Страница:
– Они сопротивлялись?
– Да.
– Это тоже можно установить?
– Предположительно, – уклонился эксперт от подробностей.
Апыхтин все так же сидел у двери, упершись ладонями в пол и откинув голову назад. Он старался дышать глубже, каждый раз полностью выталкивая из себя воздух.
Видя, что он пришел в себя, снова задвигались в комнате люди, опять принялись что-то замерять, высматривать, выискивать. Апыхтин с трудом поднялся, постоял у стены, видимо, не уверенный, что может идти, но потом все-таки направился на кухню. Обернулся на Катю, лежащую посредине комнаты, но не остановился.
На кухне стоял легкий чад, запах чего-то горелого. Подойдя к плите, Апыхтин увидел на сковородке несколько черных обуглившихся комков.
– Все правильно, – проговорил он, – она жарила котлеты.
Тут же, на столике, стояла тарелка с уже готовыми котлетами. Обернувшись на звук шагов, Апыхтин увидел входящего на кухню Юферева. Тот оставался таким же сдержанным и никак не проявлял своих чувств.
– Садитесь, капитан, – Апыхтин слабо махнул рукой в сторону кухонной табуретки.
– Когда мы вошли, здесь было полно дыму... Газ я выключил. И открыл окно, чтобы немного проветрить. Вся квартира была в дыму.
Апыхтин открыл холодильник, вынул початую бутылку водки, налил себе в чайную чашку, вопросительно посмотрел на Юферева.
– Нет-нет, спасибо, – сказал тот.
Апыхтин выпил водку, потянулся было к котлетам, сложенным в тарелке, но на полпути рука его остановилась.
– Закусите, Владимир Николаевич. – Юферев придвинул тарелку к Апыхтину. – Вам надо держаться.
– Зачем?
– Пройдет неделя... Вторая... И вы уже не будете задавать этот вопрос.
– Я все забуду? – вяло усмехнулся Апыхтин.
– Нет, но у вас появятся силы, чтобы помнить.
– Да? Так бывает?
– Только так и бывает.
– Мы на Кипр собирались, – проговорил Апыхтин, глядя на сковородку с черными головешками. – Там есть гора Троодос. А на горе монастырь... Монахи самогонку гонят и угощают туристов... Говорят, совершенно потрясающая самогонка. И закусить дают... – Апыхтин бормотал все тише, тише и наконец совсем замолк. – Зачем они это сделали? – спросил он неожиданно четко и внятно.
– Первое объяснение, которое напрашивается само собой... Ограбление.
– А убивать зачем?
– Надежнее.
– Так всегда делается?
– Далеко не всегда... Но случается. Отморозки.
– Что? – Апыхтин поднял голову.
– Так их называют в уголовном мире. Отморозки. Люди с отмороженными мозгами. Внешне они не отличаются от нормальных людей, вроде как все... И улыбаются, и женщин любят, у некоторых даже дети рождаются... Но мозги у них отморожены. И все остальное, что с этим связано, тоже отмерло – совесть, сочувствие, порядочность... Но яйца действуют.
– И это... Это было здесь?! – спросил Апыхтин почти с ужасом. – Это здесь тоже было?!
– Нет, – ответил Юферев тихо, но твердо.
– Точно не было? – настойчиво продолжал допытываться Апыхтин, словно это было самым главным в случившемся.
– Сами можете посмотреть... На ней трусики... В порядке. Я вот о чем хотел попросить вас, Владимир Николаевич... Может быть, вы посмотрите внимательно, что именно у вас пропало и пропало ли что-либо вообще?
Апыхтин некоторое время молча смотрел на Юферева, осмысливая вопрос, и наконец кивнул, давая понять, что понял сказанное.
– Вы хотите сказать, что могло и ничего не пропасть? – спросил он. – Вы хотите сказать, что убийство было единственной целью этих... Как вы говорите, отморозков?
– Будем думать, Владимир Николаевич, будем работать... Я вызвал машину, сейчас увезут... ваших близких. – На долю секунды запнулся капитан перед тем, как произнести «ваших близких», но Апыхтин сам уточнил:
– Трупы увезут. Близких у меня уже нет.
– Я понимаю, что поступаю безжалостно, пытаясь сейчас задавать вам вопросы...
– Задавайте.
– По линии банка... Были угрозы, требования? Вы понимаете, о чем я говорю. Может быть, шантаж...
