Вероника Долина. Dolce

   Протекала речка?
 
   Дух кувшинки – от болот,
   Дух пчелы – от меда.
   Кто потом тебя поймет,
   Русская природа?
   Кто еще, спустившись в сад
   На заре дремотной,
   Повернет скорей назад,
   К рукописи нотной?
 
   Кто споткнется без причин,
   Но поймет причину,
   Увидав, как птичий клин
   Сверху машет Клину?
   Где подсвечник отразит
   Лаковая крышка —
   Там усталость погрозит,
   Пальцам передышка.
 
   Кто потом заплачет всласть
   Над листом бумаги,
   Где еще имеют власть
   Точки и зигзаги?
   Это птичье колдовство —
   Вскрикнет и сорвется.
   Эта клинопись его
   Музыкой зовется.

* * *

   Никуда отсюда не деться!
   Время мчится, как лихой всадник.
   Я тоскую о тебе, детство,
   Как тоскует о тебе всякий.
 
   Вот иду той же аллеей
   И сама с собою толкую.
   Ни о чем я не сожалею,
   Но тоскую, тоскую.
 
   А на даче спят два сына.
   Я читала о таком, помню,
   Но не думала, что так сильно,
   И не думала, что так полно...
 
   Помнишь белку в колесе? Белке
   В клетку кинули орех грецкий.
   Не прощу себе свой грех мелкий,
   Но прощу себе свой страх детский.
 
   Вот заветное скоро место.
   Я тропинок не забывала.
   Здесь лежит мое королевство —
   Я сама его зарывала.
 
   Не глядеть назад – лучший принцип
   И от муки верное средство.
   Но, наследные мои принцы,
   Что получите вы в наследство?
 
   И подумалось без кокетства:
   Все что ни было со мной – важно.
   Я тоскую о тебе, детство,
   Как тоскует о тебе каждый.
 
   Неразрывные твои сети,
   Невозможное мое бегство...
   Там, на даче, спят мои дети.
   Там, на даче, спит мое детство.

* * *

   От твоего дома – до моего сада.
   От твоего тома – до моего взгляда.
   От моего чуда – до твоего чада.
   От моего худа – до твоего ада.
 
   От моего Клина – до твоего Крыма.
   От моего сына – до твоего сына.
   От твоего гроба – до моего хлеба.
   От моего неба – до твоего неба.
 
   От твоей соли – до моей силы.
   От твоей боли – до моей были.
   От твоей Камы и – до моей Истры.
   Твоего пламени – все мои искры.

* * *

   Не боюсь ни беды, ни покоя,
   Ни тоскливого зимнего дня.
   Но меня посетило такое,
   Что всерьез испугало меня.
   Я проснулась от этого крика,
   Но покойно дышала семья.
   «Вероника, – кричат, – Вероника!
   Я последняя песня твоя».
 
   «Что ты хочешь? – я тихо сказала. —
   Видишь, муж мой уснул, и дитя.
   Я сама на работе устала.
   Кто ты есть? Говори не шутя».
   Но ни блика, ни светлого лика,
   И вокруг – темноты полынья.
   «Вероника, – зовут, – Вероника!
   Я последняя песня твоя».
 
   Что ж ты кружишь ночною совою?
   Разве ты надо мною судья?
   Я осталась самою собою,
   Слышишь, глупая песня моя!
   Я немного сутулюсь от груза,
   Но о жизни иной не скорблю.
   О, моя одичавшая муза!
   Я любила тебя и люблю.
 
   Но ничто не возникло из мрака.
   И за светом пошла я к окну.
   А во тьме заворчала собака —
   Я мешала собачьему сну.
   И в меня совершенство проникло,
   И погладило тихо плечо
   «Вероника, – шепча, – Вероника,
   Я побуду с тобою еще...»

* * *

   Когда еще хоть строчка сочинится,
   От Вас не скроет Ваша ученица.
   А чтоб от чтенья был хоть малый прок —
   Любовь мою читайте между строк.
 
   Когда же Вам наскучит это чтенье,
   Мое включите жалобное пенье.
   Остановитесь, отложив блокнот, —
   Любовь мою услышьте между нот.
 
   Но Вас гнетет и призывает проза.
   И вот цветет и оживает роза —
   Та, что увяла в прошлые века,
   Но на столе у Вас стоит пока.
 
   Когда усталость мне глаза натрудит,
   А может, старость мне уста остудит,
   И побелеет черный завиток,
   И из зерна проклюнется росток, —
 
   Пускай судьба, таинственный биограф,
   Оставит мне единственный автограф.
   Пускай блуждает в предрассветной мгле
   Любовь моя – тень Ваша на Земле.

* * *

   У маленькой любви – коротенькие руки.
   Коротенькие руки, огромные глаза.
   В душе ее поют неведомые звуки,
   Ей вовсе не нужны земные голоса.
 
   Бесценных сил твоих живет не отнимая,
   Не закрывая глаз, не открывая рта,
   Живет себе, живет твоя глухонемая,
   Святая глухота, святая немота.
 
