Страница:
Я остановился и отступил на шаг или два.
– А, Пит, – сказал я. – Как дела, парень?
– Сукин ты сын, Тиллон, – ответил он. – Ты взял мои теньги, та? Ты взял мои теньги, а я теперь возьмусь за тепя!
– Ну-ну, Пит, ты сам виноват, приятель. Мы верим тебе, стараемся обращаться с тобой хорошо, а ты…
– Ты врешь! Парахло мне продал. Костюм ушасный – рвется как пумага! Сидеть тепе в тюрьме, торговец парахлом, фор, распойник! Я получил карошую рапоту, и потому што я не платил за парахло, ты… ты… Я тепе покашу, Тиллон!
Хендриксон опустил голову и сжал кулачищи. Я отступил еще на шаг и крепче ухватился за бутылку. Я держал ее за спиной на уровне бедра. Он этого еще не видел.
– В тюрьме, да? – переспросил я. – Да у тебя самого было несколько ходок, верно, Пит? Будешь меня доставать – опять туда отправишься.
Это было всего лишь предположение, но оно его на секунду остановило. Трудно ошибиться, предположив, что клиент магазина «Рай низких цен» побывал за решеткой.
– Ну и што? – фыркнул он. – Я пыл в тюрьме и свое отсидел. Это сюда совсем ни при шем. Ты…
– А как насчет срока за изнасилование? – спросил я. – А ну, признавайся, черт тебя дери! Скажи только, что ты этого не делал! Скажи, что не трогал эту бедную больную замухрышку!
Я попер как танк, не давая ему и слова вставить. Я чертовски хорошо знал, что он ее трогал, и мысль об этом сводила меня с ума.
– Ну, давай же, здоровенный ты урод, – подначивал я его. – Иди сюда – ты у меня получишь!
И он ринулся на меня.
Я отшагнул в сторону, размахнувшись бутылкой, словно битой, и едва не поскользнулся в грязи. Я вмазал Хендриксону поперек переносицы, его ноги разъехались, он повалился на землю, но успел зацепить меня правой рукой. Его кулак врезался мне в грудь под самым сердцем. И если бы я не уперся спиной в стену, то рухнул бы тоже.
На секунду я скрючился, хватая ртом воздух. Потом собрался с силами и поковылял туда, где лежал Хендриксон.
Он был в сознании, но бороться уже не мог. Незачем было пинать его в голову или снова колотить бутылкой. Я сгреб его за шиворот, подтащил к стене здания и усадил так, чтобы он был укрыт от дождя и чтобы на него случайно не наехала машина. Потом откупорил на ближайшем камне бутылку пива и сунул ему в руку.
Похоже, такого обращения он не ожидал. Или не привык к такому. Он поднял на меня взгляд побитой собаки. Охваченный внезапным порывом – а может, это было предчувствие, – я достал из кармана пять долларовых банкнот и бросил их ему на колени.
– Извини, что так вышло с работой, – сказал я. – Может, я помогу тебе найти другую… Хочешь? Сказать тебе, если узнаю о чем-то стоящем?
Хендриксон медленно кивнул, вытирая кровь под носом:
– Я хошу, та. Н-но… но пошему, Тиллон? Мисстер Тиллон. Пошему ты сначала сделал так, а потом ты…
– Не было выбора, – ответил я, пожав плечами. – Если фирма говорит, чтобы я вернул деньги, я должен вернуть. Ты сказал, что хочешь драться, и я стал драться. А когда я сам решаю… ну, ты же сам видишь – я с тобой как с братом, которого потерял и вновь обрел. Даю тебе наличные из собственного кармана, пытаюсь найти для тебя новую работу.
Пит сделал глоток, потом другой. Затем рыгнул и покачал головой.
– Эт-то плохо, – пробормотал он. – Пошему ты это сделал… мис-стер Тиллон? Такой кароший шеловек, зашем рапотал на плохих шеловек?
Я сказал ему, что он затронул важную тему: похоже, я такой хороший парень, что другие этим злоупотребляют. Посоветовал ему не принимать все это близко к сердцу и поспешил домой.
Ребра мои чертовски болели, к тому же Стейплз никак не шел у меня из головы. Но, несмотря на боль и беспокойство, я прямо-таки помирал со смеху… Ну и тип! Если люди будут и дальше говорить мне, что я хороший парень, я, того и гляди, начну им верить. И все-таки… да что же такого чертовски смешного? Над чем, черт подери, я смеялся?
Я никому не делал зла, если этого можно было избежать. Я давал многим людям поблажку, даже если в этом не было необходимости. Как сегодня, например; да, возьмем хоть сегодняшний день. Неплохо, а? Да, черт подери, лучше некуда! Сколько еще парней пожалели бы Мону и протянули бы руку парню, который пытался их убить?
Пит попал в самую точку. Дело было не во мне, а в работе. Если бы я знал, как от нее избавиться… Какое там – я даже не знал, как меня угораздило в нее ввязаться… Я…
Вот вы когда-нибудь думали о работе? То есть о том, как люди впрягаются в ту или иную лямку? Бывает, видишь, как кто-то стрижет собак, а кто-то ходит вдоль обочины с лопатой, сгребая лошадиный навоз. Тут хочешь не хочешь, а задумаешься: почему бедолага этим занимается? С виду он вроде бы расторопный парень – не тупее прочих. Какого же черта он зарабатывает на жизнь таким образом?
Ты усмехаешься и смотришь на него свысока. Думаешь, что он псих, – ну, вы понимаете, о чем я, – или же напрочь лишен честолюбия. Но если хорошенько посмотришь на себя, то уже не будешь дивиться на этого парня… Руки и ноги у тебя на месте. Здоровье тоже в порядке, внешность что надо и честолюбие, – в общем, брат, все при тебе. Ты молод (думаю, тридцать лет – это еще молодость) и силен. Пусть ты не слишком образован, но знаешь множество людей, которые попадают наверх, проучившись и меньше твоего. И при всем, что имеется у тебя в наличии, ты немногого добился в жизни. И что-то тебе подсказывает, что уже вряд ли добьешься большего.
И хотя сейчас, конечно, ничего не изменить, ты не перестаешь надеяться.
Не перестаешь задавать себе вопросы…
…Может, ты был слишком честолюбив. Может, в этом вся штука. Делать карьеру сорок лет – от мальчика на побегушках до президента компании – это не для тебя. Тогда ты записался в бригаду, распространявшую журналы по обоим побережьям. Потом подвернулась хорошая возможность торговать щетками, – по крайней мере, она казалась хорошей. И ты занимался этим, пока не подворачивалось дельце, более выгодное с виду. А потом переключался на что-нибудь еще. Элитный кофе и чай, столовые приборы, грошовая страховка, купоны на печать фотографий, кладбищенские участки, чулки, травяные настойки и бог знает что еще. Ты клянчил деньги в пользу благотворительных организаций. Скупал старое золото. Потом опять возвращался к журналам, и щеткам, и кофе, и чаю. Ты неплохо зарабатывал – иногда по паре сотен в неделю. Но когда прикидывал, сколько заработано в среднем (бывали ведь и неудачные недели), выручка оказывалась не так уж велика. Пятьдесят или шестьдесят долларов в неделю… ну, может, семьдесят. Наверное, больше, чем можно было заработать на заправке или торгуя газировкой. Но за эти деньги приходилось из сил выбиваться, а в то же время ты как будто топтался на месте. Ты все еще был там, откуда начал. А ведь ты уже давно не мальчишка.
