Устьянцев Виктор. Автономное плавание

   - А вы не говорите за весь экипаж.
   - Я верю в порядочность наших людей.
   - А в мою, значит, не верите?
   - Извините - не верю, - твердо сказал Матвей.
   В глазах Дубровского мелькнуло сначала удивление, потом вспыхнула злость. Но Дубровский сумел подавить ее и сказал совершенно спокойно:
   - Вы, товарищ лейтенант, просто еще не понимаете многого. Ничего, служба обломает вас.
   - Служба или вы? - усмехнувшись, спросил Матвей. Дубровский внимательно посмотрел на него и заметил:
   - Однако дерзости вам не занимать. Ну да ладно, по молодости и это простить можно. Но вот вам мой добрый совет: не лезьте не в свое дело. У вас своих забот хватит, а если не хватит, я вам их добавлю. А с моими позвольте мне самому разобраться. А сам не сумею - вышестоящие начальники помогут. Кстати, они обо всем знают, вы тут не сделали открытия. Что касается вашего личного мнения, то оставьте его при себе. Все, можете идти, - сухо закончил Дубровский и начал перебирать Лежавшие на столе бумаги.
   Стрешневу не оставалось ничего другого, как выйти. "Ну и чего я добился? Если Дубровский сам доложил обо всем начальству, то мне действительно нечего соваться в это дело..." Эта мысль хотя и не принесла Стрешневу удовлетворения, но все-таки он испытывал облегчение от того, что все высказал Дубровскому.
   В тот же вечер Стрешнева вызвал замполит. Елисеев открыл ящик письменного стола, достал оттуда телеграмму:
   - Читайте.
   Матвей развернул телеграмму:
   "Ваш запрос положении семьи Катрикадзе сообщаю все живы здоровы справка тяжелой болезни матери фиктивная райвоенком Логинов".
   Матвей свернул телеграмму и положил ее на стол.
   - Что скажете? - спросил Елисеев.
   - А что тут скажешь? - Матвей провел ладонью по волосам. - С одной стороны, обман. А с другой - тот же Катрикадзе отдал кожу Афонину. Причем, заметьте, в тот самый день, когда собирался в отпуск. Что теперь с ним прикажете делать? Наказать за обман, конечно, надо.
   - Надо, - подтвердил Елисеев.
   - И самоотверженный поступок Катрикадзе нельзя не отметить.
   - Совершенно верно, - согласился замполит.
   - Выходит, его надо одновременно и наказать и поощрить?
   - Если подходить к делу формально - да.
   - А мы не имеем права отнестись к этому формально. Так ведь? - спросил Матвей.
   Елисеев рассмеялся:
   - Вы что, Матвей Николаевич, интересуетесь моим мнением? А я хочу сначала выслушать ваше.
   - Я думаю, что дело тут не просто в наказании или поощрении. Но ни то ни другое сейчас применять нельзя.
   - Верно. Так как же поступить с Катрикадзе?
   - Надо подумать.
   - Давайте вместе и подумаем. - Елисеев вышел из-за стола и сел рядом с Матвеем. - Чем особенно вреден поступок Катрикадзе? Тем, что он подрывает у нас с вами доверие к другим матросам. Сегодня обман Катрикадзе раскрылся. Этот случай, безусловно, насторожит всех офицеров. И может случиться так, что у кого-то из матросов действительно случится несчастье. Что будем делать? Опять посылать запрос в военкомат? А нам ответят через неделю. Представляете, какое настроение будет у матроса в течение этой недели? А дальше: отпустим мы матроса в отпуск, приедет он домой, а мать уже похоронили. Горько ему станет? Очень. И эта горечь останется на всю жизнь. Ну а о том, как дальше пойдет у матроса служба, говорить не приходится. Значит, что же получается? Кому больше всего навредил Катрикадзе? Своим товарищам. По служебной линии мы его, разумеется, накажем. А вот что делать с ним как с комсомольцем, пусть они решают сами. Я думаю, что такие, как Бодров, решат правильно.
   - Значит, вы предлагаете обсудить это на собрании?
