Страница:
Радик закричал отцу:
- Карпенко подпустил. Ну и молодчина! Папа, смотри, смотри - на выбор бьет! Ура!
- За мной! - раздался голос Карпенки невдалеке от нас.
Искусно замаскировавшиеся автоматчики третьей роты поднялись в контратаку. Они в несколько минут смяли врага.
Руднев, Радик и я выскочили на опушку.
Равнина полого уходила вниз. Автоматчики перебегали от копны к копне. Пересекая полоски еще не сжатых хлебов, они стремительно гнали оставшихся в живых фашистов вниз. Бежать им легко. Но постепенно огонь наших автоматов слабеет.
- Карпенко увлекается! У автоматчиков патроны на исходе, взволнованно сказал Руднев.
Вырвав из блокнота листок, он на спине Радика написал записку начальнику штаба:
"Конное отделение ко мне. Повозку с автоматными патронами. Быстро! Руднев".
Карпенко азартно преследовал фашистов. Высоко держа автоматы, оберегая их от грязи и сохранившейся в хлебах росы, его орлы нажимали на врага.
Как только подошли подводы, я вскочил в одну из них на ходу. Колотилось сердце, но азарт боя влечет вперед. Комья грязи от конских копыт перелетали через повозку. Выстрелы все ближе. Пули взвизгивали высоко в небе. Мы поскакали лощиной. Но вот она изогнулась коленом. Впереди, как в сказке, выросли каменные здания, утопающие в садах.
- Третья рота в городе! - позавидовал ездовый. - Эге. Это по нас! закричал весело он и потянул кнутом по лошадиному крупу. Кони взяли галоп.
Пулеметная очередь гулким эхом отдавалась в лощине. Мы влетели в сады вовремя. Немцы стали оказывать сопротивление.
Плохо пришлось бы роте Карпенки - как раз сейчас кончались запасные диски. Но уже заговорил пулемет комендантского взвода, сопровождавший Руднева. Десять наших автоматов поддержали третью роту. Хлопцы тем временем разбивали прикладами ящики, загребали патроны россыпью в шапки, карманы, за пазуху.
Комиссар послал Мишу Семенистого в штаб с приказом Базыме выслать еще две роты на телегах.
Я прилег на командном пункте Руднева и больше ничего не помню. Очнулся лишь тогда, когда на площади толпились партизаны.
Через дорогу, нагибаясь, выскочил помощник Карпенки - Гриша Дорофеев, ленинградец, физкультурник, циркач, лихой автоматчик, по прозвищу "артист". Он выбежал из погреба и, обнимая Карпенко, что-то весело говорил ему. Из раскрытой пасти погреба выбегали один за другим хлопцы с оттопыренными карманами. Веселые, они бросались вперед, в бой. Руднев заметил, что каждый несет с собой несколько бутылок вина.
А около погреба уже хозяйничал Павловский.
- Обоз, обоз давай! Сюда! - хрипел от ярости помпохоз.
Встретившись лицом к лицу с комиссаром, он остановился и по взбешенному взгляду Руднева все понял без слов. И сразу, без перехода с высоких нот, стал говорить спокойно, вполголоса, оправдываясь:
- Понятно. Все понятно, товарищ комиссар! Но уж больно его много. В корзинках, бутылками. И-и-эх... От самого... ну як его... пола до того самого, ну, до потолка, - рядками стоят. Невозможно удержаться. Но я с-с-ча-с это дело покончу одним махом. Можете на меня положиться, - и Павловский скрылся в щели погреба.
Через минуту мы услышали из-под земли хриплый голос помпохоза.
- Выходи! Все выходи! Сейчас подрывать буду!
Из погреба выскочили карпенковцы и, смущенно поглядывая на комиссара, отходили в сторону. Еще полминуты - и под землей глухо затарахтели длинные очереди автомата. Руднев усмехнулся:
- Расстреливает бутылки!
Указав место подошедшим командирам восьмой и четвертой рот, комиссар в сопровождении связных пошел через площадь.
Хлебнув немного вермута, я почувствовал себя лучше. Бой затихал. Только на западной окраине изредка тявкал пулемет. Пулеметчик берег патроны.
Руднев, сопровождаемый связными, подошел к старинному парку. Чугунная решетка, бронзовые барельефы львиных голов с кольцами в носу на километр тянулись вдоль шоссе.
В раскрытые ворота ползком пробирались автоматчики. Аллея простреливалась пулеметом. Перебегая от дерева к дереву, хлопцы кольцом охватывали большой белый дом с колоннами. Это под его лестницей кашлял вражеский пулемет.
Сквозь редкую поросль парка видно было, как на ослепительно белой стене дворца появлялись желтые точки. Это автоматчики Карпенки расписывались на княжеских стенах, - только известковая пыль летела по ветру. Пули взвизгивали на рикошете, им вторил звон разбитого стекла.
Вот между деревьями мелькнула шляпа Гриши Дорофеева. Перебежал к круглой клумбе. Упал. Приподнялся. Раз за разом взмахнул рукой, кидая гранаты. Одна разорвалась у самой лестницы, скрежетнула осколками по пулемету. Вторая влетела на веранду и рявкнула где-то там, в середине. Фашистские пулеметчики кончены. Звон разбитого стекла затихает в глубине коридора. Только в неожиданно наступившей тишине из дворца донесся истошный детский плач.
- Не стрелять больше! Не стрелять! - крикнул Руднев.
Пройдя через ворота, он пошел по аллее. На веранду уже вбежал Гриша Дорофеев. Как всегда, он в фетровой шляпе, модном пиджачке, еле-еле застегивающемся на его мощной груди физкультурника.
Руднев быстро взбежал по ступенькам на веранду. Хрустит битое стекло под ногами.
За верандой длинный коридор. Белые стены, голубизна дверей, высокие потолки и длинная красная дорожка по всему коридору. Двери направо распахнуты. В палатах белели пустые кровати. Партизаны, вбежавшие с Дорофеевым, лазали под ними с пистолетами в руках.
Но в палатах было пусто.
Где-то в дальней комнате громко, захлебываясь, плакал ребенок и женский голос причитал:
- Хильда... Хильда...
Руднев шагнул по коридору. Его опередил Карпенко. Прикрывая собой комиссара, отталкивая его плечом, он побежал к двери. Распахнул обе половинки и, держа гранату в руках, вскочил в палату и остановился, оглушенный визгом и криком.
Заглядывая через головы комиссара и Карпенки, мы увидели: вдоль стен стояли, лежали женщины. Посреди палаты на полу сидела бледная рыжеволосая немка. Она держала на руках надрывно орущего ребенка. Гришка-циркач свистнул удивленно.
- Последний номер программы. Родилка...
Руднев вышел вперед.