Тут ты приехал в какой-то городок, и на глаза тебе попалось объявление. Нужен человек для торговли на выезде и сбора долгов. Стоящее дело для трудолюбивого парня. И ты подумал: может, это как раз то, что нужно? Похоже, нормальная работа, да и городок вроде неплохой. И вот ты согласился на эту работу и бросил якорь в этом городе. Конечно же, и с работой, и с городом вышла промашка: они оказались ничем не лучше того, что ты знал прежде. Работа мерзкая. Город мерзкий. Ты себе мерзок. И с этим, черт возьми, ничего не поделаешь.
Все, что тебе остается, – делать свое дело, как остальные. Как тот парень, который стрижет собак, и тот парень, который убирает лошадиный навоз. И ненавидеть это. Ненавидеть себя.
И надеяться.
4
5
6
– А, Пит, – сказал я. – Как дела, парень?
– Сукин ты сын, Тиллон, – ответил он. – Ты взял мои теньги, та? Ты взял мои теньги, а я теперь возьмусь за тепя!
– Ну-ну, Пит, ты сам виноват, приятель. Мы верим тебе, стараемся обращаться с тобой хорошо, а ты…
– Ты врешь! Парахло мне продал. Костюм ушасный – рвется как пумага! Сидеть тепе в тюрьме, торговец парахлом, фор, распойник! Я получил карошую рапоту, и потому што я не платил за парахло, ты… ты… Я тепе покашу, Тиллон!
Хендриксон опустил голову и сжал кулачищи. Я отступил еще на шаг и крепче ухватился за бутылку. Я держал ее за спиной на уровне бедра. Он этого еще не видел.
– В тюрьме, да? – переспросил я. – Да у тебя самого было несколько ходок, верно, Пит? Будешь меня доставать – опять туда отправишься.
Это было всего лишь предположение, но оно его на секунду остановило. Трудно ошибиться, предположив, что клиент магазина «Рай низких цен» побывал за решеткой.
– Ну и што? – фыркнул он. – Я пыл в тюрьме и свое отсидел. Это сюда совсем ни при шем. Ты…
– А как насчет срока за изнасилование? – спросил я. – А ну, признавайся, черт тебя дери! Скажи только, что ты этого не делал! Скажи, что не трогал эту бедную больную замухрышку!
Я попер как танк, не давая ему и слова вставить. Я чертовски хорошо знал, что он ее трогал, и мысль об этом сводила меня с ума.
– Ну, давай же, здоровенный ты урод, – подначивал я его. – Иди сюда – ты у меня получишь!
И он ринулся на меня.
Я отшагнул в сторону, размахнувшись бутылкой, словно битой, и едва не поскользнулся в грязи. Я вмазал Хендриксону поперек переносицы, его ноги разъехались, он повалился на землю, но успел зацепить меня правой рукой. Его кулак врезался мне в грудь под самым сердцем. И если бы я не уперся спиной в стену, то рухнул бы тоже.
На секунду я скрючился, хватая ртом воздух. Потом собрался с силами и поковылял туда, где лежал Хендриксон.
Он был в сознании, но бороться уже не мог. Незачем было пинать его в голову или снова колотить бутылкой. Я сгреб его за шиворот, подтащил к стене здания и усадил так, чтобы он был укрыт от дождя и чтобы на него случайно не наехала машина. Потом откупорил на ближайшем камне бутылку пива и сунул ему в руку.
Похоже, такого обращения он не ожидал. Или не привык к такому. Он поднял на меня взгляд побитой собаки. Охваченный внезапным порывом – а может, это было предчувствие, – я достал из кармана пять долларовых банкнот и бросил их ему на колени.
– Извини, что так вышло с работой, – сказал я. – Может, я помогу тебе найти другую… Хочешь? Сказать тебе, если узнаю о чем-то стоящем?
Хендриксон медленно кивнул, вытирая кровь под носом:
– Я хошу, та. Н-но… но пошему, Тиллон? Мисстер Тиллон. Пошему ты сначала сделал так, а потом ты…
– Не было выбора, – ответил я, пожав плечами. – Если фирма говорит, чтобы я вернул деньги, я должен вернуть. Ты сказал, что хочешь драться, и я стал драться. А когда я сам решаю… ну, ты же сам видишь – я с тобой как с братом, которого потерял и вновь обрел. Даю тебе наличные из собственного кармана, пытаюсь найти для тебя новую работу.
Пит сделал глоток, потом другой. Затем рыгнул и покачал головой.
– Эт-то плохо, – пробормотал он. – Пошему ты это сделал… мис-стер Тиллон? Такой кароший шеловек, зашем рапотал на плохих шеловек?
Я сказал ему, что он затронул важную тему: похоже, я такой хороший парень, что другие этим злоупотребляют. Посоветовал ему не принимать все это близко к сердцу и поспешил домой.
Ребра мои чертовски болели, к тому же Стейплз никак не шел у меня из головы. Но, несмотря на боль и беспокойство, я прямо-таки помирал со смеху… Ну и тип! Если люди будут и дальше говорить мне, что я хороший парень, я, того и гляди, начну им верить. И все-таки… да что же такого чертовски смешного? Над чем, черт подери, я смеялся?
Я никому не делал зла, если этого можно было избежать. Я давал многим людям поблажку, даже если в этом не было необходимости. Как сегодня, например; да, возьмем хоть сегодняшний день. Неплохо, а? Да, черт подери, лучше некуда! Сколько еще парней пожалели бы Мону и протянули бы руку парню, который пытался их убить?
Пит попал в самую точку. Дело было не во мне, а в работе. Если бы я знал, как от нее избавиться… Какое там – я даже не знал, как меня угораздило в нее ввязаться… Я…
Вот вы когда-нибудь думали о работе? То есть о том, как люди впрягаются в ту или иную лямку? Бывает, видишь, как кто-то стрижет собак, а кто-то ходит вдоль обочины с лопатой, сгребая лошадиный навоз. Тут хочешь не хочешь, а задумаешься: почему бедолага этим занимается? С виду он вроде бы расторопный парень – не тупее прочих. Какого же черта он зарабатывает на жизнь таким образом?
