В камере появилась фигура неопрятного, немного простуженного высокого темноволосого мужчины, на которого я до обалдения нагляделась за последние часы. Я остановила изображение, давая Совету возможность изучить человека, неожиданно ставшего центром вращения известной нам Вселенной. Не удержавшись, я тоже бросила на него взгляд. Нет, будь моя воля, Мужчиной Всех Времен я бы его не выбрала.
Каким-то странным образом он напоминал мне Роберта Редфорда, мою голливудскую пассию. Будь Редфорд запойным пьяницей, надломленным пятнадцатью годами тихого отчаяния, будь у него привычка кривить иронически губы и пара слегка косящих глаз, широко расставленных по сторонам чуть искривленного влево носа... Короче, будь Редфорд алкашом и неудачником, он был бы Биллом Смитом. Как будто двое человек собрали модель из идентичных деталей, но один следовал инструкции, а другой сляпал все как придется, не заботясь о том, что клей сочится изо всех трещин.
Я продолжила:
--Решающими являются действия Смита после четвертого белого пятна. Мы установили, что он вошел в ангар с обломками самолетов через двое суток после крушения. Выйдя оттуда, он выпал из временного потока.
Я воспроизвела описанную последовательность в камере сканера. Я устала говорить.
Мы увидели, как Смит выходит из ангара, но он уже не был той четкой объемной фигуркой, что вошла в здание. Контуры фигурки расплылись, словно на плохо сфокусированной пленке или неотрегулированном видеоэкране, а если еще точнее-- словно на фотографии с пятикратной выдержкой.
--Мы обнаружили пять отчетливых линий дальнейшего развития событий, исходящих из общей точки. В двух случаях из пяти Смит появляется из ангара с оружием-- по крайней мере, мы так предполагаем. Видимость просто ужасная. В одном из этих двух случаев парализатор не оказывает особого воздействия на жизнь Смита и она со временем возвращается в предначертанное русло. Во втором случае находка оружия изменяет его жизнь кардинально; чем нам грозят последствия такого изменения, думаю, нет нужды объяснять.
В трех остальных сценариях Смит выходит из ангара без оружия. В двух из них он опять-таки возвращается на свою беговую дорожку. Но в пятом и последнем он сходит с дистанции бесповоротно.
--Несмотря на отсутствие парализатора,-- уточнил Питер Феникс.
--Верно. Мы не знаем почему.
--Что-то случилось с ним в ангаре,-- предположила Йокогама.
--Да. Мы, естественно, пытались выяснить, что именно, но поскольку событие произошло в период темпоральной цензуры, вряд ли мы это узнаем.
Я надеялась, что им не нужно объяснять феномен белых пятен, но пара лишних слов никогда не помешает, тем более что я собиралась навязать им свой план, а он целиком зависел от законов цензуры.
Существует абсолютная темпоральная цензура и цензура близкого соседства. Действие первой лучше всего иллюстрируют сами Ворота: стоит нам послать их в определенный промежуток времени-- и мы не можем больше ни посмотреть на этот промежуток, ни побывать в нем.
Эффект близкого соседства проявляется немножко иначе. Мое недавнее путешествие в Нью-Йорк 1983 года-- лучший тому пример. Я прошла через Ворота, пихнула в них Мари Сондергард, и они исчезли. Вторично в 1983 году Ворота появились лишь на следующий день. Но почти двадцать четыре часа я прожила в прошлом. Я сама стала своего рода твонки. Пожелай я просканировать сутки, проведенные в Нью-Йорке, я увидела бы сплошные помехи. Я была дестабилизирующим фактором временного потока. Неодушевленный твонки производит такой же эффект, но в значительно меньшей степени.
Вы не можете встретиться с самим собой. Насколько мне известно, это непреложный закон путешествий во времени. Он распространяется даже на сканирование: увидеть самого себя тоже нельзя. Больше того, никто из ваших знакомых не в силах посмотреть на ваше будущее и рассказать о нем. То есть ни Мартин Ковентри, ни кто-то другой из моих современников не мог заглянуть в номер отеля, где я провела ночь. Этот район стал для нас недоступен.
Мое присутствие в Нью-Йорке образовало зону цензуры, накрывшую большую часть восточного побережья. Калифорнию мы еще могли просканировать, но что происходило в ту ночь, к примеру, в Балтиморе, навеки останется для нас загадкой.
Аналогичные помехи не давали нам досконально проследить за Смитом после того, как он прибыл в Калифорнию и начал расследование,-- и именно на этом базировались мои аргументы, с помощью которых я надеялась убедить Совет. Ведь помимо окон абсолютной цензуры, закрывающих время использования Ворот, просмотру мешали типичные следы эффекта близкого соседства.
А это означало, что кто-то из нас наверняка принимал участие в событиях, происходивших в ангаре. По крайней мере мы с Ковентри были убеждены, что наши современники побывали там в 1983 году, и поэтому цензура мешала нам туда заглянуть и узнать какие-нибудь подробности, которые могли бы помочь нам запланировать то, что мы сделали/собирались сделать.
Если вам непонятно, примите пятьдесят таблеток аспирина и позвоните мне утром.
--Так значит, вы хотите совершить вылазку и попытаться исправить ситуацию,-- предвосхитил мою просьбу Феникс.
--Да, вы правы. По двум причинам. Если мы ничего не предпримем, кумулятивный эффект твонки распространится вверх по временному потоку. Насколько я помню, скорость приближения этого... "времятрясения", как назвал его один из инженеров... составляет около двухсот лет в час. Если подобные цифры вам о чем-нибудь говорят.
--Мы знакомы с данной концепцией,-- поставил меня на место Тегеран.-- Когда времятрясение дойдет до нас, то есть достигнет исходной точки нарушения равновесия, перестройка реальности пойдет сразу вдоль всей временной линии, сверху донизу.
--И всех нас из нее вычеркнут,-- закончила я за него.-- Нас и плоды наших трудов. Двести тысяч спасенных людей окажутся в падающих самолетах, тонущих кораблях, взрывающихся фабриках, на полях сражений и в засыпанных шахтах. Проекту Ворот придет конец. Но мы переживать по этому поводу не будем, поскольку ничего не увидим. Мы просто никогда не родимся на свет.
--Есть и другие теории,-- сказал Безымянный.
--Я знаю. Однако за всю пятисотлетнюю историю операций перехвата никто не предлагал нам опираться на другие теории. Недавно я позволила своей перехватчице погибнуть только потому, что мне крепко-накрепко вбили в голову привычку относиться к этой теории как к неопровержимому факту. Вы хотите сказать, что мы должны сейчас поменять теорию?
