Страница:
Но как же подманить сюда коня?
Гуль помнил, какой переполох устроил точно такой же конь в караван-сарае… А может, это был тот же самый? В караване было несколько вороных лошадей, но те мелкие зримые отличия между ними, которые для каждого сына арабов яснее букв, написанных в книге, для Хайсагура как бы не существовали. Он мог отличить одно животное от другого разве что по запаху.
Во всяком случае, он твердо знал, что лошади не боялись запаха гулей так, как боялись запаха шакалов.
Хайсагур приподнялся настолько, чтобы дать коню увидеть себя.
Тот остановился и мотнул головой, всем видом показывая, что ближе не подойдет.
– О конь, о любимец Аллаха! – прошептал Хайсагур, зная, что слух у этих исчадий шайтана очень острый. – Подойди ко мне! Я не сделаю тебе дурного! Я не обременю твою спину!
Подобрав мелкий камушек, он протянул его на ладони коню в надежде, что тот издали примет камушек за кусок лепешки.
Конь ударил копытом оземь.
– Неужели он – из тех проклятых коней, которых дети арабов держат в своих шатрах и кормят вареным мясом и рисом? – удивился Хайсагур. Он не мог отличить высокородного коня, имеющего родословную, от коня просто породистого, но на всякий случай заподозрил наихудшее. – Неужели мне придется разводить костер, и доставать котел, и варить ему пилав?
И он заговорил снова, кротко и ласково:
– Подойди ко мне, о конь, подобный Абджару, коню Антара! Я отведу тебя в город, и мы пойдем в харчевню, и я куплю тебе десять ритлей кебаба из утки, и десять ритлей кебаба из баранины, и десять ритлей наилучшей харисы, и десять ритлей молочного риса, и десять ритлей сарида из хлеба и мяса, а ведь сказано пророком, да благословит его Аллах и да приветствует, что превосходство сарида над кушаньями подобно превосходству Аиши над прочими женщинами.
И тут же любознательный гуль стал соображать, сколько для всего этого потребуется котлов, и какой величины, и сможет ли лошадиное брюхо вместить такое количество сытной еды, и не попросит ли конь, чтобы запить жирные блюда, сладкой воды с мускусом, или ивового сока, и много ли ему потребуется…
Мгновенно произведя подсчеты и представив себе всю эту гору снеди в котлах, мисках и кувшинах, под которой подломилась бы спина ишака, Хайсагур зажал себе рот рукой и повалился за камни. Хотя обстоятельства не располагали к смеху, но и удержаться было крайне трудно.
И, лежа вверх лицом, он вдруг услышал громкое и заливистое ржание, которое во всем было подобно смеху.
Хайсагур высунулся.
Конь мотал головой подобно человеку, который желает прекратить свой смех, но никак не может.
– Ступай сюда, о наилучший из коней! – снова тихо позвал гуль. – Я не причиню тебе зла!
Животное, как будто поняв, направилось к камням, но, подойдя почти вплотную, остановилось и вздернуло верхнюю губу, показав крупные зубы. Весь его вид выражал готовность кусаться и бить копытами.
Хайсагур выполз, опасаясь подниматься в полный рост.
– Вот видишь, как униженно я приближаюсь к тебе, о конь, – прошептал он, – и недостает только, чтобы я принялся целовать твои стремена, ибо я не нахожу на тебе рукавов и подола халата или фарджии!
Очень медленно, позволяя животному убедиться в своей безопасности, он подполз к самым конским копытам и притянул к себе за поводья морду животного настолько, что его ноздри коснулись ноздрей коня.
Гулю-оборотню Хайсагуру для лучшего вселения в тело живого существа требовалось встретить его взгляд. Но темные и выразительные глаза коня не впускали Хайсагура, как будто что-то в животном оказалось способно к сопротивлению.
Гуль сосредоточился и сдвинул брови.
Конь не пускал его в себя!
– Клянусь Аллахом, с этим конем дело нечисто! – прошептал, не выпуская поводьев, Хайсагур. – Уж не вселился ли в него шайтан?
Тут оборотень понял, что тело коня уже действительно содержит какого-то жильца.
– Ради Аллаха, кто ты? Я не причиню тебе зла, – сказал он как можно мягче. – Может быть, на тебя наведены чары и ты только кажешься мне конем? Если ты не владеешь человеческой речью – трижды ударь копытом!
– Я владею человеческой речью, о гуль, – раздалось у него в ушах, и Хайсагур мог бы поклясться, что голос возник где-то посередине между ними и чуть повыше горла. – На меня не наведены чары, но я не могу покинуть это тело.
– Никто и не просит тебя покидать его, о друг Аллаха, – успокоил обитателя лошадиного тела Хайсагур, приподнимаясь и садясь у его ног. – Впрочем, может быть, ты не веруешь в Аллаха? Скажи, чтобы я остерегся поминать его имя.
– Меня зовут Маймун ибн Дамдам! – высокомерно прозвучал голос. – И я, как всем известно, из подданных Синего царя!
Конь красиво вскинул голову и ударил копытом оземь. Очевидно, иначе проявить свою гордость его обитатель не мог.
– А что это значит, о Маймун ибн Дамдам? – осторожно спросил Хайсагур, припоминая, что уже наталкивался в чьей-то памяти на это имя. – Я ведь не знаю ваших царей.
– Это значит, что я – из правоверных джиннов, о гуль. А из каких гулей происходишь ты?
– Я из рода горных гулей, о Маймун ибн Дамдам, – сказал Хайсагур. – И я унаследовал кое-какие их особенности, которые передаются через три, а то и через четыре поколения. Мой отец – гуль, а мать – из арабского племени Бену Асад Шануа. Мое имя – Хайсагур.
Конь опустил голову, как бы снова погружаясь в размышление.
– Вы, гули, не знаете разницы между добром и злом, – заявил он. – К тому же, я помню тебя. Это ты вломился во двор караван-сарая, о Хайсагур, и это я тебя учуял! Надо быть бесноватым, чтобы полезть за добычей в караван-сарай!
– Я искал не добычи, о Маймун ибн Дамдам, я хотел понять, почему тот караван возглавляли женщины и куда они вели его.
– Что за дело тебе до тех женщин? – осведомился джинн в облике коня.
– Я спас одну из них от большой беды – и опасался, что ремесло этой женщины – отыскивать на свою голову всевозможные бедствия.
– О которой из двух ты говоришь?
– О той, у кого на щеке синие знаки, означающие название звезды аль-Гуль, и я видел, как ей нанесли эти знаки.
– Ты спас ее, о друг Аллаха? – торопливо спросил Маймун ибн Дамдам. – Ради Аллаха, расскажи, как это было!
– Я вывел ее из крепости горных гулей и провел через пустыню до того места, где, как я знал, был колодец, и ходили слухи, что в нем живут джинны.
