В одно мгновение все железное, что было в лодке, — кухонная утварь, оружие, печка Эндикотта, ножи, висевшие доселе у нас на поясах, — устремилось в том же направлении… Неужели и лодке суждено оказаться на прибрежных скалах?
   Что же происходит? Как найти объяснение? Приходилось признать, что мы попали в края, где происходит невероятные события, в которые я отказывался верить, считая их галлюцинациями Артура Пима…
   Но происходившее с нами не было галлюцинацией!..
   Времени на размышления не оставалось. Лишь только мы коснулись берега, нам в глаза бросилась шлюпка, лежавшая поблизости на песке.
   — Шлюпка с «Халбрейн»! — вскричал Харлигерли.
   И верно, то была шлюпка, украденная Хирном, точнее то, что от нее осталось. Было ясно, что шлюпку разбило волнами о прибрежные скалы.
   Мы заметили также, что с нее исчезли все железные детали: гвозди из обшивки, стержень киля, заклепки форштевня и ахтерштевня, скобы руля…
   Что все это значило?..
   Крик Джэма Уэста заставил нас собраться справа от шлюпки. Здесь лежали три трупа: Хирна, старшины-парусника Мартина Холта и одного из матросов с Фолклендов… Из тринадцати человек, вышедших в море с гарпунщиком, осталось трое, и те мертвые. Смерть прекратила их мучения всего несколько дней тому назад…
   Что произошло с остальными десятью? Мы обыскали весь берег, обшарили все гроты и рифы, однако не нашли — ни следов стоянки, ни следов высадки людей.
   — Похоже, что шлюпка натолкнулась в море на дрейфующий айсберг, — заключил Уильям Гай. — Почти все спутники Хирна утонули, эти же трупы вынесло на берег…
   — Однако почему так изуродована шлюпка?.. — возразил боцман.
   — А главное, куда делось с нее все железное? — подхватил Джэм Уэст.
   — Действительно, — сказал я, — похоже на то, что гвозди с силой выдернуты из бортов…
   Оставив «Барракуду под присмотром двух матросов, мы устремились в глубь берега, дабы охватить поисками более обширную площадь.
   Перед нами поднималась та самая глыба, уже не заслоненная туманом, отчего ее формы казались еще более отчетливыми. Она, как я уже говорил, удивительным образом напоминала сфинкса цвета сажи, словно порода, из которой она была сложена, подверглась сильному окислению под долгим воздействием полярной непогоды.
 
 
   И тут в моей голове возникла догадка, способная объяснить эти невероятные явления и события.
   — Магнит! — воскликнул я. — Это же магнит, обладающий громадной силой притяжения!
   Спутники поняли меня с полуслова, и последняя катастрофа, жертвами которой стали Хирн и его сообщники, всплыла перед нами во всей своей чудовищной ясности.
   Глыба представляла собой колоссальный магнит. Именно под его воздействием все железное, что было на шлюпке, вырвалось из бортов и понеслось к берегу, словно выпущенное из катапульты! Он же притянул к себе весь металл с «Барракуды». Нашу лодку постигла бы та же участь, не будь она построена без единого кусочка стали!..
   Быть может, эти явления были связаны с близостью магнитного полюса?.. Мысль об этом пришла в наши головы сразу же, но после размышления была отброшена. Ведь в точке, где перекрещиваются магнитные меридианы, всего лишь встает вертикально магнитная стрелка, притягиваемая с одинаковой силой противоположными точками земного шара. Явление это, уже наблюдавшееся в Арктике, должно было с точностью повториться в Антарктике.
   Здесь же мы находились в зоне притяжения сильнейшего магнита. На наших глазах творилось то, что раньше мы сочли бы сказкой. Ведь никто прежде не хотел признавать, что корабль, оказавшись в зоне притяжения магнита, под воздействием которого рвется металл и разверзаются борта, в одно мгновение погружается в бездну… Однако это — чистая правда!
   Вот как можно, по-моему, объяснить это явление: под воздействием постоянных ветров в полярных районах скапливаются облака и туманы, в которых содержится огромное количество электричества, не расходуемое целиком во время гроз. Этим объясняется его накапливание у полюсов, где оно проникает в землю. По этой же причине возникают и полярные сияния, полыхающие над горизонтом, особенно в полярную ночь, да так, что особенно яркие из них видны и в умеренных зонах. Высказывается предположение — пока еще, правда, не подтвержденное практикой, — что в момент сильнейшего положительного разряда в арктических районах аналогичный разряд, но с противоположным знаком происходит на другой стороне земного шара — в Антарктике.
