Она почувствовала руки, скользнувшие вокруг нее, и жаркое тело Рубенса сзади. Его ладони легли на ее груди. Она почувствовала, как тепло сочится в ее тело: в этом ощущении сосредоточилось гораздо больше, чем просто сексуальное возбуждение.
   — О чем ты думаешь?
   — О том, что я счастлива.
   Это не было ложью, сказала она себе, но и полной правдой тоже. Она думала о Мейере, о том, что он говорил ей, и о соглашении, заключенном между ними. Теперь она хотела защитить Рубенса, но только даже представить не могла, от чего. «Старик сильно обеспокоен, — думала она. — Я видела это по его глазам. Однако кто решится упрекнуть его за это? Он прошел сквозь столько испытаний. И выжил. Вот что самое главное. Разве не это имел в виду Марион, рассуждая о Голливуде в той нашей давней беседе? Очень важно суметь выжить здесь, потому что столько людей приезжало сюда и не выживало».
   «В этом все дело, — решила Дайна, глядя на далекие огни Санта-Моники, просвечивающиеся сквозь туман так, что казалось, будто они горят в небе, — он стареет и потому так беспокоится. С Рубенсом все в порядке. Я знаю. Я чувствую это. Проблемы, о которой он говорил, на самом деле не существует».
   — Ты помнишь, что я сказал тебе дома о Берил? — шепотом спросил Рубенс, крепко прижимая ее к себе.
   — Что она гений? — Дайна любила, когда он прижимал руки к ее груди. Тогда ей хотелось закрыть глаза и забыться, чувствуя себя в полной безопасности.
   — Ты — тоже гений. Я должен отдать должное Дори. — Он рассмеялся. — Он хорошо разбирается в людях и в их характерах.
   — В моем характере.
   — Да, в твоем. — Он развернул ее, не разжимая объятий, так что они очутились лицом к лицу. На его щеках отсвечивали отблески сигнальных огней яхты: красного и зеленого. Одна половина лица его была освещена лучше другой, и поэтому создавалось впечатление, что они принадлежат разным людям. — Дайна, я никогда не любил никого так, как люблю тебя.
   В полумраке ему показалось, что ее глаза расширились; из ее губ вырвался слабый звук, напоминающий вздох и стон одновременно. Ее пальцы гладили его шею, уши, притягивая его голову вниз навстречу своей.
   Их губы встретились так внезапно; что Дайна испытала настоящий шок, судорогой пробежавший по ее телу, как если бы она наступила на оголенный провод.
   — Как ты лихо отделала Бузза, — сказал он, отрывая свой рот от ее. — Я никогда не видел, чтобы он реагировал так, особенно, имея дело с женщиной. Он не испытывает ни тени уважение ни к кому.
   — Знаешь, — ответила она тихо, — наблюдая за собственным отражением, прыгающим в его глазах, — я получила от этого настоящее удовольствие. Он вел себя, как свинья. Мы проводим всю жизнь, находясь во власти у таких людей.
   — Ты ведь не делаешь из этого политических выводов, а?
   — Политических? Нет. То, что произошло между мной и Буззом, имеет отношение не к политике, а к сексу.
   — Как вот это, — сказал он, надавливая пальцами на кончики ее грудей.
   — Как вот это. — Она поцеловала его в шею открытыми губами и молниеносным движением языка.
   — Как вот это. — Он приподнял краешек ее платья, и его пальцы скользнули вдоль гладкой поверхности ее бедра.
   — Как вот это. — Опустив руку, она просунула ладонь между его ног и принялась легонько нажимать, пока не почувствовала ответную дрожь, пробежавшую по его бедрам.
   — Давай спустимся вниз, — хрипло проговорил он, — и переоденемся.
   — Зачем? — спросила она, смеясь. — Кто нас здесь увидит?
   — Ты можешь хоть раз в жизни сделать так, как тебе говорят? — Он шутливо хлопнул ее пониже спины.