Карпенко опустил руку с гранатой, сунул ее в карман. Он только что с боем прошел три километра по грязи и мокрой ржи, пробирался под забором, сквозь колючую проволоку. Одежда висела клочьями. Немки стояли, прижавшись к стенам. Одна, с огромным животом, вдруг вскочила на кровати и, забившись в угол, громко, истерически кричала что-то по-немецки. Другая, очевидно из фольксдейчей, закричала по-русски:
- Штреляйт! Штреляйт скорее!
Руднев глядел спокойно, уверенный в своих людях.
Я слышал сквозь шум крови в ушах его слова:
- Не надо кричать. Не надо. Мы уходим. Слышите, мы уходим...
Карпенко стоял прислонившись к дверному косяку со взведенным автоматом. Плечи его мелко дрожали.
Я вспомнил: "Кто такой Карпенко? Человек, пошедший в тюрьму за товарища только потому, что у того, другого, была семья на руках". Вспомнилось и другое. В третьей роте была медсестра Наталка. Перед рейдом Наталку отправили на Большую землю. Она должна была родить Федору сына. Вспомнилось, как, проводив жену на аэродром, Карпенко, смахнув непрошеную слезу, сказал мне:
- Вы думаете, почему я такой? Ведь я без батьки рос. Вот жду сына и боюсь. Был у меня отчим. Так уж лучше не знать такой жизни. Боюсь, как бы и моему сыну без отца не расти.
- Мы уходим, слышите? - продолжал Руднев. - Если есть у вас хоть капля, одна капля совести... Когда у вас родятся дети, когда они вырастут и смогут понять эти слова: совесть и великодушие, - скажите им, что своей жизнью они обязаны советским воинам. Слышите? Скажите им это.
Карпенко, выйдя на веранду, остановился на лестнице и снял шапку. Руднев, подойдя сзади, шутя провел рукой по его непокорной шевелюре.
- Пошли, Федя!
Я вышел на улицу последним.
У ворот с чугунными львами уже строилась третья рота.
- Становись! - скомандовал Карпенко. - За мной.
Как всегда, он зашагал впереди роты, положив руки на черную сталь автомата.
По городу сновали обозники, возглавляемые Павловским. Они везли со склада сахар, консервы и всякую другую снедь. Уже высыпали на улицу мальчишки. Дымился и чадил винный погреб. Третья рота вышла из города. Кончились тротуары и мостовая. Карпенко поручил Грише Дорофееву вести роту. Сам приотстал, пошел рядом с комиссаром. Они долго шли молча. Как бы продолжая начатый разговор, комиссар задумчиво сказал:
- Не для них же, не для них мы делаем это!
Федор благодарно взглянул на Руднева.
- Понимаю, Семен Васильевич! Для себя!
Комиссар продолжал:
- Каждому солдату приходится убивать. Но советский солдат не убийца.
От роты по одному отставали бойцы - кто скрутить цигарку, кто подтянуть голенище, перемотать портянку. Они пристраивались позади, чутко прислушиваясь к тому, о чем говорил их командир с комиссаром.
И я вспомнил наш разговор с комиссаром в начале рейда насчет солдатского азарта.
Как хорошо, что среди нас есть люди, способные ему не поддаваться и владеть рассудком и волей даже в напряженные минуты боя.
20
Среди убитых ротой Карпенко фашистов был труп коменданта щуцполиции города Тернополя. Его документы, а также солдатские книжки других фашистов, дополненные показаниями пленных, открыли перед нами картину происшедшего. Узнав о подрыве железнодорожного моста партизанами, комендант Тернополя по тревоге поднял гарнизон.
Погоня, пожалуй, и перехватила бы наш батальон на марше, но грязь, препятствовавшая до этого, теперь была нам полезна. Машины буксовали, и автоколонна немцев не успела перерезать путь четвертому батальону. Но все же комендант Тернополя догнал батальон Подоляко почти у Скалата. Перестрелку между ними мы и слыхали около полудня.
Заметив, что партизаны скрылись в роще и что их не особенно много, ретивый комендант решил обойти лесок и внезапно ударить с другой стороны. Он вернулся в Скалат, поднял весь гарнизон и двинулся на лес как раз с той стороны, где заставу держал Карпенко. Дальнейшие события развивались совсем не так, как ожидали фашисты. Да и не по нашему плану.
Не напорись тернопольский комендант на третью роту, мы и не думали бы трогать городишко. Увлекшийся контратакой Карпенко захватил Скалат. Третья рота вернулась лишь перед заходом солнца.
Павловский умолял командира и комиссара задержаться хотя бы на час. Он захватил несколько грузовиков, на которых приехали немцы из Тернополя, нагрузил их сахаром, мукой, мануфактурой и гнал это добро в лес. Хозяйственное сердце старика трепетало при мысли, что все это ускользнет из его рук. Но продовольственные и вещевые склады Скалата были велики, и даже при мертвой хватке Павловского использовать их для отряда полностью мы не смогли бы. Пришлось помпохозу раздать большую часть добычи населению. Вначале брали неохотно, опасаясь, по-видимому, расправы немцев. Но лишь сгустились сумерки, все, что было в немецких складах, жители вмиг растащили по домам.
- Народ, як море, все снесет, - мрачно и завистливо заметил Павловский по этому поводу.
- А тоби що, жалко? - спросил Ковпак.
- А то как же? - удивился тот. - Когда еще так повезет? Конешно, жалко. Остались бы до ранку, я бы все чисто вывез... и сахар... и...
- Иди ты к черту со своим сахаром! Базыма, давай команду! Трогаем... Не лезь ко мне зараз со своей горилкой... Я шо сказал - не лезь!..
И голубая литровка хряснула о пень, отозвавшись по лесу жалобным звоном и тихим смешком связных. Хлопцы любили втихомолку посмеяться над интендантскими "трагедиями" Павловского.
Но Скалат остался в нашей памяти благодаря еще одной случайности.
Каким-то чудом к лету сорок третьего года там уцелело еврейское гетто. Вернее говоря, остатки его. За колючей проволокой жили евреи-ремесленники: портные, сапожники, шорники. Немцы отсрочили им смерть. Они держали этих людей на голодном пайке, они заставляли их с утра до ночи работать на себя. Свыше трехсот человек, в том числе женщин, детей, стариков, выпустили из гетто на свободу бойцы Карпенко.
Следом за третьей ротой приплелась к нам в лес большая толпа оборванных, изможденных людей.
Появление их в лагере поставило нас в тупик. Мы прекрасно понимали, что если они останутся в городе, то на следующий же день фашисты перебьют их всех. Но брать этих несчастных с собой тоже не было возможности. Мы ведь были военной единицей, совершающей сложный рейд. Сможет ли выдержать трудности похода толпа слабосильных стариков, истощенных женщин? Марш - это ведь еще самое малое испытание. Но другого выхода не было.
Ковпак приказал Павловскому выделить из обоза несколько телег для слабосильных, а здоровым маршировать за колонной.
- Шо робыть з ними дальше, подумаем за ночь.