   Эти непрерывные магнитные токи, бушующие у полюсов, от которых приходит в неистовство магнитная стрелка, обладают колоссальной силой, и если в зоне их воздействия оказывается крупная масса металла, то она немедленно превращается в мощный магнит.
   Объем сфинкса, возвышавшегося на берегу, составлял несколько тысяч кубических метров… Что же требовалось, чтобы превратить его в индукционный магнит? Всего лишь металлическая жила, проникающая бесчисленными витками в глубины земли и соприкасающаяся с основанием глыбы…
   Думаю также, что глыба эта располагается на магнитной оси, подобно громадному каламиту[125], и являет собой неисчерпаемый аккумулятор электрической энергии, затерянный на краю света. К сожалению, наш компас не смог показать, располагается ли этот аккумулятор в магнитном полюсе Земли, ибо он не предназначен для этой цели. Единственное, что можно сказать, — что стрелка словно взбесилась и не показывала буквально ничего. Однако и без этого можно было представить себе, чем является этот искусственный магнит и как облака и металлическая жила в глубине земли подпитывают его электричеством.
   Так я объяснил представшее нашему взору явление. Никто не сомневался, что мы находимся вблизи магнита, сила притяжения которого и была причиной всех этих страшных, но понятных теперь событий.
   Я поделился своими соображениями со спутниками, которые согласились, что только так и можно истолковать физические явления, свидетелями коих мы стали.
   — Нам не угрожает опасность, если мы подойдем к подножию глыбы? — спросил Лен Гай.
   — Не угрожает, — отвечал я.
   — Там, да… Там! — послышался крик.
   Я не сумею передать впечатление, которое произвели на нас эти слова, прозвучавшие как с того света… Это кричал Дирк Петерс, туловище которого вытянулось в направлении сфинкса, словно он превратился в кусок железа и ощутил на себе силу притяжения магнита.
   Еще секунда — и он помчался в указанном направлении. Мы устремились за ним, перепрыгивая через черные камни и куски лавы.
   По мере приближения к нему чудище увеличивалось в размерах, не утрачивая своих удивительных очертаний. Нам казалось — но это было, конечно, всего лишь иллюзией, — что нас влечет его магнитное притяжение…
   У основания глыбы мы обнаружили оружие, утварь, багор с «Барракуды», а также железо со шлюпки, висевшей когда-то над бортом «Халбрейн».
   У нас не оставалось теперь сомнений, что шлюпка Хирна, увлекаемая магнитом, разбилась о прибрежные скалы. «Барракуда» же, на наше счастье, смогла избежать гибельного притяжения…
   Магнит притянул к себе наши ружья, пистолеты, утварь и все остальное столь крепко, что нам пришлось отказаться от мысли снова завладеть своим достоянием. Харлигерли кипел от ярости, ибо не мог вернуть себе нож, который повис на высоте пятидесяти футов, и кричал, грозя невозмутимому сфинксу кулаком:
   — Ты не сфинкс, а ворюга!
   Не приходилось удивляться, что единственными предметами, перешедшими в распоряжение сфинкса, были вещи с «Барракуды» и со шлюпки: видимо, ни один корабль еще не появлялся в этих широтах. Хирн и его сообщники, а потом Лен Гай вместе с нами оказались первопроходцами на этом берегу антарктического континента. Кроме того, любой корабль, оказавшийся поблизости от этого чудовищного магнита, был бы моментально уничтожен. Нашей шхуне, к примеру, грозила бы в этих водах та же участь, что постигла ее шлюпку, превратившуюся в бесформенные обломки.
   Джэм Уэст напомнил нам, что неразумно затягивать остановку на Земле Сфинкса — ибо такое имя будет отныне навечно закреплено за этим берегом. Время дорого, и задержка всего на несколько дней могла привести к зимовке у порога вечных льдов.
   Повинуясь команде возвращаться к лодке, мы опять услыхали крик метиса — те же три слова, от которых, казалось, разрывалось его сердце:
   — Там, да… Там!
