Страница:
И я долбил в раскрасневшееся девичье лицо, собирая все силы для очередного удара и читая в глазах Бернарда обиду и непонимание.
БАМ
ПИДОР ГРЕБАНЫЙ
БАМ
ПОЛУЧАЙ, МЕШОК С ДЕРЬМОМ
БАМ
Я распорол ему бровь, ударив заостренным концом перчатки. Я дернулся от страха и хотел уже прекратить: кровь застилала Бернарду лицо. Я уже опустил было руки, но когда я обернулся на папу, тот издал воинственный рев:
– МОЧИ НА ХУЙ, ПЛЕННЫХ НЕ БЕРЕМ!
И я колотил по искаженному ужасом лицу моего сводного брата. Он уже совсем раскис, опустил руки, а я все колошматил его, подгоняемый бешеными воплями Джона. Бернард отвернулся, захныкал и, выбежав из комнаты, закрылся в туалете.
– Тебе придется научиться постоять за себя, Бернард! – ухмыльнулся Джон. Он немного нервничал, так как мама, вернувшись из магазина, вряд ли обрадовалась бы, обнаружив последствия битвы. В данном конкретном случае я вышел победителем, но так бывало не всегда. Иногда мне самому приходилось ретироваться, когда боль и унижение переполняли меня.
В такие минуты я завидовал своему младшему брату Элджину, который тихо покачивался или едва слышно мурлыкал себе под нос, замурованный в собственном мире, где не было этих мучений. Может быть, Элджин был прав; может быть, это была форма психической защиты. Иногда я завидовал аутизму Элджина. Теперь мне нечего завидовать – я так же спокоен и отстранен от всего на свете.
Что касается меня и Бернарда, результатом кулачных боев стали страх перед отцом и взаимная ненависть.
Бернард был
Бернард… все, теперь уже поздно.
Ко мне пришли медсестры. Делать какие-то процедуры.
ЭТО ВСЕГДА НЕПРИЯТНО
Переверни полено, чтоб оно не прогнило насквозь…
Мне надо углубиться.
Глубже.
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
Подальше от них.
Уже лучше.
Пришло время
отправиться
на охоту
Богатейший национальный парк. Он уникален. Это единственный в мире заповедник, расположенный в большом городе, всего в нескольких милях от центра, где во всем великолепии обитают крупные хищники и их травоядная добыча, как полвека тому назад.
–Истер Роуд Найроби, нет, не то, глубже, глубже-
Парк занимает площадь примерно 80 квадратных километров. Несмотря на относительно небольшие для этой части света размеры заповедника, в нем сосредоточено множество природных зон. При входе…
вот
бля
я
снова
подымаюсь
– плохие новости, я вела себя как дура. Как только он получил, чего хотел, его и след простыл. Он вернулся к своей обычной жизни, а я осталась снова одна. У разбитого корыта. Сама виновата. Думать надо было.
Я еще недостаточно глубоко. Я ее слышу. Сестра Патриция Дивайн. Она мне исповедуется. Я ее священник – прямо с грядки – ни поддержать, ни осудить я не могу. Что ж, лучшей роли и не сыщешь.
– Каждый раз ты думаешь, что этот не такой, как все, и я, видимо, даю волю чувствам, забываю про все на свете и вижу только то, что мне хочется видеть. Он был такой милый, чудный парень, он все понимал, конечно, пока не затащил меня в койку…
Всхлипывания.
– … зачем я тебе это рассказываю… а почему бы нет… ты же меня даже не слышишь и вряд ли когда-либо проснешься… О Боже, прости меня, пожалуйста… Я просто расстроена, я ничего такого не имела в виду, некоторые же просыпаются… даже поправляются некоторые… Я просто сама не своя, понимаешь, Рой, этот гад залез мне не только под юбку, он залез мне в душу. Плохо, если ты пустила его в постель, – но еще хуже, если ты пустила его в свои мысли… понимаешь…
Нет.
Только не это
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
Муаааа! Громкий носовой звук. Воинственный клич зрелого Марабу, предупреждающего о вторжении человека. Я оборачиваюсь и вижу, как Сэнди Джеймисон смело нападает на отвратительную птицу.
– Набрасывай сеть, Рой! В сетку его, ублюдка! – кричит он.
Я чувствую, как силы покидают меня, я не могу управлять собой, все вокруг меняется; вдруг я стою на футбольном поле, в ногах у меня мяч. Я бью в пустые ворота – мяч в сетке. Два игрока в одинаковых футболках радостно набрасываются на меня, один вроде как Лексо, о нет, только не Лексо, я пытаюсь высвободиться из его медвежьих объятий, но он не отпускает, и через плечо я вижу Джеймисона: он стоит с отсутствующим видом, руки его опущены.
3. В поисках правды
БАМ
ПИДОР ГРЕБАНЫЙ
БАМ
ПОЛУЧАЙ, МЕШОК С ДЕРЬМОМ
БАМ
Я распорол ему бровь, ударив заостренным концом перчатки. Я дернулся от страха и хотел уже прекратить: кровь застилала Бернарду лицо. Я уже опустил было руки, но когда я обернулся на папу, тот издал воинственный рев:
– МОЧИ НА ХУЙ, ПЛЕННЫХ НЕ БЕРЕМ!
И я колотил по искаженному ужасом лицу моего сводного брата. Он уже совсем раскис, опустил руки, а я все колошматил его, подгоняемый бешеными воплями Джона. Бернард отвернулся, захныкал и, выбежав из комнаты, закрылся в туалете.
– Тебе придется научиться постоять за себя, Бернард! – ухмыльнулся Джон. Он немного нервничал, так как мама, вернувшись из магазина, вряд ли обрадовалась бы, обнаружив последствия битвы. В данном конкретном случае я вышел победителем, но так бывало не всегда. Иногда мне самому приходилось ретироваться, когда боль и унижение переполняли меня.
В такие минуты я завидовал своему младшему брату Элджину, который тихо покачивался или едва слышно мурлыкал себе под нос, замурованный в собственном мире, где не было этих мучений. Может быть, Элджин был прав; может быть, это была форма психической защиты. Иногда я завидовал аутизму Элджина. Теперь мне нечего завидовать – я так же спокоен и отстранен от всего на свете.
Что касается меня и Бернарда, результатом кулачных боев стали страх перед отцом и взаимная ненависть.
Бернард был
Бернард… все, теперь уже поздно.
Ко мне пришли медсестры. Делать какие-то процедуры.
ЭТО ВСЕГДА НЕПРИЯТНО
Переверни полено, чтоб оно не прогнило насквозь…
Мне надо углубиться.
Глубже.
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
Подальше от них.
Уже лучше.
Пришло время
отправиться
на охоту
Богатейший национальный парк. Он уникален. Это единственный в мире заповедник, расположенный в большом городе, всего в нескольких милях от центра, где во всем великолепии обитают крупные хищники и их травоядная добыча, как полвека тому назад.