– Так это ты направил ее к моим братьям из рода Раджмуса? Так это через тебя пришли мое освобождение и вызволение?
Конь вскинулся на дыбы, замолотив копытами по воздуху. Очевидно, Маймун ибн Дамдам уже полностью приспособился выражать чувства на конский лад.
– О Маймун ибн Дамдам, прекрати бесноваться, ибо у нас нет на это времени! – призвал его к порядку Хайсагур. – Я непременно должен попасть к отряду Джейран и передать шейху Хашиму ее слова, иначе нам ее не вызволить. А ведь она и ее люди – в опасности! На них поставили ловушку – и они туда исправно угодили!
– Садись мне на спину, о благородный гуль! – решительно предложил джинн. – Если ты действительно хочешь помочь моей госпоже Джейран – я отнесу тебя. Ведь я лишь потому пришел сюда, что беспокоюсь за нее, клянусь Аллахом!
– А знаешь ли ты, о Маймун ибн Дамдам, что все горные склоны так и кишат лучниками? – осведомился гуль. – Как только они увидят, что в сторону осаждающих несется всадник, то в мою спину и бока непременно вопьется десяток отравленных стрел! Мы поступим иначе – мое тело останется здесь, а дух войдет в твою плоть и поведет ее…
– А куда же денусь я сам?! – возмутился джинн. – Я вижу, ты решил, что я попросту превратился в коня! А это не так! Если бы я всего лишь превратился в него – как ты полагаешь, разве я бродил бы у подножия этих скал? Да я немедленно изменил бы свой облик, и взлетел бы ввысь, и закричал криком, от которого улетают души, и поднял этот проклятый замок, и перевернул его вверх дном, и вытряс оттуда всех его обитателей!
– Потише, потише, о Маймун ибн Дамдам! – попытался урезонить его гуль, потому что конь, ставший обиталищем джинна, мотнул головой, и перекинул через нее вперед свой повод, лежавший на луке седла, и подпрыгнул, и, будучи в воздухе, ударил в сторону задними ногами, и опустился, и повалился набок, и его передние копыта едва не задели по лицу Хайсагура, который от неожиданности не догадался выпустить из рук этот самый повод. А пока он все это вытворял, в ушах гуля звучали его слова.
Хайсагур бросился всем своим тяжелым телом на конскую голову, и прижал ее к земле, и лежал на ней, пока Маймун ибн Дамдам, безуспешно попытавшись достать его зубами, не опомнился.
Хайсагур лежал на его голове и шее молча.
– Ради Аллаха, отпусти меня, – несколько угомонившись, сказал Маймун ибн Дамдам. – Пойми сам, каково творению Аллаха, изначально наделенному силой, ощущать ее отсутствие!
– Я отпустил тебя, – проворчал Хайсагур, откатываясь в сторону, чтобы конь мог встать. – Но если ты вытворишь еще что-нибудь, то лучники поймут, что с тобой дело нечисто, и начнут приглядываться, и обнаружат меня.
Джинн промолчал.
– А какой для тебя прок в том, что твой дух в моем теле окажется в лагере осаждающих, в то время как твое собственное тело будет лежать здесь беззащитным, о Хайсагур? – осведомился он наконец.
– Я выйду из твоего тела и войду в человеческое, а там уж я смогу что-то предпринять, о Маймун ибн Дамдам, и твоя помощь мне потребуется всего лишь на час или два – пока я не найду кого-нибудь из людей Джейран.
– Ты имеешь в виду этих свирепых мальчиков, которые верят срамно сказать в кого? – конь вздохнул. – И зачем только Аллаху потребовалось, чтобы мой безумный дядюшка отнес ее к озерным арабам и чтобы она их возглавила? Ты не поверишь, о Хайсагур, но они собрались под ее водительством завоевать все земли правоверных, в то время как их число едва достигает трех десятков! А сами они даже не знают грамоты!
– Джейран ее тоже не знает.
– А потом, когда ты вернешься в свое тело, как ты станешь отсюда выбираться, о друг Аллаха?
Хайсагур пожал плечами.
– Скорее всего, я пойду в Пестрый замок, чтобы выйти оттуда вместе с Джейран и ее людьми, – сказал он. – Впрочем, пусть будет, как решит Аллах.
– А как именно ты входишь в чужую плоть? Это не болезненно для той плоти?
– Пока никто не жаловался, – усмехнулся гуль. – А Аллах лучше знает. Если ты действительно пришел сюда, чтобы помочь Джейран, то давай попытаемся.
– Во имя Аллаха… – неуверенно произнес джинн. – Воистину, каждое дело нужно начинать с имени Аллаха, даже если дело непотребное… Надо будет потом спросить у имамов и факихов, не грех ли это – впускать чужой дух в свою плоть.
– Я никогда об этом не задумывался, – сказал Хайсагур и за повод притянул к себе конскую морду. Конь задрожал, но не шелохнулся.
И Хайсагур вошел в его плоть, и в полной мере ощутил себя конем, и постучал оземь сперва одним, потом другим передним копытом, и приподнял поочередно обе задние ноги.
Тело слушалось.
– Привет, простор и уют тебе! – вдруг услышал он, но на сей раз голос Маймуна ибн Дамдама звучал не в голове между ушами, а скорее в животе. – Как ты расположился здесь и не терпишь ли в чем нужды?
Хайсагур хотел было ответить, что копыта для него куда приятнее кожаных туфель, сапог и даже сандалий, но с изумлением услышал конское ржание.
Он утратил, вселившись в тело аль-Яхмума, дар речи и ничего не приобрел взамен.
– Ради Аллаха, отзовись, о гуль! – забеспокоился Маймун ибн Дамдам. – Ты воистину в конском теле или где-то еще? И что нам делать с твоей собственной плотью?
Хайсагур вздохнул – и это было шумным конским вздохом.
Прямо под копытами лежало мохнатое тело гуля – и Хайсагур не имел возможности спрятать его!
Он мог вернуться в свою плоть – но что бы изменилось от этого? Туда, где находились подходящие укрытия для бесчувственного тела, конь не взобрался бы – Хайсагур, взглянув на горные уступы, явственно понял это. Аль-Яхмум не был приучен лазить по горам, хотя Хайсагур знал, что есть на свете лошади, способные бесстрашно пройти над пропастью.
А если конь не взберется туда, откуда Хайсагур, спрятавшись, может войти в него, то и думать об этом не стоит.
Поручив свое тело Аллаху, Хайсагур решительно развернулся крупом к горам и быстро зашагал прочь.
– Что ты делаешь, о бесноватый гуль? – возмутился джинн. – Разве это поступь коней? Дай мне распоряжаться его ногами, раз уж ты не умеешь этого!
Хайсагур, обрадовавшись, встал и простоял довольно долго.
