И тут – хрясь! Будто тяжелым, тупым приложили, потянуло за все тело – и я уже никуда не бегу. Ног не чувствую, лежу мордой в щебенке, вокруг кровища – моя, не иначе, я прям чувствую, как из меня хлещет.
   Но боли нету. То ли хребет перебило, то ли шок, боль еще до мозгов не добралась. Хотя чувствую: ребятки, я подыхаю. Лежу и знаю: сейчас кончусь. И не больно совсем.
   Но руками я еще двигать могу. Неподалеку кто-то орет – значит, не один я еще живой, не всех ухлопали. Переворачиваюсь на спину – а перед глазами дрожит, мушки плавают, все кровавым подернулось, но если уж мне кранты, так почему бы не взглянуть напоследок врагу в лицо. Вот он, огромней смерти, целый летучий Армагеддон, темный силуэт за слепящим светом, и я ничего не могу различить, но воображение услужливо рисует сотни дергающихся, выслеживающих стволов, ловящих цель, глядящих прямо на меня, мать твою, прямо в душу – и вдруг над головой эдакое «бу-умм!».
   Небесные Глазки дергаются, будто промеж них отвесили хорошего пинка.
   Мгновенно мелькает: «Ни хрена себе отдача». Но потом доходит: это ж в поганца ПОПАЛИ! Не знаю, кто у этой летучей махины вместо пилота – но и до него дошло, про меня сразу забыл, развернулся, отыскивая того парня, который осмелился дать сдачи.
   И вот он стоит в перекрестье прожекторных лучей, как поп-звезда.
   Похож на боевого робота: вроде циклопа, для лица места не осталось, полголовы – здоровенный кровавый глаз. Словно кто-то большую греческую статую ободрал до мышц и сухожилий, пучки мышц хорошо видны в прожекторном свете, цвета оружейной стали, глянцевые, маслянистые, обернутые вокруг торчащего там и сям скелета. Хребет хорошо заметен, высовывается, над плечами вроде черепа, костяшки пальцев, коленные чашечки и локти блестят хромом, но вряд ли это хром, им надо быть раз в тысячу крепче.
   Клянусь, тогда мне показалось: он ростом метров десять! Идет по развалинам, точно голем какой, мать его, а в руке пушку держит, в одной руке, будто перышко, будто она сто грамм весит. Мышцы сокращаются, трутся друг о дружку при каждом шаге, на вид совсем живые – но я никогда не видел, чтоб живое так двигалось.
   И кажется: колосс этот одним ударом сметет паршивый Армагеддон с неба.
   Но не сметает. Летучий снова разворачивается, стреляет, попадает голему в грудь, и – клянусь, не вру! – этот ободранный Зевс остается на ногах! Качнулся назад, зашатался, без малого грохнулся навзничь – но не грохнулся же. Устоял, снова поднял пушку – теперь ее хорошо видно, вроде минигана, непомерная штука для простого смертного. Может, с беспилотника «таранис» содрал или еще откуда, но таскает он ее будто бумажный пистолетик, наставил и – о дивный звук! Волшебное пение, наверное, тысячи три выстрелов в минуту, лента свистит и летит, несется сквозь пулемет – прям телеграф тридцатого калибра.
   Я хохочу, как Джокер из «Бэтмена», ошалело радуюсь и забываю напрочь, что я при смерти. Вот мой ангел-хранитель, вот Гавриил, вострубивший в трубу Судного дня, адский корабль дергается, качается, хочет удрать, но сейчас он в огне, блюет дымом, кренится на правый борт, кажется, уже и не может взять голема на мушку, палит наобум в ночь, полосует длинными очередями небо и море.
   Наконец валится – и вовремя. Через две секунды пушка моего спасителя умолкает и крутится впустую.
   А я отсмеялся навсегда. Мне и дышать-то тяжело. В глотку натекла кровь, едва могу ее выкашлять. Но Гавриил меня слышит даже сквозь рев огня. Гавриил видит меня и приходит за мной сквозь дым и развалины, с миниганом, чьи стволы вращаются бешено, но уже бессильно, по инерции, неспособные глотать и выплевывать сталь. Гавриил наконец это замечает, равнодушно отшвыривает пушку прочь, становится на колени и смотрит на меня.
