Страница:
– Нет, мы – не перекупщики пряностей, и у султана нет, кроме императора, ни одного настоящего врага. Мы живем сейчас в мире с Венецией, с Францией и в общем даже с папой римским. Французскому королю снова приходится туго, и потому султан вынужден сражаться с императором, чтобы спасти таким образом Францию или хотя бы помочь ей заключить мир на наиболее выгодных условиях. Корабли Хайр-эд-Дина должны заняться императорским флотом, когда наши войска перейдут весной в наступление. Если будет на то воля Аллаха, мы разобьем брата императора, Фердинанда, и займем его родовые владения, которые простираются до границ немецких княжеств, ибо пока идет война с Францией, император не сможет послать на помощь брату ни одного отряда своих воинов. Правда, он ведет тайные переговоры с персидским шахом Тахмаспом. Так что султану придется когда-нибудь бороться с императором и в Персии, освобождая заодно и священные гробницы пророков ислама, находящиеся сейчас на землях краснобородых шиитов. Но краеугольным камнем политики Османов является именно борьба с мировой державой императора: ведь если ее не уничтожить, то она поработит все народы на земле. Стало быть, все враги императора – друзья султана, и наоборот. Как только ты это поймешь, тебе сразу станет ясно и все прочее.
Господин Гритти, явно заскучав, выпил еще один кубок вина и сказал:
– Все это так, но столь грандиозные замыслы – не для нас, простых смертных. Меня, человека жалкого и убогого, интересует прежде всего торговля пряностями; и еще я хочу обезопасить наши венецианские корабли от исламских пиратов. Это обычные, каждодневные дела, и если бы мы разобрались с ними, то это пошло бы всем только на пользу. А нашему скрипачу приходится думать в первую очередь о том, как взять Вену и посадить на венгерский престол моего друга Сапойаи[37], который попросил помощи у Великой Порты. Ибо по закону лишь высокородный венгр может носить корону святого Стефана – в Буде же до сих пор стоят немецкие наемники венского короля Фердинанда.
Великий визирь лишь улыбнулся и тронул смычком струны скрипки.
– В прошлом году Аллах послал нам страшные ливни, вызвавшие большое наводнение, – сказал Ибрагим, – но будущим летом мы возьмем Вену и верный Сапойаи получит заслуженную награду.
Потом, взглянув на меня, великий визирь добавил:
– Помни: если тебе когда-нибудь понадобится узнать что-то, касающееся христианских стран, – смело обращайся к господину Гритти. Его словам можно доверять целиком и полностью. Благодаря ему нам известны не только тайны республики святого Марка; через господина Гритти Сапойаи сообщает нам обо всех крупных и мелких событиях в немецких землях и при венском дворе, что не раз приносило нам немалую пользу.
Тут Ибрагим помрачнел, вскочил на ноги и воскликнул:
– Все короны и коронации на свете – лишь миражи, способные обмануть только глупцов! Ибо не венец, а меч делает мужчину королем и властелином! Край, истоптанный копытами коней султана, навеки останется под властью Блистательной Порты! Ияс нетерпением жду того часа, когда – если будет на то воля Аллаха – начнется величайший военный поход в истории Османов. И если после войны Сапойаи сядет на венгерский престол – то лишь по милости султана; и тогда турецкая армия сможет в любой момент свободно проходить через венгерские земли.
Хоть я прекрасно сознавал, что подготовка к этой войне грозит неисчислимыми бедами всему христианскому миру и что поход этот гораздо важнее, чем дела, которые меня ждут, я все же пытался стоять на твердой почве реальной жизни, как господин Гритти, и потому спросил, какой прием великий визирь намерен оказать посольству Хайр-эд-Дина.
Ибрагим ответил:
– Султан по-прежнему считает Хайр-эд-Дина обычным пиратом и думает, что брат его, Баба Арус, обманул доверие султана Селима, отца Сулеймана. Второй и третий визири тоже недолюбливают Хайр-эд-Дина, так что я советую тебе готовить для них богатые дары. Но самые непримиримые противники Хайр-эд-Дина – султанские флотоводцы, боящиеся его громкой славы. Но есть у него и один верный сторонник; это главный лоцман, ученый мореход Пири-реис, дружбу с которым мне удалось завязать несколько лет тому назад, когда мы плыли в Египет, чтобы подавить там бунт, и попали в ужасный шторм. Пири-реис составил морскую навигационную карту с подробными лоциями[38], с помощью которой любой человек может безбоязненно плавать по Средиземному морю. Если в непогоду корабль собьется с курса, то капитан легко сориентируется и найдет верный путь. Так вот, когда ты встретишься с Пири-реисом, нелишним будет похвалить эту карту, ибо с тех пор, как две-три ее копии попали в руки христиан, она уже не составляет тайны для мира. Пири-реис – человек уже старый; он живет среди своих свитков и книг и не завидует подвигам Хайр-эд-Дина. Единственное, что Пири-реис охотно примет в дар, – это морские карты христиан; старик любит сравнивать эти карты со своими. Завтра я собираюсь потолковать с мудрецами Дивана о Хайр-эд-Дине. И если будет на то воля Аллаха, посольство ваше примет сам султан.
Ибрагим дал мне еще несколько советов и сказал пару дружеских слов Антти, восхитившись его силой и гигантским ростом. Потом великий визирь отпустил нас.
Господин Гритти вывел нас через боковую дверь, которую охраняли огромные негры. На прощание он сказал мне:
– Если ты и впрямь мудрый и ученый человек, господин Микаэль, то в свободную минутку милости прошу ко мне; и не бойся оторвать меня от дел: я обожаю сплетни из сераля!
Я поблагодарил венецианца и обещал вскорости воспользоваться его любезным приглашением – я ведь тоже давно не слышал новостей с Запада. Мы могли бы рассказать друг другу много интересного… Но в душе я решил держаться от подлеца Гритти подальше – этот ловкий интриган явно был слишком опасен для меня.
