Страница:
Это известие было встречено громкими протестами, хотя Джульетта обрадовалась возможности уйти.
– Вам было бы скучно, если бы вы здесь остались, – сказал Джеффри. Его взгляд на секунду остановился на Джульетте, и она подумала, что в его присутствии ей никогда не было бы скучно. Однако чувствовалось, что Джеффри намерен убедить их всех уйти. – Мы должны омыться в ручье, поскольку ров еще не наполнен. А потом мы наденем наши доспехи и всю ночь будем молиться, стараясь достигнуть состояния благодати, которая подготовит нас к рыцарству.
Этими словами Джеффри без труда превратил крики протеста в возгласы одобрения. И никто из измученных заботами поселенцев не засмеялся и не назвал это пустой потерей времени: казалось, все охотно готовы потакать замысловатым причудам человека, считающего себя перенесшимся во времени рыцарем.
– Мне ужасно любопытно все это – конечно, как учительнице, – прошептала Алма, когда женщины направились по домам. – Что вы скажете, мисс Джей, хотите попозже тайком пробраться обратно и посмотреть?
Джульетта не могла понять, с чего это Алма вообразила, будто вдова Уолберн может захотеть участвовать в выходке, которая приличествовала бы хихикающим школьницам. Сама Джульетта не могла бы объяснить себе, с чего это ей вдруг идти обратно: ведь Джеффри так ясно дал ей понять, что не желает иметь с ней никаких дел…
– Да, я с вами пойду, – ответила Джульетта. – В… в образовательных целях, конечно.
Они встретились у конюшни и пробрались обратно по все еще темной прерии.
– Мы, наверное, нарушаем какое-нибудь неписаное правило из рыцарского кодекса чести, – прошептала Джульетта.
– Ну и что? – отозвалась Алма. – Все равно никто в это по-настоящему не верит.
Джульетта должна была бы обрадоваться, услышав, что в своем скептическом отношении она не одинока, а вместо этого оскорбилась за Джеффри, словно его предали.
– Тогда почему все на это пошли?
– Ну, это не менее нелепо, чем когда капитан Чейни заставляет их маршировать и объявляет, что они – настоящее ополчение. Во всем, что не относится к фермерству, наши мужчины так же несведущи, как слепые котята, а некоторые и в фермерстве не очень-то разбираются. По-моему, они слушались бы каждого, кто бы побеспокоился хоть немного научить их драться.
Они остановились на приличном расстоянии от дома Джеффри. Поскольку двери в нем не поставили, то им хорошо было видно все, что происходило внутри. Свечи – десятки свечей – мерцали во вбитых в стену держаках. Мужчины Брода Уолберна стояли на коленях спиной к ним, и было ясно, что они провели в этой позе всю ночь. Некоторых покачивало от усталости, другие ссутулили плечи, невольно приняв позу пахаря, склонившегося к плугу. Джеффри стоял на коленях впереди всех, и его широкие плечи были гордо расправлены, а голова поднята вверх, так что завязанные в хвост длинные волосы каштановой волной спадали ему на спину.
– О Боже! – Шепот Алмы выдал ее смущение. – Выглядит как-то свято, правда, мисс Джей?
Джульетта не смогла ей ответить.
Сквозь дверь ворвался косой луч солнца. Можно было подумать, что мужчины дожидались первого признака нового дня. В воздухе послышался негромкий мужской голос, заставивший Алму с Джульеттой немного приблизиться. Еще не различая слов, Джульетта поняла, что говорит Джеффри: никакой другой голос не мог так ее взволновать.
– Мы молим тебя, Господь наш: благослови этих мужчин десницей величия твоего. Пусть они смогут защищать церковь твою, вдов, сирот и всех слуг твоих от нашествия варваров и паскудных разбойников. Пусть эти мужчины внушают страх и ужас всем другим вершителям беззаконий и зла, и пусть они всегда будут справедливы и в нападении, и в защите.
Конец этой молитвы был отмечен нестройными возгласами «Аминь!».
Джеффри встал, и в нем не чувствовалось усталости после ночного бдения. Джульетта отпрянула, опасаясь, как бы он ее не заметил, но все его внимание было устремлено на мужчин, стоящих на коленях в торжественном молчании.
– Если бы у нас нашлось достаточное количество шпор, то теперь они были бы прикреплены к вашим пяткам. А будь у нас достаточное количество мечей, мы сейчас трижды взмахнули бы ими, прежде чем привязать к поясу. Но не имея этих важнейших элементов, нам придется обойтись моими шпорами и мечом.
Мужчины встали с колен и выстроились в ряд. Только благодаря огромному росту Джеффри женщины по-прежнему могли его видеть. Джульетта заметила, как в свете свечей блеснул металл: Джеффри поднял меч и ловко коснулся им правого плеча Бина Тайлера.
– Будь рыцарем, сэр Бин, – произнес Джеффри. – И клянись защищать и оберегать Брод Уолберна до своего последнего вздоха.
– Э-э… клянусь!
Гордый ответ Бина разнесся по прерии.
– О Боже! – еще раз пискнула Алма. Каждый мужчина, заслуживший удар мечом, словно становился выше и отходил от Джеффри с суровой решительностью, которая сулила мало хорошего тем приграничным разбойникам, которые осмелились бы напасть на город. Сердце Джульетты переполняли гордость, глубокая благодарность и горькие сожаления. Она испытывала благоговение перед полным достоинства и древнего величия обрядом, в котором священные слова так переплелись с понятными всем словами современности.
Взгляд Джеффри скользнул по лицу поселенца, которого он в тот момент посвящал в рыцари, и встретился со взглядом Джульетты.
Джульетте показалось, что ее пронизал ток, словно молния ударила в металл. Он сумасшедший? Возможно, это так. Но только человек с силой, почерпнутой из другого мира, мог наполнить целый город чувством единения и уверенности, которые позволят ему существовать еще долго – даже после того, когда их всех не станет.
Только сумасшедший мог не испугаться толстой брони смирения и практичности, которой Джульетта окружила свое сердце, и добиться, чтобы она осмелилась его полюбить.
А она его любит! О Боже – она его любит! Но человек, которого она любит, не стал бы ожесточать против нее свое сердце, если бы не считал, что у него есть на то веские основания. Она не может допустить, чтобы он исчез из ее жизни, не выяснив, в чем дело.
Джеффри быстро отвел взгляд. Джульетта не могла бы сказать, отчего у нее вдруг подкосились ноги: оттого, что он больше на нее не смотрит, или оттого, что осознание собственной любви оказалось столь тяжким грузом, – но она упала на колени, сложив руки, как для молитвы.