Ты усмехаешься и смотришь на него свысока. Думаешь, что он псих, – ну, вы понимаете, о чем я, – или же напрочь лишен честолюбия. Но если хорошенько посмотришь на себя, то уже не будешь дивиться на этого парня… Руки и ноги у тебя на месте. Здоровье тоже в порядке, внешность что надо и честолюбие, – в общем, брат, все при тебе. Ты молод (думаю, тридцать лет – это еще молодость) и силен. Пусть ты не слишком образован, но знаешь множество людей, которые попадают наверх, проучившись и меньше твоего. И при всем, что имеется у тебя в наличии, ты немногого добился в жизни. И что-то тебе подсказывает, что уже вряд ли добьешься большего.
И хотя сейчас, конечно, ничего не изменить, ты не перестаешь надеяться.
Не перестаешь задавать себе вопросы…
…Может, ты был слишком честолюбив. Может, в этом вся штука. Делать карьеру сорок лет – от мальчика на побегушках до президента компании – это не для тебя. Тогда ты записался в бригаду, распространявшую журналы по обоим побережьям. Потом подвернулась хорошая возможность торговать щетками, – по крайней мере, она казалась хорошей. И ты занимался этим, пока не подворачивалось дельце, более выгодное с виду. А потом переключался на что-нибудь еще. Элитный кофе и чай, столовые приборы, грошовая страховка, купоны на печать фотографий, кладбищенские участки, чулки, травяные настойки и бог знает что еще. Ты клянчил деньги в пользу благотворительных организаций. Скупал старое золото. Потом опять возвращался к журналам, и щеткам, и кофе, и чаю. Ты неплохо зарабатывал – иногда по паре сотен в неделю. Но когда прикидывал, сколько заработано в среднем (бывали ведь и неудачные недели), выручка оказывалась не так уж велика. Пятьдесят или шестьдесят долларов в неделю… ну, может, семьдесят. Наверное, больше, чем можно было заработать на заправке или торгуя газировкой. Но за эти деньги приходилось из сил выбиваться, а в то же время ты как будто топтался на месте. Ты все еще был там, откуда начал. А ведь ты уже давно не мальчишка.
Тут ты приехал в какой-то городок, и на глаза тебе попалось объявление. Нужен человек для торговли на выезде и сбора долгов. Стоящее дело для трудолюбивого парня. И ты подумал: может, это как раз то, что нужно? Похоже, нормальная работа, да и городок вроде неплохой. И вот ты согласился на эту работу и бросил якорь в этом городе. Конечно же, и с работой, и с городом вышла промашка: они оказались ничем не лучше того, что ты знал прежде. Работа мерзкая. Город мерзкий. Ты себе мерзок. И с этим, черт возьми, ничего не поделаешь.
Все, что тебе остается, – делать свое дело, как остальные. Как тот парень, который стрижет собак, и тот парень, который убирает лошадиный навоз. И ненавидеть это. Ненавидеть себя.
И надеяться.
4
Мы жили в маленькой четырехкомнатной халупе на краю деловой части городка. Район не так чтобы первосортный – понимаете, о чем я? С одной стороны дома – свалка автомобилей, с другой – железнодорожная ветка. Впрочем, по нашему вкусу и этот район был неплох. Мы жили там точно так же, как жили бы в любом другом месте. Дворец ли, хижина ли – результат один. Даже если бы наше жилье и не было халупой, то вскоре оно ею стало бы.
Стоило нам только туда въехать.
Я вошел в дом, снял пальто и шляпу. Положил их на чемодан с образцами – по крайней мере, он был чистым – и огляделся. Пол не подметен. В пепельницах полно окурков. Повсюду раскиданы вчерашние газеты. А… черт возьми, все не слава богу. Только грязь и беспорядок, куда ни посмотри.
Кухонная раковина полна грязных тарелок; вся плита заставлена липкими, жирными сковородками. Похоже, Джойс только что поела и, конечно же, оставила масло и все прочее на столе. И вот теперь тараканы пировали вовсю. Они вообще прекрасно устроились у нас, эти тараканы. Им, черт подери, перепадало куда больше еды, чем мне.
Я заглянул в спальню. Похоже, по ней прокатился циклон. Циклон и пыльная буря в придачу.
Я ногой распахнул дверь ванной и вошел.
Кажется, день для моей дражайшей выдался удачный. Всего семь часов вечера, а она уже почти одета. Не сказать, что одежды было много: только пояс для чулок, чулки да туфли. Но для нее и это – уже кое-что.
Она мазала губы помадой и скосила на меня глаза, глядя в зеркальце аптечки.
– А, – с ленцой произнесла она, – так и есть – сам король! И так же вежлив, как обычно.
– Ладно, – сказал я. – Можешь снова напялить свою ночнушку. Я тебя уже видел и хочу заметить, что среди уличных девиц попадаются получше.
– Ах вот оно что? – Глаза ее сверкнули. – Поганый ты ублюдок! Как вспомню всех тех хороших парней, которым я по очереди отказала, чтобы выйти замуж за тебя, я…
– Отказала? – переспросил я. – Ты хочешь сказать – обслужила в порядке очереди, да?
– Проклятый лжец! Да я н-никогда… – Она уронила помаду в раковину и резко повернулась ко мне. – Долли, – пробормотала она. – Ах, Долли, милый! Что же с нами такое?
– С нами? Что значит «с нами»? – спросил я. – Я каждый день вкалываю до потери сознания. Работаю как вол, и что, черт подери, я за это получаю? Ни черта я не получаю, так-то. Ни нормальной еды, ни чистой кровати, ни хотя бы стула, куда я мог бы сесть, чтобы меня тут же не затоптали полчища тараканов.
– Я… – Она прикусила губу. – Я знаю, Долли. Но они опять появляются, эти насекомые, что бы я ни делала. Вожусь с утра до ночи, а проку чуть. В общем, наверное, я просто устаю, Долли. Как бы я ни старалась, все без толку. Ну просто все из рук валится. Раковина вечно засоряется, в полу большие щели и…
– А как насчет других мест, где мы жили? Небось там у тебя чистота была идеальная?
– Мы никогда не жили в приличной квартире, Долли. В такой, где я могла бы себя проявить. Всегда были халупы вроде этой.
– Ты, верно, хочешь сказать, что они стали халупами, – заметил я. – После того, как ты пустила все на самотек – бездельничала только и слонялась почем зря. Тебе просто наплевать – вот в чем штука. Знаешь, ты бы видела, как приходилось вкалывать моей матери, чтобы привести наше жилье в порядок. Семеро детей в квартире на солнечную сторону, без горячей воды, но все блестело, и ни пылинки…
– Ладно! – завопила Джойс. – Я же не твоя мамочка! И не равняй меня с другими женщинами! Я – это я, понял? Я, я!
– Нашла чем гордиться.
Она открыла и закрыла рот. Потом смерила меня долгим взглядом и снова повернулась к зеркалу.