   Я гляжу в ответ, в забрало цвета темной меди, блестящее, непроницаемое, на короткое металлическое рыло под ним, вроде как вделанный противогаз-респиратор, на жгуты серых мускулов на щеках. Мускулы держит металл вдоль края челюсти. Полосы металла смыкаются на месте, где положено быть рту, на манер жвал.
   В общем, словно богомолу в морду смотришь. И он смотрит – молча.
   Долго молчал. Чертовски долго. Я уже сам пытался заговорить, мол, «спасибо» и «хорошо пострелял» или хотя бы «мать твою», но говорильные части у меня больше не работают. Наконец слышу электрическое жужжание и голос: «Похоже, ты – мой билет отсюда!»
   Голем, ангел, циклоп, робот – не могу понять, кто он такой и что он такое. Может, брежу наяву? Может, у меня предсмертные галлюцинации?
   С высоты теперешнего опыта скажу: может, и не совсем галлюцинации, но уж точно предсмертные.
 
   Он меня спас. Как долго спасал, не знаю – я был большей частью в отключке.
   Движение помню, помню, как меня понесли на небо, взвалив на геройское плечо, словно мешок картошки. Помню, как прямо под моим брюхом ходили ходуном пучки кабелей, больно врезаясь. Наконец стало больно – это я хорошо помню. У-у, это была агония – оголенные нервы, переломанные кости, кишки, пропущенные сквозь дробилку. Я млел и терял сознание от боли, от боли же приходил в себя – и снова терял сознание.
   Но был почти что доволен, верите? Почти счастлив. Жив курилка, не помер еще! Я еще здесь. Мне еще больно!
   Но кричать не могу. Ни звука не могу издать. Слышу, как он говорит из шлема. Голос пропущен через штуку вроде вокодера, жужжание электронное, машинное, но, похоже, внутри этой штуки – живой человек, и он пытается выбраться наружу. Кричит, беснуется. То и дело замолкает, будто прислушиваясь. Я тоже слушаю, но никаких ответов не слышу.
   – Так вот оно зачем. Так вот он, твой гениальный план! У тебя всегда есть гениальный план, конечно!
   – Ну да, ну да, у глины нет никакого права спрашивать, что и зачем делает гончар. Да только твои ноги тоже сделаны из обычных, земных, смертных частей, как и мои ноги, разве нет? Разве, спрашиваю, нет?!
   – Да ты, засранец, вовсе не над всем этим стоишь. Ты не выше меня. Ты можешь быть во мне, но ты не выше меня!
   – Черт бы тебя побрал, монстр, проклятый паразит! Черт бы тебя побрал!
   И непонятно: молится он или проклинает.
 
   Когда я прихожу в себя в следующий раз, кто-то визжит. Покамест не я – хоть и стараюсь изо всех сил, уж поверьте. Пока у меня только-только получается захрипеть. Но кто-то визжит, и звук отскакивает от потолка, от стен, валится на меня со всех сторон, и слышится в нем металл.
   Значит, надежда и опора притащил меня в убежище.
   Раскрываю глаза, пытаюсь сосредоточиться, что-нибудь рассмотреть – напрасно. Горит огонь – огромные тени корчатся на стене, все залито оранжевым светом, разве только правее что-то не так, не вписывается. Чуть поворачиваю голову, краем глаза вижу: мой голем играет с крошечным синим солнцем, пляшущим в ладони. «Лазер», – думаю я и отключаюсь снова.
 
   – Проснись!
   Ага, я еще живой. Еще.
   – Просыпайся, солдат! Сейчас!
   Место то же самое, время другое. Высоко над головой закрытые ставнями окна, в щели лезет яркое солнце, плещет на грязный пол.
   Мне лучше. Боль кажется далекой, приглушенной. Это хорошо – значит, нервы, кричавшие из всех уголков моего поломанного тела, наконец заткнулись. Значит, есть надежда подохнуть спокойно.