   - Да, надо, чтобы его хорошенько пропесочили. Но чтобы и не отпугнули от коллектива.
   Елисеев встал и прошелся по каюте. Стрешнев, наблюдая за ним, молчал. Он уже догадывался, что замполиту уже известно о разговоре с Дубровским, наверное, и телеграмму Елисеев показал не случайно именно сейчас. Интересно, что он скажет?
   Однако Елисеев не торопился. Он еще несколько раз прошелся по каюте, сел за стол и выжидательно посмотрел на Стрешнева. Но тот молчал, и Елисеев заговорил сам:
   - Мне импонирует ваша непримиримость и прямота. Пожалуй, горячность тоже. Не люблю слишком осторожных и подозрительно благоразумных. Этим иногда прикрывается трусость. Однако сами по себе осторожность и благоразумие не такие уж плохие качества, вам они, во всяком случае, не повредили бы. Будьте сдержаннее. Но упаси вас бог отступиться от принципов. Вы меня поняли?
   - Да, спасибо.
   - И не считайте, что сегодня вы попусту бились лбом об стену.
   Матвей покраснел, вспомнив, что после разговора с Дубровским у него действительно было ощущение бесполезности этого разговора. "Но как Елисеев догадался об этом?" - недоумевал он.
   * * *
   Алексея еще не было. К огорчению Матвея, и Люси не было. Сима что-то шила. Она поднялась навстречу Матвею.
   - Проходите, раздевайтесь. Алеша скоро должен прийти. Что это у вас с ногой?
   - Так, пустяки.
   - Садитесь вот сюда. Вы не возражаете, если я буду шить?
   - Что вы, пожалуйста!
   Сима снова взялась за шитье. Матвей увидел, что она шьет детскую распашонку.
   - Кому это вы? - спросил он.
   Сима улыбнулась:
   - Алешке.
   - Нет, серьезно?
   - А я серьезно и говорю: нашему сыну Алешке.
   - Ну? Это же здорово! А когда он?..
   - Долго еще ждать, - вздохнула Сима. - В июне.
   - Не так уж долго.
   - Это - со стороны. А нам кажется, что очень долго. Вот женитесь узнаете.
   Стремительно вбежала Люся.
   - Собирайтесь, идем на концерт! - еще с порога крикнула она, размахивая билетами. - Здравствуйте, Матвей! А где Алексей?
   - Еще не пришел.
   - Опоздает - пусть пеняет на себя. Едва удалось достать билеты. Да одевайтесь же!
   - Что здесь за шум и что тому причиной? - спросил Алексей, входя в комнату. - О, здесь, я вижу, все спешат куда-то.
   - Поздравляю тебя с наградой! - пожимая руку Алексею, сказал Матвей.
   - Спасибо, я тебя тоже поздравляю. Молодец! Как твоя нога?
   - Хожу. А ты откуда знаешь?
   - В газете прочитал.
   - Где?
   Газеты приходили в Синеморск вечером, и Матвей еще не успел просмотреть их.
   - А ты не видел? Вот, смотри. - Алексей вытащил из кармана газету, развернул. На первой полосе под крупно набранным заголовком "За жизнь товарища" были помещены фотографии всех, кто отдал Афонину кожу и кровь. Первой была фотография Матвея, снятого в парадной форме. Наверное, эту фотографию взяли из его личного дела.
   Люся, вырвав у Алексея газету, пробежала текст и с усмешкой спросила:
   - Значит, "растяжение"?
   Начали расспрашивать о подробностях, но Матвей напомнил:
   - Мы опоздаем на концерт...
   Мороз расстелил на ночь по улицам белые холодные простыни, и они крахмально похрустывали под ногами. Люся взяла Матвея под руку, поежилась:
   - Холодно.
   - Зима здесь всегда такая?
   - Нет, морозы случаются редко. Чаще всего бывают дожди и туманы.
   - Обычный приморский климат.
   - Морозы все-таки лучше, чем сырость. Со снегом как-то уютнее. Я бы запретила в городах убирать его с улиц. А то никакого ощущения зимы.
   - А я думал, вы любите только тепло.