– Я ничего не могу поделать с ними, о враг Аллаха! – сообщил наконец джинн. – Я заключен теперь в этом теле, словно в темнице! Горе мне, я утратил власть над конем!
Хайсагур захотел его утешить, но слова, которые годились для этого, так при нем и остались. Гулю нечем было произнести их.
Под жалобы и причитания Маймуна ибн Дамдама он кое-как освоился с четырьмя конскими ногами и, передвигаясь то рысью, то иноходью, удалился прочь от гор, и принюхался, и уловил запах дыма от костра…
Двое мальчиков, которых Хайсагур, разумеется, не знал поименно, пекли в золе вчерашний савик.
Это были те, кого оставили охранять лагерь в заброшенной деревне, но они почему-то покинули ее.
Поблизости щипали убогую серую траву кони, привязанные к воткнутым в землю на манер бедуинских копий острогам. Но если самхарское копье, прямое, гибкое и смуглое, могло войти тупым концом в землю и удерживалось там основательно, то большие и толстые остроги торчали кое-как.
– Клянусь собаками! – воскликнул один из них. – Я же говорил, что он вернется! И нам не придется сгорать от стыда перед звездой за то, что мы упустили его!
– Он заскучал без нашей звезды, но не нашел ее, – добавил другой. – Кто бы мог подумать, что лошади так привязываются к людям?
– Он сразу избрал звезду и дался в руки только ей, разве ты не помнишь? – первый мальчик встал и направился к аль-Яхмуму, желая взять его за повод и привязать к остроге.
Хайсагур встал напротив мальчика и уставился ему в глаза.
Гуль сделал все, что делал обычно для перехода в иную плоть, но мальчик стоял перед ним, и он видел мальчика глазами коня, а не коня – глазами мальчика…
Он попытался еще раз – и с тем же успехом.
Тут Хайсагур понял, что преувеличил свои удивительные способности.
– Эй, где ты, о гуль? – позвал джинн. – Ты все еще здесь? Или ты уже покинул конское тело?
Воплощая состояние души Хайсагура, конь горестно вздохнул и помотал головой.
– Что с тобой, о конь? – забеспокоился первый мальчик. – Ты хочешь поведать о каком-то бедствии? Пусть псы разорвут меня, если он не зовет на помощь звезде!
Тут Хайсагур не то чтобы испугался – а попросту переполошился.
Эти двое могли сейчас устремиться неведомо куда – и пасть, пораженные отравленными стрелами!
Он вскинулся на дыбы, стараясь не задеть мальчика маленькими и круглыми, безупречной формы копытами, и поскакал прочь – причем не сразу понял, что идет трудным для человеческого понимания, но естественным для конских ног галопом.
– Стой! Стой! Клянусь собаками, он что-то знает! – закричал первый мальчик.
– О ты, недостойный лечь под ноги псам! Как это ты упустил его? – напустился на него второй. – Он снова убежал от нас! Что мы теперь скажем звезде?
– Куда ты несешься, о бесноватый гуль? – едва ли не перекрикивая мальчиков, завопил и Маймун ибн Дамдам. – Разве за нами кто-то гонится? Горе мне, этот враг Аллаха погубит коня – и я лишусь пристанища, и погибну с ним вместе, и ничто не спасет меня! О Хайсагур, если ты погубишь меня, мои родственники узнают об этом и отомстят тебе страшной местью!
Но Хайсагур остановился лишь тогда, когда голоса мальчиков исчезли из его слуха.
Джинн перечислял всех своих грозных родственников, способных за несколько мгновений построить разрушенный город, или разрушить построенный город, или убить царя, или разбить войско. И, слушая их грозные имена, Хайсагур вдруг вспомнил, что и в его распоряжении имеется вещица, каким-то образом связанная с джиннами, ифритами и маридами, и это – бронзовый пенал, который Гураб Ятрибский дал ас-Самуди, тот пенал, ради которого аш-Шамардаль совершил убийство, а потом оставил в тайных помещениях фальшивого рая.
Гуль настолько привык считать пенал важной уликой в деле о фальшивом рае, принадлежащем гнусному завистнику аш-Шамардалю, что про выцарапанное на стенке заклинание позабыл вовсе.
Он, не поворачивая головы, оглядел окрестности и сообразил, где припрятан хурджин с его дорожным имуществом. Туда он и направился, ибо иного пути Аллах ему не оставил.
Разумеется, Хайсагур мог вернуться в свою истинную плоть, бросив на произвол судьбы аль-Яхмума вместе с Маймуном ибн Дамдамом, но что бы это ему дало? Он снова оказался бы между двумя лучниками, за каждым из которых справа и слева было еще по десятку, а то и более, метких стрелков, всецело преданных Великому шейху и скрытому имаму.
Хурджин, благоразумно заваленный камнями, Хайсагур откопал не сразу. Он уже понял, что копыта нужно беречь. Под жалобные вопросы и разнообразные домыслы Маймуна ибн Дамдама он откатил последний мешавший ему камень – и встал перед мешком в полном недоумении.
Мешок был крепко-накрепко завязан.
И Хайсагур простоял перед ним довольно долго.
Наконец, решившись, он приподнял мешок зубами.
Нести его таким образом было крайне затруднительно. Однако и тут Аллах не оставил Хайсагуру иного пути.
И он побежал, стараясь держать голову повыше, чтобы длинный хурджин не бил его по передним коленям.
– Куда ты снова несешься, о враг Аллаха? – простонал джинн. – И почему ты все время молчишь? И что за тяжесть ты тащишь в зубах? Разве мы наняли тебя для переноски тяжестей?
Когда откосы, на которых прятались лучники, были уже совсем близко, Хайсагур перешел на шаг.
Он не мог являться перед стрелками с мешком в зубах. Такой конь сразу бы вызвал великие подозрения – и наверняка нашелся бы глупец, желающий отнять у коня мешок и узнать, что внутри.
Гуль не сомневался, что сумеет в конской плоти убежать от самого быстроногого человека, но он рисковал выронить мешок. А там, возможно, заключалось спасение и Джейран, и его самого, и мальчиков.
– Где мы, о гуль? – спросил Маймун ибн Дамдам. – Куда ты приволок меня? Ради Аллаха – мы спасены или нам угрожает погибель? Почему ты не отвечаешь, о сын греха?
Хайсагур опустил мешок наземь и стал дергать зубами за шнур, стягивающий отверстие. Ему удалось вытянуть петлю шнура настолько, что он мог тащить за нее мешок, но при этом конская морда почти касалась земли.
– О Аллах, в обычае ли у благородных коней пастись, постоянно дергая шеей? – спросил, разумеется, не Аллаха, а себя самого Хайсагур. – Я не смогу равномерно тащить этот проклятый мешок! Я могу притвориться пасущимся конем, но это не должно вызывать подозрений!
