Страница:
ЕЛЕНА ТРЕГУБОВА
БАЙКИ КРЕМЛЕВСКОГО ДИГГЕРА
Предисловие
Насколько сильный наркотик – близость к власти, мне довелось испытать на собственной вене.
Я проработала кремлевским обозревателем четыре года и практически каждый день близко общалась с людьми, принимающими главные для страны решения. Я лично знакома со всеми ведущими российскими политиками – по крайней мере с теми из них, кто кажется (или казался) мне хоть сколько-нибудь интересным.
Небезызвестные деятели, которых Путин после прихода к власти отрезал от властной пуповины, в редкие секунды откровений признаются, что страдают жесточайшей ломкой – крайней формой наркотического голодания. Но есть и другие стадии этой ломки: пламенные реформаторы, производившие во времена Ельцина впечатление сильных, самостоятельных личностей, теперь отрекаются от собственных принципов ради новой дозы наркотика – чтобы любой ценой присосаться к капельнице новой властной вертикали.
Точно так же искушение близостью к власти на моих глазах сломало и многих талантливых журналистов.
Что до меня, то к изучению существ, населяющих Кремль, я изначально относилась как зоолог или даже уфолог. Если быть еще точнее – на протяжении всех этих лет я чувствовала себя в Кремле диггером из фантастического фильма, который спускается в канализационный люк и в кромешной темноте и адском зловонии пробирается по запутанным лабиринтам. И, наконец, – что самое мучительное – вступает в контакт с местными обитателями. Внешне они иногда слегка напоминают людей, но в действительности – совсем не люди, а абсолютно другой, даже не скрещивающийся с нами биологический вид.
Мутанты эти перманентно норовят сожрать не только друг друга, но заодно и тебя. Но еще опаснее – если ты все-таки ухитришься выжить. Поскольку чем дольше ты с ними живешь и контактируешь, тем больше начинаешь проникаться логикой этих чудовищ. И даже любить их. Просто потому, что ты – в отличие от них – человек и умеешь чувствовать.
А потом, когда твои легкие уже окончательно отравлены ядовитыми испарениями этого кремлевского подземелья, тебе вдруг начинает казаться, что настоящая жизнь – только там. И спускаться туда каждый день за новой дозой становится для тебя не просто работой, а физиологической потребностью. И в какой-то момент, выбравшись однажды на поверхность, ты замечаешь, что твои друзья из прошлой жизни (в смысле, люди) начинают как-то странно, с опаской на тебя поглядывать: А не мутант ли ты, часом, уже и сам? – и тайком ищут на твоей нежной ключице след от укуса кремлевского вампира.
Если честно, то, несмотря на все свои диггерские прививки, боюсь, что по собственной воле из этого заколдованного мира на свежий воздух я бы никогда не выбралась. Так что, надо признать: есть свои плюсы даже и в нынешней борьбе Кремля с независимыми СМИ: у меня хотя бы появилось время написать эту книгу.
Теперь, когда среди кремлевских журналистов о президенте Путине уже принято писать почти как о покойнике – или хорошо, или никак, – я и решила рассекретить свои диггерские файлы и рассказать то, что раньше оставалось в сейфе не для печати. И попробовать разобраться: как могло случиться, что молодая властная элита, медиамагнаты и даже сами российские журналисты так легко согласились расстаться со свободой СМИ. А вместо воплощения великих надежд на великие преобразования моя страна вдруг опять незаметно очутилась на пороге авторитаризма.
Эта книга ни в коем случае не попытка написать политическую историю России последних лет. Ее и так еще никто не успел забыть. Кроме того, вся новейшая политическая история и так уже написана в моих ежедневных газетных статьях.
Так что это не история страны, это – моя личная история. История России имеет, конечно, отношение к моей личной истории, но, пожалуй, не большее, чем стоппардовские Розенкранц и Гильденстерн к шекспировскому Гамлету.
А поскольку это – моя история, то и рассказывать я ее буду в том порядке, как это подсказывает моя собственная, автономная историческая память. И начну я со странной истории моего знакомства с человеком, сыгравшим роковую роль не только для моей диггерской карьеры в Кремле, но и для всей страны.
Я проработала кремлевским обозревателем четыре года и практически каждый день близко общалась с людьми, принимающими главные для страны решения. Я лично знакома со всеми ведущими российскими политиками – по крайней мере с теми из них, кто кажется (или казался) мне хоть сколько-нибудь интересным.
Небезызвестные деятели, которых Путин после прихода к власти отрезал от властной пуповины, в редкие секунды откровений признаются, что страдают жесточайшей ломкой – крайней формой наркотического голодания. Но есть и другие стадии этой ломки: пламенные реформаторы, производившие во времена Ельцина впечатление сильных, самостоятельных личностей, теперь отрекаются от собственных принципов ради новой дозы наркотика – чтобы любой ценой присосаться к капельнице новой властной вертикали.
Точно так же искушение близостью к власти на моих глазах сломало и многих талантливых журналистов.
Что до меня, то к изучению существ, населяющих Кремль, я изначально относилась как зоолог или даже уфолог. Если быть еще точнее – на протяжении всех этих лет я чувствовала себя в Кремле диггером из фантастического фильма, который спускается в канализационный люк и в кромешной темноте и адском зловонии пробирается по запутанным лабиринтам. И, наконец, – что самое мучительное – вступает в контакт с местными обитателями. Внешне они иногда слегка напоминают людей, но в действительности – совсем не люди, а абсолютно другой, даже не скрещивающийся с нами биологический вид.
Мутанты эти перманентно норовят сожрать не только друг друга, но заодно и тебя. Но еще опаснее – если ты все-таки ухитришься выжить. Поскольку чем дольше ты с ними живешь и контактируешь, тем больше начинаешь проникаться логикой этих чудовищ. И даже любить их. Просто потому, что ты – в отличие от них – человек и умеешь чувствовать.
А потом, когда твои легкие уже окончательно отравлены ядовитыми испарениями этого кремлевского подземелья, тебе вдруг начинает казаться, что настоящая жизнь – только там. И спускаться туда каждый день за новой дозой становится для тебя не просто работой, а физиологической потребностью. И в какой-то момент, выбравшись однажды на поверхность, ты замечаешь, что твои друзья из прошлой жизни (в смысле, люди) начинают как-то странно, с опаской на тебя поглядывать: А не мутант ли ты, часом, уже и сам? – и тайком ищут на твоей нежной ключице след от укуса кремлевского вампира.
