22 декабря.
В разговорах с Райхом я наталкиваюсь на некоторые важные вещи. По вечерам мы часто беседуем о России, театре и материализме. Райх очень разочарован Плехановым. Я попытался показать ему, в чем заключается различие между материалистическим и универсалистским подходом. Универсалистский подход всегда идеалистичен, поскольку он недиалектичен. Ведь диалектика с необходимостью двигается в том направлении, которое предполагает объединение тезиса и антитезиса, с которыми она имеет дело, в синтезе триады, на этом пути она все глубже проникает в сущность предмета и изображает универсум только исходя из него самого. Всякое иное понятие универсума беспредметно, идеалистично. Далее, я попытался показать нематериалистичность мышления Плеханова на той роли, которую у него играет теория, и сослался при этом на противоположность теории и метода. Теория в своем стремлении представить всеобщее парит над наукой, в то время как для метода характерно, что всякое фундаментальное универсальное исследование тут же находит свой собственный предмет. (Пример исследования связи понятий времени и пространства в теории относительности.) В другой раз разговор об успехе как решающем критерии «средних» писателей и о своеобразной структуре «величия» у великих писателей – они «великие» потому, что их влияние имеет исторический характер, но нельзя утверждать обратное, будто их историческое влияние обусловлено их писательской мощью. Мы говорили о том, как этих «великих» писателей видят только через линзу столетий, которая увеличивает и окрашивает их. И еще о том, как это порождает абсолютно консервативное отношение к авторитетам и как, опять-таки, это консервативное отношение может быть обосновано исключительно материалистически. Еще раз беседовали о Прусте (я прочитал ему кое-что из перевода53), потом о русской культурной политике: «программа образования» для рабочих, с помощью которой их пытаются приобщить ко всей мировой литературе, потеря пролетарскими писателями, которые в годы героического коммунизма были ведущими, своих позиций, предпочтение отдается реакционному крестьянскому искусству (выставка АХРР54). Все это показалось мне снова очень актуальным, когда я с Райхом сутра был в редакции «Энциклопедии»55. Этот проект рассчитан, как мне сообщили, на тридцать-сорок томов, отдельный том будет посвящен Ленину.
Там сидел (когда мы появились второй раз, наш первый поход был безрезультатным) за письменным столом очень доброжелательный молодой сотрудник, которому Райх меня представил и порекомендовал как знающего человека. Когда я изложил ему схему своей статьи о Гёте, тут же обнаружилась его интеллектуальная неуверенность. Кое-что в этом проекте испугало его, и он закончил тем, что потребовал биографический очерк с социологической подкладкой. В сущности же, материалистическому изображению поддается не жизнь писателя, а его историческое влияние на последующие поколения. Поскольку ни собственное бытие, ни даже только творения в момент их возникновения вообще не являются, если абстрагироваться от их последующего влияния, предметом материалистического анализа. Возможно, что и здесь присутствует та же лишенная какого-либо метода универсальность и прямолинейность, что во «Введении в исторический материализм» Бухарина56, для которого характерна совершенно идеалистическая, метафизическая постановка вопроса. После обедау Аси. В ее комнату недавно положили еврейку-коммунистку, которая ей очень нравится и с которой она много разговаривает. Для меня ее присутствие менее приятно, потому что теперь я, даже в отсутствие Райха, почти не могу поговорить с Асей наедине.
23 декабря.
С утра я был в Кустарном музее57. Опять были показаны очень красивые игрушки; и эта выставка была организована руководителем музея игрушки. Самые красивые, пожалуй, фигуры из папье-маше. Часто они укреплены на маленькой подставке, это или крошечная шарманка, которую надо крутить, или клинообразная подставка, которая при сжимании издает звук.
Есть и очень большие фигуры из этого материала, изображения несколько карикатурных типажей, свидетельствующие об упадке искусства. В музее была бедно одетая симпатичная девушка, гувернантка двух маленьких мальчиков, с которыми она разговаривала по-французски об игрушках. Все трое были русскими. У музея два зала. Больший, в котором расположены и игрушки, предназначен для образцов лакированных изделий из дерева и текстиля, в меньшем находятся маленькие старинные фигурки, вырезанные из дерева, шкатулки в форме уток и других животных, ремесленные инструменты и проч. и кованые изделия. Моя попытка обнаружить нечто подобное старым игрушкам в хранилище, располагающемся под большим залом и относящемся к музею, ничего не дала. Зато я увидел там такое большое собрание елочных украшений, какого не встречал нигде. Потом я был в институте Каменевой, чтобы забрать билеты на «Лес»58, и встретился с Бассехесом59. Часть пути мы шли вместе, и когда я наконец дошел до дома Герцена, была уже половина четвертого. Райх пришел еще позже, когда я уже поел. Я снова заказал кофе, какуже было однажды, и поклялся больше к нему не притрагиваться. К вечеру мы играли в домино вчетвером, и я первый раз играл с Асей. Мы блестяще обыграли Райха и ее соседку по палате. С ней я встретился потом в театре Мейерхольда, у Райха же было заседание ВАППа. Чтобы как-то понять друг друга, она говорила со мной на идише.