Эту новую заботу командир и комиссар оставили до следующей стоянки.
Колонна тронулась. За ней следом брели скалатские евреи. Мы спешили. Надо было к утру зацепиться за лес. Он узкой зеленой полоской тянулся с севера на юг вдоль берегов Збруча.
Перед рассветом я задержался с разведкой. Мы догоняли колонну на трофейном "оппеле". Он часто буксовал. Пришлось изменить маршрут и выскочить на шоссе, чтобы по нему вырваться вперед и наверстать потерянное время. "Оппель" поддал газу. Колеса машины скользили по новому, построенному при Советской власти шоссе. Ритмичная, без толчков, езда навевала сон. Небо все больше светлело. С запада ползли по небу длинные бороды туч; по обочинам дороги, надвинув лохматые шапки до бровей, крепко дремали копны жита, а тяжелые от прошедшего дождя стены пшеницы задумчиво стояли по сторонам. Толпами подбегали к дороге сады и, поклонившись нам своими темно-зелеными головами, стремглав шарахались прочь, вслед за стаями воронья.
- Светло. Надо сматываться подальше от шоссейки! - наклонившись из кузова ко мне в кабину, крикнул комвзвода Черемушкин.
- Ладно. Не прозевай поворот, - сказал я шоферу, ориентируясь по карте.
Мы вовремя выехали на проселочную дорогу. Еще не скрылись телеграфные столбы за буграми, как по шоссейке засновали машины. Через полчаса мы выехали на маршрут колонны, подходившей к Збручу.
Скоро Збруч! Грозная река Збруч!
О ней я слыхал еще в детстве. В четырнадцатом - пятнадцатом году название этой речки звучало, как выстрел. Там, на Збруче, в те годы шла война; оттуда к нам в село возвращались безрукие, одноглазые люди; на Збруч от нас гоняли подводы; бывалые солдаты рассказывали мальчикам, что вода в нем часто текла пополам с русской кровью. Вопреки книжным сведениям, сообщавшим, что это только небольшой пограничный приток Днестра, отделявший Россию от Австро-Венгрии, а затем Советский Союз от Польши, я до сих пор представлял себе Збруч огромной широкой многоводной рекой.
Утро было пасмурное. В колонне шли и ехали люди, накрывшись с головой плащ-палатками. У кого их не было, те напяливали на головы мешки из-под муки и сахара. Мы так бы и проскочили мимо, приняв эту узенькую извилистую речушку, в которой и лодке негде развернуться, за небольшой ручеек. Но по Збручу, волей Гитлера, проходила "граница дистрикта". На пограничной заставе вспыхнула мимолетная перестрелка. Разведчики убили трех пограничников. Остальные разбежались. Обыскав помещение заставы, я нашел немецкую карту и, ориентируясь по ней, понял, что небольшая речушка в пять метров шириной, которую мы уже переехали по гнилому мостику, и есть знаменитый Збруч. Разогнав машину в овраг и полюбовавшись, как она летела по камням, мы снова переключились на пеше-колонный строй.
К полудню выглянуло солнце. Пока роты располагались в зарослях кустарника, мы с Мишей Тартаковским пошли на луг. Хотелось поближе взглянуть на Збруч. Я улыбался, глядя в мирно журчавшую по каменистому дну воду.
Казавшийся раньше во много раз больше многоводного Днестра - вот он у моих ног. И вдруг этот грозный, с кровавыми отсветами войны Збруч всего только мутный извилистый ручей. Смешно и грустно.
Мы с Тартаковским забрались на стог сена. Не замечая моего лирического настроения, Миша вытащил из полевой сумки последние захваченные документы и рылся в них. Тут были и окровавленные немецкие "зольдатенбухи", и обязательные семейные фотографии вперемешку с порнографическими открытками, и записные книжки, и дневники. Изредка Миша пересказывал мне смысл какого-нибудь документа. Я слушал его молча, лежа на спине.
Сквозь дрему не мог отвязаться от мысли: "Неужели и тут прольется наша кровь? На берегах этой поганой речушки? Странно... и обидно..."
А тучи уже застелили полнеба. Погромыхивал гром. Там, откуда мы пришли, бушевала гроза.
Не прошло и получаса, как хлынул дождь. Мы зарылись с головой поглубже в стог. Заснули на полчаса. Сквозь шорох разгребаемого сена доносился шум. Казалось, что колонна ковпаковцев, громыхая коваными колесами и копытами коней, мчится по шоссейке. Сняв с головы последний клок сухой травы, я замер от удивления. До самой зеленой подошвы леса с ревом мчался сплошной поток воды. Там, где еще недавно было узкое русло Збруча, вода ворочала огромные камни. Ближе к нам плыли вырванные с корнем кусты; лениво, как бы нехотя, переваливались с боку на бок стога сена. Все неслось туда, на юг, вслед побледневшей, но все еще блещущей молниями туче. Нашу копну тоже подмывало волной. Мы прыгнули в воду по пояс и выкарабкались на глинистый берег. Миша пыхтел.
- Вот чертовщина! Так и потопить могло бы. Что за история?
И тут вспомнилась мне родина, юношеские годы и быстрая река Днестр, разливающаяся дважды в год. "Как Нил!" - с гордостью говорили мне в детстве.
Именно июльское половодье там часто бывает гораздо длительнее, чем весеннее. В родной Каменке в июле Днестр выходит из берегов. Он рвет преграды, заливает сады и катит мутные воды по улицам и огородам.
- Ну, что это такое? Безобразие! - выкручивая штаны, ворчал Тартаковский.
- Это горная река, Миша! - выливая воду из сапог, успокаивал я его. - Еще немного побушует, а к вечеру снова войдет в свои берега.
21
На второй день наш отдых был прерван налетом немецких самолетов. Отряд уже немало дней шел, забыв об этом самом опасном для рейдового отряда враге. Поэтому и противовоздушная оборона в отряде хромала... Люди разболтались, перестали маскироваться во время стоянок. Естественно, что немецким летчикам легко удалось обнаружить нас.
Звено немецких самолетов - двухмоторных истребителей штурмовиков "Мессершмитт-110", сбросив бомбы, перешло на штурмовку. Затрещали по лесу малокалиберные снаряды, зафыркали скорострельные пулеметы, поливая кустарник и поляны огнем.
Сразу же после налета в санчасть начали прибывать раненые. Вначале мы даже удивились. Их было немного. Большинство из группы еврейского гетто, освобожденной нами в Скалате. Одетые в светлое, женщины демаскировали всю группу. После первой упавшей бомбы они стали метаться по лесу, чем и привлекли внимание самолетов.
- От мороки мени с бабами! Ну, що це за война, - неодобрительно качал головой Ковпак, проходя мимо санчасти.
Медсестры наскоро перевязывали стонавших женщин и детей.
Ковпак пришел в расположение беженцев. Они еще до сих пор не пришли в себя после бомбежки. Дед шел неровной походкой, опираясь на большую суковатую палку. В длинной своей шубе он был похож на попа.