   – Мать твою, просыпайся!
   Передо мной висит нечто огромное, темное, дряблое. Я заставляю себя прищуриться, заставляю мозги понять увиденное: ободранную тушу, распотрошенный…
   Да это же голем!
   Мой спаситель висит распотрошенный, будто рыба. Свисает, пустой и плоский, с балки над головой, рассеченный посередине и лишенный внутренностей. Все его чудо-мышцы цвета оружейной стали болтаются вялые, недвижные, внутренность блестит красным, влажным – будто сырое мясо… У меня опять глюки или эта пустая шкура и в самом деле кровоточит?
   – Я тут.
   Смотрю и вижу здоровенного черного мужика с бритой головой, одетого в тонкое облегающее черное трико, испещренное сетью белых прожилок, – вроде костюма аквалангиста с вентиляцией. Лицо в грязи и крови, и одно безумное сюрреалистическое мгновение в моей голове вертится мысль: «Да у него жабры!» Но это попросту кровоточащий порез вдоль челюсти. Я сосредотачиваюсь на эмблеме у мужика на плече, напрягаюсь. Та перестает скакать перед глазами, и могу прочитать: «ВДВ». Десантник, значит.
   В руке у негра штука вроде шприца. Теперь чувствую зуд, покалывание – негр только что опорожнил эту штуковину в мою руку.
   – Говорить не пытайся, – предупреждает черный.
   Я пытаюсь рассмеяться, но боль тут же возвращается.
   – Лежи тихо, пусть оно дойдет. Ты справишься, все будет нормально.
   Странно – будто извиняется.
   И сам-то выглядит не ахти. Из носу сочится кровь, на ногах стоит нетвердо, лицо серей бетона. Один глаз налит кровью, будто все капилляры полопались. Руки трясутся, глаза так и бегают туда-сюда, по-птичьи, будто в каждой здешней тени притаилось чудовище и вот-вот прыгнет, а теней тут хватает, пыльный свет, сочащийся из щелей в окнах, не рассеивает темноту, только добавляет теням контраста и силы. Кажется, серьезных ран у черного десантника нет и кости целы, но вот с головой… За последние пару часов я навидался дерьма и теперь смотрю костлявой в лицо, но этот черный – он жути навидался куда больше, глаза – пустые провалы в гребаный ледяной ад.
   Что-то валится на крышу, скрежещет металлом о металл. Десантник глядит вверх, и его лицо бледнеет. Я имею в виду, по-настоящему бледнеет, клянусь, будто под кожей засветилось на секунду, но я сморгнул – и все, уже нету. Вверху шуршит, елозит, я всматриваюсь, но ничего разобрать не могу, только расплывчатые силуэты балок.
   – Об этом не беспокойся. – Он кивком указывает на потолок. – Это самая меньшая из твоих проблем.
   Снова звуки сверху, быстрый топот, сыплется неровно грубая пыль, танцует в лучах света. Потолочные балки похожи на ребра. В моей памяти всплывает библейская история, я видел ее давно по ТВ, что-то про китов и богов. Может, какой инопланетный монстр заглотил нас целиком?
   – Ты в полном дерьме, – изрекает десантник, и голос его совсем пустой, равнодушный.
   Неживой даже. Будто человека уже нет, а осталась штука вроде автопилота, чтобы управлять телом.
   – А времени не осталось, – продолжает десантник, и я вижу: ошибся, здесь еще человек, не ушел.
   В глазах его человечность осталась, в красном, налитом кровью, и в белом, в обоих судорожно дергающихся, беспокойных, живых глазах. Бьется, перепуганная, запертая, неспособная выбраться. А телом управляет автопилот, он хозяин, и выдает спокойно, бесстрастно: «Теперь дело за тобой, солдат. Я больше не могу».