Со временем из этого что-нибудь могло бы получиться, но пока что это не слишком много мне давало. Этот вечер меня очень утомил, потому что мы пришли, то ли по недоразумению, то ли из-за ее неаккуратности, слишком поздно, пришлось смотреть первый акт стоя в амфитеатре. К тому же русский язык. Ася не могла заснуть, пока ее соседка не вернулась. Однако потом, сказала она на следующий день, ее равномерное дыхание усыпило ее. Знаменитая сцена с гармошкой в «Лесе» действительно очень хороша, но из-за рассказа Аси я представлял ее себе такой замечательно сентиментальной и романтической, что не сразу включился в сценическую реальность этого эпизода. И помимо того эта постановка полна замечательных находок: игра эксцентрического комедианта на рыбалке, когда он изображает бьющуюся рыбу движениями вздрагивающей руки, любовная сцена, представлявшая собой круговое движение, вся игра на мостках, спускающихся на сцену с высокой конструкции. Я впервые более ясно понял функцию конструктивистской сценографии, которая далеко не так отчетливо была мне видна у Таирова в Берлине, не говоря уже о впечатлении от фотоснимков.
24 декабря.
Кое-что о моем номере. Вся мебель в нем снабжена жестяной биркой: «Московские гостиницы», далее следует инвентарный номер. Все гостиницы управляются государством (или городскими властями?). Двойные рамы моего номера залеплены на зиму замазкой. Можно только открыть вверху маленькую форточку. Маленький умывальник жестяной, снизу покрашеный, сверху начищенный до блеска, на нем укреплено зеркало.
В раковине сделаны сливные отверстия, которые не закрываются. Из крана льется тонкая струйка воды. Печки в комнате нет, тепло подается из другого помещения, но из-за особого расположения номера пол тоже теплый, и при умеренном холоде и закрытом окне в нем царит удушающая жара. По утрам, когда нет еще и девяти, если топят, в дверь всегда стучат и спрашивают, закрыта ли заслонка. Это единственное, в чем здесь можно быть уверенным. В гостинице нет кухни, так что нельзя получить даже чашки чая. А когда однажды, накануне того дня, когда мы должны были ехать к Даге, мы попросили разбудить нас утром, между швейцаром (так называют здесь гостиничную прислугу) и Райхом состоялся шекспировский диалог о том, что такое «разбудить». Этот человек в ответ на вопрос, нельзя ли разбудить нас утром, сказал: «Если мы об этом будем помнить, то разбудим. Если же не будем помнить, то не разбудим. Чаще всего мы помним и, стало быть, будим.
Но и бывает, конечно, иногда, что мы забываем. Тогда мы не будим. Вообще-то мы не обязаны, но если вовремя спохватимся, то тогда конечно. И когда же вас разбудить?» – «В семь». – «Ну что ж, так и запишем. Вот видите, кладу записку сюда, он ведь ее заметит? Конечно, если не заметит, то и не разбудит. Но чаще всего мы все же будим». В конце концов нас, конечно, не разбудили и объяснили это так: «Вы ведь и так уже проснулись, чего ж было будить». Похоже, таких швейцаров в гостинице полно. Они сидят в каморке на первом этаже. Недавно Райх спросил, есть ли для меня почта. Человек ответил «нет», хотя письма лежали у него под носом. Когда в другой раз кто-то позвонил мне в гостиницу по телефону, ему ответили: «А он уже выехал». Телефон находится в коридоре, и я часто, лежа в постели, слышу громкие разговоры даже после часа ночи.
У кровати посередине большая яма, и при малейшем движении она начинает скрипеть. Поскольку Райх очень часто храпит так громко, что я просыпаюсь, спать было бы трудно, если бы я не валился на кровать мертвый от усталости. После обеда здесь меня одолевает сон. Счет приходится оплачивать ежедневно, поскольку любая сумма, превышающая 5 рублей, облагается налогом в 10 %. Какая это затрата времени и сил, ясно само собой. – Райх и Ася встретились на улице и пришли вместе. Ася чувствовала себя плохо и отказалась от визита к Бирзе. Решили, что будем у меня. Она принесла с собой материал, и мы пошли.