Но Аллах, видно, решил в этот день не оставлять ему излишних путей для спасения. И Хайсагур до самого заката старательно изображал пасущегося коня, понемногу подтягивая мешок все ближе и ближе к линии лучников, которых он острым конским зрением замечал то справа, то слева.
Маймун ибн Дамдам уже толковал о прелести жизни в запечатанном кувшине, который не сотрясается и не перемещается навстречу погибели.
Наконец Хайсагур оказался по ту сторону линии и доставил конское тело туда, где был спрятана его истинная плоть. И он вернулся в себя с подлинным наслаждением, и вылез из укрытия, и бесшумно подполз к коню.
– О Хайсагур, ради Аллаха – что все это значит? – напустился на него джинн. – Почему ты молчал и куда ты гонял принадлежащее мне конское тело?
Теперь голос разъяренного Маймуна ибн Дамдама звучал, как и полагалось, в голове, а не в животе Хайсагура.
– От страха я едва не захлебнулся в потоках собственного пота! – продолжал тот, напрочь забыв, что в своем теперешнем состоянии он не мог потеть и выделять иные жидкости, как это свойственно живому существу. – Я тысячу раз призывал тебя и заклинал именем Аллаха! А ты не соблаговолил даже отозваться!
– Если хочешь, чтобы тебя не слушались, проси того, что невозможно, о друг Аллаха, – миролюбиво отвечал Хайсагур. – Чем мог я ответить тебе? Конский язык для этого не приспособлен.
– Ты отнял у меня все чувства – и зрение, и слух, и обоняние! – не унимался джинн.
– Но теперь они к тебе вернулись?
– Вернулись, и я не вижу, что удерживает меня от того, чтобы растоптать тебя моими копытами!
– Зато я вижу, – копаясь в мешке, сказал Хайсагур. – Взгляни-ка на этот пенал, о Маймун ибн Дамдам! Что ты скажешь о нем?
– Скажу, что в базарный день я куплю тебе пять таких пеналов за динар, о несчастный!
– А теперь взгляни на эти слова, которые процарапаны у него на боку. Кто-то пытался их стереть, но кое-что я смог разобрать. Как ты полагаешь – это не заклинание?
– Это похоже на заклинание, о малоумный, – не утрудив себя внимательным изучением написанного, высокомерно заявил джинн. – Но пенал – самый обыкновенный, и он не из тех предметов, какими вызывают джиннов, ифритов и маридов.
– Почему ты так решил? – с некоторой обидой осведомился Хайсагур.
– Потому, что во времена Сулеймана ибн Дауда, который покорил джиннов, ифритов и маридов, связав их заклинаниями власти, еще не водилось таких бронзовых пеналов!
– Это было бы очень скверно… – пробормотал гуль. – Вглядись-ка ты в него повнимательнее и постарайся найти на нем признаки волшебства!
– На нем их нет, о несчастный, и это говорю тебе я, джинн Маймун ибн Дамдам!
Подняв глаза от пенала, на котором воистину трудно было что-то разобрать, Хайсагур посмотрел на стоящего перед ним вороного коня и покачал головой.
– Я точно знаю, что с ним связано волшебство. А ты, раз ты не можешь опознать его признаков, никакой не джинн и лишь присвоил себе прекрасное имя Маймуна ибн Дамдама, – произнес он. – И что ты за джинн, раз заключен в конское тело, словно в темницу без окон и дверей?
Тут в голове в Хайсагура как будто взорвалась аль-сихем-аль-катай – бамбуковая трубка с китайским порошком, который, будучи приближен к огню, производит оглушительный треск и разбрасывает все, к чему прикоснется.
Он не сразу понял, что это заорал возмущенный и в ярости своей подобный взбесившемуся верблюду джинн.
– Я джинн из правоверных джиннов! Я подданный Синего царя! Я принадлежу к роду Раджмуса! – вопил оскорбленный Маймун ибн Дамдам. – А ты – скверный гуль!
– Сейчас я опять войду в тебя, о глупец из рода безумцев! – пригрозил, тряся головой, Хайсагур и ухватил за повод шарахнувшегося было в сторону коня. – И погоню конское тело к ближайшей пропасти, и низвергну тело с обрыва! А сам успею вернуться в свою подлинную плоть! Что ты тогда будешь делать, о несчастный? Порази тебя Аллах, твои вопли едва не погубили мой слух!
Джинн внезапно замолчал.
– Эй, где ты, о Маймун ибн Дамдам? – позвал озадаченный Хайсагур. – Разве твоя душа от страха улетела? Прости меня, о джинн, но тут нет воды, чтобы побрызгать тебе в лицо, и нет благовоний, чтобы окурить тебя! Придется тебе прийти в чувство каким-либо иным путем!
– Мне показалось, что ты вошел в конское тело и несешься к пропасти, – помолчав еще немного, отвечал джинн. – Ради Аллаха, не делай этого! Ведь я бессилен перед тобой. Если бы ты знал мою историю, достойную того, чтобы быть записанной иглами в уголках глаз ради назидания поучающихся, ты был бы снисходительнее ко мне и моей теперешней слабости. Как ты полагаешь – легко ли мне осознавать ее и признаваться в ней?
– Клянусь Аллахом, нелегко, – согласился гуль. – А как ты оказался в таком состоянии?
Хайсагуру случалось добиваться того, в чем у него была нужда, от самых несговорчивых собеседников. Джинн явно хотел поведать свою удивительную историю – и Хайсагур решил, что после этого Маймун ибн Дамдам станет покладистее и поможет раскрыть тайну пенала.
– Да будет тебе известно, что я принадлежу к подданным Синего царя, то есть к правоверным джиннам, а Красному царю подвластны джинны-язычники, – сообщил Маймун ибн Дамдам то, что Хайсагур давно уже понял. – И вышло так, что я увидел девушку, дочь подданного Красного царя, и она завладела моим сердцем, и я похитил ее…
– А она полюбила тебя? – видя, что воспоминания омрачили душу джинна, осведомилась Хайсагур с неподдельным интересом.
– Да, она полюбила меня. Я полагаю, что она и сейчас меня любит! – воскликнул джинн. – Но это дело стало известным, и ее родственники принесли жалобу Красному царю, и он направил посла к Синему царю, чтобы нас нашли и разлучили. И он домогался моей смерти!..
История джинна Маймуна ибн Дамдама
Как ты знаешь, лишить джинна жизни возможно лишь двумя способами, и первый из них – направить в него стрелу одного из ангелов Аллаха, чтобы его оболочка, удерживающая в нем пламя, разлетелась в клочья, а второй – закрыть для него Врата огня, чтобы жизненная сила больше не вливалась в него. И Красный царь, как ты понимаешь, не мог молить Аллаха о том, чтобы он прислал ангела со стрелой, ибо Красный царь не верит в Аллаха и пророка. Власти над Вратами огня у него также нет, но ему нетрудно было бы найти того, кто знает заклинания и обладает властью.
