Тронина Татьяна Михайловна. Femme fatale выходит замуж

   Жанна не афишировала, что ее матерью была Дробышева. Знакомые слишком бурно реагировали на это известие: «Как?! Неужели ты дочь известной певицы? Боже мой, кто бы мог подумать! Да вы совсем не похожи! И почему она – Дробышева, а ты – Ложкина?» «Потому что у моего папаши была фамилия Ложкин, – объясняла Жанна. – И вообще, кто сказал, что дети обязательно должны быть похожими на своих родителей?..»
   Сама Ксения Викторовна тоже не особенно распространялась о Жанне – лишь изредка небрежно упоминала, что у нее есть дочь, не уточняя, какого возраста. И вправду, зачем публике знать, что «ребенку» вечно молодой Дробышевой уже перевалило за тридцать.
   Жанну лет до десяти воспитывала бабушка, страстная библиофилка, – они жили отдельно, поскольку певица была вечно в разъездах, а потом, когда бабушка умерла, Ксения Викторовна стала нанимать для дочери гувернанток.
   Гувернантки были не самые плохие, но менялись довольно часто. Причиной того, что они не могли долго удержаться на месте, был придирчивый характер Ксении Викторовны, которая раз в месяц наезжала с инспекциями и вечно оставалась недовольна тем, какой вырастала ее дочь. Когда Жанне исполнилось шестнадцать, она заявила матери, что в состоянии жить одна. Ксения Викторовна сказала: «Посмотрим» – и вскоре разрешила дочери жить без опеки посторонних людей.
   Жанна обосновалась в квартире покойной бабки, в однокомнатной «хрущевке», но потом Ксении Викторовне стало неловко перед людьми (а в околоартистических кругах подоплеку дела, естественно, знали – не дай бог, сплетни переползли бы в газеты…), и она подарила дочери роскошную трехкомнатную квартиру.
   Жанна сначала хотела было отказаться – зачем ей столько комнат, да и вообще, гордыня взыграла («надо же, мамочка в кои-то веки решила позаботиться обо мне!»), но потом дар все-таки приняла.
   Это была квартира в относительно новом доме – светлая, просторная, с окнами во всю стену.
   С минимумом мебели – стол, стул, диван, книжные полки. И с огромным количеством книг – остались от бабушки.
   По натуре своей Жанна была минималисткой, и свойственного подавляющему большинству женщин желания «вить гнездышко» в ней не было. Убираться она не любила, готовить – тоже, единственной ее слабостью была страсть к одежде. Одну комнату она перепланировала именно под гардеробную…
   Придя этим вечером домой, Жанна переоделась в короткий шелковый халатик и мужественно принялась разбирать коробки с вещами, большая часть которых была забита книгами. Городской телефон она тоже на всякий случай отключила.
   Разбирала коробки она ровно полчаса – а потом решила сделать перерыв. «Нет, это невозможно… Продать, раздать все эти книги! Зачем мне их столько? Вот, например, Шекспир в дореволюционном издании – к чему он мне, все равно я не могу прочитать его со всеми этими «ятями», тем более что есть еще одно издание, современное! А собрание речей Сталина?.. Я не историк, не публицист, мне эти речи задаром не нужны!..»
   Жанна налила себе бокал красного вина, положила рядом на столик пачку сигарет.
   Но едва она успела сделать первый глоток, как в дверь позвонили.
   Скорее всего кто-то из этих наглецов – Сидоров или Айхенбаум? – все-таки решил навестить ее без приглашения.
   Босиком Жанна неслышно подбежала к двери и заглянула в «глазок».
 
   – Добрый вечер! – прощебетала, выскочив из лифта, блондинка.
   Марат ничего ей не ответил, хотя неделю назад видел, как она переезжала в соседнюю квартиру. Соседка, значит.
   Конечно, не слишком вежливо, но он не собирался с ней знакомиться.
   И вообще, ему было некогда – до смены оставалось часа два, а в доме ни крошки съестного. Полуфабрикатов Марат не любил, он готовил сам.