   У маленькой любви – ни зависти, ни лести.
   Да и зачем, скажи, ей зависть или лесть?
   У маленькой любви – ни совести, ни чести.
   Да и почем ей знать, что это где-то есть?
 
   У ней – короткий век. Не плюй в ее колодец,
   А посмотри смелей самой судьбе в глаза.
   Пускай себе живет на свете твой уродец.
   Пускай себе хоть час, пускай хоть полчаса.
 
   У маленькой любви – ни ярости, ни муки.
   Звездой взошла на миг, водой ушла в песок.
   У маленькой любви – коротенькие руки,
   Огромные глаза да грустный голосок...

* * *

   Усталость преодолевая,
   Бреду домой, едва дыша.
   Но тлеет точка болевая —
   Ее еще зовут душа.
   Сервиз домашний, запах чайный,
   Такой знакомый и простой,
   И взгляд, нечаянно печальный,
   И детский профиль золотой...
 
   Вот настроенье нулевое,
   Тоска и смута вновь и вновь.
   А вот – раненье пулевое,
   Его еще зовут любовь.
   Мне жребий выпал бесталанный,
   И я над ним три года бьюсь.
   Меня не бойся, мой желанный!
   Я и сама тебя боюсь.
 
   Гляжу, от боли неживая,
   Сквозь черный мрак – на алый круг.
   Вот эта рана ножевая —
   Твоих же рук, мой бывший друг!
   Спеши сложить свои пожитки,
   О том, что было, не тужи.
   Суши в альбоме маргаритки,
   Раз в доме снова ни души.
 
   Усталость преодолевая,
   Бреду домой, едва дыша.
   Но тлеет точка болевая —
   Ее еще зовут душа.
   Я знаю: поздно или рано
   Умру под бременем грехов.
   Но все мои былые раны
   Живут под именем стихов.

* * *

   Я играла с огнем,
   Не боялась огня.
   Мне казалось, огонь
   Не обидит меня.
 
   Он и вправду не жег мне
   Протянутых рук.
   Он горячий был друг,
   Он неверный был друг.
 
   Я играла с огнем
   Вот в такую игру:
   То ли он не умрет,
   То ли я не умру.
 
   Я глядела в огонь,
   Не жалеючи глаз.
   Он горел и горел,
   Но однажды погас.
 
   Я играла с огнем
   До поры, до поры,
   Не предвидя особых
   Последствий игры.
 
   Только отблеск огня
   На лице у меня.
   Только след от огня
   На душе у меня...

* * *

   Иду по улице зимой,
   И непонятно мне самой,
   Как не заносит снегом?
   Хотя погода хороша —
   Болит, болит моя душа
   Между землей и небом.
 
   А где-то светится окно.
   Так поздно светится оно!
   Меня там не хватает.
   Хотя погода хороша —
   Болит, болит моя душа.
   Ее ледок не тает.
 
   А скоро будет Рождество!
   Но это тоже ничего.
   Потом пройдет и это.
   Хотя погода хороша —
   Болит, болит моя душа,
   Ей облегченья нету!
 
   А можно так и дальше жить —
   Спешить, грешить, людей смешить
   Ни шатко и ни валко.
   Да и погода хороша...
   Но все болит, болит душа —
   Ее-то вот и жалко.

* * *

   Была я баба нежная —
   А стала баба снежная.
   Стою ничьей женой
   Под горкой ледяной.
 
   Была я баба нежная —
   А стала баба снежная.
   Вот и вся любовь!
   Вот и нос – морковь,
   И колпак из ведра,
   И метла у бедра...
 
   Была я баба нежная,
   А стала баба снежная.
   А глаза мои страшны,
   А глаза мои смешны.
   А глаза мои – из угля,
   А черны – видать, грешны.
 
   Была я баба нежная —
   А стала баба снежная...
   И стою, смеюсь.
   Зареветь боюсь.
   Потому что я считаю:
   Зареву – сейчас растаю.

* * *

   Мне сын рассказывает сон:
   Там серый ослик, старый слон
   И мотылек – цветной флажок,
   Который крылышки обжег.
 
   Мне сын рассказывает сон:
   Он – всем опора и заслон,
   Тому подмога мой сынок,
   Кто робок или одинок.
 
   Мне сын рассказывает сон —
   Он ясно помнит тихий звон,
   Он ясно видел слабый свет —
   Такие снятся сны в пять лет...
 
   Мне сын рассказывает сон.
   Мне, слава богу, верит он!
   Я растолкую и пойму,
   Зачем приснился сон ему.
 
   Мне сын рассказывает сон...
   Не по земле шагает он,
   А по пустыням и по льдам —
   Как будто по моим следам.

* * *

   Картинка иль, может, отметинка?
   Отметинка на судьбе...
   Кретинка, да это же Сретенка
   Висит у тебя на губе!
 
   Дело не в водоворотах,
   А опять во мне одной.
   Дело в Сретенских воротах,
   Что захлопнулись за мной.
 
