Вершинин Лев Рэмович. Рим или смерть

   В строю осталось две с половиной тысячи волонтеров, из них треть раненые. Да и уцелевших почти некому вести в бой. За день у вилл Четырех Ветров и Валентини полегло больше ста офицеров, и заменить их некем. Предпримут французы новую атаку свежими силами - ворота Сан Панкрацио не удержать. Остается одно: взорвать их и погибнуть самим, но не сдаться врагу.
   Атаки французы, однако, не начинали. Победителей поразило и устрашило мужество побежденных. В этот роковой для судеб республики день, 3 июня, защитники Рима сражались не на жизнь, а на смерть, с бесстрашием людей, которым дальше отступать некуда.
   В последнем рукопашном бою за виллу Четырех Ветров был смертельно ранен семнадцатилетний гарибальдиец Энцо Феррети. Вечером того же дня отец Энцо, - грузчик, привел к Гарибальди в штаб младшего сына, тринадцатилетнего Марио.
   - Научи его, Джузеппе, отомстить за брата, - только и сказал он.
   Повернулся и пошел назад в свой римский квартал Трастевере.
   Мальчишка смотрел на Гарибальди с обожанием и тревогой.
   - Иди, Марио, к фуражиру, пусть выдаст тебе форму. Скажи, я велел, и Гарибальди ласково потрепал его по плечу.
   Марио радостно помчался в казарму. Гарибальди долго глядел ему вслед. Неужели и этому мальчишке суждено погибнуть? Неужели напрасны все жертвы? Нет, ответил он себе, не напрасны. Басси прав - наша кровь оплодотворит древо свободы. Рано или поздно Рим станет столицей всей Италии. Только доживем ли мы до этого счастливого дня? Что ж, если не мы, так наши сыновья доживут.
   В штабе на виллу Саворелли вернулись с позиций Медичи и Манара.
   - Генерал, французы возводят земляные валы прямо за захваченными виллами, - доложил Манара. - Каков будет приказ?
   Всю ночь с 3-го на 4-е июня защитники холмов Джаниколо по приказу Гарибальди рыли траншеи и минировали подходы к крепостным стенам и бастионам. В Риме горожане снова воздвигали баррикады: не жалели ничего, выносили из домов комоды, столы, стулья, кровати. Мужчины катили бочки, несли корзины и мешки с песком и землей, бревна, булыжники с развороченной мостовой. Пока оставалась хоть искорка надежды, Рим собирался сражаться до последнего. А искорка эта была - Джузеппе Гарибальди. Он знал, как верят в него римляне. Их преданность была для него дороже почестей, званий и славы.
   Сейчас Гарибальди было не до славы - предстояло подготовить за ночь новую линию обороны и назначить начальника штаба вместо погибшего Даверио. Он без колебаний предложил этот пост Манаре.
   - Знаю, вы предпочли бы остаться командиром ваших берсальеров, сказал ему Гарибальди. - Но Даверио убит, а мне нужен начальник штаба. Вот я и подумал, Манара, что вы, с вашей ломбардской основательностью, подходите больше других.
   Манара сразу согласился, Гарибальди облегченно вздохнул - боялся, что тот откажется.
   - Теперь можно и обсудить план обороны, - продолжал он. - Если я хоть что-то понимаю в военном деле и в людях, Удино атаки не начнет, а перейдет к планомерной осаде.
   - Скорее всего так, - подтвердил Лавирон, принявший командование артиллерией. - Для этого он и возводит земляные насыпи. Под их прикрытием установит осадные гаубицы и потом будет расстреливать крепостные стены.
   - Не дадим, - сказал Гарибальди. - Но для этого важно удержать Вашелло. - Он посмотрел на Джакомо Медичи. - Там тоже нужны люди с крепкими нервами. Джакомо, защищать Вашелло будут твои берсальеры. Медичи вытянулся, взял под козырек. - Держись, старина, завтра пришлю тебе подмогу.
   Час спустя берсальеры Медичи заняли позиции на вилле Вашелло.