– L'ordene de chevalerie![1] – Его громовый клич нарушил торжественное молчание, когда он высоко поднял меч, осеняя им собравшихся. Мужчины снова опустились на колени. – Рыцарь не имеет права судить неправедно.
– Аминь.
– Ваше слово чести будет для вас превыше всех клятв.
– Аминь.
– Данное рыцарем слово нельзя взять обратно, если сам сюзерен не освободит вас от вашей клятвы.
– Аминь.
– Встаньте, товарищи-рыцари, и приступите к своим делам, зная, что милость Господня укрепит руку, сжимающую меч.
Мужчины, выходившие из дома, кивали Джульетте и Алме: некоторые смущаясь из-за того, что женщины видели церемонию, другие – с несколько ошеломленной радостью. Джульетта понятия не имела, какое выражение застыло на ее собственном лице, но ни один из них не стал задавать вопросов по поводу ее присутствия или состояния ее души.
Алма молча встала, когда к ней подошел Бин Тайлер, и, взявшись под руку, они прошествовали прочь от дерновой крепости Джеффри.
Джульетте казалось, что она ждала целую вечность, пока не ощутила легкую прохладу на своей коже, там, где тень Джеффри заслонила ее от встающего солнца.
– Я почти решила не приходить, но не сдержалась, – сказала она. – Не знаю, правильно ли я поступила.
– И я не знаю, Джульетта. Знаю только, что у меня нет сил и дальше притворяться, будто твой приход не наполнил меня радостью.
Ей трудно было говорить: ее переполняло счастье, приглушенное печальным осознанием истины.
– Случилось что-то, заставившее тебя измениться. Я ранила тебя, не до конца поверив…
– Джульетта, даже ангел, сошедший на землю, не мог бы вынести моих жестоких слов со святым смирением. Ты можешь поверить, что я бросал тебе оскорбления с самыми лучшими намерениями, и простить меня?
Джеффри протянул ей руку, и Джульетта несколько долгих минут смотрела на нее, опасаясь, что если их пальцы переплетутся, то она никогда не сможет с ним расстаться. А ведь ей придется с ним расстаться, чтобы он смог продолжить свой квест. Ужас, неприкрытый, смертельный ужас пронзил ей душу, позволив заранее ощутить, какую боль ей предстоит испытать, когда Джеффри покинет ее навсегда. И тем не менее она положила свою руку ему на ладонь.
Его пальцы сомкнулись и прогнали ее страх: его теплый и ровный пульс придал ей сил. Джульетта ожидала, что Джеффри притянет ее к себе, но он пригнулся рядом, положив их сомкнутые руки себе на колено.
– И что теперь с нами будет, Джульетта?
Его слова подтвердили, что у них двоих нет общего будущего.
– Не знаю.
Свободной рукой Джульетта провела по сетке вен на тыльной стороне его руки, а потом позволила своим пальцам скользнуть выше, к едва заметному белому шраму у края волос у него на лбу, где была ссадина. Все зажило. Не было оснований считать, что его рана оставила какие-то последствия.
– Я слышала, что ты говорил мужчинам. «L'ordene de chevalerie». Ты в это и правда веришь, да? Во все эти слова чести и клятвы?
– Это – моя жизнь. И так будет всегда.
– И поэтому ты должен уйти.
– Я должен уйти.
– Без меня.
– Без тебя.
Как всегда, его низкий голос проникал ей в самую душу и волновал кровь, но на этот раз в нем слышались печаль и безнадежность, которые нашли отклик в ее сердце. Волна отчаяния поднялась так высоко, что грозила ее захлестнуть.
– Ты можешь понять, что мне невыразимо страшно даже думать о том, как ты прыгнешь в пропасть – с самыми благими намерениями, которые все равно приведут тебя к смерти? Что я чувствую греховную ревность и возмущение из-за этой клятвы, которую ты, может, и дал, а может, и не давал? Что я… что я люблю тебя, Джеффри, но я боюсь! Я так боюсь: ведь когда ты спрыгнешь с обрыва, это уже не будет игрой!
– Я все могу понять. И отчасти поэтому не могу просить тебя идти со мной.
Не может быть, чтобы в глазах его блестели слезы: он ведь считает себя рыцарем, а Джульетта нисколько не сомневалась в том, что рыцарь никогда не стал бы плакать. И тем не менее голос его звучал заметно глуше.
– Реальный мир, Джульетта. Нам больше нельзя о нем забывать. Как ты думаешь, мы сможем притворяться еще немного? Еще один день? Отложи тревогу о том, что будет, до завтра и поверь моим словам, когда я скажу, что сейчас я тебя люблю.
Она ухватилась за возможность еще раз приникнуть к нему, продлить очарование.
– Да! Конечно! Еще хотя бы один день!
Его веки опустились, словно Джеффри хотел скрыть от нее свои чувства. Слипшиеся стрелки ресниц легли на темные тени под глазами, говорившие о смертельной усталости. Однако он привлек Джульетту к себе в объятия и легко встал, тесно прижимая ее к своей груди. Она оперлась рукой о его плечо, наслаждаясь прикосновением к сильным мускулам, перекатывавшимся под кожей. В Джеффри совершенно не ощущалось усталости, когда он зашагал по лужам сырого рва и внес Джульетту в свой новый дом, который собирался оставить при первой же возможности.
Джеффри сказали, что в Канзасе набитый соломой матрац называли периной прерий. Но в этот момент ему было совершенно все равно, на чем лежать: это мог оказаться шелковый диван султана или просто дубовая доска…
– Может, тебе следовало бы сначала отдохнуть? – шепотом запротестовала Джульетта, когда он опустил ее на постель. – Ты, наверное, совсем измучился, особенно после этой ночи бдения.
– Тебе бы сейчас не следовало бросать вызов моей стойкости, Джульетта.
У Джеффри не было времени облечь в слова щемяще-сладкое желание, охватившее его. И дело было не только в том, что ему вскоре предстояло с ней расстаться. Какое-то мрачное предчувствие нашептывало ему, что он должен заявить на нее свои права сейчас, сию секунду, что те сотни лет, на которые растянулась его жизнь, сейчас сократились до этого драгоценного дня. Больше у них не будет времени.
Джеффри намеревался быть нежным, намеревался не давать воли сердцу, но стоило их телам соприкоснуться, как все намерения испарились, сбежав, как поджавшие хвост гончие мчатся от разъяренного кабана.
– Моя!
Он произнес это слово вслух, с жадным рычанием, заявив свои права на нее, на это место и это время – на один-единственный день. А Джульетта бросила его еще глубже в безумие, поднимая свое стройное тело навстречу ему, цепляясь за его плечи, проводя по его соскам своими, когда он пытался оставаться на весу, чтобы не придавливать ее своим весом.