– Хорошо, – сказал я. – Хорошо. Ты сказочная принцесса, а я хам. Знаю, что тебе приходится нелегко. Знаю, что было бы куда лучше, зарабатывай я больше денег, и, видит Бог, я бы этого хотел. Но у меня не получается, и ничего тут не попишешь. Так почему бы не радоваться тому, что есть?
– Хватит уже разговоров, – оборвала меня Джойс. – Так и знала, что толку от них никакого.
– Черт побери, я же прошу прощения. Я целый день мотался под дождем, пока ты валялась в постели, и вот прихожу в этот чертов свинарник, мне тошно и погано и…
– Пой, пой, – вставила она. – Пой, король.
– Я же говорю – извини меня! – повторил я. – Я прошу прощения. А теперь – как насчет того, чтобы согнать твоих любимчиков со жратвы и приготовить мне ужин?
– Сам готовь свой проклятый ужин. На тебя все равно не угодишь.
Она отложила помаду и взяла карандаш для бровей. Дикая, слепящая боль пронзила мне лоб.
– Джойс, – сказал я, – я же извинился. Я прошу тебя приготовить мне ужин, Джойс. Пожалуйста, понимаешь? Пожалуйста!
– Проси-проси, – уперлась она, – хрен допросишься, ля-ля-ля.
И продолжала возиться с карандашом для бровей. Можно подумать, меня тут просто не было.
– Детка, говорю же – я не шучу. Лучше бы тебе поджать хвост и топать на кухню, пока я его не оторвал. А будешь дальше кобениться, придется тебе таскать его за собой в сумке.
– Ну разве ты не прелесть? – сказала она.
– Джойс, я просто предупреждаю. Даю тебе последний шанс.
– Да здравствует король! – Она издала чмокающий звук. – Этот поцелуй тебе, король.
Я размахнулся от пояса и выдал нежнейший хук, на какой только был способен. Она крутанулась на каблуках и плюхнулась спиной прямо в ванну, полную грязной воды. Господи Исусе, ну и видок у нее был!
Я, смеясь, прислонился к двери. Она выкарабкалась из ванны, роняя грязную мыльную пену, и потянулась за полотенцем. Знаете, я ведь не сделал ей больно. Черт подери, покажи я свой настоящий хук, я бы ей голову свернул!
Она принялась вытираться и сперва ничего не говорила, а я уже не смеялся. Потом она сказала одну вещь, жутко смешную, а в то же время и грустную. Сказала так задумчиво и мягко, словно важнее этого ничего не было на свете.
– Это мои последние хорошие чулки, Долли. Ты порвал мои единственные чулки.
– А, черт. Достану я тебе чулки. Поищу в чемодане с образцами.
– Те я не могу носить. Они по щиколотке не садятся. Верно, придется мне идти с голыми ногами.
– Идти? – переспросил я.
– Я ухожу. Сейчас. Сегодня. Ничего мне от тебя не нужно. Заложу часы и кольцо – хватит на то, чтобы прокормиться, пока не найду работу. Все, чего мне хочется, – это уехать отсюда.
Да вали ты на здоровье, коли так приспичило, сказал я ей, туфли-то к полу не прибиты.
– Сначала только обмозгуй хорошенько, что да как. Лучше бы тебе перекантоваться тут, пока не нашла работу. В нашем-то городишке с ночными клубами туго.
– Что-нибудь найду. Я ведь не обязана оставаться в этом городе.
– Какого же черта ты раньше не искала работу? – спросил я. – Если бы ты тоже что-то приносила в дом, если бы хоть немного старалась…
– С какой стати? С чего бы мне это в голову пришло? Я что, должна горбатиться ради парня, который и в церкви слова доброго не скажет? – чуть не взвизгнула она и добавила уже спокойнее: – Ладно, Долли, я все это сто раз уже говорила. Я – это я, а не кто-нибудь другой. Может, я должна была больше стараться, а может, и ты, но мы не старались, и все было бы точно так же, начни мы сначала. А теперь, если позволишь… мне надо привести себя в порядок…
– Откуда вдруг такая скромность? – удивился я. – Мы пока что еще женаты.
– Ничего, недолго осталось. Не мог бы ты теперь выйти, Долли, пожалуйста?
Я пожал плечами и вышел за дверь.
– Ладно, – сказал я. – Я еду в центр, раздобуду чего-нибудь поесть. Удачи тебе и наилучшие пожелания ребятам из полиции нравов.
– Д-Долли… и это все, что ты можешь сказать в такую минуту?
– А что, по-твоему, я должен говорить? «Питер, Питер – тыкв любитель»?[2]
– А т-ты разве… Ты не хочешь поцеловать меня на прощанье?
Я кивнул на зеркало:
– Это? Угадай с трех раз, пупсик. Правильный ответ – «нет».
Я вышел из ванной, подставив спину как чертов дурак, и в следующую же секунду получил массажной щеткой по черепу. Боль была жуткая, и ругательства, которые летели мне вслед, не слишком ее облегчали. Но я уже не стал бить Джойс и даже браниться с ней. Решил, что сказано достаточно. И сделано достаточно.
Я погрузил чемодан с образцами в машину и отправился в город.
Убил пару часов – ужинал и мухлевал с карточками клиентов, а потом вернулся домой.
Она ушла, но память по себе оставила – если вы понимаете, о чем я. Уж она постаралась, чтобы я надолго ее запомнил. Окна спальни были открыты нараспашку, и кровать вымокла от дождя. Моя одежда… в общем, с одеждой было покончено.
Она полила чернилами все мои рубашки. Ножницами вырезала здоровенные дырки в моем костюме, моем единственном запасном костюме. Все мои галстуки и носовые платки искромсала в клочья. Все носки и белье затолкала в унитаз.
Говорил же я вам, что она шикарная малютка? Настоящая куколка. Надо будет сделать ей что-нибудь приятное, если, не ровен час, снова ее повстречаю.
Я постарался навести порядок, ну, насколько это было возможно, и только часа в два ночи наконец управился и вытянулся на диване. Обессилевший, разозленный, удивленный. Ну не мог я этого понять. Зачем, если парень ей не нравился и она не пыталась с ним ужиться, она из кожи вон лезла, чтобы его заполучить?