   Внезапно оба глаза – красный и белый – глядят прямо в мои. Вгрызаются, вворачиваются шурупами, сверлят, протыкают насквозь. Мне совсем не нравится глазеть в эти безумные зенки, я пытаюсь отвернуться – и от усилия снова уплываю. Черный опять светится, изнутри на щеках просвечивает сетка вроде сот. У мужика биолюминесцентное тату, ну, знаете, когда вводят под кожу светящиеся бактерии. Чем сильней возбуждаешься, тем сильней они светятся, это на приток крови завязано, растворенный кислород и все такое. А мужик, должно быть, возбудился на все сто. Мать его, сетка прям сияет под кожей, как в старой лампе, где видна накаленная спираль. Но я плыву, плыву, перед глазами все дрожит и мутнеет, в глазницах будто снежки какие, пятна скачут, все крутится, весь чертов мир несется в гребаный крутящийся туннель, водоворот, а в центре – безумные зенки негра, и мертвый холодный голос за ними говорит: «Это лучшее, что я могу сделать…»
   И что-то обнимает меня сзади!
   Ощущение, будто слизняк проглотил. Теплое, скользкое оборачивается вокруг рук, ног и груди, поначалу больно, мать твою, как больно! Но боль постепенно отступает. Что ее прогнало – непонятно, однако же становится чертовски хорошо. Намного лучше, чем под морфином, – боль притуплена, но разум не дурманит, не тяжелит голову.
   Наоборот, в голове ясно и светло, мысли новые появляются, а старые вроде как изменились. Беспрецедентно! Я могу думать словами вроде «беспрецедентно», не чувствуя себя при этом умствующим засранцем, хотя мне и не слишком нравится не чувствовать себя засранцем.
   То бишь мозги не только заработали на всю катушку – но, как уже говорил, стало хорошо, стало прекрасно! Наверное, это от новых производных допамина, ну, ты про них слышал. Подумал – и тут же вспомнил, где про эти производные слышал: в просмотренном краем глаза макронетовском ролике, всего-то пятнадцать секунд целых два гребаных года назад! Одно из двух: или я умираю и насчет «всей жизни перед глазами» крупно наврали, или гигантский слизняк, меня проглотивший, непонятно усилил мою память.
   Перед глазами плавает, крутится, и – оп! – фокусируется до невероятной, нереальной четкости, будто и не на реальный мир смотришь. Ну, ты ж знаешь, наверное, как оно в записях тактического симулятора на высоком разрешении или в дешевых видеоиграх? В поле зрения заползают ряды цифр: бутовый лог, анализ обстановки, но что интересно – они вроде бы внутри меня. Выглядит как обычный лицевой графический интерфейс, да только не обычный он вовсе. Циферки-то и закорючки прямо в моей голове, эдакий мозговой графический интерфейс.
   Я снова чувствую ноги, я могу стоять, передвигаться. Пытаюсь поднять руку – и вот она, одетая в рубашку искусственных мышц, ползущих по руке осьминогом, когда сжимаю кулак. Сокращаются, расслабляются, отзываются на каждое движение. Я смотрю – а рука моя то пропадает, то появляется, по ней бегут волны света и темноты, словно тучи под ураганным ветром. По краям волны сверкают самоцветами: глубокой морской зеленью, темной лазурью стратосферы – не знаю, как ребятки из отдела продаж зовут такие цвета. Вдруг рука пропадает целиком, превращается в жидкое стекло, тает. Полосочка перед глазами растет, а под ней надпись: «Последовательность инициализации хроматофора», и полна уже на 87 %. Когда доходит до 100 %, рука появляется снова, обыденного, скучного, универсально-серого цвета, с едва заметной гексагональной сеточкой на ней, выглядящей точь-в-точь как татуировка десантника (у вэдэвэшников проблемы с воображением, что видят, то на себе и малюют). На дисплее надпись: «Режим невидимости».
   Я теперь Гавриил. Я – голем, я – своя собственная надежда и опора. И хотя я по-прежнему – куча ломаных костей и рваных кишок внутри чудесной брони, чувствую себя охренительно. Мне хорошо. И десантник с ошалелыми глазами стоит передо мной на коленях, протянув руки в мольбе.
   Только он не умоляет, конечно, – просто завинчивает меня в доспехи, затягивает последнюю пару креплений на грудине.
   – Хорошо, правда? Я уж знаю, лучше не бывает. Да только ненадолго, уж ты поверь мне.