– Ты действительно меня сегодня любишь, Джеффри.
– Я буду любить тебя дольше, чем ты можешь себе представить, миледи.
Услышав знакомое ласковое обращение, Джульетта тихо ахнула, и этот знак наслаждения – гораздо более сильного, чем заслуживало его открытое признание – лишил его остатков самоконтроля. Джеффри погружался в нее – снова, и снова, и снова, – пока ее сладкие содрогания не вызвали ответного пика его страсти, так что к ее крику присоединился его собственный, долго отражавшийся от круглых стен его сложенной из дерна крепости.
А когда их пульс немного выровнялся, Джеффри все начал снова, чтобы Джульетта не подвергала сомнению его силу.
А потом он совершил все сначала – опять, и растянул наслаждение так, как не может длиться ни один сон, добиваясь того, чтобы воспоминаний хватило на целую вечность.
Ведь если мужчине в жизни дарован всего один безупречный день, надо насладиться им сполна.
– Как раз вовремя, – прошептала Джульетта гораздо позднее, когда над прерией разнесся резкий звон колокола, возвещающий вечернюю трапезу. Ей хотелось, чтобы тот, кто возвестил о времени садиться за стол, нашел бы лишний кусочек и для нее с Джеффри. По правде говоря, звон напоминал ее собственный колокол, но поскольку сама она находилась здесь и все утро занималась отнюдь не кулинарными упражнениями, то это казалось маловероятным. Джульетта постаралась спрятать сладкую зевоту и урчание пустого желудка, потянувшись всем телом. Удивительно, как это мышцы ее тела могут то сжиматься до стальной твердости, то таять, как воск, а потом возвращаться к обычному состоянию, ничем не показывая, что только что подверглись такому всеобъемлющему и дивному испытанию.
Бум! Бум! Буммм!
То ли ее движения, то ли звон колокола разбудили Джеффри. Джульетта на секунду потеряла способность дышать, когда его руки сжались вокруг нее, а его взгляд скользнул вдоль ее обнаженного тела, остановившись на ее лице. Обрамленные густыми каштановыми ресницами, глаза Джеффри блеснули такой мужской властностью и страстью, что у нее забилось сердце. Как колокол.
Бум! Бум! Буммм!
И тут объятия его вдруг стали другими, лицо застыло, а в теле почувствовалось напряжение, но совсем не такое, к какому она привыкла за эти часы.
– Кровь Господня! Действительно вовремя! Уже началось. Я смогу довести все до конца!
Джеффри вскочил с постели, натянул брюки и схватился за меч, прежде чем она успела запротестовать. Когда он нетерпеливо откинул с лица спутавшиеся от страсти волосы, его мускулы снова заиграли, и Джульетта вновь мучительно ясно увидела мириады шрамов, исчертивших его полное мужественной красоты тело. Босой, одетый только в домотканые брюки, он все равно производил впечатление такой смертоносной собранности, что она невольно отпрянула от живой боевой машины, в которую он превратился.
– Джеффри?
Он кинул на нее быстрый взгляд, в котором не видно было и воспоминания о часах, проведенных в нежных и страстных любовных объятиях.
– Это сигнал Чейни. Приближаются приграничные разбойники, и нам надо поскорее устроить засаду. – На краткую долю секунды снова вернулся ее Джеффри, смущенно улыбнувшийся ей. – Похоже, они прямые потомки Дрого Фицболдрика. Чтобы появиться как раз в тот момент, когда я меньше всего хотел бы их видеть, надо было готовиться все прошедшие шесть веков.
Дрожащими пальцами она прижала к груди край легкого одеяла.
– Быстрее иди в город, Джульетта. Собери женщин и детей и приведи их сюда. Это здание лучше всех укреплено, и его легче всего оборонять.
– Ты не можешь драться!
Он поднял подбородок, без слов отметая ее протест, и Джульетта поспешила объясниться. Она махнула рукой на примятую постель рядом с собой, покраснев отчасти потому, что вынуждена заговорить о таких вещах вслух, отчасти потому, что он намерен был драться за нее, зная, что ее веру в него вряд ли можно считать твердой.
– Ты же почти не спал, Джеффри! И это ведь не твой бой. Ты и так много сделал.
– Я докончу то, что начал. Я уверен, что Энгус Ок отправил меня сюда именно с этой целью. А теперь не медли. Жизни людей будут зависеть от того, как быстро ты приведешь их в безопасное место.
Он подхватил с пола рубашку и зашагал к двери, на ходу надевая ее.
– Нет!
В таком состоянии – обнаженной, еще не остывшей от его ласк – она не могла отпустить его туда, в сражение за ее город, в бой, который должен быть ее боем. В эту секунду Джульетта поняла, что разъедающие ее душу сомнения для ее уверенности в себе гораздо опаснее, чем для него.
– Джеффри! А что, если… Если ты не вернешься? Даже будь она гениальным художником, ей все равноне удалось бы запечатлеть на полотне это мимолетное сожаление, нежное желание и мужественную решимость, отразившиеся на его лице, когда он остановился и оглянулся на нее.
– Джульетта, приближается час, когда я должен буду уйти. Но сейчас я прошу, чтобы ты помнила о своем обещании.
– Обещании?
– Ты обещала верить в меня. Пусть хотя бы только сегодня.
Глава 20
– Вам было бы скучно, если бы вы здесь остались, – сказал Джеффри. Его взгляд на секунду остановился на Джульетте, и она подумала, что в его присутствии ей никогда не было бы скучно. Однако чувствовалось, что Джеффри намерен убедить их всех уйти. – Мы должны омыться в ручье, поскольку ров еще не наполнен. А потом мы наденем наши доспехи и всю ночь будем молиться, стараясь достигнуть состояния благодати, которая подготовит нас к рыцарству.
Этими словами Джеффри без труда превратил крики протеста в возгласы одобрения. И никто из измученных заботами поселенцев не засмеялся и не назвал это пустой потерей времени: казалось, все охотно готовы потакать замысловатым причудам человека, считающего себя перенесшимся во времени рыцарем.
– Мне ужасно любопытно все это – конечно, как учительнице, – прошептала Алма, когда женщины направились по домам. – Что вы скажете, мисс Джей, хотите попозже тайком пробраться обратно и посмотреть?
Джульетта не могла понять, с чего это Алма вообразила, будто вдова Уолберн может захотеть участвовать в выходке, которая приличествовала бы хихикающим школьницам. Сама Джульетта не могла бы объяснить себе, с чего это ей вдруг идти обратно: ведь Джеффри так ясно дал ей понять, что не желает иметь с ней никаких дел…
– Да, я с вами пойду, – ответила Джульетта. – В… в образовательных целях, конечно.