   Купил в соседнем супермаркете грудинки, пакет фасоли, связку овощей… И вдруг, стоя с тележкой у прилавка с фруктами – горы апельсинов, лимонов, грейпфрутов, – вздрогнул. Как будто кто-то невидимый, неведомый провел у него по лицу прохладной ладонью.
   Этот цвет. Этот свет. Это золотое сияние…
   В первое мгновение он ничего не понял, только удивился: «Что это со мной?» А потом память начала выталкивать из себя давние-давние воспоминания – сначала с трудом, медленно, а потом все быстрее. Картинки из прошлого.
   …Лето. Белый песок. Солнце. Прозрачная вода, где у дна плавали какие-то мелкие рыбешки, сияя серебристыми боками…
   Оцепенев, Марат стоял с тележкой посреди супермаркета. Он уже был далеко отсюда – прозрачные волны уносили его все дальше и дальше, в прошлое.
   …Ее смех. Ее голос: «Марат, доплывем до горизонта!» – «До горизонта нельзя доплыть. Ты что, географию не знаешь?..» Ее улыбка. Обгоревший нос. Выцветшие на солнце пряди волос. Тогда у нее были длинные волосы. Как-то она убрала их назад, и он увидел ее ухо – маленькое, аккуратное, сквозь тонкую кожу просвечивала на солнце рубиновая кровь…
   Кто-то из покупателей толкнул Марата, и он очнулся.
   «Она или не она?..»
   Это было так давно, что прошлое можно было принять за сон. А что, если и вправду она ему приснилась – тогда, тысячу лет назад? Фантазия времен пубертата, которая – неожиданно и некстати! – настигла взрослого разумного мужчину и вновь превратила его в подростка?
   «Она или не она?!.»
   Это было необходимо как можно скорее проверить.
   Секунду Марат еще медлил, а потом, бросив тележку посреди зала, решительно зашагал к выходу.
 
   Жанна заглянула в «глазок» и обнаружила того самого соседа, который обошелся с ней так нелюбезно, – тот стоял на лестничной площадке, засунув руки в карманы кожаной куртки, и с хмурым, озабоченным видом смотрел куда-то в сторону, покачиваясь на каблуках.
   Это очень хорошо. Если бы за дверью оказались Сидоров или Айхенбаум… Или оба сразу! Было бы намного хуже. Столько мороки…
   Жанна распахнула дверь.
   – Вам что? – с любопытством спросила она.
   Мужчина посмотрел ей прямо в глаза и произнес серьезно:
   – Вы извините, я с вами не поздоровался – это, конечно, свинство с моей стороны… Но голова совсем другим занята… В общем, еще раз простите. Я ваш сосед.
   – Я знаю! – улыбнулась Жанна – все ж таки приятно, что первое впечатление оказалось ошибочным, – и пожала ему руку. – Жанна.
   Он моргнул и несколько секунд стоял неподвижно.
   «Нет, все-таки он какой-то странный…» – подумала Жанна. Волосы у него были коротко стриженные, темные-темные глаза, сурово сжатые губы.
   – А вы меня не помните, Жанна?
   – То есть?.. – удивилась она, готовая поклясться, что до своего переезда сюда никогда не видела этого человека.
   – Лет восемнадцать-двадцать назад… Ейск. Вы еще со своей тетей были… – сказал странный сосед, почти с мукой вглядываясь в лицо Жанны.
   «Ейск… Тетя?.. О чем это он?» Но в следующее мгновение она вспомнила.
   – Ейск! Ну да, точно! – засмеялась Жанна. – Но я там была не с тетей, а со своей гувернанткой, если так можно сказать… Точно! Я вспомнила! Мне было двенадцать лет! Двенадцать или тринадцать… Ейск! Господи, а сейчас все в Турцию ездят…
   Глаза соседа потеплели, и он вздохнул почти с облегчением.
   – Я и вас помню! – с радостью произнесла Жанна. – Вы… господи, ну у вас имя еще такое… Незаурядное имя, словом!
   – Марат, – тихо подсказал он.
