Страница:
Во Франции Тургенев с первого взгляда был покорен красотой пейзажей и непринужденностью ее жителей. Виардо жили в замке городка Куртавнель, недалеко от Розе, в департаменте Сены-и-Марны, в шестидесяти километрах от Парижа. Тургенев гостил у них несколько дней. Он не мог надышаться счастьем. Он жил под одной крышей с любимой, дышал воздухом ее дома, слушал, как она мелодичным голосом пела по вечерам. Он стал близким другом ее мужа. Затем, опасаясь, видимо, наскучить и одному и другому своим излишне длительным присутствием, он отправился на юг Франции к Пиренеям.
Вернувшись в Петербург в середине ноября 1845 года, он часто мысленно возвращался к счастливым часам, проведенным в Куртавнеле. Он грустил, вспоминая листву парка, нежный свет Иль-де-Франс и образ Полины, стоявшей у фортепиано и певшей по вечерам для друзей. Он часто писал ей, чтобы поделиться трогательными воспоминаниями, которые хранил в памяти от пребывания в деревне, и просил не забывать его: «Я читаю все статьи прусских газет, которые вас касаются, прошу вас этому верить, и я был бы очень счастлив, очень доволен вашим триумфом в „Норме“. <<…>> Боже мой, как я был бы счастлив послушать вас этой зимой!..» (Письмо от 8 (20) ноября 1846 года.) Чтобы забыться вдали от «несравненной», он много работал. Писал стихотворения, статьи, повести, переводил. Кроме того, дал согласие постоянно сотрудничать в «Современнике».
Приблизительно в это время Тургенев познакомился с Достоевским, первый роман которого «Бедные люди» восторженно приветствовал Белинский. Этот человек не понравился ему. Он показался ему вычурным, неловким, нелепым. Достоевский же думал иначе: «Тургенев влюбился в меня, – писал он брату. – Поэт, талант, аристократ, красавец, богач, умен, образован… – я не знаю, в чем природа отказала ему?»
Спустя некоторое время Тургенев и Некрасов написали вместе желчную эпиграмму на молодого, тщеславного и легковерного собрата:
В январе 1847 года она должна была петь в Берлине. Он поспешил туда. Мать с возмущением узнала о том, что он вот так тащится за шлейфом «проклятой цыганки». Однако у него был другой предлог для путешествия: Белинский, который уехал в Германию лечить туберкулез. Поездка стала возможной благодаря собранным друзьями средствам. Тургенев приютил его в квартирке, которую нанял в Берлине, и представил певице. Встреча разочаровала обоих, ибо Белинский не говорил по-французски, а Полина едва знала несколько русских слов. Натянутость отношений исчезла после того, как вместе услышали певицу в «Гугенотах», затем на концерте. Тургенев считал, что она превзошла самое себя. Накануне она играла «драматическую» роль, а сегодня – «трагическую». Его мнение разделил Анненков, который только что присоединился к друзьям. Белинский, Тургенев и Анненков устроились в Зальцбрунне, где Белинский должен был принимать лечение. В этом скучном городке, расположенном на тихих водах, Тургенев, не спеша, писал свои деревенские рассказы, гулял, разговаривал, в то время как Анненков взял на себя рядом с ним роль внимательного мемуариста и незаменимого человека. В маленькой компании царило дружеское согласие. Неожиданно Тургенев объявил друзьям, что должен уехать. Оставив им часть своего багажа, он отправился в Лондон, где пела Полина Виардо. Спустя несколько дней он присоединился к ним в Париже и в ответ на вопрос о причине своего поспешного отъезда покраснел, пожав плечами. Однако они поняли, что для него любовь важнее дружбы, и сделали вывод, что он человек неуловимый, на которого нельзя положиться. Между тем Белинский, разочарованный лечением в Германии, лечился теперь в парижской клинике. Тургенев навестил его; однако, узнав о том, что больной собрался вернуться в Россию, забыл попрощаться с ним. И только из Куртавнеля, где вновь обрел пристанище, написал своему другу: «Вы едете в Россию, любезный Белинский; я не могу лично проститься с вами – но мне не хочется отпускать вас, не сказавши вам прощального слова… Мне нечего вас уверять, что всякое хорошее известие об вас меня порадует; я хотя и мальчишка – как вы говорите – и вообще человек легкомысленный, но любить людей хороших умею и надолго к ним привязываюсь». (Письмо от 5 (17) сентября 1847 года.) Ему не придется больше свидеться с Белинским, которого в следующем году не станет.
В Куртавнеле тем временем Тургенев с радостью погрузился в жизнь французской деревни с ее прекрасной музыкой, охотой, щедрой кухней. Он счастлив новой встрече с Полиной Виардо. Замок времен Франциска I с его серо-пепельными стенами, высокими окнами, башенками на остроконечных крышах, окруженный рвами, имел благородный вид. Перед фасадом замка – цветник. За ним – оранжерея. Взгляд терялся в пышной зелени. Окна комнаты Тургенева, оклеенной серо-зелеными обоями, выходили на бескрайние поля. Ветер доносит запах скошенной травы и лилий. На столе стоял букет полевых цветов. Идеальная атмосфера для работы! Удивительно, однако, что эта французская деревня вдохновляла его на создание глубоко национальных – русских рассказов. В Куртавнеле он жил во Франции, но мечтал о России. Минуты, проведенные с Полиной, оставались в его памяти. Гулял ли он с нею в поле, любовался ли красотой звездного неба, слушал ли ее пение, он всегда чувствовал себя счастливым рабом рядом с ней. Он обожал ее платья, ее банты, туфельки. Она же обходилась с ним с королевской снисходительностью. Луи Виардо, казалось, находил естественными эмоционально-дружеские отношения, которые связывали его жену с этим очаровательным русским эпикурейцем.
В начале октября 1847 года Полина Виардо уехала на гастроли в Германию. Куртавнель тотчас потерял свое очарование. Тургенев переехал в Париж, где нанял комнату недалеко от Пале-Рояль. «Я смотрю на играющих там во множестве ребятишек, – писал он Полине Виардо, – прелестных, как амуры, и так кокетливо одетых! Их важная приветливость, их розовые щечки, которые пощипывает первый зимний морозец, спокойствие и благодушие нянек, чудесное красное солнце, просвечивающее из-за высоких каштанов, статуи, дремлющие воды, величественный вид темно-серого здания Тюильри – все это мне бесконечно нравится, успокаивает и освежает меня после утренней работы». (Письмо от 2 (14) декабря 1847 года.)