Через несколько минут я услыхал в расположении беженцев из гетто команду его: "Становись!" Движимый любопытством, я подошел поближе.
Серия бомб, положенных немецкими летчиками, взрывной волной вырвала "под шнурочек" кусты, образовав длинную поляну. На ней в две шеренги было построено это довольно странное воинство. На правом фланге стояли древние старики в длинных лапсердаках. Позади - во второй шеренге женщины. Некоторые держали за руки старших детишек. А на левом фланге - девчата. Вдоль фронта взад и вперед ходил старый командир, за голову которого фашисты обещали пятьдесят тысяч золотом, и, обращаясь то к одному, то к другому, спокойно и вразумительно говорил. Иногда он тыкал палкой в землю или показывал вверх, в небо. Люди внимательно и удивленно слушали его.
- ...Вы слухайте, что я вам кажу. Это же не сопляк какой с вами разговаривает. Вот гляньте...
Он снял шапку, и пробившееся сквозь ветви солнце осветило лысину.
- Я поседел и полысел на войне. Кое-чего видел. И смерти в жизни своей насмотрелся - во, по самое горло. Так что можете положиться. Самый главный закон на войне - никогда не сигай от нее. Смело иди навстречу. Она тоже пугливая, смелых не берет. А самолет - это же дело не мудреное. Чего тут от него бегать? Ляжь - и лежи. Еще платочки всякие квитчастые, и юбочки, и тому подобное прикрыть надо. Как прикрыть? А очень просто. Веточку отломай и накройся.
Ковпак оторвал висевшую на одной кожуре перерубленную осколком ветку орешника и, подойдя к крайней девушке, взял ее за руку, отвел в сторону и поставил перед шеренгой.
- А вот теперь глядите. - Он дал ей в руки ветку.
Девушка взяла кривую, еще свежую ветвь и закрылась ею. По шеренге, недавно в паническом ужасе метавшейся по лесу, прошел шепот удивления и восторга. В рядах молодежи послышался смешок. Древние правофланговые евреи утвердительно и серьезно закивали бородатыми головами. Ковпак махнул рукой девушке.
- На левый фланг! - И она с веткой в руках побежала на свое место.
Победно оглядывая своих подчиненных, командир кинул свое любимое словцо: "Поняв? Ну, то-то". Затем снова пошел вдоль шеренги. Посмотрел на нее неодобрительно, подумал, опять пошел к правому флангу.
- Теперь вот какой у меня будет серьезный разговор. Мы люди военные. Идем на важные дела. Хоть жалко мне вас, а всех принять в отряд не могу. Каждый сам по себе пусть взвесит свои силы, примерится к этой военной жизни: по плечу она ему или нет. Решайте сами. Вот вам так прямо, по-честному, и ставлю вопрос. Кто хочет и может носить оружие - оставайся. Кто фашистов ненавидит - оставайся! Кто смерти не боится и жизнь свою за Отечество положить готов - оставайся! А кому не по силам или не по нутру это дело - не ходи с нами: так прямо и говорю - не ходи! Сейчас мы поможем всем оставшимся - разошлем по селам, у народа вас приютим. Харчей оставим. Но если в отряд поступишь, присягу приймешь, и тогда не выдержишь - на нас чтобы не был в обиде. У нас суд один для всех, кто бы ты ни был - русский или украинец, татарин чи еврей. Вот такой уговор! До вечера думайте. Посоветуйтесь со стариками. Перед вечером я к вам командиров пришлю. А теперь р-ра-зойдись!
И, повернувшись по-военному, Ковпак быстро зашагал к штабу. Шеренга рассыпалась.
А в штабе обсуждались другие дела. Несмотря на бомбежку немецких самолетов, мы все же решили не уходить сегодня из этого леса, а лишь передвинуться километра на два-три в сторону.
- Сменить место стоянки, - приказал комиссар Базыме.
- Правильно! - поддержал его Ковпак. - Большой марш не вытянем. Мешает грязь. Люди заморились. Запутаем след и - хватит.
22
Мы стояли на Збруче еще два дня. Накрапывал мелкий дождик. Рваные низкие тучи ветром относило на восток.
В полуденные часы облака поднимались выше. На миг выглядывало солнце. И, сразу вырвавшись из небесных окон, сваливались на лес немецкие самолеты. Они рыскали вдоль Збруча, шарили по опушке леса, снижались в узкую долину и с воем уходили ввысь, пикируя на Збруч. Издалека доносились глухие разрывы бомб и отдельные очереди пулеметов.
- Значит, немцы знают о нашем пребывании на Збруче, но не могут нащупать точное место лагеря, - слышал я разговоры в ротах.
- Не так-то легко обнаружить. Все-таки лес наш дружок, а не германа.
Народ повеселел.
После первой бомбежки бойцы без команды находили себе хорошие маски. Отряд вмуровался в лесную зелень, и хотя летчики наверняка знали, что где-то здесь скрываются ненавистные партизаны, но "близок локоть, да не укусишь". Фашисты попусту тратили бензин и бомбы.
На третий день тучи исчезли. К полудню листва деревьев и кустов высохла и ярко зеленела, омытая дождями. Лишь в тени желтела липкая глинистая грязь, размешанная колесами.
После полудня разведчики, рыскавшие все эти дни вокруг, пришли к штабу с добычей: на дороге, идущей с запада, она подбили две грузовые автомашины и одного оставшегося в живых фашиста привели в штаб. Допросом было установлено: немец принадлежал к тринадцатому эсэсовскому охранному полку; машины шли за боеприпасами в Тернополь из какого-то села. Название села немец не хотел или не мог сказать. В селе этом находился батальон тринадцатого полка. Прибыл он туда вчера вечером. Больше ничего от пленного добиться не удалось.
Но и этого было довольно. Это значило, что мы долго загостились в долине Збруча. Еще два дня назад дальнейший маршрут определился в пользу западного варианта. Разработку маршрута на первую ночь командир и комиссар поручили Васе Вайцеховичу.
На берегу Збруча в штабной палатке Вася быстро орудовал курвиметром. Поглядывая на циферблат, он заносил в приказ названия сел и хуторов, отмечал перекрестки дорог, где ставить маяки, переезды, где нужны заслоны, и рассчитывал время.
Через час командование подпишет приказ.
Еще полчаса - и его прочитают все, кому положено. Сверенный с картой комбатов и начальников частей колонны (маяки, авангард, заслоны, арьергард) приказ станет реальной силой. Как пружина вертит шестеренки часов, так и эта бумажка двинет вперед полторы с лишним тысячи вооруженного народа, повозки, груженные снарядами, патронами, толом. Наступит вечер, и снова затарахтят тачанки, зафыркают кони и потянется по равнине длинная, извивающаяся пока на карте, вот по этим лощинам и буеракам, змейка отважных партизан...
