Ван Ластбадер Эрик. Ниндзя

   Док Дирфорт держался от них на приличном расстоянии и остановился у обочины, увидев, что оба автомобиля расположились у входа на пляж. Странно, но из черного "форда" никто не выходил. Секунды ожидания тянулись бесконечно долго. Наконец, Дирфорт вышел из машины с намерением догнать Жюстину, шедшую вдоль пляжа, когда заметил, что "форд" медленно тронулся.
   Док Дирфорт поспешил к своей машине. Он изрядно вспотел к тому моменту, когда снова увидел "форд", теперь уже припаркованый. На шоссе почти не было машин, и он вынужден был держаться от "форда" на большом расстоянии, чтобы не выдать себя. Несколько раз Дирфорт терял его из виду на поворотах.
   Теперь он понял, куда направлялись Жюстина и ее преследователь: он сразу же узнал виллу Рафиэла Томкина.
   Гравий скрипел под ногами у Дока Дирфорта; из-за нестерпимо яркого солнца он вынужден был надеть темные очки.
   Вокруг стояла полная тишина. Не слышно было даже успокаивающего шипения прибоя или шелеста ветра в высоких соснах. Было очень жарко. Он приближался к "форду", зловеще черневшему перед ним. Кто мог преследовать Жюстину? И зачем? Николас просил за ней присмотреть. Док Дирфорт вдруг с удивлением обнаружил, что думает о них как о своих детях. "Глупый старик, - покорил он себя. Просто я скучаю без своих девочек".
   Его намокшая рубаха прилипала к телу. Так же, как когда-то в джунглях. Внезапно он зашатался, чувствуя резкое головокружение. "Малярия, -подумал Дирфорт, опираясь о смолистый ствол. - Ничего, осенью это пройдет".
   Он коснулся рукой раскаленного крыла "форда" я заглянул внутрь. Никого не было. Он стоял так, согнувшись, старый лысеющий человек, изнывающий от летнего зноя, когда на черный кузов упада тень.
   Док Дирфорт не сводил с нее глаз; это напомнило ему сцену из какого-то балета, который он смотрел много лет назад: появление Черного Ангела. Тогда его маленькие дочки, сидевшие рядом, громко заплакали. Черные крылья заслонили солнце, и ему вдруг стало холодно.
   Дирфорт начал поворачиваться, но в ту же минуту услышал зловещее жужжание и машинально прикрыл лицо руками. Что-то обвилось вокруг его лодыжек и потянуло его к земле. Металл больно впивался в тело; Дирфорт задыхался и извивался, чувствуя себя как рыба на крючке.
   Он посмотрел на свои ноги: туго натянутая цепь тащила его в густую тополиную рощицу, за которой открывалось кукурузное поле. Он отчаянно перекатывался по земле, пытаясь сесть, как вдруг увидел у самого горла лезвие. Док Дирфорт поднял глаза: на фоне ярко-синего неба над ним нависало лицо, при виде которого он содрогнулся.
   Дирфорт смотрел в эти мертвые глаза, глаза сумасшедшего. Много лет назад он видел такие глаза. "Ниндзя", - подумал Док Дирфорт. Его сердце похолодело при этой мысли, и весь остальной мир перестал для него существовать.
   Звенели цикады, жужжали мухи. Он снова был на Филиппинах, с палатке, привязанный к топчану. И мягкий, сочувственный голос произнес:
   - Почему ты преследовал меня?
   - Почему вы преследовали эту девушку?
   В черных глазах ничего не отразилось. Ниндзя резко дернул цепь, и металлические зубья впились в кожу, разрывая мягкие ткани.
   Голова Дока Дирфорта откинулась назад, и из его полуоткрытого рта вырвался вздох. Кровь отхлынула от его лица.
   - Почему ты преследовал меня?
   Эти слова доносились до него снова и снова, как вечерняя молитва.
   - Почему ты преследовал меня?