После этой уединенной прогулки он возвращался на Пале-Рояль, заходил в кафе, читал газеты, шел в ресторан Вефур пообедать и оттуда спешил в театр. Его видели в Варьете, в Комической опере, в Опере. В пространных письмах к Полине Виардо он рассказывал о спектаклях, деликатно и тактично советовал ей, как строить карьеру. Это были советы сведущего человека. Он из газет все знал о певице, радовался ее успехам и жалел, что не может услышать ее Норму или Ромео. Узнав о том, что она будет петь Ифигению, он посоветовал ей прочитать Гете, чтобы лучше понять роль.
Желая стать ближе к семье Виардо, которая стала почти его семьей, он начал брать уроки испанского и вскоре смог прочитать Кальдерона в подлиннике. Он продолжает интересоваться французской литературой. «Историю Французской революции» Мишле считает шедевром, с восхищением говорит о «Франсуа Найденыше» – последнем «простом, искреннем, захватывающем» романе Жорж Санд. «Ясно видно, – писал он Полине Виардо, – что ей (Жорж Санд) по горло надоели социалисты, коммунисты, пьеры-леру и другие философы, что она ими измучена и с наслаждением погружается в этот источник молодости – искусство простодушное и совершенно земное». (Письмо от 5 (17) января 1848 года.)
Тем временем круг его русских друзей в Париже расширился. Он часто видел Герцена, Огарева, Анненкова и только что приехавшую из Рима семью Тучковых, дочь которых тайно обожала его. «Росту он был почти огромного, широкоплечий; глаза глубокие, задумчивые, темно-серые; волосы у него были тогда (в 1851 году) темные, густые, как помнится, несколько курчавые, с небольшой проседью; улыбка обворожительная, профиль немного груб и резок, но резок барски и прекрасно… Ему было тогда с небольшим тридцать лет». (Константин Леонтьев. «Тургенев в Москве».)
Перед дамами парижского кружка Тургенев представал в разном настроении: он бывал то веселым, то грустным, то разговорчивым, то трагично-молчаливым. Случалось, он переодевался и смешил компанию. Эти перепады в настроении, актерство закончились тем, что охладили молодую Тучкову, которая, повздыхав по нем, с презрением отвернулась. Тургенев же таким образом старался отвлечься от грусти, которая преследовала его. Он страдал оттого, что подолгу не видел Полину Виардо и не находил никого, кто мог бы ее заменить в его сердце.
Между тем Бакунин, который неожиданно приехал в Париж, и Герцен были взволнованы политическими событиями столицы. Чувствовалось начало революции. «Мир находится в родовых схватках, – напишет Тургенев Полине Виардо. – Многие заинтересованы в том, чтобы вызвать у него выкидыш. Посмотрим!» (Письмо от 5 (17) января 1848 года.) Он по привычке держался в стороне от политических страстей. Он знал о событиях из газет; одобрял «реформистов», которые организовывали банкеты, чтобы выразить протест Луи Филиппу, критиковал «фанатичное и контрреволюционное» внедрение Монталамбера в палату пэров, однако в отличие от Герцена и Бакунина не думал о всеобщем восстании, которое потрясет всю страну. Он уехал на несколько дней в Брюссель, когда был свергнут Луи Филипп. В 6 часов утра 26 января 1848 года дверь его номера в гостинице распахнулась и кто-то крикнул: «Франция стала республикой!» «Не веря ушам своим, я вскочил с кровати, выбежал из комнаты. По коридору мчался один из гарсонов гостиницы – и, поочередно раскрывая двери направо и налево, бросал в каждый нумер свое поразительное восклицание. Полчаса спустя я уже был одет, уложил свои вещи – и в тот же день несся по железной дороге в Париж…» (И.С. Тургенев. «Человек в серых очках». Воспоминания о 1848 годе.) Рельсы на границе были разобраны. Пассажиры доехали до Дуэ в повозке. Там они снова смогли сесть в вагон. Все волновались. Большинство присутствовавших с надеждой говорили о справедливом будущем. Лишь один старик вздыхал: «Все потеряно, все потеряно!»
В Париже Тургенев попал в сутолоку и волнение, охватившие улицы. Повсюду развевались трехцветные флаги. Временное правительство, казалось, не могло справиться с народными волнениями. Организовывались кружки. Разразился банковский кризис. Прошла мощная демонстрация рабочих против дня «Меховых шапок» (национальной гвардии). Бурная манифестация перед Учредительным собранием. В этом смятении ликовал только Бакунин. Он, наконец, оказался в своей атмосфере – буре угнетенных масс. Он поселился в казарме с вооруженными рабочими и прославлял кровавую революцию. Его неудержимость обеспокоила Тургенева, который осторожно отдалился от него. В апреле 1848 года Бакунин уехал в Германию готовить восстание рабочих в Дрездене. Был арестован и снова оказался в тюрьме.
Из-за неорганизованности и разногласий развитие событий в Париже приостановилось. Чуждый идеологическим столкновениям, Тургенев иногда выбирался из города, чтобы погулять в окрестностях, мечтая о недосягаемой Полине. «Я провел более четырех часов в лесу – печальный, внимательный, растроганный, поглощенный и поглощающий. Странное впечатление природа производит на человека, когда он один… В этом впечатлении есть осадок горечи, свежей, как в благоухании полей, немного меланхолии, светлой, как в пении птиц. <<…>> Что до меня – я прикован к земле. Я предпочту созерцать торопливое движение утки, которая блестящею и влажной лапкой чешет себе затылок на краю лужи, или длинные сверкающие капли воды, которые медленно падают с морды неподвижно стоящей коровы, только что напившейся в пруду, куда она вошла по колено, – предпочту все это тому, что херувимы, „эти прославленные парящие лики“, могут увидеть на небесах». (Письмо от 19 апреля (1) мая 1848 года.) Это был буколический мир. В Париже же росло недовольство. Временное правительство было заменено Чрезвычайной комиссией. Национальные мастерские, учрежденные для забастовщиков, оказались непроизводительными и разорились. Учредительное собрание объявило об их ликвидации. Растерявшиеся толпы грозились взять в руки оружие. Было видно, что в братском противостоянии столкнутся силы правопорядка и отчаявшиеся рабочие. 15 мая 1848 года Тургенев присутствовал при разгоне демонстрации, организованной в защиту польской независимости. «Поразило меня то, с каким видом разносчики лимонада и сигар расхаживали в толпе, – помечал он, – алчные, довольные и равнодушные, они имели вид рыбаков, которые тащат хорошо наполненный невод». (Письмо к Полине Виардо от 3 (15) мая 1848 года.)
