Страница:
Ну-ну, каждому свое, а мне отступать некуда — не люблю я, когда мне со снисхождением щерятся, мол, говнюк ты, Ванечка, и жизнь твоя вся фекальная.
Что ответить на это? Отвечаю: ни хрена, господа, жизнь моя факельная. Будет. И такая огнеметная, что вы ещё пожалеете, что сука-судьба столкнула нас на узкой дорожке в бетонированном туннеле. На этой положительной мысли я прикорнул, как горняк после трудовой вахты, и спал без сновидений и с чистой совестью.
Когда сумерки забродили по комнате и призрак прабабки Ефросиньи готовился к парадному выходу из-за кактуса, чтобы пробухтеть очередную малоприятную нотацию о правильной жизни, дверь со скрипом открылась…
— Привет, сонька, — входила Саша. — Как настроение?
— Лучше, чем у депутата, — шумно вздохнул. — Хотя неизвестно, кому больше повезло.
— Ты о чем, дурачок?
Зевая, я начал было развивать мысль, что наше тленное существование настолько утомительно, что иногда появляется сумасбродная мысль преждевременно его закончить, чтобы не маяться, как хризантема в проруби вечности. Девушка не обратила на мою пафосную бредятину никакого внимания, а, обнаружив чайник под тахтой, вновь удалилась, предупреждая, чтобы я мыслил конструктивно, поскольку вот-вот явятся наши юные следопыты. И, кажется, с хорошими новостями.
— Какие новости в десять вечера?
— Спокойно, граф. Бить канделябрами вас не будут.
Лучше бы били, решил я, когда мои неутомимые друзья-пинкертоны прибыли с новостями. Их было две — одна хорошая, а вторая требовала индивидуального подхода. Первая касалась «Победы» — новое лобовое стекло и новые колеса обошлись в копеечку и теперь я снова могу повторить молодогвардейский подвиг на городских улицах.
— А вторая какая? — рвался в новый бой.
— Вот она, Ванечка, — и Сосо кинул на тахту снимки, на которых навечно отразилась послеполуденная транспортная, мать её так, магистраль, запруженная автомобилями.
— Ай-да, Сашенька, папарацци, — удивился я. — Молодец, вижу руку мастера.
— А то, — цокнула девушка. — А больше ничего не видишь, милый мой?
— А что я должен видеть?
— Ванюха у нас только спец по мягким местам, — хихикнул Мойша Могилевский.
— Порно, — загоготал Сосо, — граф!
— Ой, я тащусь от него, — захлопала в ладоши Софочка.
Я таращился на снимки, как известное животное на новые ворота, и не понимал: в чем, собственно, дело и отчего такой восторг? Мне посоветовали открыть пошире гляделки, что я и сделал, ну и что? Тьфу ты, господи, первым не выдержал князь, вах-трах, и разложил паянс из фотографий.
— Да, — задумчиво проговорил я. — Какое напряженное движение в столице нашей родины.
— И это все?! — вскричали присутствующие.
— Нет, не все, — ответил с достоинством. — Вот этот сучий «мерсяк» меня подрезал. Помнишь, Александра?
— Мне бы и не помнить, — закатила глаза к потолку. — Орал, как недорезанный. Ты. И обзывался нехорошими словами.
— Вот этого не помню, — начал препираться. — Я за рулем, как ангел в облаках.
Все схватились за головы и заявили, что со мной невозможно иметь никакого дела, лучше давайте пить чай с кубинским ромом, есть мороженое и читать вслух Монтеня. И пока мои нетерпеливые друзья хлопотали над столом, я более внимательно рассмотрел предложенные снимки.
Помню, Александра отщелкивала дорожную картинку с малым интервалом, и на всех снимках постоянно присутствуют три автомобиля: депутатский джип, хренов «Мерседес» и хренова «Ауди».
Первая машина, как жертва, отметается, под подозрением остаются две прочие. И что из этого следует? Если депутата «вели», то нам остается выяснить, что за хозяева жизни, понимаешь, скрывается под номерами колымаг и… все слишком просто.
О чем я и заявил товарищам, которые давились кубинским ромом с мороженым и рассказывал анекдоты о Монтене.
— Наконец-то начал мыслить конструктивно, — заметил господин Могилевский, и все мои разумные доводы были разбиты, как шведы под хлеборобной Полтавой.
По мнению моих друзей, коль мы оказались свидетелями такой впечатлительной кровавой разборки и, если хотим из всего этого добиться положительного результата, то нужно плюнуть на принципы юности и провести крупномасштабные действия.
Я ответил, что все мои принципы находятся в коробке из-под ксерокса под плотным зеленым ковриком в миллион долларов, и поэтому нет необходимости проводить со мной агитационную работу. Я выражаю лишь сомнение, что путь к вышеупомянутой коробке подозрительно прост. С этими херовыми автомобильчиками.
— Это один из возможных путей, — не возражали мне, — и его надо проверить.
— Как хотите, — согласился. — Но я пойду своим путем.
— Куда? — не поняли меня.
— К острову.
Мои друзья потребовали, чтобы я прекратил говорить загадками. Пришлось признаться о своей мечте прикупить островок с кипарисами и рассказать в общих чертах о своих будущих действиях, которые были связаны с поисками «партнера» депутата по гимнастическими занятиям.
— Сначала отдай долги, — напомнил князь. — Знаю вашего брата: кипарисы-барбарисы в голове, а сами-то без штанов.
— Он в штанах, — с достоинством заметила Александра. — И я уважаю Ванечку за мечту. — И подняла стопку с янтарной жидкостью. — Так выпьем же, господа, чтобы все наши мечты…
Пришлось заглянуть в рюмашечку, хотя и дал себе зарок не злоупотреблять, когда осознал под дзыньк лобового стекла, что мы зашли (заехали) слишком далеко. Утешало лишь одно: о наших дерзких планах не знала ни одна живая душа. И поэтому можно было ещё мирно тяпнуть хмельной ромовой дряни, чтобы без проблем и билетов уплыть на райские острова, так похожие на ослепительные стеклянные облака…
И привиделось мне странное видение — будто мечта моя исполнилась: я босиком бреду по необитаемому берегу, на него наступает шумная океанская волна, а вокруг синь неба и водной стихии. Хор-р-рошо! Но мешает наслаждаться независимостью подозрительный и ломкий звук за спиной. Оглядываюсь и обнаруживаю, как мои следы на песке превращаются в бутылочное стекло и с треском рвутся на мелкие и опасные осколки. Они разметываются по всему побережью, и так, что никаких шансов…
И просыпаюсь на родных пружинах тахты. На лице сидит, слепя, солнечный заяц, похожий на североамериканского скунса, использовавшего мою пасть в качестве клозета.
