После отбоя я пошла по Рингу с Файхтлем Штарембергом. Кто-то сказал нам, что разбомбило дворец Лихтенштейнов. Дойдя до дворца, мы увидели, что крышу снесло, но в остальном здание не очень пострадало. Перед ним по всей мостовой были разбросаны обломки сбитого американского самолета; они все еще весело пылали, и время от времени в них что-то взрывалось - видимо, боеприпасы. Почти весь экипаж погиб. Только один человек выбросился с парашютом, но ударился о карниз крыши, которым ему оторвало обе ноги, и застрял там. Как сказали нам стоявшие рядом очевидцы, в течение всего налета было слышно, как он кричит от боли, но никто не решался выйти из убежища, а когда наконец добрались, он был уже мертв.
   Мы пошли дальше. Около Бургтеатра лежала невзорвавшаяся бомба замедленного действия. Весь район был оцеплен, но мы проследовали мимо как ни в чем не бывало. Город был весь в дыму, а на площади Карлсплац, по другую сторону Ринга от нашего отеля, зияла огромная воронка.
   Четверг, 22 февраля.
   Совершенно охрипла. После последнего налета общественный транспорт больше не ходит, пришлось идти на работу пешком. Это заняло у меня два часа.
   Пятница, 23 февраля.
   Ночевала в госпитале. Сита Вреде дежурила, и я воспользовалась ее раскладушкой, стоящей в кабинете ее начальника.
   Суббота, 24 февраля.
   Опять ночевала на раскладушке Ситы Вреде. Гораздо удобнее ночевать на работе, чем каждый день ходить пешком туда и обратно за много километров.
   Д-р Тиллих предложил мне стать его ассистенткой, поскольку сестра, которую я заменяла во внутренней амбулатории, возвращается на работу. Мне это не слишком по душе. Он очень приятен и привлекателен, но он также наш "политишер ляйтер" [политический руководитель] и тем самым отвечает за морально-боевой дух персонала. Каждый понедельник в часовне проводится лекция на политические темы, на которой всем нам полагается присутствовать, невзирая ни на какие важные дела. В день моего приезда он давал нам краткое наставление "об обязанностях медсестры в нынешний, пятый год войны". Суть сказанного: поменьше сострадания, поскольку многие из пациентов симулянты; врачам следует быть строже, так как каждый физически здоровый человек необходим на фронте; с другой стороны, если мы увидим, что с кем-нибудь плохо обращаются, мы обязаны вмешаться. В качестве предостережения - "строго по секрету" - он рассказал нам также об одной сестре, которая сделала молодому раненому солдату - другу своего погибшего сына - инъекцию, на время сделавшую его непригодным к службе, чтобы его не послали обратно на фронт: "Ей дали десять лет!" Мы приперты к стенке, добавил он. У нас нет иного выхода, кроме как драться до последнего человека! И т. д. и т. п. Все это звучало так устрашающе, что больше я на эти лекции не ходила, ссылаясь на непрекращающийся приток новых раненых. Некоторое время я ждала неприятностей, но д-р Тиллих ни разу не сказал ни слова.
   В то же время старшая сестра говорит, что меня могут назначить в ассистентки князю Ауэршпергу, нашему ведущему неврологу. Это слегка чудаковатый, но обаятельный человек, одна из наших местных знаменитостей. Так что, похоже, насчет меня еще ничего не решено.
   Уже собиралась домой, как вдруг завыли сирены. Ужинала с друзьями, после чего Мели Кевенхюллер взяла меня с собой в гости, где играл один очень хороший джазовый пианист в стиле Чарли Кунца. Мы сидели допоздна, уплетали ветчину и слушали его.
   Воскресенье, 25 февраля.
   Месса в соборе св. Стефана. Улицы полны народа. Сейчас тысячи венцев из пригородов толпятся в центре города, так как считается, что древние катакомбы - самое надежное убежище; никто не надеется на обычные подвалы, они слишком легко обрушиваются и погребают под собой тысячи жертв. Большая часть этих людей живет в рабочих предместьях, и сюда они добираются часами.
   Обедала с Потоцкими, они прямо расстарались: они угощали некую фрау Хериц, жену немецкого миллионера из Лодзи, - это в оккупированной немцами Польше, - они надеются узнать от нее что-нибудь о своем поместье. Угощение было изумительное: был даже паштет из гусиной печенки!
   Моя диета разнообразна: от жиденьких супов в госпитале до пиршеств нечастых - в отеле. Если бы мне только хватало продовольственных карточек! У меня их не остается уже через десять дней после начала месяца. Schwester Агнес иногда угощает меня гоголь-моголем, который специально сбивают для тяжелораненых; к счастью, им этот гоголь-моголь нравится меньше чем мне, и его всегда немного остается.
   Заходила Сизи Вильчек, последние четыре года работающая хирургической сестрой в госпитале в Хофбурге. Зашли к знакомым на кофе, а потом долго гуляли. Перед дворцом Лихтенштейнов все еще валялись остатки сбитого в среду американского самолета, хотя их частично растащили любители сувениров. В дверях появился "Бэ" Лихтенштейн с большим розовым аккордеоном, который он оставляет у меня, так как сам он, как он сообщил, уезжает из Вены "навсегда".
   Почему-то я оказываюсь хранителем всего того барахла, которое люди оставляют, уезжая из Вены в страхе перед приходом Советов. Между тем, если уж кому-то и следует спасаться от Советов, то в первую очередь именно мне, "белой русской", а когда я отсюда выберусь - если выберусь, ведь в этом нет никакой уверенности, - то все это все равно пропадет.
   Встретили Гезу Андраши - он беженец из Венгрии. Он сказал, что его сестра Илона отказалась уезжать из Будапешта, где она тоже работает медсестрой Красного Креста. Под конец все мы очутились во дворце Вельчеков на улице Херренгассе. После этого я пошла домой спать. Я так устаю, что по вечерам уже почти никуда не хожу.
   Понедельник, 26 февраля.
   Братья Таксисы прислали мне гуся из их фамильного имения в Богемии. Сегодня мы его приготовили у Мели Кевенхюллер. Хотя делить пришлось на пятерых, все равно получился настоящий пир: мы ведь по большей части ходим полуголодными.
   Умер отец "Пуки" Фюрстенберга. Это был очаровательный австрийский дипломат старой школы. Я замечаю огромную разницу между его поколением австрийских аристократов, которое еще управляло своей империей, и нынешним, выросшим в урезанной, обкорнанной маленькой стране без будущего. Почти все представители этого нового поколения глубоко провинциальны, и даже когда у них много денег, они с трудом говорят на иностранных языках, и большинство из них вообще никогда не выезжало за пределы Австрии. Более того, при всем своем обаянии и общительности, они в большинстве своем легковесны, в них мало той надежности, которая характерна для порядочных немцев того же поколения, - со многими из которых я была хорошо знакома в Берлине. Возможно, это отчасти объясняется аншлюссом 1938 года, почти сразу же увенчавшимся этой войной.
   Вторник, 27 февраля.
   Сегодня закончила работу немного раньше обычного и поэтому смогла посетить нашего зубного врача.
   Вечером Сизи Вильчек привела с собой Гезу Андраши, и мы приготовили ужин у меня в комнате на моем маленьком электронагревателе; мы даже сварили изумительный кофе с помощью прибора, который мне подарил Кристиан Ганноверский.
   Среда, 28 февраля.
   Звонила Татьяна. Она пока в Праге, но скоро поедет к Отто Бисмарку во Фридрихсру, под Гамбургом, так как Паул Меттерних переведен в близлежащий Люнебург. Говорят, что туда направляется также и Готфрид Бисмарк, который наконец выпущен из концлагеря, куда он был интернирован после того, как суд прошлой осенью его оправдал. Но я все никак не могу поверить, что его действительно выпустили: он был слишком сильно скомпрометирован заговором 20 июля. Эта предстоящая поездка Татьяны внушает мне тревогу: теперь пассажирские поезда тоже постоянно бомбят.
   Пятница, 2 марта
   Два дня назад, во время налета, мы меняли перевязку Хайни (летчику с ампутированными ногами). Лютци, его невесты, не было; свет погас, и мне пришлось держать над врачом и сестрами две керосиновых лампы, пока они работали. Какие муки переносит всякий раз бедный Хайни, просто трудно себе представить: кости раздроблены на мелкие кусочки; они все время высовываются, и их приходится вытаскивать пинцетом. Сита говорит, что если я могу смотреть на это без того, чтобы закружилась голова, то я смогу перенести все. Как ни странно, и это действительно можно выдержать, особенно если сама помогаешь. Возникает такая полная сосредоточенность на том, что делаешь, и при этом еще такая своеобразная отстраненность от пациента, что ничего другого просто не осознаешь. И слава Богу.
   Суббота, 3 марта
   Сегодня налета не было, так что мы хоть раз смогли уйти домой вовремя.
   В госпитале стало очень холодно, потому что кончился уголь, а теперь даже госпитали лишены особого снабжения.
   Воскресенье, 4 марта
   Я отправлялась в собор св. Стефана с Ханзи Опперсдорфом, когда завыли сирены. Он теперь часто ходит со мной: он находится на излечении после того, как ему прострелили голосовые связки. Говорит он только шепотом.
   Позже я зашла к Мели Кевенхюллер. Она работает на военном заводе, и ей не позволят уйти до прихода русских. Но ей должны тайком доставить из их семейного поместья телегу и пару лошадей на случай, если придется спасаться бегством в последний момент.
   Сегодня получила посылку, которую Мама отправила из Кенигсварта... 2 января. Почта доставляла ее два месяца - на сегодняшний день это рекорд.
   Вторник, 6 марта
   Умерла бабушка Фуггер. В последние дни здесь находился ее сын "Польди", генерал люфтваффе. Сизи Вильчек уговаривает меня попросить его, чтобы меня перевели в какой-нибудь другой авиационный госпиталь подальше на западе. Он пользуется кое-каким влиянием, так как был воздушным асом в Первую мировую войну и награжден орденом "Pour le Merite" ["За заслуги"] - высшей наградой за воинскую доблесть в Германской империи. Сама она отправляется вместе со своими сослуживцами в Гмунден под Зальцбургом. Но ей тоже не хочется пока уезжать из Вены, и она тянет время. У принцев Ганноверских в Гмундене есть замок, превращенный теперь в госпиталь, и Кристиан предложил, чтобы мы с Сизи поселились там в доме его родителей, если и когда мы туда попадем; он обещает все наладить. Это очень обнадеживает, так как если мы вообще вырвемся, то наверняка в последний момент и сломя голову.
   Среда, 7 марта
   Сизи Вильчек познакомила меня с Польди Фуггером. Он седой, но лицо у него совсем молодое. Он исключительно красив и обаятелен. Он обещал поговорить обо мне с люфтгауарцтом (главным врачом авиационного округа), который для нас - всемогущий бог, а для него приятель. Честно говоря, я делаю все это главным образом для того, чтобы успокоить друзей, которые считают, что Вена теперь больше десяти дней не продержится, и в ужасе от того, что я все еще здесь. И действительно, русские неуклонно наступают, и если они не окажутся здесь еще раньше, то уж, во всяком случае, не из-за сопротивления немцев, которое, как все чаще поговаривают, заметно ослабло.
   Сегодня вечером Владши Митровский пригласил меня, Габриэлу Кессельштат и Францла Таксиса пообедать в отеле "Захер" в отдельном кабинете. Атмосфера была совершенно допотопная - официанты в белых перчатках, фазаны, лично подстреленные нашим хозяином, шампанское в ведерках и т. п. Он по-прежнему живет жизнью богатого землевладельца, в то время как фронт сейчас в каких-нибудь нескольких километрах от его порога!
   Четверг, 8 марта
   Воздушный налет. Поэтому снова пришлось работать допоздна, чтобы наверстать пропущенное время.
   Союзники перешли Рейн, и сейчас, как сообщает радио, идут бои под Кельном и Бонном. Но несмотря на то, что они повсюду продвигаются, сопротивление немцев на западе все еще очень упорное. Этого я не понимаю. Казалось бы, если уж выбирать между теми и этими, то следовало бы прежде всего отбиваться от Красной Армии.
   Суббота, 10 марта
   Некий г-н Мюльбахер (мне незнакомый) привез мне письмо от Антуанетт Герне и Фердла Кибурга (он тоже уехал из Вены в прошлом месяце). Они сейчас в Мюнхене и умоляют меня немедленно покинуть Вену. Я встретилась с ним в холле отеля, так как предполагается, что он поможет мне организовать отъезд. Это будет нелегко, потому что неделю назад любые частные поездки были запрещены. Он вручил мне чистый бланк разрешения на поездку, выданного рюстунгскоммандо (командованием оборонной промышленности) в Мюнхене. Я должна, сказал он, только вписать туда свое имя и адрес. Но даже такое разрешение не годится, так как я не могу уйти из госпиталя, пока не воцарится полная паника, а к тому времени перестанут ходить поезда и вообще будет уже поздно. Тем не менее я тронута усилиями Антуанетт.
   Посреди ночи из Карлсбада по вермахтсляйтунг (линии связи вооруженных сил) позвонила Марианна Тун по поручению Мама, которая, по ее словам, сходит с ума от беспокойства. Я сообщила ей свои последние новости.
   Вернувшись в отель, обнаружила телеграмму от Мама. Хорошие вести сразу от Ирины из Рима и от Джорджи из Парижа. Поразительно, но даже сейчас личные сообщения каким-то образом пересекают линию фронта - должно быть, через Швейцарию. Она просит меня позвонить ей, но хотя я каждую ночь заказываю разговор с Кенигсвартом, дозвониться никак не удается.
   Понедельник, 12 марта
   Черный день для Вены.
   Сита Вреде ворвалась в мою комнату в госпитале с сообщением, что приближаются крупные воздушные силы противника. У меня было много работы, и я не могла тут же броситься вместе с ней в туннель. Она любит приходить туда пораньше, когда народу еще не так много. Когда я, наконец, была готова, она потеряла терпение и сказала, что теперь нам лучше оставаться на месте. Мне было неловко, так как вина была моя. Но, судя по-всему, остались и многие другие: убежище в полуподвале было полно раненых и сестер. Я присоединилась к первым. Один из них, капитан Бауэр - знаменитый воздушный ас с дубовыми листьями к рыцарскому кресту. Он тяжело ранен в плечо, но ходит. Мы немного побеседовали, но тут погас свет, и вскоре шум снаружи заглушил все разговоры. Я заглянула в Kellerstation [подвальная палата] и обнаружила там сестру Агнес, которая залезла на стол и билась в истерике; молодой хирург похлопывал ее по спине. Вообще она славная и веселая, но во время налетов неизменно теряет всякое самообладание. Я села рядом с ней на стол, и мы прильнули друг к другу. Свист и грохот был такой, какого я никогда прежде в Вене не слышала. У нас на крыше дежурит наблюдатель, которому не полагается уходить ни при каких обстоятельствах. И вот теперь он дал знать, что туннель накрыт прямым попаданием. Мы сразу же подумали о тех наших раненых и сестрах, которые искали там укрытия. И в самом деле, минут через десять, когда шум немного поутих, прибежали люди с носилками, на которых несли тех самых мужчин и девушек, что весело туда . уходили меньше часа назад. Сердце просто разрывалось! Некоторые кричали. Один, раненный в живот, схватил меня за ногу и умолял: "Наркоз, сестра, наркоз!" Он все скулил и скулил без конца. Нескольких человек оперировали тут же в подвале, где нет ни света, ни воды, но этот бедный мальчик вскоре умер. Главный врач непрерывно кричал на тех, кто оставался в госпитале вопреки его прямому приказанию. Он был взбешен, обнаружив здесь едва ли не всех своих подчиненных: "В случае прямого попадания я потерял бы сразу весь свой персонал!" Бомба упала перед входом в туннель как раз в тот момент, когда кое-кто из сидевших там вышел подышать свежим воздухом. Говорят, что разнесся ложный слух, будто налет уже кончился. Так или иначе, четырнадцать человек было убито на месте, а у нас в подвале, когда принесли оставшихся в живых, зрелище было такое, что я его никогда не забуду.
   Позже мы забрались на крышу и посмотрели на город. Профессор князь Ауэршперг сказал, что видит, как горит Опера, но дыма было так много, что на самом деле было трудно сказать, что произошло.
   Вечером явился Вилли Таксис. Он слышал про туннель и волновался за меня. Он подождал, пока я закончу работу, и мы вместе спустились в город пешком. Всюду были разрушения. Он сказал, что центр сильно пострадал Опера, Жокейский клуб, даже наш отель "Бристоль". Я спросила его, существует ли еще моя комната. Он не знал. Когда мы дошли до центра, была уже ночь, и тем не менее во многих местах можно было читать газету при свете пламени, охватившего строения. Стоял также сильный запах газа - как в Берлине в худшие дни.
   Сначала мы пошли на Херренгассе к Вильчекам, чтобы их успокоить. Сизи лежала с тонзиллитом и высокой температурой. Все были слегка истеричны и вели себя как полупьяные. Нам сказали, что самое страшное несчастье приключилось в Жокейском клубе, где в подвале погибло 270 человек. Здание все еще горит, и никто не может подойти близко. Жози Розенфельд сказала мне, что в самые тяжелые моменты она прижималась к Польди Фуггеру, чувствуя, что во время воздушного налета безопаснее всего быть с орденоносным генералом военно-воздушных сил!
   Польди еще здесь по случаю кончины его матери. Он все не может похоронить ее из-за отсутствия гробов. Говорят, что в первое время люди делали гробы из картонных листов, заменивших во многих домах разбитые окна, но теперь даже этого нет. Несколько дней назад Мели Кевенхюллер объявила мне, что запрещает мне умирать сейчас: "Ты не можешь нас так подвести!" подразумевая, что мои похороны доставят им чересчур много хлопот! Не хватает не только гробов: друзья и родственники вынуждены сами рыть могилы, так как все могильщики призваны. Во многих местах лежат кучи самодельных гробов, ожидающих захоронения. Пока зима, это просто жутко выглядит, но Бог весть, что станет, когда придет весна и растает снег. На днях торжественно хоронили одного полковника. Был даже военный оркестр. В тот момент, когда гроб опускали в могилу, крышка съехала, и обнажилось лицо седой старухи. Церемония продолжалась!
   Навестив Вильчеков, мы продолжили обход. Оперный театр все еще горел. В отеле "Бристоль" не осталось ни одного целого окна, и с улицы можно было войти прямо в зал ресторана. Вокруг суетились люди, растрепанные и пропахшие дымом.
   Ужинала с Польди Фуггером, его дочерью Норой и сестрой Сильвией Мюнстер. Бывшая жена Польди перед самой войной вышла замуж за Курта Шушнига, бывшего австрийского канцлера, и сейчас они оба в концлагере.
   В июле 1934 г. д-р Курт фон Шушниг (1897 - 1977) сменил убитого Э. Долъфуса на посту канцлера Австрии. Он до самого конца сопротивлялся гитлеровскому "аншлюссу", совершившемуся наконец в марте 1938 г., был арестован и вместе с женой до конца войны находился в концентрационных лагерях. Освобожденный американцами в 1945 г., он последние годы жизни провел в США, занимаясь преподаванием.
   Администрация "Бристоля" поразительна: света нет, но на каждом столике свеча и ресторан работает, как обычно. Потом мы зашли за углом в магазин Петера Хабига и смотрели, как горит Опера. У Петера были слезы на глазах. Для венца гибель его любимой Оперы - это личная трагедия.
   Венская Опера была открыта в 1869 г. в присутствии императора Франца-Иосифа постановкой "Дон-Жуана" Моцарта. Любопытно, что последним оперным представлением в этом театре перед его разрушением была "Гибель богов" Вагнера! Вместе с театром погибли декорации примерно для 120 спектаклей и около 160 тыс. костюмов. Несмотря на все трудности послевоенной жизни, восстановление Оперы рассматривалось всей страной как первоочередная задача, и ее открытие вновь в ноябре 1955 г. лучше, чем что-либо иное, символизировало возрождение "цивилизованной" Австрии.
   Среда, 14 марта
   Снова пришлось идти в госпиталь пешком. Дорога туда и обратно теперь занимает у меня четыре часа. Скоро начну ездить на попутных машинах, но пока улицы настолько загромождены обломками разбомбленных зданий, что машины не ездят и все ходят пешком.
   Четверг, 15 марта
   Мне дали два дня отпуска. Теперь у меня будет другая работа: Wehrbetreuung und Fursorge [служба советов и заботы о военнослужащих]. Пока мне не вполне ясно, что это означает, но полагаю, что придется вести переписку с люфтгау (областное командование воздушными силами) по поводу присвоения чинов и вручения наград раненым в нашем госпитале, а также давать им советы по личным вопросам. Нужно будет иметь дело с самыми разными людьми, а главный врач считает, что я как раз для этого подхожу. К сожалению, мне придется также иметь дело со всем, что касается смерти, а с момента нашей трагедии в туннеле у меня много душераздирающих встреч с родными. Сегодня пришла невеста одного из убитых мальчиков; она просила меня рассказать ей все жуткие подробности.
   Пятница, 16 марта
   Сегодня утром был еще налет. Я перешла через площадь Оперы в отель "Захер", так как их подвал считается более надежным, чем в "Бристоле". Ко мне присоединились братья Таксисы и Хайнц Тинти. Мы застряли там на четыре часа, и хотя на этот раз все обошлось, все нервничали больше, чем обычно. После отбоя Жози Розенфельд (у ее семьи поместье возле Линца) отправилась прямо на вокзал, хотя говорят, что поездов больше нет. Она совершенно обезумела от страха и не желает оставаться в Вене ни одного лишнего дня. Она оставила мне немного яиц.
   Суббота, 17 марта
   Сита Вреде и я снова провели несколько часов в подвале гостиницы "Захер". Он действительно выглядит надежным, но ведь никто не знает, под каким углом упадут бомбы.
   С самого начала этих сильных налетов семья непрерывно шлет мне панические письма, но я не могу на них ответить, так как никакая почта из Вены больше не уходит.
   Воскресенье, 18 марта
   Была в церкви с Ханзи Опперсдорфом. Потом навестила Сизи Вильчек, которая все еще больна. В день, когда погибла Опера, ее дядя Кари написал мне письмо, датированное "самым трагичным днем, который когда-либо пережила Вена". Бедняга: он страшно подавлен, и отец Сизи тоже. Франца Таксис говорит, что для их поколения Вена была, как для нас наши спальни: каждый уголок "принадлежал" им, они знали каждый камень...
   Обедала в "Бристоле" с Габриелой Кессельштат и неким князем Себастьяном Любомирским, еще одним беженцем из Польши. Потоцкие уехали три дня назад. Они все откладывали отъезд. Без них очень уж странно. Мы стали чем-то вроде семьи. Каждый отъезд оставляет пустоту. Потом мы пили кофе в отеле Габриелы по ту сторону улицы. Она только что купила себе несколько новых шляпок единственный предмет одежды, который еще можно купить без карточек. Она вот-вот уезжает на машине, благо у нее лихтенштейнский паспорт (она двоюродная сестра правящего князя).
   Понедельник, 19 марта
   Еще один кошмарный день. На этот раз на территорию госпиталя обрушился так называемый "бомбовый ковер". Мы были в туннеле, где произошла та последняя трагедия. С тех пор имеется прямая связь между госпиталем и туннелем, так что мы можем передавать туда сообщения о том, что видно с крыши. Сегодня три бомбы угодили в самый туннель. Сита Вреде закричала: "На колени!" - поскольку я выше ростом, чем большинство присутствовавших, и она боялась действия воздушной волны. Находившиеся в убежище вначале вели себя, как стадо, кричали, топали ногами, но через некоторое время успокоились. Хотя воздушная волна от каждого взрыва сбивала людей с ног, никто не пострадал и сам туннель выдержал. Еще семь бомб упали на территории госпиталя. Одна попала в операционный корпус, пробила три междуэтажных перекрытия и осталась лежать невзорвавшейся прямо над полуподвальным убежищем. Но окна все вылетели.
   Неподалеку от госпиталя, в парке Тюркеншанцпарк, упал американский самолет, и нескольких сотрудников госпиталя отправили подобрать экипаж. Нашли четверых, пятый исчез.
   Мы принялись за расчистку обломков, пробираясь между грудами битого стекла и камня. С девушкой, на чьем месте мне предстоит работать, сделалась истерика: налет застал ее по дороге сюда, и ей пришлось пережидать его в сарайчике. Я отправила ее домой и продолжала разбирать обломки мебели, куски оконных рам и тому подобное.
   К 6 часам вечера я сама пошла домой. В это время кто-то швырнул на улицу с верхнего этажа сломанную оконную раму, и мне сильно поранило руку. Армейский автомобиль подвез меня к Вильчекам, где я надеялась найти Сизи. Ее не было дома, но ее отец обмотал мою руку полотенцем, и этого хватило, пока я не добралась до "Бристоля", где за меня взялись Сапеги. Они говорят, что на меня страшно было смотреть.
   Жить стало особенно трудно из-за того, что в городе уже несколько недель практически нет воды. Не понимаю, каким образом нам готовят пищу. Никто из нас больше не решается пить чай или кофе. Света по-прежнему нет, и я быстро расходую запас рождественских свеч, которые мне подарила Сизи. Вечерами я сижу у себя в комнате в темноте и упражняюсь на аккордеоне.
   Вторник, 20 марта
   Улицы усеяны битым стеклом. Езжу в госпиталь на попутных машинах. Это нелегко, но вот уже два раза подряд меня подвозил один и тот же военный автомобиль, и водитель обещает высматривать меня на улице, так как ежедневно ездит этой дорогой. Петер Хабиг обещал мне одолжить свой новоприобретенный велосипед, который в дневное время ему не нужен. Это даст мне некоторую независимость.
   Еще один налет. Разрушений нет.
   Среда, 21 марта
   Пятичасовой налет, но разрушений снова нет. Они прилетели из Италии и отправились дальше на Берлин - неплохо!
   Каким-то образом до меня дошло одно из писем Джорджи. Он по-прежнему в Париже, работает в каком-то агентстве новостей и одновременно занимается в университете. Он советует нам "держаться вместе" - как говорят русские, совет "плыть к берегу". Ведь Татьяна и Паул Меттерних где-то на севере, родители в Кенигсварте, а я торчу тут в Вене! Но Джорджи исходит из самых лучших побуждений.