23 июня он отправился на улицы, где, по слухам, организовывалось сопротивление. У ворот Сен-Дени он увидел охраняемую рабочими в блузах баррикаду с развевавшимся красным знаменем. Он стоял на тротуаре и, как следователь, бесстрастно следил за происходящим, за тем, как приблизился выстроенный в плотные шеренги отряд и раздались первые выстрелы. Охваченный страхом, он убежал по улице Эшикье.
В течение нескольких дней он не выходил из раскаленной комнаты. Потел и волновался. Происходящее не касалось его. Какая удача быть русским. Время от времени он слышал глухие залпы. В мэрии расстреливали восставших. Революция была подавлена. Генерал Кавеньяк стал председателем Совета. «Что очень удивило меня самого, это было сознание невозможности дать себе отчет в чувствах народа в подобную минуту, – писал Тургенев Полине Виардо, – честное слово, я был не в состоянии угадать, чего они хотели, чего боялись, были ли они революционерами, или реакционерами, или же просто друзьями порядка. Они как будто ожидали бури». (Там же.) Как бы он ни был беспристрастен, сила репрессий, массовые расправы, аресты возмущали его. «Реакция совсем опьянена своей победой и теперь явится во всем своем цинизме», – напишет он Полине Виардо. (Письмо от 8 (20) июня 1849 года.)
Попавший под подозрение властей за свои экстремистские взгляды, Герцен счел необходимым покинуть на несколько дней Париж. Тургеневу бояться было нечего: он был нейтрален. Из короткого революционного опыта он вынес один урок – страх перед беспорядками, ложью, напрасными жертвами, методичными убийствами. Человек миролюбивый, склонный к размышлениям, он мечтал об улучшении жизни народа, но без насилия. Больше чем когда-либо, после этого прикосновения к смятению, крови он почувствовал, что предназначен для размышления, любви и работы. Где укрыться от жестокости жизни? Единственное пристанище – Куртавнель!
Глава IV
Вернувшись в Петербург в середине ноября 1845 года, он часто мысленно возвращался к счастливым часам, проведенным в Куртавнеле. Он грустил, вспоминая листву парка, нежный свет Иль-де-Франс и образ Полины, стоявшей у фортепиано и певшей по вечерам для друзей. Он часто писал ей, чтобы поделиться трогательными воспоминаниями, которые хранил в памяти от пребывания в деревне, и просил не забывать его: «Я читаю все статьи прусских газет, которые вас касаются, прошу вас этому верить, и я был бы очень счастлив, очень доволен вашим триумфом в „Норме“. <<…>> Боже мой, как я был бы счастлив послушать вас этой зимой!..» (Письмо от 8 (20) ноября 1846 года.) Чтобы забыться вдали от «несравненной», он много работал. Писал стихотворения, статьи, повести, переводил. Кроме того, дал согласие постоянно сотрудничать в «Современнике».
Приблизительно в это время Тургенев познакомился с Достоевским, первый роман которого «Бедные люди» восторженно приветствовал Белинский. Этот человек не понравился ему. Он показался ему вычурным, неловким, нелепым. Достоевский же думал иначе: «Тургенев влюбился в меня, – писал он брату. – Поэт, талант, аристократ, красавец, богач, умен, образован… – я не знаю, в чем природа отказала ему?»
Спустя некоторое время Тургенев и Некрасов написали вместе желчную эпиграмму на молодого, тщеславного и легковерного собрата:
Догадывался ли уже Тургенев, что автор «Бедных людей» станет главным его соперником в литературной карьере? Этот одержимый человек воплощал, на его взгляд, все то, что он сам ненавидел в искусстве: экстравагантность, многословие, отсутствие такта. Он обрадовался, когда Белинский некоторое время спустя дал критическую оценку второму роману Достоевского – «Двойник». Эти литературные перестрелки лишь на мгновенье отвлекали его от идеи фикс – он мечтал увидеть Полину Виардо.
Рыцарь горестной фигуры!
Достоевский, юный пыщ;
На носу литературы
Ты вскочил, как яркий прыщ.
В январе 1847 года она должна была петь в Берлине. Он поспешил туда. Мать с возмущением узнала о том, что он вот так тащится за шлейфом «проклятой цыганки». Однако у него был другой предлог для путешествия: Белинский, который уехал в Германию лечить туберкулез. Поездка стала возможной благодаря собранным друзьями средствам. Тургенев приютил его в квартирке, которую нанял в Берлине, и представил певице. Встреча разочаровала обоих, ибо Белинский не говорил по-французски, а Полина едва знала несколько русских слов. Натянутость отношений исчезла после того, как вместе услышали певицу в «Гугенотах», затем на концерте. Тургенев считал, что она превзошла самое себя. Накануне она играла «драматическую» роль, а сегодня – «трагическую». Его мнение разделил Анненков, который только что присоединился к друзьям. Белинский, Тургенев и Анненков устроились в Зальцбрунне, где Белинский должен был принимать лечение. В этом скучном городке, расположенном на тихих водах, Тургенев, не спеша, писал свои деревенские рассказы, гулял, разговаривал, в то время как Анненков взял на себя рядом с ним роль внимательного мемуариста и незаменимого человека. В маленькой компании царило дружеское согласие. Неожиданно Тургенев объявил друзьям, что должен уехать. Оставив им часть своего багажа, он отправился в Лондон, где пела Полина Виардо. Спустя несколько дней он присоединился к ним в Париже и в ответ на вопрос о причине своего поспешного отъезда покраснел, пожав плечами. Однако они поняли, что для него любовь важнее дружбы, и сделали вывод, что он человек неуловимый, на которого нельзя положиться. Между тем Белинский, разочарованный лечением в Германии, лечился теперь в парижской клинике. Тургенев навестил его; однако, узнав о том, что больной собрался вернуться в Россию, забыл попрощаться с ним. И только из Куртавнеля, где вновь обрел пристанище, написал своему другу: «Вы едете в Россию, любезный Белинский; я не могу лично проститься с вами – но мне не хочется отпускать вас, не сказавши вам прощального слова… Мне нечего вас уверять, что всякое хорошее известие об вас меня порадует; я хотя и мальчишка – как вы говорите – и вообще человек легкомысленный, но любить людей хороших умею и надолго к ним привязываюсь». (Письмо от 5 (17) сентября 1847 года.) Ему не придется больше свидеться с Белинским, которого в следующем году не станет.