   Что-то в негре изменилось. Судороги не прошли, и руки трясутся еще сильнее прежнего, но ужас в глазах, безумие – оно ушло. Лицо вновь потемнело, татуировка погасла. Правый глаз теперь – сплошная красная муть, в нем ничего больше не видно, а левый нормален, и видится в нем покой, почти умиротворение. Смотрит на меня грустно и внимательно.
   – Знаешь, оно живое, – говорит десантник. – И одержимое, так можно сказать, да – одержимое. Оно не двинется, пока я не двинусь, оно… вирусное. Но оно желает тебе добра, не забывай. Всегда желает. Помни об этом, и, может, тебе удастся провернуть дело и выбраться.
   – Провернуть что? Выбраться откуда? – пытаюсь я спросить и не могу.
   А он отвечает, будто расслышал:
   – Отыщи Голда, Натана Голда. Это все, что я могу теперь сделать, ты – это все, что я могу сделать. Прости, брат, прости, я уже весь. Оно теперь на тебе, всё до конца.
   Так дрожит – едва может стоять. В груди хрип, я столько раз его уже слышал. Шатаясь, поворачивается, глядит на грязь и развалины со всех сторон.
   – Смотри на это гребаное место, смотри, – шепчет, едва шевеля губами.
   Сквозь треск огня, скрежет чего-то рушащегося, доносящиеся издалека крики я слышу этот слабенький шепоток, слышу отчетливо. Клянусь, я могу слышать даже биение его сердца.
   – Они звали меня Пророк. Помни обо мне.
   Потом утыкает ствол табельного пистолета под челюсть и вышибает себе мозги.

Разбой и разгром

   Ерш твою медь.
   И что мне делать?
   Бля-а-а.
   Кровь и мозги Пророка стекают по лицевому щитку, а перед глазами радостное такое объявленьице: «Боевые разработки КН, нанокомбинезон-2.0». И вдруг чувствую – я не могу двинуться. Вокруг идет чертово побоище, всю мою команду расстреляло летающее блюдце с гребаной Зета Ретикули (вот оно, я это выговорил!). Единственный, кто мог ответить на мои вопросы, лежит с вышибленными мозгами, а моя чудесная волшебная новая броня не хочет двигаться, и я в ней будто муравей в янтаре. Кто-то топчется по крыше, нагло так, вовсе не заботясь о том, что его могут услышать. А я как раз наоборот, очень даже забочусь, потому что сижу мишень мишенью и двинуться не могу, весь на тарелочке.
   С другой стороны – и мне трудно сказать, лучшая это сторона или нет, – я еще жив. Согласно же диагностике, чьи результаты бегут сейчас перед моими глазами, живым я быть не должен. Хребет переломан в трех местах, горло раздавлено, порвана бедренная артерия, в легких больше крови, чем воздуха. Это далеко не все, список тянется и тянется. Судя по данным, у нанокомбинезона-2.0 способности к диагностике и лечению как у полноразмерного стационарного госпиталя. Торчу в нем на месте, будто садовый гном, зато получаю полной дозой антитела, автокаталитический фибриноген и дюжину разных искусственных остеобластов, чтоб мои кости поскорее срослись. Если рассудить здраво, висеть неподвижно в ультрасовременном лечебном футлярчике, подогнанном к телу, вовсе не так уж плохо – конечно, пока нехорошие типы не явятся проверить, кто там в футлярчике сидит.
   Наконец данные биотелеметрии перестают нестись как угорелые, поле зрения проясняется, только по краям остается горстка иконок цвета зеленого льда. Нанокомбинезон-2.0 докладывает: «Новый профиль ДНК интегрирован» – и отключается.
   Я могу двигаться снова.
   А тварь на крыше только и ждет этого. То и дело топает по железу – на случай, если я про нее позабыл. Так барабашка сильней давит на ступеньки скрипучей лестницы перед спальней, когда долго не обращают внимания. Хочет напомнить: здесь я, никуда не делся.
