Страница:
«А зачем же вы трехкомнатную квартиру снимаете, если один?» «Простор люблю, – сказал Бирюков первое, что пришло в голову. – Зачем мне однокомнатная душегубка?» Он прошел на кухню, вытащил бумажник и, отсчитав деньги, положил их на стол, покрытый засаленной клеенкой. Старуха переписала паспортные данные квартиранта на бумажку, трижды пересчитала зеленоватые банкноты, посмотрела их на свет и наконец вручила Бирюкову дубликат ключей. «Я буду заходить, – мрачно пообещала она и почему-то перешла на „ты“. – Только ты, мил человек, вот что. Ты тут не балуй. Женщин всяких там не води. Мне лишние разговоры во дворе не нужны. Водку не пей, а то пожар устроишь по пьяной лавочке». «Я вообще человек тверезый, водку на дух не принимаю, – соврал Бирюков. – И женщин водить не стану. По принципиальным соображениям». Старуха, разумеется, не поверила ни единому слову. «Поживем – увидим», – пробормотала она и, спрятав деньги на усохшей груди, смоталась. Скинув верхнюю одежду, Бирюков повалился на продавленный диван, и проспал до позднего вечера.
…Бирюков сидел в драном кресле и с отвращением думал о том, сейчас нужно возвращаться в вонючую старухину дыру. Впрочем, зачем спешить в Печатники? И к черту усталость. Еще светло, наверняка юридическая фирма «Костин и компаньоны» работает до позднего вечера. Вот с нее, пожалуй, и следует начать. Бирюков встал, вышел в прихожую, выглянул в дверной глазок. Не увидев никого на лестничной клетке, выскользнул за дверь.
Он спустился по лестнице, на ходу обдумывая ситуацию. Итак, покойный Горобец он же Самойлов, работал юристом консультантом по уголовным делам, судя по штемпелям в паспорте, разведен пять лет назад, имеет взрослую дочь от первого брака. В Польше, откуда он якобы временами наезжал, Самойлов, скорее всего, никогда не бывал. Да и что он забыл в этой Польше? Он выдавал себя за другого человека, наверняка имел подложные документы на имя Горобца. Что из этого следует? Бирюков потер лоб ладонью. Из этого не следует ровным счетом ничего. Загадку своей личности Горобец утащил в могилу. Но в живых остались люди, которые знали Самойлова, его коллеги по работе. Осталась юридическая фирма «Костин и компаньоны».
До приезда гостя Архипов бесцельно слонялся по квартире, пролеживал бока на диване и пялился в потолок, решая для себя: стоит ли вести с Покровским откровенные разговоры, рассказать все, как было, или лучше попридержать язык. В конце концов, остановился на последнем варианте.
Когда начиналось масштабное дело со сбытом фальшивых долларов, взять в Покровского в долю порекомендовал лично Горобец. Не просто порекомендовал, настоял на своем, хотя Архипов пытался вяло отбрыкиваться. Он не хотел иметь дело с уголовным авторитетом, отмотавшим два срока за хищение государственного имущества. Но позднее понял, что без Покровского не обойтись. Бывший «хищник» к моменту их знакомства по-прежнему трепетно и нежно любил деньги, но окончательно разочаровался в воровской идее, говорил, что лагерная романтика, воровское братство, – сказки для сопливых пацанов, а он человек опытный, тертый, съевший на зонах и в пересыльных тюрьмах половину зубов. Позднее выяснилось: Горобец лично Покровского не знал, но много чего слышал на нем от общих знакомых. К тому времени Покровский, освободившийся из санатория по большой амнистии, болтался без дела, придумывая, с чего бы начать. Но ничего стоящего не подворачивалось, а подачек, которые перепадали из общака, едва хватало, чтобы поддержать штаны.
Впервые Покровский и Архипов встретились в ресторане Рижского вокзала. Возможно, Покровский согласился от безысходности, возможно, увидел большое будущее в новом предприятии. Как и всякий вор, знавший себе цену, он не сказал ни «да», ни «нет», попросил две недели на раздумья, по истечении этого срока появился в «Камее» и сказал, что согласен. Покровский знал едва ли не половину воровского мира столицы, был в курсе многих дел. «Я уже нашел первых покупателей на твои бумажки, – сказал он тогда. – Сумма пока скромная, ребята возьмут сто пятьдесят тысяч баксов по тридцать пять центов за доллар. Но ведь это только начало».
Покровский был прав: то было только начало, первый шаг.
Позднее именно он привлек лучших самых надежных покупателей, поднял цену на левые баксы, когда их качество наконец довели до ума. Он провернул целый ряд блестящих махинаций, не похожих одна на другую. Взять хотя бы прошлогоднее дело, когда Покровский пару месяцев окучивал некоего Валерия Ивановича Козлова, ответственного работника одного из частных коммерческих банков. К моменту их знакомства Козлов по уши погряз в карточных долгах, запутался в своих женщинах и, кажется, для него все могло кончиться совсем плохо. Покровский вытащил банкира из ямы с дерьмом, в которой тот уже собрался утонуть.
Козлов отвечал перевозку и инкассацию денег из банка в специальное хранилище. Задуманная операция была проста до гениальности. Из банка в сопровождении двух охранников и водителя выезжает броневик «ДИСА -1912 Заслон», в котором находится семь с половиной миллионов баксов. Машина по дороге слегка меняет маршрут, в тихом переулке у нежилого дома водила останавливается и впускает в грузовой отсек к охранникам Козлова и Покровского с чемоданами, полными «левой» валюты. За несколько минут общими усилиями деньги из инкассаторских сумок перегружают в чемоданы, в сумки отправляется «фальшак». Козлов снова опечатывает сумки, Покровский перегружает чемоданы с валютой в салон и багажник ворованного «Фольксвагена».
«Заслон» пребывает в хранилище с пятиминутным опозданием. Кассиры пересчитывают деньги и под охраной отправляют их вниз на специальном лифте. То, что бабки оказались фальшивыми, открылось только через месяц. Расчет Покровского оказался верным. Семь с лишним миллионов – большие деньги даже для солидного частного банка. Но безупречная репутация куда дороже. Банкиры не стали сообщать в милицию о пропаже, поручив расследование собственной службе безопасности. И веревочка начала разматываться. Через неделю сыщики вычислили Козлова, а также охранников и водителя, которые, разумеется, были в доле. У сыщиков возник резонный вопрос: почему во время перевозки в грузовом отсеке находилось только двое, а не трое членов экипажа, как положено по инструкции. Но к тому времени два инкассатора и водила бесследно исчезли из Москвы, поэтому ответить на этот и многие другие вопросы было просто некому.