В Куртавнеле тем временем Тургенев с радостью погрузился в жизнь французской деревни с ее прекрасной музыкой, охотой, щедрой кухней. Он счастлив новой встрече с Полиной Виардо. Замок времен Франциска I с его серо-пепельными стенами, высокими окнами, башенками на остроконечных крышах, окруженный рвами, имел благородный вид. Перед фасадом замка – цветник. За ним – оранжерея. Взгляд терялся в пышной зелени. Окна комнаты Тургенева, оклеенной серо-зелеными обоями, выходили на бескрайние поля. Ветер доносит запах скошенной травы и лилий. На столе стоял букет полевых цветов. Идеальная атмосфера для работы! Удивительно, однако, что эта французская деревня вдохновляла его на создание глубоко национальных – русских рассказов. В Куртавнеле он жил во Франции, но мечтал о России. Минуты, проведенные с Полиной, оставались в его памяти. Гулял ли он с нею в поле, любовался ли красотой звездного неба, слушал ли ее пение, он всегда чувствовал себя счастливым рабом рядом с ней. Он обожал ее платья, ее банты, туфельки. Она же обходилась с ним с королевской снисходительностью. Луи Виардо, казалось, находил естественными эмоционально-дружеские отношения, которые связывали его жену с этим очаровательным русским эпикурейцем.
В начале октября 1847 года Полина Виардо уехала на гастроли в Германию. Куртавнель тотчас потерял свое очарование. Тургенев переехал в Париж, где нанял комнату недалеко от Пале-Рояль. «Я смотрю на играющих там во множестве ребятишек, – писал он Полине Виардо, – прелестных, как амуры, и так кокетливо одетых! Их важная приветливость, их розовые щечки, которые пощипывает первый зимний морозец, спокойствие и благодушие нянек, чудесное красное солнце, просвечивающее из-за высоких каштанов, статуи, дремлющие воды, величественный вид темно-серого здания Тюильри – все это мне бесконечно нравится, успокаивает и освежает меня после утренней работы». (Письмо от 2 (14) декабря 1847 года.)
После этой уединенной прогулки он возвращался на Пале-Рояль, заходил в кафе, читал газеты, шел в ресторан Вефур пообедать и оттуда спешил в театр. Его видели в Варьете, в Комической опере, в Опере. В пространных письмах к Полине Виардо он рассказывал о спектаклях, деликатно и тактично советовал ей, как строить карьеру. Это были советы сведущего человека. Он из газет все знал о певице, радовался ее успехам и жалел, что не может услышать ее Норму или Ромео. Узнав о том, что она будет петь Ифигению, он посоветовал ей прочитать Гете, чтобы лучше понять роль.
Желая стать ближе к семье Виардо, которая стала почти его семьей, он начал брать уроки испанского и вскоре смог прочитать Кальдерона в подлиннике. Он продолжает интересоваться французской литературой. «Историю Французской революции» Мишле считает шедевром, с восхищением говорит о «Франсуа Найденыше» – последнем «простом, искреннем, захватывающем» романе Жорж Санд. «Ясно видно, – писал он Полине Виардо, – что ей (Жорж Санд) по горло надоели социалисты, коммунисты, пьеры-леру и другие философы, что она ими измучена и с наслаждением погружается в этот источник молодости – искусство простодушное и совершенно земное». (Письмо от 5 (17) января 1848 года.)
Тем временем круг его русских друзей в Париже расширился. Он часто видел Герцена, Огарева, Анненкова и только что приехавшую из Рима семью Тучковых, дочь которых тайно обожала его. «Росту он был почти огромного, широкоплечий; глаза глубокие, задумчивые, темно-серые; волосы у него были тогда (в 1851 году) темные, густые, как помнится, несколько курчавые, с небольшой проседью; улыбка обворожительная, профиль немного груб и резок, но резок барски и прекрасно… Ему было тогда с небольшим тридцать лет». (Константин Леонтьев. «Тургенев в Москве».)
Перед дамами парижского кружка Тургенев представал в разном настроении: он бывал то веселым, то грустным, то разговорчивым, то трагично-молчаливым. Случалось, он переодевался и смешил компанию. Эти перепады в настроении, актерство закончились тем, что охладили молодую Тучкову, которая, повздыхав по нем, с презрением отвернулась. Тургенев же таким образом старался отвлечься от грусти, которая преследовала его. Он страдал оттого, что подолгу не видел Полину Виардо и не находил никого, кто мог бы ее заменить в его сердце.