Ну давай, скажи мне "да", Ваше Препохабие! Скажи-- и я тебя найду и мокрого места не оставлю!
--Нет,-- сказало оно.-- Оставим все как есть. Вы упомянули о второй причине вылазки.
--Которая, то бишь вылазка,-- вмешался Тегеран,-- по-моему, вполне способна спровоцировать темпоральную катастрофу, коей мы стремимся избежать.
--Тут я целиком полагаюсь на ваше суждение,-- сказала я.-Боюсь, вы можете оказаться правы. И тем не менее. Вторая причина связана с посланием во временной капсуле, вскрытой мною два дня назад.
Они возбужденно зашушукались. Кто сказал, что мы, высокоразвитые мутанты будущего, не суеверны? Послание было написано моим почерком. А это значит, что я напишу его, когда стану немного старше и, возможно, немного мудрее.
Хотя останусь такой же циничной. В послании говорилось: "Скажи им, что вылазка имеет жизненно важное значение. Не знаю, так ли это на самом деле, но ты все равно скажи".
Ей/мне не было нужды добавлять: "Никому не показывай эту записку". Ясное дело, никто не должен ее видеть, иначе вся моя затея провалится с треском.
А потому я сказала:
--В послании говорится, что вылазка имеет жизненно важное значение для проекта Ворот.
И села, чтобы не давить на них.
Естественно, через двадцать минут мне дали "добро".
Глава 8
Я, лично я и я
Меня интересовали четыре дня: с десятого по тринадцатое декабря. За это время Ворота были/будут использованы шесть раз.
Первый из них-- мое появление в нью-йоркском мотеле 10-го декабря.
Второй включал в себя множество путешествий, совершенных вечером 11-го декабря, когда два авиалайнера находились в воздухе. Оба периода были теперь закрыты для просмотра. Но это нас не волновало, ибо парализатор был потерян позже.
Самолеты столкнулись в 21.11 по времени тихоокеанского побережья. С восьми до девяти утра следующего дня, то есть 12-го, длился пробел темпоральной цензуры. Мы решили назвать его окном "А", поскольку это было первое белое пятно, куда Ворота еще не посылали, и, следовательно, куда мы их когда-нибудь пошлем.
Второе окно-- за отсутствием воображения названное нами окном "Б"-- продолжалось с двух до четырех пополудни того же дня.
Окно "В"-- длинное цензурное пятно-- начиналось в девять вечера 12-го и тянулось до десяти утра 13-го.
Окно "Г" было окном парадокса и совпадало с визитом Смита в ангар вечером 13-го декабря.
Каждое из окон имело свои преимущества и недостатки.
"А" находилось далеко от парадокса, так что Смит еще не должен был что-либо заподозрить. Судя по нашим данным, остатки обоих самолетов уже свезли к тому времени в ангар. Если воспользоваться этим окном, можно попытаться найти парализатор до сортировки обломков-- и в случае удачи все проблемы, считай, решены.
"Б" выглядело не так многообещающе. Скорее всего, оно закрывало первое прослушивание пленки речевого самописца из "боинга". Я решила: если не выгорит с первым окном, попытаюсь пролезть во второе, там мое вмешательство тоже будет более или менее незначительным.
Что же до окна "В"...
Послание из временной капсулы внушило мне страх перед окном "В". Я не могу вам объяснить почему. Просто при мысли о перспективе провести ночь в Окленде мне становилось дурно. Расскажи ему про ребенка. Она же просто слизнячка.
Нет уж, благодарю покорно.
Ковентри проголосовал за "Г". В смысле-- бери быка за рога. Ему, как видно, надоела роль историка, и он вообразил себя Ларсом Головорезом, "человеком действия" (если такие бывают). Интересно, что бы он запел, если бы ему самолично предстояло столкнуться нос к носу с парадоксом?
Еще раз благодарю покорно.
Я высказалась за "А" и высказывалась так настойчиво и часто, что добилась своего. По моему мнению, состав экспедиции следовало сократить до минимума, то есть до одного человека. Ковентри был вынужден согласиться со мной. Влезая во временной поток, желательно баламутить его как можно меньше.
Ну а если вы хотите быть уверены в том, что дело сделано как надо, ясно, кем должен быть этот один человек.
При скорости двести лет в час у нас оставалось чуть больше восьми дней для решения проблемы. Не так уж много. С другой стороны, вполне достаточно, чтобы не пытаться решить ее с бухты-барахты. Поэтому вместо того чтобы скакнуть через Ворота в 12-е декабря и зарыться с головой в кучу мусора, я решила заняться самообразованием.
Десять часов не пропали даром.
Три запоминающих устройства, временно вживленные в мой мозг, до отказа наполнились информацией. БК собрал все данные по двадцатому веку, хранившиеся у него в файлах, и перекачал их в мои церебральные микропроцессоры.
Не стоит так уж насмехаться над умственными способностями жителей двадцатого века. Они выжимали все возможное из того, чем располагали. За пятьсот веков человеческий мозг, конечно, немного развился-- я могу изучить незнакомый язык обычным способом за пару дней,-- но качественные изменения не очень существенны. Как пример для сравнения могу привести рекордное время бега на одну милю. Когда-то четыре минуты казались недостижимыми. Потом они сделались рутиной, и заветной мечтой стали три с половиной. Но никто не стремился пробежать дистанцию за две секунды ровно.
И в то же время милю можно с легкостью преодолеть за одну секунду, если у вас есть реактивный двигатель.
Точно так же запросто можно научиться говорить на суахили за одну минуту или запомнить содержимое библиотеки за час, если в вашу голову вмонтированы устройства для хранения и сортировки данных, а также доступа к ним.
Это классный инструмент. Он позволяет овладеть разговорной речью со всеми ее идиомами не хуже аборигенов, усвоив заодно и культурный контекст.
Три крохотных кристаллика с одинаковой легкостью впитали в себя энциклопедии, выпуски новостей, фильмы, телешоу, увлечения, иллюзии и заблуждения. Теперь я знала двадцатый век как свои пять пальцев и могла смело отправляться в 80-е.
Как любой инструмент, кибер-бустер не лишен недостатков. Ему лучше даются языки и факты, нежели распознавание образцов. Я не смогу, взглянув на платье, узнать, подобно коренным жительницам, откуда оно-- из 1968 или 1978 года. То есть мне не стоило чересчур зарываться: останься я в двадцатом веке подольше, я непременно допустила бы какой-нибудь анахроничный ляпсус.