   – Да, Марат! Так звали героя Французской революции… Точно, Марат!
   Он тоже улыбнулся – с трудом, словно не умел, а сейчас его застигли врасплох, и он невольно вынужден это делать.
   – Ну надо же! Как вы меня вспомнили? – веселилась Жанна. – Просто удивительно… И вообще удивительно, что мы оказались соседями!
   – Да, приятная неожиданность, – кивнул он. Что говорить дальше, он не знал. – В общем… в общем, будем друзьями. Если что, вы…
   – Давай на «ты»! – сказала Жанна. – Мы же действительно друзья детства… Заходи, Марат! – Она отступила назад, приглашая его к себе.
   Домашние хлопоты ее уже совершенно не интересовали.
   – Н-нет… – Он как будто опешил. – Нет, мне сейчас некогда… времени нет, словом. Я на минуту только…
   – Ладно, – с разочарованием произнесла она. – Но все равно, заходи ко мне как-нибудь, Марат. Я одна.
   – Одна?
   – Ну да, я живу тут одна! – И она, перед тем как захлопнуть дверь, помахала ему ладонью.
   Потом Жанна некоторое время стояла посреди пустой прихожей, с улыбкой вспоминая прошлое. Море, смуглый серьезный мальчик, долгие разговоры ни о чем и вместе с тем – обо всем на свете. Очень невинные и трогательные воспоминания.
   Марат.
   Мальчик по имени Марат за столько лет не смог забыть ее. Как приятно.
 
   Это была она. Это была она. Это была она.
   Марат находился в таком состоянии, что не мог ничего делать. Не мог ни о чем другом думать – кроме того, что это была Жанна. И именно поэтому он отказался от предложения зайти к ней – находился в каком-то ступоре. Если бы он остался сейчас с ней, то неминуемо разочаровал бы ее. Он и двух слов сейчас не мог связать. Жанна подумала бы, что он безнадежный идиот.
   Но это была она!
   «Как странно… – думал он, упав на кушетку – прямо в ботинках и куртке. – Почему меня это так взволновало? Ну, она и она… Что теперь?»
   За окном было уже темно, но свет он так и не включил.
   – Зачем электричество, если светит солнце?.. – торжественно произнес он вслух и засмеялся. – Ведь Жанна – это солнце. Ночь кончилась!
   …История была такова: много-много лет назад он с мамой ездил в Ейск.
   Там было что-то вроде санатория или турбазы – стояли вдоль берега отдельные дощатые домики. Душ и прочие удобства – на улице. Обедали в столовой. Сейчас, наверное, мало кто согласился бы на подобный отдых, но тогда Марат воспринимал его как чудо.
   Это был первый и последний раз, когда они с мамой ездили куда-то вместе. Она по случаю достала две путевки у себя на работе. Сказала: «Я буду отдыхать и отсыпаться, Марат. А ты делай что хочешь. Ты мальчик, и ты уже взрослый – стыдно было бы водить тебя за ручку…»
   Мать спала до обеда, а однажды познакомилась с семьей по соседству. Вместе ходила с ними в столовую, вечерами они играли в преферанс и пили местное вино, обсуждая политическую обстановку в стране…
   Марат был предоставлен самому себе, но он не жаловался. Господи, а на что жаловаться, когда он в первый раз видел море! Да еще такое замечательное – неглубокое и теплое.
   …У моря, на берегу, обхватив колени руками, сидела девочка. У нее были длинные волосы – концы касались песка. Он сел рядом. «Как дела?» – «В общем, неплохо. Только скучно». – «С ума сошла?..» – «Сам ты… Тебя как зовут?» – «Марат. Марат – так звали героя Французской революции». – «Прикольно… А я – Жанна».
   Жанна.
   За те три недели, что они были у моря, подруг она так и не завела. Общалась только с Маратом – благо, что тетка (только теперь выяснилось, что это была вовсе не тетка, а гувернантка) занималась исключительно своей личной жизнью.