- Карпенко подпустил. Ну и молодчина! Папа, смотри, смотри - на выбор бьет! Ура!
- За мной! - раздался голос Карпенки невдалеке от нас.
Искусно замаскировавшиеся автоматчики третьей роты поднялись в контратаку. Они в несколько минут смяли врага.
Руднев, Радик и я выскочили на опушку.
Равнина полого уходила вниз. Автоматчики перебегали от копны к копне. Пересекая полоски еще не сжатых хлебов, они стремительно гнали оставшихся в живых фашистов вниз. Бежать им легко. Но постепенно огонь наших автоматов слабеет.
- Карпенко увлекается! У автоматчиков патроны на исходе, взволнованно сказал Руднев.
Вырвав из блокнота листок, он на спине Радика написал записку начальнику штаба:
"Конное отделение ко мне. Повозку с автоматными патронами. Быстро! Руднев".
Карпенко азартно преследовал фашистов. Высоко держа автоматы, оберегая их от грязи и сохранившейся в хлебах росы, его орлы нажимали на врага.
Как только подошли подводы, я вскочил в одну из них на ходу. Колотилось сердце, но азарт боя влечет вперед. Комья грязи от конских копыт перелетали через повозку. Выстрелы все ближе. Пули взвизгивали высоко в небе. Мы поскакали лощиной. Но вот она изогнулась коленом. Впереди, как в сказке, выросли каменные здания, утопающие в садах.
- Третья рота в городе! - позавидовал ездовый. - Эге. Это по нас! закричал весело он и потянул кнутом по лошадиному крупу. Кони взяли галоп.
Пулеметная очередь гулким эхом отдавалась в лощине. Мы влетели в сады вовремя. Немцы стали оказывать сопротивление.
Плохо пришлось бы роте Карпенки - как раз сейчас кончались запасные диски. Но уже заговорил пулемет комендантского взвода, сопровождавший Руднева. Десять наших автоматов поддержали третью роту. Хлопцы тем временем разбивали прикладами ящики, загребали патроны россыпью в шапки, карманы, за пазуху.
Комиссар послал Мишу Семенистого в штаб с приказом Базыме выслать еще две роты на телегах.
Я прилег на командном пункте Руднева и больше ничего не помню. Очнулся лишь тогда, когда на площади толпились партизаны.
Через дорогу, нагибаясь, выскочил помощник Карпенки - Гриша Дорофеев, ленинградец, физкультурник, циркач, лихой автоматчик, по прозвищу "артист". Он выбежал из погреба и, обнимая Карпенко, что-то весело говорил ему. Из раскрытой пасти погреба выбегали один за другим хлопцы с оттопыренными карманами. Веселые, они бросались вперед, в бой. Руднев заметил, что каждый несет с собой несколько бутылок вина.
А около погреба уже хозяйничал Павловский.
- Обоз, обоз давай! Сюда! - хрипел от ярости помпохоз.
Встретившись лицом к лицу с комиссаром, он остановился и по взбешенному взгляду Руднева все понял без слов. И сразу, без перехода с высоких нот, стал говорить спокойно, вполголоса, оправдываясь:
- Понятно. Все понятно, товарищ комиссар! Но уж больно его много. В корзинках, бутылками. И-и-эх... От самого... ну як его... пола до того самого, ну, до потолка, - рядками стоят. Невозможно удержаться. Но я с-с-ча-с это дело покончу одним махом. Можете на меня положиться, - и Павловский скрылся в щели погреба.
Через минуту мы услышали из-под земли хриплый голос помпохоза.
- Выходи! Все выходи! Сейчас подрывать буду!
Из погреба выскочили карпенковцы и, смущенно поглядывая на комиссара, отходили в сторону. Еще полминуты - и под землей глухо затарахтели длинные очереди автомата. Руднев усмехнулся:
- Расстреливает бутылки!
Указав место подошедшим командирам восьмой и четвертой рот, комиссар в сопровождении связных пошел через площадь.
Хлебнув немного вермута, я почувствовал себя лучше. Бой затихал. Только на западной окраине изредка тявкал пулемет. Пулеметчик берег патроны.
Руднев, сопровождаемый связными, подошел к старинному парку. Чугунная решетка, бронзовые барельефы львиных голов с кольцами в носу на километр тянулись вдоль шоссе.
В раскрытые ворота ползком пробирались автоматчики. Аллея простреливалась пулеметом. Перебегая от дерева к дереву, хлопцы кольцом охватывали большой белый дом с колоннами. Это под его лестницей кашлял вражеский пулемет.
Сквозь редкую поросль парка видно было, как на ослепительно белой стене дворца появлялись желтые точки. Это автоматчики Карпенки расписывались на княжеских стенах, - только известковая пыль летела по ветру. Пули взвизгивали на рикошете, им вторил звон разбитого стекла.
Вот между деревьями мелькнула шляпа Гриши Дорофеева. Перебежал к круглой клумбе. Упал. Приподнялся. Раз за разом взмахнул рукой, кидая гранаты. Одна разорвалась у самой лестницы, скрежетнула осколками по пулемету. Вторая влетела на веранду и рявкнула где-то там, в середине. Фашистские пулеметчики кончены. Звон разбитого стекла затихает в глубине коридора. Только в неожиданно наступившей тишине из дворца донесся истошный детский плач.
- Не стрелять больше! Не стрелять! - крикнул Руднев.
Пройдя через ворота, он пошел по аллее. На веранду уже вбежал Гриша Дорофеев. Как всегда, он в фетровой шляпе, модном пиджачке, еле-еле застегивающемся на его мощной груди физкультурника.
Руднев быстро взбежал по ступенькам на веранду. Хрустит битое стекло под ногами.
За верандой длинный коридор. Белые стены, голубизна дверей, высокие потолки и длинная красная дорожка по всему коридору. Двери направо распахнуты. В палатах белели пустые кровати. Партизаны, вбежавшие с Дорофеевым, лазали под ними с пистолетами в руках.
Но в палатах было пусто.
Где-то в дальней комнате громко, захлебываясь, плакал ребенок и женский голос причитал:
- Хильда... Хильда...
Руднев шагнул по коридору. Его опередил Карпенко. Прикрывая собой комиссара, отталкивая его плечом, он побежал к двери. Распахнул обе половинки и, держа гранату в руках, вскочил в палату и остановился, оглушенный визгом и криком.
Заглядывая через головы комиссара и Карпенки, мы увидели: вдоль стен стояли, лежали женщины. Посреди палаты на полу сидела бледная рыжеволосая немка. Она держала на руках надрывно орущего ребенка. Гришка-циркач свистнул удивленно.
- Последний номер программы. Родилка...
Руднев вышел вперед.