Я проводил ее, прежде чем идти в Музей игрушки, к портнихе. По пути мы зашли к часовщику. Ася дала ему мои часы. Это был еврей, говорящий по-немецки. Попрощавшись потом с Асей, я поехал в музей на санях. Я боялся опоздать, потому что никак не могу привыкнуть к русскому обращению со временем. Экскурсия по музею игрушки. Директор тов. Бартрам60 подарил мне свое сочинение «От игрушки к детскому театру», которое я преподнес потом Асе на Рождество. После этого в академию, но Когана там не оказалось. Возвращаясь, стою на остановке автобуса. И вижу на открытой двери надпись «музей». Оказалось, что это «второе собрание нового западного искусства»61. Этот музей не значился в моих планах. Но раз уж я тут оказался, я вошел. Перед необычайно красивой картиной Сезанна62 я подумал, насколько неуместны разговоры о «вчуствовании» уже с языковой точки зрения. Мне показалось, что, созерцая картину, вовсе не погружаешься в ее пространство, скорее напротив, это пространство атакует тебя в определенных, различных местах. Оно открывается нам в уголках, где, как нам кажется, находятся очень важные воспоминания; в этих местах появляется нечто необъяснимо знакомое. Эта картина висела на центральной стене первого из двух залов Сезанна, как раз напротив окна, в ярком свете. На ней изображена дорога в лесу. На одной стороне дороги – группа домов. Не так примечательна, как собрание Сезанна, коллекция Ренуара в этом музее. Однако и в ней есть прекрасные картины, особенно ранние. А в первых залах меня больше всего тронули изображения парижских бульваров, висящие, словно пара, одно напротив другого. Первое написал Писсарро, второе Моне63. Обе картины изображают широкую улицу сверху, одна по центру, другая дает взгляд сбоку. Причем под таким углом, что силуэты двух мужчин, перегнувшихся через перила балкона, вторгаются в поле зрения сбоку, словно они совсем рядом с окном, из которого смотрит художник. И если у Писсарро большую часть картины занимает серый асфальт, по которому едут бесчисленные экипажи, то у Моне половина картины занята светлой стеной дома, просвечивающей сквозь желтизну осенней листвы. Внизу у дома угадываются почти полностью покрытые листьями стулья и столы кафе, словно деревенская мебель в солнечном лесу. Писсарро отражает славу Парижа, линию усеянных каминными трубами крыш. Я ощутил его томление по этому городу. – В одном из последних кабинетов рядом с рисунками Луи Леграна и Дега картина Одилона Редона64. – После поездки на автобусе началось долгое блуждание, и с опозданием на час я наконец добрался до маленького подвального ресторана, в котором мы должны были встретиться с Райхом. Нам пришлось, поскольку было уже около четырех, тут же разойтись, и мы назначили свидание в большом гастрономе на Тверской. Было всего несколько часов до сочельника, и магазин был переполнен. Пока мы покупали икру, лососину, фрукты, мы встретили Бассехеса, с пакетами. Вполне довольного. У Райха же настроение было скверное. Он был очень раздражен моим опозданием, а большая бумажная китайская рыба, которую я сторговал сутра на улице и был вынужден таскать ее вместе с другими вещами, не добавляла, как свидетельство коллекционерского безумия, к его состоянию ничего утешительного. Наконец, мы взяли еще пирог и сладости, а также украшенную ленточками елку, и я отправился со всем этим на санях домой. Уже давно стемнело. Толпы людей, через которые я должен был проталкиваться с елкой и покупками, утомили меня. В номере я лег на постель, стал читать Пруста и есть засахаренные орехи, которые мы купили, потому что их любит Ася. После семи пришел Райх, несколько позднее и Ася. Весь вечер она пролежала, а рядом с ней на стуле сидел Райх.