   О чем они с Жанной говорили? Нет, уже не вспомнить…
   Что-то о приключениях, о кладах. О том, как где-то неподалеку на берег выбросило акулу-катрана. «Тут водятся акулы?!» – перепугалась она. «Видела бы ты ту акулу! Это ж практически селедка… Одно название только».
   О фильмах, которые смотрели недавно. О школе. «Как, ты тоже из Москвы?» – «Да, а что?» Ему казалось невозможным, что она жила в том же городе, что и он.
   Она была смуглой от солнца – но без того шоколадного оттенка, которым отличался он, брюнет. Огромные светло-карие глаза. Выразительный рот. У нее довольно большой рот. Однажды он хотел ее поцеловать, но так и не решился. Он был уверен, что Жанна рассердится… Она ходила в выцветшем синем купальнике. Ноги у нее были длинные-длинные и тонкие – как у жеребенка. Она была серьезной и одновременно веселой девочкой. Таких он не видел нигде и никогда. Позже Марат безумно жалел, что не поцеловал ее, – кто знает, может быть, она и не рассердилась бы?
   Потом они с мамой вернулись в Москву. Боже, каким он был дураком, что не спросил ни ее адреса, ни телефона! Наверное, именно потому и не спросил, что она принадлежала этому морю и этому солнцу и невозможно было ее вообразить в слякотной суетливой Москве.
   Даже то, что он влюбился, Марат понял много позже – когда с удивлением отметил, что слишком часто вспоминает о ней, о золотой девочке по имени Жанна, веселой и серьезной одновременно.
   Самые чистые, самые светлые мечты – о ней. Позже, уже повзрослев, он хранил эти воспоминания, как драгоценные камни, – далеко, надежно спрятанными. И изредка доставал их, любуясь. К тому времени он уже понял, что имеет цену, а что – нет.
   Марату даже в голову не приходило, что Жанну можно как-то найти – она превратилась в сон, в загадку, в фантазию.
   И вот она здесь. Рядом. За соседней стеной. Одна. Звала к себе. А как обрадовалась!
   Надо было идти на работу – Марат работал ночным сторожем на одном предприятии, – но все медлил. Он думал о ней – теперешней.
   Самым главным было то, что Жанна совсем не изменилась. Ведь он узнал ее – практически сразу, стоило только ему пристально посмотреть ей в лицо.
   Те же светло-карие ясные глаза. Длинные ресницы – тень от них падает на высокие скулы. Ямочка на щеке – когда она улыбается. Нос задорно вздернут. Большой рот. О господи…
   Волосы те же, только короче, чуть ниже плеч. Очень милая прическа, кстати, – ей все равно идет. Ей, наверное, все идет!
   Короткий изящный халатик с цветочным узором, ноги. Она была босиком – узкие щиколотки, ровные колени… Господи, господи!
   Марат сжал кулаки – так, что ногти впились в ладони. Думать о Жанне – теперешней Жанне – он еще не привык. Эмоции захлестывали… И немудрено – она еще лучше, чем можно было ожидать, она… она действительно – как солнце. Дивная. Милая. Лучше всех.
   А та смесь серьезности и веселья? Небесная чистота, чистота в высшем смысле… Ангел. Да, она самый настоящий ангел.
   И она одна.
   Марат встал, подошел к окну – там, при свете фонарей, качались на осеннем ветру тополя – листва с них еще не успела облететь. Желтые листья. Огни машин. Огни реклам. Все было в золоте. Ночная Москва просто купалась в золоте.
   Это был ее цвет.
 
   – Сумасшедший дом какой-то! – со слезами в голосе произнесла Полина, проходя мимо Жанны. – Увидел-то всего одного таракана…
   В самом деле, с самого утра контору под названием «Минерва-плюс» трясло как в лихорадке.
   Двигали мебель, сворачивали ковровые дорожки, переставляли компьютеры… При всем при том работа не прекращалась ни на минуту.
   Жанна временно перебралась в информационный отдел – там, кроме Юры Пересветова, в этот день больше никого не было.
   Потом у нее завис компьютер. Потом сломался телефон. Потом электричество вообще вырубили – комнаты погрузились в полумрак.