– Ничего этого не было.
– Хорошо. У вас есть «крыша»?
– Да.
– Кандауров?
– Он самый.
– С ним все в порядке?
– Да, капитан... С Кандауровым у меня все в порядке. Просто идеально. Лучше не бывает.
– Откуда вы знаете, как бывает? – Юферев хотел было задать какой-то вопрос, но, взглянув на Апыхтина, остановился. Тот сидел на неустойчивой кухонной табуретке и, зажав ладони коленями, уставившись в какую-то точку на стене, раскачивался из стороны в сторону. Вряд ли он вполне осознавал сейчас все, что говорил ему Юферев, что он сам отвечал. Похоже, он просто выделил для разговора какой-то незначительный участочек своего мозга и доверился ему. А сам впал в затяжное оцепенение и был там, в комнате, в нескольких метрах отсюда, где лежала Катя со вспоротым горлом, из которого вытекло так много крови, и в следующей комнате, где лежал с продырявленной головой Вовка...
Во всем происходящем была такая бессмыслица, такая тупая, необъяснимая жестокость, даже не жестокость, жестокость тоже имеет смысл, цель, причину... Здесь же ничего этого не было, тупая необъяснимость. Отмороженность, как говорит капитан Юферев.
– Не понимаю... – Апыхтин потряс большой лохматой головой, протер запотевшие очки, снова надел их, беспомощно посмотрел на капитана, словно ожидая, что тот все объяснит, расставит по местам, назовет вещи своими именами. – Ничего не понимаю... А вы, капитан, вы что-нибудь понимаете?
– Если хотите, могу назвать несколько версий, которые... – Юферев помедлил. – Которые возможны. Но сразу предупреждаю, что в действительности все может оказаться совсем не так...
– Говорите, – кивнул Апыхтин.
– Первая – грабеж. Потом мы с вами уточним, что именно пропало. Может быть, ничего не похищено, может быть, они искали какую-то вещь, документ, надеялись найти толстую пачку долларов, не зная по своей тупости, что в домах банкиров долларов не бывает, доллары бывают только в домах пенсионеров, нищих...
– Но убивать?! Зачем убивать?!
– Этому тоже может быть несколько объяснений... Возможно, ваша жена или сын узнали кого-либо из них.
– Вы хотите сказать, что это были мои знакомые, друзья, сослуживцы?
– Не знаю, сейчас об этом говорить рано. Как бы там ни было, ваша жена открыла им дверь. Дверь у вас... своеобразная. Следов взлома нет, да ее и невозможно взломать. А если бы кто-то и решился на взлом, у нее имелось достаточно времени позвонить в милицию, вам на работу, к соседям... Она открывает дверь незнакомым людям?
– Не знаю... Но я всегда предупреждал ее, всегда запрещал это делать.
– Она легкомысленна? Неосторожна? Доверчива?
– И да и нет. Как и все мы. К одним доверчивы, к другим подозрительны... Часто ошибаясь и там, и там.
В прихожей раздался звонок, Апыхтин вздрогнул и почему-то посмотрел на Юферева. Тот остался невозмутимым и лишь удовлетворено кивнул, услышав звонок.
– Наверное, пришла машина, которую я вызвал. Их надо забрать... Экспертиза, то-се... Опять же, жара.
– При чем тут жара? – не понял Апыхтин.
– Жара – это плохо. – Юферев не решался сказать, чем плоха жара. Он лишь выразительно посмотрел на Апыхтина, и тот, поняв, кивнул. Не поддержи его Юферев, он свалился бы на кухонный пол. Наполнив водой чашку, капитан с силой выплеснул ее прямо в лицо Апыхтину. Тот вздрогнул, тряхнул головой, открыл глаза.
– Простите, – сказал он. – Я хочу посмотреть...
– Надо ли? Зрелище... Даже наши ребята, насколько уж закаленные...
– Надо. – Апыхтин с трудом поднялся, опершись рукой о стенку, и шагнул в комнату. Юферев хотел было поддержать его, но с удивлением убедился, что в этом не было надобности – Апыхтин прошел с неожиданной твердостью.
Из прихожей уже входили люди с носилками. Апыхтин старался не смотреть на них, все они были вестниками смерти, он опасался запомнить их, запомнить их глаза, выражение лиц, боялся увидеть чувства, которые ему бы не понравились, – любопытство, интерес к нему, к пострадавшему банкиру, интерес к квартире, к мебели.