   Французские батареи принялись крушить Вашелло из орудий и очень скоро превратили виллу в груду руин. Но ее защитники стояли насмерть. Редкую ночь французы не пытались взять Вашелло штурмом, и всякий раз берсальеры Медичи в штыковой схватке отбрасывали их назад.
   От крепостных стен римские саперы прорыли к Вашелло траншеи, и в сумерках на виллу пробирались волонтеры - приносили берсальерам еду и патроны. Собственно, виллы уже не существовало, остались одни горы белых камней, из которых берсальеры соорудили баррикады. Французы превратили бы в каменную крошку и эти развалины, если бы не Лавирон. Его батареи с бастиона Мерлуццо днем и ночью поливали картечью все подступы к Вашелло, заставляя французов поглубже зарываться в землю. Орудийная канонада не смолкала ни на час. Теперь главный свой огонь французы перенесли на виллу Саворелли - штаб Гарибальди.
   На третий день осады в штаб прибыл военный министр, генерал Авеццана. Он задумал нанести ночью внезапный удар по французам и хотел провести рекогносцировку местности. Крепко пожав Гарибальди руку, спросил:
   - Джузеппе, откуда всего лучше видна эта чертова вилла Четырех Ветров?
   Гарибальди повел его на балкон.
   - Мой наблюдательный пункт, - объяснил он Авеццане.
   Едва они подошли к перилам, как снайперы-зуавы открыли по ним прицельный огонь. Одна пуля пробила фуражку Авеццаны, вторая просвистела совсем рядом и вонзилась в стену.
   Авеццана невозмутимо продолжал разглядывать в бинокль позиции французов, сделал нужные пометки и только потом спустился вниз.
   Утром Гарибальди, как всегда, поднялся на балкон - он был заложен с трех сторон мешками с землей.
   - Кто придумал? - удивился Гарибальди.
   - Приказ военного министра Авеццаны, - ответил Манара.
   С каждым днем французские артиллеристы все точнее пристреливались к вилле. Манара предложил Гарибальди перенести штаб чуть дальше от крепостной стены, на виллу Спада.
   - Отсюда лучше обзор, - ответил Гарибальди. - Ну а если убьют, значит, такая судьба.
   И суеверно потрогал обломок кораллового рога.
   - Да, - согласился Манара. - С судьбой не поспоришь.
   Нет, ни Гарибальди, ни его офицеры не были храбрецами напоказ. Просто они знали: сейчас, в эти страшные дни, все ждут от них небывалой отваги, чтобы и самим укрепиться духом. Вот почему они даже слегка бравировали своим презрением к смерти и под градом пуль шутили особенно охотно; пусть солдаты видят - они не дрогнули.
   А положение с каждым днем становилось все тяжелее. Розелли присылал подкрепления скупо и неохотно. Между тем силы защитников виллы Вашелло таяли.
   Наконец Гарибальди не выдержал - самовольно перебросил на передовую полк берсальеров под началом Векки.
   Темной ночью они незаметно заняли позиции в виноградниках и в крестьянском домике у самой виллы Вашелло.
   Как только французы узнали об этом от своих лазутчиков, они открыли по дому ураганный огонь из осадных гаубиц и орудий. Прорыть к нему траншеи саперы не успели, и берсальеры Векки оказались отрезанными от своих. Лишь на третий день в сумерках Векки удалось ползком добраться до крепостной стены. Он решил сам доложить Гарибальди обстановку и попросить у него несколько саперов - иначе им долго не продержаться.
   Гарибальди ужинал на вилле Саворелли вместе с Манарой. На столе в большой деревянной миске дымился аппетитный ризотто - вареный рис с мясной подливкой.
   Гарибальди подвинул Векки стул и сказал:
   - Садитесь, Векки, ризотто и на вас хватит.
   Векки не заставил себя упрашивать. Сел, потянулся к миске, но его остановил Манара.
   - Не ешь, Аугусто! Я так к этому ризотто даже не притронулся! обратился он к Векки. И тут же пояснил: - До тебя три офицера поели это ризотто, и все трое погибли буквально час спустя.