–Истер Роуд Найроби, нет, не то, глубже, глубже-
Парк занимает площадь примерно 80 квадратных километров. Несмотря на относительно небольшие для этой части света размеры заповедника, в нем сосредоточено множество природных зон. При входе…
вот
бля
я
снова
подымаюсь
– плохие новости, я вела себя как дура. Как только он получил, чего хотел, его и след простыл. Он вернулся к своей обычной жизни, а я осталась снова одна. У разбитого корыта. Сама виновата. Думать надо было.
Я еще недостаточно глубоко. Я ее слышу. Сестра Патриция Дивайн. Она мне исповедуется. Я ее священник – прямо с грядки – ни поддержать, ни осудить я не могу. Что ж, лучшей роли и не сыщешь.
– Каждый раз ты думаешь, что этот не такой, как все, и я, видимо, даю волю чувствам, забываю про все на свете и вижу только то, что мне хочется видеть. Он был такой милый, чудный парень, он все понимал, конечно, пока не затащил меня в койку…
Всхлипывания.
– … зачем я тебе это рассказываю… а почему бы нет… ты же меня даже не слышишь и вряд ли когда-либо проснешься… О Боже, прости меня, пожалуйста… Я просто расстроена, я ничего такого не имела в виду, некоторые же просыпаются… даже поправляются некоторые… Я просто сама не своя, понимаешь, Рой, этот гад залез мне не только под юбку, он залез мне в душу. Плохо, если ты пустила его в постель, – но еще хуже, если ты пустила его в свои мысли… понимаешь…
Нет.
Только не это
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
Муаааа! Громкий носовой звук. Воинственный клич зрелого Марабу, предупреждающего о вторжении человека. Я оборачиваюсь и вижу, как Сэнди Джеймисон смело нападает на отвратительную птицу.
– Набрасывай сеть, Рой! В сетку его, ублюдка! – кричит он.
Я чувствую, как силы покидают меня, я не могу управлять собой, все вокруг меняется; вдруг я стою на футбольном поле, в ногах у меня мяч. Я бью в пустые ворота – мяч в сетке. Два игрока в одинаковых футболках радостно набрасываются на меня, один вроде как Лексо, о нет, только не Лексо, я пытаюсь высвободиться из его медвежьих объятий, но он не отпускает, и через плечо я вижу Джеймисона: он стоит с отсутствующим видом, руки его опущены.
3. В поисках правды
Старик наш всегда был чокнутый, но с тех пор, как мы стали собираться в Южную Африку, совсем с катушек съехал. Понимал, видать, что для него – гребаного неудачника – это последний шанс что-то изменить в своей жизни; он все поставил на эту карту. Джон был постоянно на взводе, и это было сразу заметно – курил он больше обычного. Ночи напролет просиживали они с дядей Джэки, а иногда и с Тони, которому было всего четырнадцать, но для своего возраста он, в определенном смысле, казался вполне созревшим. Всякий раз, когда мы гуляли и мимо проходила молоденькая девица, он выдавливал:
– Эх, оттаращить бы эту крошку в орех…
С ранних лет Тони стал гулять с девицами из района. В нем постоянно бушевали гормоны, а такие сдерживающие моменты, как логика или ответственность, которые могли бы послужить противовесом, отсутствовали напрочь. Какая-нибудь тупая корова должна была от него залететь, это было неизбежно. И это случилось. Ее отец, по справедливости, пришел к нам домой. Джон завелся с пол-оборота, стал угрожать своим дробовиком. Я запомнил этот случай. По телику начинался Супербой, я собирался его посмотреть. Уже вовсю шли титры и Супербой со своим верным псом Крипто летели по воздуху, призванные, как объявил голос за кадром, «на поиски правды». Помню, я взглянул на Уинстона II: он сидел, свернувшись, возле электрокамина. Собака тихо посапывала; я пристально посмотрел на него и подумал, что сломать ему ребра – пара пустяков, надо всего лишь надеть тяжелые ботинки и прыгнуть на него сверху. Пара тяжелых ботинок у меня имелась. Это надо обмозговать. Шрамы, оставленные Уин-стоном II, покалывали на искалеченной лодыжке.
Элджин с отсутствующим видом сидел на детском стульчике, потерянный в собственном мире.
Я был поглощен мыслями о расправе над вероломным псом и одновременно с увлечением смотрел мультик, но тут меня отвлек голос отца; он прогремел из коридора и разлетелся эхом по бетонной коробке:
– ДЕРЖИ СВОЮ ШЛЮХУ ПОДАЛЬШЕ ОТ МОИХ ПАРНЕЙ, МАТЬ ТВОЮ, А НЕ ТО Я ВОЗЬМУ ДРОБОВИК И РАЗНЕСУ ВАМ ВСЕМ БОШКИ НА ХУЙ!!! ПОНЯЛ?!!
Я потихоньку пробрался к выходу и наблюдал, как мужик оробел и начал сдавать позиции, оставив свою дочь перед выбором: либо делать аборт, либо растить ребенка одной. Беседа со стариком, видимо, убедила его: что бы она ни выбрала, это будет куда разумнее, нежели выйти за Тони и породниться с нашей семейкой. Я уполз обратно в гостиную, оставив отца реветь на отступающего противника, отчего дрожали все перила в нашем подъезде и в доме напротив. Вот он какой – Джон Стрэнг. Потом он вошел, покачиваясь, и Тони со слезами на глазах покорно проследовал за ним на кухню. Отец посмотрел на меня. Я уставился в телик, он гаркнул:
– Сгоняй-ка до лавки, Рой! Пару упаковок пива!
– А почему все время я? Почему не Элджин? – Конечно, я сказал глупость. Просто мне не хотелось отрываться от мультика.
Отец аж затрясся от негодования. Он указал на брата, покачивающегося на диване. Элджин почувствовал, что о нем говорят, и монотонно замычал: мммммм.
– Он не может! Не может он пойти, мать твою растак! И ты это отлично знаешь, пизденыш эдакий… Бог дал тебе голову, так пораскинь мозгами, Рой! Думай, что говоришь, знаешь-понимаешь! – Он повернулся к Вет.
– Он совсем не дурак… – ответила мама.
– Мечтательный только, так и учителя говорят! Мечтатель, знаешь-понимаешь. Вся голова забита сраными комиксами!
Его глаза загорелись новой идеей, а по мне пробежала дрожь ужаса.
– Выкину на фиг твои тупые комиксы! Как тебе это понравится? Я тебя спрашиваю! Что ты на это скажешь?!
– Иду… всё, иду… – беспомощно промямлил я.
– Думаешь, не выкину? Говори! Я тебя спрашиваю! Думаешь, я шучу?!