Ровно в три часа дня в прихожей тренькнул звонок. Архипов впустил в квартиру и провел в комнату Покровского.
– У меня мало времени. Я хотел сообщить, что уезжаю из России навсегда, – сказал гость, усевшись в кресло. – Надеюсь среди тех людей, которых положили в галерее, был и Горобец?
– Разумеется.
– О таких вещах не говорят по телефону, поэтому я приехал.
– Но больше ни одного вопроса на эту тему. Ответов ты не получишь.
– А я ни о чем не спрашиваю. Мне просто хотелось увидеть тебя последний раз.
– Почему последний? Может быть еще…
– Не надейся. Один клиент, профессиональный фармазонщик, с которым я давным-давно качался на киче, сделал мне хорошие документы. Настоящие. Теперь я гражданин Греции с фамилией, которую невозможно выговорить, не сломав язык. Сначала осяду в Афинах, когда осмотрюсь, перееду в какое-нибудь другое местечко. Потому что не люблю жару. Старая жизнь кончилась, никакого бизнеса, никакого будущего у меня в России больше нет. Поэтому я начинаю новую жизнь. С чистого листа.
– А деньги?
– Ну, я ведь не сорил ими на право и на лево, как ты. Не держал бабки в тайниках, как покойный Жбан. Я зарегистрировал небольшую фирму, что-то вроде «Рогов и копыт», и через Прибалтику, я гнал бабки в Грецию. Здесь держал тот минимум, который может понадобиться в крайнем случае. Откупиться от ментов или от бандитов. Короче, с зеленью проблем нет. Квартиру я заложил банку, дорогие побрякушки отдам младшей сестре Тоне.
Покровский расстегнул барсетку, вытащил оттуда сложенный вчетверо листок, исписанный рукой Архипова.
– Это твоя расписка на сто тысяч баксов. Этот долг я с тебя снимаю. Тебе понадобятся большие деньги, чтобы до конца выпутаться из этой истории. Хотя… Деньги не всегда спасают нас.
Покровский разорвал бумагу в лапшу, положил в пепельницу и чиркнул спичкой.
– Спасибо. Но не надо делать широких жестов. Я отдам все до копейки.
– Сначала останься жив, потом сочтемся.
– Может, рванем по двести коньяка? У меня есть тут хорошая бутылка. Из старых запасов.
– Не могу, – покачал головой Покровский. – У меня самолет через три дня. Но остались кое-какие дела. Надо увидеться с сестрой, зайти на кладбище к сыну. Целый месяц у Алешки не был, послезавтра ему исполнится двадцать восемь лет. Да, день рождение у парня… И еще кое-что по мелочи осталось, нужно все доделать. Так что, со временем у меня не густо.
– Жаль, – сказал Архипов. – Чертовски жаль.
– Ну, вот и все… Давай прощаться.
Покровский поднялся на ноги и протянул руку.
Глава девятнадцатая
…Бирюков сидел в драном кресле и с отвращением думал о том, сейчас нужно возвращаться в вонючую старухину дыру. Впрочем, зачем спешить в Печатники? И к черту усталость. Еще светло, наверняка юридическая фирма «Костин и компаньоны» работает до позднего вечера. Вот с нее, пожалуй, и следует начать. Бирюков встал, вышел в прихожую, выглянул в дверной глазок. Не увидев никого на лестничной клетке, выскользнул за дверь.
Он спустился по лестнице, на ходу обдумывая ситуацию. Итак, покойный Горобец он же Самойлов, работал юристом консультантом по уголовным делам, судя по штемпелям в паспорте, разведен пять лет назад, имеет взрослую дочь от первого брака. В Польше, откуда он якобы временами наезжал, Самойлов, скорее всего, никогда не бывал. Да и что он забыл в этой Польше? Он выдавал себя за другого человека, наверняка имел подложные документы на имя Горобца. Что из этого следует? Бирюков потер лоб ладонью. Из этого не следует ровным счетом ничего. Загадку своей личности Горобец утащил в могилу. Но в живых остались люди, которые знали Самойлова, его коллеги по работе. Осталась юридическая фирма «Костин и компаньоны».
***
До приезда гостя Архипов бесцельно слонялся по квартире, пролеживал бока на диване и пялился в потолок, решая для себя: стоит ли вести с Покровским откровенные разговоры, рассказать все, как было, или лучше попридержать язык. В конце концов, остановился на последнем варианте.
Когда начиналось масштабное дело со сбытом фальшивых долларов, взять в Покровского в долю порекомендовал лично Горобец. Не просто порекомендовал, настоял на своем, хотя Архипов пытался вяло отбрыкиваться. Он не хотел иметь дело с уголовным авторитетом, отмотавшим два срока за хищение государственного имущества. Но позднее понял, что без Покровского не обойтись. Бывший «хищник» к моменту их знакомства по-прежнему трепетно и нежно любил деньги, но окончательно разочаровался в воровской идее, говорил, что лагерная романтика, воровское братство, – сказки для сопливых пацанов, а он человек опытный, тертый, съевший на зонах и в пересыльных тюрьмах половину зубов. Позднее выяснилось: Горобец лично Покровского не знал, но много чего слышал на нем от общих знакомых. К тому времени Покровский, освободившийся из санатория по большой амнистии, болтался без дела, придумывая, с чего бы начать. Но ничего стоящего не подворачивалось, а подачек, которые перепадали из общака, едва хватало, чтобы поддержать штаны.
Впервые Покровский и Архипов встретились в ресторане Рижского вокзала. Возможно, Покровский согласился от безысходности, возможно, увидел большое будущее в новом предприятии. Как и всякий вор, знавший себе цену, он не сказал ни «да», ни «нет», попросил две недели на раздумья, по истечении этого срока появился в «Камее» и сказал, что согласен. Покровский знал едва ли не половину воровского мира столицы, был в курсе многих дел. «Я уже нашел первых покупателей на твои бумажки, – сказал он тогда. – Сумма пока скромная, ребята возьмут сто пятьдесят тысяч баксов по тридцать пять центов за доллар. Но ведь это только начало».