   - Потом - еще пятеро, - сказал Гарибальди. - На войне убивают, Манара.
   - Конечно, скорее всего это чистое совпадение, - согласился Манара. И все-таки на твоем месте, Аугусто, я бы не стал его есть.
   Но Векки уже накладывал себе на тарелку желтый рассыпчатый рис.
   - Что ж, значит, сбудется предсказание цыганки, - сказал он.
   - Какое еще предсказание? - забеспокоился Гарибальди.
   - В юности цыганка мне нагадала, что я умру в Риме очень богатым. Тридцати шести лет от роду. Так вот, в прошлом месяце мне исполнилось тридцать шесть, я не богат, но для человека, которому суждено умереть, богат даже слишком. Все сходится. Но я фаталист - что записано в книге судеб, то свершится. А пока я умираю с голоду, и этот ризотто так аппетитно пахнет.
   И он стал есть еще не остывший ризотто. Манара сокрушенно покачал головой.
   - Генерал, - обратился он к Гарибальди, - ради бога, не посылайте его до утра в дело!
   Векки не спал две ночи подряд и сытый обед его разморил.
   - Поспи на моей постели, - сказал ему Манара. - Пойду проверю посты.
   Гарибальди и Векки остались вдвоем. Векки лег, накрылся шинелью и мгновенно заснул. Французские батареи молчали, и Гарибальди подумал, что самое время написать письмо Аните. Он очистил место на столе, взял гусиное перо... "Нет, эта странная тишина подозрительна, уж не замыслили ли французы какой-нибудь каверзы?!" Отложив перо, он встал и по деревянной скрипучей лестнице поднялся на балкон. В ту же минуту французская батарея, словно она только этого и ждала, открыла огонь по вилле. Гарибальди стало спокойнее - привычная музыка.
   Вдруг в пламени разрывов он зорким взглядом выхватил совсем неподалеку шевелящееся зеленое пятно. Это французские саперы торопливо укладывали в свежевырытую траншею корзины с землей. "Если им не помешать, они ночью подведут сюда орудия, - подумал Гарибальди, - надо немедля выбить саперов из траншеи".
   Он спустился вниз, чтобы отдать приказ группе берсальеров-снайперов. Но кого из офицеров послать во главе группы? Он поглядел на Векки, тот крепко спал, сжав кулаки и посапывая носом. Жалко его будить, да и разговор за ужином остался в памяти, но больше офицеров на вилле нет, и нельзя терять ни минуты. Гарибальди дотронулся до плеча Векки. Тот проснулся, вскочил, сбросив на пол шинель.
   - Простите, Векки, без вас не обойтись.
   - Я готов, приказывайте! - ответил Векки, поправляя мундир.
   - Отберите с дюжину снайперов-берсальеров и пощекочите бока этим наглецам, - он показал на саперов, несших корзины с землей.
   Векки отобрал двенадцать добровольцев. Они скрытно подобрались к баррикаде из мешков с песком, сооруженной защитниками города в винограднике у самых ворот Сан Панкрацио.
   Векки приподнялся, и по его команде снайперы открыли прицельный огонь по саперам.
   Трое саперов упали на дно траншеи, остальные укрылись за насыпью и тоже ответили огнем. Скоро, однако, во французской траншее было больше убитых, чем оставшихся в живых. И тут на помощь саперам пришли французские артиллеристы. Шесть батарей начали засыпать ядрами и бомбами баррикаду. Но часто ядра попадали в траншею. Французы оказались под перекрестным огнем своих батарей и снайперов Векки. Командир саперного отряда не выдержал и дал приказ отойти на прежние позиции.
   Час спустя сержант берсальеров доложил Гарибальди:
   - Французы траншею оставили, наши потери убитыми - майор Векки и двое солдат.
   - Видите, генерал! - воскликнул Манара, стоявший рядом. - Сбылось предсказание цыганки. Бедный Векки!