Я встретил ее в Хьюстоне года три назад. Я был главным в бригаде, продававшей журнальные подписки, а она торговала сигаретами в дешевом кабаке – я почти каждый вечер заходил туда отдохнуть. В общем, она с самого начала на меня нацелилась. Прилипала к моему столу так, что ее можно было принять за скатерть. Каждый раз, когда я делал глоток, ее лицо просвечивало сквозь дно бокала. Так, слово за слово, и я уже стал провожать ее домой после работы. А что еще остается делать парню, если девчонка на него вешается? Пару раз я проводил ее до дверей, а потом она позволила мне зайти. У нее была самая чудная однокомнатная квартирка, какую только можно себе представить. И наверное, с приходящей уборщицей, так что Джойс оставалось только следить за собой, и она неплохо с этим справлялась. Впрочем, не то чтобы я очень хорошо осмотрел квартиру. Я тогда кое о чем другом думал. И сказал: «Милая, а как насчет?..» И тут – бах! Размахнулась и врезала мне по морде. Я вскочил со стула и собрался уходить. Она – в слезы. Сказала, что я бы не считал ее хорошей девушкой, если бы она мне позволила; что я бы не захотел на ней жениться и еще припомнил бы потом. А я ей: «Ну-ну-ну, милая, за кого ты меня принимаешь?»
Нет, погодите! Кажется, я все напутал. По-моему, это было с Дорис – девицей, на которой я был женат до Джойс. Да, похоже на Дорис – а может, Эллен? Хотя какая разница? Все они одинаковы. Все поступили со мной на один манер. В общем, я спросил: «За кого ты меня принимаешь?» И она ответила… они ответили: «За хорошего парня». Я…
…Тут я уснул.
Стоило нам только туда въехать.
Я вошел в дом, снял пальто и шляпу. Положил их на чемодан с образцами – по крайней мере, он был чистым – и огляделся. Пол не подметен. В пепельницах полно окурков. Повсюду раскиданы вчерашние газеты. А… черт возьми, все не слава богу. Только грязь и беспорядок, куда ни посмотри.
Кухонная раковина полна грязных тарелок; вся плита заставлена липкими, жирными сковородками. Похоже, Джойс только что поела и, конечно же, оставила масло и все прочее на столе. И вот теперь тараканы пировали вовсю. Они вообще прекрасно устроились у нас, эти тараканы. Им, черт подери, перепадало куда больше еды, чем мне.
Я заглянул в спальню. Похоже, по ней прокатился циклон. Циклон и пыльная буря в придачу.
Я ногой распахнул дверь ванной и вошел.
Кажется, день для моей дражайшей выдался удачный. Всего семь часов вечера, а она уже почти одета. Не сказать, что одежды было много: только пояс для чулок, чулки да туфли. Но для нее и это – уже кое-что.
Она мазала губы помадой и скосила на меня глаза, глядя в зеркальце аптечки.
– А, – с ленцой произнесла она, – так и есть – сам король! И так же вежлив, как обычно.
– Ладно, – сказал я. – Можешь снова напялить свою ночнушку. Я тебя уже видел и хочу заметить, что среди уличных девиц попадаются получше.
– Ах вот оно что? – Глаза ее сверкнули. – Поганый ты ублюдок! Как вспомню всех тех хороших парней, которым я по очереди отказала, чтобы выйти замуж за тебя, я…
– Отказала? – переспросил я. – Ты хочешь сказать – обслужила в порядке очереди, да?
– Проклятый лжец! Да я н-никогда… – Она уронила помаду в раковину и резко повернулась ко мне. – Долли, – пробормотала она. – Ах, Долли, милый! Что же с нами такое?
– С нами? Что значит «с нами»? – спросил я. – Я каждый день вкалываю до потери сознания. Работаю как вол, и что, черт подери, я за это получаю? Ни черта я не получаю, так-то. Ни нормальной еды, ни чистой кровати, ни хотя бы стула, куда я мог бы сесть, чтобы меня тут же не затоптали полчища тараканов.
– Я… – Она прикусила губу. – Я знаю, Долли. Но они опять появляются, эти насекомые, что бы я ни делала. Вожусь с утра до ночи, а проку чуть. В общем, наверное, я просто устаю, Долли. Как бы я ни старалась, все без толку. Ну просто все из рук валится. Раковина вечно засоряется, в полу большие щели и…
– А как насчет других мест, где мы жили? Небось там у тебя чистота была идеальная?
– Мы никогда не жили в приличной квартире, Долли. В такой, где я могла бы себя проявить. Всегда были халупы вроде этой.
– Ты, верно, хочешь сказать, что они стали халупами, – заметил я. – После того, как ты пустила все на самотек – бездельничала только и слонялась почем зря. Тебе просто наплевать – вот в чем штука. Знаешь, ты бы видела, как приходилось вкалывать моей матери, чтобы привести наше жилье в порядок. Семеро детей в квартире на солнечную сторону, без горячей воды, но все блестело, и ни пылинки…
– Ладно! – завопила Джойс. – Я же не твоя мамочка! И не равняй меня с другими женщинами! Я – это я, понял? Я, я!
– Нашла чем гордиться.
Она открыла и закрыла рот. Потом смерила меня долгим взглядом и снова повернулась к зеркалу.
– Хорошо, – сказал я. – Хорошо. Ты сказочная принцесса, а я хам. Знаю, что тебе приходится нелегко. Знаю, что было бы куда лучше, зарабатывай я больше денег, и, видит Бог, я бы этого хотел. Но у меня не получается, и ничего тут не попишешь. Так почему бы не радоваться тому, что есть?
– Хватит уже разговоров, – оборвала меня Джойс. – Так и знала, что толку от них никакого.
– Черт побери, я же прошу прощения. Я целый день мотался под дождем, пока ты валялась в постели, и вот прихожу в этот чертов свинарник, мне тошно и погано и…
– Пой, пой, – вставила она. – Пой, король.
– Я же говорю – извини меня! – повторил я. – Я прошу прощения. А теперь – как насчет того, чтобы согнать твоих любимчиков со жратвы и приготовить мне ужин?
– Сам готовь свой проклятый ужин. На тебя все равно не угодишь.
Она отложила помаду и взяла карандаш для бровей. Дикая, слепящая боль пронзила мне лоб.
– Джойс, – сказал я, – я же извинился. Я прошу тебя приготовить мне ужин, Джойс. Пожалуйста, понимаешь? Пожалуйста!
– Проси-проси, – уперлась она, – хрен допросишься, ля-ля-ля.
И продолжала возиться с карандашом для бровей. Можно подумать, меня тут просто не было.
– Детка, говорю же – я не шучу. Лучше бы тебе поджать хвост и топать на кухню, пока я его не оторвал. А будешь дальше кобениться, придется тебе таскать его за собой в сумке.
– Ну разве ты не прелесть? – сказала она.
– Джойс, я просто предупреждаю. Даю тебе последний шанс.
– Да здравствует король! – Она издала чмокающий звук. – Этот поцелуй тебе, король.
Я размахнулся от пояса и выдал нежнейший хук, на какой только был способен. Она крутанулась на каблуках и плюхнулась спиной прямо в ванну, полную грязной воды. Господи Исусе, ну и видок у нее был!
Я, смеясь, прислонился к двери. Она выкарабкалась из ванны, роняя грязную мыльную пену, и потянулась за полотенцем. Знаете, я ведь не сделал ей больно. Черт подери, покажи я свой настоящий хук, я бы ей голову свернул!