   Боль нарастала и спадала, как прилив и отлив, и времени больше не существовало. В какое-то мгновение Док Дирфорт вдруг понял, что этот ниндзя другой. Более жестокий, и, в то же время, менее отчужденный. В нем была какая-то стихийная сила - словно сам дьявол явился за душой Дирфорта.
   Дирфорт не сомневался, что его смерть близка. Теперь уже неоткуда ждать спасения, да и сам он был слишком стар и слаб. Но у любого человека до самой последней минуты остаются силы, над которыми не властны ни время, ни страх.
   Ниндзя надавил коленом на грудь Дока Дирфорта. Медленно, почти нежно он взял его правую руку и выломал большой палец. Он выждал ровно столько, сколько нужно для того, чтобы прошел шок и началась нестерпимая боль. После этого ниндзя принялся за указательный палец, потом - средний, медленно и неумолимо.
   Док Дирфорт дрожал и судорожно дышал. Он бормотал имена своих дочерей и покойной жены. Он уже ничего не видел, но чувствовал, как ниндзя наклоняется ближе, чтобы разобрать его слова. Бешеное ругательство, и снова нестерпимая боль: сломано запястье.
   "Кому-то, - подумал он отрешенно, - придется позвонить детям".
   Наконец, боль полностью овладела Дирфортом, и он потерял сознание.
   Где-то неподалеку послышался детский крик, и это решило его судьбу. Сайго понял, что продолжать эту игру бессмысленно. Он взял второй конец цепи и острым лезвием перерезал Доку Дирфорту горло.
   "С самого начала, - читал Николас, - твой отец подозревал Сацугаи. С их первой встречи полковник понял, что за спиной этого человека стоит мощная тайная организация. Он догадывался - вполне обоснованно, как показало дальнейшее расследование, - что Сацугаи тесно связан с Гэньёся. Эти люди посеяли семена, которые в конечном счете проросли в роковое решение напасть на Пирл-Харбор.
   Твой отец хотел сокрушить Гэньёся, и именно с этой целью он вмешался и спас Сацугаи от военного трибунала. Он думал, что если Сацугаи останется на свободе, то рано или поздно удастся выйти на главных руководителей Гэньёся.
   План был сам по себе хорош, если бы только Сацугаи не раскрыл его. Он оказался в вечном долгу перед полковником - врагом, который поставил целью уничтожить дело всей его жизни. Это было невыносимо для Сацугаи, человека старой закалки, с прочными понятиями о чести. Он знал, что сам и пальцем не сможет тронуть полковника.
   И тогда Сацугаи сделал посланником смерти своего сына, Сайго, и отправил его в Кумамото, в самую страшную рю из всех школ ниндзюцу, Кудзи-кири.
   Через много лет полковник стад понимать, как жестоко он просчитался. Он поставил на карту все и проиграл. Теперь Сацугаи был неуязвим с точки зрения закона - благодаря самому полковнику.
   Твой отец родился в Англии, но он был японцем по духу и принял решение, которое мог принять только японец. Он собственноручно убил Сацугаи".
   Пораженный Николас поднял глаза. Значит, Цзон совершила сеппуку, чтобы смыть этот семейный позор. - Читай дальше, - мягко сказал Фукасиги. "Твой отец был прекрасным воином, и никто не заподозрил его в убийстве - до тех пор, пока не вернулся Сайго. С помощью основ ниндзюцу, которыми он тогда уже владел, ему было нетрудно добраться до истины. Он никому об этом не сказал и вел себя на людях как убитый горем сын, смирившийся с ударом судьбы. Но в тайных глубинах его души разгоралось пламя ненависти и созревал план мщения.
   Сайго умудрился несколько раз прийти вместе с Итами на обед к полковнику, когда тебя не было дома. Не знаю, произошло это в первый его приход или во второй - едва ли это имеет значение.
   Ты уже, наверно, знаешь, что ниндзя Кудзи-кири - искусные фармацевты; они знают тысячу способов лишить человека жизни, даже не дотронувшись до него.
   Боюсь, именно это случилось с твоим отцом. Сайго отравил его медленно действующим ядом".