   Сделав строгое лицо, она поцеловала кончик собственного указательного пальца и прижала его к губам Рубенса. Держась за руки, они спустились по трапу в каюту. Ее лиловый купальный костюм лежал, аккуратно сложенный, на одной из скамеек рядом с толстым полотенцем. Дайна взялась за купальник, и из него вдруг выпал и скатился на пол какой-то вытянутый блестящий предмет.
   — Боже мой! — едва сумела вымолвить она, опустившись на колени. Схватив предмет, она поднесла его к глазам, все еще не веря, что это не сон. Он скользил между ее пальцев, становясь похожим на реку света. Это был бриллиантовый браслет. — Дайна подняла голову. — Боже мой, Рубенс.
   Он встал на колени возле нее. Наступил момент, когда Рубенс обычно начинал отпускать шутки. Он испытывал неловкость, не только пытаясь выразить такие сентиментальные чувства, но и сталкиваясь с ними в других. Однако на сей раз он был серьезен. Осторожно взяв браслет из рук Дайны, он сказал:
   — Я нашел его в «Харри Уинстонс». Это была одна из тех вещей, посмотрев на которую, я сразу решил, что она сделана именно для тебя. — Он взглянул в ее фиалковые глаза и осведомился. — На какую руку?
   — На левую, — ответила она и, закрыв глаза, поцеловала его. Она слегка задрожала, когда почувствовала, что браслет сомкнулся вокруг ее запястья, а легкий щелчок закрывшегося замка отдался в ее ушах громовым раскатом. Она заключила Рубенса в свои объятия и принялась жадно целовать его лицо.
   — Давай спустимся в воду, — прошептала Дайна. Однако в следующую секунду она обнаружила, что ноги отказываются повиноваться ей, и тогда Рубенс подхватил ее на руки с той же легкостью, с какой она подняла с пола браслет, и вынес наверх.
   Очутившись на палубе, он быстро стащил с себя одежду и, усадив Дайну на борт, стал медленно и осторожно раздевать ее, не спеша, аккуратно складывая каждую принадлежность ее туалета. Ее смуглое тело слегка светилось в полумраке, рассеиваемом лишь сигнальными огнями яхты и мерцающей линией фонарей на берегу. Над морем поднимался пар, и Дайне, нырнувшей в него, показалось, что она очутилась в первозданном котле природы, в котором когда-то миллиарды лет назад зародились первые живые существа.
   Вдвоем они покачивались на мягких волнах, омывавших и охлаждавших их тела, так что их кожа покрылась мурашками. Однако вскоре они привыкли и ощущали прохладу лишь на лицах, остававшихся на поверхности.
   Они кружились в воде, не отрывая глаз друг от друга. Время от времени Дайна замечала уголком глаза яркие вспышки света, отражавшегося браслетом, когда она поворачивала кисть под определенным углом. Они долго ласкали и гладили друг друга, пока наконец Рубенс не овладел ею так незаметно, что Дайна поняла это, лишь почувствовав его тепло внутри себя.
   Прохлада снаружи и этот возрастающий жар внутри ее тела создавали такой восхитительный контраст ощущений, что Дайна чувствовала возбуждение и умиротворение в одно и то же время.
   Он припадал губами к ее грудям с такой неистовой силой, что его поцелуи натягивали струны нервов в ее теле с головы до кончиков пальцев ног, и она в ответ прижимала его к себе все крепче и крепче.
   Дайна отчаянно хотела, чтобы это мгновение застыло, чтобы оно длилось целую вечность. Однако ощущения были настолько сильны, что она потеряла контроль над собой до такой степени, что повисла на Рубенсе, точно он был непотопляемым кораблем, вцепившись зубами в его плечо и чувствуя... о-о-о!... что ей недостаточно просто бессвязно кричать в тот миг, когда ошеломляющее наслаждение, достигнутое неведомой ей прежде высоты, разлилось по ее телу. Она чувствовала, что ее переполняет желание рассказать ему о Мейере, об Аурелио Окасио и, да, и о нем тоже, о Бэбе. В экстазе она хотела показать ему самые темные, священные для нее уголки ее души, секреты, похороненные в глубине ее сердца на долгие годы, которые она не собиралась доверять ни единому человеческому существу и которые теперь желала разделить с ним. С ним!