   Люся рассмеялась. Потом вдруг серьезно спросила:
   - Вы и в самом деле так обо мне думаете?
   - Примерно.
   - Мне абсолютно безразлично, что вы обо мне думаете.
   - Неправда.
   - Нет, правда!
   Их догнали Алексей и Сима.
   - О чем спор? - спросила Сима.
   - Так, о погоде, - уклончиво ответила Люся.
   - Абсолютно неизбежная тема при первом знакомстве, - заметил Алексей. Мы с Симой тоже с этого начинали.
   - Верно, верно, - подтвердила Сима.
   - Что вы этим хотите сказать? - насторожилась Люся.
   - Когда молодой человек начинает говорить с девушкой о погоде, назидательно поднял палец Алексей, - это может привести или к мелодраме со счастливым концом или к несчастью: если девушка красива, это грозит стихийным бедствием.
   - А ну вас, - отмахнулась Люся. - Вы мне надоели, Алексей. Вечно вы что-то изрекаете. Вот именно - не говорите, а изрекаете.
   - Я требую сатисфакции! - Алексей бросил к ногам Люси перчатку и стал в позу фехтовальщика.
   - Послушайте, мы опаздываем, - взмолилась Сима.
   До начала концерта оставалась одна минута, они уже не успевали.
   Контролер, поворчав для порядка, все же впустил их в зал. Свои места им пришлось разыскивать в полумраке. На них зашикали. Матвей наткнулся больной ногой на стул и еле доковылял до своего места. Должно быть, тонкая кожица, затянувшая рану, лопнула: Матвей почувствовал, как теплая струйка крови потекла по ноге. Он обхватил руками ногу, пытаясь остановить кровотечение, но это не помогло.
   - Что с вами? - встревоженно спросила Люся.
   - Я, пожалуй, выйду. У меня, кажется, открылась рана.
   - Подождите. - Люся что-то шепнула Симе и поднялась. - Обопритесь на мое плечо!
   - Я сам. Вы оставайтесь.
   Но Люся взяла его руку, положила себе на плечо, и они пошли к выходу. На них опять зашикали, а сидевшая в последнем ряду женщина пристыдила:
   - Если уж напился, так сидел бы дома. И как только не стыдно. А еще офицер!
   Оставив Матвея в вестибюле, Люся куда-то убежала и вскоре подъехала на такси. Она помогла Матвею сесть в машину и сказала шоферу:
   - В госпиталь, пожалуйста.
   - Что вы! - запротестовал Матвей. - Из-за такого пустяка в госпиталь. Я сам перевяжу, надо только купить в аптеке бинт.
   Но машина уже мчалась по заснеженной улице к госпиталю.
   Дежурный врач, осмотрев бедро, заметил:
   - Надо было еще дня три-четыре полежать. Рано вы встали.
   Люся ждала в такси.
   - Ну что? - спросила она.
   - Я же говорил, что пустяки.
   - Я знаю, что это не смертельно. Но если уж вы "растянули" ногу, так будьте добры выполнять предписания врачей. Садитесь, я отвезу вас в гавань.
   Почти всю дорогу они молчали. Люся забилась в угол машины. Матвей тоже сидел неподвижно и смотрел в ветровое стекло на мелькавшие огоньки домов, на смутные фигурки редких прохожих. Наконец Матвей сказал:
   - Нехорошо получилось. Из-за меня вы не послушали концерт.
   - Не велика беда.
   - Теперь когда еще приедут из Большого театра?
   - Перестаньте!
   Матвей взял ее руку, поцеловал пахнувшую духами ладонь и потерся о нее щекой.
   - Не надо, - Люся осторожно высвободила руку. Они уже подъезжали к гавани.
   10
   Погода была не по-осеннему тихой, ярко светило солнце. То и дело снизу доносилось:
   - Товарищ вахтенный офицер, разрешите подняться наверх?
   На мостике и так уже было тесно, но Вадим Сенцов, стоявший вахтенным офицером, разрешал подниматься наверх. Лодка долго будет в подводном положении, пусть матросы подышат свежим воздухом. На полигоне находится сейчас заводская лодка, оборудованная новейшей гидроакустической аппаратурой, и двадцать шестая будет работать с этой лодкой.