Но что может случиться за один час?
День выдался отвратительный. Всю ночь лил дождь; днем он наконец перестал, но вместе с ним исчезли облака, и, что хуже всего, осадки вымыли из воздуха почти все миазмы. Небо было громадное, необъятное, неправдоподобно голубое; казалось, до него не меньше миллиона миль. Солнце сияло так ярко, что на него невозможно было смотреть без риска повредить сетчатку. Не говоря уже о том, что оно заливало меня вредной для здоровья радиацией, я вообще не понимаю, как люди могли жить с этой нависающей над головами жуткой штуковиной? А воздух был такой чистый и ясный, что просматривался даже округ Марин.
Слова-- явления забавные. Я понимаю, что описала прекрасное-- с точки зрения двадцатников-- утро. Прохладный, свежий, чистый воздух; яркий живительный солнечный свет; все окрестности видны как на ладони.
А я стою, задыхаюсь и чувствую себя голой под этим чудовищным небом.
Задыхалась я на девяносто процентов от волнения. Но мне все равно сильно полегчало после нескольких вдохов из "викс"-ингалятора, прихваченного с собой. Попробуй вы нюхнуть моего "викса", вас постигло бы жестокое разочарование. От его химикалиев в мгновение ока дохнут тараканы и тускнеет нержавеющая сталь.
Ворота выкинули меня у восточной стены гигантского стального ангара, приспособленного под хранилище обломков крушения. По крайней мере, так было запланировано. Когда я обогнула ангар и подошла к передней двери, она оказалась открытой. Внутри виднелись два "Боинга-727" компании "Пасифик Саутуэст" и множество механиков.
Мне это очень не понравилось: похоже на разрыв временной линии. Оглядевшись кругом, я заметила искомый ангар на расстоянии четверти мили.
Промахнись Ворота на такое же расстояние в другом направлении, я бы плюхнулась в залив. А кроме того, есть ведь и другое направление. Я могла материализоваться в четверти мили над полем.
Эта четверть мили была очень длинной. Я чувствовала себя клопом на тарелке. Бесконечный бетон, еще влажный от ночного дождя, и бескрайнее чудовищное небо. За пятьсот столетий можно было, вообще говоря, придумать какие-нибудь пилюли от агорафобии.
В ангаре мне сразу бросились в глаза две женщины, одетые в такую же, как у меня, униформу. Я немного воспряла духом. Уж что-что, а смешиваться с женщинами в униформах я умею. Я пригляделась, стараясь понять, чем они тут занимаются. Оказалось-восхитительно прозаическим делом. Рабочие, расчищавшие места аварий, вкалывали всю ночь без перерыва, и поэтому "Юнайтед" послала нескольких женщин на раздачу кофе с пончиками. Занятие для меня самое что ни на есть знакомое. Перехват коммерческого авиалайнера на девяносто девять процентов состоит из раздачи кофе и лишь на один процент-- из собственно перехвата.
Я нашла столик с кофейниками, обменялась приветствиями с женщиной, стоявшей за столиком. Она ни на миг не усомнилась в моей принадлежности к "Юнайтед". Взяв поднос, я расставила на нем дюжину чашек, налила кофе, бросила рядом горсть бумажных пакетиков с сахаром и порошковыми сливками и отправилась обслуживать.
Или, по крайней мере, делать вид, что обслуживаю. Я быстро поняла, что для работы, на которую "Юнайтед" отрядила трех женщин, вполне хватило бы одной. Ничего удивительного-- так повелось еще с пещерного века. Для любого дела нужно как минимум три человека: один работает, другой наблюдает, а третий дает ценные указания. Так было на охоте на мамонта за сорок тысяч лет до Р.Х. и на борту звездолета. От возможных неприятностей меня спасала еще одна общечеловеческая черта: если ты делаешь вид, что сильно занят, и не задаешь лишних вопросов, к тебе, как правило, никто не вяжется.
Поэтому я бодро и деловито сновала по ангару. За первые двадцать минут я подала одну чашечку кофе и чуть было не скормила какому-то парню пончик, но в последнее мгновение он передумал. После всего, чего он насмотрелся за сегодняшнее утро, бедняга, по-моему, сомневался, сможет ли вообще когда-нибудь проглотить кусок.
Улучив момент, я то и дело украдкой бросала взгляд на свои часы. На сей раз это были электронные "сейко", не более настоящие, чем зеленые хрустяшки у меня в кошельке. Индикатор, встроенный в часы, должен был засечь утечку энергии из поврежденного парализатора.
Между грудами мусора были оставлены дорожки, некоторые из них достаточно широкие для проезда грузовиков. Грузовики из Ливермора шли буквально потоком, и человек пятьдесят-шестьдесят беспрерывно их разгружали. Два или три парня указывали, куда складывать обломки, сортируя их по основным категориям: корпус, двигатели, электроника, гидравлика и так далее. В отдельную кучу скидывали остатки внутреннего интерьера, в основном обгорелые скорлупки кресел.
Кругом валялась обугленная по краям разноцветная бумага и фольга. Мне пришлось обратиться к кибернетической памяти, чтобы узнать в них обертки от рождественских подарков. Неподалеку я увидела груду самих подарков, в том числе и новенькую одежду в целлофановых пакетах. Одна куча целиком состояла из детских игрушек. Все они здорово обгорели.
И, наконец, на отдельную площадку, самую просторную, сваливали мусор той категории, для которой больше всего подходит определение "?".
Площадка занимала не меньше акра, и мои "сейко" показали, что парализатор находится там.
Сюда выгружали громадные мусорные мешки. Некоторые из них упали на бок, вывалив на пол часть содержимого, и мне пришлось бы изрядно попотеть, заставь меня кто-нибудь определить его происхождение. Не исключено, что тут были и ошметки пассажиров тоже. Рабочие прочесывали место крушения, подбирая все, что не имело отношения к коровьему пастбищу, и если находка казалась ни на что не похожей, просто совали ее в мешок-- пускай с ней потом разбираются кому положено.
Я насчитала сотню мешков, не дойдя даже до четвертой части груды.
Я усиленно ломала голову в поисках правдоподобной причины, которая позволила бы мне залезть в середину кучи, вывернуть содержимое мешков на бетонный пол и как следует там порыться. Такой причины я придумать не смогла. Я и по сей день не могу. Будь у меня с собой человек десять и пять-шесть часов на поиски, может, я что-нибудь сообразила бы. Но в моем распоряжении было полчаса, я лично я и я, а также пятьдесят потенциальных заинтригованных зрителей. ("Чего ты ищешь, крошка?" Сувениры? Пальцы с бриллиантовыми кольцами? Самую важную вещь во Вселенной?)