С проклятиями переворачиваюсь в тень и говорю себе, что либо я мирно упиваюсь, как весь народ, либо начинаю воплощать мечту в реальность. А мечта проста: найти того, кто в знак признательности подарит Ванечке Лопухину коробку из-под ксерокса, набитую доверху ассигнационными билетами цвета летней лужайки в штате Вашингтон. Признательность — за что?
Вчера мы не только пили палящий глотку ром и пели Куба — любовь моя, но и решили действовать следующим образом: мои друзья разрабатывают автомобильную версию, а я ищу партнера по койке господина Жохова. А почему бы и нет?
— Найти один зад среди десяти миллионов — это так просто, друзья мои, — заявил я коллективу после того, как приметил возле кактуса Фиделя Кастро, забредшего, видно, к нам на огонек.
Естественно, я пригласил пламенного революционера к нашему столу. Он улыбнулся в свою знаменитую бороду, как инквизитор в ХVII веке алхимику, утверждающему, что может добыть из монаршеской мочи золото; после чего Фидель позвал меня, хама, на свой островок свободы, где ею, кажется, и не пахло. Что не имело никакого значения для человека с плохим обонянием. И я туда отправился. И что же? Ничего не помню, кроме берега, засыпанного осколками стекла… Брр! А если это сон в руку?..
Да, нельзя и некуда отступать. Надо шагать вперед и вперед. А что там, впереди?..
Я приоткрыл глаз — скрипели доски, по ним топал кот, как бегемот на водопой во время африканской засухи 1904 года. Неистерпимо хотелось пить. Пить и пить. Аш два О. Проявив недюжинную силу воли, я поднял свои обезвоженные клетки и потащил их на кухню. Там припал к трубе над ржавой раковиной и на час застопорил хозяйственную деятельность нашего клоповника.
Потом без успеха грюкнулся в дверь Александры — я снова был всеми покинут. Вот что значит — язык без костей. Что ж такого наплел, коль мои друзья разбегаются поутру? Однако уже был полдень, а я и думать не думал заниматься собственными поисками. Упав на тахту и частично на кота, я принялся глазеть в потолок, напоминающий цветом огромную таблетку c анальгетиком, снимающего головную боль. А голова моя трещала по двум причинам, то ли была отравлена хлорированной водой, то ли много думала. Я решил, что от мыслей, и это меня взбодрило.
Путь же поиска будет бесхитростен, главное, найти в записных книжках номер телефона одной сумасшедшей клакерши по имени Исидора, любительницы балета и минета. C ней я имел честь познакомиться на премьере в Большом, когда меня отправили по случаю в ложу прессы, чтобы я усладил свой взор всевозможными па на знаменитой сцене. Во время антракта я потерялся и забрел за кулисы. Там пахло скандалом, конским потом и похотью. У пыльного задника, изображающего древнегреческие развалины, молилась барышня-крестьянка. В качестве иконы выступал известный бас Пиавко с расстегнутой ширинкой. Его загримированный лик выражал сладострастие, будто под ним пели падшие ангелы. Мое появление было некстати. Как и вопрос, который был задан без злого умысла по причине того, что я не сразу вник в корневую суть происходящего. Композиция распалась — бас с проклятиями удалился готовить вокальную партию для следующего акта, а барышня-крестьянка вопила ему в спину:
— А контрамарку, козел! Нет, ты видел, — обращалась ко мне. — Пошла, жопа с трубой! Певун херов!.. Вот так они завсегда с честными девушками.
Так мы познакомились — Исидора была вхожа в театральный, простите, бомонд, и мазала каждую знаменитость и звезду таким едким говном, что даже я начинал раздражаться от запашка её слов. По первой наивности было попытался пристыдить бестию, да куда там. И странное дело, многие о ком болтуха распускала совершенно невероятные и дикие сплетни, поддерживали с ней дружеские отношения и, улыбаясь, раскланивались на фуршетах, презентациях и проч. Все объяснялось просто: для актера самое ужасное забвение. Тогда он ходячий труп. Тень из прошлого. А когда за твоей спиной комедианта светское общество со смаком обсуждает твой же роман с актрисулькой, годящейся во внучки. О, значит, жив курилка, который в штанах!
Словом, Исидора являлась, как бы тонизирующим средством против творческого запора, и поэтому пользовалась, прошу прощения, уважением и вниманием. В её уши, как в сливной бачок, попадали все последние новости из-за кулис и коек, превращаясь в милой головке в такую невероятную чепуху и вздор, что у большинства работников искусства несусветная чушь вызывала головокружение и шок. Однако скоро слушок обрастал такими конкретными подробностями, что не верить в него было преступным легкомыслием.
… Мне повезло — Исидора не удавилась на телефонном шнуре и её не прибили пирожными на приеме в честь премьерного провала во МХАТе, что в Камергерском переулке. Сначала я узнал последние новости о том, что г-н Гржжижимский набил морду г-ну Иванову-Смесяковичу, сумевшему наставить ему рога в антракте, когда госпожа Гржжижимская завернула не в ту гримуборную, а уж потом мы начали обсуждать наши проблемы.
Исидора поняла меня с полуслова: ах, голубые небеса, а сам-то, Ванюха, не поменял сексуальной, ха-ха, ориентации? Я отвечал, что нет, и готов, мол, доказать собеседнице свою половую состоятельность. После того, как она подсобит в поисках неизвестной фигуры. Какой фигуры? Пришлось коротко изложить свои похождения в качестве папарацци.
— Ах, ты, сукин котик, — хихикнула шельма. — Решил зарабатывать на слабостях человеческих?
— А что делать? — повинился.
— А мой интерес?
— Процент от сделки.
— Если что, ославлю на весь свет, — предупредила сплетница и сказала, чтобы я ждал ответа.
Через час я уже находился под зонтиком летнего кафе на Тверской. За моей спиной шумел фонтан и смеялись счастливые дети. У самодельного треножного стенда разместился уличный старичок-фотограф, похожий на грустного ослика из мультфильма.