– Только не комиксы, ради Бога, Джон! – взмолилась мама. – Он же собирает коллекцию. – Под маминой заботой о моей коллекции скрывался шкурный интерес – она сама фанатела от серии про Серебряного Серфера.
– Ладно, оставлю, – фыркнул отец, – но не думай, что теперь тебе не придется исправлять оценки, сынок!
Я уже надевал куртку, но тут в коридор вышел отец.
– Иду-иду, – промямлил я, перепуганный его напряженным, сверкающим взглядом.
Он положил мне руки на плечи. Я стоял, потупившись.
– Посмотри на меня, – сказал он. Я поднял голову – глаза у меня были уже на мокром месте. – Что такое? Послушай, сынок, я знаю – с тобой я строже, чем с остальными. Это все потому, что только у тебя голова на плечах. Я-то знаю. Да только ты не хочешь этой головой работать как следует. Думать надо, знаешь-понимаешь, – он хлопнул себя по широкому лбу. – У меня тоже была голова на плечах, только я этим не воспользовался. Ты же не хочешь стать таким, как я, – сказал он, во взгляде его читались неподдельные муки раскаяния. – Вот в Южной Африке все будет по-другому, верно?
– Это точно. И мы сможем пойти в сафари-парк?
– Я же тебе говорил! Я устроюсь туда смотрителем. Мы будем жить, считай, прямо в сафари-парке.
– Круто! – я был искренне рад. Я пребывал в том возрасте, когда, несмотря на все их безумства, я все еще верил во всемогущество своих родителей. Я побежал в магазин.
Однако старик был прав. Я рос мечтателем и большую часть времени проводил в собственных фантазиях. Моя голова была забита приключениями Серебряного Серфера, Фантастической Четверки и т. п. Все потому, что я никуда толком не мог вписаться. В школе я был тихоней, но нарвался на неприятности, когда огрел одного парня компасом по голове. Они смеялись надо мной. Называли меня Стрэнг Тупое Рыло или Кубок Шотландии – это из-за моих больших ушей. В довершение всех дефектов «Стрэнговой породы» надо мной висело проклятье лопоухости. Со временем я вывел простую формулу: если сделать больно, смеяться перестанут, а я не выношу, когда надо мной смеются. Я понял, что могу выносить боль. Физическую боль. Если ты терпишь боль, ты можешь задать жару любому противнику. Если ты терпишь боль и не ссышься от страха, да еще к тому же зол. Боль я терпел. А вот чтоб они надо мной смеялись – этого я стерпеть не мог.
Учитель и классная думали, что я осознаю свою вину. Они думали, я их боюсь. Я их совсем не боялся. Я жил в антисоциальной среде, поэтому угрозы и упреки учителей – типичных представителей среднего класса – которые называли меня испорченным, злобным, гнусным мальчишкой, были мне побоку. Подобные эпитеты только еще больше снизили мою самооценку и стали для меня набором определений, которым я должен был соответствовать.
Нет, в школе я не был нарушителем спокойствия: меня будто вообще не было. Я старался быть тише воды, ниже травы. Я мечтал быть невидимым, чтобы никто не замечал некрасивого, кривого Стрэнга Тупое Рыло. Я садился на заднюю парту и погружался в свои фантазии.
Дома, в спальне, я дрочил на картинку Сью Сторм, Девчонки-Невидимки – одной из героинь комиксов про Фантастическую Четверку. Больше всего меня заводили картинки, где ее похитили и держат взаперти. На картинках можно было найти вполне различимые сиськи, жопу, губы.
Интересно, могут ли поиски Аиста Марабу хоть сколько-нибудь сравниться по важности с поисками правды. Чтобы узнать это, надо углубиться.
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
И вот, я возвращаюсь к охоте, я достаточно углубился, я чувствую жару, вижу солнце. Оно светит мне в лицо – прямо в глаза. Я вдыхаю теплый, пыльный, сладковатый воздух и, прокашлявшись, думаю: заметно ли это в другом мире, там, где я – спящий полутруп.
Мы вернулись в город, и Сэнди – была не была! продал нашу фотоаппаратуру и купил старый джип.
– Нам бы только доехать на нем до Доусона. Он-то нас встретит как надо, – улыбнулся Сэнди.
– Как же ты без фотика, Сэнди? – Я ужасно расстроился, зная, как хорошо Сэнди снимает. Он часто говаривал печальным голосом: «Камера никогда не врет».
– С фотиком на Аиста не пойдешь. Тут нужно оружие посерьезнее, а Доусон – тот человек, который нам его достанет. Поснимать еще успеем!
– Я не могу ждать! – возбужденно ответил я. – Я вижу столько хороших кадров!
Мы нашли дешевый ночлег в бедном районе и весь вечер пили бутылочное пиво в спартанской хижине бара.
– А еда у вас есть? – спросил Сэнди у бармена.
– У нас лучший в Африке мясной пирог с картофельным пюре, – ответил он, – а на десерт – восхитительный яблочный торт, насквозь пропитанный взбитыми сливками!
– Боже мой, это как раз то, что нам нужно после долгого путешествия, – сказал Сэнди, и мы с большой охотой принялись пировать.
Несмотря на энтузиазм бармена, еда была не ахти. Ночь я провел в лихорадочном алкогольном полубреду. Во сне меня преследовали Марабу. Потом они превратились в пацанов с окраины. Несколько раз я просыпался в холодном поту. В какой-то момент я не на шутку испугался – меня преследовало нечто, оно не обнаруживало себя, но я чувствовал, что оно притаилось в тени. Нечто это было самим злом и вселяло такой ужас, что я уже не осмеливался доверить себя милости сна. Пока Джеймисон спокойно спал, я уселся за старый обшарпанный деревянный стол и стал делать записи в блокноте.
Утром мы отправились в путь. Палящее, душное солнце превратило Черный континент в огромный очаг. Я чувствовал себя уставшим, выбитым из колеи. Все было не по мне. Нагретый корпус машины обжигал голые коленки всякий раз, когда я случайно его касался. И ничего нельзя было с этим поделать: по пути на альпийское плато нас сильно трясло, и полноприводной джип едва справлялся с разбитой дорогой и крутыми склонами.
Я чувствовал себя все хуже и хуже, как вдруг, незаметно для себя, мы оказались в местах, иначе как райскими которые не назовешь. Осознание этого пришло ко мне, когда мы проезжали мимо восхитительных зарослей можжевельника и ногоплодника, где в воздухе разливались сказочные ароматы; после чего мы въехали в высокий бамбуковый лес с мощными ущельями, цветочными полянами и быстрыми ручьями, полными форели.
– Ну чем не рай! – воскликнул я.
– И не говори, Рой, – согласился Сэнди, открывая пакет шоколадного печенья, – Ням-ням, – улыбнулся он.
