Страница:
Должен признаться, что Слезливому Существу удалось Пристыдить меня, ибо его претензии к роду человеческому были вполне обоснованны. Однако, не желая показать своего огорчения, я громко расхохотался и объявил, что мои разговоры о существах из Леса Тысячи Духов были просто шуткой-Слезливое Существо запричитало горше прежнего и уже повернулось уходить, копда я вдруг вспомнил, что человек- сам хозяин своей судьбы, и решил извлечь пользу из этойг встречи. Окликнув Слезливое Существо, я низко склонился перед ним и смиренно попросил о каком-нибудь милостивом даре. Слезливому Существу явно пришлось по душе мое смирение: оно радостно возликовало и одарило меня двумя парами стручков сладкого перца, подробно объяснив, что, когда я встречу на пути нежданную опасность, мне надо будет проглотить две горошины из первой пары стручков, и у меня мгновенно вырастут могучие крылья, так что я смогу взлететь, словно птица; а когда мне захочется, чтобы крылья исчезли, я должен буду проглотить две горошины из второй пары стручков, и мое желание мигом исполнится. Сразу же-открою вам, друзья, что Слезливое Существо добросовестно выполнило свой обет: при проверке его дара все случилось по-сказанному.
Милостиво одарив меня, Слезливое Существо удалилось, а я возобновил охоту. Дичи вокруг было предостаточно, но, едва я выбрал подходящую добычу и хорошенько прицелился, невдалеке появилось еще одно назойливое существо, или Недо-рослое Создание из Леса Тысячи Духов, размерами даже меньше предыдущего, а по цвету-совершенно черное. Оно мигом распугало всю дичь, и, окончательно разъярившись, я вскричал:
- Теперь мне понятно, почему вы все такие мелкорослые-ваше зловредное нытье не дает вам вырасти! Дичи вокруг вас-видимо-невидимо, а вы и сами не охотитесь, и другим не даете!
Недорослое Существо молча выслушало мою гневную тираду, но потом одним взглядом низвело меня до пригоршни праха на его пути и с презрением прошипело:
- Я Наследный Гомид из Леса Тысячи Духов., и с моим жильем в дупле красного дерева не сравнится ни один земной дворец. Ужели ты не слышал обо мне? Ужели не знаешь, что все люди благоговейно склоняются, встретив меня в пути? На твое счастье, мне жалко тебя-иначе ты мигом узнал бы, как тяжко приходится смертным в Лесу Тысячи Духов. А я, хоть и выгляжу малорослым и темным, огромно шагаю-по светлой дороге-это путь мудрости, и меня почитают одним из мудрейших среди мудрецов. Я не пытаюсь объять необъятное для меня и не стремлюсь осилить непосильное, мне не приходится жалеть о содеянном, ибо я всегда действую обдуманно и неспешно, но решительно и успешно, не отступая перед препятствиями и добросовестно завершая однажды начатое, как и подобает всякому земному созданию. А вы, пре" зренные смертные-сыны человеческие и дети праха, вы, ра сточающие свое извечное достояние ради преходящих преле
стей мира,- подумай, несчастный, сколь бессмысленна ваша ежедневная суета! Вам хочется жить не хуже других, и вы постоянно пытаетесь подступиться к недоступному для вас, а язык ваш прилежно помогает вам утаивать друг от друга истину, и то, что вы сегодня превозносите, завтра вам наверняка захочется низвергнуть. Когда человек честно, но безуспешно стремится к чему-нибудь доброму, вы глумливо издеваетесь над ним, но стоит ему добиться неправедного успеха, и вы начинаете подобострастно славословить его. Да-да, никому из вас не дано спастись от нападок себе подобных! Вы злословите и богатых и бедных, проклинаете и знаменитых и незаметных, вечно разъединенные, вечно враждебные друг другу, вы объединяетесь в сплоченное братство, только решив наброситься всем скопом на своего властелина. Как видишь, нам не по пути, человек,-давай же поскорей разойдемся, и пусть каждый прокладывает собственную дорогу в жизни.
Выговорившись, Недорослое Создание гордо удалилось, а я, сытый всем этим по горло-ведь каждый встречный гомид оговаривал меня как хотел,- и одновременно умирающий с голоду, решил во что бы то ни стало подстрелить наконец какого-нибудь зверя. Вскоре мое охотничье чутье подсказало мне, что приближается подходящий зверь-он двигался поверху, проворно перескакивая с дерева на дерево,-и, подняв глаза, я различил над собой пятнистую обезьяну. Мой выстрел был точен, и, положив убитую обезьяну в сумку, я вскинул ружье на плечо и зашагал к моей первой засаде возле пальмы.
Добравшись до пальмы, я освежевал свою добычу, собрал в кучу немного сушняка, положил сверху освежеванную тушку обезьяны и развел костер, а маленькие, заранее отрезанные кусочки мяса принялся накалывать один за другим на длинный сучок, чтобы они поскорее обжарились над огнем и я утолил бы наконец первый голод. Эти маленькие, подрумянившиеся в пламени костра ломтики мяса показались мне удивительно вкусными.
День между тем склонился к вечеру, и около восьми часов я возжег охотничий факел, чтобы Поохотиться в темноте. Вскоре на свет из темных лесных зарослей выскочил какой-то зверек-в его глазах ярко отразились два крохотных факела,-я выстрелил, и зверек замертво свалился на землю. Это была вивера. Вернувшись к пальме, я наскоро освежевал ее и положил на угли догорающего костра;. Больше в ту ночь мне охотиться не захотелось; я сытно поужинал, прилег у костра на землю-и проснулся только утром, разбуженный звонким голосом кукушки.
Проснувшись, я, как и подобает умудренному обширным опытом путнику, начал день-третий мой день в Лесу Тысячи Духов-с обстоятельного и неспешного завтрака, после ко
торого живот мой приобрел утешительно округлые очертания. Затем я аккуратно зарядил ружье,, закинул его за спину, по-веСил на плечо охотничью сумку и пустился в путь. Тут мне надобно с прискорбием признаться, что, разморенный обильным завтраком, я позабыл о своих амулетах и взял с собою только ружье да меч.
Вскоре мне стали встречаться пригодные для охоты звери, однако они суетливо и без видимой нужды перебегали с места на место, так что я никак не мог толком прицелиться, а поэтому терпеливо выжидал, ибо не люблю тратить попусту ружейные заряды.
А когда мне представился наконец случай для успешного выстрела, до моего слуха донесся мягкий, но устрашающе тяжелый шорох шагов, как если бы ко мне приближалось украдкой шестеро могучих великанов; я внимательно огляделся и увидел шестнадцатиглазого девилда, о встречах с которым не раз доводилось мне слышать от старых охотников,- да-да, это был именно он, легендарный монстр по имени Агбако.