Поэтому смотрел только вниз.
Подошел к Кате, снова опустился перед ней на колени. Теперь он уже внимательнее всмотрелся в ее лицо, всмотрелся в рану – ему почему-то нестерпимо хотелось посмотреть на рану. Это было страшное зрелище. Нож, видимо, был чрезвычайно острым, и голова, как показалось Апыхтину, была почти отделена. Да, это сделал сильный человек, и нож у него был острым. Большой нож, подумал Апыхтин, это не какой-то там перочинный, нет, нож с массивной ручкой, с большим отточенным лезвием...
Перед Апыхтиным вдруг явственно предстало все происшедшее, он не хотел видеть этого, усилием воли пытался вытолкнуть изображение из сознания, но не удалось, и он смирился, сдался и как бы согласился увидеть убийство во всех подробностях.
Катя открыла дверь, увидела убийц, поняла, что это убийцы, бросилась в глубину квартиры, не на кухню, она бросилась к Вовкиной комнате, закричала, чтобы предупредить, но убийца настиг ее, левой рукой сзади обхватил лицо, закрыв рот ладонью, а правой полоснул по горлу ножом. И тут же, чтобы не испачкаться в крови, бросил ее на пол, на этот вот ковер, и она умирала у него на глазах, не в силах произнести ни звука, только хрипы звучали здесь, только хрипы и клокотанье крови. Она билась здесь, на этом ковре, умирая, – угол ковра под ее ногами был сдвинут.
И Вовка. Потом был Вовка...
И его смерть увидел Апыхтин и уже не сопротивлялся своему воображению, не останавливал его. Услышав крик матери, Вовка выглянул из своей комнаты и увидел, увидел, как тот человек полоснул ножом по горлу матери, увидел, как хлынула кровь. Все произошло очень быстро – Катя закричала еще в прихожей, в ту же секунду из своей комнаты выбежал Вовка, а в это время тот человек уже догнал Катю, уже зажал ей рот большой сильной ладонью и в ту же секунду провел, хорошо так, сильно, с хрустом провел ножом по горлу. Вовка бросился в свою комнату, он пытался подпереть дверь спиной, остановить убийц, но что, что он мог сделать... И они воткнули ему что-то в висок, капитан говорит, глубоко воткнули... Что это было? Штырь какой-то, отвертка, спица... Нет, не спица, там такая рана, что может войти палец... И Вовка тоже дергался в агонии – лежащий у его кровати коврик сбит в сторону.
Апыхтин поднялся и прошел в маленькую комнату, где лежал Вовка. Опустился на колени, прижался губами к его окровавленной голове, провел рукой по волосам...
Сзади подошел Юферев, положил руку на плечо.
– На Кипре есть гора Троодос, – каким-то смазанным голосом проговорил Апыхтин. – Там монастырь, древний православный монастырь... Троодос называется...
– Пойдем, Владимир Николаевич, – сказал Юферев. – Пойдем на кухню... У тебя будет возможность, ты его еще увидишь...
– Да, я понимаю, жара... На жаре Вовка может очень быстро разложиться, да?
– Поплыл мужик, – сказал кто-то за дверью, но Апыхтин его услышал, замер на какое-то время, не отрывая взгляда от кровавой дыры в Вовкиной голове.
– Пошли, Владимир Николаевич, – Юферев потрепал его по плечу, понимая, что надо, необходимо оттащить Апыхтина от мертвого сына, иначе он просто рухнет. Что-то подсказало Юфереву, что не обязательно сейчас называть Апыхтина на «вы», неправильно это будет, плохо. Он сам даже не заметил, как перешел на «ты». – Пошли выпьем... Там у тебя на кухне что-то осталось. Пошли.
– Это, кажется, единственное, что мне остается делать в ближайшее время, – сказал Апыхтин и, нащупав за спиной ладонь капитана, оперся на нее, встал с колен. – Ну, прости, Вовка... Прости, дорогой... Не уберег. И ты, Катя, прости, – сказал он, проходя мимо жены – она уже лежала на носилках, задернутая грязноватой простыней. – Оплошал. Как последний... Я исправлюсь... Вот увидишь, я исправлюсь. Мы еще съездим на Кипр... Поднимемся на Троодос и выпьем монастырской самогонки... Там монахи самогонку гонят, – пояснил он, наткнувшись на сухой, жесткий взгляд капитана. – Туристов угощают... – Апыхтин замолчал, увидев, что капитан протягивает ему полную чашку водки.