Они встретились у конюшни и пробрались обратно по все еще темной прерии.
– Мы, наверное, нарушаем какое-нибудь неписаное правило из рыцарского кодекса чести, – прошептала Джульетта.
– Ну и что? – отозвалась Алма. – Все равно никто в это по-настоящему не верит.
Джульетта должна была бы обрадоваться, услышав, что в своем скептическом отношении она не одинока, а вместо этого оскорбилась за Джеффри, словно его предали.
– Тогда почему все на это пошли?
– Ну, это не менее нелепо, чем когда капитан Чейни заставляет их маршировать и объявляет, что они – настоящее ополчение. Во всем, что не относится к фермерству, наши мужчины так же несведущи, как слепые котята, а некоторые и в фермерстве не очень-то разбираются. По-моему, они слушались бы каждого, кто бы побеспокоился хоть немного научить их драться.
Они остановились на приличном расстоянии от дома Джеффри. Поскольку двери в нем не поставили, то им хорошо было видно все, что происходило внутри. Свечи – десятки свечей – мерцали во вбитых в стену держаках. Мужчины Брода Уолберна стояли на коленях спиной к ним, и было ясно, что они провели в этой позе всю ночь. Некоторых покачивало от усталости, другие ссутулили плечи, невольно приняв позу пахаря, склонившегося к плугу. Джеффри стоял на коленях впереди всех, и его широкие плечи были гордо расправлены, а голова поднята вверх, так что завязанные в хвост длинные волосы каштановой волной спадали ему на спину.
– О Боже! – Шепот Алмы выдал ее смущение. – Выглядит как-то свято, правда, мисс Джей?
Джульетта не смогла ей ответить.
Сквозь дверь ворвался косой луч солнца. Можно было подумать, что мужчины дожидались первого признака нового дня. В воздухе послышался негромкий мужской голос, заставивший Алму с Джульеттой немного приблизиться. Еще не различая слов, Джульетта поняла, что говорит Джеффри: никакой другой голос не мог так ее взволновать.
– Мы молим тебя, Господь наш: благослови этих мужчин десницей величия твоего. Пусть они смогут защищать церковь твою, вдов, сирот и всех слуг твоих от нашествия варваров и паскудных разбойников. Пусть эти мужчины внушают страх и ужас всем другим вершителям беззаконий и зла, и пусть они всегда будут справедливы и в нападении, и в защите.
Конец этой молитвы был отмечен нестройными возгласами «Аминь!».
Джеффри встал, и в нем не чувствовалось усталости после ночного бдения. Джульетта отпрянула, опасаясь, как бы он ее не заметил, но все его внимание было устремлено на мужчин, стоящих на коленях в торжественном молчании.
– Если бы у нас нашлось достаточное количество шпор, то теперь они были бы прикреплены к вашим пяткам. А будь у нас достаточное количество мечей, мы сейчас трижды взмахнули бы ими, прежде чем привязать к поясу. Но не имея этих важнейших элементов, нам придется обойтись моими шпорами и мечом.
Мужчины встали с колен и выстроились в ряд. Только благодаря огромному росту Джеффри женщины по-прежнему могли его видеть. Джульетта заметила, как в свете свечей блеснул металл: Джеффри поднял меч и ловко коснулся им правого плеча Бина Тайлера.
– Будь рыцарем, сэр Бин, – произнес Джеффри. – И клянись защищать и оберегать Брод Уолберна до своего последнего вздоха.
– Э-э… клянусь!
Гордый ответ Бина разнесся по прерии.
– О Боже! – еще раз пискнула Алма. Каждый мужчина, заслуживший удар мечом, словно становился выше и отходил от Джеффри с суровой решительностью, которая сулила мало хорошего тем приграничным разбойникам, которые осмелились бы напасть на город. Сердце Джульетты переполняли гордость, глубокая благодарность и горькие сожаления. Она испытывала благоговение перед полным достоинства и древнего величия обрядом, в котором священные слова так переплелись с понятными всем словами современности.
Взгляд Джеффри скользнул по лицу поселенца, которого он в тот момент посвящал в рыцари, и встретился со взглядом Джульетты.
Джульетте показалось, что ее пронизал ток, словно молния ударила в металл. Он сумасшедший? Возможно, это так. Но только человек с силой, почерпнутой из другого мира, мог наполнить целый город чувством единения и уверенности, которые позволят ему существовать еще долго – даже после того, когда их всех не станет.
Только сумасшедший мог не испугаться толстой брони смирения и практичности, которой Джульетта окружила свое сердце, и добиться, чтобы она осмелилась его полюбить.
А она его любит! О Боже – она его любит! Но человек, которого она любит, не стал бы ожесточать против нее свое сердце, если бы не считал, что у него есть на то веские основания. Она не может допустить, чтобы он исчез из ее жизни, не выяснив, в чем дело.
Джеффри быстро отвел взгляд. Джульетта не могла бы сказать, отчего у нее вдруг подкосились ноги: оттого, что он больше на нее не смотрит, или оттого, что осознание собственной любви оказалось столь тяжким грузом, – но она упала на колени, сложив руки, как для молитвы.
– L'ordene de chevalerie![1] – Его громовый клич нарушил торжественное молчание, когда он высоко поднял меч, осеняя им собравшихся. Мужчины снова опустились на колени. – Рыцарь не имеет права судить неправедно.
– Аминь.
– Ваше слово чести будет для вас превыше всех клятв.
– Аминь.
– Данное рыцарем слово нельзя взять обратно, если сам сюзерен не освободит вас от вашей клятвы.
– Аминь.
– Встаньте, товарищи-рыцари, и приступите к своим делам, зная, что милость Господня укрепит руку, сжимающую меч.
Мужчины, выходившие из дома, кивали Джульетте и Алме: некоторые смущаясь из-за того, что женщины видели церемонию, другие – с несколько ошеломленной радостью. Джульетта понятия не имела, какое выражение застыло на ее собственном лице, но ни один из них не стал задавать вопросов по поводу ее присутствия или состояния ее души.
Алма молча встала, когда к ней подошел Бин Тайлер, и, взявшись под руку, они прошествовали прочь от дерновой крепости Джеффри.
Джульетте казалось, что она ждала целую вечность, пока не ощутила легкую прохладу на своей коже, там, где тень Джеффри заслонила ее от встающего солнца.
– Я почти решила не приходить, но не сдержалась, – сказала она. – Не знаю, правильно ли я поступила.
– И я не знаю, Джульетта. Знаю только, что у меня нет сил и дальше притворяться, будто твой приход не наполнил меня радостью.
Ей трудно было говорить: ее переполняло счастье, приглушенное печальным осознанием истины.