По пути мы видели пару слонов, стада буйволов, пасущихся на очищенных от джунглей лугах, а Сэнди утверждал, что видел даже редкого черного носорога. Наш пункт назначения – один из охотничьих домиков Доусона, № 1690, – находился чуть дальше, на высоте 7000 футов над уровнем моря, в самом сердце джунглей.
На одном из особо рисковых подъемов Сэнди протянул мне солидный джоинт, к которому он уже приложился. После двух хороших тяжек я почувствовал, что убрался в мясо. Обычно, когда я курю шалу или гашек, где-то в центральной части мозга мне удается сохранить островок трезвости. Островок этот превращается в увеличительное стекло, через которое я, как следует сосредоточившись, могу с определенной ясностью созерцать мир-но это-какой-то пиздец, после первой же тяжки
все осыпалось…
так ведь нельзя так
нельзя же
поднимаюсь
– Нам пора делать укольчик, Рой.
Просто божественно, Патриция.
Патриция Дивайн.
Я скоро вернусь, Сэнди.
– У тебя симпатичная подружка. Я ее раньше не видела. Хотя меня недавно перевели на это отделение.
Какая еще подружка? Неужто эта жирная блядь приперлась? Вряд ли – это какая-то ошибка. Ее уже давно кто-нибудь фачит, и слава Богу. А я ведь звонил этой сучке. Шутишь, бля. Возвращайся в Фэтхел, Дори, любовь моя.
Не говори так о ней, не говори о ней, как будто она существует в реальности, ее нет.
Так, спокойно.
– Она, видать, немного застенчивая. Но все равно очень симпатичная. А ты, Рой, темная лошадка.
Я едва ли смогу рассказать о себе, Патриция, а вот подумать есть над чем.
– Знаешь, Рой. Мне про тебя много чего рассказали. Я, честно говоря, в шоке.
– Так-так, сестра Дивайн, давайте-ка поменяем ему белье.
– Ах, старшая, конечно.
Тебя опять застукали, Патриция. Ты опять болтала с овощем.
В пизду белье.
Ненавижу, когда меня трясут, как горошину в свистке, свисток…
Свист.
Тут нужна ГЛУБИНА.
Г
Л
У
Б
Ж
Е
Мы покружили по тропинке, идущей по кромке леса, и наконец въехали на двор. Хижина была необычной постройки – на сваях. Запах дизельного топлива, исходящий от нашей машины, заглушил все ароматы. Пахло, как в больни… только не в больнице –
б
л
я
д
ь
– А он еще вполне увесистый, правда, Триция?
– Это точно… Мне совсем не нравится, что мы вот так запросто перетаскиваем его в коридор, Бев.
– Согласен, но это только на пару дней. Потом мы положим его обратно в палату. Так ведь, Рой?
А мне по хуй, куда вы меня положете. Хоть на помойку меня снесите, мне поебать.
– Все равно это не хорошо. Какому-то богатенькому частному пациенту понадобилась отдельная палата, а человека в коме, который у нас уже, считай, прописался, выталкивают в коридор, пока не выпишут этого толстосума…
– Больнице нужны деньги, такие клиенты очень выгодны.
– Хорошо, что его родственники придут не в мою смену, мне не придется объяснять, почему его выперли в коридор.
Глубже.
А как насчет потрахаться? Представлю себе эдакую голограмму Патриции Дивайн из плоти и крови и трахну ее… нет, нет, и нет
Доусон
Доусон похож на тюленя-убийцу, глаза открыты, взгляд настороженный, лицо в жировых складках…
Как же она выглядит, эта Патриция Дивайн
ВОЛОСЫ
ГЛАЗА
ЗУБЫ
КОЖА
СИСЬКИ
ЖОПА
МОХНАТКА
НОГИ
Женщина нужна здесь не как реальное лицо, а так, только для траха, только для
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
Доусон…когда мы добрались до хижины, он подскочил ко мне и, как будто не замечая Сэнди, стал с театральным радушием трясти мою руку. Несколько секунд он смотрел мне в глаза, в течение которых ухитрился достигнуть определенной степени близости, после чего загудел с нарочито сердечной интонацией: – Рой Стрэнг, я так много читал о вас в газетах.
Очень рад познакомиться.
– По части известности вы и сами не промах, мистер Доусон, – отпарировал я.
– Локарт, пожалуйста, зовите меня по имени, – запричитал он. Дурацкая ухмылка еще несколько мучительных секунд блуждала по его лицу, после чего он еще раз проникновенно посмотрел на меня. В его глазах была какая-то фальшь, неискренность, абсолютно не сочетавшаяся с его незакрывавшимся ртом. Знаете, кого он мне напомнил? Старого гомика, который бродит по барам для одиночек в надежде, что его кто-нибудь снимет; он еще вполне беспечен, но уже очень хорошо усвоил, что время безжалостно. Секунду или две его лицо выражало тревогу, как будто он читал мои мысли, после чего он снова закудахтал: – Смеем надеяться, что наша известность несколько более прочного свойства. Но, как говорится, всякая известность хороша. С этим изречением я готов согласиться.
Беседа начинала мне надоедать.
– Не в этом дело. Немногие были бы рады испытать то, что выпало мне…
– Что за самоедство, Рой! Вы меня разочаровываете, – прогудел он и хлопнул меня по спине, от чего раздался звук, будто свежую рыбу шлепнули на разделочную доску. Затем он потащил меня через весь дом в библиотеку, за которой открывалась оранжерея, завершавшая строение. Когда мы подошли к застекленным дверям, он вытащил с полки книгу и протянул мне. – Это для вас, – осклабился он. Я прочитал название:
МОЛОДЕЖЬ В АЗИИ
Я сунул книгу в полиэтиленовый пакет, который таскал с собой.
– Я смотрю, инструментарий у вас весь под рукой, – ухмыльнулся он. Ну что за на хуй – это замечание меня немного смутило. Я стал что-то припоминать, нет, не мысль, а какое-то ощущение из моей жизни. Мне стало как-то не по себе, и я обрадовался, когда вошел Сэнди и рассеял это ощущение, пока оно не переросло в отчетливое воспоминание.
Сэнди сказал что-то насчет джипа. Дорога на ранчо доконала нашу ржавую колымагу. Подозрения Сэнди оправдались: Доусон не упустил случая и продал нам списанный из Джамбола парка джип втридорога.
– Эта машина превзойдет все ваши ожидания, – сказал он, ухмыльнувшись, и посмотрел на Сэнди так, что того аж передернуло.