--Я бы не отказался от чашечки кофе.
Кофе? Ах да, я же здесь на раздаче кофе, верно? Я обернулась, изображая тщательно отработанную улыбку,-- и он улыбнулся в ответ.
Билл Смит. Гвоздь программы.
Время-- мое ремесло. Меня не удивишь коленцами, которые оно умеет откалывать. Но этот момент до жути напомнил мне тот, другой, когда пуля воздушного пирата ударила меня в плечо. Время замедлило свой ход, и мгновение превратилось в вечность.
Помню страх. Я была актрисой: я играла на сцене перед самой важной в мире публикой и не могла вспомнить ни единой реплики. Я была самозванкой: это видно с первого взгляда, и мне не уйти от разоблачения. Я была жалким уродцем в фальшивой шкуре, монстром из невообразимого будущего. И весь мир зависел сейчас от одного этого человека, от того, что я сделаю ему или с ним,-- а я должна была ответить ему и дать чашечку кофе, точно он был простым смертным.
И в то же время он таки был простым смертным. Я знала Билла Смита как облупленного: развод, начальная стадия рака, злоупотребление спиртным и так далее. Я изучила его биографию: детство, проведенное в Огайо, летное училище военно-морского флота, авианосец, коммерческие авиалинии, работа в компании Боинга, продвижение по служебной лестнице в комитете по безопасности перевозок, ранняя отставка и несчастный случай с лодкой, который его убьет.
И это было больно. Я знала, как умрет стоявший передо мной человек. Если мне удастся выполнить задание, если я смогу вернуть временной поток в предопределенное русло, Билл Смит по-прежнему будет скользить по наклонной плоскости и так испоганит собственную жизнь, что смерть окажется для него избавлением.
Впервые на моем веку один из козлов обрел имя и биографию. И кривую усталую усмешку.
Я смотрела на него не больше секунды. Потом повернулась и пошла к выходу.
--Эй, а как же мой кофе?
Я ускорила шаг. Через пару минут я уже просто бежала.
Я совершила немало ошибок за время работы над проектом Ворот. Ошибок грубых и глупых. Став руководителем, я в каком-то смысле приняла на себя ответственность и за чужие промахи. Мне никогда не отделаться от чувства вины за гибель Пинки, например. Если она ошиблась, значит, я плохо учила ее.
Но за тот день, за ту первую вылазку с целью предотвращения парадокса мне особенно стыдно, ибо я не могу объяснить, почему я сделала то, что сделала.
Я выскочила из ангара и пробежала четверть мили до места, где меня выкинули Ворота. Там я сидела, съежившись под ненавистным небом, пока Ворота не прибыли точно по расписанию и не забрали меня.
Предопределение-- самое мерзкое слово в любом из человеческих языков.
Эта первая вылазка была для меня единственным и неповторимым шансом аккуратненько разрубить узел парадокса у самого основания, но я упустила свой шанс. Почему я вспомнила о предопределении? Чтобы оправдать свой промах? Или неумолимая судьба и вправду схватила меня, как марионетку, и потащила по всему крестному пути какого-то космического ритуала?
Иногда я жалею, что вообще родилась на свет.
А с другой стороны, чтобы об этом пожалеть, для начала нужно родиться. Но если я оплошаю и во второй раз, мы столкнемся именно с такой ситуацией. Нерожденные, нежившие, не вкусившие ни побед, ни поражений. Какой бы гнусной ни была моя жизнь, она принадлежит мне, и я принимаю ее без оговорок.
Я вернулась ни с чем, кроме непоколебимой решимости продолжать. Мы и не ждали от первой вылазки особых результатов; просто это был самый прямой путь-- и к тому же единственный, позволявший прервать парадокс в зародыше. Что ж, теперь мы начнем обходные маневры. Мы развернем борьбу за локализацию процесса. Мы попытаемся загнать парадокс в пределы, приемлемые для Вселенной: возьмем его в кольцо, закупорим, осторожненько повернем события в положенное направление и, пусть даже временная линия завибрирует, словно дернутая гитарная струна длиною в восемь миллиардов лет, будем уповать на то, что ее природная эластичность в конце концов возьмет верх.
--Это все равно что пихать нейтроны обратно в критическую массу урана,-- сказал Мартин Ковентри.
--Отлично,-- ответила я.-- У тебя же есть машина, способная проделать такую операцию, верно? Давай начнем пихать.
--По-моему, Мартин просто выразился языком двадцатого столетия,-- сказал Шерман.
Да-да, я не оговорилась. Шерман.
Я испепелила его взглядом. Как видно, жизнь решила, что преподносит мне чересчур мало сюрпризов. И вот теперь мой робот свихнулся.
Он встретил меня у Ворот, улыбаясь слегка виновато. Это довольно трудно проделать без лица, поэтому он обзавелся физиономией. Само его присутствие возле Ворот оказалось для меня неприятным сюрпризом: насколько я помню, Шерман ни разу не покидал квартиры с тех пор, как я его распаковала. Но лицо-- это уж и вовсе ни в какие ворота не лезет!
Мы заперлись втроем в комнате рядом с центром управления и принялись обсуждать проколы первой вылазки. Лоренс тоже присутствовал-- в виде двумерной проекции-- и кто-то из членов Совета как пить дать подслушивал через БК.
Втроем! Теперь вы понимаете, насколько потряс меня Шерман? Раньше мне и в голову не пришло бы включать его в число присутствующих-- не больше, чем стол или стул.
--Думаю, Луиза права,-- проговорил Лоренс. Я взглянула на изображение на видеоэкране.-- Нам не стоит зацикливаться на первой неудаче. Нужно переходить к следующей попытке.
--Боюсь, эта неудача уже причинила немало вреда,-- возразил Мартин. Он и впрямь выглядел испуганным. Стадия "человека действия", как видно, миновала, и Мартин опять превратился в осторожного историка-- хуже того, в историка-практика, получившего пугающую возможность сотворить свою собственную историю.
--Какого вреда?-- поинтересовалась я.-- О'кей, я не принесла парализатор. Но ведь и прогноз насчет вылазки был не ахти.
--Верно,-- подтвердил Шерман.
Я надеялась, что Мартин или Лоренс возмутятся и пресекут наглые попытки этого одушевленного вибратора присвоить себе право голоса в нашем собрании, но ни один из них и глазом не моргнул. Они внимательно уставились на Шермана, и мне пришлось последовать их примеру.