   Однако она не сделала этого и просто долго и громко кричала без слов, отдаваясь целиком восхитительному чувству, охватившему ее. Губы Рубенса скользили по ее плечам, вдоль ключиц, по мягкому углублению вдоль шеи. В конце концов он прижался щекой к ее горлу, принимая бесконечное послание, которое она передавала ему через биение пульса в своих артериях.
   — Это было так чудесно, — шепнул он и остановился, поперхнувшись. Выплюнув воду изо рта, он продолжил. — Одетая в одни бриллианты, ты похожа на кусочек неба с ленточкой звезд.
   Поэтичность этого сравнения поразила Дайну. Если бы только Бейллиман или Майкл Кроуфорд могли сейчас видеть его! Узнали бы они в нем того самого Рубенса, хорошо знакомого им человека? Она думала, что вряд ли, и гладила его по голове, жалея, что у нее нет длинных ногтей, чтобы запустить ему в волосы. Ее ногти — короткие и идеально круглые — для этого совершенно не годились. Они подходили разве только для того, чтобы нажимать на курки и сжимать круглую рукоятку ножа. Дайна вспомнила про заметку в «Плейбое» и «испытании огнем Хэтер Дуэлл». «Моем испытании огнем, — подумала она. — Да, моем. И возможно Академии Наград тоже».
   Неохотно они вылезли из воды и, дрожа, кинулись бегом за своими полотенцами. Вытерев друг друга, они надели одинаковые джинсы и майки с короткими рукавами, которые постоянно держали на корабле и, повинуясь внезапной прихоти, Рубенс поднял якорь. Потом он включил двигатель и, обняв Дайну рукой за талию, отвел яхту на достаточное расстояние от берега, чтобы их стало совсем не видно в тумане.
   Потом Рубенс отключил машину, и некоторое время они хранили молчание, предоставив яхте свободно дрейфовать на воле волн. Ни ветра, ни звезд над головой. Только бескрайнее море вокруг указывало на то, что они все еще остаются в пределах реального мира.
   Пока Дайна опускала якорь, Рубенс спустился вниз, и когда она последовала его примеру, то увидела, что он уже успел превратить стол в двуспальную кровать, застеленную белыми простынями, расшитыми сиреневыми узорами. Раздевшись, Дайна улеглась рядом с ним.
   — Я вставил кассету в магнитофон, — сказал он мурлыкающим голосом, обняв ее за шею.
   — Я уже сплю, — она прижалась к его теплой щеке своей.
   — Один из твоих любимых фильмов. — Вытянув свободную руку, он нажал кнопку на пульте дистанционного управления и экран телевизора загорелся. — Ты не хочешь знать, какой?
   — Гм-м-м. — Она поцеловала его в грудь, не открывая глаз. — Какой?
   — "Нотариус".
   Это название пробудило ее к жизни, и она стала смотреть фильм. Временами она начинала дремать, потом опять просыпалась: сюжет картины был ей хорошо знаком, так что это не имело большого значения. Пропущенные эпизоды являлись ей во сне.
   Медные корабельные часы тихо пробили полночь, и почти в тот же миг Гари Грант на экране во время захватывающей дух тяжелой сцене, снятой крупным планом, стал спускаться по длинной лестнице, держа на руках тело отравленной Ингрид Бергман, сопровождаемый злобными, но бессильными взглядами Клора Рейнса и Леопольдайн Константин, актрисы, блистательно сыгравшей в этом фильме роль матери Рейнса.