Мало того что Доусон ободрал нас как липку, он заставил нас тащиться за ним на холмы, чтобы мы могли насладиться его любимым видом, естественная красота которого регулярно привлекала его внимание. Нам пришлось пройти примерно 2,5 мили от хижины № 1690 в то время, как жара стояла невыносимая, чудовищная; пятно пота на рубашке Джеймисона превратилось в бубновый туз. Я сказал об этом, и Доусон одобряюще осклабился, выглянув из своего одноместного «багги». Пот струился по ногам, Сэнди выглядел довольно свежо, а Доусон хоть и ехал на мотокаре, весь взмок и дышал тяжело. Одним колесом он переехал змею, размазав ее по тропе. Голова змеи высунулась из-под машины и показала нам страшный оскал.
– К сожалению, машина только одна, – сказал он, широко улыбнувшись, и согнулся под прямым углом, чтобы залезть в свой «багги». Он завел мотор и, без конца треща и подшучивая, вписал нас тащиться за ним пешком. Кожа у Доусона была цвета цыпленка табака, что крайне не сочеталось с набриолиненной копной редеющих каштановых волос, бледно-голубыми глазами и жемчужными зубами, которые он беспрерывно оголял, – так вывешивают белье на просушку. Потом еще оказалось, что он намазался каким-то странным прозрачным маслом.
Доусон остановил кар, вылез из него и прошелся по своим владениям, важно переставляя опухшие ноги. Наши следы петляли по краю обрыва над восхитительным ущельем, на дне которого быстрым течением сверкала река.
– Неплохо для парня, который покинул дом, имея в кармане состояние в десять фунтов стерлингов, – самодовольно заметил он.
На краю тропинки я заметил дохлого грызуна. Я взял его за хвост и поднял. К тушке присосалась жирная склизкая пиявка. Я отцепил ее и взглянул на Сэнди.
– Я приехал в Африку изучать паразитов, – сказал я, кивнув в сторону Доусона. Сэнди, очевидно, стало неловко, и он жестом попросил меня говорить потише.
Я вспомнил, что Сэнди рассказывал, что он одно время работал на Доусона. Господи, святые небеса!
Целью нашего путешествия было обветшалое, полуразвалившееся здание, внутри оказавшееся просторным, современным и функциональным, площадь которого едва заполняли многочисленные кадки с экзотическими растениями. Нас приветствовала полная негритянка средних лет, особенно суетилась она вокруг Локарта Доусона.
– Я так рада выдэт вас, миста Досса, – улыбнулась она.
– Признаться, Сади, я сам всегда рад посетить ваше достойнейшее заведение.
От его улыбочки я почувствовал себя так, будто съел или выпил что-то определенно невкусное.
– Это мои гости, – улыбнулся он и повернулся к нам. – Видите ли, этот домик принадлежит мне и я использую его в качестве неофициальной резиденции для потенциально важных клиентов. «Важный» в данном случае означает способный содействовать интересам ОАО Джамбола Парк. Дом был построен и оборудован специальным решением совета директоров ОАО Джамбола Парк, членом которого я являюсь.
У Доусона было 78 % акций ОАО Джамбола Парк. Тут Сэнди начал было прикуривать сигарету, но, заметив неодобрительную мину Доусона, остановился. Он вытянул руки по швам и посмотрел на меня, ища поддержки. Я лишь пожал плечами.
Негритянка по имени Сади положила мне руку на плечо.
– Вы очэнь напряженный, – сказала она. – Позвать девочку, чтобы помассировала вам шею? А может, не только шею?
– Ээ… мне бы лучше стакан воды, если можно. Доусон обиженно скривил губы:
– Да, Сади, принеси воды. Для меня и мистера Джеймисона тоже. После ваших подвигов, надо полагать, вас мучает жажда, как верблюдов в пустыне.
– И не говорите! – одобрительно закивал я.
Сади вышла, но скоро вернулась, неся поднос с тремя стаканами и кувшином ледяной воды. За ней в комнату вошли три белых девицы: тощие, недокормленные, грязные, взор затуманен, глаза воспалены.
Я немного отпил из стакана, вода была такая холодная, что сводило зубы.
– Значит, вы охотник, как мистер Джеймисон?
– Да, однако, наверное, не такой удачливый, как Сэнди… – начал я.
Доусон прервал меня, гнусно ухмыльнулся и заявил:
– Я бы не сказал, что мистер Джеймисон добился особых успехов на охотничьем поприще. Однако, должен сказать, всегда было сложно найти охотников, которые признали бы себя добычей. На чем вы специализируетесь, Рой?
– В основном акулы, но попадались и падальщики. Доусон поднял бровь и с пониманием кивнул:
– А вы, мистер Джеймисон, все так и ходите на зверей-каннибалов?
– Ну да, – нервно ответил Сэнди, – Видите ли, в арсенале жителей африканских деревень, кроме копий, ничего нет, поэтому они практически беззащитны против львов, нападающих на поселения…
– Да уж, – улыбнулся Доусон, – чаще всего каннибализмом грешат животные, уже давно пережившие свой расцвет. Зверь теряет быстроту и ловкость, присущие молодости, и просто не в состоянии поймать себе дичь для пропитания.
– Однако человек – легкая добыча, – сказал Сэнди и осекся, когда до него дошел смысл его слов.
– Эх, оттаращить бы эту крошку в орех…
С ранних лет Тони стал гулять с девицами из района. В нем постоянно бушевали гормоны, а такие сдерживающие моменты, как логика или ответственность, которые могли бы послужить противовесом, отсутствовали напрочь. Какая-нибудь тупая корова должна была от него залететь, это было неизбежно. И это случилось. Ее отец, по справедливости, пришел к нам домой. Джон завелся с пол-оборота, стал угрожать своим дробовиком. Я запомнил этот случай. По телику начинался Супербой, я собирался его посмотреть. Уже вовсю шли титры и Супербой со своим верным псом Крипто летели по воздуху, призванные, как объявил голос за кадром, «на поиски правды». Помню, я взглянул на Уинстона II: он сидел, свернувшись, возле электрокамина. Собака тихо посапывала; я пристально посмотрел на него и подумал, что сломать ему ребра – пара пустяков, надо всего лишь надеть тяжелые ботинки и прыгнуть на него сверху. Пара тяжелых ботинок у меня имелась. Это надо обмозговать. Шрамы, оставленные Уин-стоном II, покалывали на искалеченной лодыжке.
Элджин с отсутствующим видом сидел на детском стульчике, потерянный в собственном мире.
Я был поглощен мыслями о расправе над вероломным псом и одновременно с увлечением смотрел мультик, но тут меня отвлек голос отца; он прогремел из коридора и разлетелся эхом по бетонной коробке:
– ДЕРЖИ СВОЮ ШЛЮХУ ПОДАЛЬШЕ ОТ МОИХ ПАРНЕЙ, МАТЬ ТВОЮ, А НЕ ТО Я ВОЗЬМУ ДРОБОВИК И РАЗНЕСУ ВАМ ВСЕМ БОШКИ НА ХУЙ!!! ПОНЯЛ?!!