Не буду скрывать, что, увидев Агбако, я не на шутку встревожился. Шяпка у него была железная, рубаха-медная, штаны-кожаные, а ноги от колен до ступней-из пальмовых листьев. Для сохранности чресел, где, по старинному присловью, у мужа хранится крепость, он носил массивную юбку, искусно сотканную из мелких металлических колец со всевозможными лесными тварями, угнездившимися в ее плотно сплетенных ячеях, а поясом для юбки служил ему ядовитый удав, и- я заметил, что раздвоенный язычок удава зловеще просовывается из пасти наружу пр,и каждом шаге этого устрашающего все живое гиганта.
Голова у Агбако была .массивной и удлиненной, сверху ее прикрывали щетинистые волосы, а шестнадцать глаз шли вкруговую понизу да еще и вращались в глазницах наподобие огненных пузырей, так что всякий смертный, встречая этот шестнадцатиглаэый взгляд, содрогался от непреодолимого ужаса. Устрашающе шуршала на ходу ячеистая юбка Агбако, в руках он держал две громадные дубины, а деревянные ножны с обоюдоострыми мечами хлопали его с "" обеих сторон по бедрам.
Заметив меня, он понял, что я достойный противник, и тотчас решительно устремился ко мне, тяжко попирая землю упругими ногами из туго скрученных пальмовых листьев. Я замер и, когда он приблизился, повелел дороге обвязаться вокруг него двойным узлом и перебросить в дальнюю чащобу, но дорога перебросила вместе с ним и меня, так что мы опять встретились лицом к лицу. Немного устрашенный, я все же не дрогнул .и приказал дороге доставить меня на прежнее место, однако, едва она исполнила мое навое приказание, вр-ir мой, как я и опасался, опять вырос передо мной, будто мы
связаны с ним неразрывными узами . В этот раз я торопливо применил заклинание огеде, наказав дороге вернуть Агбако в отдаленную чащу, чтобы лианы могли опутать его там по рука;м и ногам. Дорога, а следом за ней и лианы, добросовестно выполнили мой торопливый наказ...
- ...Хотя лучше мне от этого не стало, ибо я тоже был доставлен в отдаленную чащу, где лианы, оплетая меня все туже, вскоре начали нестерпимо язвить мою кожу острыми ши!пами, и я был вынужден скомандовать лесу, чтобы он отпустил меня и вновь доставил на дорогу. Лес беспрекословно выполнил мою команду, но, едва я появился на дороге, передо мной, конечно же, мигом вырос и Агбако. Я понял, что нам не миновать единоборства, и схватился со своим свирепым врагом не на живот, а на смерть. Каждый из нас вкладывал в борьбу все силы, мы боролись упорно и долго, однако победа медлила склониться на чью-нибудь сторону. Тела наши покрывала, жаркая испарина, глаза Агбако сверкали, словно ярко-красные прожекторы, а мои налились кровью и готовы были выскочить из орбит. Земля, плотно утрамбованная нашими ногами, затвердела до крепости камня и тускло поблескивала, будто полированный свинец.
Не знаю уж, долго ли, коротко ли продолжался наш поединок, зато знаю, что, когда силы у меня почти иссякли, натиск Агбако ничуть не ослаб. И вот я в изнеможении опустил руки, а он только еще крепче стиснул меня, но потом, заметив, что я больше не сопротивляюсь, ослабил свою смертельную хватку и вынул из торбы огромную тыкву, приспособленную для хранения пальмового вина. Угостив меня и подкрепивши несколькими глотками собственные силы - значит, они у него тоже на исходе, с удовлетворением подумал я,- он предложил возобновить поединок, и_ мы, не мешкая, сошлись в жестоком единоборстве.
И снова никто из нас не мог одолеть противника, но вскоре, улучив удобное мгновение, я отскочил в сторону, выхватил меч и, пока Агбако пытался вытащить свой, скользнул ему за спину и со всего размаха рубанул " его по голове. На миг мне было почудилось, что я могу торжествовать победу, однако не голова моего врага, а мой собственный меч разлетелся напополам, и, когда я уже простился с жизнью, ибо бесповоротно утратил оружие, Агбако нагнулся, поднял упавший обломок меча, потом выхватил у меня рукоять, приставил ее к клинку, и меч мгновенно сросся воедино. Протянув его мне, Агбако сказал, что мы должны сразиться еще раз, и, хотя я окончательно выбился из сил-дыхание мое, судорожное и беспорядочное, походило на жалкое хаканье измученного шакала,-мне было стыдно отказаться от боя, и, размахнувшись, я попытался разрубить Агбако в поясе напополам, но он ловко увернулся, а потом сам рубанул меня по руке, и у меня отвалилась кисть, в которой я сжимал меч.
Упавши вслед за ней на землю, я задергался в предсмертных корчах, как рассеченный лопатой подземный змей.
Но недолго корчился я и стонал-Агбако подобрал с с земли мою кисть, приставил ее к обрубку, затем плюнул себе на ладонь, растер слюной место соединения, и рука мгновенно срослась; а в следующую секунду я уже и не верил, что рука у меня была перерублена. Срастив мне руку, этот неутомимый боец весело расхохотался и объявил, что пора нам продолжить нашу битву. Мой испуг сменился ужасом, и я сказал себе так: "Охо-хо! Похоже, что мне придется здесь погибнуть". Однако я все же не потерял надежды выжить и громко воскликнул: "Лесные обитатели! Небесные жители! Подземные существа! На помощь! На по-о-о-омощь!"
Вскоре нас окружили самые разные создания вроде птиц, зверей, ползучих тварей и гомидов, но Агбако не обращал на них внимания, и мы продолжали единоборство из последних сил. Перевеса в борьбе добивался то Агбако, то я: если мне удавалось швырнуть его на землю, он стремительно вскакивал и отплачивал мне тем же; если я подымал его на воздух, чтобы задушить, ему всякий раз удавалось вырваться; а если он отрывал от земли и принимался душить меня, я выскальзывал из его цепких рук, -и все начиналось сначала. Долог был наш поединок и бесконечно свиреп. Лесные жители затаили дыхание, а листья на деревьях недвижимо застыли, ибо замер даже ветер.
Между тем один из гомидов подступал к нам все ближе и в конце концов приблизился почти вплотную. Чтобы не изувечить его, мы с Агбако отступили друг от друга, и гомид украдкой протянул мне орех колы. Я проглотил его и сразу же почувствовал прилив новых сил - в меня словно бы вселилось шестнадцать могучих бойцов. Я поднял Агбако над землею и под радостные возгласы гомидов начал его душить, но он вывернулся и с полузадушенным хрипом отскочил назад.