Если честно, то, несмотря на все свои диггерские прививки, боюсь, что по собственной воле из этого заколдованного мира на свежий воздух я бы никогда не выбралась. Так что, надо признать: есть свои плюсы даже и в нынешней борьбе Кремля с независимыми СМИ: у меня хотя бы появилось время написать эту книгу.
Теперь, когда среди кремлевских журналистов о президенте Путине уже принято писать почти как о покойнике – или хорошо, или никак, – я и решила рассекретить свои диггерские файлы и рассказать то, что раньше оставалось в сейфе не для печати. И попробовать разобраться: как могло случиться, что молодая властная элита, медиамагнаты и даже сами российские журналисты так легко согласились расстаться со свободой СМИ. А вместо воплощения великих надежд на великие преобразования моя страна вдруг опять незаметно очутилась на пороге авторитаризма.
Эта книга ни в коем случае не попытка написать политическую историю России последних лет. Ее и так еще никто не успел забыть. Кроме того, вся новейшая политическая история и так уже написана в моих ежедневных газетных статьях.
Так что это не история страны, это – моя личная история. История России имеет, конечно, отношение к моей личной истории, но, пожалуй, не большее, чем стоппардовские Розенкранц и Гильденстерн к шекспировскому Гамлету.
А поскольку это – моя история, то и рассказывать я ее буду в том порядке, как это подсказывает моя собственная, автономная историческая память. И начну я со странной истории моего знакомства с человеком, сыгравшим роковую роль не только для моей диггерской карьеры в Кремле, но и для всей страны.
Глава 1
КАК МЕНЯ ВЕРБОВАЛ ПУТИН
– Давайте вместе отпразднуем День чекиста в каком-нибудь ресторане, – неожиданно предложил мне Володя Путин.
Я сидела у него на Лубянке после интервью, одна, в кабинете директора ФСБ и, сохраняя непринужденную улыбку, судорожно старалась понять, что же пытается сделать главный чекист страны – завербовать меня как журналиста или закадрить как девушку.
– Оставьте мне свой телефон, я на днях перезвоню, и мы договоримся о времени и месте, – попросил он.
– Мой телефон вообще-то есть у вас в приемной… – с опаской процедила я.
– Ну вы вот здесь мне все равно на всякий случай напишите еще раз…
Отпираться дальше было глупо – мой телефон все равно не секрет, и тем более для главы ФСБ узнать его не составило бы труда.
Начальник секретного ведомства явно заметил, что я напряглась от интимного предложения. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я весело заявила:
– Хорошо, я вам оставлю свой домашний телефон, а вы за это проверьте, пожалуйста, чтобы его больше не прослушивали! Вы же можете это поставить под личный контроль как директор ФСБ?
– А вас что, прослушивают?! – изумление, изображенное Путиным на лице, выглядело до того неподдельным, что я невольно расхохоталась. Но тут же взяла себя в руки и сделала серьезное лицо:
– Да вот, понимаете, Владимир Владимирович, я каждый день в Кремль хожу, часто езжу с президентом. А тут я недавно в одной статье прочитала, что в России вообще всех политических журналистов просто по должности прослушивают… Вы-то сами как думаете: правда это или неправда?
Последний вопрос, я, понятно, произнесла как можно более наивным голосом и выжидательно уставилась на Путина.
– Ну что вы!!! Мы?! Вы думаете, это МЫ вас всех прослушиваем? – еще более искренне изумился Путин.
Накал всеобщего изумления и наивности между нами возрастал.
– Ну что вы, Владимир Владимирович! Как я могла о вас такое подумать… – еще раз подыграла я, чуть не прыснув от хохота, и увидела, что глаза Путина тоже смеются. Правда, его маска искренности и девственного непонимания была сработана гораздо профессиональнее моей.
– Вот-вот, – ловко пряча ухмылку, подхватил он, – это не мы, а кто-то другой!
– Кто же тогда, Владимир Владимирович? – не унималась я. – Вы же – самое осведомленное ведомство в стране, у вас же должна быть информация о том, кто это делает!
– Ну это, наверное, какие-ибудь конкурирующие коммерческие структуры. Знаете, у них есть такие свои маленькие службы безопасности… И, кстати, там иногда работают наши бывшие сотрудники…
– И что же, вы не можете их контролировать?
– Нет, абсолютно – творят что хотят! Вот уважаемых журналистов прослушивают! – тут уже Путин откровенно усмехнулся.
Черт, какая жалость, что передать этот разговор в виде газетного интервью не удастся! – пронеслось в тот момент у меня голове. – Ну как вот, например, передать на бумаге этот особый юмор главы секретной службы?
Перед моим уходом Владимир Владимирович весьма профессионально попросил меня перечислить симптомы прослушки моего телефона. Выслушав, он удовлетворенно заключил: Ага. Проверим! На том и расстались.
Как только я шагнула за порог, на волю из мрачного здания КГБ, странный разговор с Путиным и необходимость что-то решать насчет обеда с ним моментально выветрились из головы. Навалились личные проблемы. У моей подруги Маши Слоним незадолго до этого умер муж – всеми нами любимый Сергей Шкаликов, прекрасный актер МХАТа, которому было всего тридцать пять лет. Маша передала мне на пейджер, что хочет встретиться, и мы условились поужинать в соседнем с Лубянкой здании – в мексиканском ресторане на Пушечной улице. Фахитас в рот не лез. Мы смотрели Сережины фотографии и утирали друг другу слезы.
И вдруг ресторанный антураж спровоцировал чудовищную аллюзию. Меня прямо-таки обожгла мысль об обеде с Путиным. Какой ужас! Как я могла согласиться, идиотка?! И как Путин вообще все это себе представляет: вот сидит красивая молодая женщина за столиком в ресторане, а напротив нее – директор ФСБ?! Хорошенькая парочка! Я огляделась: маленький фонтанчик, грот из камней, приглушенный свет – и ярко представила саму себя за нашим столиком не с моей милой Машей, а с Путиным. Какой позор!