   Зазвенел телефон. Приглушив звук, Рубенс поднял трубку после второго звонка. Пока на экране мелькали молчаливые изображения Гранта, Бергман, Рейнса и разъяренной Константин, Рубенс что-то тихо говорил, обращаясь к далекому собеседнику. «Эти люди — идолы, — говорила себе Дайна. — Их образы запечатлелись на пленке навечно».
   — Да, — говорил Рубенс, — я понял.
   «Телефон, — думала Дайна, по-прежнему полусонная, воспринимающая события, развивающиеся на экране, как часть своих грез. — Я думала, Рубенс уехал на яхту, чтобы убраться подальше от телефона. Разве он сам не говорил этого? Не потому ли они вообще поехали сюда?» Она не была уверена. Ах да, разумеется, здесь лежал подарок, приготовленный им для нее. Ее подарок. Пальцы Дайны скользнули по холодной граненной поверхности.
   — Нет, нет, — услышала она голос Рубенса. — Ты поступил правильно, что позвонил мне. Мы с Дайной еще не спим. Но, черт возьми, это у тебя там скоро начнет рассветать. Ложись спать, Шуйлер. Я благодарен тебе за то, что ты позвонил. — Он повесил трубку.
   Фильм закончился. Рубенс выключил видеомагнитофон, погасил свет, и каюта погрузилась в темноту. Волны лениво покачивали яхту, словно убаюкивая Дайну.
   — Я не знала, что здесь есть телефон, — сказала она.
   — Он, в общем-то, предназначен исключительно на случай чрезвычайных происшествий.
   Оторвав голову от подушки, она приподнялась на локте.
   — С Шуйлером что-то стряслось?
   — Да нет. Не беспокойся, с ним все в порядке. — Дайна с трудом различала Рубенса в темноте. Благодаря легкой качке левая щека его то появлялась, то исчезала в пятне бледного света, пробивавшегося сквозь иллюминатор. Однако его глаза скрывались в полумраке. — Ты ведь знаешь Шуйлера. Он очень легко теряет равновесие.
   — Рубенс, — медленно протянула она. Недоброе предчувствие закралось ей в душу. — Что вывело Шуйлера из равновесия? — Она прижала ладонь к его груди.
   — Ему звонили из полиции. Они хотят, чтобы помог им идентифицировать труп, — ответил Рубенс совершенно бесстрастно. Он опять становился таким, каким его знал окружающий мир.
   — Кто это был?
   — Его обнаружили в багажнике собственного «Каддилака», — продолжал он, словно не заметив ее вопроса. — Какой-то парень заметил машину на пустыре... на противоположном берегу Нью-Джерси. На свалке, куда свозят мусор оттуда, где строят эти типовые дома, стоящие по восемьдесят-девяносто тысяч.
   — Рубенс, кого они нашли?
   — Этот парень не обратил на машину никакого внимания, но его собака не хотела уходить от нее, лаяла и скреблась, стараясь залезть в багажник. — Казалось, Рубенс получал удовольствие от собственного рассказа, и Дайна поняла, что он не ответит на ее вопрос, пока не выскажется до конца. — Парень подошел к собаке и тогда-то он заметил, что багажник не заперт. В нем проснулось прямо-таки женское любопытство, и он не мог удержаться от того, чтобы не заглянуть в багажник, после чего облевал себе новый адидасовский костюм.
   Дайна поежилась несмотря на то, что уже разозлилась не на шутку.
   — Рубенс, ради бога, кто был в багажнике? — Она с силой надавила ребром ладони ему на ребра, словно это физическое воздействие могло повлиять на него сильней, чем ее слова.
   — Эшли, — неторопливо произнес он наконец. — Там лежал Эшли, сложенный втрое, с дыркой от пули в затылке и почти без малейших следов крови. Полиция сказала Шуйлеру, что это дело рук профессионала. Ювелирная работа.