Она принялась вытираться и сперва ничего не говорила, а я уже не смеялся. Потом она сказала одну вещь, жутко смешную, а в то же время и грустную. Сказала так задумчиво и мягко, словно важнее этого ничего не было на свете.
– Это мои последние хорошие чулки, Долли. Ты порвал мои единственные чулки.
– А, черт. Достану я тебе чулки. Поищу в чемодане с образцами.
– Те я не могу носить. Они по щиколотке не садятся. Верно, придется мне идти с голыми ногами.
– Идти? – переспросил я.
– Я ухожу. Сейчас. Сегодня. Ничего мне от тебя не нужно. Заложу часы и кольцо – хватит на то, чтобы прокормиться, пока не найду работу. Все, чего мне хочется, – это уехать отсюда.
Да вали ты на здоровье, коли так приспичило, сказал я ей, туфли-то к полу не прибиты.
– Сначала только обмозгуй хорошенько, что да как. Лучше бы тебе перекантоваться тут, пока не нашла работу. В нашем-то городишке с ночными клубами туго.
– Что-нибудь найду. Я ведь не обязана оставаться в этом городе.
– Какого же черта ты раньше не искала работу? – спросил я. – Если бы ты тоже что-то приносила в дом, если бы хоть немного старалась…
– С какой стати? С чего бы мне это в голову пришло? Я что, должна горбатиться ради парня, который и в церкви слова доброго не скажет? – чуть не взвизгнула она и добавила уже спокойнее: – Ладно, Долли, я все это сто раз уже говорила. Я – это я, а не кто-нибудь другой. Может, я должна была больше стараться, а может, и ты, но мы не старались, и все было бы точно так же, начни мы сначала. А теперь, если позволишь… мне надо привести себя в порядок…
– Откуда вдруг такая скромность? – удивился я. – Мы пока что еще женаты.
– Ничего, недолго осталось. Не мог бы ты теперь выйти, Долли, пожалуйста?
Я пожал плечами и вышел за дверь.
– Ладно, – сказал я. – Я еду в центр, раздобуду чего-нибудь поесть. Удачи тебе и наилучшие пожелания ребятам из полиции нравов.
– Д-Долли… и это все, что ты можешь сказать в такую минуту?
– А что, по-твоему, я должен говорить? «Питер, Питер – тыкв любитель»?[2]
– А т-ты разве… Ты не хочешь поцеловать меня на прощанье?
Я кивнул на зеркало:
– Это? Угадай с трех раз, пупсик. Правильный ответ – «нет».
Я вышел из ванной, подставив спину как чертов дурак, и в следующую же секунду получил массажной щеткой по черепу. Боль была жуткая, и ругательства, которые летели мне вслед, не слишком ее облегчали. Но я уже не стал бить Джойс и даже браниться с ней. Решил, что сказано достаточно. И сделано достаточно.
Я погрузил чемодан с образцами в машину и отправился в город.
Убил пару часов – ужинал и мухлевал с карточками клиентов, а потом вернулся домой.
Она ушла, но память по себе оставила – если вы понимаете, о чем я. Уж она постаралась, чтобы я надолго ее запомнил. Окна спальни были открыты нараспашку, и кровать вымокла от дождя. Моя одежда… в общем, с одеждой было покончено.
Она полила чернилами все мои рубашки. Ножницами вырезала здоровенные дырки в моем костюме, моем единственном запасном костюме. Все мои галстуки и носовые платки искромсала в клочья. Все носки и белье затолкала в унитаз.
Говорил же я вам, что она шикарная малютка? Настоящая куколка. Надо будет сделать ей что-нибудь приятное, если, не ровен час, снова ее повстречаю.
Я постарался навести порядок, ну, насколько это было возможно, и только часа в два ночи наконец управился и вытянулся на диване. Обессилевший, разозленный, удивленный. Ну не мог я этого понять. Зачем, если парень ей не нравился и она не пыталась с ним ужиться, она из кожи вон лезла, чтобы его заполучить?
Я встретил ее в Хьюстоне года три назад. Я был главным в бригаде, продававшей журнальные подписки, а она торговала сигаретами в дешевом кабаке – я почти каждый вечер заходил туда отдохнуть. В общем, она с самого начала на меня нацелилась. Прилипала к моему столу так, что ее можно было принять за скатерть. Каждый раз, когда я делал глоток, ее лицо просвечивало сквозь дно бокала. Так, слово за слово, и я уже стал провожать ее домой после работы. А что еще остается делать парню, если девчонка на него вешается? Пару раз я проводил ее до дверей, а потом она позволила мне зайти. У нее была самая чудная однокомнатная квартирка, какую только можно себе представить. И наверное, с приходящей уборщицей, так что Джойс оставалось только следить за собой, и она неплохо с этим справлялась. Впрочем, не то чтобы я очень хорошо осмотрел квартиру. Я тогда кое о чем другом думал. И сказал: «Милая, а как насчет?..» И тут – бах! Размахнулась и врезала мне по морде. Я вскочил со стула и собрался уходить. Она – в слезы. Сказала, что я бы не считал ее хорошей девушкой, если бы она мне позволила; что я бы не захотел на ней жениться и еще припомнил бы потом. А я ей: «Ну-ну-ну, милая, за кого ты меня принимаешь?»
Нет, погодите! Кажется, я все напутал. По-моему, это было с Дорис – девицей, на которой я был женат до Джойс. Да, похоже на Дорис – а может, Эллен? Хотя какая разница? Все они одинаковы. Все поступили со мной на один манер. В общем, я спросил: «За кого ты меня принимаешь?» И она ответила… они ответили: «За хорошего парня». Я…
…Тут я уснул.
5
Торговая сеть «Рай низких цен» насчитывала семьдесят пять магазинов по всей стране. Я расскажу вам о том, на который работал я, и по нему вы сможете судить обо всех остальных.
Находилось это здание с фасадом всего-то двенадцати футов в ширину в небольшом переулке, между лавкой чистильщика обуви и фруктовым лотком. У магазина – две маленькие витрины, примерно по сотне предметов в каждой. Мужские костюмы, женские платья, рабочая одежда, купальные халаты, наручные часы, туалетные наборы, сувениры – больше вещей, чем я могу перечислить. Зачем было все это выставлять, непонятно, потому что покупатели с улицы заходили к нам раз в год по обещанию. Почти всю торговлю вели на выезде – я и еще пяток ребят.
Оборот был тысяч пятнадцать в месяц, а план по сборам с должников мы выполняли процентов на семьдесят пять. Это вроде бы немного, но зато у нас была хорошая наценка. Когда наценка процентов триста, сборы могут быть не такими уж большими. При таком раскладе можно и с оборотом в пятнадцать тысяч жить куда лучше, чем многие магазины с оборотом в пятьдесят.