Покровский был прав: то было только начало, первый шаг.
Позднее именно он привлек лучших самых надежных покупателей, поднял цену на левые баксы, когда их качество наконец довели до ума. Он провернул целый ряд блестящих махинаций, не похожих одна на другую. Взять хотя бы прошлогоднее дело, когда Покровский пару месяцев окучивал некоего Валерия Ивановича Козлова, ответственного работника одного из частных коммерческих банков. К моменту их знакомства Козлов по уши погряз в карточных долгах, запутался в своих женщинах и, кажется, для него все могло кончиться совсем плохо. Покровский вытащил банкира из ямы с дерьмом, в которой тот уже собрался утонуть.
Козлов отвечал перевозку и инкассацию денег из банка в специальное хранилище. Задуманная операция была проста до гениальности. Из банка в сопровождении двух охранников и водителя выезжает броневик «ДИСА -1912 Заслон», в котором находится семь с половиной миллионов баксов. Машина по дороге слегка меняет маршрут, в тихом переулке у нежилого дома водила останавливается и впускает в грузовой отсек к охранникам Козлова и Покровского с чемоданами, полными «левой» валюты. За несколько минут общими усилиями деньги из инкассаторских сумок перегружают в чемоданы, в сумки отправляется «фальшак». Козлов снова опечатывает сумки, Покровский перегружает чемоданы с валютой в салон и багажник ворованного «Фольксвагена».
«Заслон» пребывает в хранилище с пятиминутным опозданием. Кассиры пересчитывают деньги и под охраной отправляют их вниз на специальном лифте. То, что бабки оказались фальшивыми, открылось только через месяц. Расчет Покровского оказался верным. Семь с лишним миллионов – большие деньги даже для солидного частного банка. Но безупречная репутация куда дороже. Банкиры не стали сообщать в милицию о пропаже, поручив расследование собственной службе безопасности. И веревочка начала разматываться. Через неделю сыщики вычислили Козлова, а также охранников и водителя, которые, разумеется, были в доле. У сыщиков возник резонный вопрос: почему во время перевозки в грузовом отсеке находилось только двое, а не трое членов экипажа, как положено по инструкции. Но к тому времени два инкассатора и водила бесследно исчезли из Москвы, поэтому ответить на этот и многие другие вопросы было просто некому.
Ровно в три часа дня в прихожей тренькнул звонок. Архипов впустил в квартиру и провел в комнату Покровского.
– У меня мало времени. Я хотел сообщить, что уезжаю из России навсегда, – сказал гость, усевшись в кресло. – Надеюсь среди тех людей, которых положили в галерее, был и Горобец?
– Разумеется.
– О таких вещах не говорят по телефону, поэтому я приехал.
– Но больше ни одного вопроса на эту тему. Ответов ты не получишь.
– А я ни о чем не спрашиваю. Мне просто хотелось увидеть тебя последний раз.
– Почему последний? Может быть еще…
– Не надейся. Один клиент, профессиональный фармазонщик, с которым я давным-давно качался на киче, сделал мне хорошие документы. Настоящие. Теперь я гражданин Греции с фамилией, которую невозможно выговорить, не сломав язык. Сначала осяду в Афинах, когда осмотрюсь, перееду в какое-нибудь другое местечко. Потому что не люблю жару. Старая жизнь кончилась, никакого бизнеса, никакого будущего у меня в России больше нет. Поэтому я начинаю новую жизнь. С чистого листа.
– А деньги?
– Ну, я ведь не сорил ими на право и на лево, как ты. Не держал бабки в тайниках, как покойный Жбан. Я зарегистрировал небольшую фирму, что-то вроде «Рогов и копыт», и через Прибалтику, я гнал бабки в Грецию. Здесь держал тот минимум, который может понадобиться в крайнем случае. Откупиться от ментов или от бандитов. Короче, с зеленью проблем нет. Квартиру я заложил банку, дорогие побрякушки отдам младшей сестре Тоне.
Покровский расстегнул барсетку, вытащил оттуда сложенный вчетверо листок, исписанный рукой Архипова.
– Это твоя расписка на сто тысяч баксов. Этот долг я с тебя снимаю. Тебе понадобятся большие деньги, чтобы до конца выпутаться из этой истории. Хотя… Деньги не всегда спасают нас.
Покровский разорвал бумагу в лапшу, положил в пепельницу и чиркнул спичкой.
– Спасибо. Но не надо делать широких жестов. Я отдам все до копейки.
– Сначала останься жив, потом сочтемся.
– Может, рванем по двести коньяка? У меня есть тут хорошая бутылка. Из старых запасов.
– Не могу, – покачал головой Покровский. – У меня самолет через три дня. Но остались кое-какие дела. Надо увидеться с сестрой, зайти на кладбище к сыну. Целый месяц у Алешки не был, послезавтра ему исполнится двадцать восемь лет. Да, день рождение у парня… И еще кое-что по мелочи осталось, нужно все доделать. Так что, со временем у меня не густо.
– Жаль, – сказал Архипов. – Чертовски жаль.
– Ну, вот и все… Давай прощаться.
Покровский поднялся на ноги и протянул руку.
Глава девятнадцатая
Юридическая фирма «Костин и компаньоны» помещалась в трехэтажном кирпичном доме, зажатом со всех сторон высотными зданиями. На стульях, расставленных вдоль стен, ждали своей очереди немногочисленные посетители. Бирюков остановился у застекленной стойки, за которой девушка, одетая в строгий брючный костюм, боролась с компьютером, пытаясь набрать какой-то текст. Получалось плохо, у девушки были слишком длинные ногти, которые мешали нажать ту кнопку, которую она хотела.
Чтобы обратить на себя внимание, Бирюков покашлял в кулак. Девушка с видимым облегчением оторвалась от нудной работы, подняла взгляд на посетителя.
– Я бы хотел получить консультацию по уголовному делу, – улыбнулся Бирюков. – Один мой приятель порекомендовал мне вашего юриста Льва Юрьевича Самойлова.
– К сожалению, Самойлов третий день не появляется на работе. Видимо, заболел. И его домашний телефон не отвечает.
– А у вас работает какой-нибудь приятель Самойлова? Ну, человек, который его хорошо знает, и которому я смог бы доверить свою крайне деликатную проблему?