Столица мякла асфальтом и людьми, бесцельно бредущими по нему, точно по тесту. Основатель города на гордом жеребце порывался ускакать с гранитного постамента в тень. Бесконечная автомобильная река медленно плыла по своим законам. Я сидел на неудобном пластмассовом стуле и дул газировку в ожидании делового свидания.
И, поглядывая на развезенную жарой первопрестольную, подумал, что все происходящее напоминает анекдот, правда, не очень смешной. Зачем эта суета и маета? Ради золотого тельца? И глупой мечты об острове? Как бы не поплыть к этому острову на лодочке, похожей на гроб?..
На этой оптимистической мысли появились Исидора в коротеньких шортиках и маечке и человечек с белым лицом актера.
— Ха! Папарацци, — засмеялась девица. — Ты чего вчерась хлебал? — Я признался, поправляя «Nikon». — Фи, кубинский ром! Шустриков, никогда не дуй эту гадость, будешь таким же бякой мятой.
— Я вообще не пью, — поклонился Шустриков, — кроме водочки в хрустальной рюмочке, запотевшей от холода.
Я сглотнул слюну и приподнялся со стула, выказывая всем своим видом удовольствие от встречи. После азиатских церемоний лично для нашей дамы был заказан теплый джин-с-тоником, и началась наша деловая встреча. Я передал господину Шустрикову несколько снимков с коротким комментарием. Исидора глянула на фото и заражала, как, быть может, лошадь под основателем столицы в 1147 году.
— Ванюха, классная работуха! Ха-ха! — смеялась плутовка, посасывая пойло из жестяной банки. — Рука мастера, Шустрый, а? Учись, пока Лопопухин жив и здоров.
— Я — Лопухин, — огрызнулся.
— А вот этого я видела, — указала острым ноготком, выкрашенным в цвет увядающей сирени, на депутата. — Где я видела эту жопу, а? — Наморщила лобик, как это делает обезьянка на плече уличного фотографа.
— Уже покойник, — ответил я. — Меня интересует второй.
— Лопуша, ты убийца? — хихикала.
— Как ты народная артистка России, — нашел достойный ответ.
И пока мы таким образом пикировались, господин Шустриков внимательно рассматривал картинки. Трудно было соотнести его великодушно-тускловатый облик актера с тем тухлым дельцем, благодаря которому мы, собственно, собрались под пестрым шатром кафе. Раньше такие члены общества Мельпомены занимали активную социальную позицию: партком-местком-товарищеский суд, а вечером выходили на сцену и в свете софитов произносили гениальную фразу всех времен: «Кушать подано, господа!». И что же теперь? Халява кончилась и надо выживать в условиях капиталистического рая?
— М-да? — задумался постаревший лицедей. — Странные позы, однако.
— В каком смысле? — не понял. — Позы как позы.
— Ненатуральные, молодой человек. Будто для съемки.
— Так я же это, — и осекся: что за чертовщина? Не для меня с «Nikon» устраивалась вся эта вакханалия? Тогда для кого? — А вы не ошибаетесь?
Актер пожал плечами — всякое может быть, дело житейское, и уточнил задачу, высказанную мной прежде. Потом задумался, тасуя фотографии, как игральные карты. Со стороны это выглядело мило, точно наша троица собирается резаться в подкидного дурака. В общественном месте.
— Так-с, — проговорил наконец господин Шустриков. — Что мы имеем? Мы имеем обоюдный интерес, молодой человек. Вам нужна информация, а нам финансовое обеспечение.
— Шустрик, будь проще, — вмешалась Исидора. — Тебя не понимают.
— Без Оси Трахберга не обойтись, — объяснил актер. — А ты знаешь, милочка, он не работает без оплаты своего труда. Это его принципы.
— Железные, — подтвердила сплетница.
— А кто такой этот Ося, — удивился я, — этот Трахбахберг?
— Как, ты не знаешь, кто такой Ося Трахберг? — воскликнула Исидора. Ооо! — и закатила глазки.
— Ося знает всё, — загадочно проговорил господин Шустриков. — Если хотите иметь результат, вы его будете иметь.
— Но надо платить мани-мани, Лопухин, — вмешалась его спутница.
— Сколько? — поверил в магическое неизвестное лицо.
Была названа сумма в валютном эквиваленте. Мне сделалось дурно: какие цены на рынке информации? Однако, поразмыслив под шум фонтана, понял, что самостоятельный поиск обойдется нам дороже, не считая потери времени и темпа. Я вспомнил о платежеспособном князе Сосо Мамиашвили, и наше трио под разноцветным зонтом ударило по рукам.
Вечером мой легкомысленный поступок был подвержен остракизму. Больше всех, естественно, возмущался Сосо, он бегал по комнате и утверждал, что я иду самым примитивным путем.
— Что ты имеешь ввиду, князь?
— А то, что вы, граф, путаете свой карман с чужим.
Я обиделся: не для себя стараюсь, а для всего общества.
— А деньги мои, — заметил Сосо, — но дело даже не в этом, а в итоге. Почему мы должны доверять какому-то Оси Трахбахбергу, да?
— Как, вы не знаете Трахберга? — удивился я. — Ося знает всё, и результат будет завтра.
— Завтра — это хорошо, — рассудительно заметил господин Могилевский.
— Это черт знает что, а не хорошо, — возмущался господин Мамиашвили, что это за хорошее дело, когда одни убытки? Нет, мне капитала не жалко, лохом не хочу быть!
К счастью, появились девушки Александра и София, и князь сделал широкий жест: ладно, он — платит, хотя и не верит моим сомнительным россказням и розыскам.
— А вы сами-то, — вспомнил, — что имеете?
Надо признаться, день для моих друзей был куда успешнее. Через полковника ГАИ Каблучкина и общегородской компьютер были установлены владельцы хренова «Мерседеса» и хреновой «Ауди». Первый автомобиль принадлежал господину Лиськину, известному деятелю в эстрадном шоу-бизнесе, а второй — гражданину Литвы Субайсису, гостю нашей столицы.
— И что из этого следует?
— Пока ничего, Ванечка, — ответила Александра. — Более того, господин Лиськин гуляет по Елисейским полям и возвращается только завтра.
— А Субайсис?
— Уезжает, — ответила Софочка. — Завтра. Из гостиницы «Метрополь».