В то утро я слегка припозднился, так что другие, с позволения сказать, коммивояжеры уже ушли. Грузный парень – клиент, зашедший «просто посмотреть», – перебирал мужские пиджаки на вешалке. Стейплз был в офисе, в дальнем конце магазина, отделенном от остального пространства прилавком от стены до стены.
В магазинах «Рай низких цен» не было обычных офисных сотрудников. Только менеджеры по кредитам вроде Стейплза. Я выложил на прилавок карточки со счетами клиентов и наличные, и Стейплз принялся за сверку.
Он был невысокого роста, лет пятидесяти, седой, с брюшком и по-детски пухлыми губами. В те времена, когда старина Стейплз еще сам ходил по домам, его прозвали Плаксой. Возникал он, бывало, на пороге у какого-нибудь несчастного ублюдка, а может, заваливался к бедолаге на работу – и принимался рыдать да завывать, точно хотел, чтобы его услышали в соседнем округе. Силой он действовать не мог, поэтому давил на нервы. Должникам волей-неволей приходилось раскошеливаться, чтобы только избавиться от него.
Говорил Стейплз как-то по-бабьи, но вроде не пришепетывал, хотя казалось, что вот-вот начнет. Он закончил сверку и приветливо мне улыбнулся. Он снял очки, медленно их протер и снова надел.
– Фрэнк, – сказал он, – ты меня разочаровал. Крайне, крайне разочаровал.
– Да? – спросил я. – А что такое-то?
– Такая неуклюжесть, Фрэнк. Такая нелепая бестолковость. В наше время мы куда лучше обтяпывали такие дела. Почему, скажи на милость, ты не украл деньги со счета прибылей и убытков, с неактивного счета «п. и у.»? Будь у тебя хоть немного мозгов, ты мог бы скрывать свои махинации годами.
Он грустно покачал головой, точно готов был заплакать.
Я принужденно засмеялся:
– Украл? Что это за ерунду ты лепишь, а, Стейплз?
– Ах, Фрэнк, прошу тебя! – Он помахал ладонью. – Не хочешь по-доброму – тебе же хуже. Так вот, вчера мне позвонил работодатель Пита Хендриксона – точнее сказать, его бывший работодатель. Похоже, наши методы ведения бизнеса произвели на него не самое приятное впечатление, и он был вынужден мне об этом сообщить.
– И что с того? – спросил я.
– Фрэнк…
– Ладно. Я занял тридцать восемь долларов. Верну их тебе к концу этой недели.
– Понятно. А как насчет остального?
– Какого еще остального? – спросил я. – Что вообще за лажа?
Но я знал, что все это без толку. Он вздохнул и скорбно покачал головой:
– У меня хватило времени только на выборочную проверку твоих счетов, Фрэнк, но я уже обнаружил дюжину… э-э… растрат. Почему бы тебе не снять с души грех, мой мальчик? Просто назови мне общую сумму недостачи. Я же все равно узнаю.
– Я ничего не мог поделать, – признался я. – Все из-за дождя. Сейчас наконец распогодилось, и если ты дашь мне всего несколько недель…
– Общая сумма, Фрэнк?
– Вот, у меня все записано. – Я достал записную книжку и показал ему. – Сам видишь – я собирался все вернуть. Черт, если бы я не думал их вернуть, стал бы я вести учет, а?
– Что ж, пожалуй, – протянул он, поджав губы. – Пожалуй, ты стал бы вести учет. По крайней мере, я бы на твоем месте стал. Чтобы лучше выглядеть в таких малоприятных непредвиденных обстоятельствах, как нынешние.
– Погоди минутку, – сказал я. – Я…
– Триста сорок пять долларов, да? Может, наскребешь их, как хороший мальчик, и будем считать дело закрытым?
– Я выпишу тебе чек, – предложил я. – Ради бога, Стейплз, будь у меня деньги, будь у меня возможность выпросить или занять, я бы не стал брать отсюда.
– Гм… Наверное. А как насчет твоей машины?
– Какой машины? Обратись в кредитную компанию.
– Мебель?
– У меня ее нет. Я снимаю меблированную квартиру. Говорю тебе, Стейплз, нет у меня денег и раздобыть их негде. Все, что я могу, – это…
– Понятно, – перебил меня он. – Что ж, все это, конечно, из рук вон плохо, не правда ли? Прямо-таки угнетающе. Мстительность не в традициях нашей фирмы, но… полагаю, ты знаком с законами этого штата? Все, что свыше пятидесяти долларов, считается кражей в особо крупных размерах.
– Послушай, а тебе-то это зачем? Черт возьми, тебе-то какая польза от того, что засадишь меня в тюрьму? Господи, да если ты просто…
– Ну, польза может быть немалая, – ответил Стейплз. – Человек перед угрозой длительного тюремного заключения часто вспоминает о возможностях, которыми прежде пренебрегал. Так мне подсказывает опыт.
– Но я не могу! Ничего не выйдет! – воскликнул я. – Нет никого, кто мог бы мне помочь. Я сто лет не видел никого из родственников, к тому же они чертовски бедны. У меня нет близких друзей или…
– А как насчет твоей жены?
– Говорю же тебе – у меня есть только один способ достать эти деньги. Дай мне шесть недель. Дай месяц. Дай три недели. Я буду работать без выходных по шестнадцать часов в день, пока… Ты должен, Стейплз! Всего несколько недель, а…
– Ах, я никак не могу на это пойти, Фрэнк! – твердо сказал Стейплз, покачав головой. – Я бы и рад, но, честное слово, не могу… Офицер!
– Ради всевышнего… Офицер?
Это был тот самый парень, которого я принял за клиента, зашедшего «просто посмотреть». Поигрывая зубочисткой во рту, он вальяжной походкой подошел сзади и сдавил мой локоть.
– Ладно, малыш, – сказал он. – Нам пора уходить. Можешь попрощаться.
Стейплз одарил полицейского лучезарной улыбкой. Улыбнулся и мне:
– Я терпеть не могу прощаться, Фрэнк. Может, просто скажу тебе «до свиданья»?
Находилось это здание с фасадом всего-то двенадцати футов в ширину в небольшом переулке, между лавкой чистильщика обуви и фруктовым лотком. У магазина – две маленькие витрины, примерно по сотне предметов в каждой. Мужские костюмы, женские платья, рабочая одежда, купальные халаты, наручные часы, туалетные наборы, сувениры – больше вещей, чем я могу перечислить. Зачем было все это выставлять, непонятно, потому что покупатели с улицы заходили к нам раз в год по обещанию. Почти всю торговлю вели на выезде – я и еще пяток ребят.
Оборот был тысяч пятнадцать в месяц, а план по сборам с должников мы выполняли процентов на семьдесят пять. Это вроде бы немного, но зато у нас была хорошая наценка. Когда наценка процентов триста, сборы могут быть не такими уж большими. При таком раскладе можно и с оборотом в пятнадцать тысяч жить куда лучше, чем многие магазины с оборотом в пятьдесят.