Между тем Бакунин, который неожиданно приехал в Париж, и Герцен были взволнованы политическими событиями столицы. Чувствовалось начало революции. «Мир находится в родовых схватках, – напишет Тургенев Полине Виардо. – Многие заинтересованы в том, чтобы вызвать у него выкидыш. Посмотрим!» (Письмо от 5 (17) января 1848 года.) Он по привычке держался в стороне от политических страстей. Он знал о событиях из газет; одобрял «реформистов», которые организовывали банкеты, чтобы выразить протест Луи Филиппу, критиковал «фанатичное и контрреволюционное» внедрение Монталамбера в палату пэров, однако в отличие от Герцена и Бакунина не думал о всеобщем восстании, которое потрясет всю страну. Он уехал на несколько дней в Брюссель, когда был свергнут Луи Филипп. В 6 часов утра 26 января 1848 года дверь его номера в гостинице распахнулась и кто-то крикнул: «Франция стала республикой!» «Не веря ушам своим, я вскочил с кровати, выбежал из комнаты. По коридору мчался один из гарсонов гостиницы – и, поочередно раскрывая двери направо и налево, бросал в каждый нумер свое поразительное восклицание. Полчаса спустя я уже был одет, уложил свои вещи – и в тот же день несся по железной дороге в Париж…» (И.С. Тургенев. «Человек в серых очках». Воспоминания о 1848 годе.) Рельсы на границе были разобраны. Пассажиры доехали до Дуэ в повозке. Там они снова смогли сесть в вагон. Все волновались. Большинство присутствовавших с надеждой говорили о справедливом будущем. Лишь один старик вздыхал: «Все потеряно, все потеряно!»
В Париже Тургенев попал в сутолоку и волнение, охватившие улицы. Повсюду развевались трехцветные флаги. Временное правительство, казалось, не могло справиться с народными волнениями. Организовывались кружки. Разразился банковский кризис. Прошла мощная демонстрация рабочих против дня «Меховых шапок» (национальной гвардии). Бурная манифестация перед Учредительным собранием. В этом смятении ликовал только Бакунин. Он, наконец, оказался в своей атмосфере – буре угнетенных масс. Он поселился в казарме с вооруженными рабочими и прославлял кровавую революцию. Его неудержимость обеспокоила Тургенева, который осторожно отдалился от него. В апреле 1848 года Бакунин уехал в Германию готовить восстание рабочих в Дрездене. Был арестован и снова оказался в тюрьме.
Из-за неорганизованности и разногласий развитие событий в Париже приостановилось. Чуждый идеологическим столкновениям, Тургенев иногда выбирался из города, чтобы погулять в окрестностях, мечтая о недосягаемой Полине. «Я провел более четырех часов в лесу – печальный, внимательный, растроганный, поглощенный и поглощающий. Странное впечатление природа производит на человека, когда он один… В этом впечатлении есть осадок горечи, свежей, как в благоухании полей, немного меланхолии, светлой, как в пении птиц. <<…>> Что до меня – я прикован к земле. Я предпочту созерцать торопливое движение утки, которая блестящею и влажной лапкой чешет себе затылок на краю лужи, или длинные сверкающие капли воды, которые медленно падают с морды неподвижно стоящей коровы, только что напившейся в пруду, куда она вошла по колено, – предпочту все это тому, что херувимы, „эти прославленные парящие лики“, могут увидеть на небесах». (Письмо от 19 апреля (1) мая 1848 года.) Это был буколический мир. В Париже же росло недовольство. Временное правительство было заменено Чрезвычайной комиссией. Национальные мастерские, учрежденные для забастовщиков, оказались непроизводительными и разорились. Учредительное собрание объявило об их ликвидации. Растерявшиеся толпы грозились взять в руки оружие. Было видно, что в братском противостоянии столкнутся силы правопорядка и отчаявшиеся рабочие. 15 мая 1848 года Тургенев присутствовал при разгоне демонстрации, организованной в защиту польской независимости. «Поразило меня то, с каким видом разносчики лимонада и сигар расхаживали в толпе, – помечал он, – алчные, довольные и равнодушные, они имели вид рыбаков, которые тащат хорошо наполненный невод». (Письмо к Полине Виардо от 3 (15) мая 1848 года.)
23 июня он отправился на улицы, где, по слухам, организовывалось сопротивление. У ворот Сен-Дени он увидел охраняемую рабочими в блузах баррикаду с развевавшимся красным знаменем. Он стоял на тротуаре и, как следователь, бесстрастно следил за происходящим, за тем, как приблизился выстроенный в плотные шеренги отряд и раздались первые выстрелы. Охваченный страхом, он убежал по улице Эшикье.
В течение нескольких дней он не выходил из раскаленной комнаты. Потел и волновался. Происходящее не касалось его. Какая удача быть русским. Время от времени он слышал глухие залпы. В мэрии расстреливали восставших. Революция была подавлена. Генерал Кавеньяк стал председателем Совета. «Что очень удивило меня самого, это было сознание невозможности дать себе отчет в чувствах народа в подобную минуту, – писал Тургенев Полине Виардо, – честное слово, я был не в состоянии угадать, чего они хотели, чего боялись, были ли они революционерами, или реакционерами, или же просто друзьями порядка. Они как будто ожидали бури». (Там же.) Как бы он ни был беспристрастен, сила репрессий, массовые расправы, аресты возмущали его. «Реакция совсем опьянена своей победой и теперь явится во всем своем цинизме», – напишет он Полине Виардо. (Письмо от 8 (20) июня 1849 года.)
Попавший под подозрение властей за свои экстремистские взгляды, Герцен счел необходимым покинуть на несколько дней Париж. Тургеневу бояться было нечего: он был нейтрален. Из короткого революционного опыта он вынес один урок – страх перед беспорядками, ложью, напрасными жертвами, методичными убийствами. Человек миролюбивый, склонный к размышлениям, он мечтал об улучшении жизни народа, но без насилия. Больше чем когда-либо, после этого прикосновения к смятению, крови он почувствовал, что предназначен для размышления, любви и работы. Где укрыться от жестокости жизни? Единственное пристанище – Куртавнель!