— «Метрополь»?! — вскричала хором наша мужская половина, перепугав коммунальный люд за стенами.
Надо ли говорить, что решение в наших горячих головах поспело мгновенно. Оставив Софочку с котом за старшую, мы запрыгнули в «Победу» и сломя голову понеслись в отремонтированном болиде по вечерним столичным магистралям. Было такое впечатление, что мы на Т-34 прорываемся через фронт: огни рекламы мелькали за бортом, как трассирующие очереди крупнокалиберных пулеметов, прямой наводкой били фары встречного транспорта, а лица бойцов были искажены и напряжены. На ходу обсуждался план наших действий. Главное, проникнуть в малахитовой бастион отеля, а там нелегкая вывезет.
— Князь, будешь изображать турка, — предложил я.
— Почему это? — обиделся Сосо. — Я что? Похож на турка?
— Он похож на дитя Эллады, — уточнила Александра, прося, чтобы я прекратил травмировать собой психику друзей.
— Пойду я, — вмешался Мойша Могилевский и натянул на свой выразительный шнобель солнцезащитные очки. — У вас рожи проходимцев из Засрацка, исключая из списка, конечно, Александру, — и чмокнул ручку девушки, подлец.
— Как это?! — обиженно заорали я и «дитя Эллады». — У нас вовсе не такие лица, как он говорит, да, Сашенька?..
— Интеллект налицо, — засмеялась девушка.
Миха был тверд, как кремень, если мы хотим добиться результата, то следует действовать не нахрапом, а интеллигентно, используя знание других языков, кроме родной матери. И какие же он, полиглот, мать его так, знает слоганы?
— Dtynаhаjl nhаjjkаl olаkh drаtoyаuo hаj njаjаiiаklаol, мать, проговорил господин Могилевский.
Надо ли говорить, что мы потеряли дар речи. Что это значит, господи? Иврит, неучи, коротко ответствовал наш товарищ, за исключением «мать». Да, согласились мы, наша «мать» не переводится не на какие иные благородные языки мира.
Меж тем наш танк на колесах подкатил к звездному мотелю, сверкающему огнями в душном вечере, точно космический челнок на космодроме, снаряжающийся к подозрительным кольцам Сатурна. У стеклянных дверей бились наши земные, но перламутровые потаскушки.
— Вах, какие розанчики, — цокнул Сосо.
— Здесь хорошо pick up the mushroom, — задумчиво проговорил Могилевский.
— Чего?!
— Здесь, говорю, хорошо собирать грибы, — наш друг-полиглот выбирался из авто. — Саша, будь добра, проследи, чтобы эти джентельмены не делали резких движений, — и отправился прочь.
Что он имел ввиду, мы не поняли. Для нас работа прежде всего, успел крикнуть я удаляющейся фигуре, заметив, что она удивительным образом преобразилась: не тюха азиатский шлендахлендал к сияющим мраморным ступеням, а гранд иберийский, понимаешь.
— Никогда не подозревал об актерском таланте у Мойшы, — заметил спутникам.
На что получил банальный ответ: жить захочешь, через ушко проскочишь. С этим утверждением трудно было спорить. Либо мимикрируй, либо слопают с потрохами и не подавятся. Я представил нашу «Победу» пирожком, где вкусным мясным фаршем были мы.
— Ну и шутки у тебя, Ванечка, — обиделась Саша. — Я не хочу быть начинкой. Я сама кого угодно проглочу.
— А я вот бы от пирога не отказался, — замечтался Сосо. — С грибами.
— Лучше с котятами, — гнул я свою линию, вызывая новое возмущение.
— С собаками, балда, — огрызнулся князь и начал было рассказывать о специальных питомниках в КНДР, где выращивают песиков для выдающихся руководителей партии и правительства, которые жирные, как зайцы и по вкусу напоминают…
— Кто жирные? — решила уточить Александра. — Руководители партии и правительства?..
— Не… собаки, — невозмутимо ответил князь, любитель деликатеса. — А вкус у них… пальчики оближешь.
— Ну вас, живодеры, — рассердилась девушка и выказала желание покинуть наше навязчивое общество. Хотя бы на время.
Не успела. Мы увидели: из живой и вязкой массы у дверей «Метрополя» вырывается джентельмен мира Мойша Могилевский и спешит к машине. Мы испугались — что такое? И, перетрухав, были правы: наш приятель плюхнулся на сидение и приказал давить на газ.
— Куда?
— В Склиф!
— В институт Склифософского, — изумились мы, — а что такое?
— Что-что, Субайсис наш там.
— Живой?!
— Вроде бы.
— Черт подери, Мойша, — заорали мы, — объяснись толком, что с ним?!.
— Что-что? Отравился Субайсис.
— Как это? — открыли мы рты.
— Обыкновенно. Пирогом с грибами, кажется?
— С грибами? — и мы с Сосо, переглянувшись, начали неудержимо хохотать, а, может, с котятами или зайцевидными собаками?
Господин Могилевский от удивления покрутил пальцем у своего виска: в чем дело, друзья мои, вы что белены объелись? Белены-белены, гоготали мы. На это Александра передернула плечами и заявила, что мы все с большой придурью и путь наш должен лежать в клинику имени Кащенко, где, таких как мы, лечат оздоровительными электрическими разрядами, пропуская его через весь скелет: трац-трац-тра-та-тац и ты полноправный член общества, то есть идиот.
Когда мы успокоились, то узнали, что смех наш весьма неуместен, потому, что господин Субайсис очень даже плох и находится в реанимации. И у нас, заметил господин Могилевский, должен возникнуть естественный вопрос: кому нужно, чтобы тот, с кем мы мечтали о встрече, неожиданно находится на своем последнем жизненном рубеже, похожем на бруствер окопа, разделяющим оптимистические полки Жизни и рати Смерти.
— Вот только не надо красивых слов, — завопили мы на такие завитушечные слоганы полиглота. — Лучше скажи, что делать-то?
— Предлагаю навестить пациента. Как его лучшие друзья.
— С передачей, — пошутили, жестокосердечные.
— С чем?
— Ну там пирожков с опятами-котятами, можно мариновых огурчиков к водочки…
— Тьфу на вас, стервецы, — расстроился Миша, обращаясь за сочувствием к девушке. — Разве можно с такими раздолбаями иметь дело?