Его «писец» проводил нас обратно на берег, где знакомый нам оборванец-гребец спал полуголый в своей лодке, хотя было уже довольно холодно. Месяц тонким серпом, столь похожим на турецкий ятаган, сиял над мощным куполом Айя Софии, когда мы плыли через Золотой Рог к нашему кораблю, и никто не пытался задержать нас, хотя несколько янычаров по-прежнему стояло на посту; они внимательно смотрели с берега, как мы взбираемся на борт судна.
Назавтра я рассказал обо всем Драгуту и хитрому евнуху, посоветовав спокойно ждать новостей из сераля, ибо своими речами мне удалось расположить к Хайр-эд-Дину самого великого визиря.
Сначала евнух отказывался верить в то, что я встречался и вел доверительные беседы с Ибрагимом в венецианской части города; кастрат твердил, что либо мне все это приснилось, либо я просто напился до беспамятства. Но во время этого разговора прибыл гонец из сераля с известием, что мы должны быть готовы предстать пред очи султана.
Вскоре появились повар и поварята – они принесли нам на китайском фарфоре изысканные кушанья из дворцовой кухни.
На берегу росла толпа зевак. А после полуденной молитвы прискакал конный отряд одетых в пурпур спаги[39]; на саблях их горели драгоценные камни, а седла были отделаны бирюзой. Предводитель спаги, ага, передал Драгуту в дар от султана благородного испанского скакуна, уздечка и седло которого были изукрашены серебром, жемчугом и бесценными каменьями.
Восхищенный этим великолепным подарком, Драгут отсчитал мне на радостях тридцать дукатов; евнух тоже не поскупился…
Торжественной процессией двинулись мы к сералю. Нас приветствовали громадные толпы. Люди благословляли нас, а стоявшие в дверях своих лавок евреи в черных лапсердаках предлагали нам что-нибудь купить. Белые и черные невольники шли, сгибаясь под тяжестью даров Хайр-эд-Дина, самые ценные из которых были открыты всем взорам, так что толпа могла любоваться этими сказочными сокровищами. Я же нес на плече маленькую обезьянку с белой мордочкой; за время плавания зверек так привязался ко мне, что не давался в руки никому другому. Сейчас обезьянка обняла меня лапками за шею, пища и лопоча при виде зевак; неудивительно, что за мной тянулся хвост весело вопящих мальчишек. Они бежали, показывая на обезьянку пальцами, смеясь и нисколько не боясь угодить под копыта конного эскорта.
Мы миновали громадную мечеть Айя София, и нас ввели через Ворота Счастья во двор сераля; вокруг располагались казармы янычар, султанские конюшни, здание библиотеки и солдатские бани. На мощных ветвях старых-престарых деревьев висело великое множество железных котлов, а на обширных лужайках огромного двора отдыхали группки янычаров разного возраста.
Ага спаги препоручил нас дворцовой страже у подножья одной из островерхих башен, обрамлявших Врата Мира.
Дары, невольники и моряки остались за воротами, а Драгута, хитрого евнуха и меня препроводили в башню, где в сводчатом зале нам надлежало ожидать, пока за нами не придут дворцовые слуги.
Мы опустились на жесткие кожаные подушки, с ужасом взирая на палаческие топоры с широкими остриями, висевшие на крюках, вбитых в стены. На полу, возле кровавого колодца, куда сбрасывали трупы казненных, падавшие в жуткое подземелье, из которого прилив уносил их потом в Мраморное море, лежала куча отрубленных голов, доставленных в кожаных мешках из разных уголков Османской империи; этот ужасный груз привозили одетые в зеленое чауши – чтобы визири могли проверять, как в стране свершается правосудие.
При виде этой кошмарной кучи я затрясся от страха, но, подавив дрожь, заговорил со стражником, стоявшим у двери. Он объяснил нам, что даже посланцы самых важных особ вынуждены ожидать приема, сидя на этих жестких подушках; окружающая обстановка должна способствовать весьма полезным размышлениям о беспредельном могуществе султана. Поведал нам стражник и о том, что обычно чауши привозят не более пятидесяти голов в день – и это является лучшим доказательством безмерной доброты повелителя, а также свидетельствует о благословенном покое, который царит во всей стране.
– Однако, – продолжал наш милейший страж, – когда султан, господин наш и повелитель, решается избавиться от раба, который был раньше одним из его любимцев и занимал высокое положение, ныне же впал в немилость, – такому человеку не приходится опускаться на колени у кровавого колодца. Султан ограничивается тем, что посылает своему невольнику черный халат и крепкий шелковый шнурок. И никто пока не отверг этой милости. Напротив, все с радостью сами лишают себя жизни и удостаиваются пышных похорон. А потом султан по закону наследует дом, рабов и все имущество покойного, нажитое в ту пору, когда верный слуга султана грелся в лучах своего счастья. Особенно быстро и внезапно менялись людские судьбы во времена нашего возлюбленного султана Селима. Он не жалел черных халатов… В тех покоях, где работали дворцовые портные, всегда царили оживление и суета. В те дни у нас вошло в привычку, проклиная своих врагов, говорить: «Чтоб тебе стать визирем султана Селима!»
Едва он замолчал, как я увидел вдруг двоих огромных мужчин. Они крепко схватили меня за плечи и потащили во Двор Мира. Так же поступили с Драгутом и хитрым евнухом.
Я упирался и громко объяснял, что не сделал ничего плохого и что хочу подождать капитана Драгута за воротами. Тогда ко мне подбежал один из дворцовых слуг с палкой в руке и шепотом велел мне ради Аллаха немедленно заткнуться.
Обнаружив, что во Дворе Мира, сверкающем золотом и белизной, царит абсолютная тишина, я закрыл рот и послушно зашагал за своими провожатыми.
Они привели нас в большой зал Дивана. Под потолком, украшенным звездами, собралось множество высших сановников сераля. Облачившись в парадные одеяния, они ожидали нашего прихода.