Гуль помнил, какой переполох устроил точно такой же конь в караван-сарае… А может, это был тот же самый? В караване было несколько вороных лошадей, но те мелкие зримые отличия между ними, которые для каждого сына арабов яснее букв, написанных в книге, для Хайсагура как бы не существовали. Он мог отличить одно животное от другого разве что по запаху.
Во всяком случае, он твердо знал, что лошади не боялись запаха гулей так, как боялись запаха шакалов.
Хайсагур приподнялся настолько, чтобы дать коню увидеть себя.
Тот остановился и мотнул головой, всем видом показывая, что ближе не подойдет.
– О конь, о любимец Аллаха! – прошептал Хайсагур, зная, что слух у этих исчадий шайтана очень острый. – Подойди ко мне! Я не сделаю тебе дурного! Я не обременю твою спину!
Подобрав мелкий камушек, он протянул его на ладони коню в надежде, что тот издали примет камушек за кусок лепешки.
Конь ударил копытом оземь.
– Неужели он – из тех проклятых коней, которых дети арабов держат в своих шатрах и кормят вареным мясом и рисом? – удивился Хайсагур. Он не мог отличить высокородного коня, имеющего родословную, от коня просто породистого, но на всякий случай заподозрил наихудшее. – Неужели мне придется разводить костер, и доставать котел, и варить ему пилав?
И он заговорил снова, кротко и ласково:
– Подойди ко мне, о конь, подобный Абджару, коню Антара! Я отведу тебя в город, и мы пойдем в харчевню, и я куплю тебе десять ритлей кебаба из утки, и десять ритлей кебаба из баранины, и десять ритлей наилучшей харисы, и десять ритлей молочного риса, и десять ритлей сарида из хлеба и мяса, а ведь сказано пророком, да благословит его Аллах и да приветствует, что превосходство сарида над кушаньями подобно превосходству Аиши над прочими женщинами.
И тут же любознательный гуль стал соображать, сколько для всего этого потребуется котлов, и какой величины, и сможет ли лошадиное брюхо вместить такое количество сытной еды, и не попросит ли конь, чтобы запить жирные блюда, сладкой воды с мускусом, или ивового сока, и много ли ему потребуется…
Мгновенно произведя подсчеты и представив себе всю эту гору снеди в котлах, мисках и кувшинах, под которой подломилась бы спина ишака, Хайсагур зажал себе рот рукой и повалился за камни. Хотя обстоятельства не располагали к смеху, но и удержаться было крайне трудно.
И, лежа вверх лицом, он вдруг услышал громкое и заливистое ржание, которое во всем было подобно смеху.
Хайсагур высунулся.
Конь мотал головой подобно человеку, который желает прекратить свой смех, но никак не может.
– Ступай сюда, о наилучший из коней! – снова тихо позвал гуль. – Я не причиню тебе зла!
Животное, как будто поняв, направилось к камням, но, подойдя почти вплотную, остановилось и вздернуло верхнюю губу, показав крупные зубы. Весь его вид выражал готовность кусаться и бить копытами.
Хайсагур выполз, опасаясь подниматься в полный рост.
– Вот видишь, как униженно я приближаюсь к тебе, о конь, – прошептал он, – и недостает только, чтобы я принялся целовать твои стремена, ибо я не нахожу на тебе рукавов и подола халата или фарджии!
Очень медленно, позволяя животному убедиться в своей безопасности, он подполз к самым конским копытам и притянул к себе за поводья морду животного настолько, что его ноздри коснулись ноздрей коня.
Гулю-оборотню Хайсагуру для лучшего вселения в тело живого существа требовалось встретить его взгляд. Но темные и выразительные глаза коня не впускали Хайсагура, как будто что-то в животном оказалось способно к сопротивлению.
Гуль сосредоточился и сдвинул брови.
Конь не пускал его в себя!
– Клянусь Аллахом, с этим конем дело нечисто! – прошептал, не выпуская поводьев, Хайсагур. – Уж не вселился ли в него шайтан?
Тут оборотень понял, что тело коня уже действительно содержит какого-то жильца.
– Ради Аллаха, кто ты? Я не причиню тебе зла, – сказал он как можно мягче. – Может быть, на тебя наведены чары и ты только кажешься мне конем? Если ты не владеешь человеческой речью – трижды ударь копытом!
– Я владею человеческой речью, о гуль, – раздалось у него в ушах, и Хайсагур мог бы поклясться, что голос возник где-то посередине между ними и чуть повыше горла. – На меня не наведены чары, но я не могу покинуть это тело.
– Никто и не просит тебя покидать его, о друг Аллаха, – успокоил обитателя лошадиного тела Хайсагур, приподнимаясь и садясь у его ног. – Впрочем, может быть, ты не веруешь в Аллаха? Скажи, чтобы я остерегся поминать его имя.
– Меня зовут Маймун ибн Дамдам! – высокомерно прозвучал голос. – И я, как всем известно, из подданных Синего царя!
Конь красиво вскинул голову и ударил копытом оземь. Очевидно, иначе проявить свою гордость его обитатель не мог.
– А что это значит, о Маймун ибн Дамдам? – осторожно спросил Хайсагур, припоминая, что уже наталкивался в чьей-то памяти на это имя. – Я ведь не знаю ваших царей.
– Это значит, что я – из правоверных джиннов, о гуль. А из каких гулей происходишь ты?
– Я из рода горных гулей, о Маймун ибн Дамдам, – сказал Хайсагур. – И я унаследовал кое-какие их особенности, которые передаются через три, а то и через четыре поколения. Мой отец – гуль, а мать – из арабского племени Бену Асад Шануа. Мое имя – Хайсагур.
Конь опустил голову, как бы снова погружаясь в размышление.
– Вы, гули, не знаете разницы между добром и злом, – заявил он. – К тому же, я помню тебя. Это ты вломился во двор караван-сарая, о Хайсагур, и это я тебя учуял! Надо быть бесноватым, чтобы полезть за добычей в караван-сарай!
– Я искал не добычи, о Маймун ибн Дамдам, я хотел понять, почему тот караван возглавляли женщины и куда они вели его.
– Что за дело тебе до тех женщин? – осведомился джинн в облике коня.
– Я спас одну из них от большой беды – и опасался, что ремесло этой женщины – отыскивать на свою голову всевозможные бедствия.
– О которой из двух ты говоришь?
– О той, у кого на щеке синие знаки, означающие название звезды аль-Гуль, и я видел, как ей нанесли эти знаки.
– Ты спас ее, о друг Аллаха? – торопливо спросил Маймун ибн Дамдам. – Ради Аллаха, расскажи, как это было!
– Я вывел ее из крепости горных гулей и провел через пустыню до того места, где, как я знал, был колодец, и ходили слухи, что в нем живут джинны.