Глава IV
Мать
В Куртавнеле в конце июня 1848 года Тургенев встретился наконец с Полиной Виардо. Вернувшись с триумфальных гастролей, она отдыхала в семье. После стольких писем, которыми он обменялся с ней, он не мог на нее насмотреться, на ее черные, как смоль, гладко зачесанные волосы, на лучистые глаза. А она была растрогана влюбленной настойчивостью этого русского колосса с волевыми чертами лица и мягким характером. Нет сомнения, во время этого пребывания в деревне она уступила, наконец, ему. Руководила ею не слепая страсть. Она вознаграждала так давнюю, преданную дружбу. Тургенев все понимал, но, потеряв голову, был рад милостивому приближению. Он дорожил каждым знаком ее внимания. Муж делал вид, что ничего не знает. Лишь дочь Полины Виардо – семилетняя Луиза – грустила, замечая нежность матери к этому постороннему человеку. Прошли несколько совершенно блаженных недель рядом с женщиной, которая после стольких лет согласилась тайно, время от времени принадлежать ему. Когда он оставил ее, отправившись в путешествие на юг Франции, тон писем его совершенно изменился. Раньше он писал с почтительным обожанием, а теперь смел открыто говорить о своей любви: «Добрый день, самая любимая, лучшая, дорогая женщина, добрый день – единственное существо… Милый ангел! Единственная, самая любимая, да благословит вас Бог 1000 раз. Самые горячие приветы милому существу». (Письмо на немецком языке от 1 (13) октября 1848 года.) Ее образ был рядом с ним во время всей поездки, которая пролегала через Лион и Валенсию, Авиньон, Ним Арль, Марсель, Тулон, Йеру.
Тургенев был счастлив, открывая Францию, а мать умоляла его вернуться в Россию. 14 марта 1848 года император Николай I, обеспокоенный возможным резонансом, который могли иметь в Европе политические парижские события, обнародовал манифест, «призывавший честных граждан бороться с революцией». Это был приказ для всех русских, которые жили в мятежной стране, вернуться на родину. Тургенев настаивал на своем желании жить за границей. Неслыханно! Разгневанная Варвара Петровна, державшая сына на голодном пайке, прекратила посылать ему содержание. По возвращении в Париж в начале ноября он оказался без средств и вынужден был просить аванс у Краевского – редактора «Отечественных записок» – в обмен на обещание постоянно сотрудничать в этом журнале. В то же время он продолжает писать для «Современника». Повести, поэмы, комедии – его столь разные произведения – уже достаточно высоко ценились на далекой Родине, куда он не желал возвращаться. «Петушков» – новое повествование о роковой власти любви над жизнью человека, привязанного к недоступной женщине. Опыт скромного поклонника Полины Виардо навеял, вне всякого сомнения, эти строки. Многочисленные рассказы – «Хорь и Калиныч», «Бежин луг», «Свидание», «Касьян с Красивой Мечи», «Уездный лекарь», «Бирюк», «Лебедянь», «Малиновая вода» – были воспоминаниями об охотничьих путешествиях в России. В них – простые, реальные люди: грубые мужики и робкие дети, жестокие господа и злые управляющие. Простой деревенский люд. На фоне спокойной, величественной природы – тщетность, суетность человеческой жизни. Рядом с прекрасными, равнодушными полями, лесами, небом – беззащитный человек. Из этого неожиданного противопоставления рождалось радостное чувство сострадания к слабым, живущим на земле людям. Крестьяне в рассказах – не безответная толпа, а сложные существа, знающие жизнь природы, страдающие от жестокости господ. Автор заставлял, таким образом, не сгущая красок, думать об ужасах крепостного права. Он не рассуждал, не обвинял, но лишь точно и спокойно описывал действительность. Он призывал правду на помощь правосудию. Цензоры, оценив реалистичность этих пасторалей, потребовали сделать поправки и допустили рассказы к печати. Каждый – завершенная картина, детали которой служили созданию целостного впечатления. Совершенное мастерство автора усиливало печаль, ставшую сутью этих откровенных и жестоких историй. Читатели требовали новых рассказов. И Тургенев проводил долгие часы за письменным столом. Он нанял квартиру на улице Тронше в доме № 1. Весной следующего года в Париже разразилась холера. Однажды ночью у Тургенева открылась рвота. Он решил, что заразился. Живший в том же доме Герцен помог ему перебраться к себе и ухаживал за ним, несмотря на опасность заражения. Это самопожертвование было тем более трогательно, что после событий 1848 года его дружеские чувства к Тургеневу охладели. Впрочем, больной беспокоился напрасно. Он довольно скоро поправился и поспешил из зараженного города в который раз в Куртавнель.
К несчастью, он не застал там Полины Виардо, которая уехала в Лондон, и должен был довольствоваться компанией дядюшки Сичеса и его жены. Его время было занято работой, прогулками с собакой Султаном, рыбалкой и игрой в бильярд. Семья Сичес вернулась в Париж, и Тургенев в огромном молчаливом доме почувствовал всю тяжесть одиночества. Впрочем, его скрасила неожиданная встреча с Гуно, который приехал в Куртавнель работать над оперой «Сафо». «Он целый день прогуливался в лесу Бландюро в поисках музыкальной идеи, – написал Тургенев Полине Виардо, – но вдохновение, капризное, как женщина, не пришло, и он ничего не нашел. Завтра, возможно, он возьмет реванш». (Письмо от 4 (16) мая 1850 года.)
После отъезда Гуно его единственными собеседниками стали садовник и старая служанка, кухарка Вероника. Он старался задерживаться во дворе, играл с Султаном, кормил кроликов, следил за очисткой кюветов и по ночам мучился от бессонницы. А однажды за пасьянсом в гостиной он вдруг услышал рядом с собой два глубоких вздоха. «Это вызвало во мне легкую дрожь, – писал он Полине Виардо, – проходя по коридору, я подумал о том, что бы я сделал, если б почувствовал, как чья-то рука внезапно схватила меня за руку; и я должен был себе признаться, что испустил бы пронзительный крик. Положительно, ночью бываешь менее храбрым, чем днем. Я желал бы знать, боятся ли слепые привидений».
В другой раз, выйдя во двор, он со страхом и волнением услышал тайный ропот ночи:
«Тысячи миров, в изобилии разбросанных по самым отдаленным глубинам пространства, суть не что иное, как бесконечное распространение жизни, той жизни, которая находится везде, проникает всюду, заставляет целый мир растений и насекомых без цели и без надобности зарождаться в каждой капле воды». (Письмо к Полине Виардо от 16 (28) июля 1849 года.)