--Если изложить события вкратце,-- продолжал он,-- выходит, что Смит увидел Луизу, она посмотрела на него и убежала. Правильно, Луиза? Не скаль так зубы, тебе это не идет.
Каким-то странным образом он напоминал мне Роберта Редфорда, мою голливудскую пассию. Будь Редфорд запойным пьяницей, надломленным пятнадцатью годами тихого отчаяния, будь у него привычка кривить иронически губы и пара слегка косящих глаз, широко расставленных по сторонам чуть искривленного влево носа... Короче, будь Редфорд алкашом и неудачником, он был бы Биллом Смитом. Как будто двое человек собрали модель из идентичных деталей, но один следовал инструкции, а другой сляпал все как придется, не заботясь о том, что клей сочится изо всех трещин.
Я продолжила:
--Решающими являются действия Смита после четвертого белого пятна. Мы установили, что он вошел в ангар с обломками самолетов через двое суток после крушения. Выйдя оттуда, он выпал из временного потока.
Я воспроизвела описанную последовательность в камере сканера. Я устала говорить.
Мы увидели, как Смит выходит из ангара, но он уже не был той четкой объемной фигуркой, что вошла в здание. Контуры фигурки расплылись, словно на плохо сфокусированной пленке или неотрегулированном видеоэкране, а если еще точнее-- словно на фотографии с пятикратной выдержкой.
--Мы обнаружили пять отчетливых линий дальнейшего развития событий, исходящих из общей точки. В двух случаях из пяти Смит появляется из ангара с оружием-- по крайней мере, мы так предполагаем. Видимость просто ужасная. В одном из этих двух случаев парализатор не оказывает особого воздействия на жизнь Смита и она со временем возвращается в предначертанное русло. Во втором случае находка оружия изменяет его жизнь кардинально; чем нам грозят последствия такого изменения, думаю, нет нужды объяснять.
В трех остальных сценариях Смит выходит из ангара без оружия. В двух из них он опять-таки возвращается на свою беговую дорожку. Но в пятом и последнем он сходит с дистанции бесповоротно.
--Несмотря на отсутствие парализатора,-- уточнил Питер Феникс.
--Верно. Мы не знаем почему.
--Что-то случилось с ним в ангаре,-- предположила Йокогама.
--Да. Мы, естественно, пытались выяснить, что именно, но поскольку событие произошло в период темпоральной цензуры, вряд ли мы это узнаем.
Я надеялась, что им не нужно объяснять феномен белых пятен, но пара лишних слов никогда не помешает, тем более что я собиралась навязать им свой план, а он целиком зависел от законов цензуры.
Существует абсолютная темпоральная цензура и цензура близкого соседства. Действие первой лучше всего иллюстрируют сами Ворота: стоит нам послать их в определенный промежуток времени-- и мы не можем больше ни посмотреть на этот промежуток, ни побывать в нем.
Эффект близкого соседства проявляется немножко иначе. Мое недавнее путешествие в Нью-Йорк 1983 года-- лучший тому пример. Я прошла через Ворота, пихнула в них Мари Сондергард, и они исчезли. Вторично в 1983 году Ворота появились лишь на следующий день. Но почти двадцать четыре часа я прожила в прошлом. Я сама стала своего рода твонки. Пожелай я просканировать сутки, проведенные в Нью-Йорке, я увидела бы сплошные помехи. Я была дестабилизирующим фактором временного потока. Неодушевленный твонки производит такой же эффект, но в значительно меньшей степени.
Вы не можете встретиться с самим собой. Насколько мне известно, это непреложный закон путешествий во времени. Он распространяется даже на сканирование: увидеть самого себя тоже нельзя. Больше того, никто из ваших знакомых не в силах посмотреть на ваше будущее и рассказать о нем. То есть ни Мартин Ковентри, ни кто-то другой из моих современников не мог заглянуть в номер отеля, где я провела ночь. Этот район стал для нас недоступен.
Мое присутствие в Нью-Йорке образовало зону цензуры, накрывшую большую часть восточного побережья. Калифорнию мы еще могли просканировать, но что происходило в ту ночь, к примеру, в Балтиморе, навеки останется для нас загадкой.
Аналогичные помехи не давали нам досконально проследить за Смитом после того, как он прибыл в Калифорнию и начал расследование,-- и именно на этом базировались мои аргументы, с помощью которых я надеялась убедить Совет. Ведь помимо окон абсолютной цензуры, закрывающих время использования Ворот, просмотру мешали типичные следы эффекта близкого соседства.
А это означало, что кто-то из нас наверняка принимал участие в событиях, происходивших в ангаре. По крайней мере мы с Ковентри были убеждены, что наши современники побывали там в 1983 году, и поэтому цензура мешала нам туда заглянуть и узнать какие-нибудь подробности, которые могли бы помочь нам запланировать то, что мы сделали/собирались сделать.
Если вам непонятно, примите пятьдесят таблеток аспирина и позвоните мне утром.
--Так значит, вы хотите совершить вылазку и попытаться исправить ситуацию,-- предвосхитил мою просьбу Феникс.
--Да, вы правы. По двум причинам. Если мы ничего не предпримем, кумулятивный эффект твонки распространится вверх по временному потоку. Насколько я помню, скорость приближения этого... "времятрясения", как назвал его один из инженеров... составляет около двухсот лет в час. Если подобные цифры вам о чем-нибудь говорят.
--Мы знакомы с данной концепцией,-- поставил меня на место Тегеран.-- Когда времятрясение дойдет до нас, то есть достигнет исходной точки нарушения равновесия, перестройка реальности пойдет сразу вдоль всей временной линии, сверху донизу.
--И всех нас из нее вычеркнут,-- закончила я за него.-- Нас и плоды наших трудов. Двести тысяч спасенных людей окажутся в падающих самолетах, тонущих кораблях, взрывающихся фабриках, на полях сражений и в засыпанных шахтах. Проекту Ворот придет конец. Но мы переживать по этому поводу не будем, поскольку ничего не увидим. Мы просто никогда не родимся на свет.
--Есть и другие теории,-- сказал Безымянный.
--Я знаю. Однако за всю пятисотлетнюю историю операций перехвата никто не предлагал нам опираться на другие теории. Недавно я позволила своей перехватчице погибнуть только потому, что мне крепко-накрепко вбили в голову привычку относиться к этой теории как к неопровержимому факту. Вы хотите сказать, что мы должны сейчас поменять теорию?
Ну давай, скажи мне "да", Ваше Препохабие! Скажи-- и я тебя найду и мокрого места не оставлю!