– Так это ты направил ее к моим братьям из рода Раджмуса? Так это через тебя пришли мое освобождение и вызволение?
Конь вскинулся на дыбы, замолотив копытами по воздуху. Очевидно, Маймун ибн Дамдам уже полностью приспособился выражать чувства на конский лад.
– О Маймун ибн Дамдам, прекрати бесноваться, ибо у нас нет на это времени! – призвал его к порядку Хайсагур. – Я непременно должен попасть к отряду Джейран и передать шейху Хашиму ее слова, иначе нам ее не вызволить. А ведь она и ее люди – в опасности! На них поставили ловушку – и они туда исправно угодили!
– Садись мне на спину, о благородный гуль! – решительно предложил джинн. – Если ты действительно хочешь помочь моей госпоже Джейран – я отнесу тебя. Ведь я лишь потому пришел сюда, что беспокоюсь за нее, клянусь Аллахом!
– А знаешь ли ты, о Маймун ибн Дамдам, что все горные склоны так и кишат лучниками? – осведомился гуль. – Как только они увидят, что в сторону осаждающих несется всадник, то в мою спину и бока непременно вопьется десяток отравленных стрел! Мы поступим иначе – мое тело останется здесь, а дух войдет в твою плоть и поведет ее…
– А куда же денусь я сам?! – возмутился джинн. – Я вижу, ты решил, что я попросту превратился в коня! А это не так! Если бы я всего лишь превратился в него – как ты полагаешь, разве я бродил бы у подножия этих скал? Да я немедленно изменил бы свой облик, и взлетел бы ввысь, и закричал криком, от которого улетают души, и поднял этот проклятый замок, и перевернул его вверх дном, и вытряс оттуда всех его обитателей!
– Потише, потише, о Маймун ибн Дамдам! – попытался урезонить его гуль, потому что конь, ставший обиталищем джинна, мотнул головой, и перекинул через нее вперед свой повод, лежавший на луке седла, и подпрыгнул, и, будучи в воздухе, ударил в сторону задними ногами, и опустился, и повалился набок, и его передние копыта едва не задели по лицу Хайсагура, который от неожиданности не догадался выпустить из рук этот самый повод. А пока он все это вытворял, в ушах гуля звучали его слова.
Хайсагур бросился всем своим тяжелым телом на конскую голову, и прижал ее к земле, и лежал на ней, пока Маймун ибн Дамдам, безуспешно попытавшись достать его зубами, не опомнился.
Хайсагур лежал на его голове и шее молча.
– Ради Аллаха, отпусти меня, – несколько угомонившись, сказал Маймун ибн Дамдам. – Пойми сам, каково творению Аллаха, изначально наделенному силой, ощущать ее отсутствие!
– Я отпустил тебя, – проворчал Хайсагур, откатываясь в сторону, чтобы конь мог встать. – Но если ты вытворишь еще что-нибудь, то лучники поймут, что с тобой дело нечисто, и начнут приглядываться, и обнаружат меня.
Джинн промолчал.
– А какой для тебя прок в том, что твой дух в моем теле окажется в лагере осаждающих, в то время как твое собственное тело будет лежать здесь беззащитным, о Хайсагур? – осведомился он наконец.
– Я выйду из твоего тела и войду в человеческое, а там уж я смогу что-то предпринять, о Маймун ибн Дамдам, и твоя помощь мне потребуется всего лишь на час или два – пока я не найду кого-нибудь из людей Джейран.
– Ты имеешь в виду этих свирепых мальчиков, которые верят срамно сказать в кого? – конь вздохнул. – И зачем только Аллаху потребовалось, чтобы мой безумный дядюшка отнес ее к озерным арабам и чтобы она их возглавила? Ты не поверишь, о Хайсагур, но они собрались под ее водительством завоевать все земли правоверных, в то время как их число едва достигает трех десятков! А сами они даже не знают грамоты!
– Джейран ее тоже не знает.
– А потом, когда ты вернешься в свое тело, как ты станешь отсюда выбираться, о друг Аллаха?
Хайсагур пожал плечами.
– Скорее всего, я пойду в Пестрый замок, чтобы выйти оттуда вместе с Джейран и ее людьми, – сказал он. – Впрочем, пусть будет, как решит Аллах.
– А как именно ты входишь в чужую плоть? Это не болезненно для той плоти?
– Пока никто не жаловался, – усмехнулся гуль. – А Аллах лучше знает. Если ты действительно пришел сюда, чтобы помочь Джейран, то давай попытаемся.
– Во имя Аллаха… – неуверенно произнес джинн. – Воистину, каждое дело нужно начинать с имени Аллаха, даже если дело непотребное… Надо будет потом спросить у имамов и факихов, не грех ли это – впускать чужой дух в свою плоть.
– Я никогда об этом не задумывался, – сказал Хайсагур и за повод притянул к себе конскую морду. Конь задрожал, но не шелохнулся.
И Хайсагур вошел в его плоть, и в полной мере ощутил себя конем, и постучал оземь сперва одним, потом другим передним копытом, и приподнял поочередно обе задние ноги.
Тело слушалось.
– Привет, простор и уют тебе! – вдруг услышал он, но на сей раз голос Маймуна ибн Дамдама звучал не в голове между ушами, а скорее в животе. – Как ты расположился здесь и не терпишь ли в чем нужды?
Хайсагур хотел было ответить, что копыта для него куда приятнее кожаных туфель, сапог и даже сандалий, но с изумлением услышал конское ржание.
Он утратил, вселившись в тело аль-Яхмума, дар речи и ничего не приобрел взамен.
– Ради Аллаха, отзовись, о гуль! – забеспокоился Маймун ибн Дамдам. – Ты воистину в конском теле или где-то еще? И что нам делать с твоей собственной плотью?
Хайсагур вздохнул – и это было шумным конским вздохом.
Прямо под копытами лежало мохнатое тело гуля – и Хайсагур не имел возможности спрятать его!
Он мог вернуться в свою плоть – но что бы изменилось от этого? Туда, где находились подходящие укрытия для бесчувственного тела, конь не взобрался бы – Хайсагур, взглянув на горные уступы, явственно понял это. Аль-Яхмум не был приучен лазить по горам, хотя Хайсагур знал, что есть на свете лошади, способные бесстрашно пройти над пропастью.
А если конь не взберется туда, откуда Хайсагур, спрятавшись, может войти в него, то и думать об этом не стоит.
Поручив свое тело Аллаху, Хайсагур решительно развернулся крупом к горам и быстро зашагал прочь.
– Что ты делаешь, о бесноватый гуль? – возмутился джинн. – Разве это поступь коней? Дай мне распоряжаться его ногами, раз уж ты не умеешь этого!
Хайсагур, обрадовавшись, встал и простоял довольно долго.
– Я ничего не могу поделать с ними, о враг Аллаха! – сообщил наконец джинн. – Я заключен теперь в этом теле, словно в темнице! Горе мне, я утратил власть над конем!