— Нет, нельзя, — заметила Саша. — Они таки у меня дождутся, что я их потравлю газом глубокого поражения, — и для вящей убедительности продемонстрировала нам баллончик.
Что ответить на это? Отвечаю: ни хрена, господа, жизнь моя факельная. Будет. И такая огнеметная, что вы ещё пожалеете, что сука-судьба столкнула нас на узкой дорожке в бетонированном туннеле. На этой положительной мысли я прикорнул, как горняк после трудовой вахты, и спал без сновидений и с чистой совестью.
Когда сумерки забродили по комнате и призрак прабабки Ефросиньи готовился к парадному выходу из-за кактуса, чтобы пробухтеть очередную малоприятную нотацию о правильной жизни, дверь со скрипом открылась…
— Привет, сонька, — входила Саша. — Как настроение?
— Лучше, чем у депутата, — шумно вздохнул. — Хотя неизвестно, кому больше повезло.
— Ты о чем, дурачок?
Зевая, я начал было развивать мысль, что наше тленное существование настолько утомительно, что иногда появляется сумасбродная мысль преждевременно его закончить, чтобы не маяться, как хризантема в проруби вечности. Девушка не обратила на мою пафосную бредятину никакого внимания, а, обнаружив чайник под тахтой, вновь удалилась, предупреждая, чтобы я мыслил конструктивно, поскольку вот-вот явятся наши юные следопыты. И, кажется, с хорошими новостями.
— Какие новости в десять вечера?
— Спокойно, граф. Бить канделябрами вас не будут.
Лучше бы били, решил я, когда мои неутомимые друзья-пинкертоны прибыли с новостями. Их было две — одна хорошая, а вторая требовала индивидуального подхода. Первая касалась «Победы» — новое лобовое стекло и новые колеса обошлись в копеечку и теперь я снова могу повторить молодогвардейский подвиг на городских улицах.
— А вторая какая? — рвался в новый бой.
— Вот она, Ванечка, — и Сосо кинул на тахту снимки, на которых навечно отразилась послеполуденная транспортная, мать её так, магистраль, запруженная автомобилями.
— Ай-да, Сашенька, папарацци, — удивился я. — Молодец, вижу руку мастера.
— А то, — цокнула девушка. — А больше ничего не видишь, милый мой?
— А что я должен видеть?
— Ванюха у нас только спец по мягким местам, — хихикнул Мойша Могилевский.
— Порно, — загоготал Сосо, — граф!
— Ой, я тащусь от него, — захлопала в ладоши Софочка.
Я таращился на снимки, как известное животное на новые ворота, и не понимал: в чем, собственно, дело и отчего такой восторг? Мне посоветовали открыть пошире гляделки, что я и сделал, ну и что? Тьфу ты, господи, первым не выдержал князь, вах-трах, и разложил паянс из фотографий.
— Да, — задумчиво проговорил я. — Какое напряженное движение в столице нашей родины.
— И это все?! — вскричали присутствующие.
— Нет, не все, — ответил с достоинством. — Вот этот сучий «мерсяк» меня подрезал. Помнишь, Александра?
— Мне бы и не помнить, — закатила глаза к потолку. — Орал, как недорезанный. Ты. И обзывался нехорошими словами.
— Вот этого не помню, — начал препираться. — Я за рулем, как ангел в облаках.
Все схватились за головы и заявили, что со мной невозможно иметь никакого дела, лучше давайте пить чай с кубинским ромом, есть мороженое и читать вслух Монтеня. И пока мои нетерпеливые друзья хлопотали над столом, я более внимательно рассмотрел предложенные снимки.
Помню, Александра отщелкивала дорожную картинку с малым интервалом, и на всех снимках постоянно присутствуют три автомобиля: депутатский джип, хренов «Мерседес» и хренова «Ауди».
Первая машина, как жертва, отметается, под подозрением остаются две прочие. И что из этого следует? Если депутата «вели», то нам остается выяснить, что за хозяева жизни, понимаешь, скрывается под номерами колымаг и… все слишком просто.
О чем я и заявил товарищам, которые давились кубинским ромом с мороженым и рассказывал анекдоты о Монтене.
— Наконец-то начал мыслить конструктивно, — заметил господин Могилевский, и все мои разумные доводы были разбиты, как шведы под хлеборобной Полтавой.
По мнению моих друзей, коль мы оказались свидетелями такой впечатлительной кровавой разборки и, если хотим из всего этого добиться положительного результата, то нужно плюнуть на принципы юности и провести крупномасштабные действия.
Я ответил, что все мои принципы находятся в коробке из-под ксерокса под плотным зеленым ковриком в миллион долларов, и поэтому нет необходимости проводить со мной агитационную работу. Я выражаю лишь сомнение, что путь к вышеупомянутой коробке подозрительно прост. С этими херовыми автомобильчиками.
— Это один из возможных путей, — не возражали мне, — и его надо проверить.
— Как хотите, — согласился. — Но я пойду своим путем.
— Куда? — не поняли меня.
— К острову.
Мои друзья потребовали, чтобы я прекратил говорить загадками. Пришлось признаться о своей мечте прикупить островок с кипарисами и рассказать в общих чертах о своих будущих действиях, которые были связаны с поисками «партнера» депутата по гимнастическими занятиям.
— Сначала отдай долги, — напомнил князь. — Знаю вашего брата: кипарисы-барбарисы в голове, а сами-то без штанов.
— Он в штанах, — с достоинством заметила Александра. — И я уважаю Ванечку за мечту. — И подняла стопку с янтарной жидкостью. — Так выпьем же, господа, чтобы все наши мечты…
Пришлось заглянуть в рюмашечку, хотя и дал себе зарок не злоупотреблять, когда осознал под дзыньк лобового стекла, что мы зашли (заехали) слишком далеко. Утешало лишь одно: о наших дерзких планах не знала ни одна живая душа. И поэтому можно было ещё мирно тяпнуть хмельной ромовой дряни, чтобы без проблем и билетов уплыть на райские острова, так похожие на ослепительные стеклянные облака…
И привиделось мне странное видение — будто мечта моя исполнилась: я босиком бреду по необитаемому берегу, на него наступает шумная океанская волна, а вокруг синь неба и водной стихии. Хор-р-рошо! Но мешает наслаждаться независимостью подозрительный и ломкий звук за спиной. Оглядываюсь и обнаруживаю, как мои следы на песке превращаются в бутылочное стекло и с треском рвутся на мелкие и опасные осколки. Они разметываются по всему побережью, и так, что никаких шансов…
И просыпаюсь на родных пружинах тахты. На лице сидит, слепя, солнечный заяц, похожий на североамериканского скунса, использовавшего мою пасть в качестве клозета.