   Юра Пересветов ничего не замечал – он молча продолжал работу, благо его компьютер теперь работал от зарядного устройства, автономно.
   – Нет, я так не могу… – с раздражением воскликнула Жанна, отъехав от стола в кресле на колесиках. – Юр!
   – Что? – не сразу отозвался тот.
   – Юр, говорят, ты отсюда свалить хочешь? – негромко спросила Жанна. Спросила потому, что у нее самой сейчас возникло подобное желание.
   – Ерунда, – отозвался Пересветов.
   – Нет? Ну надо же, а говорили…
   – Больше слушай.
   Юра Пересветов многословием не отличался.
   – Чувствуешь? – Жанна повела носом. – Какой-то дрянью пахнет.
   – Нет.
   – Мы тут сдохнем, как тараканы. Ю-у-ра! – с тоской позвала она.
   – Что? Ну что тебе? – Он наконец повернулся к ней.
   – Почему ты такой скучный?
   Талантливый программист и выдающийся системный администратор Пересветов не успел ей ответить – в этот момент в комнату вошла Нина, бросила на свободный стол стопку папок.
   – Жанна, Платон Петрович просит тебя уничтожить накладные за август.
   Над конторой, как проклятие, всегда витал призрак налоговой полиции.
   – А, хорошо… – согласилась Жанна. – Спасибо, Нина.
   – На здоровье, – отозвалась та с мягкой улыбкой. – Юра, обедать пойдешь? Уже час.
   – Час? – удивился Пересветов. – Да, сейчас иду.
   Он выскочил из-за стола и побежал вслед за Ниной.
   «Что-то в этом есть… – подумала Жанна. – Впрочем, ничего в этом нет. За Ниной ухаживает Гурьев. Но поскольку Гурьев на больничном (очень вовремя, как будто чувствовал, что тараканов будут морить!), то Нина просто решила пообедать с Юрой за компанию…»
   Жанна положила ноги на стол, закинула руки за голову. Сегодня на ней был темно-коричневый брючный костюм и черные туфельки с блестящими пряжками – вид в высшей степени строгий, офисный.
   – Жанна… – в комнату заглянул Руслан Айхенбаум. – Идем обедать.
   – Да, уже пора! – из-за его спины выглянул Яша Сидоров. – Цветок ты наш лазоревый…
   Айхенбаум раскрутил ее кресло. Жанна взвизгнула – но ее вовремя подхватил Сидоров.
   – Ну идем, идем, птичка… – Он принялся ее целовать – в нос, в щеки, куда попало.
   – Сидоров, скотина! – Айхенбаум принялся отталкивать приятеля от Жанны. – Я тебя убью…
   Потасовка была шуточной – но тем не менее у Жанны растрепались все волосы.
   – Как же вы мне надоели! – со стоном произнесла она. – О, если б кто знал, как вы мне надоели!
   Тем не менее через пять минут они вышли из здания и направились в сторону кафе, где обычно обедали. Стандартный бизнес-ланч. Впрочем, большинство сотрудников ходили в другое кафе, попроще, но неразлучная троица себя экономией не утруждала. Люди холостые, свободные, экономить ни к чему…
   Пока ждали заказ, сидя у стеклянной стены, за которой виднелся шумный проспект, Жанна сказала:
   – Представляете, вчера встретила своего друга детства. Мир тесен – он оказался моим соседом…
   – Да ну? – ревниво воскликнул Айхенбаум.
   – Я серьезно! Мы с ним в детстве дружили. Правда, недолго…
   – Первая любовь, значит, – констатировал Сидоров, вертя в руках солонку.
   – Какая любовь! – рассердилась Жанна. – Все было очень невинно! Мы с ним даже не поцеловались ни разу!
   – Зато теперь у вас есть шанс наверстать упущенное… – меланхолично заметил Айхенбаум.
   – Перестань, Русик. По-моему, я не произвела на него впечатления. Пригласила к себе – он отказался… – пожала плечами Жанна.
   – Ты? К себе? – возмутился Сидоров. – Нас ты такой милости не удостаивала!