   До полигона оставалось около четырех миль, когда радиометрист доложил:
   - Малая цель, правый борт, сто двадцать!
   Все находившиеся на мостике смотрели в этом направлении, но никто ничего не видел. Вадим поднес к глазам бинокль и тотчас воскликнул:
   - Перископ!
   Дубровский взял бинокль, несколько минут смотрел, но перископа не увидел.
   - Ничего там нет, да и не может быть. В море сейчас вместе с заводской три лодки. И все они в полигоне.
   - Может, из базы еще какая-нибудь вышла?
   - Дали бы оповещение.
   В это время акустик доложил:
   - Слышу шум винтов, правый борт, сто двадцать пять. Сомнений не оставалось, это была лодка. Но чья? Почему о ней не дали оповещения?
   - Боевая тревога! Право на борт! Акустику удерживать цель!
   С мостика всех точно ветром сдуло. Остались только Дубровский, Сенцов и рулевой.
   - В радиорубке! Дать оповещение по флоту!
   У комбрига шло совещание, когда оперативный дежурный доложил об обнаружении подводной лодки.
   - Что за черт! Все наши в полигоне. Дубровский не путает?
   - Никак нет, он продолжает удерживать контакт с обнаруженной лодкой.
   - Поднимите все лодки в полигоне!
   Совещание прервали. Уваров перешел в комнату оперативного дежурного, склонился над большим планшетом с черными макетиками всех кораблей и судов, находящихся в море.
   Лодки, работавшие в полигоне, всплыли. Все они были на своих местах. Двадцать шестая продолжала удерживать контакт с неизвестной подводной лодкой. Из базы вышла поисково-ударная группа малых противолодочных кораблей. К месту обнаружения лодки шел тральщик. На ближайшем аэродроме готовился к вылету вертолет противолодочной обороны.
   Первым подошел тральщик, на борту которого находился командир бригады траления капитан первого ранга Самохин. Акустик установил контакт с лодкой. Командир тральщика капитан-лейтенант Баскаков приказал:
   - Акустики, удерживать контакт!
   - Что вы намерены делать? - спросил Самохин.
   - Как что? - удивился Баскаков. - Принудить лодку к всплытию. В наших территориальных водах любая чужая лодка может находиться только в наводном положении.
   Самохин досадливо поморщился:
   - А вы уверены, что это не наша?
   - Не было оповещения.
   - Может, и было, а ваши радисты не приняли.
   - Вот этого никак не могло случиться, товарищ капитан первого ранга. Радисты у меня хорошие.
   В это время акустики доложили, что лодка увеличила ход и направляется за пределы территориальных вод.
   - Ну и черт с ней, пусть уходит, - отмахнулся Самохин. - Ложитесь на курс в базу.
   На двадцать шестой, увидев, что тральщик повернул на обратный курс, недоуменно переглянулись.
   - Что они делают? Это же идиотизм! - воскликнул Дубровский.
   - Может, это наша лодка? - сказал Вадим, наблюдавший за тральщиком в бинокль. - На борту тральщика комбриг, ему виднее. Посмотрим, может, еще всплывет.
   Но лодка не всплывала. Штурман доложил, что она идет к границе территориальных вод.
   - Уйдет! - Дубровский с досады выругался. У него не оставалось сомнений, что лодка чужая, и не будь здесь тральщика, он вынудил бы ее всплыть. Но поведение комбрига сбивало его с толку. Может, командир бригады траления лучше знает обстановку и у него есть основания сомневаться? Конечно, Дубровский формально не подчинен Самохину. Но тот был сейчас старшим и был вправе отдавать распоряжения.
   - Передайте на тральщик: "Контакт с лодкой имею, готов принудить к всплытию".
   Когда Самохину доложили об этом, он нахмурился. "Пожалуй, нам самим надо было сделать это. Но время уже упущено".
   - Что ответить командиру двадцать шестой? - спросил Баскаков.
   - Ничего не отвечать, - сказал Самохин и подумал: "Да, так, пожалуй, лучше".