– Не поняла. Вам нужен приятель Самойлова или юридическая консультация?
– И то, и другое, – вымучено улыбнулся Бирюков. – Я просто подумал, раз Лев Юрьевич захворал, в вашей фирме наверняка работает человек… Как бы это сказать… Столь же опытный, как говориться, юрист старой закваски. У меня очень непростое запутанное дело. И я не могу доверить его сопливому выпускнике вечернего колледжа.
– В фирме «Костин и компаньоны» не принимает на работу выпускников всяких там вечерних колледжей, – девушка гордо вскинула подбородок. Бирюков засмотрелся на ее точеный профиль и пухлые чувственные губы. – Но если вы хотите, чтобы вас консультировал именно приятель Самойлова… Пожалуйста, это ваше право. Второй этаж, двадцать третий кабинет. Пенкин Михаил Михайлович. Пройдите в кассу, заплатите за консультацию. Квитанцию отдадите Пенкину.. Возле двадцать третьего кабинета посетителей не оказалось. Постучав, Бирюков переступил порог и оказался в комнатенке без окон, где едва помещался одно-тумбовый конторский стол, сейф с помятыми боками, пара стульев и сам Пенкин, пожилой сухопарый мужчина с большим отвислым носом, одетый в тесноватый костюмчик а-ля младший научный сотрудник. На запястье часы «Победа» на потертом кожаном ремешке, на манжетах рубашки золотые запонки с мелкими алмазами. Эти безделушки говорят о том, что Пенкин некогда знавал лучшие времена. Он взял у посетителя квитанцию, показал пальцем на стул. Засекая время, утопил кнопку настольных часов, похожих на те, которыми пользуются шахматисты во время турниров.
– Мы работаем по западной системе, то есть учитываем время, затраченное на визит клиента, – строго предупредил юрист, вытащив очки, протер платком безупречно чистые стекла и глянул на посетителя без всякого интереса, как на неодушевленный предмет. – Если консультации займет более получаса, вам придется доплатить в кассу. Поэтому попрошу излагать суть дела кратко, без лирических отступлений. Так я сэкономлю время, а вы деньги.
– Ну, и порядки тут у вас, – пожаловался Бирюков. – Слова лишнего сказать нельзя.
– Повторяю, мы можем говорить о чем угодно. О рыбалке, о женских прическах, бытовом травматизме или раннем простатите. Но за эти пустые разговоры вам придется выложить лишку.
– Деньги не проблема, – Бирюков похлопал себя по карману, в котором лежал набитый «зеленью» бумажник. – Мне нужен опытный юрист, человек который хорошо разбирается в уголовных делах, а главное, разбирается в людях. И, я думаю, этот человек – именно вы.
– Я не ваш начальник. Зачем же вы мне льстите?
– Хорошо знаю вашего друга Самойлова, он отзывался о вас только в превосходной степени.
Бирюков уже успел составить представление о Пенкине. Видимо, его лучшие годы, громкие судебные процессы, блестящие победы на юридическом фронте остались в далеком прошлом, теперь в конторе «Костин и компаньоны» старого юриста оттерли от сытной адвокатской кормушки молодые и напористые парни с университетскими дипломами, обширными связями и влиятельными родителями. Значимых выгодных дел, на которых можно было подняться, заработав хорошие деньги и некоторую известность, Пенкину давно не поручали. Пересадили в эту убогую комнатенку, размером чуть больше собачьей конуры. И сплавляют сюда публику, не отягощенную деньгами. Его клиенты отцы и матери мальчишек, ожидающих суда за мелкую кражу, жены угонщиков автомобилей или уличных драчунов. Короче, юрист погряз в повседневной рутине, он занимается мелочевкой, зарабатывая жалкие копейки на чужой беде. Но и на том спасибо, что Костин и его компаньоны на пенсию пока не гонят.
– Молодой человек, вы ошибаетесь, – Пенкин грустно вздохнул. – С Самойловым я работаю давно, но товарищеских отношений не поддерживаю. У нас с ним так: здравствуй и до свидания. Но ходят упорные слухи, будто мы друзья. Наверное потому, что мы слишком давно работаем в этой конторе. Впрочем, он ни с кем из сослуживцев близко не сошелся, предпочитает поддерживать дистанцию. И, между нами говоря, слишком высоко задирает нос. Поэтому вы попали не по адресу.
Бирюков пропустил мимо ушей последние слова.
– У меня есть для вас два поручения, – сказал он, раскрыл и долго держал перед носом юриста удостоверение Московского союза художников. – Хочу, чтоб вы сразу уяснили: я не мент, никак не связан со спецслужбами, ни с уголовным элементом. Я живописец. В свое время знатоки утверждали, будто я подавал большие надежды. Теперь ничего такого уже не говорят. Впрочем, это не важно. За вашу работу я хорошо заплачу.
– Хорошо это сколько? – Пенкин любил точные цифры.
– Задатка хватит, чтобы купить костюм за тысячу баксов. Ведь юрист без хорошего костюма вовсе не юрист.
– Хм, хороший костюм мне действительно не помешает, – в тусклых, Пенкина, кажется, навсегда погасших глазах Пенкина огоньки жизни.
– И еще кое-что останется на карманные расходы, – Бирюков подмигнул юристу. – Разумеется, разговор доверительный, я не хочу, чтобы о нем узнал господин Костин с компаньонами. Когда вы заканчиваете работу?
– Сегодня – поздно. А разговор, надо думать, длинный? Если не возражаете, перенесем это дело на завтрашнее утро. На десять часов. Вечерами я совею, а для важного разговора нужна ясная голова. Тут неподалеку есть кафе «Парус». То самое, что за углом. Подходящее место, там всегда мало народу. Выходите из арки и направо.
– В таком случае, жду вас завтра в кафе, – Бирюков поднялся со стула. – Ну как, я уложился в отпущенные полчаса?
– Представления не имею. Когда наша беседа меня заинтересовала, я остановил часы.
Уже второй час директор комбината минеральных удобрений Артур Дашкевич протирал штаны в здании областной администрации, точнее, в приемной своего тестя. Решив, что времени с момента последней ссоры прошло достаточно, старик оттаял сердцем и, пожалуй, готов забыть все прежние обиды, фотографии той московской шлюхи и оскорбления, слетевшие с языка зятя. Дашкевич прибыл к тестю на работу ровно в три часа дня. Как раз в это время Герман Викторович заканчивает обед, пребывая в добром расположении духа, устраивается в мягком кресле, полчаса мусолит местные и московские газеты.