В общем, домой я доехала уже в состоянии полного транса. Оставшись одна, я начала в деталях восстанавливать разговор с Путиным, пытаясь понять, что же ему от меня нужно и правильно ли я себя с ним вела. Все началось с того, что уже после интервью, когда я начала задавать главе ФСБ вопросы не для печати, он вдруг заботливо поинтересовался:
– Леночка, скажите, чем я вообще могу помочь вам в вашей работе?
– Чем-чем… Давать больше информации, конечно, Володенька! – не растерялась я.
– Может быть, мы можем организовать для вас постоянный канал информации? – из уст главного чекиста страны такое предложение в адрес журналиста звучало довольно двусмысленно. Именно поэтому я постаралась внятно перевести разговор из русла его профессии в русло моей.
– Разумеется, Владимир Владимирович, нам хотелось бы получать как можно больше информации. Знаете, у нас в газете есть отдел, который занимается преступностью и расследованиями, и, я думаю, они были бы счастливы, если бы ваше ведомство делилось с ними оперативными данными.
– А как мы можем сотрудничать лично с вами? – не отступал Путин.
– Вы же знаете – я политический обозреватель, меня прежде всего интересует, что происходит в Кремле. Но ведь вы же мне не станете рассказывать правду о том, что там, в застенке, происходит, правда?
Путин чуть заметно улыбнулся в ответ своей фирменной загадочной улыбкой Джоконды.
– Было бы просто отлично, – продолжала я, – время от времени получать от вас напрямую официальные комментарии по основным политическим событиям в стране. Но я же знаю, что вы на своей должности стараетесь держаться максимально аполитично. При том что ситуацию знаете, наверное, даже лучше многих в Кремле…
В этот момент путинская Джоконда разулыбалась еще довольнее.
– Поэтому из реальных моих пожеланий, – подытожила я, – остается одно: почаще видеться, чтобы вы хотя бы не для печати объясняли свое понимание расстановки сил в стране.
Вот тут-то директор ФСБ и сделал мне предложение, от которого отказаться было еще труднее, чем согласиться: пообедать вместе. Да еще и на День чекиста.
Я была в шоке. Конфликт чувства и долга во мне начался почище, чем в трагедиях Расина. Точнее, совсем наоборот: чувство говорило нет, а долг вопил yes!!!
С одной стороны, обедать вместе с кагэбэшником – западло. А уж праздновать с ним День чекиста – это вообще позор на всю жизнь. Мне ведь потом даже друзьям об этом рассказать будет стыдно!
С другой стороны, встретиться один на один, в неформальной обстановке с главой самого засекреченного ведомства страны и задать ему любые, самые откровенные вопросы – это ведь несбыточная мечта любого журналиста! И, наконец, это ведь просто круто!
После секундного колебания профессиональное любопытство во мне все-таки взяло верх:
– Отличная идея! Только, Володь, одна просьба: давайте не приурочивать это к вашему профессиональному празднику, а просто пообедаем и поболтаем, хорошо?
Когда я прокрутила все это в памяти, то осталась вполне довольна собой. Мне показалось, что я четко расставила все акценты и никакого недопонимания между нами возникнуть не должно.
Тем не менее какое-то неприятное предчувствие почему-то все-таки продолжало меня донимать. Да плюс к этому у меня впервые в жизни примерно на сутки появился какой-то необъяснимый страх разговаривать по телефону.
Чтобы избавиться от этой дурацкой фобии, я специально по телефону запросто рассказала всю эту историю Юле Березовской (которая совсем не родственница Бориса Абрамовича, а моя однокурсница, теперь, правда, по иронии судьбы, контактирующая по работе со своим знаменитым однофамильцем).
– Ты что, дура? Зачем ты рассказываешь мне все это по телефону, тебя же наверняка слушают! – завопила Березовская.
– А от кого мне теперь скрываться? Директор ФСБ и сам уже об этом знает! – расхохоталась я.
– Ты вообще понимаешь, что ты наделала? – тоном еврейской мамы запричитала Березовская. – Тебе директор ФСБ свидание назначил, а ты согласилась! Он тебе хотя бы нравится?
Через несколько дней, когда безобидно миновал уже и День чекиста, и вышло мое интервью с Путиным в Известиях, я с облегчением подумала, что никакого обеда не будет.
Но на следующее утро в моем кабинете в Известияхраздался звонок:
– Елена Викторовна? Владимир Владимирович Путин хотел бы пообедать с вами. Он предлагает завтра в два часа дня в японском ресторане Изуми на Спиридоновке. Вам подойдет это время и место? Прекрасно, спасибо! Владимир Владимирович будет вас там ждать!
Звонил Игорь Сечин, нынешний руководитель канцелярии президента, исполнявший в то время функции не только пресс-секретаря, но заодно, по сути, еще и денщика Владимира Путина.
Вот тут-то, когда эта авантюра обрела реальные очертания, я, наконец, не на шутку испугалась.
Единственным человеком, с которым я всерьез (и уже не по телефону) посоветовалась, был мой отец. Оптимизма он мне не добавил.
– Знаешь, Алена, Лаврентий Палыч Берия тоже вот так вот молоденьких девушек на обед приглашал. А потом их никто и никогда больше не видел…
Вот в таком бодром настроении в декабре 1998 года я отправилась на свидание с человеком, которому всего через год предстояло стать новым президентом России.
Поверить в это тогда, разумеется, было невозможно. Точно так же, как и в то, что мой обед с Владимиром Владимировичем Путиным через год станет косвенной причиной моего изгнания из кремлевского пула. И уж тем более в то, что еще через несколько месяцев, получив верховную власть в стране, этот мужчина практически уничтожит независимую политическую журналистику в России.
Я сидела у него на Лубянке после интервью, одна, в кабинете директора ФСБ и, сохраняя непринужденную улыбку, судорожно старалась понять, что же пытается сделать главный чекист страны – завербовать меня как журналиста или закадрить как девушку.
– Оставьте мне свой телефон, я на днях перезвоню, и мы договоримся о времени и месте, – попросил он.
– Мой телефон вообще-то есть у вас в приемной… – с опаской процедила я.