--Нет,-- сказало оно.-- Оставим все как есть. Вы упомянули о второй причине вылазки.
--Которая, то бишь вылазка,-- вмешался Тегеран,-- по-моему, вполне способна спровоцировать темпоральную катастрофу, коей мы стремимся избежать.
--Тут я целиком полагаюсь на ваше суждение,-- сказала я.-Боюсь, вы можете оказаться правы. И тем не менее. Вторая причина связана с посланием во временной капсуле, вскрытой мною два дня назад.
Они возбужденно зашушукались. Кто сказал, что мы, высокоразвитые мутанты будущего, не суеверны? Послание было написано моим почерком. А это значит, что я напишу его, когда стану немного старше и, возможно, немного мудрее.
Хотя останусь такой же циничной. В послании говорилось: "Скажи им, что вылазка имеет жизненно важное значение. Не знаю, так ли это на самом деле, но ты все равно скажи".
Ей/мне не было нужды добавлять: "Никому не показывай эту записку". Ясное дело, никто не должен ее видеть, иначе вся моя затея провалится с треском.
А потому я сказала:
--В послании говорится, что вылазка имеет жизненно важное значение для проекта Ворот.
И села, чтобы не давить на них.
Естественно, через двадцать минут мне дали "добро".
Глава 8
Я, лично я и я
Меня интересовали четыре дня: с десятого по тринадцатое декабря. За это время Ворота были/будут использованы шесть раз.
Первый из них-- мое появление в нью-йоркском мотеле 10-го декабря.
Второй включал в себя множество путешествий, совершенных вечером 11-го декабря, когда два авиалайнера находились в воздухе. Оба периода были теперь закрыты для просмотра. Но это нас не волновало, ибо парализатор был потерян позже.
Самолеты столкнулись в 21.11 по времени тихоокеанского побережья. С восьми до девяти утра следующего дня, то есть 12-го, длился пробел темпоральной цензуры. Мы решили назвать его окном "А", поскольку это было первое белое пятно, куда Ворота еще не посылали, и, следовательно, куда мы их когда-нибудь пошлем.
Второе окно-- за отсутствием воображения названное нами окном "Б"-- продолжалось с двух до четырех пополудни того же дня.
Окно "В"-- длинное цензурное пятно-- начиналось в девять вечера 12-го и тянулось до десяти утра 13-го.
Окно "Г" было окном парадокса и совпадало с визитом Смита в ангар вечером 13-го декабря.
Каждое из окон имело свои преимущества и недостатки.
"А" находилось далеко от парадокса, так что Смит еще не должен был что-либо заподозрить. Судя по нашим данным, остатки обоих самолетов уже свезли к тому времени в ангар. Если воспользоваться этим окном, можно попытаться найти парализатор до сортировки обломков-- и в случае удачи все проблемы, считай, решены.
"Б" выглядело не так многообещающе. Скорее всего, оно закрывало первое прослушивание пленки речевого самописца из "боинга". Я решила: если не выгорит с первым окном, попытаюсь пролезть во второе, там мое вмешательство тоже будет более или менее незначительным.
Что же до окна "В"...
Послание из временной капсулы внушило мне страх перед окном "В". Я не могу вам объяснить почему. Просто при мысли о перспективе провести ночь в Окленде мне становилось дурно. Расскажи ему про ребенка. Она же просто слизнячка.
Нет уж, благодарю покорно.
Ковентри проголосовал за "Г". В смысле-- бери быка за рога. Ему, как видно, надоела роль историка, и он вообразил себя Ларсом Головорезом, "человеком действия" (если такие бывают). Интересно, что бы он запел, если бы ему самолично предстояло столкнуться нос к носу с парадоксом?
Еще раз благодарю покорно.
Я высказалась за "А" и высказывалась так настойчиво и часто, что добилась своего. По моему мнению, состав экспедиции следовало сократить до минимума, то есть до одного человека. Ковентри был вынужден согласиться со мной. Влезая во временной поток, желательно баламутить его как можно меньше.
Ну а если вы хотите быть уверены в том, что дело сделано как надо, ясно, кем должен быть этот один человек.
При скорости двести лет в час у нас оставалось чуть больше восьми дней для решения проблемы. Не так уж много. С другой стороны, вполне достаточно, чтобы не пытаться решить ее с бухты-барахты. Поэтому вместо того чтобы скакнуть через Ворота в 12-е декабря и зарыться с головой в кучу мусора, я решила заняться самообразованием.
Десять часов не пропали даром.
Три запоминающих устройства, временно вживленные в мой мозг, до отказа наполнились информацией. БК собрал все данные по двадцатому веку, хранившиеся у него в файлах, и перекачал их в мои церебральные микропроцессоры.
Не стоит так уж насмехаться над умственными способностями жителей двадцатого века. Они выжимали все возможное из того, чем располагали. За пятьсот веков человеческий мозг, конечно, немного развился-- я могу изучить незнакомый язык обычным способом за пару дней,-- но качественные изменения не очень существенны. Как пример для сравнения могу привести рекордное время бега на одну милю. Когда-то четыре минуты казались недостижимыми. Потом они сделались рутиной, и заветной мечтой стали три с половиной. Но никто не стремился пробежать дистанцию за две секунды ровно.
И в то же время милю можно с легкостью преодолеть за одну секунду, если у вас есть реактивный двигатель.
Точно так же запросто можно научиться говорить на суахили за одну минуту или запомнить содержимое библиотеки за час, если в вашу голову вмонтированы устройства для хранения и сортировки данных, а также доступа к ним.
Это классный инструмент. Он позволяет овладеть разговорной речью со всеми ее идиомами не хуже аборигенов, усвоив заодно и культурный контекст.
Три крохотных кристаллика с одинаковой легкостью впитали в себя энциклопедии, выпуски новостей, фильмы, телешоу, увлечения, иллюзии и заблуждения. Теперь я знала двадцатый век как свои пять пальцев и могла смело отправляться в 80-е.
Как любой инструмент, кибер-бустер не лишен недостатков. Ему лучше даются языки и факты, нежели распознавание образцов. Я не смогу, взглянув на платье, узнать, подобно коренным жительницам, откуда оно-- из 1968 или 1978 года. То есть мне не стоило чересчур зарываться: останься я в двадцатом веке подольше, я непременно допустила бы какой-нибудь анахроничный ляпсус.
Но что может случиться за один час?