Я потихоньку пробрался к выходу и наблюдал, как мужик оробел и начал сдавать позиции, оставив свою дочь перед выбором: либо делать аборт, либо растить ребенка одной. Беседа со стариком, видимо, убедила его: что бы она ни выбрала, это будет куда разумнее, нежели выйти за Тони и породниться с нашей семейкой. Я уполз обратно в гостиную, оставив отца реветь на отступающего противника, отчего дрожали все перила в нашем подъезде и в доме напротив. Вот он какой – Джон Стрэнг. Потом он вошел, покачиваясь, и Тони со слезами на глазах покорно проследовал за ним на кухню. Отец посмотрел на меня. Я уставился в телик, он гаркнул:
– Сгоняй-ка до лавки, Рой! Пару упаковок пива!
– А почему все время я? Почему не Элджин? – Конечно, я сказал глупость. Просто мне не хотелось отрываться от мультика.
Отец аж затрясся от негодования. Он указал на брата, покачивающегося на диване. Элджин почувствовал, что о нем говорят, и монотонно замычал: мммммм.
– Он не может! Не может он пойти, мать твою растак! И ты это отлично знаешь, пизденыш эдакий… Бог дал тебе голову, так пораскинь мозгами, Рой! Думай, что говоришь, знаешь-понимаешь! – Он повернулся к Вет.
– Он совсем не дурак… – ответила мама.
– Мечтательный только, так и учителя говорят! Мечтатель, знаешь-понимаешь. Вся голова забита сраными комиксами!
Его глаза загорелись новой идеей, а по мне пробежала дрожь ужаса.
– Выкину на фиг твои тупые комиксы! Как тебе это понравится? Я тебя спрашиваю! Что ты на это скажешь?!
– Иду… всё, иду… – беспомощно промямлил я.
– Думаешь, не выкину? Говори! Я тебя спрашиваю! Думаешь, я шучу?!
– Только не комиксы, ради Бога, Джон! – взмолилась мама. – Он же собирает коллекцию. – Под маминой заботой о моей коллекции скрывался шкурный интерес – она сама фанатела от серии про Серебряного Серфера.
– Ладно, оставлю, – фыркнул отец, – но не думай, что теперь тебе не придется исправлять оценки, сынок!
Я уже надевал куртку, но тут в коридор вышел отец.
– Иду-иду, – промямлил я, перепуганный его напряженным, сверкающим взглядом.
Он положил мне руки на плечи. Я стоял, потупившись.
– Посмотри на меня, – сказал он. Я поднял голову – глаза у меня были уже на мокром месте. – Что такое? Послушай, сынок, я знаю – с тобой я строже, чем с остальными. Это все потому, что только у тебя голова на плечах. Я-то знаю. Да только ты не хочешь этой головой работать как следует. Думать надо, знаешь-понимаешь, – он хлопнул себя по широкому лбу. – У меня тоже была голова на плечах, только я этим не воспользовался. Ты же не хочешь стать таким, как я, – сказал он, во взгляде его читались неподдельные муки раскаяния. – Вот в Южной Африке все будет по-другому, верно?
– Это точно. И мы сможем пойти в сафари-парк?
– Я же тебе говорил! Я устроюсь туда смотрителем. Мы будем жить, считай, прямо в сафари-парке.
– Круто! – я был искренне рад. Я пребывал в том возрасте, когда, несмотря на все их безумства, я все еще верил во всемогущество своих родителей. Я побежал в магазин.
Однако старик был прав. Я рос мечтателем и большую часть времени проводил в собственных фантазиях. Моя голова была забита приключениями Серебряного Серфера, Фантастической Четверки и т. п. Все потому, что я никуда толком не мог вписаться. В школе я был тихоней, но нарвался на неприятности, когда огрел одного парня компасом по голове. Они смеялись надо мной. Называли меня Стрэнг Тупое Рыло или Кубок Шотландии – это из-за моих больших ушей. В довершение всех дефектов «Стрэнговой породы» надо мной висело проклятье лопоухости. Со временем я вывел простую формулу: если сделать больно, смеяться перестанут, а я не выношу, когда надо мной смеются. Я понял, что могу выносить боль. Физическую боль. Если ты терпишь боль, ты можешь задать жару любому противнику. Если ты терпишь боль и не ссышься от страха, да еще к тому же зол. Боль я терпел. А вот чтоб они надо мной смеялись – этого я стерпеть не мог.
Учитель и классная думали, что я осознаю свою вину. Они думали, я их боюсь. Я их совсем не боялся. Я жил в антисоциальной среде, поэтому угрозы и упреки учителей – типичных представителей среднего класса – которые называли меня испорченным, злобным, гнусным мальчишкой, были мне побоку. Подобные эпитеты только еще больше снизили мою самооценку и стали для меня набором определений, которым я должен был соответствовать.
Нет, в школе я не был нарушителем спокойствия: меня будто вообще не было. Я старался быть тише воды, ниже травы. Я мечтал быть невидимым, чтобы никто не замечал некрасивого, кривого Стрэнга Тупое Рыло. Я садился на заднюю парту и погружался в свои фантазии.
Дома, в спальне, я дрочил на картинку Сью Сторм, Девчонки-Невидимки – одной из героинь комиксов про Фантастическую Четверку. Больше всего меня заводили картинки, где ее похитили и держат взаперти. На картинках можно было найти вполне различимые сиськи, жопу, губы.
Интересно, могут ли поиски Аиста Марабу хоть сколько-нибудь сравниться по важности с поисками правды. Чтобы узнать это, надо углубиться.
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
И вот, я возвращаюсь к охоте, я достаточно углубился, я чувствую жару, вижу солнце. Оно светит мне в лицо – прямо в глаза. Я вдыхаю теплый, пыльный, сладковатый воздух и, прокашлявшись, думаю: заметно ли это в другом мире, там, где я – спящий полутруп.
Мы вернулись в город, и Сэнди – была не была! продал нашу фотоаппаратуру и купил старый джип.
– Нам бы только доехать на нем до Доусона. Он-то нас встретит как надо, – улыбнулся Сэнди.
– Как же ты без фотика, Сэнди? – Я ужасно расстроился, зная, как хорошо Сэнди снимает. Он часто говаривал печальным голосом: «Камера никогда не врет».
– С фотиком на Аиста не пойдешь. Тут нужно оружие посерьезнее, а Доусон – тот человек, который нам его достанет. Поснимать еще успеем!
– Я не могу ждать! – возбужденно ответил я. – Я вижу столько хороших кадров!
Мы нашли дешевый ночлег в бедном районе и весь вечер пили бутылочное пиво в спартанской хижине бара.
– А еда у вас есть? – спросил Сэнди у бармена.
– У нас лучший в Африке мясной пирог с картофельным пюре, – ответил он, – а на десерт – восхитительный яблочный торт, насквозь пропитанный взбитыми сливками!