– Ну вы вот здесь мне все равно на всякий случай напишите еще раз…
Отпираться дальше было глупо – мой телефон все равно не секрет, и тем более для главы ФСБ узнать его не составило бы труда.
Начальник секретного ведомства явно заметил, что я напряглась от интимного предложения. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я весело заявила:
– Хорошо, я вам оставлю свой домашний телефон, а вы за это проверьте, пожалуйста, чтобы его больше не прослушивали! Вы же можете это поставить под личный контроль как директор ФСБ?
– А вас что, прослушивают?! – изумление, изображенное Путиным на лице, выглядело до того неподдельным, что я невольно расхохоталась. Но тут же взяла себя в руки и сделала серьезное лицо:
– Да вот, понимаете, Владимир Владимирович, я каждый день в Кремль хожу, часто езжу с президентом. А тут я недавно в одной статье прочитала, что в России вообще всех политических журналистов просто по должности прослушивают… Вы-то сами как думаете: правда это или неправда?
Последний вопрос, я, понятно, произнесла как можно более наивным голосом и выжидательно уставилась на Путина.
– Ну что вы!!! Мы?! Вы думаете, это МЫ вас всех прослушиваем? – еще более искренне изумился Путин.
Накал всеобщего изумления и наивности между нами возрастал.
– Ну что вы, Владимир Владимирович! Как я могла о вас такое подумать… – еще раз подыграла я, чуть не прыснув от хохота, и увидела, что глаза Путина тоже смеются. Правда, его маска искренности и девственного непонимания была сработана гораздо профессиональнее моей.
– Вот-вот, – ловко пряча ухмылку, подхватил он, – это не мы, а кто-то другой!
– Кто же тогда, Владимир Владимирович? – не унималась я. – Вы же – самое осведомленное ведомство в стране, у вас же должна быть информация о том, кто это делает!
– Ну это, наверное, какие-ибудь конкурирующие коммерческие структуры. Знаете, у них есть такие свои маленькие службы безопасности… И, кстати, там иногда работают наши бывшие сотрудники…
– И что же, вы не можете их контролировать?
– Нет, абсолютно – творят что хотят! Вот уважаемых журналистов прослушивают! – тут уже Путин откровенно усмехнулся.
Черт, какая жалость, что передать этот разговор в виде газетного интервью не удастся! – пронеслось в тот момент у меня голове. – Ну как вот, например, передать на бумаге этот особый юмор главы секретной службы?
Перед моим уходом Владимир Владимирович весьма профессионально попросил меня перечислить симптомы прослушки моего телефона. Выслушав, он удовлетворенно заключил: Ага. Проверим! На том и расстались.
Как только я шагнула за порог, на волю из мрачного здания КГБ, странный разговор с Путиным и необходимость что-то решать насчет обеда с ним моментально выветрились из головы. Навалились личные проблемы. У моей подруги Маши Слоним незадолго до этого умер муж – всеми нами любимый Сергей Шкаликов, прекрасный актер МХАТа, которому было всего тридцать пять лет. Маша передала мне на пейджер, что хочет встретиться, и мы условились поужинать в соседнем с Лубянкой здании – в мексиканском ресторане на Пушечной улице. Фахитас в рот не лез. Мы смотрели Сережины фотографии и утирали друг другу слезы.
И вдруг ресторанный антураж спровоцировал чудовищную аллюзию. Меня прямо-таки обожгла мысль об обеде с Путиным. Какой ужас! Как я могла согласиться, идиотка?! И как Путин вообще все это себе представляет: вот сидит красивая молодая женщина за столиком в ресторане, а напротив нее – директор ФСБ?! Хорошенькая парочка! Я огляделась: маленький фонтанчик, грот из камней, приглушенный свет – и ярко представила саму себя за нашим столиком не с моей милой Машей, а с Путиным. Какой позор!
В общем, домой я доехала уже в состоянии полного транса. Оставшись одна, я начала в деталях восстанавливать разговор с Путиным, пытаясь понять, что же ему от меня нужно и правильно ли я себя с ним вела. Все началось с того, что уже после интервью, когда я начала задавать главе ФСБ вопросы не для печати, он вдруг заботливо поинтересовался:
– Леночка, скажите, чем я вообще могу помочь вам в вашей работе?
– Чем-чем… Давать больше информации, конечно, Володенька! – не растерялась я.
– Может быть, мы можем организовать для вас постоянный канал информации? – из уст главного чекиста страны такое предложение в адрес журналиста звучало довольно двусмысленно. Именно поэтому я постаралась внятно перевести разговор из русла его профессии в русло моей.
– Разумеется, Владимир Владимирович, нам хотелось бы получать как можно больше информации. Знаете, у нас в газете есть отдел, который занимается преступностью и расследованиями, и, я думаю, они были бы счастливы, если бы ваше ведомство делилось с ними оперативными данными.
– А как мы можем сотрудничать лично с вами? – не отступал Путин.
– Вы же знаете – я политический обозреватель, меня прежде всего интересует, что происходит в Кремле. Но ведь вы же мне не станете рассказывать правду о том, что там, в застенке, происходит, правда?
Путин чуть заметно улыбнулся в ответ своей фирменной загадочной улыбкой Джоконды.
– Было бы просто отлично, – продолжала я, – время от времени получать от вас напрямую официальные комментарии по основным политическим событиям в стране. Но я же знаю, что вы на своей должности стараетесь держаться максимально аполитично. При том что ситуацию знаете, наверное, даже лучше многих в Кремле…
В этот момент путинская Джоконда разулыбалась еще довольнее.
– Поэтому из реальных моих пожеланий, – подытожила я, – остается одно: почаще видеться, чтобы вы хотя бы не для печати объясняли свое понимание расстановки сил в стране.
Вот тут-то директор ФСБ и сделал мне предложение, от которого отказаться было еще труднее, чем согласиться: пообедать вместе. Да еще и на День чекиста.
Я была в шоке. Конфликт чувства и долга во мне начался почище, чем в трагедиях Расина. Точнее, совсем наоборот: чувство говорило нет, а долг вопил yes!!!
С одной стороны, обедать вместе с кагэбэшником – западло. А уж праздновать с ним День чекиста – это вообще позор на всю жизнь. Мне ведь потом даже друзьям об этом рассказать будет стыдно!