Секретарь Яковлева, немолодая увядшая женщина, одевавшаяся во все черное, как старуха на похоронах, сняла трубку и сообщила тестю, о том, что Дашкевич явился и сидит в приемной. Непонятно, что тот ответил, но секретарь объявила, что Герман Викторович пока занят.
– А скоро он освободится? – тупо спросил Дашкевич.
Старая грымза только пожала плечами и промолчала. Она, как бывало в прежние времена, не предложила Дашкевичу чая с печеньем, не сказала доброго слова, поспешив уткнуться в бумажки. На ее бесцветных губах играла змеиная улыбочка. Яковлева была в курсе семейных дел своего начальника, она знает, что тот разругался с зятем и даже перевез к себе на квартиру дочь Веру. И вот теперь Дашкевич пришел вымаливать прощения, ползать на коленях. Время тянулось мучительно медленно, стрелки настенных часов, кажется, остановились. С улицы не доносилось ни звука, в коридоре стояла мертвая тишина. То ли служащие, проходили мимо начальственного кабинета на носках, сбавляя шаг, то ли звуки шагов гасила толстая ковровая дорожка. Дашкевич делал вид, что не тяготится унизительным ожиданием. Он забрасывал ногу на ногу, обмахивался буклетиком, хотя в помещении было прохладно. Наконец эта игра ему надоела.
– Послушайте, – он повернулся к секретарю. – Если вас это не очень затруднит… Напомните вашему начальнику, что я его второй час дожидаюсь по личному делу. Наверное, он уже забыл, что я тут сижу. Ну, понятно… У пожилых людей это бывает сплошь и рядом. Склероз, провалы памяти и даже глубокий маразм.
– У Германа Викторовича нет ни провалов памяти, ни маразма, – прошипела змея секретарь. – А прием по личным вопросам у него в пятницу. С трех до шести. Это написано на двери с другой стороны. Запишите, чтобы не забыть.
– А вы все-таки напомните. Я директор крупного комбината, а не ваш уборщик, с которым можно разговаривать в подобном тоне. У меня работа стоит, пока я тут… Пока я здесь…
Секретарь подняла трубку, что прошептала и снова принялась писать бумаженцию.
– Он вас вызовет, – не отрываясь от писанины сказала Яковлева. – Когда освободится.
Дашкевичу хотелось плюнуть на красный ковер и уйти, но он продолжал терпеливо ждать. Сейчас он вспомнил, что начальник службы охраны комбината Ремизов провалился неизвестно куда, как в воду канул. Впрочем, Дашкевича это обстоятельство не беспокоило. С Серегой такое и раньше случалось: провернув удачное дело, он всегда позволят себе расслабиться. Простительный грех. Путь пощупает московских девочек и вольет в себя столько водки, сколько влезет. Ремизов хочет сообщить своему боссу приятную новость не по телефону, а лично, глядя в глаза, насладиться минутой своего торжества. Не сегодня, так завтра он вернется и расскажет в деталях о том, как подыхал этот Бирюков, как визжал перед смертью. Приврет, конечно, не без этого, все приукрасит, распишет так, что заслушаешься. А потом получит премиальные, три дня отгула и продолжит гулянку в уже в родном городе.
Смежив веки, Дашкевич представил себе Бирюкова, лежащего в гробу. В дешевом гробу из непросушенных сосновых досок, обитом никчемной бросовой тканью. Рожа наверняка так обезображена, что даже профессиональные гримеры из морга, мастаки своего дела, не смогли вылепить из этого месива некое подобие человеческого лица. Да и другие части тела, надо думать, пострадали не меньше морды. У гроба тусуются скорбные родственники, успокаивают друг друга, мол, Бог дал, Бог взял, жену или сожительницу отпаивают вонючими каплями, но она безутешна. Скоро гроб с жалкими останками бывшего художника отвезут в церковь, там пьяненький дьяк отслужит молитву по невинно убиенному рабу божьему. Ящик закопают в неглубокой могиле, полной дождевой воды, и на том точка.
Картина была настолько приятной, реалистичной, что не хотелось открывать глаза.
– Можете войти.
– Что? – видения исчезли.
– Заходите в кабинет, – усмехнулась Яковлева. – Или вы передумали?
Дашкевич встал, одернул пиджак, поправил узел галстука, через двойную дверь тамбура прошмыгнул в кабинет тестя. Герман Викторович, сидя за большим письменным столом, делал вид, что поглощен работой. Не встал, руки не протянул.
– Здравствуйте, Герман Викторович, – сказал Дашкевич, не дождавшись приглашения присесть, он стоял у стола, как провинившийся школьник. – Я пришел поговорить по-мужски. У нас были проблемы, и я хочу их решить.
Тесть отложил в сторону ручку, смерил Дашкевича презрительным взглядом. Прикурил сигарету, откинувшись на спинку кожаного кресла, пустил дым.
– По-мужски это как? А насчет проблем, они у тебя, не у меня. Были и остаются. Кстати, как самочувствие? С конца не капает?
– Не капает, – Дашкевич был готов выслушать и переварить все тирады тестя. – К счастью.
– Ну, все еще впереди, – ободрил Герман Викторович. – Инкубационный период венерических болезней, бывает, затягивается на недели. Советую уже сейчас, не откладывая, найти хорошего венеролога.
– Я так и сделаю.
– Хорошо, если обойдется триппером. С сифилисом сложнее.
– Знаю, – кивнул Дашкевич. – Я пришел просить прощения. Я был не прав во всем. Эта поездка в Москву, эта женщина…
Дашкевич откашлялся в кулак и выдал хорошо отрепетированное выступление. Да, он последняя свинья и подлец. Да, осознает всю низость и глубину своего морального падения. Он не имел права вступать в половую связь с первой попавшейся шлюхой, тем самым, поставив под удар даже не самого себя, а высокую репутацию тестя. Кроме того, он сделал больно своей жене Вере, которая носит под сердцем плод любви, их будущего ребенка. Дашкевич по-прежнему любит жену всем сердцем. Он готов искупить, загладить, вымолить у Веры прощение.