   Обогнув правую лапу чудовища, мы увидели Дирка Петерса; он стоял на коленях и протягивал руки к телу, вернее, скелету, обтянутому кожей, сохранившейся благодаря морозам. Белая борода мертвеца спускалась почти до пояса, а ногти на руках и ногах доросли до невероятной длины… Из-за спины мертвеца высовывался изъеденный ржавчиной ствол ружья, державшегося на ремне с медной пряжкой. Он-то и удерживал труп на высоте двух саженей от земли.
   — Пим, мой бедный Пим!.. — повторял Дирк Петерс душераздирающим голосом.
   Он попытался было приподняться с колен, чтобы припасть губами к останкам своего бедного Пима. Однако ноги его подкосились, рыдание застряло в горле, сердце сжала судорога, и он рухнул навзничь, испустив дух.
   Так вот где оказалась лодка Артура Пима после их разлуки! Он, подобно нам, оставил позади Южный полюс и оказался в поле притяжения монстра. Его лодка уплыла на север, увлекаемая течением, он же, не успев избавиться от ружья, болтавшегося у него за спиной, оказался пригвожден к склону глыбы…
   С тех пор верный метис покоится на Земле Сфинкса, рядом с Артуром Гордоном Пимом, невероятные приключения которого были пересказаны великим американским поэтом, сделавшись от этого еще более невероятными…

Глава XVI
 
ДВЕНАДЦАТЬ ИЗ СЕМИДЕСЯТИ

   В тот же день после полудня «Барракуда» отошла от берега Земли Сфинкса.
   Нам предстояло преодолеть последние, четыреста миль, отделявшие нас от Полярного круга. Оказавшись среди волн Тихого океана, мы могли рассчитывать на встречу с китобоями, а то и с какой-либо полярной экспедицией.
   Последнее предположение не было беспочвенным, ибо во время нашей стоянки на Фолклендах до нас дошли слухи об экспедиции лейтенанта Уилкса. Его отряд в составе четырех кораблей — «Ванкувер», «Фазан», «Морская свинья», «Летучая рыба» — покинул Огненную Землю в феврале 1839 года, направляясь в антарктические воды.
   Мы не знали, что случилось с его экспедицией. Однако логика подсказывала, что, попытавшись подняться в высокие широты западного полушария, он вполне мог предпринять ту же попытку в восточном[126]. Тогда у «Барракуды» появлялся шанс встретиться с ним.
   Смерть Дирка Петерса довела число людей, доверивших свои жизни «Барракуде», до двенадцати. Вот и все, что осталось от экипажей двух шхун, одного числом тридцать восемь человек, а другого — тридцать два, всего семьдесят!
   Однако к делу. На обратном пути нам благоприятствовали ветры и течение, и все шло как нельзя лучше. Между прочим, записки, послужившие мне для написания этой книги, избежали участи оказаться в бутылке, доверенной волнам и случайно выуженной из студеных антарктических вод: я привез их с собой, ибо завершающая часть путешествия, несмотря на нечеловеческую усталость, голод и холод, опасности и неусыпную тревогу, прошла благополучно, и мы были спасены.
   Спустя несколько дней с той поры, как мы распрощались с Землей Сфинкса, солнце спряталось за горизонтом, чтобы всю зиму не появляться. Дальнейшее плавание «Барракуды» продолжалось в сумерках. Правда, в небе часто вспыхивало полярное сияние. Всякий раз мы замирали, восхищаясь величественными дугами, протянувшимися по небосклону, внезапно гаснущими, чтобы через секунду разгореться снова, и устремляющими бесконечные лучи в направлении точки, где принимает вертикальное положение магнитная стрелка компаса. Мы не верили собственным глазам, наблюдая за прихотливым преломлением сказочных лучей, окрашенных во все цвета радуги, от рубиново-красного до изумрудно-зеленого…
   Однако даже эти фантастические зори, вспыхивающие в кромешной ночи, не могли заменить солнце. Полярная ночь оказывает на человека слишком сильное моральное и даже физическое воздействие, повергая каждого в угнетенное состояние.
   Из всех пассажиров «Барракуды» только боцману и Эндикотту удалось сохранить всегдашнее доброе расположение духа. Неподвластен черной тоске оказался и Джэм Уэст, каждую минуту готовый отразить опасность и выйти победителем из любой передряги. Братья Гаи все не могли поверить своему счастью и не желали думать о будущем.