Карпенко опустил руку с гранатой, сунул ее в карман. Он только что с боем прошел три километра по грязи и мокрой ржи, пробирался под забором, сквозь колючую проволоку. Одежда висела клочьями. Немки стояли, прижавшись к стенам. Одна, с огромным животом, вдруг вскочила на кровати и, забившись в угол, громко, истерически кричала что-то по-немецки. Другая, очевидно из фольксдейчей, закричала по-русски:
- Штреляйт! Штреляйт скорее!
Руднев глядел спокойно, уверенный в своих людях.
Я слышал сквозь шум крови в ушах его слова:
- Не надо кричать. Не надо. Мы уходим. Слышите, мы уходим...
Карпенко стоял прислонившись к дверному косяку со взведенным автоматом. Плечи его мелко дрожали.
Я вспомнил: "Кто такой Карпенко? Человек, пошедший в тюрьму за товарища только потому, что у того, другого, была семья на руках". Вспомнилось и другое. В третьей роте была медсестра Наталка. Перед рейдом Наталку отправили на Большую землю. Она должна была родить Федору сына. Вспомнилось, как, проводив жену на аэродром, Карпенко, смахнув непрошеную слезу, сказал мне:
- Вы думаете, почему я такой? Ведь я без батьки рос. Вот жду сына и боюсь. Был у меня отчим. Так уж лучше не знать такой жизни. Боюсь, как бы и моему сыну без отца не расти.
- Мы уходим, слышите? - продолжал Руднев. - Если есть у вас хоть капля, одна капля совести... Когда у вас родятся дети, когда они вырастут и смогут понять эти слова: совесть и великодушие, - скажите им, что своей жизнью они обязаны советским воинам. Слышите? Скажите им это.
Карпенко, выйдя на веранду, остановился на лестнице и снял шапку. Руднев, подойдя сзади, шутя провел рукой по его непокорной шевелюре.
- Пошли, Федя!
Я вышел на улицу последним.
У ворот с чугунными львами уже строилась третья рота.
- Становись! - скомандовал Карпенко. - За мной.
Как всегда, он зашагал впереди роты, положив руки на черную сталь автомата.
По городу сновали обозники, возглавляемые Павловским. Они везли со склада сахар, консервы и всякую другую снедь. Уже высыпали на улицу мальчишки. Дымился и чадил винный погреб. Третья рота вышла из города. Кончились тротуары и мостовая. Карпенко поручил Грише Дорофееву вести роту. Сам приотстал, пошел рядом с комиссаром. Они долго шли молча. Как бы продолжая начатый разговор, комиссар задумчиво сказал:
- Не для них же, не для них мы делаем это!
Федор благодарно взглянул на Руднева.
- Понимаю, Семен Васильевич! Для себя!
Комиссар продолжал:
- Каждому солдату приходится убивать. Но советский солдат не убийца.
От роты по одному отставали бойцы - кто скрутить цигарку, кто подтянуть голенище, перемотать портянку. Они пристраивались позади, чутко прислушиваясь к тому, о чем говорил их командир с комиссаром.
И я вспомнил наш разговор с комиссаром в начале рейда насчет солдатского азарта.
Как хорошо, что среди нас есть люди, способные ему не поддаваться и владеть рассудком и волей даже в напряженные минуты боя.
20
Среди убитых ротой Карпенко фашистов был труп коменданта щуцполиции города Тернополя. Его документы, а также солдатские книжки других фашистов, дополненные показаниями пленных, открыли перед нами картину происшедшего. Узнав о подрыве железнодорожного моста партизанами, комендант Тернополя по тревоге поднял гарнизон.
Погоня, пожалуй, и перехватила бы наш батальон на марше, но грязь, препятствовавшая до этого, теперь была нам полезна. Машины буксовали, и автоколонна немцев не успела перерезать путь четвертому батальону. Но все же комендант Тернополя догнал батальон Подоляко почти у Скалата. Перестрелку между ними мы и слыхали около полудня.
Заметив, что партизаны скрылись в роще и что их не особенно много, ретивый комендант решил обойти лесок и внезапно ударить с другой стороны. Он вернулся в Скалат, поднял весь гарнизон и двинулся на лес как раз с той стороны, где заставу держал Карпенко. Дальнейшие события развивались совсем не так, как ожидали фашисты. Да и не по нашему плану.
Не напорись тернопольский комендант на третью роту, мы и не думали бы трогать городишко. Увлекшийся контратакой Карпенко захватил Скалат. Третья рота вернулась лишь перед заходом солнца.
Павловский умолял командира и комиссара задержаться хотя бы на час. Он захватил несколько грузовиков, на которых приехали немцы из Тернополя, нагрузил их сахаром, мукой, мануфактурой и гнал это добро в лес. Хозяйственное сердце старика трепетало при мысли, что все это ускользнет из его рук. Но продовольственные и вещевые склады Скалата были велики, и даже при мертвой хватке Павловского использовать их для отряда полностью мы не смогли бы. Пришлось помпохозу раздать большую часть добычи населению. Вначале брали неохотно, опасаясь, по-видимому, расправы немцев. Но лишь сгустились сумерки, все, что было в немецких складах, жители вмиг растащили по домам.
- Народ, як море, все снесет, - мрачно и завистливо заметил Павловский по этому поводу.
- А тоби що, жалко? - спросил Ковпак.
- А то как же? - удивился тот. - Когда еще так повезет? Конешно, жалко. Остались бы до ранку, я бы все чисто вывез... и сахар... и...
- Иди ты к черту со своим сахаром! Базыма, давай команду! Трогаем... Не лезь ко мне зараз со своей горилкой... Я шо сказал - не лезь!..
И голубая литровка хряснула о пень, отозвавшись по лесу жалобным звоном и тихим смешком связных. Хлопцы любили втихомолку посмеяться над интендантскими "трагедиями" Павловского.
Но Скалат остался в нашей памяти благодаря еще одной случайности.
Каким-то чудом к лету сорок третьего года там уцелело еврейское гетто. Вернее говоря, остатки его. За колючей проволокой жили евреи-ремесленники: портные, сапожники, шорники. Немцы отсрочили им смерть. Они держали этих людей на голодном пайке, они заставляли их с утра до ночи работать на себя. Свыше трехсот человек, в том числе женщин, детей, стариков, выпустили из гетто на свободу бойцы Карпенко.
Следом за третьей ротой приплелась к нам в лес большая толпа оборванных, изможденных людей.
Появление их в лагере поставило нас в тупик. Мы прекрасно понимали, что если они останутся в городе, то на следующий же день фашисты перебьют их всех. Но брать этих несчастных с собой тоже не было возможности. Мы ведь были военной единицей, совершающей сложный рейд. Сможет ли выдержать трудности похода толпа слабосильных стариков, истощенных женщин? Марш - это ведь еще самое малое испытание. Но другого выхода не было.
Ковпак приказал Павловскому выделить из обоза несколько телег для слабосильных, а здоровым маршировать за колонной.
- Шо робыть з ними дальше, подумаем за ночь.