Тесть слушал молча, не выказывая никаких эмоций. Это добрый знак. Кажется, он ждал этого покаяния. Ведь, если разобраться, старому хрычу не хочется, чтобы его дочь осталась одна с ребенком на руках. Факт, не хочется. Впрочем, одиночество этой женщине не угрожает, она и с тремя детьми найдет себе хорошую партию. С таким-то отцом и остаться без мужа… Ревизия, которую Герман Викторович обещал устроить на комбинате минеральных удобрений, пока не начиналась. И это тоже добрый знак. Разумеется, тесть не забыл обещания натравить на Дашкевича ревизоров, но помедлил, дал зятю время, дал шанс задуматься о скорбных делах и придти с повинной головой. Которую, как известно, меч не сечет.
– Сладко ты поешь, я прямо заслушался, – сказал Герман Викторович. Видимо, он уже принял какое-то решение. – Ладно… Я тебе, конечно, не верю. Потому что знаю, что ты за хрен такой собачий. Но если хотя бы сотая доля того, что ты сказал, это правда… Что ж… Попробуйте с Верой начать с начала. Только не вздумай на этой неделе приезжать ко мне и просить у нее прощения. Она еще не остыла. Увидит своего так называемого мужа и разобьет о твою пустую башку подарочный сервиз на двадцать четыре персоны. Мне не репу твою жалко, как ты, наверное, догадываешься. Посуду жалко. Позвони сюда дней через десять, если у Веры будет настроение тебя слушать, приедешь. Все, больше не задерживаю.
– Спасибо, Герман Викторович, – Дашкевич прижал руки к груди и выразительно шмыгнул носом, будто собирался пустить слезу. – Вы даже не представляете, как я вам… То есть, как я вас…
Тесть раздраженно махнул рукой, и Дашкевич, не закончив фразы, пятясь задом и прижимая к груди руки, покинул кабинет. На злыдню секретаря даже не взглянул, промчался через приемную, вылетел в коридор, словно на крыльях. Чуть не бегом спустился к машине и велел водителю гнать на комбинат. Развалившись на заднем сидении, Дашкевич думал о том, что пройдет пара недель и его семейная жизнь склеится, все пойдет по-старому. А уже через месяц о том злосчастном эпизоде с фотографиями ни он, ни Вера даже не вспомнят. Но, главное, что Герман Викторович почти простил его. Впервые Дашкевич подумал о тесте с теплым чувством: все-таки он мужик свойский, не злопамятный. Мог бы зятя вместе с дерьмом сожрать, но нет…
Когда рабочий день подходил к концу, Дашкевич решил просмотреть сегодняшнюю корреспонденцию. Он выглянул в окно, увидел хорошо освещенную территорию комбината, приземистый корпус главного цеха, склад, машины, ожидающие погрузки. Задернув шторы, присел к журнальному столу, на который секретарь сложила письма и газеты.
Чтобы обратить на себя внимание, Бирюков покашлял в кулак. Девушка с видимым облегчением оторвалась от нудной работы, подняла взгляд на посетителя.
– Я бы хотел получить консультацию по уголовному делу, – улыбнулся Бирюков. – Один мой приятель порекомендовал мне вашего юриста Льва Юрьевича Самойлова.
– К сожалению, Самойлов третий день не появляется на работе. Видимо, заболел. И его домашний телефон не отвечает.
– А у вас работает какой-нибудь приятель Самойлова? Ну, человек, который его хорошо знает, и которому я смог бы доверить свою крайне деликатную проблему?
– Не поняла. Вам нужен приятель Самойлова или юридическая консультация?
– И то, и другое, – вымучено улыбнулся Бирюков. – Я просто подумал, раз Лев Юрьевич захворал, в вашей фирме наверняка работает человек… Как бы это сказать… Столь же опытный, как говориться, юрист старой закваски. У меня очень непростое запутанное дело. И я не могу доверить его сопливому выпускнике вечернего колледжа.
– В фирме «Костин и компаньоны» не принимает на работу выпускников всяких там вечерних колледжей, – девушка гордо вскинула подбородок. Бирюков засмотрелся на ее точеный профиль и пухлые чувственные губы. – Но если вы хотите, чтобы вас консультировал именно приятель Самойлова… Пожалуйста, это ваше право. Второй этаж, двадцать третий кабинет. Пенкин Михаил Михайлович. Пройдите в кассу, заплатите за консультацию. Квитанцию отдадите Пенкину.. Возле двадцать третьего кабинета посетителей не оказалось. Постучав, Бирюков переступил порог и оказался в комнатенке без окон, где едва помещался одно-тумбовый конторский стол, сейф с помятыми боками, пара стульев и сам Пенкин, пожилой сухопарый мужчина с большим отвислым носом, одетый в тесноватый костюмчик а-ля младший научный сотрудник. На запястье часы «Победа» на потертом кожаном ремешке, на манжетах рубашки золотые запонки с мелкими алмазами. Эти безделушки говорят о том, что Пенкин некогда знавал лучшие времена. Он взял у посетителя квитанцию, показал пальцем на стул. Засекая время, утопил кнопку настольных часов, похожих на те, которыми пользуются шахматисты во время турниров.
– Мы работаем по западной системе, то есть учитываем время, затраченное на визит клиента, – строго предупредил юрист, вытащив очки, протер платком безупречно чистые стекла и глянул на посетителя без всякого интереса, как на неодушевленный предмет. – Если консультации займет более получаса, вам придется доплатить в кассу. Поэтому попрошу излагать суть дела кратко, без лирических отступлений. Так я сэкономлю время, а вы деньги.
– Ну, и порядки тут у вас, – пожаловался Бирюков. – Слова лишнего сказать нельзя.
– Повторяю, мы можем говорить о чем угодно. О рыбалке, о женских прическах, бытовом травматизме или раннем простатите. Но за эти пустые разговоры вам придется выложить лишку.
– Деньги не проблема, – Бирюков похлопал себя по карману, в котором лежал набитый «зеленью» бумажник. – Мне нужен опытный юрист, человек который хорошо разбирается в уголовных делах, а главное, разбирается в людях. И, я думаю, этот человек – именно вы.
– Я не ваш начальник. Зачем же вы мне льстите?
– Хорошо знаю вашего друга Самойлова, он отзывался о вас только в превосходной степени.