В то утро я слегка припозднился, так что другие, с позволения сказать, коммивояжеры уже ушли. Грузный парень – клиент, зашедший «просто посмотреть», – перебирал мужские пиджаки на вешалке. Стейплз был в офисе, в дальнем конце магазина, отделенном от остального пространства прилавком от стены до стены.
В магазинах «Рай низких цен» не было обычных офисных сотрудников. Только менеджеры по кредитам вроде Стейплза. Я выложил на прилавок карточки со счетами клиентов и наличные, и Стейплз принялся за сверку.
Он был невысокого роста, лет пятидесяти, седой, с брюшком и по-детски пухлыми губами. В те времена, когда старина Стейплз еще сам ходил по домам, его прозвали Плаксой. Возникал он, бывало, на пороге у какого-нибудь несчастного ублюдка, а может, заваливался к бедолаге на работу – и принимался рыдать да завывать, точно хотел, чтобы его услышали в соседнем округе. Силой он действовать не мог, поэтому давил на нервы. Должникам волей-неволей приходилось раскошеливаться, чтобы только избавиться от него.
Говорил Стейплз как-то по-бабьи, но вроде не пришепетывал, хотя казалось, что вот-вот начнет. Он закончил сверку и приветливо мне улыбнулся. Он снял очки, медленно их протер и снова надел.
– Фрэнк, – сказал он, – ты меня разочаровал. Крайне, крайне разочаровал.
– Да? – спросил я. – А что такое-то?
– Такая неуклюжесть, Фрэнк. Такая нелепая бестолковость. В наше время мы куда лучше обтяпывали такие дела. Почему, скажи на милость, ты не украл деньги со счета прибылей и убытков, с неактивного счета «п. и у.»? Будь у тебя хоть немного мозгов, ты мог бы скрывать свои махинации годами.
Он грустно покачал головой, точно готов был заплакать.
Я принужденно засмеялся:
– Украл? Что это за ерунду ты лепишь, а, Стейплз?
– Ах, Фрэнк, прошу тебя! – Он помахал ладонью. – Не хочешь по-доброму – тебе же хуже. Так вот, вчера мне позвонил работодатель Пита Хендриксона – точнее сказать, его бывший работодатель. Похоже, наши методы ведения бизнеса произвели на него не самое приятное впечатление, и он был вынужден мне об этом сообщить.
– И что с того? – спросил я.
– Фрэнк…
– Ладно. Я занял тридцать восемь долларов. Верну их тебе к концу этой недели.
– Понятно. А как насчет остального?
– Какого еще остального? – спросил я. – Что вообще за лажа?
Но я знал, что все это без толку. Он вздохнул и скорбно покачал головой:
– У меня хватило времени только на выборочную проверку твоих счетов, Фрэнк, но я уже обнаружил дюжину… э-э… растрат. Почему бы тебе не снять с души грех, мой мальчик? Просто назови мне общую сумму недостачи. Я же все равно узнаю.
– Я ничего не мог поделать, – признался я. – Все из-за дождя. Сейчас наконец распогодилось, и если ты дашь мне всего несколько недель…
– Общая сумма, Фрэнк?
– Вот, у меня все записано. – Я достал записную книжку и показал ему. – Сам видишь – я собирался все вернуть. Черт, если бы я не думал их вернуть, стал бы я вести учет, а?
– Что ж, пожалуй, – протянул он, поджав губы. – Пожалуй, ты стал бы вести учет. По крайней мере, я бы на твоем месте стал. Чтобы лучше выглядеть в таких малоприятных непредвиденных обстоятельствах, как нынешние.
– Погоди минутку, – сказал я. – Я…
– Триста сорок пять долларов, да? Может, наскребешь их, как хороший мальчик, и будем считать дело закрытым?
– Я выпишу тебе чек, – предложил я. – Ради бога, Стейплз, будь у меня деньги, будь у меня возможность выпросить или занять, я бы не стал брать отсюда.
– Гм… Наверное. А как насчет твоей машины?
– Какой машины? Обратись в кредитную компанию.
– Мебель?
– У меня ее нет. Я снимаю меблированную квартиру. Говорю тебе, Стейплз, нет у меня денег и раздобыть их негде. Все, что я могу, – это…
– Понятно, – перебил меня он. – Что ж, все это, конечно, из рук вон плохо, не правда ли? Прямо-таки угнетающе. Мстительность не в традициях нашей фирмы, но… полагаю, ты знаком с законами этого штата? Все, что свыше пятидесяти долларов, считается кражей в особо крупных размерах.
– Послушай, а тебе-то это зачем? Черт возьми, тебе-то какая польза от того, что засадишь меня в тюрьму? Господи, да если ты просто…
– Ну, польза может быть немалая, – ответил Стейплз. – Человек перед угрозой длительного тюремного заключения часто вспоминает о возможностях, которыми прежде пренебрегал. Так мне подсказывает опыт.
– Но я не могу! Ничего не выйдет! – воскликнул я. – Нет никого, кто мог бы мне помочь. Я сто лет не видел никого из родственников, к тому же они чертовски бедны. У меня нет близких друзей или…
– А как насчет твоей жены?
– Говорю же тебе – у меня есть только один способ достать эти деньги. Дай мне шесть недель. Дай месяц. Дай три недели. Я буду работать без выходных по шестнадцать часов в день, пока… Ты должен, Стейплз! Всего несколько недель, а…
– Ах, я никак не могу на это пойти, Фрэнк! – твердо сказал Стейплз, покачав головой. – Я бы и рад, но, честное слово, не могу… Офицер!
– Ради всевышнего… Офицер?
Это был тот самый парень, которого я принял за клиента, зашедшего «просто посмотреть». Поигрывая зубочисткой во рту, он вальяжной походкой подошел сзади и сдавил мой локоть.
– Ладно, малыш, – сказал он. – Нам пора уходить. Можешь попрощаться.
Стейплз одарил полицейского лучезарной улыбкой. Улыбнулся и мне:
– Я терпеть не могу прощаться, Фрэнк. Может, просто скажу тебе «до свиданья»?
6
Возможно, это покажется смешным, но в тюрьму я угодил впервые в жизни. Сущая правда, вот вам крест. Я объездил страну вдоль и поперек, в свое время побывал во всех штатах, и некоторые дела, что я проворачивал, были пострашнее шлюхи с гвоздильной фабрики. Но за решетку я не попадал ни разу. А все вокруг – попадали. Парни, работавшие на той же улице, в доме напротив. Но только не я. Думаю, что с виду я не похож на человека, способного переступить черту. Я могу разговаривать и вести себя таким образом, но по моему виду не скажешь, что я такой. Да я и не чувствую себя таким, если вы понимаете, о чем речь.