С другой стороны, встретиться один на один, в неформальной обстановке с главой самого засекреченного ведомства страны и задать ему любые, самые откровенные вопросы – это ведь несбыточная мечта любого журналиста! И, наконец, это ведь просто круто!
После секундного колебания профессиональное любопытство во мне все-таки взяло верх:
– Отличная идея! Только, Володь, одна просьба: давайте не приурочивать это к вашему профессиональному празднику, а просто пообедаем и поболтаем, хорошо?
* * *
Когда я прокрутила все это в памяти, то осталась вполне довольна собой. Мне показалось, что я четко расставила все акценты и никакого недопонимания между нами возникнуть не должно.
Тем не менее какое-то неприятное предчувствие почему-то все-таки продолжало меня донимать. Да плюс к этому у меня впервые в жизни примерно на сутки появился какой-то необъяснимый страх разговаривать по телефону.
Чтобы избавиться от этой дурацкой фобии, я специально по телефону запросто рассказала всю эту историю Юле Березовской (которая совсем не родственница Бориса Абрамовича, а моя однокурсница, теперь, правда, по иронии судьбы, контактирующая по работе со своим знаменитым однофамильцем).
– Ты что, дура? Зачем ты рассказываешь мне все это по телефону, тебя же наверняка слушают! – завопила Березовская.
– А от кого мне теперь скрываться? Директор ФСБ и сам уже об этом знает! – расхохоталась я.
– Ты вообще понимаешь, что ты наделала? – тоном еврейской мамы запричитала Березовская. – Тебе директор ФСБ свидание назначил, а ты согласилась! Он тебе хотя бы нравится?
* * *
Через несколько дней, когда безобидно миновал уже и День чекиста, и вышло мое интервью с Путиным в Известиях, я с облегчением подумала, что никакого обеда не будет.
Но на следующее утро в моем кабинете в Известияхраздался звонок:
– Елена Викторовна? Владимир Владимирович Путин хотел бы пообедать с вами. Он предлагает завтра в два часа дня в японском ресторане Изуми на Спиридоновке. Вам подойдет это время и место? Прекрасно, спасибо! Владимир Владимирович будет вас там ждать!
Звонил Игорь Сечин, нынешний руководитель канцелярии президента, исполнявший в то время функции не только пресс-секретаря, но заодно, по сути, еще и денщика Владимира Путина.
Вот тут-то, когда эта авантюра обрела реальные очертания, я, наконец, не на шутку испугалась.
Единственным человеком, с которым я всерьез (и уже не по телефону) посоветовалась, был мой отец. Оптимизма он мне не добавил.
– Знаешь, Алена, Лаврентий Палыч Берия тоже вот так вот молоденьких девушек на обед приглашал. А потом их никто и никогда больше не видел…
Вот в таком бодром настроении в декабре 1998 года я отправилась на свидание с человеком, которому всего через год предстояло стать новым президентом России.
Поверить в это тогда, разумеется, было невозможно. Точно так же, как и в то, что мой обед с Владимиром Владимировичем Путиным через год станет косвенной причиной моего изгнания из кремлевского пула. И уж тем более в то, что еще через несколько месяцев, получив верховную власть в стране, этот мужчина практически уничтожит независимую политическую журналистику в России.
Глава 2
КРЕМЛЬ С ЧЕРНОГО ХОДА
Даже и не знаю, для кого мой приход в Кремль стал б
ольшим шоком – для меня или для Кремля. Сергей Ястржембский, пресс-секретарствовавший в тот момент у Ельцина, дружелюбно пошутил на мой счет: Лена, такое впечатление, что вы выросли в инкубаторе или в другой стране – для вас как будто не существует окружающего мира! Я не стала его огорчать, что меня-то, вообще, всегда мучило обратное подозрение: что как раз его собратьев по разуму, пасущихся на политическом поле, разводят в каком-то отдельном, таинственном инкубаторе. Причем в том месте наверняка частые перебои со светом и электричеством – со всеми вытекающими для их развития последствиями.
Но в шутке Ястржембского, безусловно, была доля правды. Когда я стала кремлевским обозревателем, мне было всего 24 года, а всю предыдущую сознательную жизнь меня окружали люди, для которых любой чиновник, тем более советский, являлся по определению существом чужим и скорее всего враждебным. Мои ближайшие друзья и учителя в журналистике всю жизнь проработали в западных СМИ. Которые, в свою очередь, даже для большинства нынешних молодых российских политиков всю жизнь были вражескими голосами, боровшимися против системы.
В общем, не удивительно, что когда я из своего инкубатора вдруг попала прямиком в инкубатор кремлевский, эффект получился термоядерный.
Но в шутке Ястржембского, безусловно, была доля правды. Когда я стала кремлевским обозревателем, мне было всего 24 года, а всю предыдущую сознательную жизнь меня окружали люди, для которых любой чиновник, тем более советский, являлся по определению существом чужим и скорее всего враждебным. Мои ближайшие друзья и учителя в журналистике всю жизнь проработали в западных СМИ. Которые, в свою очередь, даже для большинства нынешних молодых российских политиков всю жизнь были вражескими голосами, боровшимися против системы.
В общем, не удивительно, что когда я из своего инкубатора вдруг попала прямиком в инкубатор кремлевский, эффект получился термоядерный.
Как я перешла Стикс
Кремль в отличие от театра начался для меня не с вешалки, а со Старой площади. Что, в принципе, было одним и тем же.
В 1997 году в бывшем здании ЦК КПСС, которое теперь выполняет роль политического предбанника Кремля, обитали наследники крестного отца Video International Михаила Лесина – молодые пиарщики Алексей Волин и Михаил Маргелов. Для них это был приз за ударно проведенную избирательную кампанию Ельцина 1996 года: возглавить Управление президента по связям с общественностью. Начали они с того, что вместо убогого, серенького названия своего чиновничьего органа ввели шипучую аббревиатуру: УПСО.