   Слезы выступили на глазах Николаса, и он с трудом разбирал последние предложения. Его дрожащие пальцы судорожно сжимали рисовую бумагу.
   "Я должен принести тебе самые искренние и глубокие извинения. Хотя я сам не ниндзя, я все же чувствую долю своей вины в смерти твоего отца. Он был моим большим другом, и я обязан был предотвратить несчастье.
   Ты стал для меня символом искупления. Доказательством этому служит то, что ты сейчас читаешь эти строки. Надеюсь, мой дорогой друг Фукасиги рядом с тобой.
   Представляю твое удивление, когда по прибытии в школу Тэнсин Сёдэн Катори ты обнаружил, что плата за обучение уже - полностью внесена. Думаю, ты понимаешь, почему я сделал это перед смертью. Я молю будду Амида, чтобы ты простил глупого старика".
   Николас плакал о полковнике и о Цзон. Он чувствовал, что прошедшие годы спадают с него как красные и золотистые осенние листья. Он оплакивал также своих друзей, которые любили его и которых любил он.
   Рядом молча сидел Фукасиги и думал о том, как жестоко обошлось время с этим поколением.
   - Ты приехала сюда, чтобы бросить пить?
   - Тебе не кажется, что это немного бестактно?
   - Извини.
   - Ладно. Наверно, я это заслужила. Но я уже завязала. Они сидели в огромной овальной гостиной со стеклянным потолком, который казался огромным граненым алмазом, во всяком случае, так Жюстина всегда думала в детстве. Теперь ленивое утреннее солнце еще не взошло достаточно высоко, и комнату заливал мягкий рассеянный свет.
   Сестры сидели на диване в форме кольца с двумя разрезами; это напомнило Жюстине о китайской головоломке, которую ей когда-то подарили и которую она так и не смогла до конца разгадать. Находясь друг напротив друга, они испытывали огромное напряжение, будто две кошки на незнакомой территории.
   Перед ними на столиках стояли высокие запотевшие стаканы; оба были нетронуты, словно для каждой из них сделать первый глоток означало признать свое поражение.
   - Ты долго здесь пробудешь?
   Жюстина собиралась сказать совсем другое: она была рада словам Гелды, ей не хотелось, чтобы ее сестра пила. Но всякий раз, когда Жюстина намеревалась сказать Гелде что-нибудь приятное, у нее точно язык прилипал к небу. "Я действительно не способна сделать для нее что-то хорошее, - подумала Жюстина. - Даже самый пустяк". Волна стыда охватила ее, как длинные, скользкие от мыла руки матери во время купания.
   Когда она стала немного старше, она часто дожидалась, пока все уйдут из дому, принимала ванну и выходила, мокрая и разгоряченная, обернув свое худое тело огромным белоснежным полотенцем; другое - меньшее - полотенце она, как тюрбан, завязывала на голове. Жюстина воображала себя в каком-то далеком восточном городе и плюхалась на этот самый диван, забросив ноги за спинку. В таком положении она разглядывала грани стеклянного потолка, и по его освещению могла точно определить время, даже не глядя в окно или на большие часы на каминной полке. Но Жюстина слышала их тяжелое звучное тиканье, и ей казалось, что солнечный свет мерно падает медовыми каплями на ее высунутый язык.
   Так она развлекалась, когда Гелда уходила из дому с друзьями.
   Жюстина вдруг поняла, что прослушала слова сестры. Ничего страшного: все равно она не собиралась задавать этот вопрос, и ответ ее совсем не интересовал.
   - Можешь оставаться здесь, сколько захочешь, - сказала Гелда.
   - Не беспокойся. Мне все равно скоро пора идти. Но она не двинулась с места, и Гелда не стала уточнять.
   - Извини, я должна тебя оставить. - Гелда поднялась и вышла в один из узких проходов. - Я буду здесь, в доме. - Она положила руку на спинку дивана. - Ты ведь всегда любила эту комнату больше других?
   - Да, - удивленно ответила Жюстина.