Эту новую заботу командир и комиссар оставили до следующей стоянки.
Колонна тронулась. За ней следом брели скалатские евреи. Мы спешили. Надо было к утру зацепиться за лес. Он узкой зеленой полоской тянулся с севера на юг вдоль берегов Збруча.
Перед рассветом я задержался с разведкой. Мы догоняли колонну на трофейном "оппеле". Он часто буксовал. Пришлось изменить маршрут и выскочить на шоссе, чтобы по нему вырваться вперед и наверстать потерянное время. "Оппель" поддал газу. Колеса машины скользили по новому, построенному при Советской власти шоссе. Ритмичная, без толчков, езда навевала сон. Небо все больше светлело. С запада ползли по небу длинные бороды туч; по обочинам дороги, надвинув лохматые шапки до бровей, крепко дремали копны жита, а тяжелые от прошедшего дождя стены пшеницы задумчиво стояли по сторонам. Толпами подбегали к дороге сады и, поклонившись нам своими темно-зелеными головами, стремглав шарахались прочь, вслед за стаями воронья.
- Светло. Надо сматываться подальше от шоссейки! - наклонившись из кузова ко мне в кабину, крикнул комвзвода Черемушкин.
- Ладно. Не прозевай поворот, - сказал я шоферу, ориентируясь по карте.
Мы вовремя выехали на проселочную дорогу. Еще не скрылись телеграфные столбы за буграми, как по шоссейке засновали машины. Через полчаса мы выехали на маршрут колонны, подходившей к Збручу.
Скоро Збруч! Грозная река Збруч!
О ней я слыхал еще в детстве. В четырнадцатом - пятнадцатом году название этой речки звучало, как выстрел. Там, на Збруче, в те годы шла война; оттуда к нам в село возвращались безрукие, одноглазые люди; на Збруч от нас гоняли подводы; бывалые солдаты рассказывали мальчикам, что вода в нем часто текла пополам с русской кровью. Вопреки книжным сведениям, сообщавшим, что это только небольшой пограничный приток Днестра, отделявший Россию от Австро-Венгрии, а затем Советский Союз от Польши, я до сих пор представлял себе Збруч огромной широкой многоводной рекой.
Утро было пасмурное. В колонне шли и ехали люди, накрывшись с головой плащ-палатками. У кого их не было, те напяливали на головы мешки из-под муки и сахара. Мы так бы и проскочили мимо, приняв эту узенькую извилистую речушку, в которой и лодке негде развернуться, за небольшой ручеек. Но по Збручу, волей Гитлера, проходила "граница дистрикта". На пограничной заставе вспыхнула мимолетная перестрелка. Разведчики убили трех пограничников. Остальные разбежались. Обыскав помещение заставы, я нашел немецкую карту и, ориентируясь по ней, понял, что небольшая речушка в пять метров шириной, которую мы уже переехали по гнилому мостику, и есть знаменитый Збруч. Разогнав машину в овраг и полюбовавшись, как она летела по камням, мы снова переключились на пеше-колонный строй.
К полудню выглянуло солнце. Пока роты располагались в зарослях кустарника, мы с Мишей Тартаковским пошли на луг. Хотелось поближе взглянуть на Збруч. Я улыбался, глядя в мирно журчавшую по каменистому дну воду.
Казавшийся раньше во много раз больше многоводного Днестра - вот он у моих ног. И вдруг этот грозный, с кровавыми отсветами войны Збруч всего только мутный извилистый ручей. Смешно и грустно.
Мы с Тартаковским забрались на стог сена. Не замечая моего лирического настроения, Миша вытащил из полевой сумки последние захваченные документы и рылся в них. Тут были и окровавленные немецкие "зольдатенбухи", и обязательные семейные фотографии вперемешку с порнографическими открытками, и записные книжки, и дневники. Изредка Миша пересказывал мне смысл какого-нибудь документа. Я слушал его молча, лежа на спине.
Сквозь дрему не мог отвязаться от мысли: "Неужели и тут прольется наша кровь? На берегах этой поганой речушки? Странно... и обидно..."
А тучи уже застелили полнеба. Погромыхивал гром. Там, откуда мы пришли, бушевала гроза.
Не прошло и получаса, как хлынул дождь. Мы зарылись с головой поглубже в стог. Заснули на полчаса. Сквозь шорох разгребаемого сена доносился шум. Казалось, что колонна ковпаковцев, громыхая коваными колесами и копытами коней, мчится по шоссейке. Сняв с головы последний клок сухой травы, я замер от удивления. До самой зеленой подошвы леса с ревом мчался сплошной поток воды. Там, где еще недавно было узкое русло Збруча, вода ворочала огромные камни. Ближе к нам плыли вырванные с корнем кусты; лениво, как бы нехотя, переваливались с боку на бок стога сена. Все неслось туда, на юг, вслед побледневшей, но все еще блещущей молниями туче. Нашу копну тоже подмывало волной. Мы прыгнули в воду по пояс и выкарабкались на глинистый берег. Миша пыхтел.
- Вот чертовщина! Так и потопить могло бы. Что за история?
И тут вспомнилась мне родина, юношеские годы и быстрая река Днестр, разливающаяся дважды в год. "Как Нил!" - с гордостью говорили мне в детстве.
Именно июльское половодье там часто бывает гораздо длительнее, чем весеннее. В родной Каменке в июле Днестр выходит из берегов. Он рвет преграды, заливает сады и катит мутные воды по улицам и огородам.
- Ну, что это такое? Безобразие! - выкручивая штаны, ворчал Тартаковский.
- Это горная река, Миша! - выливая воду из сапог, успокаивал я его. - Еще немного побушует, а к вечеру снова войдет в свои берега.
21
На второй день наш отдых был прерван налетом немецких самолетов. Отряд уже немало дней шел, забыв об этом самом опасном для рейдового отряда враге. Поэтому и противовоздушная оборона в отряде хромала... Люди разболтались, перестали маскироваться во время стоянок. Естественно, что немецким летчикам легко удалось обнаружить нас.
Звено немецких самолетов - двухмоторных истребителей штурмовиков "Мессершмитт-110", сбросив бомбы, перешло на штурмовку. Затрещали по лесу малокалиберные снаряды, зафыркали скорострельные пулеметы, поливая кустарник и поляны огнем.
Сразу же после налета в санчасть начали прибывать раненые. Вначале мы даже удивились. Их было немного. Большинство из группы еврейского гетто, освобожденной нами в Скалате. Одетые в светлое, женщины демаскировали всю группу. После первой упавшей бомбы они стали метаться по лесу, чем и привлекли внимание самолетов.
- От мороки мени с бабами! Ну, що це за война, - неодобрительно качал головой Ковпак, проходя мимо санчасти.
Медсестры наскоро перевязывали стонавших женщин и детей.
Ковпак пришел в расположение беженцев. Они еще до сих пор не пришли в себя после бомбежки. Дед шел неровной походкой, опираясь на большую суковатую палку. В длинной своей шубе он был похож на попа.