Бирюков уже успел составить представление о Пенкине. Видимо, его лучшие годы, громкие судебные процессы, блестящие победы на юридическом фронте остались в далеком прошлом, теперь в конторе «Костин и компаньоны» старого юриста оттерли от сытной адвокатской кормушки молодые и напористые парни с университетскими дипломами, обширными связями и влиятельными родителями. Значимых выгодных дел, на которых можно было подняться, заработав хорошие деньги и некоторую известность, Пенкину давно не поручали. Пересадили в эту убогую комнатенку, размером чуть больше собачьей конуры. И сплавляют сюда публику, не отягощенную деньгами. Его клиенты отцы и матери мальчишек, ожидающих суда за мелкую кражу, жены угонщиков автомобилей или уличных драчунов. Короче, юрист погряз в повседневной рутине, он занимается мелочевкой, зарабатывая жалкие копейки на чужой беде. Но и на том спасибо, что Костин и его компаньоны на пенсию пока не гонят.
– Молодой человек, вы ошибаетесь, – Пенкин грустно вздохнул. – С Самойловым я работаю давно, но товарищеских отношений не поддерживаю. У нас с ним так: здравствуй и до свидания. Но ходят упорные слухи, будто мы друзья. Наверное потому, что мы слишком давно работаем в этой конторе. Впрочем, он ни с кем из сослуживцев близко не сошелся, предпочитает поддерживать дистанцию. И, между нами говоря, слишком высоко задирает нос. Поэтому вы попали не по адресу.
Бирюков пропустил мимо ушей последние слова.
– У меня есть для вас два поручения, – сказал он, раскрыл и долго держал перед носом юриста удостоверение Московского союза художников. – Хочу, чтоб вы сразу уяснили: я не мент, никак не связан со спецслужбами, ни с уголовным элементом. Я живописец. В свое время знатоки утверждали, будто я подавал большие надежды. Теперь ничего такого уже не говорят. Впрочем, это не важно. За вашу работу я хорошо заплачу.
– Хорошо это сколько? – Пенкин любил точные цифры.
– Задатка хватит, чтобы купить костюм за тысячу баксов. Ведь юрист без хорошего костюма вовсе не юрист.
– Хм, хороший костюм мне действительно не помешает, – в тусклых, Пенкина, кажется, навсегда погасших глазах Пенкина огоньки жизни.
– И еще кое-что останется на карманные расходы, – Бирюков подмигнул юристу. – Разумеется, разговор доверительный, я не хочу, чтобы о нем узнал господин Костин с компаньонами. Когда вы заканчиваете работу?
– Сегодня – поздно. А разговор, надо думать, длинный? Если не возражаете, перенесем это дело на завтрашнее утро. На десять часов. Вечерами я совею, а для важного разговора нужна ясная голова. Тут неподалеку есть кафе «Парус». То самое, что за углом. Подходящее место, там всегда мало народу. Выходите из арки и направо.
– В таком случае, жду вас завтра в кафе, – Бирюков поднялся со стула. – Ну как, я уложился в отпущенные полчаса?
– Представления не имею. Когда наша беседа меня заинтересовала, я остановил часы.
***
Уже второй час директор комбината минеральных удобрений Артур Дашкевич протирал штаны в здании областной администрации, точнее, в приемной своего тестя. Решив, что времени с момента последней ссоры прошло достаточно, старик оттаял сердцем и, пожалуй, готов забыть все прежние обиды, фотографии той московской шлюхи и оскорбления, слетевшие с языка зятя. Дашкевич прибыл к тестю на работу ровно в три часа дня. Как раз в это время Герман Викторович заканчивает обед, пребывая в добром расположении духа, устраивается в мягком кресле, полчаса мусолит местные и московские газеты.
Секретарь Яковлева, немолодая увядшая женщина, одевавшаяся во все черное, как старуха на похоронах, сняла трубку и сообщила тестю, о том, что Дашкевич явился и сидит в приемной. Непонятно, что тот ответил, но секретарь объявила, что Герман Викторович пока занят.
– А скоро он освободится? – тупо спросил Дашкевич.
Старая грымза только пожала плечами и промолчала. Она, как бывало в прежние времена, не предложила Дашкевичу чая с печеньем, не сказала доброго слова, поспешив уткнуться в бумажки. На ее бесцветных губах играла змеиная улыбочка. Яковлева была в курсе семейных дел своего начальника, она знает, что тот разругался с зятем и даже перевез к себе на квартиру дочь Веру. И вот теперь Дашкевич пришел вымаливать прощения, ползать на коленях. Время тянулось мучительно медленно, стрелки настенных часов, кажется, остановились. С улицы не доносилось ни звука, в коридоре стояла мертвая тишина. То ли служащие, проходили мимо начальственного кабинета на носках, сбавляя шаг, то ли звуки шагов гасила толстая ковровая дорожка. Дашкевич делал вид, что не тяготится унизительным ожиданием. Он забрасывал ногу на ногу, обмахивался буклетиком, хотя в помещении было прохладно. Наконец эта игра ему надоела.
– Послушайте, – он повернулся к секретарю. – Если вас это не очень затруднит… Напомните вашему начальнику, что я его второй час дожидаюсь по личному делу. Наверное, он уже забыл, что я тут сижу. Ну, понятно… У пожилых людей это бывает сплошь и рядом. Склероз, провалы памяти и даже глубокий маразм.
– У Германа Викторовича нет ни провалов памяти, ни маразма, – прошипела змея секретарь. – А прием по личным вопросам у него в пятницу. С трех до шести. Это написано на двери с другой стороны. Запишите, чтобы не забыть.
– А вы все-таки напомните. Я директор крупного комбината, а не ваш уборщик, с которым можно разговаривать в подобном тоне. У меня работа стоит, пока я тут… Пока я здесь…
Секретарь подняла трубку, что прошептала и снова принялась писать бумаженцию.
– Он вас вызовет, – не отрываясь от писанины сказала Яковлева. – Когда освободится.