Хайсагур захотел его утешить, но слова, которые годились для этого, так при нем и остались. Гулю нечем было произнести их.
Под жалобы и причитания Маймуна ибн Дамдама он кое-как освоился с четырьмя конскими ногами и, передвигаясь то рысью, то иноходью, удалился прочь от гор, и принюхался, и уловил запах дыма от костра…
Двое мальчиков, которых Хайсагур, разумеется, не знал поименно, пекли в золе вчерашний савик.
Это были те, кого оставили охранять лагерь в заброшенной деревне, но они почему-то покинули ее.
Поблизости щипали убогую серую траву кони, привязанные к воткнутым в землю на манер бедуинских копий острогам. Но если самхарское копье, прямое, гибкое и смуглое, могло войти тупым концом в землю и удерживалось там основательно, то большие и толстые остроги торчали кое-как.
– Клянусь собаками! – воскликнул один из них. – Я же говорил, что он вернется! И нам не придется сгорать от стыда перед звездой за то, что мы упустили его!
– Он заскучал без нашей звезды, но не нашел ее, – добавил другой. – Кто бы мог подумать, что лошади так привязываются к людям?
– Он сразу избрал звезду и дался в руки только ей, разве ты не помнишь? – первый мальчик встал и направился к аль-Яхмуму, желая взять его за повод и привязать к остроге.
Хайсагур встал напротив мальчика и уставился ему в глаза.
Гуль сделал все, что делал обычно для перехода в иную плоть, но мальчик стоял перед ним, и он видел мальчика глазами коня, а не коня – глазами мальчика…
Он попытался еще раз – и с тем же успехом.
Тут Хайсагур понял, что преувеличил свои удивительные способности.
– Эй, где ты, о гуль? – позвал джинн. – Ты все еще здесь? Или ты уже покинул конское тело?
Воплощая состояние души Хайсагура, конь горестно вздохнул и помотал головой.
– Что с тобой, о конь? – забеспокоился первый мальчик. – Ты хочешь поведать о каком-то бедствии? Пусть псы разорвут меня, если он не зовет на помощь звезде!
Тут Хайсагур не то чтобы испугался – а попросту переполошился.
Эти двое могли сейчас устремиться неведомо куда – и пасть, пораженные отравленными стрелами!
Он вскинулся на дыбы, стараясь не задеть мальчика маленькими и круглыми, безупречной формы копытами, и поскакал прочь – причем не сразу понял, что идет трудным для человеческого понимания, но естественным для конских ног галопом.
– Стой! Стой! Клянусь собаками, он что-то знает! – закричал первый мальчик.
– О ты, недостойный лечь под ноги псам! Как это ты упустил его? – напустился на него второй. – Он снова убежал от нас! Что мы теперь скажем звезде?
– Куда ты несешься, о бесноватый гуль? – едва ли не перекрикивая мальчиков, завопил и Маймун ибн Дамдам. – Разве за нами кто-то гонится? Горе мне, этот враг Аллаха погубит коня – и я лишусь пристанища, и погибну с ним вместе, и ничто не спасет меня! О Хайсагур, если ты погубишь меня, мои родственники узнают об этом и отомстят тебе страшной местью!
Но Хайсагур остановился лишь тогда, когда голоса мальчиков исчезли из его слуха.
Джинн перечислял всех своих грозных родственников, способных за несколько мгновений построить разрушенный город, или разрушить построенный город, или убить царя, или разбить войско. И, слушая их грозные имена, Хайсагур вдруг вспомнил, что и в его распоряжении имеется вещица, каким-то образом связанная с джиннами, ифритами и маридами, и это – бронзовый пенал, который Гураб Ятрибский дал ас-Самуди, тот пенал, ради которого аш-Шамардаль совершил убийство, а потом оставил в тайных помещениях фальшивого рая.
Гуль настолько привык считать пенал важной уликой в деле о фальшивом рае, принадлежащем гнусному завистнику аш-Шамардалю, что про выцарапанное на стенке заклинание позабыл вовсе.
Он, не поворачивая головы, оглядел окрестности и сообразил, где припрятан хурджин с его дорожным имуществом. Туда он и направился, ибо иного пути Аллах ему не оставил.
Разумеется, Хайсагур мог вернуться в свою истинную плоть, бросив на произвол судьбы аль-Яхмума вместе с Маймуном ибн Дамдамом, но что бы это ему дало? Он снова оказался бы между двумя лучниками, за каждым из которых справа и слева было еще по десятку, а то и более, метких стрелков, всецело преданных Великому шейху и скрытому имаму.
Хурджин, благоразумно заваленный камнями, Хайсагур откопал не сразу. Он уже понял, что копыта нужно беречь. Под жалобные вопросы и разнообразные домыслы Маймуна ибн Дамдама он откатил последний мешавший ему камень – и встал перед мешком в полном недоумении.
Мешок был крепко-накрепко завязан.
И Хайсагур простоял перед ним довольно долго.
Наконец, решившись, он приподнял мешок зубами.
Нести его таким образом было крайне затруднительно. Однако и тут Аллах не оставил Хайсагуру иного пути.
И он побежал, стараясь держать голову повыше, чтобы длинный хурджин не бил его по передним коленям.
– Куда ты снова несешься, о враг Аллаха? – простонал джинн. – И почему ты все время молчишь? И что за тяжесть ты тащишь в зубах? Разве мы наняли тебя для переноски тяжестей?
Когда откосы, на которых прятались лучники, были уже совсем близко, Хайсагур перешел на шаг.
Он не мог являться перед стрелками с мешком в зубах. Такой конь сразу бы вызвал великие подозрения – и наверняка нашелся бы глупец, желающий отнять у коня мешок и узнать, что внутри.
Гуль не сомневался, что сумеет в конской плоти убежать от самого быстроногого человека, но он рисковал выронить мешок. А там, возможно, заключалось спасение и Джейран, и его самого, и мальчиков.
– Где мы, о гуль? – спросил Маймун ибн Дамдам. – Куда ты приволок меня? Ради Аллаха – мы спасены или нам угрожает погибель? Почему ты не отвечаешь, о сын греха?
Хайсагур опустил мешок наземь и стал дергать зубами за шнур, стягивающий отверстие. Ему удалось вытянуть петлю шнура настолько, что он мог тащить за нее мешок, но при этом конская морда почти касалась земли.
– О Аллах, в обычае ли у благородных коней пастись, постоянно дергая шеей? – спросил, разумеется, не Аллаха, а себя самого Хайсагур. – Я не смогу равномерно тащить этот проклятый мешок! Я могу притвориться пасущимся конем, но это не должно вызывать подозрений!