   Я не позабыл, будьте уверены. Переступаю через останки Пророка, и от моей тени разбегаются тараканы. Их здесь полным-полно. Я поднимаю пистолет Пророка. Силуэт пистолета перед глазами обрисовывается светящейся линией, и система выдает опознание: «М-12 “Нова”, легкий автоматический пистолет».
   Пустой. Как же я ненавижу, когда люди берут машину и возвращают с пустым баком.
   Топ-топ, с потолка сыплется пыль.
   – Морпех, добро пожаловать на светопреставление!
   Это электронный голосок процессора зажужжал в ухе – но я все равно шарахаюсь. Шарю глазами по тактическому дисплею, пытаюсь уразуметь, где сигнал связи. Когда смотрю на иконку, та светится. Интерфейс по движению глаз – умно.
   – Все системы подключены, – сообщает электронный голос. – Эн-два работает в нормальном режиме параметров.
   Это не связь – сам нанокомбинезон говорит, гребаные электронные мозги. Мутновато звучит на верхних регистрах – динамик поврежден, что ли?
   А голос-то как у Пророка.
   – Отмечаются небольшие структурные повреждения в межреберном пространстве и связях баллардовых топливных элементов, оценочное время ремонта нанокомбинезона – двадцать шесть минут. Оценочное время лечения оператора пока недоступно.
   А-а, дерьмо какое, похоже, эта штука подделывается под голос Пророка. Интонации узнаваемые, но чуть прислушаешься, и ясно – не то.
   Я гляжу по сторонам, отыскивая пистолет, нож или на худой конец подходящую дубину. И наконец понимаю, где я, – в здоровенном ангаре вроде портового склада. Стою я в проходе между рядами придвинутых к стене зеленых судовых контейнеров, они без маркировки, если не считать намалеванного по трафарету красного креста на дверце каждого. Оружия никакого, но пол усыпан гильзами – значит, есть надежда отыскать патроны. Проход через десять метров упирается в глухую стену, под ней тлеет огонек затухающего костра, сложенного из ломаных ящичных досок. Просочившийся солнечный свет падает на крыши контейнеров слева. Кажется, с другого конца есть выход, просвет между контейнерами с одной стороны и кучей здоровенных решетчатых клеток, похожих на гигантские тележки из супермаркета, набитые тряпьем. Судя по жужжанию, где-то там неисправный трансформатор или распределительный щит.
   Я двигаюсь – и тварь на крыше тоже начинает двигаться.
   Наверняка выслеживает.
   И еще – в клетках вовсе не тряпье.
   И жужжит не трансформатор.
   Бля.
   Из этих клеток ноги высовываются. И руки. Некоторые с виду почти нормальные, а другие обезображены нарывами, наростами. Среди тряпок и трупов что-то блестит. Я еще не успеваю подойти поближе, разглядеть, как уже знаю: оно на меня смотрит. Оно и в самом деле смотрит – только во лбу у него аккуратная круглая дыра. Повсюду мухи – ползают, жужжат, копошатся, выписывают радостные петли над нечаянным счастьем.
   Я смотрю на пол, на гильзы, рассыпанные по полу осенними листьями. Гильзы от стандартных армейских патронов.
   Ни на ком из лежащих в клетках нет военной формы. По меньшей мере двое одеты как врачи из операционной.
   У меня в голове не укладывается. Злые инопланетяне, мой спаситель, вышибающий себе мозги, тварь на крыше… и вот теперь массовый забой чертовых штатских. Остолбенев, я не сразу обращаю внимание на новую яркую иконку, мигающую в левом верхнем углу. Ощущаю только легкое раздражение, будто вспомнить силюсь что-то и не могу. Секунд пять стою дурак дураком, пока наконец не догадываюсь глянуть на чертову иконку. Как только сосредотачиваюсь на ней, она прыгает в самый центр и принимается вещать: «Отыщи Голда, Натана Голда. Это все, что я могу теперь сделать, ты – это все, что я могу сделать. Прости, брат, прости, я уже весь. Оно теперь на тебе, всё до конца».
   Ощущение, будто по глазному яблоку ползет:
   Голд, Натан
   Саут-стрит, 89, Нью-Йорк,
   штат Нью-Йорк
   Моя первая реакция: да вы что, спятили? Да какое мне дело?