Я стремительно шагнул к нему и хотел швырнуть его на землю, чтобы разбить в лепешку, но он встретил мой натиск, словно неколебимый утес, разбивающий океанские волны,- мне не удалось поднять его в воздух, а он ухватил меня за ногу и попытался оторвать ее, да не на того напал: я, быть может, не слишком изящно скроен, зато крепко сшит, и ногу у меня голыми руками не оторвешь. Тогда Агбако ударил меня кулаком, и" теперь уж отскочил назад я, а он шагнул вперед и пнул меня ногой, но не достал, зато его жаркое дыхание опалило мне лицо, словно струя раскаленного воздуха из кузнечного горна.
Заметив, что я с трудом выношу его горячее, как огонь, дыхание, он дунул мне в глаза, и, хотя я успел зажмуриться, мне показалось, что к моим векам прижали тлеющие угли. Да, Агбако был великий боец! Он топнул ногой, и земля подь вами разверзлась, и я почувствовал, что мы проваливаемся в бездну.
Когда мне удалось открыть обожженные глаза, я увидел, что попал в очень странный дом, а поскольку и принимали менятам очень странно, я назову его Странноприемным домом. Агбако куда-то исчез, и до конца путешествия, о котором я веду рассказ, мы больше не встречались. Мне пришлось опять столкнуться с ним только на пути к Лангбодо-про этот полузабытый поход мы поговорим в другой раз,-но вот чего я определенно не забуду, пока жяв, так это моих мытарств под землей, куда я попал по милости Агбако.
Дом, в котором я оказался, был небольшой и чистый, с глинобитными стенами и глиняным полом, но потолок надо мной покрывала не глина или побелка, а огнестрельное оружие. Ни дверей, ни окон, ни ламп я не 0бнаружил, и тем не менее в комнате было светло, как если бы она освещалась электричеством или солнцем. Когда мне удалось открыть глаза, я увидел, что стою посредине комнаты и что стены у нее стремительно сближаются, словно хотят сойтись, но стены, к счастью, сошлись не до конца, а коснувшись меня, начали раздвигаться и раздвигались, пока комната не приобрела прежних размеров. Едва стены застыли в неподвижности и я немного успокоился, оружие над моей головой стало стрелять, дом затрясся как в лихорадке, и, упав на пол, я ослеп, а чьи-то ледяные руки ощупали меня с ног до головы, и, когда я сел, невидимые пришельцы с ледяными руками принялись танцевать, обхлопывая мне ладонями макушку, причем, судя по топоту, танцоров тут собралось около сотни. Танцы, однако, продолжались недолго, и вскоре меня начали подбрасывать вверх, а потом опять поставили на пол и под взрывы хохота полностью сменили на мне одежду. Затем кто-то прижал к моему лицу холодную ладонь, и я прозрел, но, оглядевшись, никого не увидел. Теперь я сидел на высоком стуле, тело мое покрывали густые перья, живот у меня увеличился раз в десять, голова-раз в шестнадцать, шея неимоверно удлинилась, а ноги и руки остались прежними. Все это меня очень удивило, но шевелиться я боялся и сидел неподвижно, ибо йоги мои вряд ли были способны теперь выдержать вес моего живота, а голова стала для шеи почти непосильной тяжестью.
Вскоре я проголодался, и, едва меня начали одолевать мысли о еде, в углу комнаты появился столик с тарелкой тушеного мяса, но подойти к нему я не мог из-за своего огромного живота. Тогда я попробовал протиснуться к еде боком, а она вдруг сама придвинулась ко мне, так что я без труда дотянулся до нее рукой. Дотянуться-то я дотянулся и даже взял с тарелки кусок мяса, да не сумел положить его в рот: моя нескончаемая шея, похожая на жирафью и прямая, как палка, оказалась чересчур длинной, а рука слишком короткой,
и всякий, кто любит смех, мог заглянуть ко мне и вволю посмеяться, ибо я превосходно пояснял древнее присловье, в котором говорится: "Еда видна, да вотбеда-рука коротка, а шея длинна". Каждый раз, когда мне почти удавалось дотянуться рукой до рта, это проклятое ПОЧТИ все и решало: рука моя замирала в нескольких пядях от губ, горячий мясной жир стекал по руке до локтя и дальше, а из глаз у меня катились горькие слезы бессилия.
Надеюсь, тебе известно, уважаемый хозяин, что, кто работает хорошо, тот и ест хорошо, а человек, равнодушный к сладкому перцу, наверняка обделен и физическими и духовными силами. Я люблю сытно поесть и с огромным трудом переношу муки голода. Недаром же цро меня сложили такое присловье: "Акара-огун, Многоликий Маг, пойдет за поваром и на небо и в ад". Это присловье дает понять, как яростно хотелось мне полакомиться тушеным мясом. И вот, пытаясь преодолеть смысл еще одного речения-"Видит око, да зуб далеко",- я вдруг заметил в углу комнаты длинную палку, кое-как приблизился к ней, сжал ее в руке, проткнул увесистый кусок мяса на тарелке и поднес его ко рту. Но он оказался слишком большим для моего рта, который ничуть не увеличился с увеличением головы, и, когда я все же запихал мясо в рот и попытался прожевать его, не поместившаяся у меня во рту половина отвалилась и шмякнулась на пол, так что все мои труды пропали даром.
Едва я начал борьбу за еду, мне послышался хохот, но, оглядевшись, я в то время никого возле себя не заметил, а когда поесть мне толком так и не удалось, я умоляюще вскричал:
- Если вы причастны к моему уродству, веселые смехачи, то закяинаю вас именем Господа-возвратите мне прежние размеры! Я по неведению вступил в единоборство с Агбако и больше никогда не совершу такой глупости! Отныне, заслышав его шаги, я мгновенно брошусь наутек и буду таиться в самой отдаленной чащобе, пока он не уйдет! Умоляю вас, хохотальные незнакомцы, верните мне прежние размеры и отпустите меня восвояси!