   Она поняла все. Укрытая темнотой, она открыла рот, собираясь сказать что-то, но тут же закрыла его. Внезапно морщинистое лицо Мейера всплыло перед ее глазами, и она так явственно услышала его голос, как если бы старик находился сейчас рядом с ней в каюте: «Ты должна спасти Рубенса от него самого. Он оказался слишком способным учеником». Она вспомнила его тяжелый взгляд и странную, отливающую золотым блеском, улыбку. Улыбку человека, получающего то, что он хочет. И вот теперь, вглядываясь в затемненное лицо Рубенса, Дайна видела на нем точно такую же улыбку, хотя и отливающую золотом лишь в ее воображении.
   — Ты ведь говорил мне, что Эшли завел себе много новых друзей? — спросила она, отводя в сторону кончик носа молчаливым, универсальным воровским жестом.
   — Да.
   Она не сводила глаз с его лица.
   — Но ведь это не они его убили, верно? — Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Дайна опять вспомнила свою встречу с Мейером. «Я буду любить его, чтобы ни случилось», — так кажется сказала она сама тогда. И Мейер, смотревший на нее так же, как сейчас Рубенс, ответил: «Надеюсь, у тебя хватит сил всегда придерживаться этого». Взгляд ее глаз приказывал Рубенсу сказать правду, ибо она знала, что, услышав ложь сейчас, она больше никогда не сможет доверять ему.
   — Нет, — ответил он наконец. — Не они.
   — Он узнал то, что ты хотел, чтобы он узнал?
   — Он был жадным и мелочным ублюдком, — холодно сказал Рубенс.
   — Но он так же был твоим другом... давнишним другом.
   — У друзей имеется странная особенность исчезать, когда у тебя появляется много денег. Скоро ты сама в этом убедишься.
   — А Шуйлер знает, что ты сделал?
   — Он помогал мне устроить ловушку.
   — Но ты послал в Нью-Йорк его.
   Рубенс поджал губы.
   — Полиция считает, что Эшли прикончили бандиты. Так думает Шуйлер. И все остальные. — Дайна почувствовала, как он напрягся. — Так думаешь и ты.
   — Тебе совсем... не жаль Эшли?
   — Он получил по заслугам. Я дал ему шанс покончить со всем этим и выйти из игры без шума, но он не захотел им воспользоваться. Он был слишком жаден и полагал, что может победить меня.
   — Но никто не может победить тебя, Рубенс, не так ли?
   — Никто, — прошептал он. Обняв Дайну, он притянул ее и прижал к себе. — А теперь никто не может победить и тебя. — Она почувствовала возбуждение, зарождающееся в ней, которому она не могла противостоять.

Часть 4
Икона

   «Там, — сказал Кот, махнув правой лапой, — живет Шляпный Болванщик; а там, — он махнул другой лапой, — живет Мартовский Заяц. Можешь навестить любого из них: они оба сумасшедшие».

Глава 10

   Дайна действительно не возвращалась на съемочную площадку до тех пор, пока трейлер не был обустроен в соответствии с ее требованиями. Надо сказать, что это ей не доставило особого удовольствия, ну а Марион, разумеется, просто-таки рвал волосы на голове, проклиная трехдневную задержку. Впрочем, все могло быть сделано за один день, если бы электрики, получив почему-то неверные инструкции, не установили неоновые лампы чередующимися полосами розового и желтого цветов. В результате громоздкую конструкцию пришлось отдирать от потолка трейлера и всю работу начинать заново.
   Дайна провела большую часть этого времени, разъезжая по магазинам. В первый день ее поездка закончилась полной неудачей. В «Дохени» и «Максфилд Блю» на Санта-Монике она попадала в такие давки, что ей пришлось спасаться бегством в относительно безопасное убежище, какое представлял собой ее «Мерседес». После этого неудачного опыта она решила внять совету Рубенса и воспользоваться услугами телохранителя, нанятого им для нее. То был угрюмый человек с выдающими вперед славянскими скулами, короткими русыми с черными прожилками волосами, тонкими губами и полным отсутствием чувства юмора. Однако он был исключительно широк в плечах и обладал молниеносной реакцией — качества, хорошо послужившие ему, когда он из «Джорджиос» вышвырнул молодого человека, шнырявшего вокруг кинозвезды, стараясь остаться незамеченным.