– Случилось что-то, заставившее тебя измениться. Я ранила тебя, не до конца поверив…
– Джульетта, даже ангел, сошедший на землю, не мог бы вынести моих жестоких слов со святым смирением. Ты можешь поверить, что я бросал тебе оскорбления с самыми лучшими намерениями, и простить меня?
Джеффри протянул ей руку, и Джульетта несколько долгих минут смотрела на нее, опасаясь, что если их пальцы переплетутся, то она никогда не сможет с ним расстаться. А ведь ей придется с ним расстаться, чтобы он смог продолжить свой квест. Ужас, неприкрытый, смертельный ужас пронзил ей душу, позволив заранее ощутить, какую боль ей предстоит испытать, когда Джеффри покинет ее навсегда. И тем не менее она положила свою руку ему на ладонь.
Его пальцы сомкнулись и прогнали ее страх: его теплый и ровный пульс придал ей сил. Джульетта ожидала, что Джеффри притянет ее к себе, но он пригнулся рядом, положив их сомкнутые руки себе на колено.
– И что теперь с нами будет, Джульетта?
Его слова подтвердили, что у них двоих нет общего будущего.
– Не знаю.
Свободной рукой Джульетта провела по сетке вен на тыльной стороне его руки, а потом позволила своим пальцам скользнуть выше, к едва заметному белому шраму у края волос у него на лбу, где была ссадина. Все зажило. Не было оснований считать, что его рана оставила какие-то последствия.
– Я слышала, что ты говорил мужчинам. «L'ordene de chevalerie». Ты в это и правда веришь, да? Во все эти слова чести и клятвы?
– Это – моя жизнь. И так будет всегда.
– И поэтому ты должен уйти.
– Я должен уйти.
– Без меня.
– Без тебя.
Как всегда, его низкий голос проникал ей в самую душу и волновал кровь, но на этот раз в нем слышались печаль и безнадежность, которые нашли отклик в ее сердце. Волна отчаяния поднялась так высоко, что грозила ее захлестнуть.
– Ты можешь понять, что мне невыразимо страшно даже думать о том, как ты прыгнешь в пропасть – с самыми благими намерениями, которые все равно приведут тебя к смерти? Что я чувствую греховную ревность и возмущение из-за этой клятвы, которую ты, может, и дал, а может, и не давал? Что я… что я люблю тебя, Джеффри, но я боюсь! Я так боюсь: ведь когда ты спрыгнешь с обрыва, это уже не будет игрой!
– Я все могу понять. И отчасти поэтому не могу просить тебя идти со мной.
Не может быть, чтобы в глазах его блестели слезы: он ведь считает себя рыцарем, а Джульетта нисколько не сомневалась в том, что рыцарь никогда не стал бы плакать. И тем не менее голос его звучал заметно глуше.
– Реальный мир, Джульетта. Нам больше нельзя о нем забывать. Как ты думаешь, мы сможем притворяться еще немного? Еще один день? Отложи тревогу о том, что будет, до завтра и поверь моим словам, когда я скажу, что сейчас я тебя люблю.
Она ухватилась за возможность еще раз приникнуть к нему, продлить очарование.
– Да! Конечно! Еще хотя бы один день!
Его веки опустились, словно Джеффри хотел скрыть от нее свои чувства. Слипшиеся стрелки ресниц легли на темные тени под глазами, говорившие о смертельной усталости. Однако он привлек Джульетту к себе в объятия и легко встал, тесно прижимая ее к своей груди. Она оперлась рукой о его плечо, наслаждаясь прикосновением к сильным мускулам, перекатывавшимся под кожей. В Джеффри совершенно не ощущалось усталости, когда он зашагал по лужам сырого рва и внес Джульетту в свой новый дом, который собирался оставить при первой же возможности.
Джеффри сказали, что в Канзасе набитый соломой матрац называли периной прерий. Но в этот момент ему было совершенно все равно, на чем лежать: это мог оказаться шелковый диван султана или просто дубовая доска…
– Может, тебе следовало бы сначала отдохнуть? – шепотом запротестовала Джульетта, когда он опустил ее на постель. – Ты, наверное, совсем измучился, особенно после этой ночи бдения.
– Тебе бы сейчас не следовало бросать вызов моей стойкости, Джульетта.
У Джеффри не было времени облечь в слова щемяще-сладкое желание, охватившее его. И дело было не только в том, что ему вскоре предстояло с ней расстаться. Какое-то мрачное предчувствие нашептывало ему, что он должен заявить на нее свои права сейчас, сию секунду, что те сотни лет, на которые растянулась его жизнь, сейчас сократились до этого драгоценного дня. Больше у них не будет времени.
Джеффри намеревался быть нежным, намеревался не давать воли сердцу, но стоило их телам соприкоснуться, как все намерения испарились, сбежав, как поджавшие хвост гончие мчатся от разъяренного кабана.
– Моя!
Он произнес это слово вслух, с жадным рычанием, заявив свои права на нее, на это место и это время – на один-единственный день. А Джульетта бросила его еще глубже в безумие, поднимая свое стройное тело навстречу ему, цепляясь за его плечи, проводя по его соскам своими, когда он пытался оставаться на весу, чтобы не придавливать ее своим весом.
– Ты действительно меня сегодня любишь, Джеффри.
– Я буду любить тебя дольше, чем ты можешь себе представить, миледи.
Услышав знакомое ласковое обращение, Джульетта тихо ахнула, и этот знак наслаждения – гораздо более сильного, чем заслуживало его открытое признание – лишил его остатков самоконтроля. Джеффри погружался в нее – снова, и снова, и снова, – пока ее сладкие содрогания не вызвали ответного пика его страсти, так что к ее крику присоединился его собственный, долго отражавшийся от круглых стен его сложенной из дерна крепости.
А когда их пульс немного выровнялся, Джеффри все начал снова, чтобы Джульетта не подвергала сомнению его силу.
А потом он совершил все сначала – опять, и растянул наслаждение так, как не может длиться ни один сон, добиваясь того, чтобы воспоминаний хватило на целую вечность.
Ведь если мужчине в жизни дарован всего один безупречный день, надо насладиться им сполна.
– Как раз вовремя, – прошептала Джульетта гораздо позднее, когда над прерией разнесся резкий звон колокола, возвещающий вечернюю трапезу. Ей хотелось, чтобы тот, кто возвестил о времени садиться за стол, нашел бы лишний кусочек и для нее с Джеффри. По правде говоря, звон напоминал ее собственный колокол, но поскольку сама она находилась здесь и все утро занималась отнюдь не кулинарными упражнениями, то это казалось маловероятным. Джульетта постаралась спрятать сладкую зевоту и урчание пустого желудка, потянувшись всем телом. Удивительно, как это мышцы ее тела могут то сжиматься до стальной твердости, то таять, как воск, а потом возвращаться к обычному состоянию, ничем не показывая, что только что подверглись такому всеобъемлющему и дивному испытанию.
