Тинтина» изобилуют актами проекции звуков, чревовещания.
В «Сигарах фараона» Дюпон и Дюпонн сами выступают в роли чревовещателей – спрятавшись за алтарем, говорят от лица бога Шивы и нагоняют страху на индусов, которые собрались было принести Снежка в жертву. В «Отколотом ухе» путешественник Риджуэлл «чревовещает» от имени духов племени румбабы – обманывает южноамериканских индейцев, чтобы те не принесли его самого и Тинтина в жертву. В разных томах функция чревовещания возложена на попугаев, граммофоны или кассетные магнитофоны. В «Изумруде Кастафиоре» поместье Муленсар полнится звуками, которые оторваны от их источника и воспроизводят сами себя, точно горное эхо: гаммы на рояле, звонок телефона, стук, крики: «Боже, боже, мои драгоценности!»
В книге «S/Z» Барт называет литературу «стереографическим пространством письма», где высказывания «лишены своего происхождения», где в «скоплении голосов» никогда не дается вразумительный ответ на вопрос «Кто говорит?». Барт пишет, что текст «выводит на сцену некий “шум”», и «множество слушателей [этого шума] (мы говорим здесь о слушателях в том же смысле, в каком принято говорить о соглядатаях) расположилось в разных точках этой системы, каждый стремится поймать доносящиеся до него голоса, чтобы тут же возвратить их в общий поток реки-чтения».
«Алло-о-о! Я вас слышу!» – кокетливо произносит попугай, вторя Кастафиоре, выдающей себя за капитана Хэддока.
Перечислим также сцены подслушивания в разных томах: в «Тинтине и пикаросах» Нестор подслушивает под дверью спор Тинтина с капитаном; в «Голубом лотосе» Тинтин, находящийся внутри вазы, подслушивает, как Мицухирато инструктирует своих громил; в «Акулах Красного моря» шпион Баб-эль-Эра подслушивает, как Тинтин и эмир разрабатывают план. И это еще не все. В «Скипетре короля Оттокара» есть даже сцена двойного подслушивания: Тинтин из коридора подслушивает, как заговорщики подслушивают профессора Алембика.
Иногда звуки произносятся и воспринимаются человеческими устами и ушами напрямую, но в большинстве случаев Эрже прибегает к помощи техники. «Приключения Тинтина» писались в эпоху, когда технологии связи, стремительно прогрессируя, необратимо изменили мир. Потому-то Эрже вновь и вновь вводит сцены радиосвязи. Журналистика забыта: основное занятие Тинтина – прием и передача радиограмм. Обязанности радиста он выполняет на судне в «Краю черного золота» и в ракете в «Мы ступили на Луну». Среди самых ярких образов Эрже – не персонажи, не бурные события, а радиомачты: проволока транслирует сигналы, антенны их улавливают. В «Сигарах фараона» и «Акулах Красного моря» Тинтин плывет по океану, а вокруг него вздымаются волнами и закручиваются в спираль радиосигналы. В «Голубом лотосе» он идет по следу радиограмм и находит их источник: таков сюжет книги в двух словах. Это сближает Тинтина с Калибаном из шекспировской «Бури». Калибан говорил, что воздух «полон звуков / и шелеста, и шепота, и пенья»[7]. В той же пьесе Фердинанд, уловив «радиопередачи» Ариэля, недоумевает: «Откуда эта музыка? С небес / Или с земли? <…> Я следую за музыкой; вернее, / Она меня влечет…» Но больше всего Тинтин похож на героя «Орфея» Жана Кокто (фильм был снят в 1950 г.) – поэта, который маниакально крутит ручку приемника, прочесывая радиодиапазон. «ФЬЮТ… ТР-Р-Ш… ТР-РР… последние известия из Европы… ФЬЮТ… ХНЕТ… ТР-РР… Европейская служба новостей» – это Тинтин в «Краю черного золота» настраивает трескучий приемник Оливейры да Фигейры. «БИП-БИП-БИП… Семьсот двадцать четыре… Триста двадцать шесть… Слушайте: птица поет с помощью когтей… Два раза… БИП-БИП…» – трещит приемник в «Орфее». Когда Орфея спрашивают, зачем он слушает радио, он отвечает: «Это окно в неведомое».[8]
Пространства радиовещания у Эрже – одновременно пространства герменевтики, изобилующие загадками, которые нужно разгадать. «Что бы это значило?» – вопрошает Тинтин, вчитываясь в таинственные радиограммы Мицухирато в «Голубом лотосе». Радиограмма – те же недомолвки, те же ловушки и сигналы, вводящие в заблуждение. И «редакторский зуд» тоже налицо. «Нет, мадам, это не Муленсар 431. Это 421, мадам». «Даю поправку: три, два, семь, шесть… Повторите». «Три, два, семь, шесть… Поправка внесена». «Даю поправку: семь, восемь, пять, два. Внесите поправку, наконец!» Таков еще один аллегорический эпизод: эти частичные поправки, вносимые в систему радионаводки экспериментальной ракеты Лакмуса в «Пункте назначения – Луна», обречены на провал. Они напрасны, так как сигнал перехвачен, радиочастота присвоена злоумышленниками.
Философ (кстати, друг Эрже) Мишель Серр, назвал второй том «Гермеса» (своего масштабного исследования коммуникаций, созданного в 1970—1980-х годах) словом «интерференция». Целая глава в исследовании посвящена «Изумруду Кастафиоре». Подлинная тема «Изумруда», разъясняет нам Серр, – это коммуникационная сеть как таковая, сеть, «переполненная враньем, дезинформацией, глупостями, бессмысленными шумами». Видя на мониторе кадры интервью с Бьянкой Кастафиоре, которое прямо в этот момент записывают в соседней комнате, профессор Лакмус принимает трансляцию за прием сигнала и бежит известить певицу, что ее показывают по телевизору. «Прием сигналов, незаконное прослушивание», – пишет Серр: одни методы прослушки разрушают сообщение, другие перехватывают его целиком, так папарацци из журнала Tempo di Roma врывается и без спросу делает снимки. Вероятно, этот фотограф и есть настоящий вор, между тем как истинный передатчик сообщения, возможно, прячется в одном из отдаленных звеньев цепочки. Если взглянуть под другим углом, окажется, что коммуникационная сеть сама себя обкрадывает. «Умножь отклонения от маршрута, посредников и коды, – предостерегает Серр, – и где-то по дороге потеряешь сокровище. Кто его крадет? Конечно, сорока, болтунья – то есть переизбыток языка». В «Приключениях Тинтина» подобный переизбыток, дезинформация и порча сигнала – бич самых разных сообщений. Иногда причина – чей-то сознательный умысел, иногда – случайность: технический сбой, капризы стихии, особенности ландшафта. «… Ись… хва… дут… не… жу… та…» «Что?.. Что?.. Кричи громче!.. Ветер слишком сильный!.. Я тебя не слышу-у-у!» «Алло!.. ФРР-ВИТ… Алло, я вас не слышу… БРЯМ… Что?.. ФРР-Т… ХРЯМ… Нельзя ли погромче!» «Ну и связь!» Не случайно, что великий ученый Лакмус туговат на ухо.