Но мне не удалось толком рассмотреть этих людей, ибо нас протащили через весь зал и подволокли к низенькому трону. Я тут же пал ниц, прижавшись лбом к полу. Как и Драгут-реис с евнухом, я оставался в этом положении до тех пор, пока стражник, слегка толкнув меня плечом, не дал мне знать, что я могу поднять глаза и взглянуть в лицо повелителю обеих частей света, султану султанов и тени Аллаха на земле.
Книга четвертая
1
Господин Гритти, явно заскучав, выпил еще один кубок вина и сказал:
– Все это так, но столь грандиозные замыслы – не для нас, простых смертных. Меня, человека жалкого и убогого, интересует прежде всего торговля пряностями; и еще я хочу обезопасить наши венецианские корабли от исламских пиратов. Это обычные, каждодневные дела, и если бы мы разобрались с ними, то это пошло бы всем только на пользу. А нашему скрипачу приходится думать в первую очередь о том, как взять Вену и посадить на венгерский престол моего друга Сапойаи[37], который попросил помощи у Великой Порты. Ибо по закону лишь высокородный венгр может носить корону святого Стефана – в Буде же до сих пор стоят немецкие наемники венского короля Фердинанда.
Великий визирь лишь улыбнулся и тронул смычком струны скрипки.
– В прошлом году Аллах послал нам страшные ливни, вызвавшие большое наводнение, – сказал Ибрагим, – но будущим летом мы возьмем Вену и верный Сапойаи получит заслуженную награду.
Потом, взглянув на меня, великий визирь добавил:
– Помни: если тебе когда-нибудь понадобится узнать что-то, касающееся христианских стран, – смело обращайся к господину Гритти. Его словам можно доверять целиком и полностью. Благодаря ему нам известны не только тайны республики святого Марка; через господина Гритти Сапойаи сообщает нам обо всех крупных и мелких событиях в немецких землях и при венском дворе, что не раз приносило нам немалую пользу.
Тут Ибрагим помрачнел, вскочил на ноги и воскликнул:
– Все короны и коронации на свете – лишь миражи, способные обмануть только глупцов! Ибо не венец, а меч делает мужчину королем и властелином! Край, истоптанный копытами коней султана, навеки останется под властью Блистательной Порты! Ияс нетерпением жду того часа, когда – если будет на то воля Аллаха – начнется величайший военный поход в истории Османов. И если после войны Сапойаи сядет на венгерский престол – то лишь по милости султана; и тогда турецкая армия сможет в любой момент свободно проходить через венгерские земли.
Хоть я прекрасно сознавал, что подготовка к этой войне грозит неисчислимыми бедами всему христианскому миру и что поход этот гораздо важнее, чем дела, которые меня ждут, я все же пытался стоять на твердой почве реальной жизни, как господин Гритти, и потому спросил, какой прием великий визирь намерен оказать посольству Хайр-эд-Дина.
Ибрагим ответил:
– Султан по-прежнему считает Хайр-эд-Дина обычным пиратом и думает, что брат его, Баба Арус, обманул доверие султана Селима, отца Сулеймана. Второй и третий визири тоже недолюбливают Хайр-эд-Дина, так что я советую тебе готовить для них богатые дары. Но самые непримиримые противники Хайр-эд-Дина – султанские флотоводцы, боящиеся его громкой славы. Но есть у него и один верный сторонник; это главный лоцман, ученый мореход Пири-реис, дружбу с которым мне удалось завязать несколько лет тому назад, когда мы плыли в Египет, чтобы подавить там бунт, и попали в ужасный шторм. Пири-реис составил морскую навигационную карту с подробными лоциями[38], с помощью которой любой человек может безбоязненно плавать по Средиземному морю. Если в непогоду корабль собьется с курса, то капитан легко сориентируется и найдет верный путь. Так вот, когда ты встретишься с Пири-реисом, нелишним будет похвалить эту карту, ибо с тех пор, как две-три ее копии попали в руки христиан, она уже не составляет тайны для мира. Пири-реис – человек уже старый; он живет среди своих свитков и книг и не завидует подвигам Хайр-эд-Дина. Единственное, что Пири-реис охотно примет в дар, – это морские карты христиан; старик любит сравнивать эти карты со своими. Завтра я собираюсь потолковать с мудрецами Дивана о Хайр-эд-Дине. И если будет на то воля Аллаха, посольство ваше примет сам султан.
Ибрагим дал мне еще несколько советов и сказал пару дружеских слов Антти, восхитившись его силой и гигантским ростом. Потом великий визирь отпустил нас.
Господин Гритти вывел нас через боковую дверь, которую охраняли огромные негры. На прощание он сказал мне:
– Если ты и впрямь мудрый и ученый человек, господин Микаэль, то в свободную минутку милости прошу ко мне; и не бойся оторвать меня от дел: я обожаю сплетни из сераля!
Я поблагодарил венецианца и обещал вскорости воспользоваться его любезным приглашением – я ведь тоже давно не слышал новостей с Запада. Мы могли бы рассказать друг другу много интересного… Но в душе я решил держаться от подлеца Гритти подальше – этот ловкий интриган явно был слишком опасен для меня.
Его «писец» проводил нас обратно на берег, где знакомый нам оборванец-гребец спал полуголый в своей лодке, хотя было уже довольно холодно. Месяц тонким серпом, столь похожим на турецкий ятаган, сиял над мощным куполом Айя Софии, когда мы плыли через Золотой Рог к нашему кораблю, и никто не пытался задержать нас, хотя несколько янычаров по-прежнему стояло на посту; они внимательно смотрели с берега, как мы взбираемся на борт судна.
Назавтра я рассказал обо всем Драгуту и хитрому евнуху, посоветовав спокойно ждать новостей из сераля, ибо своими речами мне удалось расположить к Хайр-эд-Дину самого великого визиря.
Сначала евнух отказывался верить в то, что я встречался и вел доверительные беседы с Ибрагимом в венецианской части города; кастрат твердил, что либо мне все это приснилось, либо я просто напился до беспамятства. Но во время этого разговора прибыл гонец из сераля с известием, что мы должны быть готовы предстать пред очи султана.
Вскоре появились повар и поварята – они принесли нам на китайском фарфоре изысканные кушанья из дворцовой кухни.