   Им принесли заказ.
   – Скоро Хэллоуин, – сказал Айхенбаум, энергично расправляясь с супом харчо – он любил все острое. – Пошли?
   – Куда?
   – На Хэллоуин. В какой-нибудь клуб. На целую ночь!
   – Руся, это не наш праздник, – напомнил Сидоров. – Холуин… Тьфу! Ну просто никакого патриотизма!
   – Да, но День всех влюбленных ты признаешь! – напомнила Жанна. – Конфеты мне подарил, помнишь?..
   – Я тебе тоже подарок принес… – ревниво напомнил Айхенбаум. – И вообще, Яшка, тебе ли говорить о патриотизме! Трескаешь свиную отбивную, а сам…
   – А ты фашистская морда, – тут же беззлобно напомнил Сидоров. – Я только на четверть еврей.
   – А я только наполовину немец! И вообще, мой папа был коммунистом, а немецкого языка практически не знал…
   Они препирались, а Жанна с улыбкой глядела на них.
   Сидоров с Айхенбаумом были неразлучными друзьями и выясняли отношения только для виду. Они даже были похожи, словно братья, – оба высокие, атлетического телосложения, с идеально правильными, выразительными чертами лица, с одинаковыми модельными стрижками, стильно, в духе современной мужской моды одетые… Только волосы у Сидорова были каштановые, с рыжинкой – сказались дедушкины гены, вовремя оживившие тихую степную красоту рода Сидоровых. Айхенбаум же был брюнетом. Его отец чуть больше тридцати лет назад переселялся из Казахстана в Дюссельдорф, но по пути застрял в Москве, родил от москвички сына, да так и остался тут. Наша родина там, где нас любят.
   И Сидоров, и Айхенбаум – оба ухаживали за Жанной.
   – Русик, Яша…
   – Да? – тут же отозвались они.
   – Что вы думаете о Юре Пересветове?
   – Зануда, – сказал Сидоров пренебрежительно.
   – Точно, зануда, как и все гении… – кивнул Айхенбаум. – Он гениальный программист, этого нельзя отрицать. Просто чудо, что он еще не сбежал от нас. Я слышал, Пересветов одному мужику написал приложение, которое при запуске выдает на экран бегущие цифровые столбцы, синие полоски прогресс-индикаторов с меняющимися процентами и тэ дэ. Теперь, когда мужику нужно отлучиться по своим делам, он запускает эту программу и обращается ко всем – «вы, типа, мой компьютер не трогайте, у меня там база данных переиндексируется!» – и отлучается по своим делам… А почему ты о Юрке спрашиваешь?
   – Так… – пожала Жанна плечами.
 
   За окнами сновали люди с зонтами, к мокрому асфальту липли опавшие листья. Жанна достала из сумочки сигарету, а Сидоров с Айхенбаумом дружно щелкнули зажигалками с обеих сторон.
   – Не ссорьтесь, мальчики, у меня своя зажигалка есть, – отвела она их руки.
   – Ты нас не любишь, – мстительно констатировал Айхенбаум.
   – Я вас очень люблю, – сказала она, выдыхая дым.
   – Тогда выходи за меня замуж, Жанночка… – быстро сказал Сидоров.
   – Нет, лучше за меня! – перебил друга Айхенбаум.
   – За обоих сразу? – засмеялась она.
   – Только за меня! А Русик пускай женится на Нине Леонтьевой…
   – На ком? На этой старой ведьме?.. – возмутился Айхенбаум. – Ну спасибо, Яшенька, друг мой разлюбезный!
   – Какая же она старая? Совсем ненамного меня старше, – справедливости ради возразила Жанна. – И никакая она не ведьма, а очень милая женщина… Интересная.
   – Вот именно! – многозначительно поднял палец Сидоров. – Интересная! А что такое интересная женщина?..
   – Что?
   – Интересная женщина – это та женщина, которая действует на мозг.
   – Ну здрасте… а я тогда на что действую? – закашлялась Жанна.
   – Ты – на основной инстинкт. Он древнее.