С проклятиями переворачиваюсь в тень и говорю себе, что либо я мирно упиваюсь, как весь народ, либо начинаю воплощать мечту в реальность. А мечта проста: найти того, кто в знак признательности подарит Ванечке Лопухину коробку из-под ксерокса, набитую доверху ассигнационными билетами цвета летней лужайки в штате Вашингтон. Признательность — за что?
Вчера мы не только пили палящий глотку ром и пели Куба — любовь моя, но и решили действовать следующим образом: мои друзья разрабатывают автомобильную версию, а я ищу партнера по койке господина Жохова. А почему бы и нет?
— Найти один зад среди десяти миллионов — это так просто, друзья мои, — заявил я коллективу после того, как приметил возле кактуса Фиделя Кастро, забредшего, видно, к нам на огонек.
Естественно, я пригласил пламенного революционера к нашему столу. Он улыбнулся в свою знаменитую бороду, как инквизитор в ХVII веке алхимику, утверждающему, что может добыть из монаршеской мочи золото; после чего Фидель позвал меня, хама, на свой островок свободы, где ею, кажется, и не пахло. Что не имело никакого значения для человека с плохим обонянием. И я туда отправился. И что же? Ничего не помню, кроме берега, засыпанного осколками стекла… Брр! А если это сон в руку?..
Да, нельзя и некуда отступать. Надо шагать вперед и вперед. А что там, впереди?..
Я приоткрыл глаз — скрипели доски, по ним топал кот, как бегемот на водопой во время африканской засухи 1904 года. Неистерпимо хотелось пить. Пить и пить. Аш два О. Проявив недюжинную силу воли, я поднял свои обезвоженные клетки и потащил их на кухню. Там припал к трубе над ржавой раковиной и на час застопорил хозяйственную деятельность нашего клоповника.
Потом без успеха грюкнулся в дверь Александры — я снова был всеми покинут. Вот что значит — язык без костей. Что ж такого наплел, коль мои друзья разбегаются поутру? Однако уже был полдень, а я и думать не думал заниматься собственными поисками. Упав на тахту и частично на кота, я принялся глазеть в потолок, напоминающий цветом огромную таблетку c анальгетиком, снимающего головную боль. А голова моя трещала по двум причинам, то ли была отравлена хлорированной водой, то ли много думала. Я решил, что от мыслей, и это меня взбодрило.
Путь же поиска будет бесхитростен, главное, найти в записных книжках номер телефона одной сумасшедшей клакерши по имени Исидора, любительницы балета и минета. C ней я имел честь познакомиться на премьере в Большом, когда меня отправили по случаю в ложу прессы, чтобы я усладил свой взор всевозможными па на знаменитой сцене. Во время антракта я потерялся и забрел за кулисы. Там пахло скандалом, конским потом и похотью. У пыльного задника, изображающего древнегреческие развалины, молилась барышня-крестьянка. В качестве иконы выступал известный бас Пиавко с расстегнутой ширинкой. Его загримированный лик выражал сладострастие, будто под ним пели падшие ангелы. Мое появление было некстати. Как и вопрос, который был задан без злого умысла по причине того, что я не сразу вник в корневую суть происходящего. Композиция распалась — бас с проклятиями удалился готовить вокальную партию для следующего акта, а барышня-крестьянка вопила ему в спину:
— А контрамарку, козел! Нет, ты видел, — обращалась ко мне. — Пошла, жопа с трубой! Певун херов!.. Вот так они завсегда с честными девушками.
Так мы познакомились — Исидора была вхожа в театральный, простите, бомонд, и мазала каждую знаменитость и звезду таким едким говном, что даже я начинал раздражаться от запашка её слов. По первой наивности было попытался пристыдить бестию, да куда там. И странное дело, многие о ком болтуха распускала совершенно невероятные и дикие сплетни, поддерживали с ней дружеские отношения и, улыбаясь, раскланивались на фуршетах, презентациях и проч. Все объяснялось просто: для актера самое ужасное забвение. Тогда он ходячий труп. Тень из прошлого. А когда за твоей спиной комедианта светское общество со смаком обсуждает твой же роман с актрисулькой, годящейся во внучки. О, значит, жив курилка, который в штанах!
Словом, Исидора являлась, как бы тонизирующим средством против творческого запора, и поэтому пользовалась, прошу прощения, уважением и вниманием. В её уши, как в сливной бачок, попадали все последние новости из-за кулис и коек, превращаясь в милой головке в такую невероятную чепуху и вздор, что у большинства работников искусства несусветная чушь вызывала головокружение и шок. Однако скоро слушок обрастал такими конкретными подробностями, что не верить в него было преступным легкомыслием.
… Мне повезло — Исидора не удавилась на телефонном шнуре и её не прибили пирожными на приеме в честь премьерного провала во МХАТе, что в Камергерском переулке. Сначала я узнал последние новости о том, что г-н Гржжижимский набил морду г-ну Иванову-Смесяковичу, сумевшему наставить ему рога в антракте, когда госпожа Гржжижимская завернула не в ту гримуборную, а уж потом мы начали обсуждать наши проблемы.
Исидора поняла меня с полуслова: ах, голубые небеса, а сам-то, Ванюха, не поменял сексуальной, ха-ха, ориентации? Я отвечал, что нет, и готов, мол, доказать собеседнице свою половую состоятельность. После того, как она подсобит в поисках неизвестной фигуры. Какой фигуры? Пришлось коротко изложить свои похождения в качестве папарацци.
— Ах, ты, сукин котик, — хихикнула шельма. — Решил зарабатывать на слабостях человеческих?
— А что делать? — повинился.
— А мой интерес?
— Процент от сделки.
— Если что, ославлю на весь свет, — предупредила сплетница и сказала, чтобы я ждал ответа.
Через час я уже находился под зонтиком летнего кафе на Тверской. За моей спиной шумел фонтан и смеялись счастливые дети. У самодельного треножного стенда разместился уличный старичок-фотограф, похожий на грустного ослика из мультфильма.