   Я не переставал восхищаться славным Харлигерли. Достаточно было услышать его бодрый голос, как от уныния не оставалось и следа!
   — Нас ждет самый лучший порт — говорил он, — вот увидите, друзья! Если посчитать хорошенько, то в этом путешествии везение сопутствовало нам гораздо чаще, чем невезение. Знаю, знаю: мы лишились шхуны… Бедная «Халбрейн», сперва взлетевшая в воздух, потом низвергнутая в пропасть! Однако сам айсберг доставил нас на сушу. А лодка с острова Тсалал, благодаря которой мы воссоединились с капитаном Уильямом Гаем и тремя его спутниками! Уверяю вас, течение и ветер, доставившие нас так далеко на север, теперь уже не бросят нас. Мне кажется, что удача на нашей стороне. Разве можно проиграть партию, заработав столько очков? Я сожалею лишь об одном: нас ждут берега Австралии или Новой Зеландии, а не Кергелены, не гавань Рождества с уютной таверной «Зеленый баклан»…
   Сердечный друг почтенного Аткинса не мог не оплакивать подобное стечение обстоятельств, однако мы были готовы смириться с такой неудачей…
   Еще восемь дней мы плыли прежним маршрутом, не отклоняясь ни к западу, ни к востоку, и только 21 марта потеряли из виду Землю Халбрейн, навсегда исчезнувшую за левым бортом.
   Я продолжаю именовать эту землю по-прежнему, ибо ее берега протянулись вплоть до этих широт, и мы не сомневались, что она является составной частью Антарктиды.
   Причиной выхода «Барракуды» в открытое море было то обстоятельство, что течение уносило нас на север, берег же закруглялся к северо-востоку.
   Море еще не начало сковывать льдом, однако по нему проплывали бесконечные вереницы дрейфующих льдин, похожие на треснувшее стекло, и айсбергов невиданной высоты. Мы без устали маневрировали между ними, разыскивая проходы, чтобы не быть раздавленными в темноте.
   Капитан Лен Гай отказался от всяких попыток определить наши координаты. Солнце исчезло, ориентироваться же по звездам было слишком затруднительно. «Барракуда» по-прежнему неслась вперед, увлекаемая течением, неуклонно стремящимся на север, о чем говорила стрелка компаса. Зная, какова средняя скорость нашего движения, мы смогли определить, что достигли к 27 марта 68°69' северной широты; значит, от Полярного круга нас отделяло теперь каких-то семьдесят миль!
   Если бы и в дальнейшем нам не встретилось в пути никаких преград, если бы мы смогли беспрепятственно выйти в Тихий океан!.. Однако мы знали, что еще через несколько сот миль нашему взору предстанет неподвижная стена паковых льдов, в которой нам придется искать проход; не найдя его, мы будем вынуждены огибать ледяные поля с запада или с востока. Когда же и это препятствие останется позади…
   Тогда наша утлая лодчонка вынесет нас в грозный Тихий океан, да еще в ту самую пору, когда в нем бушуют штормы, угрожающие и куда более надежным судам…
   Нет, сейчас нам не хотелось об этом думать. Само небо придет нам на помощь… Нас обязательно подберет какой-нибудь корабль! Ведь боцман не переставал твердить об этом, а разве такой человек, как боцман, может заблуждаться?..
   Тем временем поверхность моря начала затягиваться ледком, и нам все чаще приходилось пробивать себе дорогу в свежих ледяных полях. Термометр показывал 4°F (-15,56°С). Нас терзал мороз и порывы ледяного ветра, от которого не спасали толстые одеяла.
   К счастью, у нас оказалось достаточно мясных консервов, а также три ящика галет и два нетронутых бочонка с джином. Что до пресной воды, то теперь в нашем распоряжении было видимо-невидимо льда.
   На протяжении шести дней, до 2 апреля, «Барракуда» продиралась через льды припая, гребни которого взметнулись на высоту шестьсот — семьсот футов над уровнем моря. И на западе, и на востоке, насколько хватало глаз, ледяному барьеру не было видно конца, поэтому нам оставалось надеяться лишь, что перед нами откроется проход, в противном случае нам суждено было застрять среди льдов.