   Но ведь это последнее желание Пророка. Конечно, я могу просто развернуться и отправиться подальше. Но могу не развернуться и не отправиться. Я жив только благодаря человеку, чей труп лежит сейчас за моей спиной. За мной должок. Кроме того, у меня нет связи с начальством, команду мою перебили, и ни черта не понятно, как и почему. Так отчего бы не начать с Натана Голда? Наверняка он хоть что-то знает. В общем, пойду-ка поговорю с мистером Голдом.
   А чем еще заняться? Трупы подсчитывать?
   Но тут оказывается: я заперт! Окна закрыты, да они и высоко под потолком, двери заварены и подперты тяжеленными контейнерами. Кое-где баррикады у дверей – попросту кучи мусора, но местами видно: специально городили, спасаясь от угрозы извне. Я карабкаюсь через мешки с песком и мешки с трупами, вышибаю двери контейнеров, копаюсь в ящиках. Нахожу два трупа в костюмах химзащиты, перевернутые столы, микроскопы, термоциклеры и эти крутящиеся штуки, как бишь их – да, центрифуги. Все размозжено, расплющено, разбросано по растрескавшемуся цементному полу. Нашел даже пару годных пистолетных магазинов. Куда ни двинусь, туда же и жуткие шаги над головой. Хотя не совсем шаги. Прислушавшись, понимаю: такт совсем другой, не ноги это, ступающие по очереди.
   Но в конце-то концов, раз Пророк притащил меня внутрь, должен же быть лаз наружу? Только я найти его не могу.
   Явно, нанокомбинезон-2.0 не совсем подходящий коктейль в мои мозги закачал. Ведь ответ-то очевиден, он прямо над моей бестолковой головой, минут двадцать уже стучится в рассудок. А я то ли безнадежно тупой, то ли ошалелый вконец.
   Но все же дошло.
   Богом клянусь, лезу по лестнице – а тварь на крыше прямо джигу отплясывает, радуется.
   Перехват радиосообщения (дешифровано) от 23/08/2023, 09:35
   39,5 МГц (гос./част. совместная полоса, наземный передатчик). Предположительный источник сигнала: оперативное командование ЦЕЛЛ.
   Перехватчик в Бэттери-парке: аноним (передано Эдвардом «Эдди» Ньютоном, радио «Манхэттен»).
   Голос № 1: Это «Кобальт-семь». Думаю, он сюда пошел. Рассыпаемся, ищем.
   Голос № 2: Э-э, на связи «Кобальт-четыре». Получили съемку из ангара. Оно так быстро движется! Никогда такого не видел.
   Голос № 3: Какого хера мы здесь возимся? Он один из них?
   Голос № 4: Солдат, это не твое дело. Твое дело – не рисковать лишний раз, понятно? Как только увидишь – вали на месте.
   «Кобальт 4-А»: Глазам не верю! Всех завалили: и «неотложку», и докторов, и наших. Никого не оставили!
   Голос № 4: Будьте начеку. Не забывайте про карантин. Видите движущееся – валите на месте.
   Пауза 47 секунд. Нижеследующий диалог, по-видимому, попал в эфир случайно, возможно из-за отказавшего переключателя.
 
   «Кобальт 4-Б»: Думаешь, он сбил цефовский корабль?
   «Кобальт 4-А»: А мне откуда знать? Я, по-твоему, похож на гребаный осьминожий студень в скафандре? Я что, с ними на линии?
   «Кобальт 4-Б»: Да ладно тебе, я только хотел сказать, это ж не мы сбили. А если это он, тогда…
   «Кобальт 4-А»: Что тогда???
   «Кобальт 4-Б»: Ну, враг моего врага, и всякое такое.
   «Кобальт 4-А»: Враг моего врага не ломает своих направо и налево.
   «Кобальт 4-Б»: Своих, значит, не ломает, ага?
   «Кобальт 4-А»: Слушай, хватит, в последнее время тут столько всякой дряни шляется, что… э-эй, что это?