Столица мякла асфальтом и людьми, бесцельно бредущими по нему, точно по тесту. Основатель города на гордом жеребце порывался ускакать с гранитного постамента в тень. Бесконечная автомобильная река медленно плыла по своим законам. Я сидел на неудобном пластмассовом стуле и дул газировку в ожидании делового свидания.
И, поглядывая на развезенную жарой первопрестольную, подумал, что все происходящее напоминает анекдот, правда, не очень смешной. Зачем эта суета и маета? Ради золотого тельца? И глупой мечты об острове? Как бы не поплыть к этому острову на лодочке, похожей на гроб?..
На этой оптимистической мысли появились Исидора в коротеньких шортиках и маечке и человечек с белым лицом актера.
— Ха! Папарацци, — засмеялась девица. — Ты чего вчерась хлебал? — Я признался, поправляя «Nikon». — Фи, кубинский ром! Шустриков, никогда не дуй эту гадость, будешь таким же бякой мятой.
— Я вообще не пью, — поклонился Шустриков, — кроме водочки в хрустальной рюмочке, запотевшей от холода.
Я сглотнул слюну и приподнялся со стула, выказывая всем своим видом удовольствие от встречи. После азиатских церемоний лично для нашей дамы был заказан теплый джин-с-тоником, и началась наша деловая встреча. Я передал господину Шустрикову несколько снимков с коротким комментарием. Исидора глянула на фото и заражала, как, быть может, лошадь под основателем столицы в 1147 году.
— Ванюха, классная работуха! Ха-ха! — смеялась плутовка, посасывая пойло из жестяной банки. — Рука мастера, Шустрый, а? Учись, пока Лопопухин жив и здоров.
— Я — Лопухин, — огрызнулся.
— А вот этого я видела, — указала острым ноготком, выкрашенным в цвет увядающей сирени, на депутата. — Где я видела эту жопу, а? — Наморщила лобик, как это делает обезьянка на плече уличного фотографа.
— Уже покойник, — ответил я. — Меня интересует второй.
— Лопуша, ты убийца? — хихикала.
— Как ты народная артистка России, — нашел достойный ответ.
И пока мы таким образом пикировались, господин Шустриков внимательно рассматривал картинки. Трудно было соотнести его великодушно-тускловатый облик актера с тем тухлым дельцем, благодаря которому мы, собственно, собрались под пестрым шатром кафе. Раньше такие члены общества Мельпомены занимали активную социальную позицию: партком-местком-товарищеский суд, а вечером выходили на сцену и в свете софитов произносили гениальную фразу всех времен: «Кушать подано, господа!». И что же теперь? Халява кончилась и надо выживать в условиях капиталистического рая?
— М-да? — задумался постаревший лицедей. — Странные позы, однако.
— В каком смысле? — не понял. — Позы как позы.
— Ненатуральные, молодой человек. Будто для съемки.
— Так я же это, — и осекся: что за чертовщина? Не для меня с «Nikon» устраивалась вся эта вакханалия? Тогда для кого? — А вы не ошибаетесь?
Актер пожал плечами — всякое может быть, дело житейское, и уточнил задачу, высказанную мной прежде. Потом задумался, тасуя фотографии, как игральные карты. Со стороны это выглядело мило, точно наша троица собирается резаться в подкидного дурака. В общественном месте.
— Так-с, — проговорил наконец господин Шустриков. — Что мы имеем? Мы имеем обоюдный интерес, молодой человек. Вам нужна информация, а нам финансовое обеспечение.
— Шустрик, будь проще, — вмешалась Исидора. — Тебя не понимают.
— Без Оси Трахберга не обойтись, — объяснил актер. — А ты знаешь, милочка, он не работает без оплаты своего труда. Это его принципы.
— Железные, — подтвердила сплетница.
— А кто такой этот Ося, — удивился я, — этот Трахбахберг?
— Как, ты не знаешь, кто такой Ося Трахберг? — воскликнула Исидора. Ооо! — и закатила глазки.
— Ося знает всё, — загадочно проговорил господин Шустриков. — Если хотите иметь результат, вы его будете иметь.
— Но надо платить мани-мани, Лопухин, — вмешалась его спутница.
— Сколько? — поверил в магическое неизвестное лицо.
Была названа сумма в валютном эквиваленте. Мне сделалось дурно: какие цены на рынке информации? Однако, поразмыслив под шум фонтана, понял, что самостоятельный поиск обойдется нам дороже, не считая потери времени и темпа. Я вспомнил о платежеспособном князе Сосо Мамиашвили, и наше трио под разноцветным зонтом ударило по рукам.
Вечером мой легкомысленный поступок был подвержен остракизму. Больше всех, естественно, возмущался Сосо, он бегал по комнате и утверждал, что я иду самым примитивным путем.
— Что ты имеешь ввиду, князь?
— А то, что вы, граф, путаете свой карман с чужим.
Я обиделся: не для себя стараюсь, а для всего общества.
— А деньги мои, — заметил Сосо, — но дело даже не в этом, а в итоге. Почему мы должны доверять какому-то Оси Трахбахбергу, да?
— Как, вы не знаете Трахберга? — удивился я. — Ося знает всё, и результат будет завтра.
— Завтра — это хорошо, — рассудительно заметил господин Могилевский.
— Это черт знает что, а не хорошо, — возмущался господин Мамиашвили, что это за хорошее дело, когда одни убытки? Нет, мне капитала не жалко, лохом не хочу быть!
К счастью, появились девушки Александра и София, и князь сделал широкий жест: ладно, он — платит, хотя и не верит моим сомнительным россказням и розыскам.
— А вы сами-то, — вспомнил, — что имеете?
Надо признаться, день для моих друзей был куда успешнее. Через полковника ГАИ Каблучкина и общегородской компьютер были установлены владельцы хренова «Мерседеса» и хреновой «Ауди». Первый автомобиль принадлежал господину Лиськину, известному деятелю в эстрадном шоу-бизнесе, а второй — гражданину Литвы Субайсису, гостю нашей столицы.
— И что из этого следует?
— Пока ничего, Ванечка, — ответила Александра. — Более того, господин Лиськин гуляет по Елисейским полям и возвращается только завтра.
— А Субайсис?
— Уезжает, — ответила Софочка. — Завтра. Из гостиницы «Метрополь».
— «Метрополь»?! — вскричала хором наша мужская половина, перепугав коммунальный люд за стенами.