Среди всей этой какофонии, этих сигналов, рассылаемых на все четыре стороны, произведения Эрже неуклонно указывают на звуковое пространство особого рода – на мертвую зону, недоступную для гидролокаторов, зону, где сигналы ускользают от обнаружения. Именно в этой зоне и разворачивается подлинное действие «Приключений Тинтина». В «Рейсе 714» Растапопулос обделывает свои темные делишки на малых высотах, не обозреваемых радарами, в «Черном острове» фальшивомонетчики передают радиограммы на частоте, которую полиция вычислить не в состоянии. Берегись неслышных радиограмм: они самые коварные, обнаруживает Тинтин в «Деле Лакмуса». В «Пункте назначения – Луна» самая желанная информация, ради которой Лакмус запускает экспериментальную ракету, может быть обретена только в зоне радиомолчания на обратной стороне Луны. Линия горизонта, зона, где сигналы исчезают, изглаживаются: вот на что, пожалуй, указывают «Приключения Тинтина», таков их магнитный Северный полюс. Как мы увидим ниже, в цикле всячески обыгрывается склонность обращаться к всевозможным «зонам молчания», забираться в «мертвые зоны» во всех смыслах этого выражения, опускать трал за линию горизонта – пространственного или символического. Мы также обнаружим, что произведения Эрже, взятые в их совокупности, имеют, как и произведения Бальзака, некую точку, «убегающую в перспективу» (термин Барта), точку, где эти тексты, «похоже, хранят про запас некий последний смысл, который не облекают в слово». Возможно, в этой точке таится высшая истина «Приключений Тинтина», тайна всего цикла. Но столь же вероятно, что эта точка отличается «нулевой степенью смысла» (термин того же Барта) и таит в себе не сокровище, которое пока не выражено, но (вновь позаимствуем слова Барта) «означающее то, что не может быть выражено».
В «Сигарах фараона» Дюпон и Дюпонн сами выступают в роли чревовещателей – спрятавшись за алтарем, говорят от лица бога Шивы и нагоняют страху на индусов, которые собрались было принести Снежка в жертву. В «Отколотом ухе» путешественник Риджуэлл «чревовещает» от имени духов племени румбабы – обманывает южноамериканских индейцев, чтобы те не принесли его самого и Тинтина в жертву. В разных томах функция чревовещания возложена на попугаев, граммофоны или кассетные магнитофоны. В «Изумруде Кастафиоре» поместье Муленсар полнится звуками, которые оторваны от их источника и воспроизводят сами себя, точно горное эхо: гаммы на рояле, звонок телефона, стук, крики: «Боже, боже, мои драгоценности!»
В книге «S/Z» Барт называет литературу «стереографическим пространством письма», где высказывания «лишены своего происхождения», где в «скоплении голосов» никогда не дается вразумительный ответ на вопрос «Кто говорит?». Барт пишет, что текст «выводит на сцену некий “шум”», и «множество слушателей [этого шума] (мы говорим здесь о слушателях в том же смысле, в каком принято говорить о соглядатаях) расположилось в разных точках этой системы, каждый стремится поймать доносящиеся до него голоса, чтобы тут же возвратить их в общий поток реки-чтения».
«Алло-о-о! Я вас слышу!» – кокетливо произносит попугай, вторя Кастафиоре, выдающей себя за капитана Хэддока.
Перечислим также сцены подслушивания в разных томах: в «Тинтине и пикаросах» Нестор подслушивает под дверью спор Тинтина с капитаном; в «Голубом лотосе» Тинтин, находящийся внутри вазы, подслушивает, как Мицухирато инструктирует своих громил; в «Акулах Красного моря» шпион Баб-эль-Эра подслушивает, как Тинтин и эмир разрабатывают план. И это еще не все. В «Скипетре короля Оттокара» есть даже сцена двойного подслушивания: Тинтин из коридора подслушивает, как заговорщики подслушивают профессора Алембика.