День выдался отвратительный. Всю ночь лил дождь; днем он наконец перестал, но вместе с ним исчезли облака, и, что хуже всего, осадки вымыли из воздуха почти все миазмы. Небо было громадное, необъятное, неправдоподобно голубое; казалось, до него не меньше миллиона миль. Солнце сияло так ярко, что на него невозможно было смотреть без риска повредить сетчатку. Не говоря уже о том, что оно заливало меня вредной для здоровья радиацией, я вообще не понимаю, как люди могли жить с этой нависающей над головами жуткой штуковиной? А воздух был такой чистый и ясный, что просматривался даже округ Марин.
Слова-- явления забавные. Я понимаю, что описала прекрасное-- с точки зрения двадцатников-- утро. Прохладный, свежий, чистый воздух; яркий живительный солнечный свет; все окрестности видны как на ладони.
А я стою, задыхаюсь и чувствую себя голой под этим чудовищным небом.
Задыхалась я на девяносто процентов от волнения. Но мне все равно сильно полегчало после нескольких вдохов из "викс"-ингалятора, прихваченного с собой. Попробуй вы нюхнуть моего "викса", вас постигло бы жестокое разочарование. От его химикалиев в мгновение ока дохнут тараканы и тускнеет нержавеющая сталь.
Ворота выкинули меня у восточной стены гигантского стального ангара, приспособленного под хранилище обломков крушения. По крайней мере, так было запланировано. Когда я обогнула ангар и подошла к передней двери, она оказалась открытой. Внутри виднелись два "Боинга-727" компании "Пасифик Саутуэст" и множество механиков.
Мне это очень не понравилось: похоже на разрыв временной линии. Оглядевшись кругом, я заметила искомый ангар на расстоянии четверти мили.
Промахнись Ворота на такое же расстояние в другом направлении, я бы плюхнулась в залив. А кроме того, есть ведь и другое направление. Я могла материализоваться в четверти мили над полем.
Эта четверть мили была очень длинной. Я чувствовала себя клопом на тарелке. Бесконечный бетон, еще влажный от ночного дождя, и бескрайнее чудовищное небо. За пятьсот столетий можно было, вообще говоря, придумать какие-нибудь пилюли от агорафобии.
В ангаре мне сразу бросились в глаза две женщины, одетые в такую же, как у меня, униформу. Я немного воспряла духом. Уж что-что, а смешиваться с женщинами в униформах я умею. Я пригляделась, стараясь понять, чем они тут занимаются. Оказалось-восхитительно прозаическим делом. Рабочие, расчищавшие места аварий, вкалывали всю ночь без перерыва, и поэтому "Юнайтед" послала нескольких женщин на раздачу кофе с пончиками. Занятие для меня самое что ни на есть знакомое. Перехват коммерческого авиалайнера на девяносто девять процентов состоит из раздачи кофе и лишь на один процент-- из собственно перехвата.
Я нашла столик с кофейниками, обменялась приветствиями с женщиной, стоявшей за столиком. Она ни на миг не усомнилась в моей принадлежности к "Юнайтед". Взяв поднос, я расставила на нем дюжину чашек, налила кофе, бросила рядом горсть бумажных пакетиков с сахаром и порошковыми сливками и отправилась обслуживать.
Или, по крайней мере, делать вид, что обслуживаю. Я быстро поняла, что для работы, на которую "Юнайтед" отрядила трех женщин, вполне хватило бы одной. Ничего удивительного-- так повелось еще с пещерного века. Для любого дела нужно как минимум три человека: один работает, другой наблюдает, а третий дает ценные указания. Так было на охоте на мамонта за сорок тысяч лет до Р.Х. и на борту звездолета. От возможных неприятностей меня спасала еще одна общечеловеческая черта: если ты делаешь вид, что сильно занят, и не задаешь лишних вопросов, к тебе, как правило, никто не вяжется.
Поэтому я бодро и деловито сновала по ангару. За первые двадцать минут я подала одну чашечку кофе и чуть было не скормила какому-то парню пончик, но в последнее мгновение он передумал. После всего, чего он насмотрелся за сегодняшнее утро, бедняга, по-моему, сомневался, сможет ли вообще когда-нибудь проглотить кусок.
Улучив момент, я то и дело украдкой бросала взгляд на свои часы. На сей раз это были электронные "сейко", не более настоящие, чем зеленые хрустяшки у меня в кошельке. Индикатор, встроенный в часы, должен был засечь утечку энергии из поврежденного парализатора.
Между грудами мусора были оставлены дорожки, некоторые из них достаточно широкие для проезда грузовиков. Грузовики из Ливермора шли буквально потоком, и человек пятьдесят-шестьдесят беспрерывно их разгружали. Два или три парня указывали, куда складывать обломки, сортируя их по основным категориям: корпус, двигатели, электроника, гидравлика и так далее. В отдельную кучу скидывали остатки внутреннего интерьера, в основном обгорелые скорлупки кресел.
Кругом валялась обугленная по краям разноцветная бумага и фольга. Мне пришлось обратиться к кибернетической памяти, чтобы узнать в них обертки от рождественских подарков. Неподалеку я увидела груду самих подарков, в том числе и новенькую одежду в целлофановых пакетах. Одна куча целиком состояла из детских игрушек. Все они здорово обгорели.
И, наконец, на отдельную площадку, самую просторную, сваливали мусор той категории, для которой больше всего подходит определение "?".
Площадка занимала не меньше акра, и мои "сейко" показали, что парализатор находится там.
Сюда выгружали громадные мусорные мешки. Некоторые из них упали на бок, вывалив на пол часть содержимого, и мне пришлось бы изрядно попотеть, заставь меня кто-нибудь определить его происхождение. Не исключено, что тут были и ошметки пассажиров тоже. Рабочие прочесывали место крушения, подбирая все, что не имело отношения к коровьему пастбищу, и если находка казалась ни на что не похожей, просто совали ее в мешок-- пускай с ней потом разбираются кому положено.
Я насчитала сотню мешков, не дойдя даже до четвертой части груды.
Я усиленно ломала голову в поисках правдоподобной причины, которая позволила бы мне залезть в середину кучи, вывернуть содержимое мешков на бетонный пол и как следует там порыться. Такой причины я придумать не смогла. Я и по сей день не могу. Будь у меня с собой человек десять и пять-шесть часов на поиски, может, я что-нибудь сообразила бы. Но в моем распоряжении было полчаса, я лично я и я, а также пятьдесят потенциальных заинтригованных зрителей. ("Чего ты ищешь, крошка?" Сувениры? Пальцы с бриллиантовыми кольцами? Самую важную вещь во Вселенной?)
--Я бы не отказался от чашечки кофе.