Созерцая ночную природу, он испытывал чувство восторга перед красотой неба и в то же время страх перед сверхъестественными силами, управляющими Вселенной. Сон его часто бывал беспокойным: в кошмарах в ужасном виде являлась Полина Виардо. Иногда ему снилось, что он – птица[10]: «Я хочу высморкаться и нахожу посредине моего лица большой птичий клюв. <<…>> Я поднялся против ветра, испустив громкий победный крик, а затем ринулся вниз к морю, порывистыми движениями рассекая воздух, как это делают чайки. В эту минуту я был птицей, уверяю вас, и сейчас, когда я пишу вам, я помню эти ощущения птицы не хуже, чем вчерашний обед. <<…>> Вы станете смеяться надо мною и будете правы». (Письмо к Полине Виардо от 30 июля (11) августа 1849 года.)
Полина Виардо настолько занимала его мысли, что временами ему начинало казаться, что своим настойчивым присутствием в Куртавнеле он раздражает ее мужа: «Что с Виардо? – писал он Полине. – Быть может, ему неприятно, что я здесь живу?» Он даже осмеливался называть ее на «ты» по-немецки: «Любимая, Бог да будет с тобою и да благословит тебя!» (Письмо от 11 (23) июля 1849 года.) Время от времени он уезжал в Париж единственно для того, чтобы прочитать английские газеты, в которых речь шла о ней. Хотелось бы бывать там чаще, однако не было денег. В Куртавнеле он жил на средства Виардо и, конечно, чувствовал себя неловко. Впрочем, помощь друзьям в беде – обычное дело для русских. Кроме того, он был уверен, что со временем сможет возместить убытки хозяев полностью. «Кстати! Вы, может быть, удивитесь тому, что я мог съездить в Париж, ввиду состояния моего кошелька, – писал он Полине Виардо, – но дело в том, что г-жа Сичес, уезжая, оставила мне 30 франков, из которых 26 уже ушло. Впрочем, я живу здесь, как в волшебном замке; меня кормят, меня обстирывают; чего еще нужно одинокому человеку? Надеюсь, что этот денежный голод скоро прекратится и что в конце концов там скажут себе: однако! да на что же он существует?» (Письмо от 17 (29) июля 1849 года.)
Однако Варвара Петровна продолжала молчать. Тогда Тургенев попросил у Краевского аванс в 1000 рублей, взяв на себя обязательство писать для него новые произведения. Верный своему обещанию, он в начале 1850 года отправил в «Отечественные записки» «Дневник лишнего человека»; Некрасов получил для «Современника» комедию «Студент», известную как «Месяц в деревне». Но, увы, полученные деньги быстро разошлись. У него было столько долгов! Тургенев вновь обратился к Краевскому, получив от него в этот раз лишь двести рублей. Он был вне себя оттого, что просил, чтобы обеспечить жизнь, в то время как мать в России владела тысячами крепостных. Может быть, и в самом деле нет другого выхода, кроме возвращения на родину? Нет, нет и еще раз нет! «Россия, – писал он Полине Виардо, – эта мрачная громада, неподвижная и окутанная облаками, словно Эдипов Сфинкс, – подождет. Она меня проглотит позднее. Мне кажется, что я вижу ее неподвижный взгляд, остановившийся на мне с угрюмой пристальностью, подобающей каменным очам. Будь спокоен, сфинкс, я к тебе еще вернусь, и ты сможешь пожрать меня в свое удовольствие, если я не разгадаю твоей загадки. Оставь меня еще ненадолго в покое! Я возвращусь в твои степи». (Письмо от 4 (16) мая 1850 года.)
Тургенев был счастлив, открывая Францию, а мать умоляла его вернуться в Россию. 14 марта 1848 года император Николай I, обеспокоенный возможным резонансом, который могли иметь в Европе политические парижские события, обнародовал манифест, «призывавший честных граждан бороться с революцией». Это был приказ для всех русских, которые жили в мятежной стране, вернуться на родину. Тургенев настаивал на своем желании жить за границей. Неслыханно! Разгневанная Варвара Петровна, державшая сына на голодном пайке, прекратила посылать ему содержание. По возвращении в Париж в начале ноября он оказался без средств и вынужден был просить аванс у Краевского – редактора «Отечественных записок» – в обмен на обещание постоянно сотрудничать в этом журнале. В то же время он продолжает писать для «Современника». Повести, поэмы, комедии – его столь разные произведения – уже достаточно высоко ценились на далекой Родине, куда он не желал возвращаться. «Петушков» – новое повествование о роковой власти любви над жизнью человека, привязанного к недоступной женщине. Опыт скромного поклонника Полины Виардо навеял, вне всякого сомнения, эти строки. Многочисленные рассказы – «Хорь и Калиныч», «Бежин луг», «Свидание», «Касьян с Красивой Мечи», «Уездный лекарь», «Бирюк», «Лебедянь», «Малиновая вода» – были воспоминаниями об охотничьих путешествиях в России. В них – простые, реальные люди: грубые мужики и робкие дети, жестокие господа и злые управляющие. Простой деревенский люд. На фоне спокойной, величественной природы – тщетность, суетность человеческой жизни. Рядом с прекрасными, равнодушными полями, лесами, небом – беззащитный человек. Из этого неожиданного противопоставления рождалось радостное чувство сострадания к слабым, живущим на земле людям. Крестьяне в рассказах – не безответная толпа, а сложные существа, знающие жизнь природы, страдающие от жестокости господ. Автор заставлял, таким образом, не сгущая красок, думать об ужасах крепостного права. Он не рассуждал, не обвинял, но лишь точно и спокойно описывал действительность. Он призывал правду на помощь правосудию. Цензоры, оценив реалистичность этих пасторалей, потребовали сделать поправки и допустили рассказы к печати. Каждый – завершенная картина, детали которой служили созданию целостного впечатления. Совершенное мастерство автора усиливало печаль, ставшую сутью этих откровенных и жестоких историй. Читатели требовали новых рассказов. И Тургенев проводил долгие часы за письменным столом. Он нанял квартиру на улице Тронше в доме № 1. Весной следующего года в Париже разразилась холера. Однажды ночью у Тургенева открылась рвота. Он решил, что заразился. Живший в том же доме Герцен помог ему перебраться к себе и ухаживал за ним, несмотря на опасность заражения. Это самопожертвование было тем более трогательно, что после событий 1848 года его дружеские чувства к Тургеневу охладели. Впрочем, больной беспокоился напрасно. Он довольно скоро поправился и поспешил из зараженного города в который раз в Куртавнель.