Иногда звуки произносятся и воспринимаются человеческими устами и ушами напрямую, но в большинстве случаев Эрже прибегает к помощи техники. «Приключения Тинтина» писались в эпоху, когда технологии связи, стремительно прогрессируя, необратимо изменили мир. Потому-то Эрже вновь и вновь вводит сцены радиосвязи. Журналистика забыта: основное занятие Тинтина – прием и передача радиограмм. Обязанности радиста он выполняет на судне в «Краю черного золота» и в ракете в «Мы ступили на Луну». Среди самых ярких образов Эрже – не персонажи, не бурные события, а радиомачты: проволока транслирует сигналы, антенны их улавливают. В «Сигарах фараона» и «Акулах Красного моря» Тинтин плывет по океану, а вокруг него вздымаются волнами и закручиваются в спираль радиосигналы. В «Голубом лотосе» он идет по следу радиограмм и находит их источник: таков сюжет книги в двух словах. Это сближает Тинтина с Калибаном из шекспировской «Бури». Калибан говорил, что воздух «полон звуков / и шелеста, и шепота, и пенья»[7]. В той же пьесе Фердинанд, уловив «радиопередачи» Ариэля, недоумевает: «Откуда эта музыка? С небес / Или с земли? <…> Я следую за музыкой; вернее, / Она меня влечет…» Но больше всего Тинтин похож на героя «Орфея» Жана Кокто (фильм был снят в 1950 г.) – поэта, который маниакально крутит ручку приемника, прочесывая радиодиапазон. «ФЬЮТ… ТР-Р-Ш… ТР-РР… последние известия из Европы… ФЬЮТ… ХНЕТ… ТР-РР… Европейская служба новостей» – это Тинтин в «Краю черного золота» настраивает трескучий приемник Оливейры да Фигейры. «БИП-БИП-БИП… Семьсот двадцать четыре… Триста двадцать шесть… Слушайте: птица поет с помощью когтей… Два раза… БИП-БИП…» – трещит приемник в «Орфее». Когда Орфея спрашивают, зачем он слушает радио, он отвечает: «Это окно в неведомое».[8]
Пространства радиовещания у Эрже – одновременно пространства герменевтики, изобилующие загадками, которые нужно разгадать. «Что бы это значило?» – вопрошает Тинтин, вчитываясь в таинственные радиограммы Мицухирато в «Голубом лотосе». Радиограмма – те же недомолвки, те же ловушки и сигналы, вводящие в заблуждение. И «редакторский зуд» тоже налицо. «Нет, мадам, это не Муленсар 431. Это 421, мадам». «Даю поправку: три, два, семь, шесть… Повторите». «Три, два, семь, шесть… Поправка внесена». «Даю поправку: семь, восемь, пять, два. Внесите поправку, наконец!» Таков еще один аллегорический эпизод: эти частичные поправки, вносимые в систему радионаводки экспериментальной ракеты Лакмуса в «Пункте назначения – Луна», обречены на провал. Они напрасны, так как сигнал перехвачен, радиочастота присвоена злоумышленниками.
Философ (кстати, друг Эрже) Мишель Серр, назвал второй том «Гермеса» (своего масштабного исследования коммуникаций, созданного в 1970—1980-х годах) словом «интерференция». Целая глава в исследовании посвящена «Изумруду Кастафиоре». Подлинная тема «Изумруда», разъясняет нам Серр, – это коммуникационная сеть как таковая, сеть, «переполненная враньем, дезинформацией, глупостями, бессмысленными шумами». Видя на мониторе кадры интервью с Бьянкой Кастафиоре, которое прямо в этот момент записывают в соседней комнате, профессор Лакмус принимает трансляцию за прием сигнала и бежит известить певицу, что ее показывают по телевизору. «Прием сигналов, незаконное прослушивание», – пишет Серр: одни методы прослушки разрушают сообщение, другие перехватывают его целиком, так папарацци из журнала Tempo di Roma врывается и без спросу делает снимки. Вероятно, этот фотограф и есть настоящий вор, между тем как истинный передатчик сообщения, возможно, прячется в одном из отдаленных звеньев цепочки. Если взглянуть под другим углом, окажется, что коммуникационная сеть сама себя обкрадывает. «Умножь отклонения от маршрута, посредников и коды, – предостерегает Серр, – и где-то по дороге потеряешь сокровище. Кто его крадет? Конечно, сорока, болтунья – то есть переизбыток языка». В «Приключениях Тинтина» подобный переизбыток, дезинформация и порча сигнала – бич самых разных сообщений. Иногда причина – чей-то сознательный умысел, иногда – случайность: технический сбой, капризы стихии, особенности ландшафта. «… Ись… хва… дут… не… жу… та…» «Что?.. Что?.. Кричи громче!.. Ветер слишком сильный!.. Я тебя не слышу-у-у!» «Алло!.. ФРР-ВИТ… Алло, я вас не слышу… БРЯМ… Что?.. ФРР-Т… ХРЯМ… Нельзя ли погромче!» «Ну и связь!» Не случайно, что великий ученый Лакмус туговат на ухо.