   - Что тральщик? - спросил Дубровский.
   - Не отвечает.
   - Может, не приняли?
   - Никак нет, приняли, дали квитанцию.
   - Ясно! - Дубровский на несколько секунд задумался и решительно бросил: - Приготовить гранаты!
   Но было уже поздно. Неизвестная лодка вышла за пределы территориальных вод...
   ...Двадцать шестая возвращалась в базу. На мостике правил Сенцов, Дубровский ушел в каюту. Елисеев посмотрел прокладку и постучался к старпому. Не получив ответа, толкнул дверь. Дубровский сидел за столом, подперев кулаками виски. На замполита он не обратил внимания. Елисеев присел на диван, сказал:
   - Не расстраивайся, Николай Федорович. Твоей вины тут нет.
   - Какой черт принес этот тральщик? Ведь не будь там комбрига, я бы принудил лодку к всплытию. Такая возможность представлялась! Ты понимаешь, замполит, как прогремела бы тогда двадцать шестая?
   - И Дубровский.
   - А что? И Дубровский! Я не хочу лицемерить, мне это было бы лестно.
   Елисеев нахмурился:
   - Не о том думаешь, Николай Федорович. Действовал ты правильно, и я верю, что не из тщеславия, а из более высоких побуждений. А сейчас, извини, глупости городишь. Не об этом думать надо. Лодку-то упустили. Не важно, по чьей вине, важно, что упустили. Значит, где-то у нас обнаружилась прореха. Пусть не на нашей лодке, но в нашей базе, в нашем флоте. Вот что горько! И люди сейчас угнетены этим.
   - Что же, прикажете утешать их?
   - Не утешать, а объяснить мы обязаны.
   - Ну это уж ваша обязанность, а меня увольте. Не гожусь в утешители.
   Елисеев покачал головой и вышел.
   Как только лодка вернулась в базу, его с Дубровским вызвали в штаб. В кабинете комбрига помимо самого Уварова и Герасименко находились командир базы, командир ОВРа, капитан первого ранга Самохин и капитан-лейтенант Баскаков. Когда Дубровский доложил о прибытии, Уваров сказал:
   - Теперь все. Разрешите начинать, товарищ адмирал?
   - Начинайте, - разрешил командир базы.
   Первым докладывал Дубровский. Он разложил на столе карту, кальку маневрирования, вахтенный и навигационный журналы. Коротко доложил, как все было. Оба адмирала внимательно просмотрели документы. Командир базы спросил:
   - Когда вы приняли решение об атаке?
   - Как только убедился, что тральщик прекратил преследование лодки. Командир бригады траления не счел нужным даже ответить на мои запросы. Тогда я решил сам принудить лодку к всплытию.
   - Ваше решение было правильным, - сказал командир базы.
   - К сожалению, было уже поздно, лодка ушла за пределы территориальных вод.
   - У вас все?
   - Все.
   - У кого будут вопросы к товарищу Дубровскому? Приподнялся Самохин. Но сразу же сел, так и не спросив ничего.
   Следующим докладывал Баскаков. Его доклад был еще короче.
   - Как оцениваете свои действия? - спросил командир охраны водного района.
   - Я не мог действовать самостоятельно, - уклонился от прямого ответа Баскаков. - У меня на борту находился командир бригады.
   - Почему не ответили на последнюю радиограмму командира лодки?
   - Таково было приказание комбрига.
   - Вы его считали правильным?
   - Нет. Поэтому и дал квитанцию, чтобы командир лодки убедился, что мы его радиограмму получили, и мог принять самостоятельное решение. Что он и сделал.
   - Так. Прошу садиться. Товарища Самохина мы послушаем позже. Есть предположение, - продолжал он, - что появление чужой лодки в наших водах не случайно совпало с испытаниями новой акустической аппаратуры. Видимо, приход в нашу базу заводской лодки, оснащенной этой аппаратурой, не остался в секрете. Поэтому я хотел бы обратить внимание командиров на усиление бдительности...
   Когда вышли от комбрига, Баскаков протянул Дубровскому руку:
   - Рад, что познакомился с вами.