На берегу росла толпа зевак. А после полуденной молитвы прискакал конный отряд одетых в пурпур спаги[39]; на саблях их горели драгоценные камни, а седла были отделаны бирюзой. Предводитель спаги, ага, передал Драгуту в дар от султана благородного испанского скакуна, уздечка и седло которого были изукрашены серебром, жемчугом и бесценными каменьями.
Восхищенный этим великолепным подарком, Драгут отсчитал мне на радостях тридцать дукатов; евнух тоже не поскупился…
Торжественной процессией двинулись мы к сералю. Нас приветствовали громадные толпы. Люди благословляли нас, а стоявшие в дверях своих лавок евреи в черных лапсердаках предлагали нам что-нибудь купить. Белые и черные невольники шли, сгибаясь под тяжестью даров Хайр-эд-Дина, самые ценные из которых были открыты всем взорам, так что толпа могла любоваться этими сказочными сокровищами. Я же нес на плече маленькую обезьянку с белой мордочкой; за время плавания зверек так привязался ко мне, что не давался в руки никому другому. Сейчас обезьянка обняла меня лапками за шею, пища и лопоча при виде зевак; неудивительно, что за мной тянулся хвост весело вопящих мальчишек. Они бежали, показывая на обезьянку пальцами, смеясь и нисколько не боясь угодить под копыта конного эскорта.
Мы миновали громадную мечеть Айя София, и нас ввели через Ворота Счастья во двор сераля; вокруг располагались казармы янычар, султанские конюшни, здание библиотеки и солдатские бани. На мощных ветвях старых-престарых деревьев висело великое множество железных котлов, а на обширных лужайках огромного двора отдыхали группки янычаров разного возраста.
Ага спаги препоручил нас дворцовой страже у подножья одной из островерхих башен, обрамлявших Врата Мира.
Дары, невольники и моряки остались за воротами, а Драгута, хитрого евнуха и меня препроводили в башню, где в сводчатом зале нам надлежало ожидать, пока за нами не придут дворцовые слуги.
Мы опустились на жесткие кожаные подушки, с ужасом взирая на палаческие топоры с широкими остриями, висевшие на крюках, вбитых в стены. На полу, возле кровавого колодца, куда сбрасывали трупы казненных, падавшие в жуткое подземелье, из которого прилив уносил их потом в Мраморное море, лежала куча отрубленных голов, доставленных в кожаных мешках из разных уголков Османской империи; этот ужасный груз привозили одетые в зеленое чауши – чтобы визири могли проверять, как в стране свершается правосудие.
При виде этой кошмарной кучи я затрясся от страха, но, подавив дрожь, заговорил со стражником, стоявшим у двери. Он объяснил нам, что даже посланцы самых важных особ вынуждены ожидать приема, сидя на этих жестких подушках; окружающая обстановка должна способствовать весьма полезным размышлениям о беспредельном могуществе султана. Поведал нам стражник и о том, что обычно чауши привозят не более пятидесяти голов в день – и это является лучшим доказательством безмерной доброты повелителя, а также свидетельствует о благословенном покое, который царит во всей стране.
– Однако, – продолжал наш милейший страж, – когда султан, господин наш и повелитель, решается избавиться от раба, который был раньше одним из его любимцев и занимал высокое положение, ныне же впал в немилость, – такому человеку не приходится опускаться на колени у кровавого колодца. Султан ограничивается тем, что посылает своему невольнику черный халат и крепкий шелковый шнурок. И никто пока не отверг этой милости. Напротив, все с радостью сами лишают себя жизни и удостаиваются пышных похорон. А потом султан по закону наследует дом, рабов и все имущество покойного, нажитое в ту пору, когда верный слуга султана грелся в лучах своего счастья. Особенно быстро и внезапно менялись людские судьбы во времена нашего возлюбленного султана Селима. Он не жалел черных халатов… В тех покоях, где работали дворцовые портные, всегда царили оживление и суета. В те дни у нас вошло в привычку, проклиная своих врагов, говорить: «Чтоб тебе стать визирем султана Селима!»
Едва он замолчал, как я увидел вдруг двоих огромных мужчин. Они крепко схватили меня за плечи и потащили во Двор Мира. Так же поступили с Драгутом и хитрым евнухом.
Я упирался и громко объяснял, что не сделал ничего плохого и что хочу подождать капитана Драгута за воротами. Тогда ко мне подбежал один из дворцовых слуг с палкой в руке и шепотом велел мне ради Аллаха немедленно заткнуться.
Обнаружив, что во Дворе Мира, сверкающем золотом и белизной, царит абсолютная тишина, я закрыл рот и послушно зашагал за своими провожатыми.
Они привели нас в большой зал Дивана. Под потолком, украшенным звездами, собралось множество высших сановников сераля. Облачившись в парадные одеяния, они ожидали нашего прихода.
Но мне не удалось толком рассмотреть этих людей, ибо нас протащили через весь зал и подволокли к низенькому трону. Я тут же пал ниц, прижавшись лбом к полу. Как и Драгут-реис с евнухом, я оставался в этом положении до тех пор, пока стражник, слегка толкнув меня плечом, не дал мне знать, что я могу поднять глаза и взглянуть в лицо повелителю обеих частей света, султану султанов и тени Аллаха на земле.
Книга четвертая
ПИРИ-РЕИС И ПРИНЦ ДЖЕХАНГИР
1
Султану Османов, посланцу Аллаха, властелину властелинов, повелителю всех народов, господину правоверных и гяуров, властителю Востока и Запада, шаху из шахов, хану великих ханов, наследнику счастливых созвездий, тени Извечного на земле и так далее, и так далее, короче говоря, султану Сулейману, сыну рабыни, было в то время тридцать четыре года. В зале царила гробовая тишина. Султан, похожий на божество, с ног до головы осыпанное драгоценностями, сидел по-турецки на широких подушках низкого трона. Над головой султана с балдахина, украшенного рубинами и сапфирами, свисал фестон[40], расшитый огромными жемчужинами. Дамасский клинок с золотой рукоятью, горевшей драгоценными каменьями, лежал у него под рукой. Султанский тюрбан окаймляла бриллиантовая тиара. Отогнутые назад роскошные перья крепились к тюрбану алмазным полумесяцем, а все одежды владыки искрились от драгоценностей и наверняка были тяжелее железных оков – и так же удобны при ходьбе. При малейшем движении алмазы, рубины и сапфиры отливали всеми цветами радуги. Однако великолепные одежды султана заинтересовали меня меньше, чем человек, скрывавшийся под этими удивительными покровами.