Через несколько минут я услыхал в расположении беженцев из гетто команду его: "Становись!" Движимый любопытством, я подошел поближе.
Серия бомб, положенных немецкими летчиками, взрывной волной вырвала "под шнурочек" кусты, образовав длинную поляну. На ней в две шеренги было построено это довольно странное воинство. На правом фланге стояли древние старики в длинных лапсердаках. Позади - во второй шеренге женщины. Некоторые держали за руки старших детишек. А на левом фланге - девчата. Вдоль фронта взад и вперед ходил старый командир, за голову которого фашисты обещали пятьдесят тысяч золотом, и, обращаясь то к одному, то к другому, спокойно и вразумительно говорил. Иногда он тыкал палкой в землю или показывал вверх, в небо. Люди внимательно и удивленно слушали его.
- ...Вы слухайте, что я вам кажу. Это же не сопляк какой с вами разговаривает. Вот гляньте...
Он снял шапку, и пробившееся сквозь ветви солнце осветило лысину.
- Я поседел и полысел на войне. Кое-чего видел. И смерти в жизни своей насмотрелся - во, по самое горло. Так что можете положиться. Самый главный закон на войне - никогда не сигай от нее. Смело иди навстречу. Она тоже пугливая, смелых не берет. А самолет - это же дело не мудреное. Чего тут от него бегать? Ляжь - и лежи. Еще платочки всякие квитчастые, и юбочки, и тому подобное прикрыть надо. Как прикрыть? А очень просто. Веточку отломай и накройся.
Ковпак оторвал висевшую на одной кожуре перерубленную осколком ветку орешника и, подойдя к крайней девушке, взял ее за руку, отвел в сторону и поставил перед шеренгой.
- А вот теперь глядите. - Он дал ей в руки ветку.
Девушка взяла кривую, еще свежую ветвь и закрылась ею. По шеренге, недавно в паническом ужасе метавшейся по лесу, прошел шепот удивления и восторга. В рядах молодежи послышался смешок. Древние правофланговые евреи утвердительно и серьезно закивали бородатыми головами. Ковпак махнул рукой девушке.
- На левый фланг! - И она с веткой в руках побежала на свое место.
Победно оглядывая своих подчиненных, командир кинул свое любимое словцо: "Поняв? Ну, то-то". Затем снова пошел вдоль шеренги. Посмотрел на нее неодобрительно, подумал, опять пошел к правому флангу.
- Теперь вот какой у меня будет серьезный разговор. Мы люди военные. Идем на важные дела. Хоть жалко мне вас, а всех принять в отряд не могу. Каждый сам по себе пусть взвесит свои силы, примерится к этой военной жизни: по плечу она ему или нет. Решайте сами. Вот вам так прямо, по-честному, и ставлю вопрос. Кто хочет и может носить оружие - оставайся. Кто фашистов ненавидит - оставайся! Кто смерти не боится и жизнь свою за Отечество положить готов - оставайся! А кому не по силам или не по нутру это дело - не ходи с нами: так прямо и говорю - не ходи! Сейчас мы поможем всем оставшимся - разошлем по селам, у народа вас приютим. Харчей оставим. Но если в отряд поступишь, присягу приймешь, и тогда не выдержишь - на нас чтобы не был в обиде. У нас суд один для всех, кто бы ты ни был - русский или украинец, татарин чи еврей. Вот такой уговор! До вечера думайте. Посоветуйтесь со стариками. Перед вечером я к вам командиров пришлю. А теперь р-ра-зойдись!
И, повернувшись по-военному, Ковпак быстро зашагал к штабу. Шеренга рассыпалась.
А в штабе обсуждались другие дела. Несмотря на бомбежку немецких самолетов, мы все же решили не уходить сегодня из этого леса, а лишь передвинуться километра на два-три в сторону.
- Сменить место стоянки, - приказал комиссар Базыме.
- Правильно! - поддержал его Ковпак. - Большой марш не вытянем. Мешает грязь. Люди заморились. Запутаем след и - хватит.
22
Мы стояли на Збруче еще два дня. Накрапывал мелкий дождик. Рваные низкие тучи ветром относило на восток.
В полуденные часы облака поднимались выше. На миг выглядывало солнце. И, сразу вырвавшись из небесных окон, сваливались на лес немецкие самолеты. Они рыскали вдоль Збруча, шарили по опушке леса, снижались в узкую долину и с воем уходили ввысь, пикируя на Збруч. Издалека доносились глухие разрывы бомб и отдельные очереди пулеметов.
- Значит, немцы знают о нашем пребывании на Збруче, но не могут нащупать точное место лагеря, - слышал я разговоры в ротах.
- Не так-то легко обнаружить. Все-таки лес наш дружок, а не германа.
Народ повеселел.
После первой бомбежки бойцы без команды находили себе хорошие маски. Отряд вмуровался в лесную зелень, и хотя летчики наверняка знали, что где-то здесь скрываются ненавистные партизаны, но "близок локоть, да не укусишь". Фашисты попусту тратили бензин и бомбы.
На третий день тучи исчезли. К полудню листва деревьев и кустов высохла и ярко зеленела, омытая дождями. Лишь в тени желтела липкая глинистая грязь, размешанная колесами.
После полудня разведчики, рыскавшие все эти дни вокруг, пришли к штабу с добычей: на дороге, идущей с запада, она подбили две грузовые автомашины и одного оставшегося в живых фашиста привели в штаб. Допросом было установлено: немец принадлежал к тринадцатому эсэсовскому охранному полку; машины шли за боеприпасами в Тернополь из какого-то села. Название села немец не хотел или не мог сказать. В селе этом находился батальон тринадцатого полка. Прибыл он туда вчера вечером. Больше ничего от пленного добиться не удалось.
Но и этого было довольно. Это значило, что мы долго загостились в долине Збруча. Еще два дня назад дальнейший маршрут определился в пользу западного варианта. Разработку маршрута на первую ночь командир и комиссар поручили Васе Вайцеховичу.
На берегу Збруча в штабной палатке Вася быстро орудовал курвиметром. Поглядывая на циферблат, он заносил в приказ названия сел и хуторов, отмечал перекрестки дорог, где ставить маяки, переезды, где нужны заслоны, и рассчитывал время.
Через час командование подпишет приказ.
Еще полчаса - и его прочитают все, кому положено. Сверенный с картой комбатов и начальников частей колонны (маяки, авангард, заслоны, арьергард) приказ станет реальной силой. Как пружина вертит шестеренки часов, так и эта бумажка двинет вперед полторы с лишним тысячи вооруженного народа, повозки, груженные снарядами, патронами, толом. Наступит вечер, и снова затарахтят тачанки, зафыркают кони и потянется по равнине длинная, извивающаяся пока на карте, вот по этим лощинам и буеракам, змейка отважных партизан...