   - Мне казалось, ты даже готова была здесь спать, если бы только мама разрешила.
   - Да. Это было бы здорово.
   - Ну ладно. - Пальцы Гелды комкали ткань обивки. Она посмотрела на свои руки, потом на Жюстину. - Ты ведь попрощаешься перед уходом?
   - Конечно.
   Жюстина осталась одна, как когда-то в детстве. Она представила себя знатной дамой в старые времена" когда еще не было машин, телефонов и даже электричества - ей всегда нравились свечи и газовые лампы. Она думала о многолетних морских путешествиях, об охоте на китов, одновременно опасной и увлекательной...
   За этим занятием ее застал Сайго. Жюстина не почувствовала, как потеряла сознание. Это могло быть сном, но это был не сон.
   Он трудился над ней пятнадцать минут, напряженно прислушиваясь к малейшим звукам в доме, которые могли предвещать неожиданную помеху. Этого Сайго не мог теперь допустить. Он надеялся, что никто ему не помешает, потому что тогда ему пришлось бы унести ее отсюда, а этого Сайго не хотел. Здесь Жюстина чувствовала себя в безопасности, и это сильно упрощало его задачу.
   Все это время глаза Жюстины были открыты, но она видела только его лицо, искаженное, словно поверхность земли после землетрясения. Это было больше чем человеческое лицо: оно стало почвой, на которую она ступала; пищей, которую она ела; водой, которую она жадно поглощала; воздухом, который она вдыхала. Это лицо стало ее миром, ее вселенной.
   Жюстина слушала его слова, и они обволакивали ее. То, что с ней делал Сайго, было настолько могущественнее гипноза, насколько атомная бомба могущественнее лука и стрел. Ее личность полностью растворилась, и между ними не осталось никаких преград. Теперь все стало возможно, все стало по-другому.
   Это были те сокровенные глубины учения Кудзи-кири, перед которыми испытывал трепет даже его сэнсэй. Это была магия.
   Фукасиги терпеливо ждал, пока Николас отложит в сторону листки рисовой бумаги, на которой темнели пятна от слез. Долгий дымный вечер подходил к концу. Огромное солнце скользнуло за громады домов, и город начал медленно остывать от зноя. Но все это было за окнами; сюда, в эту комнату, Запад не проникал. Здесь их обоих окутывала вечность Востока, которая не знает течения времени.
   - Кансацу считал необходимым дождаться этого часа, прежде чем рассказать тебе обо всем, Николас. Если бы это случилось раньше, ты наверняка разыскал бы Сайго, но тогда ты был еще не готов. Он расправился бы с тобой так же легко, как в ту ночь в Кумамото.
   - А теперь? - Голос Николаса дрожал от волнения.
   - Он и сейчас может тебя уничтожить. Боюсь, Николас, Сайго вышел за пределы Кудзи-кири. Он нашел себе учителей, которых никогда не допустили бы даже в самую жестокую из рю. Это мистики, проповедующие древнее учение, родившееся в той части внутренней Монголии, о которой и сегодня мало что известно. Теперь в нем магия, Николас; она полностью овладела душой Сайго.
   - Но и в Японии встречаются определенные элементы магии - они используются в ниндзюцу.
   - Существует воображаемая магия и подлинная магия, Николас. Это разные вещи.
   Николас был не настолько глуп, чтобы спорить с Фукасиги о таких вещах, и он молча принял простую трапезу, которую приготовил сэнсэй. После этого, во мраке ночи, Фукасиги начал ритуал, продолжавшийся до утра.
   - Здесь, - его пальцы коснулись шкатулки, - заключен Кокоро. - Это слово, как и большинство других японских слов, имеет много значений: сердце, душа, мужество, решимость, преданность... Коротко определить его смысл можно как суть всех вещей. - И это подлинная магия. Твоя мать об этом знала; она сомневалась, понимает ли это твой отец, но была уверена, что поймешь ты. Эта шкатулка предназначалась тебе. - В глазах Николаса появился яркий блеск. Девять - ключевое число, Николас. Здесь девять изумрудов; каждый должен победить одну из девяти рук Кудзи-кири.