Ответом мне было молчание. Но вскоре голова моя уменьшилась, шея укоротилась, окивот опал, и я стал прежним Ака-рой-огуном. Голоса теперь окончательно умолкли-ни один гомид не давал о себе знать,-но стены без дверей и окон продолжали сходиться и расходиться. Поскольку выхода у дома не было, мне оставалось одно-сидеть не шевелясь в центре комнаты, "чтобы подвижные стены не нанесли мне увечий. Я просидел довольно долго, а когда день склонился к вечеру, одна из стен вдруг расступилась, и в комнату вошла прекраснейшая женщина с несколькими на редкость красивыми служанками. Меня охватил благоговейный ужас, и я пал перед ними ниц, но женщина приблизилась ко мне и сказала:
- Акара-опун, тебе должно быть ведомо, что на свете есть девилды и колдуны, кобольды и гномы, тролли и мертвецы - все они принадлежат к роду гомидов, или духов, составляя Лесную Общину из тысячи всесильных Общинников, и другой истинно чудодейной силы на земле нет. А тысяча первый дух-или, вернее, духева-стоит сейчас перед тобой. Да-да, Акара-огун, это я, и- зовут меня Сподвижница. Я люблю Господа, и он благоволит ко мне, ни в чем не отказывая, ибо я неизменно и добросовестно выполняю его волю. Трижды в день посылает Он меня на помощь Своим друзьям, и я помогаю им, как они того заслуживают: любящие Его .с прохладцей получают от меня малую помощь, любящие великой любовью получают величайшую помощь, а ненавидящим Его я отказываюсь помогать, ибо сеющий ветер пожинает бурю, сеющий добро получает великое благо, а сеющий зло отвергает живую жиань, и, даже если мир неузнаваемо .изменится, так что у птиц в клювах вырастут зубы, а на масличной пальме вдруг появятся орехи, Господь воздаст каждому по его деяниям - запомни это, Акара-огун, и следуй за мной, дабы выполнить волю Великого Творца.
Когда Сподвижница замолчала, я поднялся со своего ме-ета, и мы покинули Странноприемный дом, чтобы выйти на предназначенную мне дорогу. Долго следовал я за Сподвижницей, мы спускались в глубокие долы и подымались на высокие горы, продирались сквозь дремучие чащи и переправлялись через бурные реки, а когда наш совместный путь завершился, она остановилась и сказала так:
- Ступай вперед, Акара-огун, и хорошенько запомни все, что увидишь в ближайшем городе. А встретившись на пути с невзгодами и опасностями, не падай духом и не поддавайся страху, ибо меня зовут Сподвижницей и я не оставлю тебя своими заботами.
Распростившись, мы отправились каждый своей дорогой, и вскоре я подошел IK незнакомому городу. В этом городе, пока я неспешно шагал от Городских ворот до Базарной площади-то есть, мянут, наверно, десять,-мне не удалось услышать ни единого понятного слова, ибо горожане, отвечая на мои приветствия, гнусаво бормотали что-то совершенно невнятное. Придя на базар, я внимательно огляделся, остановился в тени развесистого дерева и решил понаблюдать за покупателями и торговцами.
Меня сразу же поразило, что между торговыми рядами, прямо на пути у покупателей, лежат мертвые дети-их трупы были навалены огромными кучами, и я не заметил, чтобы кто-нибудь собирался заняться похоронами. А между тем весь базар невыносимо провонял, и полчища мух кружились над грудами детских трупов с оглушительным жужжанием. Стоя возле дерева, я продолжал приветствовать проходивших мимо меня людей и по-прежнему слышал в ответ только нечлено раздельное бормотание, но через несколько минут- какая-то жеящина все же ответила мне приветливо и понятно. Я очень обрадовался и учтиво спросил у нее, почему жители города столь невнятно отвечают на мои доброжелательные приветствия. Она помрачнела и грустно ответила мне так:
- Меня зовут Ивапеле, а город наш недаром носит имя Отврат. Здесь издавна люто соседствуют друг с другом кражи и грабежи, вражда и жадность, позор .и бесчестье, разврат и жестокость, зависть и зверство, бедствия и убийства и всякое иное злодейство, ибо это город закоренелых грешников. Некогда здешние жители совершили страшное злодеяние-такое страшное, что солнце потом шесть месяцев не подымалось на небо, а луна три года прятала от земли свой лик; дожди Прекратились, и злаки в полях не всходили, а фрукты на деревьях не вызревали; старики от бескормицы умирали, а дети у матерей не рождались, и мир затопило черное уныние. Однако через несколько лет Господь сжалился над жителями этого города, ибо доброта его беспредельна, а людей, даже погрязших в пороках, он считает своими детьми. Сжалившись, Господь снял с людей проклятье, и они вновь зажили счастливо, начали сладко есть и вволю пить, принялись гоняться за мирскими удовольствиями и предаваться плотским утехам, а про Господа, Создателя своего, забыли. Но Он видел их с небес, ибо Ему все открыто на земле. Он отправил к ним своих посланцев, и они явились в город под видом самых обычных людей, а поселиться решили у меня. Я приняла их с глубоким уважением и служила им с великой радостью, но недолго прожили они в моем доме, ибо, выполнив волю Господа, вернулись на Небеса. А горожане за грехи свои превратились в слепцов, утративших осмысленную речь, и над городом с той поры тяготеет проклятие. Меня же Слуги Господа пощадили, и я уверена, что ты послан мне Небесами для утешения в моем тоскливом одиночестве. Оставайся у меня, чужеземец, ибо я не могу разговаривать с немыми и коротать жизнь свою со слепцами,-наш м.ир так устроен, что всякое создание ищет себе пару, а мне приходится бедовать в нашем городе совсем одной.
! Я заверил эту достойную женщину, что выполню ее пожелание, но сначала решил понаблюдать еще немного за базарными продавцами и покупателями. Теперь, когда она объяснила мне, в чем дело, я понял, почему не заметил сразу же слепоты горожан - глаза у них, как и сами они, были лживые:
смотрели на мир, ибо были открыты, но ничего не видели, ибо посланцы Господа покарали их слепотой. , Миого удивительного открылось мне в тот день на Базарной площади, однако я не буду сейчас рассказывать обо всем подробно, а опишу лишь несколько происшествий, чтобы не предавать совершеннейшему умолчанию особенно занимательные черты Города грешников. Первым делом я обратил вни здание на калеку с палкой-он торопливо и быстро ковылял si пруду, явно не собираясь никуда сворачивать. Мне стало жалко его, и я крикнул ему, что впереди пруд, но он не обратил на мои слова никакого внимания и через несколько шагов обрушился в воду, ибо берега у пруда были очень крутые.