Среди всей этой какофонии, этих сигналов, рассылаемых на все четыре стороны, произведения Эрже неуклонно указывают на звуковое пространство особого рода – на мертвую зону, недоступную для гидролокаторов, зону, где сигналы ускользают от обнаружения. Именно в этой зоне и разворачивается подлинное действие «Приключений Тинтина». В «Рейсе 714» Растапопулос обделывает свои темные делишки на малых высотах, не обозреваемых радарами, в «Черном острове» фальшивомонетчики передают радиограммы на частоте, которую полиция вычислить не в состоянии. Берегись неслышных радиограмм: они самые коварные, обнаруживает Тинтин в «Деле Лакмуса». В «Пункте назначения – Луна» самая желанная информация, ради которой Лакмус запускает экспериментальную ракету, может быть обретена только в зоне радиомолчания на обратной стороне Луны. Линия горизонта, зона, где сигналы исчезают, изглаживаются: вот на что, пожалуй, указывают «Приключения Тинтина», таков их магнитный Северный полюс. Как мы увидим ниже, в цикле всячески обыгрывается склонность обращаться к всевозможным «зонам молчания», забираться в «мертвые зоны» во всех смыслах этого выражения, опускать трал за линию горизонта – пространственного или символического. Мы также обнаружим, что произведения Эрже, взятые в их совокупности, имеют, как и произведения Бальзака, некую точку, «убегающую в перспективу» (термин Барта), точку, где эти тексты, «похоже, хранят про запас некий последний смысл, который не облекают в слово». Возможно, в этой точке таится высшая истина «Приключений Тинтина», тайна всего цикла. Но столь же вероятно, что эта точка отличается «нулевой степенью смысла» (термин того же Барта) и таит в себе не сокровище, которое пока не выражено, но (вновь позаимствуем слова Барта) «означающее то, что не может быть выражено».
iv
Эрже не препятствовал вторжению авангардистского искусства в свой визуальный ряд. В первой же книге о Тинтине Эрже сознательно отсылает к художнику-иконоборцу Малевичу: после того как Тинтин, спасаясь от убийц, выключает рубильник, идет кадр «черное на черном»: специфический след, практически вымарывание всех следов. «Приключения Тинтина» изобилуют актами стирания знаков: самолеты без опознавательных символов, чисто подметенные взлетные полосы, стертые воспоминания; корабль, имя которого («Карабуджан») закрашено и заменено другим; город, название которого (Лос-Допикос) замазывают на табличках, пишут поверх другое, которое позднее снова замазывают и снова заменяют. Стирание знаков – операция, которой подверглись и сами произведения Эрже: переводя комиксы из первоначального формата (газетных или журнальных публикаций) в формат книг-альбомов, в котором мы теперь их читаем, Эрже заодно их перерабатывал, «замазывал» моменты, которые считал устаревшими или не очень удачными. Подобно хамсину, он стирал прежние следы, но, подобно Дюпону с Дюпонном, вновь на них возвращался, повторяя старые сцены и сюжетные ходы (на Луне сыщики снова кружат по собственным следам), вставляя в текст более ранние сюжеты (в «Изумруде Кастафиоре» истории из двух предыдущих томов упомянуты как «последние известия» в телепередаче «Сканорама»), снова и снова повторяя и развивая все те же мотивы (назовем лишь несколько: спрятанные сокровища, преемственность и узурпация, копирование или дублирование, ритуалы гостеприимства).