Интервью, которое в мае 1997 года я взяла у продавца УПСО Маргелова, стало для меня первым культурным шоком на пути в Кремль. Михаил Витальевич откровенно заявил мне под диктофон, что после института, который он закончил (ИСАА – Институт стран Азии и Африки), могло быть только два пути: – либо в КГБ, либо по партийной линии. Все остальное – это только ответвления от этих линий – либо ты в АПН, либо в МИДе, либо в идеологическом отделе ЦК… Либо ты в ПГУ сидишь в Ясенево…
– То есть, если какой-то выпускник ИСАА официально не работал в партийных органах, значит, он был сотрудником КГБ? – уточнила я.
Мальчики с довольным смехом закивали.
Для меня это открытие имело еще и некоторый личный подтекст: дело в том, что в Московской Хартии журналистов, в которую я незадолго до этого вступила, состояла также и однокурсница Волина Анна Мельникова. Она работала тогда переводчицей в японском корпункте и вроде бы никогда в партийных органах не трудилась. Значит?… -тут же пронеслось у меня в голове. Но этого вопроса я им, разумеется, не задала.
Забегая вперед, скажу, что в начале 2000 года бедная Аня была тихо отлучена от Хартии за то, что сначала подписала вместе с нами заявление в защиту Бабицкого (который, как мы подозревали, был задержан в Чечне российскими спецслужбами по приказу Путина), а днем позже поставила свою подпись под статьей, фактически провозглашавшей Бабицкого американским шпионом, налейте государственного агентства РИА Новости, которым к тому времени руководил Алексей Волин.
Сами Волин с Маргеловым при первом же знакомстве весело мне признались, что предпочли после института поработать немного преподавателями в Высшей школе КГБ.
Из их рассказа выходило, что вся новая российская система власти построена исключительно на выходцах из КГБ и руководящих партийных органов, причем прежняя иерархия во многом сохранена.
– Ну кем я был в советское время? – сетовал Маргелов. – Я был простым переводчиком – ниже меня была только урна. А вот, например, Ястржембский и Малашенко успели дослужиться до референтов международного отдела ЦК КПСС…
А под конец разговора, видимо, решив окончательно меня добить, Маргелов с Волиным сообщили, что у них даже секретарши все из органов:
– Одна наша секретарша прошла тяжелую школу Главного разведывательного управления Генштаба и Штаба Варшавского договора, а другая – не менее тяжелую школу Совмина еще в прежние времена. В них у нас нет никаких сомнений.
– И что, здесь все секретарши такие? – опешила я. Ответ был бесхитростен:
– Что касается других секретарш… То их мы уволили.
Отношение моих новых знакомых к прессе тоже было закалено крепкой пропагандистской школой СССР. Волин как-то раз рассказал мне, как в Индонезии, где он несколько лет проработал представителем советского официозного агентства АПН (ныне – РИА Новости), ему пришлось отвечать за раздачу денег аборигенам, писавшим для местных газет заказные статьи, воспевавшие Советский Союз. Так вот один из таких журналистов, по рассказам Волина, пришел к нему как-то раз и попросил выдать денег авансом – за несколько заказных статей вперед. И – что вызывало в этой истории особый хохот Волина – давал при этом честное слово офицера, что отработает.
Впрочем, в новых российских реалиях Волин быстро пристрастился работать не только с традиционными клиентами, но и с журналистами, которые принципиально отказывались брать деньги за публикации. Как объяснял сам пиарщик, А это интереснее! Из чисто спортивного интереса…
К тому же, наверное, и экономнее.
Безграничный цинизм Волина и Маргелова, с одной стороны, шокировал, но с другой стороны – был для меня в тот момент просто неоценим. Именно такие, циничные и прямолинейные, гиды и были мне необходимы, чтобы понять тот чужой мир, в котором мне предстояло работать.
Так Волин стал для меня вскоре примерно тем же, чем был Вергилий для Данте в Божественной комедии – проводником в кремлевскую Долину теней. Он заочно знакомил меня с обитателями кремлевской преисподней, объяснял, кто из них, за какие грехи и на чьи деньги в каком круге ада находится. И самое главное – из его рассказов я вскоре почерпнула ясное представление о Ближнем круге (звучит жутковато, но на кремлевском сленге ближайшее окружение президента называют именно так, не стесняясь прямых стилистических аналогий с терминологией дантевского Нижнего ада).
Теперь я уже четко знала направление, в котором мне необходимо было двигаться сквозь концентрические круги разноуровневых чиновников к самому центру кремлевской преисподней.
Благодаря откровениям моего Вергилия – Волина я быстро отдала себе отчет и в том, что Стигийское болото, которое отделяет Кремль от внешнего мира и которое мне, диггеру, предстоит перейти вброд, пахнет отнюдь не розами. Так началось мое рискованное путешествие к Ближнему кругу.
В 1997 году в бывшем здании ЦК КПСС, которое теперь выполняет роль политического предбанника Кремля, обитали наследники крестного отца Video International Михаила Лесина – молодые пиарщики Алексей Волин и Михаил Маргелов. Для них это был приз за ударно проведенную избирательную кампанию Ельцина 1996 года: возглавить Управление президента по связям с общественностью. Начали они с того, что вместо убогого, серенького названия своего чиновничьего органа ввели шипучую аббревиатуру: УПСО.
Интервью, которое в мае 1997 года я взяла у продавца УПСО Маргелова, стало для меня первым культурным шоком на пути в Кремль. Михаил Витальевич откровенно заявил мне под диктофон, что после института, который он закончил (ИСАА – Институт стран Азии и Африки), могло быть только два пути: – либо в КГБ, либо по партийной линии. Все остальное – это только ответвления от этих линий – либо ты в АПН, либо в МИДе, либо в идеологическом отделе ЦК… Либо ты в ПГУ сидишь в Ясенево…
– То есть, если какой-то выпускник ИСАА официально не работал в партийных органах, значит, он был сотрудником КГБ? – уточнила я.
Мальчики с довольным смехом закивали.
Для меня это открытие имело еще и некоторый личный подтекст: дело в том, что в Московской Хартии журналистов, в которую я незадолго до этого вступила, состояла также и однокурсница Волина Анна Мельникова. Она работала тогда переводчицей в японском корпункте и вроде бы никогда в партийных органах не трудилась. Значит?… -тут же пронеслось у меня в голове. Но этого вопроса я им, разумеется, не задала.