Я опять от всей души пожалел его, а он вдруг принялся ве село хохотать, потом как ни в чем не бывало вылез на берег, пустился, словно зрячий, в путь и шага через три столк-яулся с какой-то женщиной, опрокинув ее при этом на землю. Женщина рассвирепела и, вскочив, подняла руку, чтобы отвесить мокрому недотепе звонкую оплеуху, но, пока она собиралась с силами, тот куда-то ушел, и оплеуха досталась совсем другому человеку. Он, в свою очередь, обозлился и дви-яул по уху ни в" чем не повинного прохожего, который передал оплеуху кому-то еще,- и через несколько минут драка охватила весь базар. Покупатели и продавцы раздавали удары яаправо и налево, а поскольку в драке принимали участие даже женщины с новорожденными детьми за плечами-они метались в толчее, как разъяренные тигрицы,-дети иногда падали на землю, и слепые, но яростные драчуны затаптывали вдх насмерть, не ведая, что творят. Порой мать замечала, что
Милостиво одарив меня, Слезливое Существо удалилось, а я возобновил охоту. Дичи вокруг было предостаточно, но, едва я выбрал подходящую добычу и хорошенько прицелился, невдалеке появилось еще одно назойливое существо, или Недо-рослое Создание из Леса Тысячи Духов, размерами даже меньше предыдущего, а по цвету-совершенно черное. Оно мигом распугало всю дичь, и, окончательно разъярившись, я вскричал:
- Теперь мне понятно, почему вы все такие мелкорослые-ваше зловредное нытье не дает вам вырасти! Дичи вокруг вас-видимо-невидимо, а вы и сами не охотитесь, и другим не даете!
Недорослое Существо молча выслушало мою гневную тираду, но потом одним взглядом низвело меня до пригоршни праха на его пути и с презрением прошипело:
- Я Наследный Гомид из Леса Тысячи Духов., и с моим жильем в дупле красного дерева не сравнится ни один земной дворец. Ужели ты не слышал обо мне? Ужели не знаешь, что все люди благоговейно склоняются, встретив меня в пути? На твое счастье, мне жалко тебя-иначе ты мигом узнал бы, как тяжко приходится смертным в Лесу Тысячи Духов. А я, хоть и выгляжу малорослым и темным, огромно шагаю-по светлой дороге-это путь мудрости, и меня почитают одним из мудрейших среди мудрецов. Я не пытаюсь объять необъятное для меня и не стремлюсь осилить непосильное, мне не приходится жалеть о содеянном, ибо я всегда действую обдуманно и неспешно, но решительно и успешно, не отступая перед препятствиями и добросовестно завершая однажды начатое, как и подобает всякому земному созданию. А вы, пре" зренные смертные-сыны человеческие и дети праха, вы, ра сточающие свое извечное достояние ради преходящих преле
стей мира,- подумай, несчастный, сколь бессмысленна ваша ежедневная суета! Вам хочется жить не хуже других, и вы постоянно пытаетесь подступиться к недоступному для вас, а язык ваш прилежно помогает вам утаивать друг от друга истину, и то, что вы сегодня превозносите, завтра вам наверняка захочется низвергнуть. Когда человек честно, но безуспешно стремится к чему-нибудь доброму, вы глумливо издеваетесь над ним, но стоит ему добиться неправедного успеха, и вы начинаете подобострастно славословить его. Да-да, никому из вас не дано спастись от нападок себе подобных! Вы злословите и богатых и бедных, проклинаете и знаменитых и незаметных, вечно разъединенные, вечно враждебные друг другу, вы объединяетесь в сплоченное братство, только решив наброситься всем скопом на своего властелина. Как видишь, нам не по пути, человек,-давай же поскорей разойдемся, и пусть каждый прокладывает собственную дорогу в жизни.
Выговорившись, Недорослое Создание гордо удалилось, а я, сытый всем этим по горло-ведь каждый встречный гомид оговаривал меня как хотел,- и одновременно умирающий с голоду, решил во что бы то ни стало подстрелить наконец какого-нибудь зверя. Вскоре мое охотничье чутье подсказало мне, что приближается подходящий зверь-он двигался поверху, проворно перескакивая с дерева на дерево,-и, подняв глаза, я различил над собой пятнистую обезьяну. Мой выстрел был точен, и, положив убитую обезьяну в сумку, я вскинул ружье на плечо и зашагал к моей первой засаде возле пальмы.
Добравшись до пальмы, я освежевал свою добычу, собрал в кучу немного сушняка, положил сверху освежеванную тушку обезьяны и развел костер, а маленькие, заранее отрезанные кусочки мяса принялся накалывать один за другим на длинный сучок, чтобы они поскорее обжарились над огнем и я утолил бы наконец первый голод. Эти маленькие, подрумянившиеся в пламени костра ломтики мяса показались мне удивительно вкусными.
День между тем склонился к вечеру, и около восьми часов я возжег охотничий факел, чтобы Поохотиться в темноте. Вскоре на свет из темных лесных зарослей выскочил какой-то зверек-в его глазах ярко отразились два крохотных факела,-я выстрелил, и зверек замертво свалился на землю. Это была вивера. Вернувшись к пальме, я наскоро освежевал ее и положил на угли догорающего костра;. Больше в ту ночь мне охотиться не захотелось; я сытно поужинал, прилег у костра на землю-и проснулся только утром, разбуженный звонким голосом кукушки.
Проснувшись, я, как и подобает умудренному обширным опытом путнику, начал день-третий мой день в Лесу Тысячи Духов-с обстоятельного и неспешного завтрака, после ко
торого живот мой приобрел утешительно округлые очертания. Затем я аккуратно зарядил ружье,, закинул его за спину, по-веСил на плечо охотничью сумку и пустился в путь. Тут мне надобно с прискорбием признаться, что, разморенный обильным завтраком, я позабыл о своих амулетах и взял с собою только ружье да меч.
Вскоре мне стали встречаться пригодные для охоты звери, однако они суетливо и без видимой нужды перебегали с места на место, так что я никак не мог толком прицелиться, а поэтому терпеливо выжидал, ибо не люблю тратить попусту ружейные заряды.
А когда мне представился наконец случай для успешного выстрела, до моего слуха донесся мягкий, но устрашающе тяжелый шорох шагов, как если бы ко мне приближалось украдкой шестеро могучих великанов; я внимательно огляделся и увидел шестнадцатиглазого девилда, о встречах с которым не раз доводилось мне слышать от старых охотников,- да-да, это был именно он, легендарный монстр по имени Агбако.
Не буду скрывать, что, увидев Агбако, я не на шутку встревожился. Шяпка у него была железная, рубаха-медная, штаны-кожаные, а ноги от колен до ступней-из пальмовых листьев. Для сохранности чресел, где, по старинному присловью, у мужа хранится крепость, он носил массивную юбку, искусно сотканную из мелких металлических колец со всевозможными лесными тварями, угнездившимися в ее плотно сплетенных ячеях, а поясом для юбки служил ему ядовитый удав, и- я заметил, что раздвоенный язычок удава зловеще просовывается из пасти наружу пр,и каждом шаге этого устрашающего все живое гиганта.