– Боже мой, это как раз то, что нам нужно после долгого путешествия, – сказал Сэнди, и мы с большой охотой принялись пировать.
Несмотря на энтузиазм бармена, еда была не ахти. Ночь я провел в лихорадочном алкогольном полубреду. Во сне меня преследовали Марабу. Потом они превратились в пацанов с окраины. Несколько раз я просыпался в холодном поту. В какой-то момент я не на шутку испугался – меня преследовало нечто, оно не обнаруживало себя, но я чувствовал, что оно притаилось в тени. Нечто это было самим злом и вселяло такой ужас, что я уже не осмеливался доверить себя милости сна. Пока Джеймисон спокойно спал, я уселся за старый обшарпанный деревянный стол и стал делать записи в блокноте.
Утром мы отправились в путь. Палящее, душное солнце превратило Черный континент в огромный очаг. Я чувствовал себя уставшим, выбитым из колеи. Все было не по мне. Нагретый корпус машины обжигал голые коленки всякий раз, когда я случайно его касался. И ничего нельзя было с этим поделать: по пути на альпийское плато нас сильно трясло, и полноприводной джип едва справлялся с разбитой дорогой и крутыми склонами.
Я чувствовал себя все хуже и хуже, как вдруг, незаметно для себя, мы оказались в местах, иначе как райскими которые не назовешь. Осознание этого пришло ко мне, когда мы проезжали мимо восхитительных зарослей можжевельника и ногоплодника, где в воздухе разливались сказочные ароматы; после чего мы въехали в высокий бамбуковый лес с мощными ущельями, цветочными полянами и быстрыми ручьями, полными форели.
– Ну чем не рай! – воскликнул я.
– И не говори, Рой, – согласился Сэнди, открывая пакет шоколадного печенья, – Ням-ням, – улыбнулся он.
По пути мы видели пару слонов, стада буйволов, пасущихся на очищенных от джунглей лугах, а Сэнди утверждал, что видел даже редкого черного носорога. Наш пункт назначения – один из охотничьих домиков Доусона, № 1690, – находился чуть дальше, на высоте 7000 футов над уровнем моря, в самом сердце джунглей.
На одном из особо рисковых подъемов Сэнди протянул мне солидный джоинт, к которому он уже приложился. После двух хороших тяжек я почувствовал, что убрался в мясо. Обычно, когда я курю шалу или гашек, где-то в центральной части мозга мне удается сохранить островок трезвости. Островок этот превращается в увеличительное стекло, через которое я, как следует сосредоточившись, могу с определенной ясностью созерцать мир-но это-какой-то пиздец, после первой же тяжки
все осыпалось…
так ведь нельзя так
нельзя же
поднимаюсь
– Нам пора делать укольчик, Рой.
Просто божественно, Патриция.
Патриция Дивайн.
Я скоро вернусь, Сэнди.
– У тебя симпатичная подружка. Я ее раньше не видела. Хотя меня недавно перевели на это отделение.
Какая еще подружка? Неужто эта жирная блядь приперлась? Вряд ли – это какая-то ошибка. Ее уже давно кто-нибудь фачит, и слава Богу. А я ведь звонил этой сучке. Шутишь, бля. Возвращайся в Фэтхел, Дори, любовь моя.
Не говори так о ней, не говори о ней, как будто она существует в реальности, ее нет.
Так, спокойно.
– Она, видать, немного застенчивая. Но все равно очень симпатичная. А ты, Рой, темная лошадка.
Я едва ли смогу рассказать о себе, Патриция, а вот подумать есть над чем.
– Знаешь, Рой. Мне про тебя много чего рассказали. Я, честно говоря, в шоке.
– Так-так, сестра Дивайн, давайте-ка поменяем ему белье.
– Ах, старшая, конечно.
Тебя опять застукали, Патриция. Ты опять болтала с овощем.
В пизду белье.
Ненавижу, когда меня трясут, как горошину в свистке, свисток…
Свист.
Тут нужна ГЛУБИНА.
Г
Л
У
Б
Ж
Е
Мы покружили по тропинке, идущей по кромке леса, и наконец въехали на двор. Хижина была необычной постройки – на сваях. Запах дизельного топлива, исходящий от нашей машины, заглушил все ароматы. Пахло, как в больни… только не в больнице –
б
л
я
д
ь
– А он еще вполне увесистый, правда, Триция?
– Это точно… Мне совсем не нравится, что мы вот так запросто перетаскиваем его в коридор, Бев.
– Согласен, но это только на пару дней. Потом мы положим его обратно в палату. Так ведь, Рой?
А мне по хуй, куда вы меня положете. Хоть на помойку меня снесите, мне поебать.
– Все равно это не хорошо. Какому-то богатенькому частному пациенту понадобилась отдельная палата, а человека в коме, который у нас уже, считай, прописался, выталкивают в коридор, пока не выпишут этого толстосума…
– Больнице нужны деньги, такие клиенты очень выгодны.
– Хорошо, что его родственники придут не в мою смену, мне не придется объяснять, почему его выперли в коридор.
Глубже.
А как насчет потрахаться? Представлю себе эдакую голограмму Патриции Дивайн из плоти и крови и трахну ее… нет, нет, и нет
Доусон
Доусон похож на тюленя-убийцу, глаза открыты, взгляд настороженный, лицо в жировых складках…
Как же она выглядит, эта Патриция Дивайн
ВОЛОСЫ
ГЛАЗА
ЗУБЫ
КОЖА
СИСЬКИ
ЖОПА
МОХНАТКА
НОГИ
Женщина нужна здесь не как реальное лицо, а так, только для траха, только для
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
Доусон…когда мы добрались до хижины, он подскочил ко мне и, как будто не замечая Сэнди, стал с театральным радушием трясти мою руку. Несколько секунд он смотрел мне в глаза, в течение которых ухитрился достигнуть определенной степени близости, после чего загудел с нарочито сердечной интонацией: – Рой Стрэнг, я так много читал о вас в газетах.
Очень рад познакомиться.
– По части известности вы и сами не промах, мистер Доусон, – отпарировал я.
– Локарт, пожалуйста, зовите меня по имени, – запричитал он. Дурацкая ухмылка еще несколько мучительных секунд блуждала по его лицу, после чего он еще раз проникновенно посмотрел на меня. В его глазах была какая-то фальшь, неискренность, абсолютно не сочетавшаяся с его незакрывавшимся ртом. Знаете, кого он мне напомнил? Старого гомика, который бродит по барам для одиночек в надежде, что его кто-нибудь снимет; он еще вполне беспечен, но уже очень хорошо усвоил, что время безжалостно. Секунду или две его лицо выражало тревогу, как будто он читал мои мысли, после чего он снова закудахтал: – Смеем надеяться, что наша известность несколько более прочного свойства. Но, как говорится, всякая известность хороша. С этим изречением я готов согласиться.