– Давай, – сказал Юферев. – Одним махом и до дна.
– Ты тоже? – спросил Апыхтин.
– И я тоже, – Юферев поднял такую же чашку. Апыхтин протянул было свою, чтобы чокнуться, но тут же виновато опустил.
– Ах да, за упокой пьем... Как там в песне поется... «Хотел я выпить за здоровье, а надо ж, пью за упокой...» – Хорошая самогонка, – сказал Апыхтин, выпив водку до дна и вернув чашку Юфереву. Капитан, незаметно наступая на него, затолкал Апыхтина на кухню и закрыл за собой дверь, чтобы тот не видел, как выносят трупы из квартиры.
– Закуси, – сказал Юферев, придвигая тарелку. – Ты уже достаточно выпил.
Апыхтин взял котлету, поднес было ее ко рту, но тут же резко отбросил в тарелку, глядя на нее почти с ужасом.
– Не могу, – сказал он. – Такое ощущение, что эти котлеты из нее сделаны.
– Из кого? – не понял Юферев.
– Из Кати. И из Вовки.
– Надо же, – удивился капитан, но тоже не решился взять котлету и отодвинул тарелку подальше.
– Они будто из Кати сделаны, – сказал Апыхтин, и на этом его силы, похоже, кончились. Он опустил голову на руки и, склонившись над кухонным столом, заплакал, не сдерживаясь. Водка расслабила его, и он, кажется, потерял самообладание. Иногда поднимал голову, смотрел на капитана мокрыми глазами, пытался что-то сказать, но не мог выговорить ни слова.
Юферев вылил остатки водки в свою чашку, выпил, зажевал подвернувшимся куском хлеба, потом снял с Апыхтина очки, отложил их в сторонку. Выйдя в комнату, подошел к телефону и, сверившись с записной книжкой, набрал номер банка «Феникс».
– Приемная Апыхтина? – спросил он.
– Да, – ответила Алла Петровна. – Но его сейчас нет. Он будет позже.
– С вами говорит капитан Юферев. Дома у Апыхтина несчастье. Вам необходимо подъехать сюда.
– Что случилось?
– Захватите с собой близкого ему человека... Заместитель, помощник... Не знаю, как там у вас это называется. Жду вас через десять минут.
– Видите ли, в чем дело, у нас сейчас начинается совещание, и я боюсь, что приехать немедленно вряд ли кто... Если вы, конечно, не возражаете...
– Возражаю! – перебил секретаршу Юферев.
– Тогда я хочу поговорить с Владимиром Николаевичем.
– Он не может.
– Почему?
– Не в состоянии.
– Вы хотите сказать...
– Послушай, тетя! – В голосе Юферева зазвучали хулиганские нотки. – Ты мне надоела. Я все сказал.
И положил трубку.
Через десять минут в прихожей прозвенел звонок. Юферев подошел к двери, посмотрел в «глазок» – на площадке стояли три нарядных мужчины и перепуганная женщина.
Юферев открыл дверь и некоторое время с подозрением рассматривал всех четверых.
– Кто такие? – спросил он, хотя уже догадался – все руководство банка пожаловало на квартиру к председателю правления.
– Мы заместители Апыхтина.
– Очень хорошо. Проходите. – Юферев опять запер дверь. – С вами я буду говорить завтра. Познакомимся поближе, побеседуем.
– О чем? – выскочил вперед один из приехавших.
– О жизни. Проходите в комнату.
Все четверо послушно, уступая друг другу дорогу, прошли мимо кухни и остановились перед громадной лужей крови. И молча повернулись к Юфереву, ожидая пояснений.
– Здесь была убита жена Апыхтина.
Алла Петровна, побледнев, медленно осела вдоль стены.
– В той комнате картина примерно такая же... Там был убит сын Апыхтина. Мы свою работу закончили, теперь вы приступайте. Квартиру надо вымыть, ковры сдать в химчистку или как там это делается... И – похороны. Это большая работа.
– Простите, а где Владимир Николаевич?
– На кухне... Плачет.
– Господи, – простонала, приходя в себя, секретарша.
– Завтра прошу быть на рабочих местах и никуда не отлучаться. Никаких командировок, поездок и прочего. Вопросы есть?