Голова у Агбако была .массивной и удлиненной, сверху ее прикрывали щетинистые волосы, а шестнадцать глаз шли вкруговую понизу да еще и вращались в глазницах наподобие огненных пузырей, так что всякий смертный, встречая этот шестнадцатиглаэый взгляд, содрогался от непреодолимого ужаса. Устрашающе шуршала на ходу ячеистая юбка Агбако, в руках он держал две громадные дубины, а деревянные ножны с обоюдоострыми мечами хлопали его с "" обеих сторон по бедрам.
Заметив меня, он понял, что я достойный противник, и тотчас решительно устремился ко мне, тяжко попирая землю упругими ногами из туго скрученных пальмовых листьев. Я замер и, когда он приблизился, повелел дороге обвязаться вокруг него двойным узлом и перебросить в дальнюю чащобу, но дорога перебросила вместе с ним и меня, так что мы опять встретились лицом к лицу. Немного устрашенный, я все же не дрогнул .и приказал дороге доставить меня на прежнее место, однако, едва она исполнила мое навое приказание, вр-ir мой, как я и опасался, опять вырос передо мной, будто мы
связаны с ним неразрывными узами . В этот раз я торопливо применил заклинание огеде, наказав дороге вернуть Агбако в отдаленную чащу, чтобы лианы могли опутать его там по рука;м и ногам. Дорога, а следом за ней и лианы, добросовестно выполнили мой торопливый наказ...
- ...Хотя лучше мне от этого не стало, ибо я тоже был доставлен в отдаленную чащу, где лианы, оплетая меня все туже, вскоре начали нестерпимо язвить мою кожу острыми ши!пами, и я был вынужден скомандовать лесу, чтобы он отпустил меня и вновь доставил на дорогу. Лес беспрекословно выполнил мою команду, но, едва я появился на дороге, передо мной, конечно же, мигом вырос и Агбако. Я понял, что нам не миновать единоборства, и схватился со своим свирепым врагом не на живот, а на смерть. Каждый из нас вкладывал в борьбу все силы, мы боролись упорно и долго, однако победа медлила склониться на чью-нибудь сторону. Тела наши покрывала, жаркая испарина, глаза Агбако сверкали, словно ярко-красные прожекторы, а мои налились кровью и готовы были выскочить из орбит. Земля, плотно утрамбованная нашими ногами, затвердела до крепости камня и тускло поблескивала, будто полированный свинец.
Не знаю уж, долго ли, коротко ли продолжался наш поединок, зато знаю, что, когда силы у меня почти иссякли, натиск Агбако ничуть не ослаб. И вот я в изнеможении опустил руки, а он только еще крепче стиснул меня, но потом, заметив, что я больше не сопротивляюсь, ослабил свою смертельную хватку и вынул из торбы огромную тыкву, приспособленную для хранения пальмового вина. Угостив меня и подкрепивши несколькими глотками собственные силы - значит, они у него тоже на исходе, с удовлетворением подумал я,- он предложил возобновить поединок, и_ мы, не мешкая, сошлись в жестоком единоборстве.
И снова никто из нас не мог одолеть противника, но вскоре, улучив удобное мгновение, я отскочил в сторону, выхватил меч и, пока Агбако пытался вытащить свой, скользнул ему за спину и со всего размаха рубанул " его по голове. На миг мне было почудилось, что я могу торжествовать победу, однако не голова моего врага, а мой собственный меч разлетелся напополам, и, когда я уже простился с жизнью, ибо бесповоротно утратил оружие, Агбако нагнулся, поднял упавший обломок меча, потом выхватил у меня рукоять, приставил ее к клинку, и меч мгновенно сросся воедино. Протянув его мне, Агбако сказал, что мы должны сразиться еще раз, и, хотя я окончательно выбился из сил-дыхание мое, судорожное и беспорядочное, походило на жалкое хаканье измученного шакала,-мне было стыдно отказаться от боя, и, размахнувшись, я попытался разрубить Агбако в поясе напополам, но он ловко увернулся, а потом сам рубанул меня по руке, и у меня отвалилась кисть, в которой я сжимал меч.
Упавши вслед за ней на землю, я задергался в предсмертных корчах, как рассеченный лопатой подземный змей.
Но недолго корчился я и стонал-Агбако подобрал с с земли мою кисть, приставил ее к обрубку, затем плюнул себе на ладонь, растер слюной место соединения, и рука мгновенно срослась; а в следующую секунду я уже и не верил, что рука у меня была перерублена. Срастив мне руку, этот неутомимый боец весело расхохотался и объявил, что пора нам продолжить нашу битву. Мой испуг сменился ужасом, и я сказал себе так: "Охо-хо! Похоже, что мне придется здесь погибнуть". Однако я все же не потерял надежды выжить и громко воскликнул: "Лесные обитатели! Небесные жители! Подземные существа! На помощь! На по-о-о-омощь!"
Вскоре нас окружили самые разные создания вроде птиц, зверей, ползучих тварей и гомидов, но Агбако не обращал на них внимания, и мы продолжали единоборство из последних сил. Перевеса в борьбе добивался то Агбако, то я: если мне удавалось швырнуть его на землю, он стремительно вскакивал и отплачивал мне тем же; если я подымал его на воздух, чтобы задушить, ему всякий раз удавалось вырваться; а если он отрывал от земли и принимался душить меня, я выскальзывал из его цепких рук, -и все начиналось сначала. Долог был наш поединок и бесконечно свиреп. Лесные жители затаили дыхание, а листья на деревьях недвижимо застыли, ибо замер даже ветер.
Между тем один из гомидов подступал к нам все ближе и в конце концов приблизился почти вплотную. Чтобы не изувечить его, мы с Агбако отступили друг от друга, и гомид украдкой протянул мне орех колы. Я проглотил его и сразу же почувствовал прилив новых сил - в меня словно бы вселилось шестнадцать могучих бойцов. Я поднял Агбако над землею и под радостные возгласы гомидов начал его душить, но он вывернулся и с полузадушенным хрипом отскочил назад.
Я стремительно шагнул к нему и хотел швырнуть его на землю, чтобы разбить в лепешку, но он встретил мой натиск, словно неколебимый утес, разбивающий океанские волны,- мне не удалось поднять его в воздух, а он ухватил меня за ногу и попытался оторвать ее, да не на того напал: я, быть может, не слишком изящно скроен, зато крепко сшит, и ногу у меня голыми руками не оторвешь. Тогда Агбако ударил меня кулаком, и" теперь уж отскочил назад я, а он шагнул вперед и пнул меня ногой, но не достал, зато его жаркое дыхание опалило мне лицо, словно струя раскаленного воздуха из кузнечного горна.