   Дайна зашла в раздевалку примерить салатовое платье с цветочным узором по подолу. Внезапно входная дверь распахнулась.
   — О, прошу прощения, — сказал вошедший. — Я полагал, что моя подруга зашла сюда.
   Услышав щелканье 35-миллиметровой автоматической камеры за мгновение до того, как он исчез. Дайна высунулась за дверь, крикнув: «Алекс!» — и указала пальцем на человека, торопливо пробирающегося к выходу из магазина, и на ходу натягивая одежду, кинулась за ним.
   К тому времени, когда она подоспела, Алекс уже держал беднягу за горло.
   — Вы не смеете так обращаться со мной! Я требую объяснений! Это нарушение моих гражданских прав!
   Дайна залезла под его спортивную куртку и вырвала из его пальцев новенький «Никон».
   — А как называется это? — свирепо осведомилась она. — Могу сказать: нарушение моих гражданских прав! Что, мне уже и одеться спокойно нельзя? — она открыла заднюю крышку камеры.
   — Эй! — завопил человек, протягивая руку к фотоаппарату, но Алекс, ударив по ней, произнес угрожающе:
   — Ну-ка веди себя потише.
   Засветив пленку, Дайна вернула и ее, и камеру владельцу.
   — В следующий раз, — заявила она, — я попрошу Алекса раздавить аппарат.
   — Господи, — с трудом произнес репортер, пятясь назад. — Я всего лишь пытался выполнить свою работу.
   Ее визит в «Джорджиос» закончился тем, что она-таки купила салатовое платье с несколькими другими; Алекс отвез ее в «Теодорес» на Родео-драйв, «Алан Остинс» на Брайтон-вэй и под конец в «Райт Бэнк» на Кэмден-драйв, где она приобрела восемь пар туфель, которые ей ужасно хотелось купить.
   После ленча она заскочила в «Ньюманс» на Беверли Хиллз и купила там широкий кожаный пояс темно-фиолетового цвета. Находясь там, она беспрестанно оглядывалась по сторонам, надеясь увидеть жену Бонстила и, лишь выйдя из магазина, вспомнила, что та все еще не вернулась из Европы.
   В «Нейман-Маркус» она наткнулась на Джорджа, покупавшего подарок родителям к годовщине свадьбы. Он выглядел еще более беспокойным, чем в ту ночь, когда они повстречались в «Ворхаусе», и пребывал в каком-то лихорадочном состоянии. Более того. Дайне показалось, будто в нем что-то изменилось до такой степени, что он предстал перед ней совершенно иным человеком.
   — Так, так, так. Мисс Уитней... и свита. Разве газетчики могут оставить вас в покое? — Он взглянул на свое отражение в зеркале, стоявшем на прилавке, и провел рукой по волосам, поправляя прическу. — Как наверно замечательно быть звездой. — Его голос плохо сочетался со словами. В нем звучала странная смесь зависти и презрения.
   Джордж отвесил ей поклон.
   — Насколько я понимаю, именно вам мы обязаны этой короткой передышкой в тяжкой каждодневной работе.
   — Перестань кривляться, Джордж. Когда ты подрастешь?
   — Я думаю, — задумчиво заметил он, — что это произошло со мной во время работы над нашей картиной. — Он вдруг заговорил вполне серьезно. — Или, что тоже возможно, я просто наконец образумился.