   Гарибальди подавленно молчал - он невольно чувствовал себя виновником гибели друга, не надо было его будить, мог бы и сам повести берсальеров. Что он теперь напишет в Асколи матери Аугусто?
   - Как его убило? - глухим голосом спросил Гарибальди.
   - Разрывом снаряда наповал, - ответил сержант.
   И тут в дверях появился Векки. Гарибальди бросился к нему:
   - Векки, вы? Дайте вас обнять, дружище! А мне сказали, вы убиты.
   - Нет, не убит, но вот заживо похоронен был.
   - Что с вами стряслось? Ну рассказывайте же! - торопил его Гарибальди.
   - Да что, собственно, рассказывать... Один из снарядов попал в груду мешков. А те обрушились и меня погребли под собой.
   - Берсальеры ничего не заметили?! - воскликнул Гарибальди.
   - Заметили, но не сразу. Бой был в самом разгаре. Но едва огонь поутих, они раскидали мешки и вытащили меня. В самое время, а то я уже начал задыхаться.
   Манара мягко положил ему на плечо руку.
   - Ты, Аугусто, всегда был любимцем женщин. А фортуна тоже женщина, пошутил он, снимая напряжение.
   - Тогда тебе, Лучано, обеспечено бессмертие, - не остался в долгу Векки.
   Манара в ответ смущенно улыбнулся. До женитьбы он и правда слыл неотразимым сердцеедом в салонах миланской знати. Но сейчас ему казалось, будто галантные приключения в гостиных Милана происходили вовсе не с ним, а с кем-то другим, и между этими двумя людьми пролегла бездна.
   Глава одиннадцатая
   ПОГИБНЕМ, НО ЧЕСТЬ РЕСПУБЛИКИ СПАСЕМ!
   Французы продолжали осаду Рима. Все ближе к крепостным стенам подступали земляные валы, все разрушительнее становились обстрелы. Орудия и гаубицы не щадили ни жилые дома, ни памятники старины. Бомбы падали и на домишки бедноты в кварталах окраинного Трастевере, и на центр города площадь Испании, Капитолий и Корсо. Одна из бомб попала в Квиринал, другая угодила в собор святого Петра, счастье еще, что купол выдержал. Досталось и дворцам Ватикана, где осколки повредили фрески Сикстинской капеллы, творения великого Микеланджело.
   Гибли в Трастевере люди, рушились дома, иссякало продовольствие, но город не сдавался. Каждое утро триумвиры Мадзини и Саффи, в простой повозке, без всякой охраны объезжали улицы Рима.
   Мадзини не переставая дымил неизменной тосканской сигарой и молча смотрел, как женщины, не обращая внимания на орудийную пальбу, несут к реке корзины с бельем, а мальчишки собирают кусочки картечи - отличное грузило для удочек. Рим жил своей обычной жизнью. Если бы не баррикады на перекрестках да часовые на мостах через Тибр, в минуты затишья могло показаться, будто нет никакой войны. Между тем аванпосты французов стояли всего в миле от города.
   Саффи сбоку поглядывал на Мадзини. Как же он постарел за эти дни! Болезненно-бледное лицо и лоб прорезали новые морщины, а уже начавшие редеть волосы заметно поседели. Но в запавших глазах прежний огонь и прежняя вера в чудо. "Может, чудо и произойдет? Ведь римляне его достойны", - думал Саффи.
   Да, Мадзини не терял надежды. Больше того, с каждым днем отчаянной обороны надежда эта крепла. Все новые письма прибывали к нему из Франции. В Париже зреет гнев, растет ненависть к Луи Наполеону. Уже многие матери получили от властей извещения о гибели сыновей под стенами Рима, и каждое такое письмо - еще одна искра в тлеющем огне. Когда же дошла до Парижа весть о кровавой битве за виллу Четырех Ветров, гнев выплеснулся наружу.