   – Какой ты пошлый, Яша!
   – Вот-вот, Жанна, брось его! – подсказал Айхенбаум шелковым голосом. – А я люблю тебя самой возвышенной, неземной любовью…
   – Но почему вам не нравится Нина?
   Сидоров с Айхенбаумом переглянулись, пожали плечами.
   – Не знаю, – пожал плечами Сидоров. – Она не в нашем вкусе просто.
   – По-моему, в ней есть что-то такое, неприятное, – добавил Айхенбаум. – И внешне она… похожа на сову, да, Яш?
   – Она фанатичка, – согласно кивнул тот. – Очень упрямая. И взгляд у нее тяжелый.
   Скоро троица вернулась на работу – там, по счастью, уже включили электричество.
   Сидоров с Айхенбаумом ушли к себе, а Жанна приступила к уничтожению накладных за август.
   В комнату заглянул Потапенко – юрист.
   – Работаете? – кисло спросил он, мельком взглянув на Юру Пересветова, прилипшего к монитору. – А я домой сваливаю. Отпросился у Платоши…
   – До свидания, Артур, – равнодушно ответил Юра Пересветов.
   Потапенко остановился возле Жанны – та запихивала листы бумаги в шредер. Бумага падала в специальный отсек уже узкими полосками.
   – Боюсь я этого аппарата… – пробормотал Потапенко.
   – Почему? – удивилась Жанна.
   – Боюсь, что затянет. И тоже в окрошку меня превратит.
   – Как же он тебя затянет, Артур, интересно?..
   – Как-как… за галстук!
   – Это фобия. Типичная офисная фобия… – пробормотал Юра Пересветов.
   – Да, с этой работой с ума сойдешь! – согласился Потапенко, глядя теперь уже на Жаннину грудь. – Ну ладно, всего вам доброго…
   – До свидания, Артур, – холодно ответила Жанна. Потапенко она недолюбливала – самодовольный тип. Уверен в собственной неотразимости. Очень гордился тем, что является потомком того самого Потапенко – писателя начала двадцатого века, соперничавшего с Чеховым…
   Жанна покончила с накладными и села за свой стол.
   И, вместо того чтобы обзванивать клиентов, вдруг стала смотреть на Юру Пересветова – благо он находился как раз напротив нее.
   – Юра, все говорят, что ты гениальный программист…
   – Да? – усмехнулся он, стремительно щелкая пальцами по клавиатуре. – Ну спасибо…
   Юре Пересветову было далеко до плейбоев Сидорова и Айхенбаума. Он был высок, очень худ, одевался скверно – протертые мешковатые джинсы и растянутый на локтях свитер. Из обуви предпочитал китайские кроссовки. Стричься он просто-напросто забывал – вот сейчас, например, волосы у него отросли почти до плеч. Темные, чуть вьющиеся, уже наполовину седые. Перхоть. У Юры Пересветова была заметна перхоть – серебристые чешуйки ее мерцали иногда в прядях словно снежинки.
   Жанна передернула плечами, но тем не менее смотреть на своего коллегу напротив не перестала.
   У Юры были темно-зеленые глаза, печальные и добрые. «Кроткие глаза», – определила Жанна. Юра Пересветов много курил – пальцы его были желтоваты от никотина. Это сейчас, при Жанне, он не дымил, но говорили, что когда открываешь дверь информационного отдела, то оттуда вырывается клуб дыма. Курительную комнату Пересветов игнорировал.
   Жанна никогда не обращала на Юру внимания, но сейчас словно завороженная разглядывала его. И находила, что он очень мил, несмотря на перхоть и растянутый свитер. В нем было нечто, что трогало сердце…
   – Юр…
   – Что? – не сразу отозвался он.
   – У тебя иконописное лицо, знаешь?..
   – Какое-какое?
   – Иконописное. Тебе не нужен Шекспир в дореволюционном издании, кстати?..
   – Нет, – лаконично ответил тот.
   Потом нашарил в кармане смятую пачку сигарет и в первый раз взглянул на Жанну прямо.
   – Юр…