Бум! Бум! Буммм!
То ли ее движения, то ли звон колокола разбудили Джеффри. Джульетта на секунду потеряла способность дышать, когда его руки сжались вокруг нее, а его взгляд скользнул вдоль ее обнаженного тела, остановившись на ее лице. Обрамленные густыми каштановыми ресницами, глаза Джеффри блеснули такой мужской властностью и страстью, что у нее забилось сердце. Как колокол.
Бум! Бум! Буммм!
И тут объятия его вдруг стали другими, лицо застыло, а в теле почувствовалось напряжение, но совсем не такое, к какому она привыкла за эти часы.
– Кровь Господня! Действительно вовремя! Уже началось. Я смогу довести все до конца!
Джеффри вскочил с постели, натянул брюки и схватился за меч, прежде чем она успела запротестовать. Когда он нетерпеливо откинул с лица спутавшиеся от страсти волосы, его мускулы снова заиграли, и Джульетта вновь мучительно ясно увидела мириады шрамов, исчертивших его полное мужественной красоты тело. Босой, одетый только в домотканые брюки, он все равно производил впечатление такой смертоносной собранности, что она невольно отпрянула от живой боевой машины, в которую он превратился.
– Джеффри?
Он кинул на нее быстрый взгляд, в котором не видно было и воспоминания о часах, проведенных в нежных и страстных любовных объятиях.
– Это сигнал Чейни. Приближаются приграничные разбойники, и нам надо поскорее устроить засаду. – На краткую долю секунды снова вернулся ее Джеффри, смущенно улыбнувшийся ей. – Похоже, они прямые потомки Дрого Фицболдрика. Чтобы появиться как раз в тот момент, когда я меньше всего хотел бы их видеть, надо было готовиться все прошедшие шесть веков.
Дрожащими пальцами она прижала к груди край легкого одеяла.
– Быстрее иди в город, Джульетта. Собери женщин и детей и приведи их сюда. Это здание лучше всех укреплено, и его легче всего оборонять.
– Ты не можешь драться!
Он поднял подбородок, без слов отметая ее протест, и Джульетта поспешила объясниться. Она махнула рукой на примятую постель рядом с собой, покраснев отчасти потому, что вынуждена заговорить о таких вещах вслух, отчасти потому, что он намерен был драться за нее, зная, что ее веру в него вряд ли можно считать твердой.
– Ты же почти не спал, Джеффри! И это ведь не твой бой. Ты и так много сделал.
– Я докончу то, что начал. Я уверен, что Энгус Ок отправил меня сюда именно с этой целью. А теперь не медли. Жизни людей будут зависеть от того, как быстро ты приведешь их в безопасное место.
Он подхватил с пола рубашку и зашагал к двери, на ходу надевая ее.
– Нет!
В таком состоянии – обнаженной, еще не остывшей от его ласк – она не могла отпустить его туда, в сражение за ее город, в бой, который должен быть ее боем. В эту секунду Джульетта поняла, что разъедающие ее душу сомнения для ее уверенности в себе гораздо опаснее, чем для него.
– Джеффри! А что, если… Если ты не вернешься? Даже будь она гениальным художником, ей все равноне удалось бы запечатлеть на полотне это мимолетное сожаление, нежное желание и мужественную решимость, отразившиеся на его лице, когда он остановился и оглянулся на нее.
– Джульетта, приближается час, когда я должен буду уйти. Но сейчас я прошу, чтобы ты помнила о своем обещании.
– Обещании?
– Ты обещала верить в меня. Пусть хотя бы только сегодня.
Глава 20
Арион всхрапнул и сделал несколько резких прыжков. Джеффри подобрал поводья, ощутив опасения коня я прекрасно их понимая.
Он низко пригнулся в седле, намереваясь скрыть свой разговор со скакуном: если эти люди будут так же мало доверять ему, как Джульетта, они могут сбежать, вместо того чтобы вступить в бой.
– Воины, самые обычные, – прошептал он. Арион дернул ушами, словно хотел указать на то, чтона мужчинах нет доспехов и что хоть они и стараются держаться храбро, но время от времени невольно дергаются, выдавая собственную нерешительность.
– А мальчишки – как оруженосцы нашего времени.
Арион стал рыть землю копытом, только что не перечислив вслух недостатки парнишек и не упомянув об их хлипкости.
– Готов признать, что этим мулам далеко до такого боевого коня, как ты, но оружие у защитников города все жеесть…
Тут Джеффри сам замолчал, с тоской подумав о явно недостаточной прочности деревянных, обтянутых бизоньей шкурой щитов. И копья были на редкость грубо обтесаны: трудно представить их в благоприятном свете, даже в беседе с конем.
– Местное оружие. Не говоря уже об этих четырех удивительных револьверах.
Арион вытянул шею и отчаянно затряс головой, так что грива его разметалась, а удила зазвенели: громким ржанием жеребец выразил явное недовольство, которому сам Джеффри не мог дать волю.
– Покажем им!
Этот крик подхватил один голос, потом еще и еще – и Джеффри, ободрившись, выпрямился в седле. Он знал, что уверенность в себе позволяет выиграть бой даже с превосходящими силами противника, так что ему надо стараться не выказать перед подчиненными своей тревоги.
– Воины, самые обычные, – повторил он, на этот раз стараясь убедить самого себя. Возможно, неизвестные приграничные разбойники, с которыми им предстоит столкнуться, вооружены и подготовлены ничуть не лучше. Фермеры, вступающие в бой против таких же фермеров. Но защитники Брода Уолберна вступят в бой, зная, что их жены, дети и земли будут ждать победителей. И Джеффри будет сражаться так же, зная, что на этот один-единственный день все, о чем он мечтал, принадлежит ему.
– Ха! – крикнул он, сделав неприличный жест, который в свое время перенял у итальянцев, в сторону далекого и еще остававшегося невидимым противника. Почему-то это очень подняло его дух.
Рыцарь резко развернул Ариона и едва успел его остановить и не сбить с ног оказавшуюся позади него Джульетту, окруженную мирными жителями городка. Неслышно ступая по пыли, к воину подходили женщины и дети.
– Мы готовы уйти в твой дом, Джеффри, – сказала Джульетта.
Многие несли с собой продукты – несомненно, оставшиеся после вчерашнего пира, когда все турнирные схватки и упражнения казались всего лишь развлечением. В глазах у женщин блестели слезы, которые они стоически сдерживали. Крепко сжатые губы не могли скрыть на их лицах страха за мужчин и мальчиков-подростков, но плечи они расправляли с верой и решимостью.