   Сайго проснулся перед рассветом и поднялся с футона. Сегодня ему предстояло многое сделать, и каждый час был бесконечно дорог. Впервые за последние дни он спал крепко и без сновидений.
   Рано утром Сайго отправился в огромный военно-спортивный магазин, где купил большую темную сумку, проверив предварительно прочность ее ремней.
   Спустившись в метро - теперь Сайго пользовался только общественным транспортом - он добрался до Сорок седьмой улицы и вышел на Бродвей. Там он зашел в театральный магазин.
   Следующую свою покупку Сайго сделал в большом, универмаге: легкий коричневый костюм. Пиджак оказался в самый раз, а брюки пришлось немного укоротить. Перед тем как выйти из универмага, он купил еще низкую шляпу с загнутыми полями, которая выглядела на нем нелепо при свете дня, но он знал, что ночью она придется очень кстати.
   Наконец, Сайго заехал в Чайна-таун за бамбуковой тросточкой. Бросив все свои покупки, он снова вышел в город; на этот раз Сайго искал человека, похожего на себя. Он обращал внимание на рост, вес и телосложение; лицо не имело значения.
   Кроукер получил, наконец, сообщение от своего осведомителя.
   Он присмотрел свободный телефон-автомат и притормозил у тротуара. Лейтенант не хотел использовать полицейские линии связи. Бросив монету, он набрал номер.
   - Его здесь нет, - сказал агент с сильным итальянским акцентом.
   - Это Кроукер.
   - Привет.
   - Хватит болтать. Ты узнал?
   - Да, но мне пришлось...
   - Мы уж? договорились о цене.
   - Видите ли, лейтенант, рынок меняется...
   - К чему ты клонишь?
   - Та цена уже устарела.
   - Слушай...
   - Просто ситуация изменилась. Не надо кричать.
   - Ладно, поговорим в другом месте - не возражаешь? Агент цокнул языком.
   - Я? Честно говоря, лейтенант, очень даже возражаю. Но, по-моему, вы должны возражать еще больше - вы, конечно, из меня всю душу вытрясете, но тогда кто вам поможет?
   Кроукер почувствовал, как сильно бьется у него сердце.
   - Что случилось? - спросил он, стараясь сохранять спокойствие.
   - Это очень важно.
   - Валяй.
   - Сначала я подумал, что это чистое дело.
   - А теперь?
   - А теперь запахло жареным. Не вы один крутитесь вокруг этой бабы. Похоже, она стала популярной.
   - Но ты узнал имя и адрес?
   - Лейтенант, вы же в курсе - я слов на ветер не бросаю.
   - Тогда выкладывай.
   - После того, как мы договоримся о новой цене.
   - Ну?
   - Умножьте на три.
   - Ты что.....
   - Лейтенант, мне моя жизнь дорога. Если кто-то пронюхает...
   - Кто, например? Кто еще к ней подбирался?
   - Пока не знаю. Кроукер вздохнул.
   - Но ты мог бы узнать - ты же умница, правда?
   - Может быть. Как насчет цены? Договорились?
   - Договорились.
   - Ладно, слушайте.
   Агент назвал Кроукеру имя - Элике Логан, а также телефон и адрес во Флориде.
   - Вот еще что, - сказал Кроукер. - Постарайся разузнать поскорее - я в любой момент могу рвануть на юг.
   - Такое срочное дело?
   - Просто у меня давно не было отпуска.
   - Постараюсь. Лейтенант, вы парень что надо. Что поделаешь - бизнес есть бизнес, верно?.
   - Разумеется. Спасибо за доверие. Оно мне сейчас очень кстати.
   - Послушайте, лейтенант, - в голосе агента появился новый оттенок, насколько это все серьезно?
   - Тебе-то что?
   - То есть как? Я ведь влез в это по уши. Может, мне лучше исчезнуть?