   Рано утром 13 июня парижские рабочие, ремесленники, студенты запрудили бульвары Парижа. Но где-то задержались вожди-монтаньяры, Ледрю-Роллен, Араго, Бастид, и они стояли в бездействии, теряя драгоценное время. В толпе было и двое русских эмигрантов, Герцен и Сазонов. Наконец вожди появились, и колонна двинулась по улицам и бульварам к Национальному Собранию. С флагами, французским и Римской республики, с пением "Марсельезы", но без оружия. Организаторы протеста боялись, как бы власти не обвинили их в насилии над волей парламента.
   Странные люди, в такую минуту они боялись "дать повод". Штыкам и пулям они хотели противопоставить знамена и "Марсельезу". А ведь народ готов был восстать и ждал лишь сигнала! Так и не дождался. Недолгим был марш колонны. На улице Мира путь ей преградила рота венсенских стрелков. Когда колонна приблизилась, стрелки внезапно расступились, и на демонстрантов из глубины улицы вылетел эскадрон драгун. Драгуны врезались в ряды безоружных демонстрантов и, как рассказывал потом друзьям Герцен, "с каким-то упоением пустились мять людей, рубя палашами плашмя и острой стороной при малейшем сопротивлении".
   К вечеру все было кончено. Одних вождей монтаньяров арестовали, другие, как Ледрю-Роллен, сумели бежать в Англию. Из Лондона Ледрю-Роллен призвал парижан поднять восстание. Призыв остался без ответа; у разгромленного, подавленного народа больше не было на это сил.
   День 13 июня 1849 года стал черным днем для демократов всей Европы. Французская республика так и не смогла отстоять свою свободу, а у Римской республики исчезла последняя надежда.
   Ночь выдалась на удивление тихой. Лишь у крепостной стены постреливали часовые, свои и французские. Гарибальди сидел за столом в пустой гостиной виллы Саворелли и при свете керосиновой лампы писал Аните в далекую Ниццу.
   "Дорогая моя Анита, из письма Менотти я понял, что болела ты долго, и не знаю, совсем ли теперь поправилась. Потому очень тебя прошу, пришли хоть две строчки, чтобы я успокоился. Пусть и мама внизу свою подпись поставит, тогда мне не так будет страшно за вас.
   У нас тут все по-прежнему. Галльские монахи кардинала Удино каждый божий день осыпают нас бомбами и ядрами, а мы до того к этому привыкли, что перестали обращать внимание. Бомбы, правда, пробили три бреши в бастионах, но мы ничего, держимся. Я с легионом защищаю холм Джаниколо. Римский народ оказался достойным своего былого величия. Здесь живут, сражаются и умирают... В госпиталях раненым без эфира отрезают ногу или руку, а они молчат - ни крика, ни стона. А поэт Гоффредо Мамели - мы шли вчера в бой, распевая его гимн, - едва очнулся, спросил у нашего врача Бертани: "Взобраться на коня я смогу и без ноги, верно?" Вот какие люди защищают город, моя Анита! Час нашей жизни в Риме... стоит ста лет спокойной жизни. Какое счастье, что мама родила меня в эту прекрасную для Италии пору!
   Как она там, родная моя?
   Поцелуй за меня, дорогая, ее и детей. Менотти вот порадовал большим письмом, а ты молчишь. Отвечай поскорей и люби меня крепко.
   Твой Джузеппе".
   Он сложил листок вдвое, взял конверт, и тут... в комнату вбежал Манара.
   - Проспали, проворонили, мерзавцы!
   Лицо его было искажено яростью. Таким Гарибальди видел Манару впервые.
   Он еще не знал, что произошло, но уже понял - случилось непоправимое.
   - Внезапная атака? - только и спросил он.
   - Да, французы ворвались в бреши! - подтвердил Манара.
   Батальон полка Унионе, отразив очередную вылазку французов, устроился на ночь в двух полуразрушенных домах. Спали солдаты спокойно, ведь командир полка выставил часовых у всех трех брешей, да и с крепостной стены при свете факелов наблюдали за врагом дозорные.
   Но нашелся предатель - увы, у осажденных в самые трудные дни часто отыскивается свой предатель, - который провел французов потайной тропой к самым брешам.