   Однако и тут удача не изменила нам: обнаружив проход, мы устремились в него, затаив дыхание от страха перед неизвестностью. Потребовались невиданная отвага и ловкость командиров и матросов, чтобы сохранить шлюпку и всех нас невредимыми. До конца дней своих я не устану благодарить капитанов Лена и Уильяма Гаев, лейтенанта Джэма Уэста и боцмана, которым все мы обязаны жизнью.
   О чудо: мы вышли в Тихий океан! Однако долгий путь не прошел для лодки даром: борта ее утратили былую прочность. Теперь мы без передышки вычерпывали со дна воду, которая все прибывала, и не только через швы, но и поверх бортов, ибо волнение становилось все сильнее…
   И все же главная опасность заключалась не в том, что мы сгинем во время шторма. Нет, ужас закрадывался в наши сердца по другой причине: мы пока не увидели ни одного корабля и начинали подозревать, что китобои уже покинули эти края в преддверии зимы. Неужели начало апреля — слишком поздний срок, неужели мы опоздали на несколько недель?..
   Наверное, мы были правы, полагая, что единственная наша надежда — это корабли американской экспедиции. Но и для встречи с ними следовало оказаться в этих широтах двумя месяцами раньше…
   В самом деле, 21 февраля один из кораблей лейтенанта Уилкса находился в точке с координатами 67°17' южной широты и 95°50' восточной долготы, открыв незадолго до этого неведомое побережье, протянувшееся к западу и к востоку вдоль семидесятой параллели. Однако вскоре, опасаясь наступления зимы, корабль этот повернул на север и бросил якорь в Хобарте, на Тасмании.
   В том же году экспедиция, ведомая французским капитаном Дюмон-Дюрвилем, вышедшая в море в 1838 году и намеревавшаяся достичь полюса, открыла 21 января под 66°30' южной широты и 138°21' восточной долготы землю Адели, а затем, 29 января, под 66°30' и 129°54' — берег Клари. Сделав немало крупных открытий, «Астролябия» и «Зеле» покинули антарктические воды и также направились в Хобарт.
   Итак, все эти корабли не могли стать нашими спасителями. «Барракуда», лодчонка из ореховой коры, оказалась одна в бурных водах, и мы были готовы смириться со своей горькой участью. Ведь от ближайшего берега нас отделяло полторы тысячи миль и уже целый месяц как наступила зима…
   Харлигерли — и тот готов был согласиться, что мы упустили последний шанс, на который он возлагал все надежды…
   Шестого апреля мы остались почти без припасов. Ветер начинал крепчать, и каждая волна, вздымавшаяся над шлюпкой, грозила превратиться в роковую.
   — Корабль! — раздался крик боцмана, и все мы увидели в четырех милях к северо-востоку корабль, показавшийся из тумана.
   Мы отчаянно замахали всем, что оказалось под рукой. Нас заметили… Корабль лег в дрейф, и к нам устремилась большая шлюпка.
   То был «Тасман», трехмачтовый американский парусник из Чарлстона. Нам оказали на его борту самый сердечный прием, а капитан отнесся к капитанам Гаям так, словно они были его соотечественниками.
   «Тасман» шел с Фолклендских островов, где проведал, что семью месяцами раньше английская шхуна «Халбрейн» устремилась в антарктические моря на поиски моряков с погибшей «Джейн». Однако «Халбрейн» все не появлялась, наступила зима, и команда сочла, что шхуна сгинула в Антарктике…
   Последний переход оказался скорым и удачным. Две недели спустя «Тасман» бросил якорь в Мельбурне, городе провинции Виктория в Новой Голландии[127], и все мы — остатки экипажей двух шхун — спустились на берег, где матросов ждали щедрые премии, которые они честно заслужили.
   Изучив карты, мы уяснили, что «Барракуда» вышла в Тихий океан между берегом Клари, открытой Дюмон-Дюрвилем, и землей Фабриция, открытой в 1838 году Баллени.
   Так завершилось невероятное приключение, стоившее, увы, стольких жертв… Пусть волею случая мы оказались вблизи Южного полюса, забравшись гораздо дальше наших предшественников, — неизведанных краев в антарктических широтах хватит еще на сотни смельчаков!
   Артур Пим, отважный путешественник, ставший бессмертным благодаря мастерству Эдгара По[128], указал дорогу нам и всем им. Пусть другие рискнут, подобно нам, вырвать у Ледяного Сфинкса последние тайны, хранимые загадочной Антарктидой!
   Конец.