   - Смотри сам. Похоже, это неплохая мысль.
   - Спасибо, лейтенант.
   - Не хочу терять свои источники. Агент рассмеялся сухим резким смехом.
   - Я вам многим обязан, лейтенант.
   - Постарайся об этом не забывать. Вернувшись в машину, Кроукер направился в управление. Наверно, этот боров Финниган не очень-то его ждет.
   Ну и черт с ним. Кроукер резко затормозил и ударил ребром ладони по ободку звукового сигнала. Он утешил себя мыслью, что когда он вернется из Флориды с Элике Логан, этого ублюдка хватит удар.
   Если только он заставит ее говорить. В умелых руках страх - самое действенное средство. Лейтенант не сомневался, что маленький спектакль, разыгранный перед Томкином, достиг желаемого результата. Итак, давно закрытое дело неожиданно стадо оживать. Теперь Элике Логан приведет его прямо к Томкину. Кроукер подумал о том, стоит ли подключать Вейгаса. В конце концов, было бы Неплохо, чтобы кто-то остался здесь, в Нью-Йорке, и выяснил, кто еще разыскивает эту девку. Но Кроукер почти сразу отказался от этого плана: было бы нечестно взваливать на Вейгаса такой мешок с дерьмом. Нет, он сам разберется, ему нужно только правильно рассчитать время. И еще - немного удачи.
   - Вчера я проводил Жюстину, - сказал Николас - Я попросил ее вернуться в Уэст-Бэй-Бридж и оставаться там, пока все не кончится.
   Кроукер захлопнул дверку автомобиля и подошел к Никола су.
   - Хорошая мысль. Я предложил Гелде пожить какое-то время у друзей.
   Над ними возвышалась громада недостроенного здания.
   - Он там, наверху? - спросил Кроукер.
   - Должен быть там. Я все ему объяснил. - Они двинулись по деревянному переходу. - Надо отдать должное - он не трус
   - Хм-м. Если Томкин на это согласился, значит, у него есть что-то на уме.
   - Естественно. Он хочет избавиться от Сайго. Думаешь, ему нравится быть в роли дичи? Кроукер криво усмехнулся.
   - Нет. Это никому не нравится. Даже ему. Они вошли в кабину лифта.
   - Где твои люди?
   - Они будут здесь, - Кроукер посмотрел на часы, - через пятьдесят минут. В твоем распоряжении целый оперативный отряд. На этот раз мы в полной готовности: слезоточивый газ, автоматы, даже парочка супер-снайперов с ночными прицелами. Само собой, все в пуленепробиваемых жилетах. - Двери лифта открылись на последнем этаже. - Лишь бы только Томкин не вздумал что-нибудь выкинуть.
   - Слушай, предоставь Томкина мне, ладно? Не трогай его. Он ведет себя так, потому что боится тебя.
   - Да? - Кроукер снова ухмыльнулся. - Приятно слышать. Перед дверями, ведущими в кабинет Томкина, Николас остановился.
   - Запомни, - сказал он. - На этом этаже не должно быть ни одного из твоих людей. Ни при каких обстоятельствах, понятно?
   - Не волнуйся. Не могу сказать, что я от этого в восторге, но это его здание, и здесь ты заказываешь музыку. Тем более что позавчера я вел себя не лучшим образом. Но только, - Кроукер поднял указательный палец, - не рассчитывай, что я буду оставаться внизу. Если он проскользнет, я поднимусь к тебе.
   Николас кивнул.
   - При условии, что ты будешь придерживаться намеченного маршрута. Никаких отклонений.
   - Хотел бы я знать, что ты приготовил для этого типа.
   - Поверь, будет лучше, если никто об этом не узнает. В любом случае, мы сойдемся один на один.
   - Но у тебя нет ничего, кроме вот этого, Николас поднял свой зачехленный катана,
   - Это все, что мне понадобится. - Он открыл дверь, и они вошли в кабинет.
   Томкин, который как обычно сидел за своим огромным столом, посмотрел на них и нахмурился.