   Внезапная атака, без стрельбы и криков "Ура!", часовые заколоты кинжалами, а две бреши после короткой схватки взяты. Лишь на вилле Барберини второй батальон отбил нападение - успел-таки часовой, падая, дать выстрел. Когда Гарибальди и Манара прибежали к вилле Барберини, два бастиона из трех, второй и центральный, уже были в руках французов. Судьбу сражения решали сейчас не часы, а минуты. Прежде всего надо было провести разведку боем. Ее Гарибальди поручил берсальерам.
   Манара уже сумел взять себя в руки, к нему вернулась его обычная невозмутимость. Он подошел к стоявшим в строю берсальерам и громко сказал:
   - Нужны сорок добровольцев в разведку. Треть из них навсегда останется на поле боя, еще треть будет ранена. Кто готов идти?
   Вызвался весь батальон.
   Отобрав первых сорок, Манара хотел повести их в разведку. Гарибальди не разрешил - его штаб и так поредел наполовину, да и сил для разведки боем маловато. Он объединил берсальеров с ротой римского легиона Сакки и ему-то и поручил совершить вылазку.
   Сакки был горд доверием Гарибальди. Он немного ревновал Гарибальди к Манаре. Конечно, Манара храбрец каких поискать, умница и в обращении с подчиненными ровен и прост. Только эта простота графская. Нет-нет да и проглянет снисходительная усмешка, пренебрежение к ним, офицерам-гарибальдийцам. Однажды Манара даже пошутил, что Гарибальди, если уж производит своих легионеров, то из сержантов прямо в майоры, а из лейтенантов в полковники. Вот он, Сакки, от лейтенанта до полковника и дослужился. Всего за три года. Так ведь каких три! Из одних боев да схваток! Манара, правда, тоже дома не отсиживался - весь сорок восьмой с австрийцами сражался. Но в Южной-то Америке он не был, в пампасах и комариных болотах не голодал! Нет, свои звания они, ветераны-гарибальдийцы, заслужили по праву!
   Впрочем, эти мысли приходили Сакки лишь изредка, в недолгие часы передышек. Сейчас же он думал об одном - как вернуть бастионы.
   Безлунной ночью сорок берсальеров и рота римских легионеров под командой Сакки пошли на штурм. Увы, Манара не ошибся - из разведки боем многие не вернулись, остальные отступили к воротам Сан Панкрацио. Сакки ранило в руку, но он готов был снова возглавить атаку. Гарибальди, однако, стало ясно, что линия крепостных стен потеряна, и безвозвратно.
   А в забывшемся тревожным сном городе набатно гудели колокола триумвират сзывал римлян на защиту своих домов и улиц. Генерал Розелли с офицерами штаба уже неслись в бешеной скачке к Джаниколо.
   Соскочив со взмыленного коня, еще не дойдя до ворот Сан Панкрацио, где стояли Гарибальди и Манара с группкой офицеров, Розелли обрушился на Гарибальди с упреками:
   - Ваши волонтеры - не солдаты, а сущие анархисты! Хотят - воюют, хотят - устраивают себе отдых.
   - Мои анархисты, господин генерал, вот уже двадцать дней подряд сражаются под стенами Рима! - парировал Гарибальди.
   - А отдыхают они только в могиле, да и то, если их удается похоронить, - добавил Манара.
   Розелли метнул на него мрачный взгляд. "Этому графу-гарибальдийцу впору надевать красную рубаху", - с досадой подумал он. Однако отвечать ему не стал, главное сейчас - подчинить своей воле Гарибальди. Пагубного двоевластия он не допустит!
   - Не сомневаюсь в храбрости ваших солдат, генерал, - резко сказал он. - Но бастионы второй и центральный потеряли ваши волонтеры, они должны их вернуть. - Он вынул часы. - Через час начнете атаку.
   - Не начну, господин генерал. Ведь оттуда, - Гарибальди показал рукой на два захваченных бастиона, - французы перестреляют нас, как на плацу.