Забегая вперед, скажу, что в начале 2000 года бедная Аня была тихо отлучена от Хартии за то, что сначала подписала вместе с нами заявление в защиту Бабицкого (который, как мы подозревали, был задержан в Чечне российскими спецслужбами по приказу Путина), а днем позже поставила свою подпись под статьей, фактически провозглашавшей Бабицкого американским шпионом, налейте государственного агентства РИА Новости, которым к тому времени руководил Алексей Волин.
* * *
Сами Волин с Маргеловым при первом же знакомстве весело мне признались, что предпочли после института поработать немного преподавателями в Высшей школе КГБ.
Из их рассказа выходило, что вся новая российская система власти построена исключительно на выходцах из КГБ и руководящих партийных органов, причем прежняя иерархия во многом сохранена.
– Ну кем я был в советское время? – сетовал Маргелов. – Я был простым переводчиком – ниже меня была только урна. А вот, например, Ястржембский и Малашенко успели дослужиться до референтов международного отдела ЦК КПСС…
А под конец разговора, видимо, решив окончательно меня добить, Маргелов с Волиным сообщили, что у них даже секретарши все из органов:
– Одна наша секретарша прошла тяжелую школу Главного разведывательного управления Генштаба и Штаба Варшавского договора, а другая – не менее тяжелую школу Совмина еще в прежние времена. В них у нас нет никаких сомнений.
– И что, здесь все секретарши такие? – опешила я. Ответ был бесхитростен:
– Что касается других секретарш… То их мы уволили.
Отношение моих новых знакомых к прессе тоже было закалено крепкой пропагандистской школой СССР. Волин как-то раз рассказал мне, как в Индонезии, где он несколько лет проработал представителем советского официозного агентства АПН (ныне – РИА Новости), ему пришлось отвечать за раздачу денег аборигенам, писавшим для местных газет заказные статьи, воспевавшие Советский Союз. Так вот один из таких журналистов, по рассказам Волина, пришел к нему как-то раз и попросил выдать денег авансом – за несколько заказных статей вперед. И – что вызывало в этой истории особый хохот Волина – давал при этом честное слово офицера, что отработает.
Впрочем, в новых российских реалиях Волин быстро пристрастился работать не только с традиционными клиентами, но и с журналистами, которые принципиально отказывались брать деньги за публикации. Как объяснял сам пиарщик, А это интереснее! Из чисто спортивного интереса…
К тому же, наверное, и экономнее.
* * *
Безграничный цинизм Волина и Маргелова, с одной стороны, шокировал, но с другой стороны – был для меня в тот момент просто неоценим. Именно такие, циничные и прямолинейные, гиды и были мне необходимы, чтобы понять тот чужой мир, в котором мне предстояло работать.
Так Волин стал для меня вскоре примерно тем же, чем был Вергилий для Данте в Божественной комедии – проводником в кремлевскую Долину теней. Он заочно знакомил меня с обитателями кремлевской преисподней, объяснял, кто из них, за какие грехи и на чьи деньги в каком круге ада находится. И самое главное – из его рассказов я вскоре почерпнула ясное представление о Ближнем круге (звучит жутковато, но на кремлевском сленге ближайшее окружение президента называют именно так, не стесняясь прямых стилистических аналогий с терминологией дантевского Нижнего ада).
Теперь я уже четко знала направление, в котором мне необходимо было двигаться сквозь концентрические круги разноуровневых чиновников к самому центру кремлевской преисподней.
Благодаря откровениям моего Вергилия – Волина я быстро отдала себе отчет и в том, что Стигийское болото, которое отделяет Кремль от внешнего мира и которое мне, диггеру, предстоит перейти вброд, пахнет отнюдь не розами. Так началось мое рискованное путешествие к Ближнему кругу.
Сам ты передаст!
Кремлевские брифинги, как афористично подметил один мой коллега, точно так же, как и переломы, бывают открытыми и закрытыми.
Так вот, с аккредитацией на открытые брифинги у меня, разумеется, с самого начала не было никаких проблем. Потому что при Ельцине пресс-служба президента не позволяла еще себе такой откровенной идеологической сегрегации, как сейчас, при Путине.
За всю эпоху Ельцина из кремлевского пула выгнали только одного журналиста – Александра Гамова из Комсомолки – за то, что тот, по мнению тогдашнего президентского пресс-секретаря Сергея Ястржембского, оскорбил в своей публикации Наину Иосифовну, супругу Ельцина. Да и то потом Ястреб (как мы называли между собой кремлевского споуксмена) еще долго к месту и не к месту каялся перед нами за то, что погорячился.
Еще одной жертвой ельцинской цензуры пала Елена Дикун из Общей газеты. Ее на несколько месяцев отрезали от всех информационных каналов во властных структурах за то, что во время предвыборной кампании 1996-го она в красках расписала, как ельцинский избирательный штаб прикармливал (в прямом, гастрономическом смысле) тогдашнюю придворную прессу. В тот момент Общая газета из-за позиции ее главного редактора Егора Яковлева оставалась, без преувеличения, единственным в стране центральным изданием, которое наотрез отказалось участвовать во всеобщем негласном сговоре российских журналистов и их спонсоров-олигархов по переизбранию Ельцина на второй президентский срок.
Но к тому времени, как я появилась в кремлевском пуле, Ястржембский уже исправил ошибку своих предшественников, и реабилитированная Дикун опять уже трубила на боевом посту в Кремле. И тогдашняя ельцинская пресс-служба в отличие от нынешней, путинской, беспрекословно аккредитовывала на все официальные президентские мероприятия любого журналиста по требованию газеты.
Но вот с закрытыми кремлевскими переломами, в смысле – брифингами, дело обстояло чуть хуже. Потому что каждый чиновник предпочитал пускать туда только своих, проверенных журналистов.