   - И я рад. Спасибо за объективный доклад. Надо полагать, вам не поздоровится. Комбриг вам еще припомнит квитанцию.
   - Вряд ли. Ведь он понимает, что был не прав.
   - Ну, как говорится, ни пуха, ни пера, - Дубровский протянул Баскакову руку.
   - Если вы, Николай Федорович, не возражаете, я тоже пойду в город, сказал Елисеев.
   - Пожалуйста. Только не забудьте, что утром выход.
   - Я вернусь сегодня.
   - Ночуйте уж дома.
   - Собственно, я не домой. По делу.
   Елисеев и в самом деле шел не домой. Уходя с лодки, он невольно подслушал разговор главного старшины Проценко с мичманом Алехиным. Разговор происходил в моторном отсеке.
   - Что это ты, Степан Сидорович, вроде бы домой не собираешься? спрашивал Проценко у мичмана.
   - Некогда мне, Федя. Масляный насос что-то капризничал в море, перебрать надо. Не ровен час, объявят срочный выход, а насос не в порядке.
   - Без тебя переберут.
   - Лучше уж самому, а то матросы у меня все молодые, за ними еще догляд нужен.
   - Да у тебя жена на сносях! - упрекнул Проценко.
   - По срокам вроде бы еще недельку должна походить.
   - Кого ждешь-то?
   - Мне теперь все равно: сын есть, дочь тоже, кто будет третий значения уже не имеет.
   - Сына все же лучше бы.
   - Это почему? - поинтересовался Алехин.
   - Надежнее. С девками мороки больше: уродится в тебя, попробуй выдать замуж.
   Через открытый люк до Елисеева донесся мелкий, как рассыпавшаяся дробь, смешок Алехина. Елисеев тоже улыбнулся, вспомнив, что у мичмана широкое скуластое лицо с крупными чертами, с большим, слегка сплющенным носом и толстыми бесформенными губами.
   Зная характер мичмана, Елисеев понял, что Проценко не убедит его пойти сегодня домой. "Надо, пожалуй, мне наведаться, - решил Елисеев. - Жена мичмана забеспокоится, когда узнает, что лодка пришла, а муж домой не является".
   Алехины жили на окраине города, в той его части, где небольшие финские домики окружены аккуратными палисадниками, сейчас наполовину занесенными удивительно чистым снегом. Такой снег можно увидеть только в этой части города, удаленной от гавани и лежавшей в стороне от проезжих дорог.
   Алехины жили на втором этаже. Из полутемного коридора первого этажа к ним вела крутая, почти отвесная, узкая и скрипучая лестница. На скрип ступенек вышла жена мичмана Мария Алексеевна.
   - Осторожнее, - предупредила она. - У нас тут темно.
   Узнав Елисеева, радостно воскликнула:
   - Петр Кузьмич! Проходите, пожалуйста, милости просим.
   Она пропустила Елисеева в комнату с низким, скошенным в одну сторону потолком. Посредине стоял стол, вдоль стен, почти вплотную друг к другу, стояли три кровати - одна полутораспальная с горой подушек и две - детские. У стены, где стояла большая кровать, приткнулся шкаф. "Тесно, - подумал Елисеев. - А младенец родится, куда его девать?" Он еще раз обвел взглядом комнату, примериваясь, куда бы можно было втиснуть еще одну кроватку, и не нашел ей места. "Надо будет сходить к начальнику политотдела, может быть, дадут мичману хотя бы две комнатки", - решил он.
   - Да вы садитесь, - предложила Мария Алексеевна. - Сейчас я чайку поставлю.
   - Спасибо, я только на минутку.
   - Минутку не минутку, а с чаем-то все веселее. - Она открыла дверь и крикнула вниз: - Андрейка! Поставь-ка чайник!
   Елисеев вспомнил, что Андрейка - это старший сын Алехиных, ему, наверное, уже лет двенадцать - тринадцать. Быстро растут ребятишки.
   - А где младшая-то? - спросил Елисеев.
   - Внизу, на кухне. Помогает Андрейке санки чинить. Сейчас прибежит. Они ведь, ребятишки-то, очень любят, когда в доме гости.