К несчастью, он не застал там Полины Виардо, которая уехала в Лондон, и должен был довольствоваться компанией дядюшки Сичеса и его жены. Его время было занято работой, прогулками с собакой Султаном, рыбалкой и игрой в бильярд. Семья Сичес вернулась в Париж, и Тургенев в огромном молчаливом доме почувствовал всю тяжесть одиночества. Впрочем, его скрасила неожиданная встреча с Гуно, который приехал в Куртавнель работать над оперой «Сафо». «Он целый день прогуливался в лесу Бландюро в поисках музыкальной идеи, – написал Тургенев Полине Виардо, – но вдохновение, капризное, как женщина, не пришло, и он ничего не нашел. Завтра, возможно, он возьмет реванш». (Письмо от 4 (16) мая 1850 года.)
После отъезда Гуно его единственными собеседниками стали садовник и старая служанка, кухарка Вероника. Он старался задерживаться во дворе, играл с Султаном, кормил кроликов, следил за очисткой кюветов и по ночам мучился от бессонницы. А однажды за пасьянсом в гостиной он вдруг услышал рядом с собой два глубоких вздоха. «Это вызвало во мне легкую дрожь, – писал он Полине Виардо, – проходя по коридору, я подумал о том, что бы я сделал, если б почувствовал, как чья-то рука внезапно схватила меня за руку; и я должен был себе признаться, что испустил бы пронзительный крик. Положительно, ночью бываешь менее храбрым, чем днем. Я желал бы знать, боятся ли слепые привидений».
В другой раз, выйдя во двор, он со страхом и волнением услышал тайный ропот ночи:
И над всем этим темная бездна неба с мириадами звезд.
«Шум крови в ушах и свое дыхание.
Шорох, неустанный шепот листьев.
Стрекот кузнечиков; их было четыре в деревьях и на дворе;
Рыбы производили на поверхности воды легкий шум,
который походил на звук поцелуя.
Время от времени с тихим серебристым звуком падала капля.
Ломалась какая-то ветка; кто сломал ее?»
(Письмо от 23 июля 1849 года.)
«Тысячи миров, в изобилии разбросанных по самым отдаленным глубинам пространства, суть не что иное, как бесконечное распространение жизни, той жизни, которая находится везде, проникает всюду, заставляет целый мир растений и насекомых без цели и без надобности зарождаться в каждой капле воды». (Письмо к Полине Виардо от 16 (28) июля 1849 года.)
Созерцая ночную природу, он испытывал чувство восторга перед красотой неба и в то же время страх перед сверхъестественными силами, управляющими Вселенной. Сон его часто бывал беспокойным: в кошмарах в ужасном виде являлась Полина Виардо. Иногда ему снилось, что он – птица[10]: «Я хочу высморкаться и нахожу посредине моего лица большой птичий клюв. <<…>> Я поднялся против ветра, испустив громкий победный крик, а затем ринулся вниз к морю, порывистыми движениями рассекая воздух, как это делают чайки. В эту минуту я был птицей, уверяю вас, и сейчас, когда я пишу вам, я помню эти ощущения птицы не хуже, чем вчерашний обед. <<…>> Вы станете смеяться надо мною и будете правы». (Письмо к Полине Виардо от 30 июля (11) августа 1849 года.)
Полина Виардо настолько занимала его мысли, что временами ему начинало казаться, что своим настойчивым присутствием в Куртавнеле он раздражает ее мужа: «Что с Виардо? – писал он Полине. – Быть может, ему неприятно, что я здесь живу?» Он даже осмеливался называть ее на «ты» по-немецки: «Любимая, Бог да будет с тобою и да благословит тебя!» (Письмо от 11 (23) июля 1849 года.) Время от времени он уезжал в Париж единственно для того, чтобы прочитать английские газеты, в которых речь шла о ней. Хотелось бы бывать там чаще, однако не было денег. В Куртавнеле он жил на средства Виардо и, конечно, чувствовал себя неловко. Впрочем, помощь друзьям в беде – обычное дело для русских. Кроме того, он был уверен, что со временем сможет возместить убытки хозяев полностью. «Кстати! Вы, может быть, удивитесь тому, что я мог съездить в Париж, ввиду состояния моего кошелька, – писал он Полине Виардо, – но дело в том, что г-жа Сичес, уезжая, оставила мне 30 франков, из которых 26 уже ушло. Впрочем, я живу здесь, как в волшебном замке; меня кормят, меня обстирывают; чего еще нужно одинокому человеку? Надеюсь, что этот денежный голод скоро прекратится и что в конце концов там скажут себе: однако! да на что же он существует?» (Письмо от 17 (29) июля 1849 года.)
Однако Варвара Петровна продолжала молчать. Тогда Тургенев попросил у Краевского аванс в 1000 рублей, взяв на себя обязательство писать для него новые произведения. Верный своему обещанию, он в начале 1850 года отправил в «Отечественные записки» «Дневник лишнего человека»; Некрасов получил для «Современника» комедию «Студент», известную как «Месяц в деревне». Но, увы, полученные деньги быстро разошлись. У него было столько долгов! Тургенев вновь обратился к Краевскому, получив от него в этот раз лишь двести рублей. Он был вне себя оттого, что просил, чтобы обеспечить жизнь, в то время как мать в России владела тысячами крепостных. Может быть, и в самом деле нет другого выхода, кроме возвращения на родину? Нет, нет и еще раз нет! «Россия, – писал он Полине Виардо, – эта мрачная громада, неподвижная и окутанная облаками, словно Эдипов Сфинкс, – подождет. Она меня проглотит позднее. Мне кажется, что я вижу ее неподвижный взгляд, остановившийся на мне с угрюмой пристальностью, подобающей каменным очам. Будь спокоен, сфинкс, я к тебе еще вернусь, и ты сможешь пожрать меня в свое удовольствие, если я не разгадаю твоей загадки. Оставь меня еще ненадолго в покое! Я возвращусь в твои степи». (Письмо от 4 (16) мая 1850 года.)