Но Аллах, видно, решил в этот день не оставлять ему излишних путей для спасения. И Хайсагур до самого заката старательно изображал пасущегося коня, понемногу подтягивая мешок все ближе и ближе к линии лучников, которых он острым конским зрением замечал то справа, то слева.
Маймун ибн Дамдам уже толковал о прелести жизни в запечатанном кувшине, который не сотрясается и не перемещается навстречу погибели.
Наконец Хайсагур оказался по ту сторону линии и доставил конское тело туда, где был спрятана его истинная плоть. И он вернулся в себя с подлинным наслаждением, и вылез из укрытия, и бесшумно подполз к коню.
– О Хайсагур, ради Аллаха – что все это значит? – напустился на него джинн. – Почему ты молчал и куда ты гонял принадлежащее мне конское тело?
Теперь голос разъяренного Маймуна ибн Дамдама звучал, как и полагалось, в голове, а не в животе Хайсагура.
– От страха я едва не захлебнулся в потоках собственного пота! – продолжал тот, напрочь забыв, что в своем теперешнем состоянии он не мог потеть и выделять иные жидкости, как это свойственно живому существу. – Я тысячу раз призывал тебя и заклинал именем Аллаха! А ты не соблаговолил даже отозваться!
– Если хочешь, чтобы тебя не слушались, проси того, что невозможно, о друг Аллаха, – миролюбиво отвечал Хайсагур. – Чем мог я ответить тебе? Конский язык для этого не приспособлен.
– Ты отнял у меня все чувства – и зрение, и слух, и обоняние! – не унимался джинн.
– Но теперь они к тебе вернулись?
– Вернулись, и я не вижу, что удерживает меня от того, чтобы растоптать тебя моими копытами!
– Зато я вижу, – копаясь в мешке, сказал Хайсагур. – Взгляни-ка на этот пенал, о Маймун ибн Дамдам! Что ты скажешь о нем?
– Скажу, что в базарный день я куплю тебе пять таких пеналов за динар, о несчастный!
– А теперь взгляни на эти слова, которые процарапаны у него на боку. Кто-то пытался их стереть, но кое-что я смог разобрать. Как ты полагаешь – это не заклинание?
– Это похоже на заклинание, о малоумный, – не утрудив себя внимательным изучением написанного, высокомерно заявил джинн. – Но пенал – самый обыкновенный, и он не из тех предметов, какими вызывают джиннов, ифритов и маридов.
– Почему ты так решил? – с некоторой обидой осведомился Хайсагур.
– Потому, что во времена Сулеймана ибн Дауда, который покорил джиннов, ифритов и маридов, связав их заклинаниями власти, еще не водилось таких бронзовых пеналов!
– Это было бы очень скверно… – пробормотал гуль. – Вглядись-ка ты в него повнимательнее и постарайся найти на нем признаки волшебства!
– На нем их нет, о несчастный, и это говорю тебе я, джинн Маймун ибн Дамдам!
Подняв глаза от пенала, на котором воистину трудно было что-то разобрать, Хайсагур посмотрел на стоящего перед ним вороного коня и покачал головой.
– Я точно знаю, что с ним связано волшебство. А ты, раз ты не можешь опознать его признаков, никакой не джинн и лишь присвоил себе прекрасное имя Маймуна ибн Дамдама, – произнес он. – И что ты за джинн, раз заключен в конское тело, словно в темницу без окон и дверей?
Тут в голове в Хайсагура как будто взорвалась аль-сихем-аль-катай – бамбуковая трубка с китайским порошком, который, будучи приближен к огню, производит оглушительный треск и разбрасывает все, к чему прикоснется.
Он не сразу понял, что это заорал возмущенный и в ярости своей подобный взбесившемуся верблюду джинн.
– Я джинн из правоверных джиннов! Я подданный Синего царя! Я принадлежу к роду Раджмуса! – вопил оскорбленный Маймун ибн Дамдам. – А ты – скверный гуль!
– Сейчас я опять войду в тебя, о глупец из рода безумцев! – пригрозил, тряся головой, Хайсагур и ухватил за повод шарахнувшегося было в сторону коня. – И погоню конское тело к ближайшей пропасти, и низвергну тело с обрыва! А сам успею вернуться в свою подлинную плоть! Что ты тогда будешь делать, о несчастный? Порази тебя Аллах, твои вопли едва не погубили мой слух!
Джинн внезапно замолчал.
– Эй, где ты, о Маймун ибн Дамдам? – позвал озадаченный Хайсагур. – Разве твоя душа от страха улетела? Прости меня, о джинн, но тут нет воды, чтобы побрызгать тебе в лицо, и нет благовоний, чтобы окурить тебя! Придется тебе прийти в чувство каким-либо иным путем!
– Мне показалось, что ты вошел в конское тело и несешься к пропасти, – помолчав еще немного, отвечал джинн. – Ради Аллаха, не делай этого! Ведь я бессилен перед тобой. Если бы ты знал мою историю, достойную того, чтобы быть записанной иглами в уголках глаз ради назидания поучающихся, ты был бы снисходительнее ко мне и моей теперешней слабости. Как ты полагаешь – легко ли мне осознавать ее и признаваться в ней?
– Клянусь Аллахом, нелегко, – согласился гуль. – А как ты оказался в таком состоянии?
Хайсагуру случалось добиваться того, в чем у него была нужда, от самых несговорчивых собеседников. Джинн явно хотел поведать свою удивительную историю – и Хайсагур решил, что после этого Маймун ибн Дамдам станет покладистее и поможет раскрыть тайну пенала.
– Да будет тебе известно, что я принадлежу к подданным Синего царя, то есть к правоверным джиннам, а Красному царю подвластны джинны-язычники, – сообщил Маймун ибн Дамдам то, что Хайсагур давно уже понял. – И вышло так, что я увидел девушку, дочь подданного Красного царя, и она завладела моим сердцем, и я похитил ее…
– А она полюбила тебя? – видя, что воспоминания омрачили душу джинна, осведомилась Хайсагур с неподдельным интересом.
– Да, она полюбила меня. Я полагаю, что она и сейчас меня любит! – воскликнул джинн. – Но это дело стало известным, и ее родственники принесли жалобу Красному царю, и он направил посла к Синему царю, чтобы нас нашли и разлучили. И он домогался моей смерти!..
История джинна Маймуна ибн Дамдама
Как ты знаешь, лишить джинна жизни возможно лишь двумя способами, и первый из них – направить в него стрелу одного из ангелов Аллаха, чтобы его оболочка, удерживающая в нем пламя, разлетелась в клочья, а второй – закрыть для него Врата огня, чтобы жизненная сила больше не вливалась в него. И Красный царь, как ты понимаешь, не мог молить Аллаха о том, чтобы он прислал ангела со стрелой, ибо Красный царь не верит в Аллаха и пророка. Власти над Вратами огня у него также нет, но ему нетрудно было бы найти того, кто знает заклинания и обладает властью.