   И верно, не прошло и минуты, как в комнату вошла девочка лет четырех с льняными волосами и светлыми, как у матери, широко расставленными глазами. Она несколько секунд рассматривала Елисеева, будто решала, стоит к нему подойти или нет. И, решив, видимо, что бояться не надо, подошла к нему, ухватилась за пуговицу кителя.
   - Ты кто?
   - Дядя Петя, - ответил Елисеев, усаживая ее на колени.
   - А я Лена. У меня папа тоже моряк.
   - Ну, раз у тебя папа моряк, значит, ты должна любить конфеты. Елисеев достал шоколадку.
   Девочка, изучив обертку, осторожно сняла ее.
   - Как там наш отец? - спросила Мария Алексеевна.
   - Я ведь, собственно, и зашел сказать, что он сегодня по делам задерживается. Вам скоро в больницу? Когда ляжете, можно будет отпустить его на недельку.
   - Ну зачем же его от дела отрывать? - запротестовала Мария Алексеевна. - Я уже с соседкой договорилась, она присмотрит за ребятишками. А Степа пусть только вечерком забегает? У него своих забот... Ведь молодежь служить-то пришла?
   - Да.
   - Каждый год в это время так. Много хлопот, пока их всех на ноги поставишь.
   - Хватает. Степан Сидорович умеет с ними ладить.
   - Еще бы! Вот уже скоро два десятка минет, как служит.
   Они пили чай с вареньем. Мария Алексеевна рассказывала, как они жили. Жили трудно, как большинство семей военных моряков.
   - Из семнадцати лет нашей семейной жизни, может быть, два наберется, как вместе-то были. Ведь только в гости домой заявляетесь, не видите, как и дети-то растут. Нам одним приходится управляться.
   Нет, она не жаловалась. Она просто рассказывала. И в этом рассказе не было ни скрытого недовольства, ни слепой покорности судьбе. Была лишь спокойная уверенность в том, что жизнь идет так, как ей и положено идти. То, что прожито, уже не беспокоило эту женщину, ее больше тревожило будущее.
   - Скажите, Петр Кузьмич, - спросила она, - неужто американцы не примут наших предложений насчет разоружения? Чего это они упрямятся-то? Ведь каждому ясно, что с войнами пора покончить насовсем.
   - Это нам ясно, Мария Алексеевна, - сказал Елисеев. - А у них еще не все это понимают. А кое-кому и выгодно наживаться на гонке вооружений.
   - Приструнить таких надо! У нас вот есть же закон против войны. И везде такой закон принять надо.
   - Все это не так-то просто, Мария Алексеевна. Ведь законы там диктуют как раз те, кто наживается.
   - Ох, только бы войны не было! - вздохнула Мария Алексеевна.
   Когда Елисеев уходил, она еще раз поблагодарила:
   - Спасибо, что наведались, Петр Кузьмич. Передайте Степану-то, что все, мол, в порядке, пусть не беспокоится.
   - Хорошо, обязательно передам.
   Был уже десятый час вечера, но Елисеев все же решил зайти к начальнику политотдела. "Потом уйдем в море, а мичману квартира сейчас нужна".
   Герасименко кормил рыбок в аквариуме. Это был большой аквариум с гротами и водорослями, со специальной кислородной поддувкой. Остап Григорьевич сидел перед ним в пижаме и домашних туфлях и любовно следил за рыбками. Жена сказала: "Остап, к тебе", он обернулся.
   - А, Петро. Садись. Посмотри-ка моих меченосцев. Вот этот, бачишь, какой вымахал?
   Меченосец был не больше обыкновенного ученического пера.
   - Кит!
   - Смеешься? Впрочем, тебе этого не понять. А я их, дьяволят, люблю. Ты ко мне по делу или на огонек забрел?
   - И так и этак.
   - Ну давай, пока жинка на стол накроет, сначала о деле погутарим.
   - У Алехина на квартире был. Жена вот-вот родит, коляску приткнуть некуда будет. Тесно живут.
   - Ну, это тебе самому решать придется.