Беседа начинала мне надоедать.
– Не в этом дело. Немногие были бы рады испытать то, что выпало мне…
– Что за самоедство, Рой! Вы меня разочаровываете, – прогудел он и хлопнул меня по спине, от чего раздался звук, будто свежую рыбу шлепнули на разделочную доску. Затем он потащил меня через весь дом в библиотеку, за которой открывалась оранжерея, завершавшая строение. Когда мы подошли к застекленным дверям, он вытащил с полки книгу и протянул мне. – Это для вас, – осклабился он. Я прочитал название:
МОЛОДЕЖЬ В АЗИИ
Я сунул книгу в полиэтиленовый пакет, который таскал с собой.
– Я смотрю, инструментарий у вас весь под рукой, – ухмыльнулся он. Ну что за на хуй – это замечание меня немного смутило. Я стал что-то припоминать, нет, не мысль, а какое-то ощущение из моей жизни. Мне стало как-то не по себе, и я обрадовался, когда вошел Сэнди и рассеял это ощущение, пока оно не переросло в отчетливое воспоминание.
Сэнди сказал что-то насчет джипа. Дорога на ранчо доконала нашу ржавую колымагу. Подозрения Сэнди оправдались: Доусон не упустил случая и продал нам списанный из Джамбола парка джип втридорога.
– Эта машина превзойдет все ваши ожидания, – сказал он, ухмыльнувшись, и посмотрел на Сэнди так, что того аж передернуло.
Мало того что Доусон ободрал нас как липку, он заставил нас тащиться за ним на холмы, чтобы мы могли насладиться его любимым видом, естественная красота которого регулярно привлекала его внимание. Нам пришлось пройти примерно 2,5 мили от хижины № 1690 в то время, как жара стояла невыносимая, чудовищная; пятно пота на рубашке Джеймисона превратилось в бубновый туз. Я сказал об этом, и Доусон одобряюще осклабился, выглянув из своего одноместного «багги». Пот струился по ногам, Сэнди выглядел довольно свежо, а Доусон хоть и ехал на мотокаре, весь взмок и дышал тяжело. Одним колесом он переехал змею, размазав ее по тропе. Голова змеи высунулась из-под машины и показала нам страшный оскал.
– К сожалению, машина только одна, – сказал он, широко улыбнувшись, и согнулся под прямым углом, чтобы залезть в свой «багги». Он завел мотор и, без конца треща и подшучивая, вписал нас тащиться за ним пешком. Кожа у Доусона была цвета цыпленка табака, что крайне не сочеталось с набриолиненной копной редеющих каштановых волос, бледно-голубыми глазами и жемчужными зубами, которые он беспрерывно оголял, – так вывешивают белье на просушку. Потом еще оказалось, что он намазался каким-то странным прозрачным маслом.
Доусон остановил кар, вылез из него и прошелся по своим владениям, важно переставляя опухшие ноги. Наши следы петляли по краю обрыва над восхитительным ущельем, на дне которого быстрым течением сверкала река.
– Неплохо для парня, который покинул дом, имея в кармане состояние в десять фунтов стерлингов, – самодовольно заметил он.
На краю тропинки я заметил дохлого грызуна. Я взял его за хвост и поднял. К тушке присосалась жирная склизкая пиявка. Я отцепил ее и взглянул на Сэнди.
– Я приехал в Африку изучать паразитов, – сказал я, кивнув в сторону Доусона. Сэнди, очевидно, стало неловко, и он жестом попросил меня говорить потише.
Я вспомнил, что Сэнди рассказывал, что он одно время работал на Доусона. Господи, святые небеса!
Целью нашего путешествия было обветшалое, полуразвалившееся здание, внутри оказавшееся просторным, современным и функциональным, площадь которого едва заполняли многочисленные кадки с экзотическими растениями. Нас приветствовала полная негритянка средних лет, особенно суетилась она вокруг Локарта Доусона.
– Я так рада выдэт вас, миста Досса, – улыбнулась она.
– Признаться, Сади, я сам всегда рад посетить ваше достойнейшее заведение.
От его улыбочки я почувствовал себя так, будто съел или выпил что-то определенно невкусное.
– Это мои гости, – улыбнулся он и повернулся к нам. – Видите ли, этот домик принадлежит мне и я использую его в качестве неофициальной резиденции для потенциально важных клиентов. «Важный» в данном случае означает способный содействовать интересам ОАО Джамбола Парк. Дом был построен и оборудован специальным решением совета директоров ОАО Джамбола Парк, членом которого я являюсь.
У Доусона было 78 % акций ОАО Джамбола Парк. Тут Сэнди начал было прикуривать сигарету, но, заметив неодобрительную мину Доусона, остановился. Он вытянул руки по швам и посмотрел на меня, ища поддержки. Я лишь пожал плечами.
Негритянка по имени Сади положила мне руку на плечо.
– Вы очэнь напряженный, – сказала она. – Позвать девочку, чтобы помассировала вам шею? А может, не только шею?
– Ээ… мне бы лучше стакан воды, если можно. Доусон обиженно скривил губы:
– Да, Сади, принеси воды. Для меня и мистера Джеймисона тоже. После ваших подвигов, надо полагать, вас мучает жажда, как верблюдов в пустыне.
– И не говорите! – одобрительно закивал я.
Сади вышла, но скоро вернулась, неся поднос с тремя стаканами и кувшином ледяной воды. За ней в комнату вошли три белых девицы: тощие, недокормленные, грязные, взор затуманен, глаза воспалены.
Я немного отпил из стакана, вода была такая холодная, что сводило зубы.
– Значит, вы охотник, как мистер Джеймисон?
– Да, однако, наверное, не такой удачливый, как Сэнди… – начал я.
Доусон прервал меня, гнусно ухмыльнулся и заявил:
– Я бы не сказал, что мистер Джеймисон добился особых успехов на охотничьем поприще. Однако, должен сказать, всегда было сложно найти охотников, которые признали бы себя добычей. На чем вы специализируетесь, Рой?
– В основном акулы, но попадались и падальщики. Доусон поднял бровь и с пониманием кивнул:
– А вы, мистер Джеймисон, все так и ходите на зверей-каннибалов?
– Ну да, – нервно ответил Сэнди, – Видите ли, в арсенале жителей африканских деревень, кроме копий, ничего нет, поэтому они практически беззащитны против львов, нападающих на поселения…
– Да уж, – улыбнулся Доусон, – чаще всего каннибализмом грешат животные, уже давно пережившие свой расцвет. Зверь теряет быстроту и ловкость, присущие молодости, и просто не в состоянии поймать себе дичь для пропитания.
– Однако человек – легкая добыча, – сказал Сэнди и осекся, когда до него дошел смысл его слов.