Дашкевичу хотелось плюнуть на красный ковер и уйти, но он продолжал терпеливо ждать. Сейчас он вспомнил, что начальник службы охраны комбината Ремизов провалился неизвестно куда, как в воду канул. Впрочем, Дашкевича это обстоятельство не беспокоило. С Серегой такое и раньше случалось: провернув удачное дело, он всегда позволят себе расслабиться. Простительный грех. Путь пощупает московских девочек и вольет в себя столько водки, сколько влезет. Ремизов хочет сообщить своему боссу приятную новость не по телефону, а лично, глядя в глаза, насладиться минутой своего торжества. Не сегодня, так завтра он вернется и расскажет в деталях о том, как подыхал этот Бирюков, как визжал перед смертью. Приврет, конечно, не без этого, все приукрасит, распишет так, что заслушаешься. А потом получит премиальные, три дня отгула и продолжит гулянку в уже в родном городе.
Смежив веки, Дашкевич представил себе Бирюкова, лежащего в гробу. В дешевом гробу из непросушенных сосновых досок, обитом никчемной бросовой тканью. Рожа наверняка так обезображена, что даже профессиональные гримеры из морга, мастаки своего дела, не смогли вылепить из этого месива некое подобие человеческого лица. Да и другие части тела, надо думать, пострадали не меньше морды. У гроба тусуются скорбные родственники, успокаивают друг друга, мол, Бог дал, Бог взял, жену или сожительницу отпаивают вонючими каплями, но она безутешна. Скоро гроб с жалкими останками бывшего художника отвезут в церковь, там пьяненький дьяк отслужит молитву по невинно убиенному рабу божьему. Ящик закопают в неглубокой могиле, полной дождевой воды, и на том точка.
Картина была настолько приятной, реалистичной, что не хотелось открывать глаза.
– Можете войти.
– Что? – видения исчезли.
– Заходите в кабинет, – усмехнулась Яковлева. – Или вы передумали?
***
Дашкевич встал, одернул пиджак, поправил узел галстука, через двойную дверь тамбура прошмыгнул в кабинет тестя. Герман Викторович, сидя за большим письменным столом, делал вид, что поглощен работой. Не встал, руки не протянул.
– Здравствуйте, Герман Викторович, – сказал Дашкевич, не дождавшись приглашения присесть, он стоял у стола, как провинившийся школьник. – Я пришел поговорить по-мужски. У нас были проблемы, и я хочу их решить.
Тесть отложил в сторону ручку, смерил Дашкевича презрительным взглядом. Прикурил сигарету, откинувшись на спинку кожаного кресла, пустил дым.
– По-мужски это как? А насчет проблем, они у тебя, не у меня. Были и остаются. Кстати, как самочувствие? С конца не капает?
– Не капает, – Дашкевич был готов выслушать и переварить все тирады тестя. – К счастью.
– Ну, все еще впереди, – ободрил Герман Викторович. – Инкубационный период венерических болезней, бывает, затягивается на недели. Советую уже сейчас, не откладывая, найти хорошего венеролога.
– Я так и сделаю.
– Хорошо, если обойдется триппером. С сифилисом сложнее.
– Знаю, – кивнул Дашкевич. – Я пришел просить прощения. Я был не прав во всем. Эта поездка в Москву, эта женщина…
Дашкевич откашлялся в кулак и выдал хорошо отрепетированное выступление. Да, он последняя свинья и подлец. Да, осознает всю низость и глубину своего морального падения. Он не имел права вступать в половую связь с первой попавшейся шлюхой, тем самым, поставив под удар даже не самого себя, а высокую репутацию тестя. Кроме того, он сделал больно своей жене Вере, которая носит под сердцем плод любви, их будущего ребенка. Дашкевич по-прежнему любит жену всем сердцем. Он готов искупить, загладить, вымолить у Веры прощение.
Тесть слушал молча, не выказывая никаких эмоций. Это добрый знак. Кажется, он ждал этого покаяния. Ведь, если разобраться, старому хрычу не хочется, чтобы его дочь осталась одна с ребенком на руках. Факт, не хочется. Впрочем, одиночество этой женщине не угрожает, она и с тремя детьми найдет себе хорошую партию. С таким-то отцом и остаться без мужа… Ревизия, которую Герман Викторович обещал устроить на комбинате минеральных удобрений, пока не начиналась. И это тоже добрый знак. Разумеется, тесть не забыл обещания натравить на Дашкевича ревизоров, но помедлил, дал зятю время, дал шанс задуматься о скорбных делах и придти с повинной головой. Которую, как известно, меч не сечет.
– Сладко ты поешь, я прямо заслушался, – сказал Герман Викторович. Видимо, он уже принял какое-то решение. – Ладно… Я тебе, конечно, не верю. Потому что знаю, что ты за хрен такой собачий. Но если хотя бы сотая доля того, что ты сказал, это правда… Что ж… Попробуйте с Верой начать с начала. Только не вздумай на этой неделе приезжать ко мне и просить у нее прощения. Она еще не остыла. Увидит своего так называемого мужа и разобьет о твою пустую башку подарочный сервиз на двадцать четыре персоны. Мне не репу твою жалко, как ты, наверное, догадываешься. Посуду жалко. Позвони сюда дней через десять, если у Веры будет настроение тебя слушать, приедешь. Все, больше не задерживаю.
– Спасибо, Герман Викторович, – Дашкевич прижал руки к груди и выразительно шмыгнул носом, будто собирался пустить слезу. – Вы даже не представляете, как я вам… То есть, как я вас…
Тесть раздраженно махнул рукой, и Дашкевич, не закончив фразы, пятясь задом и прижимая к груди руки, покинул кабинет. На злыдню секретаря даже не взглянул, промчался через приемную, вылетел в коридор, словно на крыльях. Чуть не бегом спустился к машине и велел водителю гнать на комбинат. Развалившись на заднем сидении, Дашкевич думал о том, что пройдет пара недель и его семейная жизнь склеится, все пойдет по-старому. А уже через месяц о том злосчастном эпизоде с фотографиями ни он, ни Вера даже не вспомнят. Но, главное, что Герман Викторович почти простил его. Впервые Дашкевич подумал о тесте с теплым чувством: все-таки он мужик свойский, не злопамятный. Мог бы зятя вместе с дерьмом сожрать, но нет…
Когда рабочий день подходил к концу, Дашкевич решил просмотреть сегодняшнюю корреспонденцию. Он выглянул в окно, увидел хорошо освещенную территорию комбината, приземистый корпус главного цеха, склад, машины, ожидающие погрузки. Задернув шторы, присел к журнальному столу, на который секретарь сложила письма и газеты.