Заметив, что я с трудом выношу его горячее, как огонь, дыхание, он дунул мне в глаза, и, хотя я успел зажмуриться, мне показалось, что к моим векам прижали тлеющие угли. Да, Агбако был великий боец! Он топнул ногой, и земля подь вами разверзлась, и я почувствовал, что мы проваливаемся в бездну.
Когда мне удалось открыть обожженные глаза, я увидел, что попал в очень странный дом, а поскольку и принимали менятам очень странно, я назову его Странноприемным домом. Агбако куда-то исчез, и до конца путешествия, о котором я веду рассказ, мы больше не встречались. Мне пришлось опять столкнуться с ним только на пути к Лангбодо-про этот полузабытый поход мы поговорим в другой раз,-но вот чего я определенно не забуду, пока жяв, так это моих мытарств под землей, куда я попал по милости Агбако.
Дом, в котором я оказался, был небольшой и чистый, с глинобитными стенами и глиняным полом, но потолок надо мной покрывала не глина или побелка, а огнестрельное оружие. Ни дверей, ни окон, ни ламп я не 0бнаружил, и тем не менее в комнате было светло, как если бы она освещалась электричеством или солнцем. Когда мне удалось открыть глаза, я увидел, что стою посредине комнаты и что стены у нее стремительно сближаются, словно хотят сойтись, но стены, к счастью, сошлись не до конца, а коснувшись меня, начали раздвигаться и раздвигались, пока комната не приобрела прежних размеров. Едва стены застыли в неподвижности и я немного успокоился, оружие над моей головой стало стрелять, дом затрясся как в лихорадке, и, упав на пол, я ослеп, а чьи-то ледяные руки ощупали меня с ног до головы, и, когда я сел, невидимые пришельцы с ледяными руками принялись танцевать, обхлопывая мне ладонями макушку, причем, судя по топоту, танцоров тут собралось около сотни. Танцы, однако, продолжались недолго, и вскоре меня начали подбрасывать вверх, а потом опять поставили на пол и под взрывы хохота полностью сменили на мне одежду. Затем кто-то прижал к моему лицу холодную ладонь, и я прозрел, но, оглядевшись, никого не увидел. Теперь я сидел на высоком стуле, тело мое покрывали густые перья, живот у меня увеличился раз в десять, голова-раз в шестнадцать, шея неимоверно удлинилась, а ноги и руки остались прежними. Все это меня очень удивило, но шевелиться я боялся и сидел неподвижно, ибо йоги мои вряд ли были способны теперь выдержать вес моего живота, а голова стала для шеи почти непосильной тяжестью.
Вскоре я проголодался, и, едва меня начали одолевать мысли о еде, в углу комнаты появился столик с тарелкой тушеного мяса, но подойти к нему я не мог из-за своего огромного живота. Тогда я попробовал протиснуться к еде боком, а она вдруг сама придвинулась ко мне, так что я без труда дотянулся до нее рукой. Дотянуться-то я дотянулся и даже взял с тарелки кусок мяса, да не сумел положить его в рот: моя нескончаемая шея, похожая на жирафью и прямая, как палка, оказалась чересчур длинной, а рука слишком короткой,
и всякий, кто любит смех, мог заглянуть ко мне и вволю посмеяться, ибо я превосходно пояснял древнее присловье, в котором говорится: "Еда видна, да вотбеда-рука коротка, а шея длинна". Каждый раз, когда мне почти удавалось дотянуться рукой до рта, это проклятое ПОЧТИ все и решало: рука моя замирала в нескольких пядях от губ, горячий мясной жир стекал по руке до локтя и дальше, а из глаз у меня катились горькие слезы бессилия.
Надеюсь, тебе известно, уважаемый хозяин, что, кто работает хорошо, тот и ест хорошо, а человек, равнодушный к сладкому перцу, наверняка обделен и физическими и духовными силами. Я люблю сытно поесть и с огромным трудом переношу муки голода. Недаром же цро меня сложили такое присловье: "Акара-огун, Многоликий Маг, пойдет за поваром и на небо и в ад". Это присловье дает понять, как яростно хотелось мне полакомиться тушеным мясом. И вот, пытаясь преодолеть смысл еще одного речения-"Видит око, да зуб далеко",- я вдруг заметил в углу комнаты длинную палку, кое-как приблизился к ней, сжал ее в руке, проткнул увесистый кусок мяса на тарелке и поднес его ко рту. Но он оказался слишком большим для моего рта, который ничуть не увеличился с увеличением головы, и, когда я все же запихал мясо в рот и попытался прожевать его, не поместившаяся у меня во рту половина отвалилась и шмякнулась на пол, так что все мои труды пропали даром.
Едва я начал борьбу за еду, мне послышался хохот, но, оглядевшись, я в то время никого возле себя не заметил, а когда поесть мне толком так и не удалось, я умоляюще вскричал:
- Если вы причастны к моему уродству, веселые смехачи, то закяинаю вас именем Господа-возвратите мне прежние размеры! Я по неведению вступил в единоборство с Агбако и больше никогда не совершу такой глупости! Отныне, заслышав его шаги, я мгновенно брошусь наутек и буду таиться в самой отдаленной чащобе, пока он не уйдет! Умоляю вас, хохотальные незнакомцы, верните мне прежние размеры и отпустите меня восвояси!
Ответом мне было молчание. Но вскоре голова моя уменьшилась, шея укоротилась, окивот опал, и я стал прежним Ака-рой-огуном. Голоса теперь окончательно умолкли-ни один гомид не давал о себе знать,-но стены без дверей и окон продолжали сходиться и расходиться. Поскольку выхода у дома не было, мне оставалось одно-сидеть не шевелясь в центре комнаты, "чтобы подвижные стены не нанесли мне увечий. Я просидел довольно долго, а когда день склонился к вечеру, одна из стен вдруг расступилась, и в комнату вошла прекраснейшая женщина с несколькими на редкость красивыми служанками. Меня охватил благоговейный ужас, и я пал перед ними ниц, но женщина приблизилась ко мне и сказала:
- Акара-опун, тебе должно быть ведомо, что на свете есть девилды и колдуны, кобольды и гномы, тролли и мертвецы - все они принадлежат к роду гомидов, или духов, составляя Лесную Общину из тысячи всесильных Общинников, и другой истинно чудодейной силы на земле нет. А тысяча первый дух-или, вернее, духева-стоит сейчас перед тобой. Да-да, Акара-огун, это я, и- зовут меня Сподвижница. Я люблю Господа, и он благоволит ко мне, ни в чем не отказывая, ибо я неизменно и добросовестно выполняю его волю. Трижды в день посылает Он меня на помощь Своим друзьям, и я помогаю им, как они того заслуживают: любящие Его .с прохладцей получают от меня малую помощь, любящие великой любовью получают величайшую помощь, а ненавидящим Его я отказываюсь помогать, ибо сеющий ветер пожинает бурю, сеющий добро получает великое благо, а сеющий зло отвергает живую жиань, и, даже если мир неузнаваемо .изменится, так что у птиц в клювах вырастут зубы, а на масличной пальме вдруг появятся орехи, Господь воздаст каждому по его деяниям - запомни это, Акара-огун, и следуй за мной, дабы выполнить волю Великого Творца.