Худощавое лицо над тонкой шеей казалось в сиянии драгоценностей очень бледным. Кожа была сероватой, словно дым, что обычно отличает людей, страдающих меланхолией. Тонкий длинный нос походил на клюв коршуна – символ султанского рода Османов. Узкие губы, под темной полоской усиков, и холодный взгляд внушали уважение и трепет тем подданным султана, которым было милостиво дозволено бить челом владыке. Пытаясь рассмотреть это лицо и разгадать его тайну, я внезапно понял, что султан давно лучше кого бы то ни было постиг всю тщету и бренность власти и славы и знал, что он, как всякий человек, смертен.
Справа от султана стоял великий визирь Ибрагим в столь же великолепном наряде, хоть и без бриллиантовой тиары на тюрбане. Слева от престола замерли второй и третий визири, Мустафа-паша и Аяс-паша, и рядом с ними Ибрагим казался еще благороднее и величественнее. От имени султана великий визирь обратился к Драгуту-реису и принял из его рук шелковый мешочек с письмом Хайр-эд-Дина. В следующий миг слуги сераля положили у подножия султанского трона великолепные дары Хайр-эд-Дина владыке обеих частей света, и султан благосклонно взглянул на эти подношения. В знак величайшей милости Сулейман разрешил Драгуту поцеловать ему ладонь, и аудиенция закончилась. Сопровождающие вывели нас во двор и, как только нас отпустили, тут же протянули руки, требуя платы за свои услуги.
Онемевшие от множества впечатлений, потрясенные той честью, которой удостоились, мы опять оказались у Ворот Мира во внешнем дворе – и увидели там скучающего помощника второго визиря; позевывая, он велел своим писцам составить перечень даров Хайр-эд-Дина. Наши имена – мое и Антти – тоже занесли в списки рабов султана и непременно отвели бы нас в жилище султанских невольников, не замолви за нас слово капитан Драгут и евнух. Им удалось уговорить чиновника включить нас в списки тех рабов, которых использовали для специальных поручений, а помощник визиря к тому же неожиданно заявил, что готов и вовсе отпустить нас на все четыре стороны, чтобы не заботиться больше о жилье для каждого осла, стада которых бродят по всему сералю, увеличиваясь день ото дня.
Вознаградив его за любезное к нам отношение, мы вернулись на корабль, а Абу эль-Касим отправился на главный базар, чтобы подыскать там помещение для своей скромной лавки. Неподалеку от набережной он нашел покосившийся дом, раскрашенный в желтый и красный цвета, и именно в нем решил остановиться. Торговец предложил мне перебраться с Джулией к нему и взять на себя частичную оплату расходов по хозяйству. Я согласился и, доверяя Абу, попросил его завершить все формальности, а пока решил пожить в доме, предоставленном Драгуту на время пребывания алжирского посольства в Стамбуле.
Вскоре мне стало ясно, что мое будущее полностью зависит от случая. Мои первые наблюдения подтверждали, что в серале царят хаос и беспорядок. Высшие чиновники спихивали важные дела друг другу или же передавали на рассмотрение другим службам, любыми путями стараясь уйти от решений, дабы не отвечать за ошибки. Одновременно все эти люди были невероятно скрупулезными, можно сказать даже, мелочными и ни на шаг не отступали от буквы закона; всякие нововведения доставляли многочисленным канцелярским крысам массу хлопот, ибо нарушали сложившийся порядок. Каждый раб в серале, от дровосека до пекаря и от конюха до писца, четко знал свои обязанности и должен был исполнять их точно и аккуратно, что все всегда и делали, получая за свой труд одежду и денежное вознаграждение из казны султана. Независимо от рода службы, круг обязанностей и плата за труд определялись раз и навсегда. Поэтому нам с Антти оставалось лишь терпеливо ждать, когда наконец освободятся места, на которые нам стоило претендовать, что могло произойти только в случае смерти или отстранения лиц, занимающих эти должности.
Вскоре я убедился, что беспокойство за нашу дальнейшую судьбу, которое я стал испытывать, разобравшись в здешних порядках, оказалось беспочвенным. Ибо независимо от того, насколько трудной и хлопотной казалась стороннему наблюдателю возможность получить постоянное место в серале, настолько все было просто, если приказ о предоставлении должности исходил сверху.
Когда мы принесли дары Хайр-эд-Дина в великолепный дворец великого визиря Ибрагима, расположенный позади казарм янычар, визирь ни словом, ни жестом не показал, что узнает меня. Однако уже на следующее утро главный лоцман султана Пири-реис послал за мной своего слугу, в то время как к Антти прибыл посланник паши султанской артиллерии – воин, одетый лишь в кожаные штаны до колен.
Без лишних вопросов я отправился следом за босоногим слугой, который привел меня на берег Мраморного моря, где на склоне холма, за высоким деревянным забором, среди желтеющих уже акаций, стоял дом Пири-реиса.
Во дворе, вокруг наполненного водой бассейна, скрестив ноги, сидели янычары-калеки, пострадавшие в морских сражениях, и с великим искусством вырезали из дерева модели кораблей, оснащая их парусами и крошечными веслами. Я приветствовал их именем Аллаха, и они ответили мне низкими поклонами.