Кофе? Ах да, я же здесь на раздаче кофе, верно? Я обернулась, изображая тщательно отработанную улыбку,-- и он улыбнулся в ответ.
Билл Смит. Гвоздь программы.
Время-- мое ремесло. Меня не удивишь коленцами, которые оно умеет откалывать. Но этот момент до жути напомнил мне тот, другой, когда пуля воздушного пирата ударила меня в плечо. Время замедлило свой ход, и мгновение превратилось в вечность.
Помню страх. Я была актрисой: я играла на сцене перед самой важной в мире публикой и не могла вспомнить ни единой реплики. Я была самозванкой: это видно с первого взгляда, и мне не уйти от разоблачения. Я была жалким уродцем в фальшивой шкуре, монстром из невообразимого будущего. И весь мир зависел сейчас от одного этого человека, от того, что я сделаю ему или с ним,-- а я должна была ответить ему и дать чашечку кофе, точно он был простым смертным.
И в то же время он таки был простым смертным. Я знала Билла Смита как облупленного: развод, начальная стадия рака, злоупотребление спиртным и так далее. Я изучила его биографию: детство, проведенное в Огайо, летное училище военно-морского флота, авианосец, коммерческие авиалинии, работа в компании Боинга, продвижение по служебной лестнице в комитете по безопасности перевозок, ранняя отставка и несчастный случай с лодкой, который его убьет.
И это было больно. Я знала, как умрет стоявший передо мной человек. Если мне удастся выполнить задание, если я смогу вернуть временной поток в предопределенное русло, Билл Смит по-прежнему будет скользить по наклонной плоскости и так испоганит собственную жизнь, что смерть окажется для него избавлением.
Впервые на моем веку один из козлов обрел имя и биографию. И кривую усталую усмешку.
Я смотрела на него не больше секунды. Потом повернулась и пошла к выходу.
--Эй, а как же мой кофе?
Я ускорила шаг. Через пару минут я уже просто бежала.
Я совершила немало ошибок за время работы над проектом Ворот. Ошибок грубых и глупых. Став руководителем, я в каком-то смысле приняла на себя ответственность и за чужие промахи. Мне никогда не отделаться от чувства вины за гибель Пинки, например. Если она ошиблась, значит, я плохо учила ее.
Но за тот день, за ту первую вылазку с целью предотвращения парадокса мне особенно стыдно, ибо я не могу объяснить, почему я сделала то, что сделала.
Я выскочила из ангара и пробежала четверть мили до места, где меня выкинули Ворота. Там я сидела, съежившись под ненавистным небом, пока Ворота не прибыли точно по расписанию и не забрали меня.
Предопределение-- самое мерзкое слово в любом из человеческих языков.
Эта первая вылазка была для меня единственным и неповторимым шансом аккуратненько разрубить узел парадокса у самого основания, но я упустила свой шанс. Почему я вспомнила о предопределении? Чтобы оправдать свой промах? Или неумолимая судьба и вправду схватила меня, как марионетку, и потащила по всему крестному пути какого-то космического ритуала?
Иногда я жалею, что вообще родилась на свет.
А с другой стороны, чтобы об этом пожалеть, для начала нужно родиться. Но если я оплошаю и во второй раз, мы столкнемся именно с такой ситуацией. Нерожденные, нежившие, не вкусившие ни побед, ни поражений. Какой бы гнусной ни была моя жизнь, она принадлежит мне, и я принимаю ее без оговорок.
Я вернулась ни с чем, кроме непоколебимой решимости продолжать. Мы и не ждали от первой вылазки особых результатов; просто это был самый прямой путь-- и к тому же единственный, позволявший прервать парадокс в зародыше. Что ж, теперь мы начнем обходные маневры. Мы развернем борьбу за локализацию процесса. Мы попытаемся загнать парадокс в пределы, приемлемые для Вселенной: возьмем его в кольцо, закупорим, осторожненько повернем события в положенное направление и, пусть даже временная линия завибрирует, словно дернутая гитарная струна длиною в восемь миллиардов лет, будем уповать на то, что ее природная эластичность в конце концов возьмет верх.
--Это все равно что пихать нейтроны обратно в критическую массу урана,-- сказал Мартин Ковентри.
--Отлично,-- ответила я.-- У тебя же есть машина, способная проделать такую операцию, верно? Давай начнем пихать.
--По-моему, Мартин просто выразился языком двадцатого столетия,-- сказал Шерман.
Да-да, я не оговорилась. Шерман.
Я испепелила его взглядом. Как видно, жизнь решила, что преподносит мне чересчур мало сюрпризов. И вот теперь мой робот свихнулся.
Он встретил меня у Ворот, улыбаясь слегка виновато. Это довольно трудно проделать без лица, поэтому он обзавелся физиономией. Само его присутствие возле Ворот оказалось для меня неприятным сюрпризом: насколько я помню, Шерман ни разу не покидал квартиры с тех пор, как я его распаковала. Но лицо-- это уж и вовсе ни в какие ворота не лезет!
Мы заперлись втроем в комнате рядом с центром управления и принялись обсуждать проколы первой вылазки. Лоренс тоже присутствовал-- в виде двумерной проекции-- и кто-то из членов Совета как пить дать подслушивал через БК.
Втроем! Теперь вы понимаете, насколько потряс меня Шерман? Раньше мне и в голову не пришло бы включать его в число присутствующих-- не больше, чем стол или стул.
--Думаю, Луиза права,-- проговорил Лоренс. Я взглянула на изображение на видеоэкране.-- Нам не стоит зацикливаться на первой неудаче. Нужно переходить к следующей попытке.
--Боюсь, эта неудача уже причинила немало вреда,-- возразил Мартин. Он и впрямь выглядел испуганным. Стадия "человека действия", как видно, миновала, и Мартин опять превратился в осторожного историка-- хуже того, в историка-практика, получившего пугающую возможность сотворить свою собственную историю.
--Какого вреда?-- поинтересовалась я.-- О'кей, я не принесла парализатор. Но ведь и прогноз насчет вылазки был не ахти.
--Верно,-- подтвердил Шерман.
Я надеялась, что Мартин или Лоренс возмутятся и пресекут наглые попытки этого одушевленного вибратора присвоить себе право голоса в нашем собрании, но ни один из них и глазом не моргнул. Они внимательно уставились на Шермана, и мне пришлось последовать их примеру.
--Если изложить события вкратце,-- продолжал он,-- выходит, что Смит увидел Луизу, она посмотрела на него и убежала. Правильно, Луиза? Не скаль так зубы, тебе это не идет.