В общем, сражаться за них более чем стоило.
Джульетта изучала возлюбленного: иначе нельзя было бы назвать тот внимательный взгляд, которым она обвела его всего, начиная с сапог и кончая талисманом. Казалось, она хочет запечатлеть в памяти все его черты. Эти безмолвные прощальные взгляды всегда были характерны для расставаний дамы и рыцаря, уезжавшего на битву. Джеффри никогда не надеялся, что ему будет даровано такое же прощание, и сейчас здравый смысл подсказывал ему, что не годится так открыто этим наслаждаться. Эта их разлука будет просто пустячно короткой, если учесть, что завтра ему предстоит уехать навсегда.
– На тебе нет доспехов, – сказала Джульетта.
– Вон у Робби мой шлем.
Ее лицо осветилось пониманием.
– Ты не стал надевать кольчугу, потому что у остальных мужчин ее нет!
Какой был смысл приукрашивать истинную правду? Джеффри постарался перевести разговор на более важные вопросы.
– Если детям станет скучно, проследи, чтобы они оставались в стенах крепости.
– Об этом можете не беспокоиться, Джеффри. – Миссис Эббот вытащила из кармана затрепанное послание и помахала им у него под носом. – Я их развлеку – прочту это вот письмо от моего сына Германа из Военной службы инженеров-топографов. Он пишет в нем о верблюдах и таких чудесах, какие вам и не снились. И еще он нарисовал мне карту. Всем известно, что ребятишки просто обожают разные карты. – Ее немолодое лицо вдруг осунулось, а многослойный подбородок задрожал. Она обвела взглядом всех мужчин. – Я собиралась прочитать его всем вам.
– Вы сможете нам его прочесть, когда мы вернемся, закончив сегодняшнее дело. Что до меня, то мне особо хотелось бы увидеть карту вашего сына, пока вы не скормили ее какому-нибудь козленку.
Миссис Эббот сначала рассиялась улыбкой, а потом нахмурилась: ее, как и многих других женщин, смутил проявленный рыцарем интерес, но у Джеффри больше не было на нее времени.
– А теперь всем дамам и детям надо уйти в безопасное место.
Дамы попятились, а потом со свойственным всем женщинам пастырским инстинктом собрали любопытных ребятишек в тесную группу и пошли по прерии. Рыцарь смотрел им вслед дольше, чем следовало бы: его внимание было приковано к стройной фигурке, облаченной в голубое платье, которая двигалась, плавно покачивая бедрами. Ему хотелось бы, чтобы их прощальные слова касались не горожан, а его и ее чувств, а еще – еще ему хотелось, чтобы эта уродливая благопристойная шляпка не скрывала бы сейчас роскошные волосы Джульетты, которые так недавно опутывали его руки. Арион раздраженно фыркнул, выведя его из неподобающей моменту задумчивости, и Джеффри с благодарностью потрепал его по холке. Рыцарю следует сейчас сосредоточиться на подготовке к бою, а не на отношениях с возлюбленной.
– Laissez aller, – пробормотал он, поворачивая Ариона.
– Джеффри!
Одного окрика Джульетты оказалось достаточно, чтобы он остановился, хотя она повторяла его имя снова и снова, бегом направляясь к нему. А когда она наконец добежала до него, Джеффри понял, что его мимолетное желание осуществилось: шляпка свалилась у нее с головы, а из аккуратной прически выбились локоны. Джульетта смотрела на него снизу вверх, задыхаясь: такой он видел ее много раз за это утро любви. Однако полное робкой мольбы выражение ее лица было каким-то новым.
– Я… я мало что знаю о рыцарях. – Она замолчала, все еще не восстановив дыхания. – Но, кажется, было принято, чтобы дамы давали что-то, когда их мужчины… их рыцари… собирались на битву?
– Ты позволишь мне носить твой дар, миледи?
– Да, сэр Джеффри.
Кровь Господня, когда же боги перестанут испытывать его благородство? Не в силах ничего произнести пересохшими губами, рыцарь опустил копье. Сейчас должны были бы трубить фанфары, а хихикающие девицы должны были бы обсыпать их лепестками роз… Он опустил к ней острие своего копья.
Джульетта смотрела на него в полном недоумении.
К нему вернулся дар речи.
– Кусочек материи от твоего платья, Джульетта. Или цветок, который ты особенно любишь носить. Что-то, что сразу бы напомнило о тебе, когда я взгляну на дар, украшающий мое копье.
Можно подумать, ему понадобится для этого какое-то напоминание!
Она подвергла серьезному испытанию его волю, начав отчаянно ощупывать себя с ног до головы: Джеффри не менее отчаянно хотелось помочь ей в этом деле. Когда руки Джульетты опустились на пояс, она облегченно вздохнула и ловко развязала узел. Воин крепко держал копье, пока она повязывала его довольно нарядным бантом, который вызвал бы у других рыцарей громкие насмешки, если бы они могли это увидеть. Однако Джеффри это сейчас ничуть не тревожило. Казалось, самим этим действием возлюбленная отметила его боевое копье – как и копье его плоти – как принадлежащее ей, по крайней мере на этот день. И Джеффри не мог спрятать радости, которую вызвала у него эта мысль.
Он низко пригнулся в седле, намереваясь скрыть свой разговор со скакуном: если эти люди будут так же мало доверять ему, как Джульетта, они могут сбежать, вместо того чтобы вступить в бой.
– Воины, самые обычные, – прошептал он. Арион дернул ушами, словно хотел указать на то, чтона мужчинах нет доспехов и что хоть они и стараются держаться храбро, но время от времени невольно дергаются, выдавая собственную нерешительность.
– А мальчишки – как оруженосцы нашего времени.
Арион стал рыть землю копытом, только что не перечислив вслух недостатки парнишек и не упомянув об их хлипкости.
– Готов признать, что этим мулам далеко до такого боевого коня, как ты, но оружие у защитников города все жеесть…
Тут Джеффри сам замолчал, с тоской подумав о явно недостаточной прочности деревянных, обтянутых бизоньей шкурой щитов. И копья были на редкость грубо обтесаны: трудно представить их в благоприятном свете, даже в беседе с конем.
– Местное оружие. Не говоря уже об этих четырех удивительных револьверах.
Арион вытянул шею и отчаянно затряс головой, так что грива его разметалась, а удила зазвенели: громким ржанием жеребец выразил явное недовольство, которому сам Джеффри не мог дать волю.
– Покажем им!