   — Образумился? — прошипела Дайна, точно разъяренная кошка. — После того, как ты избил Ясмин, я больше знаться с тобой не желаю. — Она вплотную приблизилась к нему. На ее лице появилось такое свирепое выражение, что Алекс подошел к ним, опасаясь, что придется защищать ее от Джорджа или возможно от самой себя. — Ты поступил недостойно. Ты просто ребенок, ищущий маму, которая позаботилась бы о тебе. Ты хочешь, чтобы кто-то водил тебя за ручку, кормил, одевал, возил в путешествия, укладывал спать и утешал, говоря, что все в порядке. Как, по-твоему, зачем ты ездишь домой каждый год? Ведь ты сам говорил мне это, не так ли? Брожу, мол, по городу, ищу чего-то. Так вот, я сказала тебе, что именно ты ищешь. — Ее глаза сверкали; Алекс уже стоял всего в полушаге от них, сдерживая натиск толпы любопытных и зевак.
   — Могу дать тебе один совет. Он может пригодиться, потому что в твоей жизни совсем не все в порядке. Если ты сможешь хоть ненадолго оторваться от бутылки с виски, к которой ты присосался, как пиявка к ране, то поймешь, что единственный человек на всем свете, способный помочь тебе — ты сам. — Они стояли так близко друг от друга, что их лица едва не соприкасались, и Дайна пыталась уловить запах виски в его движениях и не могла. — Господи, ты — слабак, Джордж. Иначе ты никогда бы пальцем не тронул Ясмин.
   — Она спровоцировала меня, черт побери! Она не должна была...
   — Избить ее? Спровоцировала избить ее? — изумленно переспросила Дайна. — Боже, Джордж, тебе следовало бы придумать что-нибудь поудачней.
   — Я вовсе не обязан отчитываться перед тобой! — взорвался он. — Уж во всяком случае после того, как ты поступила со мной так нечестно. Мое имя должно было стоять над твоим. Да, должно было, ты сама знаешь! — Его голос звучал вызывающе.
   — Это картина о Хэтер, — парировала она. — Ты просто устроил демонстрацию силы. Ты рискнул и проиграл. Почему бы тебе не признать это, по-мужски?
   — Это мое право, — возразил он. — Я тоже играю главную роль в этом фильме. Дайна покачала головой.
   — Ты должен заслужить это право, Джордж. Ты слишком сильно поглощен собой; своими белокурыми рыцарями на конях и заблуждениями относительно терроризма. Я вижу все это так, словно я — это ты.
   — Не забывайся, — угрожающим тоном произнес он. Его лицо потемнело. — Я знаю, что делаю. Ты не представляешь, насколько я могу быть опасен. Я нашел себе новых друзей, отдал часть своих денег... — Он вдруг остановился, словно осознав, что сказал слишком много.
   — Кому?
   — Никому, — отрезал он. — Забудь про это.
   — Ну, конечно забуду. — Она вложила в эту фразу ровно столько издевки, сколько было необходимо. — Еще одна твоя фантазия. — Теперь она подобрала ключ к нему.
   Он рассмеялся, уже определенно успев взять себя в руки. Однако Дайна знала, что теперь он расскажет ей все.
   — Твои слова означают лишь, что ты многого не знаешь, Дайна. О, да. У меня заготовлено немало сюрпризов, — его глаза сузились. — Я знаю, что ты считаешь меня тупым актером, всю жизнь играющим одинаковые роли в одинаковых фильмах, и я должен признать, что раньше это так и было. Раньше, но не теперь. — Дайна видела, что Джордж абсолютно серьезен. Соответствовали его слова действительности или нет она не знала, но не сомневалась, что он сам искренне верит в то, что говорит.
   — Кино — это твой мир, — продолжал он. — Ты герметически упакована в него и никогда не выйдешь наружу до тех пор, пока кто-то моложе, симпатичней и талантливей тебя не объявится на авансцене и не произведет достаточное впечатление, чтобы отпихнуть тебя в сторону. Вот тогда ты проснешься и увидишь реальный мир, бурлящий вокруг. Однако тогда уже будет слишком поздно. Жизнь пройдет мимо тебя; ты превратишься в окаменелость, мешок с костями, выброшенный штормом на незнакомый берег. Но я, — он ткнул себя в грудь указательным пальцем, — я уже знаю обо всем этом больше, чем ты, Марион или «Хэтер Дуэлл».