Но это еще не все. Эрже и сам подвергался операции по «стиранию знаков». Что далеко ходить: само его имя (точнее, псевдоним) – плод двойной уловки, старое имя он «замазал», новое переиначил. Он взял свои подлинные инициалы (G. R. – от его настоящего имени George Remi – Жорж Реми) и переставил местами: R. G. или, если записать как читаются эти буквы во французском, «Эрже». Итак, он подписывался Hergé[9]. То есть скрывался у всех на виду. Иногда Эрже «входил в кадр» в своих комиксах (так Хичкок снимался в эпизодических ролях в своих фильмах), но держался тише воды ниже травы, растворялся в толпе. Поначалу Эрже был невысокого мнения о своих работах, не считал их за настоящее искусство (кстати, в художественном училище он проучился всего один день). Позднее, когда некий критик назвал его «Король-Солнце комиксов», воодушевленный Эрже попробовал себя в «настоящей» живописи. Плоды творчества он показал куратору Брюссельского Королевского музея изящных искусств. Куратор, пламенный поклонник Тинтина, сказал Эрже, что эти работы никуда не годятся. Впоследствии, окрыленный тем, что современные художники типа Раушенберга и Лихтенштейна используют элементы комиксов в своем творчестве (кстати, Лихтенштейна Эрже коллекционировал), наш герой навестил Энди Уорхола и спросил: «Как, по-вашему, Тинтин – тоже поп-арт?» Вместо ответа Уорхол просто вперил в него глаза, бессмысленно улыбаясь. Последняя, незавершенная книга Эрже «Тинтин и Альфа-арт» (ниже мы рассмотрим ее более детально), полная сильнейшей саморефлексии, изобличает: автор жаждет, чтобы его восприняли серьезно, увидели в нем человека, который определенно разбирается в современном искусстве и рассматривает его концептуальные проблемы. Но также в «Тинтине и Альфа-арте» ощущается стремление разоблачить претенциозность и притворство, высмеять напыщенный истеблишмент, который никогда не причислял Эрже к «высоколобым».
Но это еще не все. Эрже и сам подвергался операции по «стиранию знаков». Что далеко ходить: само его имя (точнее, псевдоним) – плод двойной уловки, старое имя он «замазал», новое переиначил. Он взял свои подлинные инициалы (G. R. – от его настоящего имени George Remi – Жорж Реми) и переставил местами: R. G. или, если записать как читаются эти буквы во французском, «Эрже». Итак, он подписывался Hergé[9]. То есть скрывался у всех на виду. Иногда Эрже «входил в кадр» в своих комиксах (так Хичкок снимался в эпизодических ролях в своих фильмах), но держался тише воды ниже травы, растворялся в толпе. Поначалу Эрже был невысокого мнения о своих работах, не считал их за настоящее искусство (кстати, в художественном училище он проучился всего один день). Позднее, когда некий критик назвал его «Король-Солнце комиксов», воодушевленный Эрже попробовал себя в «настоящей» живописи. Плоды творчества он показал куратору Брюссельского Королевского музея изящных искусств. Куратор, пламенный поклонник Тинтина, сказал Эрже, что эти работы никуда не годятся. Впоследствии, окрыленный тем, что современные художники типа Раушенберга и Лихтенштейна используют элементы комиксов в своем творчестве (кстати, Лихтенштейна Эрже коллекционировал), наш герой навестил Энди Уорхола и спросил: «Как, по-вашему, Тинтин – тоже поп-арт?» Вместо ответа Уорхол просто вперил в него глаза, бессмысленно улыбаясь. Последняя, незавершенная книга Эрже «Тинтин и Альфа-арт» (ниже мы рассмотрим ее более детально), полная сильнейшей саморефлексии, изобличает: автор жаждет, чтобы его восприняли серьезно, увидели в нем человека, который определенно разбирается в современном искусстве и рассматривает его концептуальные проблемы. Но также в «Тинтине и Альфа-арте» ощущается стремление разоблачить претенциозность и притворство, высмеять напыщенный истеблишмент, который никогда не причислял Эрже к «высоколобым».