Надо ли говорить, что решение в наших горячих головах поспело мгновенно. Оставив Софочку с котом за старшую, мы запрыгнули в «Победу» и сломя голову понеслись в отремонтированном болиде по вечерним столичным магистралям. Было такое впечатление, что мы на Т-34 прорываемся через фронт: огни рекламы мелькали за бортом, как трассирующие очереди крупнокалиберных пулеметов, прямой наводкой били фары встречного транспорта, а лица бойцов были искажены и напряжены. На ходу обсуждался план наших действий. Главное, проникнуть в малахитовой бастион отеля, а там нелегкая вывезет.
— Князь, будешь изображать турка, — предложил я.
— Почему это? — обиделся Сосо. — Я что? Похож на турка?
— Он похож на дитя Эллады, — уточнила Александра, прося, чтобы я прекратил травмировать собой психику друзей.
— Пойду я, — вмешался Мойша Могилевский и натянул на свой выразительный шнобель солнцезащитные очки. — У вас рожи проходимцев из Засрацка, исключая из списка, конечно, Александру, — и чмокнул ручку девушки, подлец.
— Как это?! — обиженно заорали я и «дитя Эллады». — У нас вовсе не такие лица, как он говорит, да, Сашенька?..
— Интеллект налицо, — засмеялась девушка.
Миха был тверд, как кремень, если мы хотим добиться результата, то следует действовать не нахрапом, а интеллигентно, используя знание других языков, кроме родной матери. И какие же он, полиглот, мать его так, знает слоганы?
— Dtynаhаjl nhаjjkаl olаkh drаtoyаuo hаj njаjаiiаklаol, мать, проговорил господин Могилевский.
Надо ли говорить, что мы потеряли дар речи. Что это значит, господи? Иврит, неучи, коротко ответствовал наш товарищ, за исключением «мать». Да, согласились мы, наша «мать» не переводится не на какие иные благородные языки мира.
Меж тем наш танк на колесах подкатил к звездному мотелю, сверкающему огнями в душном вечере, точно космический челнок на космодроме, снаряжающийся к подозрительным кольцам Сатурна. У стеклянных дверей бились наши земные, но перламутровые потаскушки.
— Вах, какие розанчики, — цокнул Сосо.
— Здесь хорошо pick up the mushroom, — задумчиво проговорил Могилевский.
— Чего?!
— Здесь, говорю, хорошо собирать грибы, — наш друг-полиглот выбирался из авто. — Саша, будь добра, проследи, чтобы эти джентельмены не делали резких движений, — и отправился прочь.
Что он имел ввиду, мы не поняли. Для нас работа прежде всего, успел крикнуть я удаляющейся фигуре, заметив, что она удивительным образом преобразилась: не тюха азиатский шлендахлендал к сияющим мраморным ступеням, а гранд иберийский, понимаешь.
— Никогда не подозревал об актерском таланте у Мойшы, — заметил спутникам.
На что получил банальный ответ: жить захочешь, через ушко проскочишь. С этим утверждением трудно было спорить. Либо мимикрируй, либо слопают с потрохами и не подавятся. Я представил нашу «Победу» пирожком, где вкусным мясным фаршем были мы.
— Ну и шутки у тебя, Ванечка, — обиделась Саша. — Я не хочу быть начинкой. Я сама кого угодно проглочу.
— А я вот бы от пирога не отказался, — замечтался Сосо. — С грибами.
— Лучше с котятами, — гнул я свою линию, вызывая новое возмущение.
— С собаками, балда, — огрызнулся князь и начал было рассказывать о специальных питомниках в КНДР, где выращивают песиков для выдающихся руководителей партии и правительства, которые жирные, как зайцы и по вкусу напоминают…
— Кто жирные? — решила уточить Александра. — Руководители партии и правительства?..
— Не… собаки, — невозмутимо ответил князь, любитель деликатеса. — А вкус у них… пальчики оближешь.
— Ну вас, живодеры, — рассердилась девушка и выказала желание покинуть наше навязчивое общество. Хотя бы на время.
Не успела. Мы увидели: из живой и вязкой массы у дверей «Метрополя» вырывается джентельмен мира Мойша Могилевский и спешит к машине. Мы испугались — что такое? И, перетрухав, были правы: наш приятель плюхнулся на сидение и приказал давить на газ.
— Куда?
— В Склиф!
— В институт Склифософского, — изумились мы, — а что такое?
— Что-что, Субайсис наш там.
— Живой?!
— Вроде бы.
— Черт подери, Мойша, — заорали мы, — объяснись толком, что с ним?!.
— Что-что? Отравился Субайсис.
— Как это? — открыли мы рты.
— Обыкновенно. Пирогом с грибами, кажется?
— С грибами? — и мы с Сосо, переглянувшись, начали неудержимо хохотать, а, может, с котятами или зайцевидными собаками?
Господин Могилевский от удивления покрутил пальцем у своего виска: в чем дело, друзья мои, вы что белены объелись? Белены-белены, гоготали мы. На это Александра передернула плечами и заявила, что мы все с большой придурью и путь наш должен лежать в клинику имени Кащенко, где, таких как мы, лечат оздоровительными электрическими разрядами, пропуская его через весь скелет: трац-трац-тра-та-тац и ты полноправный член общества, то есть идиот.
Когда мы успокоились, то узнали, что смех наш весьма неуместен, потому, что господин Субайсис очень даже плох и находится в реанимации. И у нас, заметил господин Могилевский, должен возникнуть естественный вопрос: кому нужно, чтобы тот, с кем мы мечтали о встрече, неожиданно находится на своем последнем жизненном рубеже, похожем на бруствер окопа, разделяющим оптимистические полки Жизни и рати Смерти.
— Вот только не надо красивых слов, — завопили мы на такие завитушечные слоганы полиглота. — Лучше скажи, что делать-то?
— Предлагаю навестить пациента. Как его лучшие друзья.
— С передачей, — пошутили, жестокосердечные.
— С чем?
— Ну там пирожков с опятами-котятами, можно мариновых огурчиков к водочки…
— Тьфу на вас, стервецы, — расстроился Миша, обращаясь за сочувствием к девушке. — Разве можно с такими раздолбаями иметь дело?
— Нет, нельзя, — заметила Саша. — Они таки у меня дождутся, что я их потравлю газом глубокого поражения, — и для вящей убедительности продемонстрировала нам баллончик.