Сам дом был невысоким и казался заброшенным, но неожиданно обширным. Меня проводили в скромно обставленную залу для приемов, где под потолком висели модели кораблей. Главный лоцман Великой Порты сидел на грязной подушке и дрожащей рукой листал страницы большого атласа, располагавшегося перед ним на специальной подставке. Я был крайне удивлен, когда заметил, что Пири-реис надел праздничный халат и тюрбан, стараясь таким образом подчеркнуть свое уважение ко мне. Несмотря на это, я бросился перед хозяином дома на колени и поцеловал носок его туфли, приветствовал старика именем Аллаха милосердного и назвал светочем морей, тем, кто мореходам, скитающимся во мраке по неизведанным водам, озаряет ночную тьму сиянием дня.
Моя скромность и кротость настолько понравились Пири-реису, что старый лоцман приветливо улыбнулся, жестом предложив занять место подле себе. Ему было лет шестьдесят, его борода уже приобрела серебристо-сероватый оттенок, а близорукие глаза окаймляла сеть морщин. В сущности, он был приятным стариком.
– Мне говорили, что ты – человек ученый, – по-итальянски обратился он ко мне. – Говорят, что ты владеешь многими христианскими языками, лично знаком с европейскими монархами, разбираешься в вопросах политики и дипломатии и желаешь углубить свои познания в области мореплавания и чтения морских карт. Не хочу произносить здесь имени твоего покровителя, ибо ты лучше меня знаешь, кто он такой. Но во благо ему я готов служить тебе и делиться с тобой всем, что сам я знаю и умею. Приказывай, Микаэль эль-Хаким, и не забудь повторить ему мои слова, если он когда-нибудь соизволит выслушать тебя.
Из сказанного я понял, что этот высокочтимый старик боится меня, простого раба, полагая, что я любимец великого визиря Ибрагима. Я немедленно заверил Пири-реиса, что желаю лишь верно служить ему, усердно и тщательно выполняя любую работу, которую он соизволит доверить мне. Однако самое заветное мое желание – трудиться в палате султанской картографии, ибо я надеюсь в скором времени настолько хорошо изучить турецкий язык, что смогу стать драгоманом.
Пири-реис, широким жестом обводя комнату, сказал:
– Вот здесь – кабинет султанских карт.
Немного помолчав, старик добавил:
– Не сердись на меня, но я должен сказать тебе, что немало знаменитых христианских мореходов побывало в моем доме; все они хвастались своими познаниями, а некоторые из них, стремясь снискать расположение владыки Блистательной Порты, даже приняли ислам, так и оставшись неверными в душе. Их образ жизни и поведение вызывали всеобщее возмущение. Они воровали и пачкали мои карты, в пьяном виде ломали модели кораблей, приставали к молодым рабыням и преследовали даже замужних женщин. Из-за них у меня была масса неприятностей, пользы же – почти никакой. Поэтому надеюсь, что ты не захочешь поселиться в моем доме, по крайней мере до тех пор, пока я не узнаю тебя получше.
Я страшно испугался, подумав, что таким образом он пытается избавиться от меня, и поспешно ответил ему:
– Я женатый человек и вместе с женой живу в городе. Не отказывай мне в своем покровительстве, ибо мне необходимо прокормить и одеть себя и жену, и я нуждаюсь в постоянном заработке.
Старик поднял руку ладонью вверх, воззвал к Аллаху и проговорил:
– Не пойми меня превратно, Микаэль эль-Хаким. По воле твоего благодетеля ты, разумеется, получишь вознаграждение за свои труды. Ты нравишься мне, но прошу, не повышай голоса и не ссорься со мной, как обычно делают христиане, ибо больше двенадцати серебряных монет в день, не считая новой одежды ежегодно, я не могу тебе заплатить.
Он не спускал с меня пытливых глаз, я же быстро подсчитал, что это около шести золотых дукатов в месяц – сумма, которой не следует пренебрегать человеку, с трудом отличающему весло от паруса. Поэтому я с благодарностью поцеловал жилистую руку старика. Моя искренняя признательность, видимо, порадовала его, ибо он сказал:
– Поверь мне, если ты действительно собираешься углубить свои знания, то эта скромная плата обеспечит твое будущее куда надежнее, чем самый тугой кошелек. Никто не станет завидовать тебе, и у тебя не будет врагов. Ты можешь приходить и уходить, когда захочешь, и спрашивать обо всем. Об одном лишь прошу тебя: никогда не появляйся здесь пьяным, лучше извести меня о своем недомогании.
Видимо, он был самого плохого мнения об отступниках и каждого христианина подозревал в пристрастии к вину. Не желая показывать, сколь глубоко его слова задевают меня, сколь болезненно ранят мое самолюбие, я решил своим примерным поведением доказать старому лоцману, как сильно он заблуждается – по крайней мере в отношении меня.
Следуя совету великого визиря, я попросил Пири-реиса показать мне его знаменитое сочинение по мореплаванию, «Bahrije», сказав, что о книге уже знают во всех христианских странах и очень ею интересуются. Большего удовольствия доставить старику я не мог. Его морщинистое смуглое лицо просияло, он пододвинул ко мне подставку с атласом и проговорил:
– Вот мой экземпляр этой простой и скромной книги, которую писал я с великим тщанием. Однако мне до сих пор приходится вносить в нее исправления. Только что я опять внимательно изучал карты Алжира, ибо недавно меня оповестили о том, что Хайр-эд-Дин, Свет Ислама, велел разрушить испанскую крепость на острове Пеньон в Алжирской бухте и возвести для защиты порта волнорез. Я не сомневаюсь, что намерения Хайр-эд-Дина благородны и достойны всяческого уважения, поэтому прощаю ему этот самовольный поступок, который изрядно прибавляет мне работы. Теперь придется вносить в мой атлас множество изменений.
Он раскрыл книгу в том месте, где речь шла об Алжире, и нараспев прочел описание города и порта – столь верное, что я в восторге захлопал в ладоши. Не медля больше ни минуты, я вручил Пири-реису свои наброски новых сооружений в алжирском порту и планы арсенала, составленные строителями и картографами Хайр-эд-Дина, а также мой личный дар главному лоцману султана – несколько прекрасных секстантов[41], изготовленных в Нюрнберге и найденных Хайр-эд-Дином в каюте испанского адмирала после блистательной победы под Алжиром. И еще я преподнес старику шелковый кошель с сотней золотых монет в качестве вознаграждения за труды и хлопоты, которые доставило Пири-реису изменение карт, связанное со строительством портовых сооружений в Алжире.