   Я не то чтобы с нею выросла,
   Но она меня родила.
   Это палочка детского вируса
   Оболочку мою взяла.
 
   Дело не в водоворотах,
   А опять во мне одной.
   Дело в Сретенских воротах,
   Что захлопнулись за мной.
 
   Уж не знаю я, что есть родина,
   Но никто меня не украдет,
   Ибо Сретенка – это родинка,
   Это до смерти не пройдет.
 
   Дело не в водоворотах,
   А опять во мне одной.
   Дело в Сретенских воротах,
   Что захлопнулись за мной.

* * *

   Играйте все этюды Черни!
   И никакой на свете скверне
   На ваших пальцах – не бывать.
   Все десять заняты этюдом,
   На вид трудом, по сути – чудом,
   Не будем это забывать.
 
   А звук прелюдий Майкапара!
   А смены холода и жара,
   Которых стоил мне урок...
   И как тогда мне не игралось,
   Откуда что бралось и бралось?
   Какой во мне, безрукой, прок?
 
   Но время шло, и я привыкла,
   И имя Гедике возникло,
   И надорвался педагог.
   Да я не музыкой гнушалась!
   Но слишком явно мне внушалось:
   Какой во мне, безрукой, прок?
 
   Так где ж вы были, Моцарт, Шуберт?
   Они сейчас меня погубят...
   Где вы, Шопен и Мендельсон?
   Вот так урон непоправимый,
   Хотя, как сон, неуловимый,
   Мне был когда-то нанесен.
 
   ...Картины эти – невозвратны.
   Те имена – невероятны:
   Клементи, Черни, Майкапар...
   Ведь до сих пор не понимаю!
   Но лихом их не поминаю,
   А помню: школа – холод – жар.

* * *

   Давно забыть тебя пора,
   А сердцу хочется иначе!
   Подружка юности, сестра,
   Я о тебе поныне плачу.
   Тогда сошла на землю мгла,
   Был одинок мой зов напрасный
   К тебе, которая смогла
   Забыть меня в мой день ненастный.
 
   Как отсеченная рука
   Болит и ноет в месте жеста,
   В душе моей саднит пока
   Твое пустующее место.
   Была как яблоко смугла,
   Была как облако прекрасна —
   Все ты, которая смогла
   Забыть меня в мой день ненастный.
 
   Немало дней прошло с тех пор,
   Когда душа любила душу.
   Ты нарушала уговор —
   Ну что ж, и я его нарушу.
   Я знаю все твои дела,
   Твой путь – прямой и безопасный.
   Ты – та, которая смогла
   Забыть меня в мой день ненастный.
 
   Ни слова больше о тебе.
   А позабыть смогу едва ли.
   Ты по моей прошла судьбе,
   Но, слава богу, лишь в начале!
   Когда бы юность не зажгла
   В груди моей тот свет бесстрастный —
   То ты бы снова предала
   В мой черный день,
   В мой день ненастный.

* * *

   – Как Ваша Светлость поживает?
   Как Ваша Светлость почивает?
   О чем она переживает,
   Достаточно ли ей светло?
   – Ах, худо, друг мой, очень худо!
   Мы все надеялись на чудо,
   А чуда что-то нет покуда,
   А чуда не произошло.
 
   – Что Вашу Светлость удручает?
   Что Вашу Светлость огорчает?
   Что Вашу Светлость омрачает?
   Вас любит люд и чтит ваш двор.
   – У черни – что же за любови?
   Все время вилы наготове.
   А двор, прости меня на слове,
   Что ни сеньор – дурак и вор.
 
   – У вас, мой герцог, ностальгия.
   Но вас утешит герцогиня!
   Она ведь верная подруга.
   Ваш брак, я слышал, удался?
   – Мой друг! Мы с вами с детства близки.
   Скажу вам, женщины так низки!
   Супруга мне уж не подруга,
   И с ней живет округа вся.
 
   Не нанося стране урона,
   Я отрекаюсь, друг, от трона.
   Кому нужна моя корона?
   А жизнь моя, скажи, кому?
   Какой тебе я, к черту, «светлость»?
   Долой и чопорность и светскость!
   Пойдем-ка лопать макароны
   В ту симпатичную корчму!
 
   – Как Ваша Светлость поживает?
   Как Ваша Светлость почивает?
   О чем она переживает,
   Достаточно ли ей светло?
   – Ах, худо, друг мой, очень худо!
   Мы все надеялись на чудо,
   А чуда так и нет покуда,
   А чуда не произошло.

* * *

   – Ах, дочка! О чем ты плачешь?
   За что ты платишь?
   Ах, дочка! Я в твои годочки
   Давно с твоим отцом
   Стояла под венцом.
   – Ах, мама! Венчаться мало...
   Ну обвенчалась ты с отцом,
   Совсем юнцом, чужим птенцом...
 
   – Ах, дочка! Я в твои годочки
   Уже с твоим отцом
   Рассталась, с подлецом.
   – Ах, мама! Расстаться мало.
   Один подлец, другой глупец...