Когда Сподвижница замолчала, я поднялся со своего ме-ета, и мы покинули Странноприемный дом, чтобы выйти на предназначенную мне дорогу. Долго следовал я за Сподвижницей, мы спускались в глубокие долы и подымались на высокие горы, продирались сквозь дремучие чащи и переправлялись через бурные реки, а когда наш совместный путь завершился, она остановилась и сказала так:
- Ступай вперед, Акара-огун, и хорошенько запомни все, что увидишь в ближайшем городе. А встретившись на пути с невзгодами и опасностями, не падай духом и не поддавайся страху, ибо меня зовут Сподвижницей и я не оставлю тебя своими заботами.
Распростившись, мы отправились каждый своей дорогой, и вскоре я подошел IK незнакомому городу. В этом городе, пока я неспешно шагал от Городских ворот до Базарной площади-то есть, мянут, наверно, десять,-мне не удалось услышать ни единого понятного слова, ибо горожане, отвечая на мои приветствия, гнусаво бормотали что-то совершенно невнятное. Придя на базар, я внимательно огляделся, остановился в тени развесистого дерева и решил понаблюдать за покупателями и торговцами.
Меня сразу же поразило, что между торговыми рядами, прямо на пути у покупателей, лежат мертвые дети-их трупы были навалены огромными кучами, и я не заметил, чтобы кто-нибудь собирался заняться похоронами. А между тем весь базар невыносимо провонял, и полчища мух кружились над грудами детских трупов с оглушительным жужжанием. Стоя возле дерева, я продолжал приветствовать проходивших мимо меня людей и по-прежнему слышал в ответ только нечлено раздельное бормотание, но через несколько минут- какая-то жеящина все же ответила мне приветливо и понятно. Я очень обрадовался и учтиво спросил у нее, почему жители города столь невнятно отвечают на мои доброжелательные приветствия. Она помрачнела и грустно ответила мне так:
- Меня зовут Ивапеле, а город наш недаром носит имя Отврат. Здесь издавна люто соседствуют друг с другом кражи и грабежи, вражда и жадность, позор .и бесчестье, разврат и жестокость, зависть и зверство, бедствия и убийства и всякое иное злодейство, ибо это город закоренелых грешников. Некогда здешние жители совершили страшное злодеяние-такое страшное, что солнце потом шесть месяцев не подымалось на небо, а луна три года прятала от земли свой лик; дожди Прекратились, и злаки в полях не всходили, а фрукты на деревьях не вызревали; старики от бескормицы умирали, а дети у матерей не рождались, и мир затопило черное уныние. Однако через несколько лет Господь сжалился над жителями этого города, ибо доброта его беспредельна, а людей, даже погрязших в пороках, он считает своими детьми. Сжалившись, Господь снял с людей проклятье, и они вновь зажили счастливо, начали сладко есть и вволю пить, принялись гоняться за мирскими удовольствиями и предаваться плотским утехам, а про Господа, Создателя своего, забыли. Но Он видел их с небес, ибо Ему все открыто на земле. Он отправил к ним своих посланцев, и они явились в город под видом самых обычных людей, а поселиться решили у меня. Я приняла их с глубоким уважением и служила им с великой радостью, но недолго прожили они в моем доме, ибо, выполнив волю Господа, вернулись на Небеса. А горожане за грехи свои превратились в слепцов, утративших осмысленную речь, и над городом с той поры тяготеет проклятие. Меня же Слуги Господа пощадили, и я уверена, что ты послан мне Небесами для утешения в моем тоскливом одиночестве. Оставайся у меня, чужеземец, ибо я не могу разговаривать с немыми и коротать жизнь свою со слепцами,-наш м.ир так устроен, что всякое создание ищет себе пару, а мне приходится бедовать в нашем городе совсем одной.
! Я заверил эту достойную женщину, что выполню ее пожелание, но сначала решил понаблюдать еще немного за базарными продавцами и покупателями. Теперь, когда она объяснила мне, в чем дело, я понял, почему не заметил сразу же слепоты горожан - глаза у них, как и сами они, были лживые:
смотрели на мир, ибо были открыты, но ничего не видели, ибо посланцы Господа покарали их слепотой. , Миого удивительного открылось мне в тот день на Базарной площади, однако я не буду сейчас рассказывать обо всем подробно, а опишу лишь несколько происшествий, чтобы не предавать совершеннейшему умолчанию особенно занимательные черты Города грешников. Первым делом я обратил вни здание на калеку с палкой-он торопливо и быстро ковылял si пруду, явно не собираясь никуда сворачивать. Мне стало жалко его, и я крикнул ему, что впереди пруд, но он не обратил на мои слова никакого внимания и через несколько шагов обрушился в воду, ибо берега у пруда были очень крутые.
Я опять от всей души пожалел его, а он вдруг принялся ве село хохотать, потом как ни в чем не бывало вылез на берег, пустился, словно зрячий, в путь и шага через три столк-яулся с какой-то женщиной, опрокинув ее при этом на землю. Женщина рассвирепела и, вскочив, подняла руку, чтобы отвесить мокрому недотепе звонкую оплеуху, но, пока она собиралась с силами, тот куда-то ушел, и оплеуха досталась совсем другому человеку. Он, в свою очередь, обозлился и дви-яул по уху ни в" чем не повинного прохожего, который передал оплеуху кому-то еще,- и через несколько минут драка охватила весь базар. Покупатели и продавцы раздавали удары яаправо и налево, а поскольку в драке принимали участие даже женщины с новорожденными детьми за плечами-они метались в толчее, как разъяренные тигрицы,-дети иногда падали на землю, и слепые, но яростные драчуны затаптывали вдх насмерть, не ведая, что творят. Порой мать замечала, что