   - Представляете? - зарычал он. - Проклятые мусорщики забастовали. И это в разгар лета! Господи, эти подонки из профсоюза знали, когда такое затеять. Здесь все насквозь провоняет еще до окончания строительства.
   Старик стоял на Парк-авеню. Хотя в такой поздний час машин почти не было, он терпеливо дожидался зеленого сигнала / светофора. Потом он стад медленно пересекать авеню, сутулясь под весом тяжелой спортивной сумки. Старик немного косолапил и опирался на бамбуковую трость. Посреди Парк-авеню проходила широкая разделительная полоса, и ему пришлось дожидаться там нового зеленого сигнала.
   Он не спеша, по-стариковски, с любопытством огляделся по сторонам. Не сразу его взгляд остановился на высоком строящемся здании. Никому, кто мог бы случайно заметить этого человека, не показалось бы странным, что он разглядывал это сооружение до тех пор, пока не поменялись огни светофора, а затем снова заковылял через авеню.
   Старик пошел прямо, в направлении Лексингтон-авеню. Там он повернул на юг и дошел до конца квартала, описав таким образом полукруг.
   На углу он нашел старомодный телефон-автомат с зеленой металлической будкой. Позади нее были сложены пластиковые мешки с мусором, которые теперь отделяли старика от башни. Там, в глубокой тени, он стоял некоторое время совершенно неподвижно и уже не казался стариком: спортивная сумка лежала у его ног, плечи распрямились, а бамбуковая трость была отброшена в канаву. Так прошло двадцать минут.
   Потом Сайго ловким движением расстегнул сумку. Через некоторое время из тени вышел худощавый бизнесмен в строгом костюме и шляпе с загнутыми полями. Американец с головы до пят. Теперь он шел целеустремленно, размашистым шагом. Сайго знал, что даже самую умелую маскировку можно легко испортить неуместной походкой.
   У восточного фасада здания никого не было, но он разглядел два сине-белых полицейских автомобиля, припаркованных с северной стороны. Огни были погашены - явно, чтобы создать впечатление" будто в машинах никого нет. Сайго так не думал.
   Теперь, после того как он обошел башню со всех сторон, его мнение о нью-йоркской полиции немного повысилось. Всего - внутри здания и рядом с ним он насчитал шесть полицейских. Один раз Сайго заметил где-то наверху тусклый отблеск, который мог отразиться только от ствола винтовки.
   Его не особенно волновало, сколько людей выделили для защиты Томкина. Просто нужно было оценить обстановку. Впрочем, Сайго не доверял никаким оценкам. Его учили опасаться любых оценок. И не без оснований: сколько людей погибли только потому, что слишком доверились своим оценкам!
   Сайго повернул на Парк-авеню и снова вышел к телефону-Автомату. Теперь нельзя было расслабляться.
   Сумка была там, где он ее оставил, - между мешками с мусором. Сайго посмотрел на часы. Тридцать секунд. Он снял светлый костюм и отшвырнул шляпу. Потом наклонился над сумкой и достал ее содержимое. Небольшое, но мощное взрывное Устройство, которое Сайго подбросил под автомобиль, когда был еще в облике старика, взорвалось и осветило ночь яркой бело-зеленой вспышкой. Даже здесь, на расстоянии целого квартала, он уловил легкое сотрясение воздуха. Блеснули куски металла и осколки стекла, взметнулись вверх языки пламени.
   Пригибаясь, Сайго побежал прямо к зданию под прикрытием неподвижных строительных машин - работа в две смены была прекращена два дня назад, после того как обнаружили, что ниндзя проник на стройку в качестве рабочего. Через четыре секунды Сайго растворился в темноте.
   Теперь он переходил от одной колонны к другой, чувствуя под пальцами шероховатое антикоррозийное покрытие. В воздухе все еще висела цементная пыль. Резкие тени огромных машин напомнили Сайго об одном карнавале в Симоносэки. Море надвинулось на него, и он вынужден был достать из кармана коричневый кубик и проглотить его.