Через месяц моей работы в кремлевском пуле Алексей Волин решился с глазу на глаз выложить, какое мнение обо мне сложилось в тусовке (как иронично называет само себя околокремлевское сообщество):
– Ты понимаешь, в Кремле тебя просто боятся! Ты абсолютно неподконтрольна, девушка со снесенной крышей, пишешь, что вздумается, и уж если начинаешь мочить кого-нибудь в статьях, то мочишь так крепко, что потом над ним вся тусовка смеется…
Именно с неофициальной мотивировкой он тебя боится первое время меня отказывались аккредитовать и на закрытые брифинги тогдашнего кремлевского идеологического комиссара с одноименной фамилией: Комиссар. Кстати, на имена и отчества чиновников кремлевская почва тоже скупилась, предпочитая их клонировать – так, например, человек, профессия которого так удачно совпадала с фамилией, оказался к тому же еще и полным тезкой своего тогдашнего подчиненного, уже знакомого мне господина Маргелова: Михаил Витальевич Комиссар.
Запрет подогревал мой интерес: попасть к Комиссару на брифинг хотелось позарез – хотя бы затем, чтобы понять: а нужен мне вообще-то этот Михаил Витальевич № 2 – или вполне хватит первого?
Я отправилась за советом к Маше Слоним, работавшей тогда на Би-Би-Си, и пересказала ей диагноз Волина:
– Маш, говорят, они меня боятся. Просто не знаю, что делать!
– Я догадываюсь, в чем дело, Ленка: у тебя, знаешь, временами бывает слишком пристальный и тяжелый взгляд. Ты на них смотришь как следователь на подсудимого. А ты попробуй смягчать взгляд! – наивно советовала подруга.
И я смягчала… Однажды я ворвалась в кабинет к Волину на Старой площади, задыхаясь от хохота:
– Слушай, Леш, а как ты думаешь, если до сих пор Комиссар не пускал меня на свои брифинги, то, после того как я в лицо обозвала его ПЕРЕДАСТОМ – он меня аккредитует?
– Кем-кем ты его назвала? – не понял он.
– Ну как, ты разве не помнишь знаменитый армянский анекдот: – Здравствуйте, Левона можно к телефону? – Нет, папы нет дома. Есть только я и дедушка. – Ну тогда позови дедушку – он передаст. – Сам ты передаст! И отец твой передаст! И мать твой передаст!
Так вот, с аккредитацией на открытые брифинги у меня, разумеется, с самого начала не было никаких проблем. Потому что при Ельцине пресс-служба президента не позволяла еще себе такой откровенной идеологической сегрегации, как сейчас, при Путине.
За всю эпоху Ельцина из кремлевского пула выгнали только одного журналиста – Александра Гамова из Комсомолки – за то, что тот, по мнению тогдашнего президентского пресс-секретаря Сергея Ястржембского, оскорбил в своей публикации Наину Иосифовну, супругу Ельцина. Да и то потом Ястреб (как мы называли между собой кремлевского споуксмена) еще долго к месту и не к месту каялся перед нами за то, что погорячился.
Еще одной жертвой ельцинской цензуры пала Елена Дикун из Общей газеты. Ее на несколько месяцев отрезали от всех информационных каналов во властных структурах за то, что во время предвыборной кампании 1996-го она в красках расписала, как ельцинский избирательный штаб прикармливал (в прямом, гастрономическом смысле) тогдашнюю придворную прессу. В тот момент Общая газета из-за позиции ее главного редактора Егора Яковлева оставалась, без преувеличения, единственным в стране центральным изданием, которое наотрез отказалось участвовать во всеобщем негласном сговоре российских журналистов и их спонсоров-олигархов по переизбранию Ельцина на второй президентский срок.
Но к тому времени, как я появилась в кремлевском пуле, Ястржембский уже исправил ошибку своих предшественников, и реабилитированная Дикун опять уже трубила на боевом посту в Кремле. И тогдашняя ельцинская пресс-служба в отличие от нынешней, путинской, беспрекословно аккредитовывала на все официальные президентские мероприятия любого журналиста по требованию газеты.
* * *
Но вот с закрытыми кремлевскими переломами, в смысле – брифингами, дело обстояло чуть хуже. Потому что каждый чиновник предпочитал пускать туда только своих, проверенных журналистов.
Через месяц моей работы в кремлевском пуле Алексей Волин решился с глазу на глаз выложить, какое мнение обо мне сложилось в тусовке (как иронично называет само себя околокремлевское сообщество):
– Ты понимаешь, в Кремле тебя просто боятся! Ты абсолютно неподконтрольна, девушка со снесенной крышей, пишешь, что вздумается, и уж если начинаешь мочить кого-нибудь в статьях, то мочишь так крепко, что потом над ним вся тусовка смеется…
Именно с неофициальной мотивировкой он тебя боится первое время меня отказывались аккредитовать и на закрытые брифинги тогдашнего кремлевского идеологического комиссара с одноименной фамилией: Комиссар. Кстати, на имена и отчества чиновников кремлевская почва тоже скупилась, предпочитая их клонировать – так, например, человек, профессия которого так удачно совпадала с фамилией, оказался к тому же еще и полным тезкой своего тогдашнего подчиненного, уже знакомого мне господина Маргелова: Михаил Витальевич Комиссар.
Запрет подогревал мой интерес: попасть к Комиссару на брифинг хотелось позарез – хотя бы затем, чтобы понять: а нужен мне вообще-то этот Михаил Витальевич № 2 – или вполне хватит первого?
Я отправилась за советом к Маше Слоним, работавшей тогда на Би-Би-Си, и пересказала ей диагноз Волина:
– Маш, говорят, они меня боятся. Просто не знаю, что делать!
– Я догадываюсь, в чем дело, Ленка: у тебя, знаешь, временами бывает слишком пристальный и тяжелый взгляд. Ты на них смотришь как следователь на подсудимого. А ты попробуй смягчать взгляд! – наивно советовала подруга.
И я смягчала… Однажды я ворвалась в кабинет к Волину на Старой площади, задыхаясь от хохота:
– Слушай, Леш, а как ты думаешь, если до сих пор Комиссар не пускал меня на свои брифинги, то, после того как я в лицо обозвала его ПЕРЕДАСТОМ – он меня аккредитует?
– Кем-кем ты его назвала? – не понял он.
– Ну как, ты разве не помнишь знаменитый армянский анекдот: – Здравствуйте, Левона можно к телефону? – Нет, папы нет дома. Есть только я и дедушка. – Ну тогда позови дедушку – он передаст. – Сам ты передаст! И отец твой передаст! И мать твой передаст!