Потом после долгого ожидания все же появился самовар – сперва, сколько мы ни просили дать нам его, нам отвечали, будто все самовары в одной комнате, а хозяин ушел – когда его пение впервые наполнило для меня русскую комнату и я мог видеть вблизи лицо Аси, лежавшей напротив, впервые за многие годы у елки в горшке, в сочельник ко мне пришло ощущение защищенности и покоя. Мы говорили о месте, которое должна была получить Ася, потом речь зашла о моей книге о трагедии, и я прочитал предисловие, направленное против Франкфуртского университета65. Может быть, следует обдумать сказанное Асей: по ее мнению, мне все же следовало бы совсем просто написать: отклонено университетом Франкфурта-на-Майне. В этот вечер мы были очень близки. Ася очень смеялась над некоторыми вещами, которые я ей говорил. Другие, как, например, идея одной статьи: немецкая философия как инструмент немецкой внутренней политики, вызывали ее горячее одобрение. Она никак не могла решиться уйти, ей было покойно, и она была усталой. В конце концов не было и одиннадцати, когда она ушла. Я сразу же лег в постель, потому что вечер для меня закончился, хоть и был коротким. Я понял, что нам не дано одиночество, если человек, которого мы любим, одинок в другом месте, где он для нас недостижим. Так что чувство одиночества, похоже, явление рефлексивное, поражающее нас только тогда, когда до нас доходит отражение знакомых нам людей, более же всего тех, кого мы любим, когда они развлекаются без нас в обществе.
И вообще, одинокий сам по себе, в жизни, ощущает свое одиночество лишь в мысли о – пусть неизвестной – женщине или каком-либо человеке, которые не одиноки и в чьем обществе он тоже не был бы одинок.
25 декабря.
Я смирился и решил обходиться теми крохами русского языка, которые я могу пролепетать, и язык пока больше не учить, потому что время здесь мне гораздо нужнее для другого: для перевода и для статьи. Если я еще приеду в Россию, то, разумеется, необходимо будет заранее овладеть в какой-то степени языком. Но поскольку у меня на будущее нет никакого плана активных действий, мне это не кажется совершенно необходимым: другие условия, еще более неблагоприятные, чем те, в которых я нахожусь, могут оказаться для меня слишком тяжелыми. По крайней мере, вторая поездка в Россию должна быть основательно подкреплена в финансовом и литературном отношении. Незнание русского языка не было для меня до сих пор столь большой помехой и мучением, как в первый день Рождества. Мы были за столом у соседки Аси – я дал деньги, чтобы купить гуся, и из-за этого несколько дней назад между Асей и мной произошла ссора. И вот этот гусь, разложенный по порциям на тарелки, на столе. Он был жестким, плохо проваренным. Ели за письменным столом, за которым собралось человек шесть-восемь. Говорили только по-русски. Хороша была холодная закуска, рыба по-еврейски, и суп тоже. После еды я пошел в соседнюю комнату и заснул. После того я какое-то время еще лежал, проснувшись, в большой печали, на софе, и мне вспомнилось, уже не в первый раз, как я, будучи студентом, отправился из Мюнхена в Зеесхаупт66. Потом, конечно, Райх или Ася пытались перевести мне что-нибудь из разговора, но из-за этого ситуация становилась вдвойне напряженной. Какое-то время говорили о том, что в военной академии профессором стал генерал, который в прошлом был белогвардейцем и приказывал повесить каждого попавшего в плен красноармейца. Спорили о том, как к этому относиться. Наиболее ортодоксально и очень фанатично вела себя при этом молодая болгарка. Наконец мы ушли, Райх с болгаркой впереди, Ася со мной сзади. Я был совершенно изможден. В этот день трамваи не ходили. И поскольку мы, Райх и я, не могли поехать на автобусе, нам не оставалось ничего другого, как пройти дальний путь до второго МХАТа пешком. Райх хотел посмотреть там «Орестею», чтобы пополнить свои материалы для «Контрреволюции на сцене». Нам дали места в середине второго ряда. Запах духов охватил меня уже при входе в зал. Я не видел ни единого коммуниста в синей блузе, зато там было несколько типов, вполне подходящих для альбома Георга Гроса. Постановка была вполне в стиле замшелого придворного театра. Режиссер был лишен не только всяких профессиональных навыков, но и запаса самых примитивных сведений, без которых нечего браться за трагедию Эсхила. Похоже, его фантазия исчерпывается запыленными салонными атрибутами греческой культуры. Почти беспрерывно звучала музыка, в том числе много Вагнера: «Тристан», «Заклинание огня».
26 декабря.
Похоже, пребывание Аси в санатории приближается к концу.