   Снова, как и под Веллетри, сошлись лицом к лицу эти два человека, и на этот раз Розелли отступил перед твердостью Гарибальди. Подавив гнев, сказал:
   - Я доложу о вашем отказе Мадзини. И попрошу принять все необходимые меры.
   - Непременно доложите, - подхватил Гарибальди.
   Круто повернувшись, Розелли зашагал прочь, сел на коня и помчался в город.
   Мадзини с нетерпением ждал его возвращения.
   Выслушав доклад Розелли, он решил тут же обсудить все с Гарибальди. В квартале Трастевере он попал под огонь французских осадных гаубиц, а у Джаниколо - под пули французских снайперов-зуавов. Он перебегал от одного разрушенного дома к другому и, переждав, пока обстрел стихал, устремлялся дальше. Наконец он добрался до виллы Спада, куда Гарибальди перенес свой штаб. К вилле Саворелли французским артиллеристам удалось пристреляться, и она рухнула, едва не похоронив под обломками Гарибальди и всех штабных офицеров.
   Гарибальди и Манара встретили Мадзини у ворот и повели через парк на виллу. Совсем рядом, на центральной аллее разорвалось ядро, сбив голову мраморной статуи.
   - Так они превратят в развалины весь город, - сказал Мадзини, отряхивая запорошенную пылью шинель. - Поймите, Гарибальди, мы не можем только обороняться! Почему вы не выполнили приказ Розелли?
   - Не хочу без толку потерять половину своих волонтеров. Их и без того полегло немало. А других солдат у меня нет и, похоже, не будет.
   Обстрел усилился. Французы ввели в действие тяжелые осадные орудия.
   - Подождите меня здесь, - сказал он Мадзини. - Я только поднимусь к Лавирону. Прикажу огонь всех наших батарей перенести на захваченные бреши.
   Мадзини, глядя, как Гарибальди быстро и ловко поднимается в гору по крутой тропе, с горечью сказал Манаре:
   - Не знаю, удастся ли отбить бастионы, но убедить Гарибальди мне не удалось. Может, вы попытаетесь, Лучано?
   Манара отрицательно покачал головой:
   - Если Гарибальди принял решение, его не переубедит сам господь бог. Да и как начинать атаку, не получив подкреплений!..
   - Тогда все потеряно! - воскликнул Мадзини. Глаза его лихорадочно блестели. - Нам остается лишь сражаться и погибнуть на баррикадах!
   За время осады Рима Лучано Манара, прежде убежденный монархист, успел оценить и полюбить республиканца Джузеппе Мадзини. Полюбить за светлый ум, доброту и стойкость.
   - Положение очень тяжелое, но, по-моему, не безнадежное, - ответил наконец Манара. - За одну ночь мы сумели создать вторую линию обороны. И новых атак французы не начинали. Тем временем...
   - И не начнут, - прервал его Мадзини, - предпочтут сначала разрушить Рим до основания. Помешать этому может только контратака. Сегодня, немедленно. Для нас без нападения нет защиты.
   - Я вовсе не отказываюсь атаковать врага. - Они обернулись. К ним подходил Гарибальди, вернувшийся с горы Сан Пьетро. - Придайте мне два пехотных полка, - продолжал он, - и хотя бы двести кавалеристов, и я завтра ночью ударю французам в тыл. Обещаю хорошенько их потрепать.
   Мадзини вскочил с камня, на котором сидел.
   - Тогда готовьтесь к атаке, - радостно воскликнул он. - Вы получите тысячу пехотинцев и два эскадрона кавалерии!
   Ночная вылазка так и не состоялась. Вместо кавалеристов Розелли прислал со штабным офицером сухую записку:
   "Гарибальди, среди поросших кустарником холмов и в густых виноградниках кавалеристы станут легкой добычей снайперов. Это уж наверняка будет бессмысленным побоищем. Что же до двух линейных полков, то полагаю более разумным направить их на защиту Трастевере. В дальнейшем, если удастся создать сильный ударный отряд, нанесение ответного удара, возможно, и станет реальным. Намеченная вами на ночь атака таким образом отменяется. Ждите дальнейших приказов.