Худощавое лицо над тонкой шеей казалось в сиянии драгоценностей очень бледным. Кожа была сероватой, словно дым, что обычно отличает людей, страдающих меланхолией. Тонкий длинный нос походил на клюв коршуна – символ султанского рода Османов. Узкие губы, под темной полоской усиков, и холодный взгляд внушали уважение и трепет тем подданным султана, которым было милостиво дозволено бить челом владыке. Пытаясь рассмотреть это лицо и разгадать его тайну, я внезапно понял, что султан давно лучше кого бы то ни было постиг всю тщету и бренность власти и славы и знал, что он, как всякий человек, смертен.
Справа от султана стоял великий визирь Ибрагим в столь же великолепном наряде, хоть и без бриллиантовой тиары на тюрбане. Слева от престола замерли второй и третий визири, Мустафа-паша и Аяс-паша, и рядом с ними Ибрагим казался еще благороднее и величественнее. От имени султана великий визирь обратился к Драгуту-реису и принял из его рук шелковый мешочек с письмом Хайр-эд-Дина. В следующий миг слуги сераля положили у подножия султанского трона великолепные дары Хайр-эд-Дина владыке обеих частей света, и султан благосклонно взглянул на эти подношения. В знак величайшей милости Сулейман разрешил Драгуту поцеловать ему ладонь, и аудиенция закончилась. Сопровождающие вывели нас во двор и, как только нас отпустили, тут же протянули руки, требуя платы за свои услуги.
Онемевшие от множества впечатлений, потрясенные той честью, которой удостоились, мы опять оказались у Ворот Мира во внешнем дворе – и увидели там скучающего помощника второго визиря; позевывая, он велел своим писцам составить перечень даров Хайр-эд-Дина. Наши имена – мое и Антти – тоже занесли в списки рабов султана и непременно отвели бы нас в жилище султанских невольников, не замолви за нас слово капитан Драгут и евнух. Им удалось уговорить чиновника включить нас в списки тех рабов, которых использовали для специальных поручений, а помощник визиря к тому же неожиданно заявил, что готов и вовсе отпустить нас на все четыре стороны, чтобы не заботиться больше о жилье для каждого осла, стада которых бродят по всему сералю, увеличиваясь день ото дня.
Вознаградив его за любезное к нам отношение, мы вернулись на корабль, а Абу эль-Касим отправился на главный базар, чтобы подыскать там помещение для своей скромной лавки. Неподалеку от набережной он нашел покосившийся дом, раскрашенный в желтый и красный цвета, и именно в нем решил остановиться. Торговец предложил мне перебраться с Джулией к нему и взять на себя частичную оплату расходов по хозяйству. Я согласился и, доверяя Абу, попросил его завершить все формальности, а пока решил пожить в доме, предоставленном Драгуту на время пребывания алжирского посольства в Стамбуле.
Вскоре мне стало ясно, что мое будущее полностью зависит от случая. Мои первые наблюдения подтверждали, что в серале царят хаос и беспорядок. Высшие чиновники спихивали важные дела друг другу или же передавали на рассмотрение другим службам, любыми путями стараясь уйти от решений, дабы не отвечать за ошибки. Одновременно все эти люди были невероятно скрупулезными, можно сказать даже, мелочными и ни на шаг не отступали от буквы закона; всякие нововведения доставляли многочисленным канцелярским крысам массу хлопот, ибо нарушали сложившийся порядок. Каждый раб в серале, от дровосека до пекаря и от конюха до писца, четко знал свои обязанности и должен был исполнять их точно и аккуратно, что все всегда и делали, получая за свой труд одежду и денежное вознаграждение из казны султана. Независимо от рода службы, круг обязанностей и плата за труд определялись раз и навсегда. Поэтому нам с Антти оставалось лишь терпеливо ждать, когда наконец освободятся места, на которые нам стоило претендовать, что могло произойти только в случае смерти или отстранения лиц, занимающих эти должности.
Вскоре я убедился, что беспокойство за нашу дальнейшую судьбу, которое я стал испытывать, разобравшись в здешних порядках, оказалось беспочвенным. Ибо независимо от того, насколько трудной и хлопотной казалась стороннему наблюдателю возможность получить постоянное место в серале, настолько все было просто, если приказ о предоставлении должности исходил сверху.
Когда мы принесли дары Хайр-эд-Дина в великолепный дворец великого визиря Ибрагима, расположенный позади казарм янычар, визирь ни словом, ни жестом не показал, что узнает меня. Однако уже на следующее утро главный лоцман султана Пири-реис послал за мной своего слугу, в то время как к Антти прибыл посланник паши султанской артиллерии – воин, одетый лишь в кожаные штаны до колен.
Без лишних вопросов я отправился следом за босоногим слугой, который привел меня на берег Мраморного моря, где на склоне холма, за высоким деревянным забором, среди желтеющих уже акаций, стоял дом Пири-реиса.
Во дворе, вокруг наполненного водой бассейна, скрестив ноги, сидели янычары-калеки, пострадавшие в морских сражениях, и с великим искусством вырезали из дерева модели кораблей, оснащая их парусами и крошечными веслами. Я приветствовал их именем Аллаха, и они ответили мне низкими поклонами.
Сам дом был невысоким и казался заброшенным, но неожиданно обширным. Меня проводили в скромно обставленную залу для приемов, где под потолком висели модели кораблей. Главный лоцман Великой Порты сидел на грязной подушке и дрожащей рукой листал страницы большого атласа, располагавшегося перед ним на специальной подставке. Я был крайне удивлен, когда заметил, что Пири-реис надел праздничный халат и тюрбан, стараясь таким образом подчеркнуть свое уважение ко мне. Несмотря на это, я бросился перед хозяином дома на колени и поцеловал носок его туфли, приветствовал старика именем Аллаха милосердного и назвал светочем морей, тем, кто мореходам, скитающимся во мраке по неизведанным водам, озаряет ночную тьму сиянием дня.