Этот крик подхватил один голос, потом еще и еще – и Джеффри, ободрившись, выпрямился в седле. Он знал, что уверенность в себе позволяет выиграть бой даже с превосходящими силами противника, так что ему надо стараться не выказать перед подчиненными своей тревоги.
– Воины, самые обычные, – повторил он, на этот раз стараясь убедить самого себя. Возможно, неизвестные приграничные разбойники, с которыми им предстоит столкнуться, вооружены и подготовлены ничуть не лучше. Фермеры, вступающие в бой против таких же фермеров. Но защитники Брода Уолберна вступят в бой, зная, что их жены, дети и земли будут ждать победителей. И Джеффри будет сражаться так же, зная, что на этот один-единственный день все, о чем он мечтал, принадлежит ему.
– Ха! – крикнул он, сделав неприличный жест, который в свое время перенял у итальянцев, в сторону далекого и еще остававшегося невидимым противника. Почему-то это очень подняло его дух.
Рыцарь резко развернул Ариона и едва успел его остановить и не сбить с ног оказавшуюся позади него Джульетту, окруженную мирными жителями городка. Неслышно ступая по пыли, к воину подходили женщины и дети.
– Мы готовы уйти в твой дом, Джеффри, – сказала Джульетта.
Многие несли с собой продукты – несомненно, оставшиеся после вчерашнего пира, когда все турнирные схватки и упражнения казались всего лишь развлечением. В глазах у женщин блестели слезы, которые они стоически сдерживали. Крепко сжатые губы не могли скрыть на их лицах страха за мужчин и мальчиков-подростков, но плечи они расправляли с верой и решимостью.
В общем, сражаться за них более чем стоило.
Джульетта изучала возлюбленного: иначе нельзя было бы назвать тот внимательный взгляд, которым она обвела его всего, начиная с сапог и кончая талисманом. Казалось, она хочет запечатлеть в памяти все его черты. Эти безмолвные прощальные взгляды всегда были характерны для расставаний дамы и рыцаря, уезжавшего на битву. Джеффри никогда не надеялся, что ему будет даровано такое же прощание, и сейчас здравый смысл подсказывал ему, что не годится так открыто этим наслаждаться. Эта их разлука будет просто пустячно короткой, если учесть, что завтра ему предстоит уехать навсегда.
– На тебе нет доспехов, – сказала Джульетта.
– Вон у Робби мой шлем.
Ее лицо осветилось пониманием.
– Ты не стал надевать кольчугу, потому что у остальных мужчин ее нет!
Какой был смысл приукрашивать истинную правду? Джеффри постарался перевести разговор на более важные вопросы.
– Если детям станет скучно, проследи, чтобы они оставались в стенах крепости.
– Об этом можете не беспокоиться, Джеффри. – Миссис Эббот вытащила из кармана затрепанное послание и помахала им у него под носом. – Я их развлеку – прочту это вот письмо от моего сына Германа из Военной службы инженеров-топографов. Он пишет в нем о верблюдах и таких чудесах, какие вам и не снились. И еще он нарисовал мне карту. Всем известно, что ребятишки просто обожают разные карты. – Ее немолодое лицо вдруг осунулось, а многослойный подбородок задрожал. Она обвела взглядом всех мужчин. – Я собиралась прочитать его всем вам.
– Вы сможете нам его прочесть, когда мы вернемся, закончив сегодняшнее дело. Что до меня, то мне особо хотелось бы увидеть карту вашего сына, пока вы не скормили ее какому-нибудь козленку.
Миссис Эббот сначала рассиялась улыбкой, а потом нахмурилась: ее, как и многих других женщин, смутил проявленный рыцарем интерес, но у Джеффри больше не было на нее времени.
– А теперь всем дамам и детям надо уйти в безопасное место.
Дамы попятились, а потом со свойственным всем женщинам пастырским инстинктом собрали любопытных ребятишек в тесную группу и пошли по прерии. Рыцарь смотрел им вслед дольше, чем следовало бы: его внимание было приковано к стройной фигурке, облаченной в голубое платье, которая двигалась, плавно покачивая бедрами. Ему хотелось бы, чтобы их прощальные слова касались не горожан, а его и ее чувств, а еще – еще ему хотелось, чтобы эта уродливая благопристойная шляпка не скрывала бы сейчас роскошные волосы Джульетты, которые так недавно опутывали его руки. Арион раздраженно фыркнул, выведя его из неподобающей моменту задумчивости, и Джеффри с благодарностью потрепал его по холке. Рыцарю следует сейчас сосредоточиться на подготовке к бою, а не на отношениях с возлюбленной.
– Laissez aller, – пробормотал он, поворачивая Ариона.
– Джеффри!
Одного окрика Джульетты оказалось достаточно, чтобы он остановился, хотя она повторяла его имя снова и снова, бегом направляясь к нему. А когда она наконец добежала до него, Джеффри понял, что его мимолетное желание осуществилось: шляпка свалилась у нее с головы, а из аккуратной прически выбились локоны. Джульетта смотрела на него снизу вверх, задыхаясь: такой он видел ее много раз за это утро любви. Однако полное робкой мольбы выражение ее лица было каким-то новым.
– Я… я мало что знаю о рыцарях. – Она замолчала, все еще не восстановив дыхания. – Но, кажется, было принято, чтобы дамы давали что-то, когда их мужчины… их рыцари… собирались на битву?
– Ты позволишь мне носить твой дар, миледи?
– Да, сэр Джеффри.
Кровь Господня, когда же боги перестанут испытывать его благородство? Не в силах ничего произнести пересохшими губами, рыцарь опустил копье. Сейчас должны были бы трубить фанфары, а хихикающие девицы должны были бы обсыпать их лепестками роз… Он опустил к ней острие своего копья.
Джульетта смотрела на него в полном недоумении.
К нему вернулся дар речи.
– Кусочек материи от твоего платья, Джульетта. Или цветок, который ты особенно любишь носить. Что-то, что сразу бы напомнило о тебе, когда я взгляну на дар, украшающий мое копье.
Можно подумать, ему понадобится для этого какое-то напоминание!
Она подвергла серьезному испытанию его волю, начав отчаянно ощупывать себя с ног до головы: Джеффри не менее отчаянно хотелось помочь ей в этом деле. Когда руки Джульетты опустились на пояс, она облегченно вздохнула и ловко развязала узел. Воин крепко держал копье, пока она повязывала его довольно нарядным бантом, который вызвал бы у других рыцарей громкие насмешки, если бы они могли это увидеть. Однако Джеффри это сейчас ничуть не тревожило. Казалось, самим этим действием возлюбленная отметила его боевое копье – как и копье его плоти – как принадлежащее ей, по крайней мере на этот день. И Джеффри не мог спрятать радости, которую вызвала у него эта мысль.