В последние дни отдых на свежем воздухе улучшил ее состояние. У нее хорошее настроение, когда она лежит в спальном мешке и слышит, как в небе кричат вороны. Ей кажется, что птицы по-настоящему организованы, и вожак дает им точные указания относительно того, что им следует делать; определенные крики, следующие после паузы, – это, как она полагает, приказы, которые выполняются всеми. В последние дни я почти не говорил с Асей наедине, но в тех нескольких словах, которыми мы обменялись, я так ясно ощущаю ее близость ко мне, что я очень спокоен и чувствую себя хорошо. Едва ли что-нибудь действует на меня целительнее и с такой силой, как те касающиеся мелочей вопросы, которые она задает мне относительно моих дел. Конечно же, она делает это не часто. Но в этот день, например, она осведомилась за столом, посреди еды, когда обычно говорили по-русски, какую почту я получил накануне. До еды играли в домино на три команды. Но после еды было гораздо лучше, чем накануне. Пели переделанные на коммунистический лад еврейские песни (как я предполагаю, речь не шла о пародиях). За исключением Аси, все в комнате были, судя по всему, евреями. Среди нас был и профсоюзный секретарь из Владивостока, приехавший в Москву на седьмую профсоюзную конференцию. Так что за столом собралась целая коллекция евреев от Берлина до Владивостока. Асю мы доставили домой пораньше. После этого я пригласил Райха, перед тем как отправиться домой, на чашку кофе. И тот начал: чем больше он наблюдает, тем больше видит, что дети – тяжелая обуза.
В гостях был маленький мальчик, впрочем чрезвычайно воспитанный, который, однако, в конце концов, когда все играли в домино и ожидание еды длилось более двух часов, начал плакать. В действительности же Райх, конечно, имел в виду Дагу. Он говорил о хронических приступах страха у Аси, чаще всего связанных с Дагой, и снова прошелся по всей истории, как она оказалась в Москве. Я уже не раз восхищался его большим терпением в отношении нее. И в этот раз не было раздражения, ожесточения, лишь напряжение, разрядившееся в разговоре со мной. Он жаловался, что у Аси пропал «эгоизм» как раз в тот момент, когда ей только и нужно предоставить все естественному ходу вещей. Беспокойство о том, где она окажется дальше, мысль о возможном переезде мучила ее чрезвычайно. Что ей нужно, так это пара недель спокойной и уютной буржуазной жизни, какой в Москве ей не может обеспечить и Райх.
Я же ее беспокойства еще не заметил. Моя очередь была лишь на следующий день.
27 декабря.
Асина палата в санатории. Мы там почти ежедневно с четырех до семи. Обычно около пяти в соседней палате какая-то пациентка принимается играть на цитре, это продолжается час или полчаса. Она ни разу не продвинулась дальше печальных аккордов. Музыка звучит в этих голых стенах очень плохо. Но Асю, похоже, монотонное бренчание не слишком раздражает. Когда мы приходим, она обычно лежит на постели. Напротив на столике молоко, хлеб и тарелка с сахаром и яйцами, которые она обычно отдает Райху. В этот день она дала ему одно и для меня и написала на нем «Беньямин». Поверх платья на Асе серый шерстяной санаторный халат. В предоставленной ей более комфортабельной части палаты есть два стула и глубокое кресло, в котором я обычно сижу, а также ночной столик с журналами, книгами, рекламой, маленькой разноцветной вазочкой, которая очевидно принадлежит ей, Cold Cream, который я привез ей из Берлина, зеркалом, которое я ей как-то подарил, и долго там же лежала обложка «Улицы с односторонним движением», которую Саша Стоун сделал для меня. Ася часто занимается блузкой, которую хочет пошить, вытягивает нитки из материи. – Источники света на московских улицах. Это: снег, отражающий освещение так сильно, что почти все улицы светлы, сильные карбидные лампы торговых палаток и фары автомобилей, выбрасывающие сноп света на сотни метров вперед по улицам. В других метрополиях эти фары запрещены: здесь же трудно представить себе что-либо более вызывающее, чем это нахальное выделение тех немногих машин, что находятся в распоряжении нескольких нэпманов (конечно же и представителей власти) для преодоления всеобщих трудностей передвижения. – В этот день было мало достойного описания. С утра работал дома. После обеда играл в шахматы с Райхом, потерпел поражение в двух партиях. Ася была в этот день в сквернейшем настроении, яснее, чем когда-либо, проявилась злобная едкость, благодаря которой ее игра в роли Гедды Габлер67 должна быть убедительной. Она не терпела ни малейшего вопроса о ее состоянии. В конце концов единственным выходом было оставить ее одну. Но наша – моя и Райха – надежда, что она присоединится к нашей игре в домино, не оправдалась. Напрасно мы оборачивались всякий раз, когда кто-нибудь входил в комнату отдыха. После партии мы пошли обратно в ее комнату, но я вскоре опять удалился с книгой в комнату отдыха, чтобы вновь появиться лишь без малого в семь. Ася распрощалась со мной очень недружелюбно, но потом она передала мне через Райха яйцо, на котором она написала «Беньямин». Прошло немного времени, как мы оказались в моем номере, когда вошла она.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента