Тряслись руки, лицо, и он катался головой по столу, повторяя визгливым шепотом одно слово: "Жи-ить! Жи-ить!"
Потом встал, обвел мутными красными глазами комнату. Стены были залиты кровавым багрянцем заката. "Уходить! Уходить отсюда скорее! Хромого потом по телефону найду. К старухе надо ехать в Останкино! Туда никто дорожки не знает".
Он надел пиджак, взглянул на часы. Двадцать две минуты восьмого. Потом подумал, что так нельзя выходить на улицу: в таком виде, с бородой, с разорванной рубахой, он будет привлекать внимание. Побежал в ванну и, вырывая клочья волос, торопливо водил электробритвой по лицу. Умылся, пригладил волосы, надел чистую рубашку. Из шкафа достал чемоданчик, положил в него пачку бумажек, еще пару рубах, носки. А-а, черт с ними! Некогда. Надо написать пару слов Лизке. Но под рукой не было карандаша. Ладно, потом позвоню в парикмахерскую... Уже дошел до двери, вернулся. А что, если она испугается и заявит в милицию, будто он пропал? Снова начал шарить по карманам, но ручка куда-то запропастилась. Зажег спичку и обгорелым концом нацарапал на листе бумаги: "Я ушел. Позвоню. Гена".
-- Все, теперь все...
Девятнадцать часов тридцать минут
-- Здравствуй, Шарапов, -- сказал Тихонов. -- Вы здесь давно?
-- Только что прикатили, -- круглолицый, невысокого роста оперативник со спокойными голубыми глазами, взглянул на часы: -- Ехали четырнадцать минут. Ребят послал посмотреть, нет ли черного хода.
-- Нет. Я уже узнавал. Но на шестом этаже есть чердачный переход.
-- Ясно. Пошли!
-- Пошли, отец.
-- Интересно, у него пушка есть?
-- Вы имеете в виду огнестрельное оружие, майор Шарапов? В переводе с жаргона?..
-- Не язви, сынок, с моей клиентурой и не к тому привыкнешь. Это вам хорошо: клиент у вас интеллигентный, хоть про литературу с ним во время обыска беседуй.
-- Между прочим, клиент, к которому ты идешь с протокольным визитом, проходит по линии ОБХСС...
-- Ведомственные споры -- это сейчас не актуально.
-- А я не спорю. Просто напоминаю, что вы мне приданы в усиление. И войду туда первым я. Шарапов покачал головой:
-- Не-е. Он в нашем розыске.
-- Ну, хватит, -- твердо сказал Стас. -- Я тебе сказал уже. Все.
Он незаметно пощупал задний карман, в котором лежал пистолет.
-- Пошли.
Тихонов подошел к машине, вытер с лица пот ладонью, открыл дверь.
-- Идемте, Лиза. И не волнуйтесь. Лизу трясло, хотя влажная духота на улице была уже нестерпима. Она взяла Тихонова за руку:
-- Что будет?
Тихонов хотел улыбнуться, пошутить, но улыбка получилась кривая, и он сказал грустно:
-- Не знаю, Лиза. Это все очень сложно. -- Потом подумал и спросил: -У него оружие есть?
Лиза вспомнила холодный мерцающий блеск "вальтера" и заплакала.
-- Он совершил преступление?
-- По-видимому, да. И очень тяжкое.
Она заплакала сильнее, и на шее у нее прыгал маленький комочек, и она никак не могла задушить своих слез, давилась ими. Тихонову казалось, что сердце у нее прыгает и рвется в горле и она не выдержит этой духоты, горя и напряжения. Он обнял ее за плечи и вошел с ней в подъезд. Сзади стоял, не глядя на них, Шарапов, и по его широкоскулому лицу было видно, что настроение у него отвратное.
-- Скажите, Лиза, я вас снова спрашиваю: у него есть оружие?
-- Не могу я, не могу! Ведь я его люблю! И это предательство...
-- Это не предательство, --- сказал Тихонов, -- это человеческая честность. Хотя бы потому, что я могу через минуту получить пулю в живот. И если это случится, то потом его расстреляют.
Лиза молчала.
Стас отпустил ее и повернулся к товарищам:
-- Топаем наверх, Шарапов. Открой только дверь лифта, чтобы кто-нибудь не вызвал сверху.
Когда они уже были на площадке второго этажа, Лиза свистящим шепотом сказала:
-- Стойте. Стойте, Тихонов!
Стас перегнулся через перила, холодно спросил:
-- Что?
-- У него пистолет есть. "Вальтер". И он, наверное, с ним никогда не расстается. Я видела его... Тихонов обернулся к Шарапову.
-- Во-о, дела-то! А, отец?
Лиза бежала за ними по лестнице.
-- Подождите! Я пойду с вами. Я сама открою дверь. Я не хочу, я не хочу, чтобы его расстреливали... Я его дождусь...
-- Не ходите с нами, -- остановил ее Тихонов. -- Стойте здесь, Дайте мне ключ. Оставайтесь на месте, вы можете все испортить. Сейчас подойдут наши: товарищи, вы обождите нас вместе с ними... -- Потом спросил: -- У вас цепочка на двери есть?
-- Нет.
Они поднялись еще на один этаж. Постояли.
-- Что это ты так тяжело дышишь? -- спросил, усмехаясь, Шарапов.
-- Жара. А ты?
-- А мне страшновато, -- просто ответил Шарапов и негромко засмеялся.
-- Шарапов, ты ли это говоришь, старый сыщик?
-- Он, между прочим, приготовил нам для встречи вовсе не шампанское. Эта штука не только хлопает, она и бьет неплохо...
-- Ну, а?..
-- Вот тебе и "ну"! Не боятся пуль только те, кто под пулями не бывал. Да чего тебе рассказывать, ты ведь сам штопаный?!
-- Поди-ка, чего шепну на ухо, -- Тихонов подтянул его за рукав и сказал отчетливо: -- Знаешь, Володя, мне тоже малость того... не по себе. Ну, не то что я его боюсь! Не его! Очень жить еще охота!
Внизу хлопнула дверь. Шарапов перегнулся и посмотрел вниз, в шахту:
-- Все, сынок, пошли. Там наши. Посмотрели друг на друга, и Шарапов пожал Стасу руку выше локтя:
-- Давай...
Бесшумно поднялись на четвертый этаж, остановились перед дверью с табличкой "25". По телевизору, видимо, передавали футбол, потому что из двадцать шестой квартиры доносился гомон и неожиданно раздался мальчишеский крик:
-- Пенальти! Пендаля им!
Тихонов достал из заднего кармана пистолет и переложил его в левую руку. В правой он держал ключ. Поплевал на него -- чтобы не скрипел в замке. А может быть, на счастье. Вставил в скважину и неслышно повернул. Шарапов толкнул дверь плечом, и они вбежали в квартиру. Было тихо, сумеречно, пусто...
-- Ушел, гад! -- простонал Тихонов. -- Ушел только что! Вон сигарета в пепельнице еще не догорела...
Оперативники заканчивали обыск. Дворничихи-понятые тяжело вздыхали, томились. Тихонов сидел перед Лизой, равнодушной, серой, безразличной. "Как зола в печке..." -- подумал Тихонов.
-- Скажите, Лиза, -- протянул он ей листок с черными каракулями, -куда он вам собирается звонить?
-- На работу, наверное.
-- А сюда он может вернуться?
-- Может. Только вряд ли.
-- Он свои вещи все забрал?
-- Нет. Вон его костюмы висят.
-- Володя, ты смотрел его вещи? Ничего нет? -- обернулся он к Шарапову.
-- Как щеткой вычищено. Вот только в плаще посадочный талон на самолет.
-- Ладно, внеси в протокол, потом разберемся.
-- Лиза, как же вы не знаете, где он живет?
-- Так вот и не знаю. Не интересовало это меня. Мне важно было, чтобы он рядом...
-- У него свое жилье в Москве или он снимал?
-- По-моему, снимал комнату.
-- Ну район хотя бы знаете?
-- В Останкине где-то. Кажется, он говорил, что на Мавринской улице. Да-да, на Мавринской. Мы как-то в Ботанический сад ходили, и он сказал, что здесь неподалеку живет.
-- А номер дома или квартиры?
-- Не знаю. Помню только, что в старом домишке жил...
-- Почему вы думаете, что в старом?
-- Он жаловался всегда, что нет ванной, а он привык каждый день принимать.
-- Ладно, и на этом спасибо. Подошел Шарапов.
-- Ну, Владимир Иванович, что-нибудь интересное есть?
-- Ничего.
-- Оставляй засаду -- и поехали...
Двадцать один час
Стемнело сразу. Солнце провалилось в тяжелые клубящиеся облака, как монета в прореху. Но прохладнее все равно не стало. И оттого, что тягучий низкий голос Эдиты Пьехи из динамика страстно твердил: "Только ты, только ты...", дышать было, казалось, еще тяжелее. Валя села в кресле у окна, щелкнула зажимом на задней стенке проигрывателя.
Изящная тонкая пружинка с грузиком на конце, незаметно прижавшись к подоконнику, свесилась наружу. За окном ярко вспыхнула зарница, похожая на далекую молнию.
Настраиваясь на нужную волну, Валя вставила в ухо крохотный наушник и негромко, но внятно произнесла в маленький микрофон:
-- Луна, Луна, я Звезда, я Звезда... Прием.
Повторила. В наушнике раздался треск. Валя пробормотала: "Вот черт! Разряды сильные... Гроза будет".
После нескольких мгновений тишины раздался далекий, но отчетливо слышный голос:
-- Звезда, я Луна, вас слышу. Прием...
-- Докладываю. К наблюдению приступила, запрашиваю график связи... Прием.
-- Вас понял. Имеете непрерывную связь с оперативным дежурным. Прием.
-- Вас поняла. Отбой...
Двадцать два часа
-- Хошь сверху бросайся, -- показал Тихонов на ажурный стакан строящейся телевизионной башни. Машины с визгом прошли поворот, фыркнули на последней прямой и влетели в ворота 138-го отделения.
-- Брось гудеть. Найдем, -- ответил Шарапов.
-- Думаешь?
-- А чего там думать? Факт, найдем, -- расплылся круглым своим лицом Шарапов. -- Ты думаешь, он тебе только нужен? Мы его полтора года ищем, ищем, и вот он только первый раз всплыл.
В дверях Тихонов пропустил Шарапова вперед, и они вошли в дежурную часть, жмурясь от света.
Разомлевший от жары немолодой лысоватый дежурный говорил какому-то пьянчужке:
-- Давно тебя пора лишить родительских прав, раз навсегда совсем. Ну, какой ты ребятам родитель? Горе им от тебя одно. Вот и поставим этот вопрос перед комиссией, раз навсегда совсем...
Пьяница горестно икал.
Оперативники подошли к барьеру.
-- А, товарищ Шарапов! -- уважительно сказал дежурный. -- Здравия желаю. Что приключилось?
-- Поговорить надо.
Дежурный встал, позвал из соседней комнаты старшину:
-- Быков! Замени меня, я с товарищами побеседую. Если этот, -- он кивнул на пьянчужку, -- будет проситься домой, не пускай покуда, пусть подумает о своем поведении, раз навсегда совсем...
В маленькой комнатке устоялся тяжелый запах ружейного масла, сапожной ваксы и крепкого табака. Дежурный открыл зарешеченное окно.
-- Слушаю вас, товарищ Шарапов! Шарапов коротко объяснил, что им надо. Дежурный задумался.
-- Книг домовых-то у нас нет. В ЖЭКе они раз навсегда совсем. А паспортный стол давно закрыт. Прямо беда! Постойте, сейчас мы найдем Савельева, оперативника, это его территория, он ее как свои пять пальцев знает. Он вам сразу скажет, где можно искать. Поедет с вами, и возьмете того...
-- Раз навсегда совсем? -- спросил серьезно Тихонов.
-- Что? -- растерялся дежурный. -- А, ну да!..
-- Все ясно, -- встал Шарапов.
-- Так что, звонить Савельеву? -- спросил дежурный. -- Он живо будет...
-- А где он живет? -- поинтересовался Тихонов.
-- Да здесь же, на Третьей Останкинской. Подождете?
-- Некогда, -- отказался Шарапов. -- Вы нам дайте человека. Мы поедем к Савельеву домой, чтобы сразу тронуться -- времени терять нельзя. А вы ему пока позвоните, чтобы собрался.
Они вышли в дежурную часть. Быков читал "Вечерку", в углу тихо бубнил закипающий на плитке медный чайник. Пьяница сочно похрапывал на деревянной скамье.
-- Хорошо, Тихонов, а? Благодать?
-- Куда как. Ладно, поехали. Дежурный сказал Быкову:
-- Поезжай с товарищами к Савельеву. Покажешь квартиру...
Машины рванулись на улицу. Тихонов повернул ветровик на себя и расстегнул рубашку. Тугая резиновая струя теплого ветра ударила в грудь. Тихонов жадно вдыхал его и не мог надышаться, потому что там, внутри, под сердцем, что-то пронзительно тонко, сверляще болело. "Набегался сегодня по жаре", -- подумал он.
Шофер неодобрительно покосился на него:
-- Прикройте окошко, товарищ Тихонов, а то вам насифонит...
-- Ерунда, дядя Коля, на улице сейчас, наверное, не меньше тридцати.
-- Ну да! Я по себе знаю эту паскудную погоду. Весь мокрый -- как подует, так насморк готов. Как в аптеке.
-- Ничего, дядя Коля. Я здоров как бык. Сзади зашевелился тщедушный Быков:
-- Вот уж мне-то не повезло с фамилией. Прямо насмешка какая-то! При моей фамилии такую сложению щуплую иметь?
-- Сложение, Быков, пустяки, -- сказал Шарапов.-- Ты духом силен, наверное.
-- "Отличника милиции" имею, -- гордо отозвался Быков.
-- А ты еще про сложение толкуешь, -- засмеялся Тихонов.
Машины выехали на площадь. В прожекторах холодно сияла кривая титановая игла -- обелиск космонавтов.
-- Из титана весь. Самый прочный и тугоплавкий металл в мире, -показал на него Быков.
Шарапов чиркнул спичкой, задымил папиросой.
-- На, Стас, закури.
-- Спасибо. Еще не научился.
Шарапов затянулся, помолчал, потом сказал:
-- Я бы с ней поменялся на сегодня этими достоинствами...
-- С кем? -- не понял Быков.
-- С иглой, -- ответил Стас за Шарапова. Звонили в дверь долго. Ни звука.
-- Что же, нет его дома? -- удивился Быков. -- Он сменился с дежурства только, сказал, что спать идет. Может, спит так крепко?
Позвонили еще раз. Открылась дверь соседней квартиры, вышла толстая немолодая женщина с дюжиной бигуди под капроновой косынкой.
-- Чего трезвоните? Нет их никого дома.
-- А Саша не заходил сегодня? -- шагнул вперед Шарапов.
-- Заходил. Взял из холодильника продукты и поехал к теще. Ко мне заглядывал перед уходом, деньги оставил -- за квартиру уплатить.
-- А вы не знаете случайно, где теща живет?
-- А кто вы такие будете? -- В этот момент она увидела Быкова в форме, незаметного за широкими плечами Шарапова. -- С работы, наверное?
-- Да. Он очень срочно нужен, -- сказал с нажимом Тихонов.
-- Срочно! А у вас "несрочно" бывает? -- сварливо сказала соседка. -Какая-то бесова работа -- ни днем ни ночью покоя нет. Все добрые люди спят, а Сашке чуть не через день: "Вставай, срочно!"
-- Его для того и поднимают среди ночи, чтобы все добрые люди спать могли, -- улыбнулся Тихонов.
-- Да куда вы на ночь глядя тещу его поедете искать?
-- Некогда нам утра ждать. Вы же сами говорите, что у нас в милиции всегда срочно, -- подлизнулся Шарапов.
-- Не знаю я, где его теща живет. Точно не знаю. Только помню, что Сашка как-то говорил, будто его теща в одном доме с моей дочерью живет.
-- А как зовут его тещу?
-- Не знаю. Жену Галей зовут.
-- А вашу дочку?
-- Ксения Романовна. В Марьиной роще они живут, в Шестом проезде, дом восемь, квартира пятнадцать.
-- Спасибо большое...
Садясь в машину, Тихонов задумчиво пробормотал:
-- Идет время, идет. Как бы Крот не надумал двинуться куда-нибудь...
-- Вокзалы, аэропорты и автостанции заблокированы.
-- Так. Ты, Быков, поедешь с нами. Ты у нас, -- кивнул на его форму, -самый представительный сейчас...
Оперативные "Волги" неслись в Марьину рощу.
Нажимая кнопку звонка, Шарапов молча показал Тихонову на часы -- без десяти одиннадцать.
-- Кто?
-- Откройте, пожалуйста. Из милиции.
В освещенном дверном проеме стоял молодой человек в пижаме, с рейсшиной в руке. Другой рукой он поправил очки.
-- Проходите. Чем, простите, обязан?
-- Прежде всего просим прощения за беспокойство. Мы нуждаемся в помощи вашей супруги.
В прихожую вышла женщина в коротком красивом халате.
-- Ксения Романовна?
-- Да. В чем дело?
-- Здравствуйте. Нас адресовала сюда ваша мама. Она живет рядом с нашим сотрудником, который находится сейчас в этом доме у своей тещи. Не знаете ли вы ее -- дочку зовут Галя? -- спросил Тихонов.
-- Мне кажется, что это Галя Степанова. Она в третьем подъезде живет, на четвертом или на пятом этаже.
-- Большое спасибо. И еще раз извините.
-- Ничего, ничего... Да, квартира их на площадке слева...
Когда шли вдоль длинного, как пассажирский пароход, дома, Шарапов сказал:
-- Чувствуешь, ветерок подул?
-- Ветерок! Ты посмотри на небо лучше, какие тучи идут. Гроза будет. Самое время для Крота сейчас рвануть отсюда...
Вошли в подъезд. Тихонов подергал замок на лифте.
-- Вот скажи мне, какой это идиот придумал лифты на ночь запирать?
-- Позвони в гортехнадзор. Наверное, надо так.
-- Кому надо?
-- Откуда я знаю? Наверное, чтоб детишки одни не катались.
-- Какие детишки? Ночью?
-- Слушай, придумай мне вопросы полегче. Я и так от этой духоты погибаю. Рубаху хоть выкручивай. На четвертом этаже позвонили.
-- Сашу Савельева можно видеть?
-- Здесь нет никакого Саши, -- сердито ответили через дверь.
Позвонили на пятом. Кто-то прошлепал по полу босиком, щелкнул замок. Перед нами стоял заспанный рыжий парень в трусах.
-- Вот он! -- облегченно выдохнул Быков.
-- Здравствуй, Савельев. Ну и зарылся ты, я тебе скажу, -- протянул руку Шарапов.
-- Здравствуйте, товарищ майор. Раньше морячки говорили: "Если хочешь спать в уюте, спи всегда в чужой каюте". Заходите пока на кухню, а то мои нестроевые улеглись уже...
Тихонов пустил из крана воду, долго ждал, пока сольется. Поискал глазами стакан, но на столике было так же чисто и пусто, как во всей кухне. Нагнулся и долго пил прямо из крана тепловатую воду, а жажда все равно не проходила. В груди притаилась боль, и Тихонов подумал: "Ладно, пустяки. Завтра отосплюсь, и все пройдет. Устал здорово".
Савельев вошел в кухню, светя красными кудрями, как нимбом. Он был уже в брюках и рубашке.
-- Что, сам сообразил? -- усмехнулся Шарапов.
-- Не в гости же вы пришли, -- хмуро ответил Савельев.
-- Понятно, не в гости. В гости мы бы к тебе пораньше заглянули, -- и без всякого перехода спросил: -- Ты Крота помнишь, по сводке? Костюка Геннадия?
-- Да-а. Припоминаю... А что?
-- А то, что он на твоей территории окопался. Бледное лицо Савельева скривилось:
-- Вот чума!
-- Эмоции придержи. Давай подумаем, где он может жить на Мавринской улице. Дом старый, без ванны.
-- Сейчас, -- Савельев вышел из кухни и вернулся минуту спустя с двумя стульями. -- Садитесь, товарищ, -- сказал он Тихонову, жадно вдыхавшему воздух из окна.
-- Это Тихонов, из управления БХСС. Они, собственно, на Крота и вышли, -- представил Шарапов. Сели к столу.
-- Мавринская улица -- пограничная полоса массовой застройки, -- сказал Савельев. -- Вся левая сторона -- новые дома. Старые дома -- только справа. Есть на правой стороне и новые. Старых домов у меня там... подождите, подождите... семь. Номера четвертый, шестой, десятый, четырнадцатый, шестнадцатый, двадцатый и двадцать восьмой. Так. Все они относятся к ЖЭКу номер восемь. Если хотите, давайте поедем сейчас к Берковской, она нам здорово может помочь.
-- Кто это?
-- Берковская? Ну, эта дама -- целая эпоха Останкина -- Владыкина. Она здесь всю жизнь прожила и лет двадцать работает в ЖЭКе. В новые дома много народу сейчас вселилось, за эти я вам не ручаюсь; а в старых домах она всех людей до единого знает.
-- Давай собирайся, поедем.
-- Голому собираться -- только подпоясаться. Пошли. Подождите только -своим скажу.
Оперативники вышли, дробно забарабанили каблуками по лестнице. Внизу их догнал расстроенный Савельев:
-- Жена к черту послала. "Житья, -- говорит, -- нет с тобой никакого".
-- Это она зря. Можно сказать, и без ее пожеланий туда направляемся, -бросил Тихонов.
Шарапов захлопнул дверцу "Волги", весело сказал Савельеву:
-- Это, милый, пустяки. У тебя стажа еще маловато. От меня жена два раза уходила. Ни-чего! Возвращаются. Поехали!..
Дверь открыла девочка с длинненьким тонким носиком, с грустными черными глазами:
-- А мамы нет дома...
-- Где же Анна Марковна, Женечка? -- спросил Савельев.
-- Она с тетей Зиной в кино пошла.
-- Тьфу, напасть какая, -- разозлился Тихонов. Савельев только вступил в игру, у него сил было больше.
-- А в какое кино?
-- В парк Дзержинского.
-- Женечка, не знаешь, на какой сеанс?
-- На девять часов.
-- Странно, -- взглянул на часы Шарапов, -- если на девять, то она уже должна быть дома.
-- Не знаю, -- пожала девочка худенькими плечиками.
-- А может быть, там две серии? Ты не заметил, когда проезжали, что идет? -- спросил Тихонов у Шарапова.
-- Нет.
-- Давайте так: оставим здесь Быкова. Как придет Анна Марковна, пусть они вместе идут в отделение. А мы поедем к кинотеатру, может быть, картина действительно в две серии, -- тогда сразу ее перехватим, -- предложил Савельев.
-- Дело, -- одобрил Шарапов.
-- Сколько же мне сидеть здесь? -- взмолился Быков.
-- Часок посиди. Пока, -- махнул рукой Савельев. Машины, шипя, рванулись к Останкинскому валу,
-- Ну и вечерок, накатаемся досыта, -- хмыкнул Тихонов.
-- За это имеешь тридцать суток отпуска, -- подмигнул Шарапов.
-- Боюсь, что он мне понадобится прямо завтра.
-- То-то, будешь знать нашу МУРовскую работу, -- съехидничал Шарапов.
-- Конечно, работа, мол, только у вас. У нас -- курорт... Паланга...
Машины развернулись и встали около входа в парк. Савельев уверенно шел по сумрачным аллеям к кинотеатру. Когда перед ними вырос огромный плакат "Безумный, безумный, безумный мир", Тихонов облегченно вздохнул. Сквозь тонкие дощатые стены летнего кинотеатра доносились выстрелы, грохот, вопли, хохот зрителей.
-- Объявляется перекур. А ты, Савельев, пойди разведай, как там и что.
Уселись на скамейку. Шарапов глубоко, со вкусом затягивался папиросой. Внезапно сильной тяжелой волной подул ветер. Дружно зашелестели листья над головой. Тихонов поглядел вверх: в небе вспыхивали и быстро гасли отсветы молний. Он вытер платком пот со щек, шеи, лба и подумал: "Как было бы хорошо, если б стреляли только в кино!"
Спросил:
-- Как ты думаешь, Владимир Иваныч, мир действительно безумный?
-- Не-а, мир разумен. И добр. Нужно только уничтожить все, что плодит зло.
-- Ничего себе, простенькая работенка!
-- Была бы простенькая, не держали бы таких орлов, как мы с тобой, -засмеялся Шарапов.
Вынырнул из темноты Савельев. Рядом с ним шла женщина.
-- Ты посмотри! -- ахнул Тихонов. -- Он вроде ее из кино выудил!
-- Здравствуйте, ребята, -- просто, как со старыми знакомыми, поздоровалась женщина. В руках у нее была пачка вафель. -- Сейчас мы с Савельевым подумаем, в каком доме это может быть, а вы пока погрызите,-протянула она оперативникам вафли.
-- Спасибо, -- растерялся Шарапов.
Анна Марковна о чем-то спорила с Савельевым, тот не соглашался, она напористо предлагала какие-то варианты. Потом Савельев сказал:
-- Анна Марковна уверена, что снимать комнату он может только у старухи Ларионихи. В других местах везде отпадает: или жить негде, или просто не сдают...
Вновь ударил сильный порыв ветра. Он сорвал с какого-то динамика мелодичный звон, принес его сюда, напомнил: бьют куранты. Полночь. Начинается новый день. А Крот в это время...
Полночь
Шадрин, стоя у открытого окна, прислушивался.
-- Слышишь? -- повернулся он к своему заместителю Кольцову.
Кольцов подошел к окну. Бам-м... -- разносилось в теплой тишине летней ночи.
-- Куранты бьют, -- задумчиво сказал Кольцов.-- Полночь. Давай еще раз посмотрим план...
Затихла музыка в "Эрмитаже", разошлись, поглядывая на грозовые тучи, последние посетители кинотеатра, шум откатился куда-то в глубь домов и переулков. Тихо. Изредка лишь на своей "Волге" прошелестит по улице бодрствующий таксист.
Тихо и в большом здании на Петровке. Погасли бесчисленные окна на фасаде. На стене матово поблескивает белая табличка с цифрами "38". По тротуару, вдоль узорной решетчатой ограды прохаживается постовой милиционер.
А со стороны переулка ярко светятся большие зеркальные окна помещения дежурного по городу. Здесь не спят. Виден свет и в двух окнах углового кабинета на пятом этаже. Здесь ждут важных новостей.
Над шахматной доской склонился Приходько. Он играет с молодым инспектором УБХСС Толмачевым. Болельщики-- сотрудники МУРа Ульянов и Воронович -- внимательно следят за игрой и наперебой дают советы Приходько. Его шахматные порядки изрядно потрепаны. Впрочем, он не слишком этим огорчается, благосклонно выслушивает противоречивые советы болельщиков и охотно следует им в порядке поступления. К добру это не приводит: Толмачев собирает своих коней вблизи вражеского короля, плотно запертого собственными пешками. Он делает еще один ход, флегматично произносит:
-- Предлагаю сдаться.
-- Обойдешься. Это с твоей стороны некорректно. Мы еще повозимся, --собирается сражаться до последнего Приходько.
-- Ну-ну...
Сергей, наморщив лоб, напряженно всматривается в позицию. Неожиданно Ульянов говорит:
-- Недолго мучилась старушка в злодея опытных руках...
-- "Матильдой" звали, -- довольно ухмыляется Толмачев.
Приходько, наконец, обнаруживает, что последним ходом коня Толмачев поставил ему "матильду".
-- Конечно, -- оправдывается Сергей, -- когда все тут бормочут в уши всякое разнообразное... Давай следующую!
-- А уговор?
Приходько кряхтит, морщится, закуривает. Остальные молча, с интересом смотрят на него. Понимая, что здесь уж не отвертишься -- уговор дороже денег! -- Сергей выходит на середину кабинета, становится в позу оратора и лихо декламирует:
-- Я жалкое шахматное ничтожество! Мне бы в бабки играть да с мальчишками по улицам гонять собак, а не садиться с мастерами за шахматы!
Громкий хохот покрывает последние слова неудачливого гроссмейстера. Оторвавшись от коричневой папки уголовного дела, Шадрин и Кольцов завистливо смотрят на ребят.
-- Оружие, технику проверили, орлы? -- спрашивает, улыбаясь, Кольцов. -- Курево, бутерброды запасли?
-- Не извольте беспокоиться, товарищ майор, -- отвечает за всех удобно устроившийся Толмачев. -- Укомплектованы, как маршевая рота. Лично проверял.
Партнеры начинают расставлять шахматы снова. Однако эту партию Приходько не суждено проиграть...
Потом встал, обвел мутными красными глазами комнату. Стены были залиты кровавым багрянцем заката. "Уходить! Уходить отсюда скорее! Хромого потом по телефону найду. К старухе надо ехать в Останкино! Туда никто дорожки не знает".
Он надел пиджак, взглянул на часы. Двадцать две минуты восьмого. Потом подумал, что так нельзя выходить на улицу: в таком виде, с бородой, с разорванной рубахой, он будет привлекать внимание. Побежал в ванну и, вырывая клочья волос, торопливо водил электробритвой по лицу. Умылся, пригладил волосы, надел чистую рубашку. Из шкафа достал чемоданчик, положил в него пачку бумажек, еще пару рубах, носки. А-а, черт с ними! Некогда. Надо написать пару слов Лизке. Но под рукой не было карандаша. Ладно, потом позвоню в парикмахерскую... Уже дошел до двери, вернулся. А что, если она испугается и заявит в милицию, будто он пропал? Снова начал шарить по карманам, но ручка куда-то запропастилась. Зажег спичку и обгорелым концом нацарапал на листе бумаги: "Я ушел. Позвоню. Гена".
-- Все, теперь все...
Девятнадцать часов тридцать минут
-- Здравствуй, Шарапов, -- сказал Тихонов. -- Вы здесь давно?
-- Только что прикатили, -- круглолицый, невысокого роста оперативник со спокойными голубыми глазами, взглянул на часы: -- Ехали четырнадцать минут. Ребят послал посмотреть, нет ли черного хода.
-- Нет. Я уже узнавал. Но на шестом этаже есть чердачный переход.
-- Ясно. Пошли!
-- Пошли, отец.
-- Интересно, у него пушка есть?
-- Вы имеете в виду огнестрельное оружие, майор Шарапов? В переводе с жаргона?..
-- Не язви, сынок, с моей клиентурой и не к тому привыкнешь. Это вам хорошо: клиент у вас интеллигентный, хоть про литературу с ним во время обыска беседуй.
-- Между прочим, клиент, к которому ты идешь с протокольным визитом, проходит по линии ОБХСС...
-- Ведомственные споры -- это сейчас не актуально.
-- А я не спорю. Просто напоминаю, что вы мне приданы в усиление. И войду туда первым я. Шарапов покачал головой:
-- Не-е. Он в нашем розыске.
-- Ну, хватит, -- твердо сказал Стас. -- Я тебе сказал уже. Все.
Он незаметно пощупал задний карман, в котором лежал пистолет.
-- Пошли.
Тихонов подошел к машине, вытер с лица пот ладонью, открыл дверь.
-- Идемте, Лиза. И не волнуйтесь. Лизу трясло, хотя влажная духота на улице была уже нестерпима. Она взяла Тихонова за руку:
-- Что будет?
Тихонов хотел улыбнуться, пошутить, но улыбка получилась кривая, и он сказал грустно:
-- Не знаю, Лиза. Это все очень сложно. -- Потом подумал и спросил: -У него оружие есть?
Лиза вспомнила холодный мерцающий блеск "вальтера" и заплакала.
-- Он совершил преступление?
-- По-видимому, да. И очень тяжкое.
Она заплакала сильнее, и на шее у нее прыгал маленький комочек, и она никак не могла задушить своих слез, давилась ими. Тихонову казалось, что сердце у нее прыгает и рвется в горле и она не выдержит этой духоты, горя и напряжения. Он обнял ее за плечи и вошел с ней в подъезд. Сзади стоял, не глядя на них, Шарапов, и по его широкоскулому лицу было видно, что настроение у него отвратное.
-- Скажите, Лиза, я вас снова спрашиваю: у него есть оружие?
-- Не могу я, не могу! Ведь я его люблю! И это предательство...
-- Это не предательство, --- сказал Тихонов, -- это человеческая честность. Хотя бы потому, что я могу через минуту получить пулю в живот. И если это случится, то потом его расстреляют.
Лиза молчала.
Стас отпустил ее и повернулся к товарищам:
-- Топаем наверх, Шарапов. Открой только дверь лифта, чтобы кто-нибудь не вызвал сверху.
Когда они уже были на площадке второго этажа, Лиза свистящим шепотом сказала:
-- Стойте. Стойте, Тихонов!
Стас перегнулся через перила, холодно спросил:
-- Что?
-- У него пистолет есть. "Вальтер". И он, наверное, с ним никогда не расстается. Я видела его... Тихонов обернулся к Шарапову.
-- Во-о, дела-то! А, отец?
Лиза бежала за ними по лестнице.
-- Подождите! Я пойду с вами. Я сама открою дверь. Я не хочу, я не хочу, чтобы его расстреливали... Я его дождусь...
-- Не ходите с нами, -- остановил ее Тихонов. -- Стойте здесь, Дайте мне ключ. Оставайтесь на месте, вы можете все испортить. Сейчас подойдут наши: товарищи, вы обождите нас вместе с ними... -- Потом спросил: -- У вас цепочка на двери есть?
-- Нет.
Они поднялись еще на один этаж. Постояли.
-- Что это ты так тяжело дышишь? -- спросил, усмехаясь, Шарапов.
-- Жара. А ты?
-- А мне страшновато, -- просто ответил Шарапов и негромко засмеялся.
-- Шарапов, ты ли это говоришь, старый сыщик?
-- Он, между прочим, приготовил нам для встречи вовсе не шампанское. Эта штука не только хлопает, она и бьет неплохо...
-- Ну, а?..
-- Вот тебе и "ну"! Не боятся пуль только те, кто под пулями не бывал. Да чего тебе рассказывать, ты ведь сам штопаный?!
-- Поди-ка, чего шепну на ухо, -- Тихонов подтянул его за рукав и сказал отчетливо: -- Знаешь, Володя, мне тоже малость того... не по себе. Ну, не то что я его боюсь! Не его! Очень жить еще охота!
Внизу хлопнула дверь. Шарапов перегнулся и посмотрел вниз, в шахту:
-- Все, сынок, пошли. Там наши. Посмотрели друг на друга, и Шарапов пожал Стасу руку выше локтя:
-- Давай...
Бесшумно поднялись на четвертый этаж, остановились перед дверью с табличкой "25". По телевизору, видимо, передавали футбол, потому что из двадцать шестой квартиры доносился гомон и неожиданно раздался мальчишеский крик:
-- Пенальти! Пендаля им!
Тихонов достал из заднего кармана пистолет и переложил его в левую руку. В правой он держал ключ. Поплевал на него -- чтобы не скрипел в замке. А может быть, на счастье. Вставил в скважину и неслышно повернул. Шарапов толкнул дверь плечом, и они вбежали в квартиру. Было тихо, сумеречно, пусто...
-- Ушел, гад! -- простонал Тихонов. -- Ушел только что! Вон сигарета в пепельнице еще не догорела...
Оперативники заканчивали обыск. Дворничихи-понятые тяжело вздыхали, томились. Тихонов сидел перед Лизой, равнодушной, серой, безразличной. "Как зола в печке..." -- подумал Тихонов.
-- Скажите, Лиза, -- протянул он ей листок с черными каракулями, -куда он вам собирается звонить?
-- На работу, наверное.
-- А сюда он может вернуться?
-- Может. Только вряд ли.
-- Он свои вещи все забрал?
-- Нет. Вон его костюмы висят.
-- Володя, ты смотрел его вещи? Ничего нет? -- обернулся он к Шарапову.
-- Как щеткой вычищено. Вот только в плаще посадочный талон на самолет.
-- Ладно, внеси в протокол, потом разберемся.
-- Лиза, как же вы не знаете, где он живет?
-- Так вот и не знаю. Не интересовало это меня. Мне важно было, чтобы он рядом...
-- У него свое жилье в Москве или он снимал?
-- По-моему, снимал комнату.
-- Ну район хотя бы знаете?
-- В Останкине где-то. Кажется, он говорил, что на Мавринской улице. Да-да, на Мавринской. Мы как-то в Ботанический сад ходили, и он сказал, что здесь неподалеку живет.
-- А номер дома или квартиры?
-- Не знаю. Помню только, что в старом домишке жил...
-- Почему вы думаете, что в старом?
-- Он жаловался всегда, что нет ванной, а он привык каждый день принимать.
-- Ладно, и на этом спасибо. Подошел Шарапов.
-- Ну, Владимир Иванович, что-нибудь интересное есть?
-- Ничего.
-- Оставляй засаду -- и поехали...
Двадцать один час
Стемнело сразу. Солнце провалилось в тяжелые клубящиеся облака, как монета в прореху. Но прохладнее все равно не стало. И оттого, что тягучий низкий голос Эдиты Пьехи из динамика страстно твердил: "Только ты, только ты...", дышать было, казалось, еще тяжелее. Валя села в кресле у окна, щелкнула зажимом на задней стенке проигрывателя.
Изящная тонкая пружинка с грузиком на конце, незаметно прижавшись к подоконнику, свесилась наружу. За окном ярко вспыхнула зарница, похожая на далекую молнию.
Настраиваясь на нужную волну, Валя вставила в ухо крохотный наушник и негромко, но внятно произнесла в маленький микрофон:
-- Луна, Луна, я Звезда, я Звезда... Прием.
Повторила. В наушнике раздался треск. Валя пробормотала: "Вот черт! Разряды сильные... Гроза будет".
После нескольких мгновений тишины раздался далекий, но отчетливо слышный голос:
-- Звезда, я Луна, вас слышу. Прием...
-- Докладываю. К наблюдению приступила, запрашиваю график связи... Прием.
-- Вас понял. Имеете непрерывную связь с оперативным дежурным. Прием.
-- Вас поняла. Отбой...
Двадцать два часа
-- Хошь сверху бросайся, -- показал Тихонов на ажурный стакан строящейся телевизионной башни. Машины с визгом прошли поворот, фыркнули на последней прямой и влетели в ворота 138-го отделения.
-- Брось гудеть. Найдем, -- ответил Шарапов.
-- Думаешь?
-- А чего там думать? Факт, найдем, -- расплылся круглым своим лицом Шарапов. -- Ты думаешь, он тебе только нужен? Мы его полтора года ищем, ищем, и вот он только первый раз всплыл.
В дверях Тихонов пропустил Шарапова вперед, и они вошли в дежурную часть, жмурясь от света.
Разомлевший от жары немолодой лысоватый дежурный говорил какому-то пьянчужке:
-- Давно тебя пора лишить родительских прав, раз навсегда совсем. Ну, какой ты ребятам родитель? Горе им от тебя одно. Вот и поставим этот вопрос перед комиссией, раз навсегда совсем...
Пьяница горестно икал.
Оперативники подошли к барьеру.
-- А, товарищ Шарапов! -- уважительно сказал дежурный. -- Здравия желаю. Что приключилось?
-- Поговорить надо.
Дежурный встал, позвал из соседней комнаты старшину:
-- Быков! Замени меня, я с товарищами побеседую. Если этот, -- он кивнул на пьянчужку, -- будет проситься домой, не пускай покуда, пусть подумает о своем поведении, раз навсегда совсем...
В маленькой комнатке устоялся тяжелый запах ружейного масла, сапожной ваксы и крепкого табака. Дежурный открыл зарешеченное окно.
-- Слушаю вас, товарищ Шарапов! Шарапов коротко объяснил, что им надо. Дежурный задумался.
-- Книг домовых-то у нас нет. В ЖЭКе они раз навсегда совсем. А паспортный стол давно закрыт. Прямо беда! Постойте, сейчас мы найдем Савельева, оперативника, это его территория, он ее как свои пять пальцев знает. Он вам сразу скажет, где можно искать. Поедет с вами, и возьмете того...
-- Раз навсегда совсем? -- спросил серьезно Тихонов.
-- Что? -- растерялся дежурный. -- А, ну да!..
-- Все ясно, -- встал Шарапов.
-- Так что, звонить Савельеву? -- спросил дежурный. -- Он живо будет...
-- А где он живет? -- поинтересовался Тихонов.
-- Да здесь же, на Третьей Останкинской. Подождете?
-- Некогда, -- отказался Шарапов. -- Вы нам дайте человека. Мы поедем к Савельеву домой, чтобы сразу тронуться -- времени терять нельзя. А вы ему пока позвоните, чтобы собрался.
Они вышли в дежурную часть. Быков читал "Вечерку", в углу тихо бубнил закипающий на плитке медный чайник. Пьяница сочно похрапывал на деревянной скамье.
-- Хорошо, Тихонов, а? Благодать?
-- Куда как. Ладно, поехали. Дежурный сказал Быкову:
-- Поезжай с товарищами к Савельеву. Покажешь квартиру...
Машины рванулись на улицу. Тихонов повернул ветровик на себя и расстегнул рубашку. Тугая резиновая струя теплого ветра ударила в грудь. Тихонов жадно вдыхал его и не мог надышаться, потому что там, внутри, под сердцем, что-то пронзительно тонко, сверляще болело. "Набегался сегодня по жаре", -- подумал он.
Шофер неодобрительно покосился на него:
-- Прикройте окошко, товарищ Тихонов, а то вам насифонит...
-- Ерунда, дядя Коля, на улице сейчас, наверное, не меньше тридцати.
-- Ну да! Я по себе знаю эту паскудную погоду. Весь мокрый -- как подует, так насморк готов. Как в аптеке.
-- Ничего, дядя Коля. Я здоров как бык. Сзади зашевелился тщедушный Быков:
-- Вот уж мне-то не повезло с фамилией. Прямо насмешка какая-то! При моей фамилии такую сложению щуплую иметь?
-- Сложение, Быков, пустяки, -- сказал Шарапов.-- Ты духом силен, наверное.
-- "Отличника милиции" имею, -- гордо отозвался Быков.
-- А ты еще про сложение толкуешь, -- засмеялся Тихонов.
Машины выехали на площадь. В прожекторах холодно сияла кривая титановая игла -- обелиск космонавтов.
-- Из титана весь. Самый прочный и тугоплавкий металл в мире, -показал на него Быков.
Шарапов чиркнул спичкой, задымил папиросой.
-- На, Стас, закури.
-- Спасибо. Еще не научился.
Шарапов затянулся, помолчал, потом сказал:
-- Я бы с ней поменялся на сегодня этими достоинствами...
-- С кем? -- не понял Быков.
-- С иглой, -- ответил Стас за Шарапова. Звонили в дверь долго. Ни звука.
-- Что же, нет его дома? -- удивился Быков. -- Он сменился с дежурства только, сказал, что спать идет. Может, спит так крепко?
Позвонили еще раз. Открылась дверь соседней квартиры, вышла толстая немолодая женщина с дюжиной бигуди под капроновой косынкой.
-- Чего трезвоните? Нет их никого дома.
-- А Саша не заходил сегодня? -- шагнул вперед Шарапов.
-- Заходил. Взял из холодильника продукты и поехал к теще. Ко мне заглядывал перед уходом, деньги оставил -- за квартиру уплатить.
-- А вы не знаете случайно, где теща живет?
-- А кто вы такие будете? -- В этот момент она увидела Быкова в форме, незаметного за широкими плечами Шарапова. -- С работы, наверное?
-- Да. Он очень срочно нужен, -- сказал с нажимом Тихонов.
-- Срочно! А у вас "несрочно" бывает? -- сварливо сказала соседка. -Какая-то бесова работа -- ни днем ни ночью покоя нет. Все добрые люди спят, а Сашке чуть не через день: "Вставай, срочно!"
-- Его для того и поднимают среди ночи, чтобы все добрые люди спать могли, -- улыбнулся Тихонов.
-- Да куда вы на ночь глядя тещу его поедете искать?
-- Некогда нам утра ждать. Вы же сами говорите, что у нас в милиции всегда срочно, -- подлизнулся Шарапов.
-- Не знаю я, где его теща живет. Точно не знаю. Только помню, что Сашка как-то говорил, будто его теща в одном доме с моей дочерью живет.
-- А как зовут его тещу?
-- Не знаю. Жену Галей зовут.
-- А вашу дочку?
-- Ксения Романовна. В Марьиной роще они живут, в Шестом проезде, дом восемь, квартира пятнадцать.
-- Спасибо большое...
Садясь в машину, Тихонов задумчиво пробормотал:
-- Идет время, идет. Как бы Крот не надумал двинуться куда-нибудь...
-- Вокзалы, аэропорты и автостанции заблокированы.
-- Так. Ты, Быков, поедешь с нами. Ты у нас, -- кивнул на его форму, -самый представительный сейчас...
Оперативные "Волги" неслись в Марьину рощу.
Нажимая кнопку звонка, Шарапов молча показал Тихонову на часы -- без десяти одиннадцать.
-- Кто?
-- Откройте, пожалуйста. Из милиции.
В освещенном дверном проеме стоял молодой человек в пижаме, с рейсшиной в руке. Другой рукой он поправил очки.
-- Проходите. Чем, простите, обязан?
-- Прежде всего просим прощения за беспокойство. Мы нуждаемся в помощи вашей супруги.
В прихожую вышла женщина в коротком красивом халате.
-- Ксения Романовна?
-- Да. В чем дело?
-- Здравствуйте. Нас адресовала сюда ваша мама. Она живет рядом с нашим сотрудником, который находится сейчас в этом доме у своей тещи. Не знаете ли вы ее -- дочку зовут Галя? -- спросил Тихонов.
-- Мне кажется, что это Галя Степанова. Она в третьем подъезде живет, на четвертом или на пятом этаже.
-- Большое спасибо. И еще раз извините.
-- Ничего, ничего... Да, квартира их на площадке слева...
Когда шли вдоль длинного, как пассажирский пароход, дома, Шарапов сказал:
-- Чувствуешь, ветерок подул?
-- Ветерок! Ты посмотри на небо лучше, какие тучи идут. Гроза будет. Самое время для Крота сейчас рвануть отсюда...
Вошли в подъезд. Тихонов подергал замок на лифте.
-- Вот скажи мне, какой это идиот придумал лифты на ночь запирать?
-- Позвони в гортехнадзор. Наверное, надо так.
-- Кому надо?
-- Откуда я знаю? Наверное, чтоб детишки одни не катались.
-- Какие детишки? Ночью?
-- Слушай, придумай мне вопросы полегче. Я и так от этой духоты погибаю. Рубаху хоть выкручивай. На четвертом этаже позвонили.
-- Сашу Савельева можно видеть?
-- Здесь нет никакого Саши, -- сердито ответили через дверь.
Позвонили на пятом. Кто-то прошлепал по полу босиком, щелкнул замок. Перед нами стоял заспанный рыжий парень в трусах.
-- Вот он! -- облегченно выдохнул Быков.
-- Здравствуй, Савельев. Ну и зарылся ты, я тебе скажу, -- протянул руку Шарапов.
-- Здравствуйте, товарищ майор. Раньше морячки говорили: "Если хочешь спать в уюте, спи всегда в чужой каюте". Заходите пока на кухню, а то мои нестроевые улеглись уже...
Тихонов пустил из крана воду, долго ждал, пока сольется. Поискал глазами стакан, но на столике было так же чисто и пусто, как во всей кухне. Нагнулся и долго пил прямо из крана тепловатую воду, а жажда все равно не проходила. В груди притаилась боль, и Тихонов подумал: "Ладно, пустяки. Завтра отосплюсь, и все пройдет. Устал здорово".
Савельев вошел в кухню, светя красными кудрями, как нимбом. Он был уже в брюках и рубашке.
-- Что, сам сообразил? -- усмехнулся Шарапов.
-- Не в гости же вы пришли, -- хмуро ответил Савельев.
-- Понятно, не в гости. В гости мы бы к тебе пораньше заглянули, -- и без всякого перехода спросил: -- Ты Крота помнишь, по сводке? Костюка Геннадия?
-- Да-а. Припоминаю... А что?
-- А то, что он на твоей территории окопался. Бледное лицо Савельева скривилось:
-- Вот чума!
-- Эмоции придержи. Давай подумаем, где он может жить на Мавринской улице. Дом старый, без ванны.
-- Сейчас, -- Савельев вышел из кухни и вернулся минуту спустя с двумя стульями. -- Садитесь, товарищ, -- сказал он Тихонову, жадно вдыхавшему воздух из окна.
-- Это Тихонов, из управления БХСС. Они, собственно, на Крота и вышли, -- представил Шарапов. Сели к столу.
-- Мавринская улица -- пограничная полоса массовой застройки, -- сказал Савельев. -- Вся левая сторона -- новые дома. Старые дома -- только справа. Есть на правой стороне и новые. Старых домов у меня там... подождите, подождите... семь. Номера четвертый, шестой, десятый, четырнадцатый, шестнадцатый, двадцатый и двадцать восьмой. Так. Все они относятся к ЖЭКу номер восемь. Если хотите, давайте поедем сейчас к Берковской, она нам здорово может помочь.
-- Кто это?
-- Берковская? Ну, эта дама -- целая эпоха Останкина -- Владыкина. Она здесь всю жизнь прожила и лет двадцать работает в ЖЭКе. В новые дома много народу сейчас вселилось, за эти я вам не ручаюсь; а в старых домах она всех людей до единого знает.
-- Давай собирайся, поедем.
-- Голому собираться -- только подпоясаться. Пошли. Подождите только -своим скажу.
Оперативники вышли, дробно забарабанили каблуками по лестнице. Внизу их догнал расстроенный Савельев:
-- Жена к черту послала. "Житья, -- говорит, -- нет с тобой никакого".
-- Это она зря. Можно сказать, и без ее пожеланий туда направляемся, -бросил Тихонов.
Шарапов захлопнул дверцу "Волги", весело сказал Савельеву:
-- Это, милый, пустяки. У тебя стажа еще маловато. От меня жена два раза уходила. Ни-чего! Возвращаются. Поехали!..
Дверь открыла девочка с длинненьким тонким носиком, с грустными черными глазами:
-- А мамы нет дома...
-- Где же Анна Марковна, Женечка? -- спросил Савельев.
-- Она с тетей Зиной в кино пошла.
-- Тьфу, напасть какая, -- разозлился Тихонов. Савельев только вступил в игру, у него сил было больше.
-- А в какое кино?
-- В парк Дзержинского.
-- Женечка, не знаешь, на какой сеанс?
-- На девять часов.
-- Странно, -- взглянул на часы Шарапов, -- если на девять, то она уже должна быть дома.
-- Не знаю, -- пожала девочка худенькими плечиками.
-- А может быть, там две серии? Ты не заметил, когда проезжали, что идет? -- спросил Тихонов у Шарапова.
-- Нет.
-- Давайте так: оставим здесь Быкова. Как придет Анна Марковна, пусть они вместе идут в отделение. А мы поедем к кинотеатру, может быть, картина действительно в две серии, -- тогда сразу ее перехватим, -- предложил Савельев.
-- Дело, -- одобрил Шарапов.
-- Сколько же мне сидеть здесь? -- взмолился Быков.
-- Часок посиди. Пока, -- махнул рукой Савельев. Машины, шипя, рванулись к Останкинскому валу,
-- Ну и вечерок, накатаемся досыта, -- хмыкнул Тихонов.
-- За это имеешь тридцать суток отпуска, -- подмигнул Шарапов.
-- Боюсь, что он мне понадобится прямо завтра.
-- То-то, будешь знать нашу МУРовскую работу, -- съехидничал Шарапов.
-- Конечно, работа, мол, только у вас. У нас -- курорт... Паланга...
Машины развернулись и встали около входа в парк. Савельев уверенно шел по сумрачным аллеям к кинотеатру. Когда перед ними вырос огромный плакат "Безумный, безумный, безумный мир", Тихонов облегченно вздохнул. Сквозь тонкие дощатые стены летнего кинотеатра доносились выстрелы, грохот, вопли, хохот зрителей.
-- Объявляется перекур. А ты, Савельев, пойди разведай, как там и что.
Уселись на скамейку. Шарапов глубоко, со вкусом затягивался папиросой. Внезапно сильной тяжелой волной подул ветер. Дружно зашелестели листья над головой. Тихонов поглядел вверх: в небе вспыхивали и быстро гасли отсветы молний. Он вытер платком пот со щек, шеи, лба и подумал: "Как было бы хорошо, если б стреляли только в кино!"
Спросил:
-- Как ты думаешь, Владимир Иваныч, мир действительно безумный?
-- Не-а, мир разумен. И добр. Нужно только уничтожить все, что плодит зло.
-- Ничего себе, простенькая работенка!
-- Была бы простенькая, не держали бы таких орлов, как мы с тобой, -засмеялся Шарапов.
Вынырнул из темноты Савельев. Рядом с ним шла женщина.
-- Ты посмотри! -- ахнул Тихонов. -- Он вроде ее из кино выудил!
-- Здравствуйте, ребята, -- просто, как со старыми знакомыми, поздоровалась женщина. В руках у нее была пачка вафель. -- Сейчас мы с Савельевым подумаем, в каком доме это может быть, а вы пока погрызите,-протянула она оперативникам вафли.
-- Спасибо, -- растерялся Шарапов.
Анна Марковна о чем-то спорила с Савельевым, тот не соглашался, она напористо предлагала какие-то варианты. Потом Савельев сказал:
-- Анна Марковна уверена, что снимать комнату он может только у старухи Ларионихи. В других местах везде отпадает: или жить негде, или просто не сдают...
Вновь ударил сильный порыв ветра. Он сорвал с какого-то динамика мелодичный звон, принес его сюда, напомнил: бьют куранты. Полночь. Начинается новый день. А Крот в это время...
Полночь
Шадрин, стоя у открытого окна, прислушивался.
-- Слышишь? -- повернулся он к своему заместителю Кольцову.
Кольцов подошел к окну. Бам-м... -- разносилось в теплой тишине летней ночи.
-- Куранты бьют, -- задумчиво сказал Кольцов.-- Полночь. Давай еще раз посмотрим план...
Затихла музыка в "Эрмитаже", разошлись, поглядывая на грозовые тучи, последние посетители кинотеатра, шум откатился куда-то в глубь домов и переулков. Тихо. Изредка лишь на своей "Волге" прошелестит по улице бодрствующий таксист.
Тихо и в большом здании на Петровке. Погасли бесчисленные окна на фасаде. На стене матово поблескивает белая табличка с цифрами "38". По тротуару, вдоль узорной решетчатой ограды прохаживается постовой милиционер.
А со стороны переулка ярко светятся большие зеркальные окна помещения дежурного по городу. Здесь не спят. Виден свет и в двух окнах углового кабинета на пятом этаже. Здесь ждут важных новостей.
Над шахматной доской склонился Приходько. Он играет с молодым инспектором УБХСС Толмачевым. Болельщики-- сотрудники МУРа Ульянов и Воронович -- внимательно следят за игрой и наперебой дают советы Приходько. Его шахматные порядки изрядно потрепаны. Впрочем, он не слишком этим огорчается, благосклонно выслушивает противоречивые советы болельщиков и охотно следует им в порядке поступления. К добру это не приводит: Толмачев собирает своих коней вблизи вражеского короля, плотно запертого собственными пешками. Он делает еще один ход, флегматично произносит:
-- Предлагаю сдаться.
-- Обойдешься. Это с твоей стороны некорректно. Мы еще повозимся, --собирается сражаться до последнего Приходько.
-- Ну-ну...
Сергей, наморщив лоб, напряженно всматривается в позицию. Неожиданно Ульянов говорит:
-- Недолго мучилась старушка в злодея опытных руках...
-- "Матильдой" звали, -- довольно ухмыляется Толмачев.
Приходько, наконец, обнаруживает, что последним ходом коня Толмачев поставил ему "матильду".
-- Конечно, -- оправдывается Сергей, -- когда все тут бормочут в уши всякое разнообразное... Давай следующую!
-- А уговор?
Приходько кряхтит, морщится, закуривает. Остальные молча, с интересом смотрят на него. Понимая, что здесь уж не отвертишься -- уговор дороже денег! -- Сергей выходит на середину кабинета, становится в позу оратора и лихо декламирует:
-- Я жалкое шахматное ничтожество! Мне бы в бабки играть да с мальчишками по улицам гонять собак, а не садиться с мастерами за шахматы!
Громкий хохот покрывает последние слова неудачливого гроссмейстера. Оторвавшись от коричневой папки уголовного дела, Шадрин и Кольцов завистливо смотрят на ребят.
-- Оружие, технику проверили, орлы? -- спрашивает, улыбаясь, Кольцов. -- Курево, бутерброды запасли?
-- Не извольте беспокоиться, товарищ майор, -- отвечает за всех удобно устроившийся Толмачев. -- Укомплектованы, как маршевая рота. Лично проверял.
Партнеры начинают расставлять шахматы снова. Однако эту партию Приходько не суждено проиграть...