Послесловие
ВОЗВРАЩАЯСЬ К ДАВНЕМУ ЗАМЫСЛУ…

   Людям преклонного возраста нередко свойственно возвращаться к увлечениям и привязанностям далекой молодости. На склоне лет не избежал этого и умудренный жизненным опытом Жюль Верн. Идеи, волновавшие писателя в начале творческого пути, образы, приходившие со страниц некогда любимых книг, основательно подзабытых широкой публикой, не использованные в свое время сюжетные ходы появляются в его поздних произведениях. Прославленный мастер, словно отдыхая от продолжительной серии «политических» романов, вспоминает темы литературной юности: путешествия в дальние края, опасные плавания, кораблекрушения, робинзонады на необитаемых островах.
   Сказанное прежде всего относится к «Ледяному сфинксу».
   За этот роман «амьенский затворник» взялся в весьма солидном возрасте: в середине седьмого десятка. В романе он решил соединить две давние привязанности.
   Одна из них — увлечение замечательным американским писателем Эдгаром По. «Восхищаюсь этим гениальным певцом странностей человеческой натуры», — словно бы от лица автора говорит Джорлинг, один из главных героев «Ледяного сфинкса».
   Знакомство Верна с творчеством По восходит к началу 1860-х годов, когда сначала Ж. Этцель, а потом и другие издатели начинают публиковать произведения американского классика. Лидер парижских авангардистов, выдающийся поэт Шарль Бодлер выпускает блистательный перевод «Необыкновенных историй» с добротным предисловием. Верн, занимавший в современном ему литературном обществе далеко не первое место, вырабатывал тогда собственную концепцию необычайного, основанного на строго научных, в отличие от ирреальных фантазий Эдгара По, данных.
   Когда на глаза молодому писателю попались книги «гениального поэта человеческих странностей», он был очарован. Привлекали новизна ситуации, динамичное действие, постоянно обогащающееся все новыми поворотами сюжета, логика, доведенная «до крайнего анализа», острое понимание шутки, чрезвычайная чувствительность героев — «индивидуумов, настолько гальванизированных, что они кажутся людьми, дышащими воздухом, перенасыщенным кислородом, отчего их жизнь обращается в активное горение»[129]. В своей статье об Эдгаре По, цитата из которой только что приведена, Жюль Верн утверждает, что его американский кумир, фактически ничего не позаимствовав у предшественников, создал совершенно своеобразный литературный жанр и стал главой отдельной писательской школы «пишущих о странном»[130].
   В этом «мире странностей» действуют очень своеобразные герои, если и не безумцы с самого начала, то неизбежно становящиеся таковыми «от непосильной работы мозга»[131].
   Предельно экзальтированные, они вместе с тем и в высшей степени человечны, и потому привлекательны, достойны подражания. Да, признает Ж. Верн, воображение По иногда доходит «до бреда», но бред и реальность у нею так переплетены, что порой невозможно определить, где кончится одно и начнется другое.
   Продумывая собственную дорогу в приключенческой литературе, Жюль определяет разницу между собственным пониманием фантастического, странного, необыкновенного и взглядами великого американца. Во-первых, истории По слишком «материалистические» — в них никогда не проявляется вмешательство Провидения. Впрочем, эта позиция, как полагает Верн, достигнута не столько сознательным выбором самого писателя, сколько идеологией всего американского общества, индустриализованного и в высшей степени практичного. Во-вторых — и это, может быть, самое главное — Эдгар По пытается все объяснить физическими законами, которые при необходимости сам выдумывает.
   Намерения молодого француза иные. Он предполагает устранить всю ложную ученость По, используя в качестве движущей силы сюжета самые передовые достижения реально существующих наук, и прежде всего естественных, бурно развивающихся: физики, химии, астрономии и во вторую очередь — географии, геологии, истории, политэкономии, чтобы таким образом заинтересовать «новых» читателей, «этих толстозадых, которые вследствие; лени, медлительности средств передвижения, трудностей жизни или просто по молодости лет отказываются от путешествий…»[132]. Но при этом Жюль Верн стремится сохранить для себя все, что считает достоинствами американского гения: «новизну ситуации, обсуждение малоизвестных явлений, выбор своеобразных сюжетов, гармоничное соединение вымысла и правдоподобия. Но герои парижского дебютанта будут не издерганными и больными, а, напротив, полными энергии и здоровья»[133].