Моя скромность и кротость настолько понравились Пири-реису, что старый лоцман приветливо улыбнулся, жестом предложив занять место подле себе. Ему было лет шестьдесят, его борода уже приобрела серебристо-сероватый оттенок, а близорукие глаза окаймляла сеть морщин. В сущности, он был приятным стариком.
– Мне говорили, что ты – человек ученый, – по-итальянски обратился он ко мне. – Говорят, что ты владеешь многими христианскими языками, лично знаком с европейскими монархами, разбираешься в вопросах политики и дипломатии и желаешь углубить свои познания в области мореплавания и чтения морских карт. Не хочу произносить здесь имени твоего покровителя, ибо ты лучше меня знаешь, кто он такой. Но во благо ему я готов служить тебе и делиться с тобой всем, что сам я знаю и умею. Приказывай, Микаэль эль-Хаким, и не забудь повторить ему мои слова, если он когда-нибудь соизволит выслушать тебя.
Из сказанного я понял, что этот высокочтимый старик боится меня, простого раба, полагая, что я любимец великого визиря Ибрагима. Я немедленно заверил Пири-реиса, что желаю лишь верно служить ему, усердно и тщательно выполняя любую работу, которую он соизволит доверить мне. Однако самое заветное мое желание – трудиться в палате султанской картографии, ибо я надеюсь в скором времени настолько хорошо изучить турецкий язык, что смогу стать драгоманом.
Пири-реис, широким жестом обводя комнату, сказал:
– Вот здесь – кабинет султанских карт.
Немного помолчав, старик добавил:
– Не сердись на меня, но я должен сказать тебе, что немало знаменитых христианских мореходов побывало в моем доме; все они хвастались своими познаниями, а некоторые из них, стремясь снискать расположение владыки Блистательной Порты, даже приняли ислам, так и оставшись неверными в душе. Их образ жизни и поведение вызывали всеобщее возмущение. Они воровали и пачкали мои карты, в пьяном виде ломали модели кораблей, приставали к молодым рабыням и преследовали даже замужних женщин. Из-за них у меня была масса неприятностей, пользы же – почти никакой. Поэтому надеюсь, что ты не захочешь поселиться в моем доме, по крайней мере до тех пор, пока я не узнаю тебя получше.
Я страшно испугался, подумав, что таким образом он пытается избавиться от меня, и поспешно ответил ему:
– Я женатый человек и вместе с женой живу в городе. Не отказывай мне в своем покровительстве, ибо мне необходимо прокормить и одеть себя и жену, и я нуждаюсь в постоянном заработке.
Старик поднял руку ладонью вверх, воззвал к Аллаху и проговорил:
– Не пойми меня превратно, Микаэль эль-Хаким. По воле твоего благодетеля ты, разумеется, получишь вознаграждение за свои труды. Ты нравишься мне, но прошу, не повышай голоса и не ссорься со мной, как обычно делают христиане, ибо больше двенадцати серебряных монет в день, не считая новой одежды ежегодно, я не могу тебе заплатить.
Он не спускал с меня пытливых глаз, я же быстро подсчитал, что это около шести золотых дукатов в месяц – сумма, которой не следует пренебрегать человеку, с трудом отличающему весло от паруса. Поэтому я с благодарностью поцеловал жилистую руку старика. Моя искренняя признательность, видимо, порадовала его, ибо он сказал:
– Поверь мне, если ты действительно собираешься углубить свои знания, то эта скромная плата обеспечит твое будущее куда надежнее, чем самый тугой кошелек. Никто не станет завидовать тебе, и у тебя не будет врагов. Ты можешь приходить и уходить, когда захочешь, и спрашивать обо всем. Об одном лишь прошу тебя: никогда не появляйся здесь пьяным, лучше извести меня о своем недомогании.
Видимо, он был самого плохого мнения об отступниках и каждого христианина подозревал в пристрастии к вину. Не желая показывать, сколь глубоко его слова задевают меня, сколь болезненно ранят мое самолюбие, я решил своим примерным поведением доказать старому лоцману, как сильно он заблуждается – по крайней мере в отношении меня.
Следуя совету великого визиря, я попросил Пири-реиса показать мне его знаменитое сочинение по мореплаванию, «Bahrije», сказав, что о книге уже знают во всех христианских странах и очень ею интересуются. Большего удовольствия доставить старику я не мог. Его морщинистое смуглое лицо просияло, он пододвинул ко мне подставку с атласом и проговорил:
– Вот мой экземпляр этой простой и скромной книги, которую писал я с великим тщанием. Однако мне до сих пор приходится вносить в нее исправления. Только что я опять внимательно изучал карты Алжира, ибо недавно меня оповестили о том, что Хайр-эд-Дин, Свет Ислама, велел разрушить испанскую крепость на острове Пеньон в Алжирской бухте и возвести для защиты порта волнорез. Я не сомневаюсь, что намерения Хайр-эд-Дина благородны и достойны всяческого уважения, поэтому прощаю ему этот самовольный поступок, который изрядно прибавляет мне работы. Теперь придется вносить в мой атлас множество изменений.
Он раскрыл книгу в том месте, где речь шла об Алжире, и нараспев прочел описание города и порта – столь верное, что я в восторге захлопал в ладоши. Не медля больше ни минуты, я вручил Пири-реису свои наброски новых сооружений в алжирском порту и планы арсенала, составленные строителями и картографами Хайр-эд-Дина, а также мой личный дар главному лоцману султана – несколько прекрасных секстантов[41], изготовленных в Нюрнберге и найденных Хайр-эд-Дином в каюте испанского адмирала после блистательной победы под Алжиром. И еще я преподнес старику шелковый кошель с сотней золотых монет в качестве вознаграждения за труды и хлопоты, которые доставило Пири-реису изменение карт, связанное со строительством портовых сооружений в Алжире.