– Да нет... Вопросы, как я понимаю, будут у вас, – сказал Басаргин.
– И очень много. До встречи. – Юферев направился к двери. – Закройте за мной. И не открывайте незнакомым. У вас в банке должна быть охрана... Человек с автоматом здесь не помешает. – И Юферев вышел из квартиры.
– Сядь, – сказал он.
Парень сел, четко соблюдая правила приличия – сел не к самому столу, а чуть отодвинул стул, руки не положил на скатерть, они остались лежать на коленях. Но и угодливости в нем тоже не было – в глаза не заглядывал, не суетился, задом не ерзал. Сидел и ждал вопросов.
– Это точно? – спросил Кандауров.
– Дело ведет Юферев.
– Цепкий мужик.
– Я как-то был у него в кабинете... – Парень замолчал, ожидая разрешения продолжить. Как и Кандауров, был он в тонком клетчатом пиджаке, черных брюках, белоснежной рубашке и выглядел аккуратно-нарядным. Но что-то его выдавало, что-то говорило о том, что это не обычная его одежда, старательность проглядывала в отутюженных манжетах, наглаженных брюках, посверкивающих туфлях. Оставалось ощущение, что он долго выбирал, что надеть, вполне возможно, в вестибюле ресторана еще раз чистил туфли, не исключено, что своим же носовым платком.
– И что? – спросил Кандауров.
– Я вошел, он предложил сесть... А через три года вышел.
– Это он может. Но мужик ничего. Ладно, пусть... Какие слухи, Серега?
– Никаких.
– Совсем никаких?
– Совсем, Костя. Я навел кое-какие справки... Наши ничего не знают.
– Думаешь, гости?
– Получается, что так.
Кандауров долго смотрел в пустое пространство ресторана, официант несколько раз пересекал его взгляд, ожидая, что тот даст какой-нибудь знак, подзовет, но Кандауров оставался неподвижным. Он поставил локти на стол и провис на них так, что острые его плечи оказались выше головы.
– Нет, Серега, – произнес наконец Кандауров. – Гости так не работают. Одно из двух, как мне кажется... Или полная дурь собачья, неожиданность, случайность, недоразумение... Или большие деньги. Апыхтин наш клиент... И с ним не должно такого происходить. Теперь он меня пошлет. И правильно сделает. Я не могу ему на глаза показаться.
– А надо, – осмелился на совет Сергей.
– Конечно, покажусь... Но буду выглядеть как обосранная курица.
– Это удар, Костя.
– Да, – кивнул Кандауров. – Мы получили хороший удар. И теперь не можем делать вид, что ничего не произошло. Но почему бабу с дитем? Вот чего я не могу понять! Если какие-то банковские дела, то нужно убирать мужика... И потом, если бы у него были неприятности на этом фронте, я бы знал. Ты связывался с нашим человеком?
– В банке паника... Но по делам там все было в порядке. Контора крепкая.
Кандауров опять провис над столом, уставившись в задернутое темной шторой окно. За это время пришел официант, убрал посуду, спросил, не принести ли еще чего, – и лишь молчаливая неподвижность Кандаурова была ему ответом.
– Или шелупонь подзаборная, или большие деньги, – снова произнес Кандауров.
– Там дверь бронированная, из гранатомета не возьмешь. Разве что противотанковой миной.
– Значит, она знала этих людей? – оживился Кандауров и вопросительно посмотрел на Сергея.
– Или дура, – ответил тот.
– И так бывает, – согласился Кандауров. На лице его установилось выражение искренней печали. Он подпер щеку кулаком и опять надолго замолчал. Парень, который принес ему весть об убийстве, не торопил его, видимо, привыкший к такой форме общения.
– Выпить хочешь? – спросил наконец Кандауров.
– Нет, не буду.
– Правильно, не надо.
– Что будем делать, Костя?
– Выводы, – усмехнулся Кандауров. – Как говорят ученые люди, будем делать нелицеприятные выводы. – Сероватое лицо Кандаурова, освещенное боковым светом, казалось гораздо старше и горестнее. – Я так понимаю... Это мы получили удар. Убрали бабу с дитем, чтобы Апыхтин усомнился в нас и перестал платить. А платил бы этим новым ребятам. Если убрать его, то кто платить будет? А так они нанесли удар, чтобы сломать мужика... Хотя, как мне кажется, не должен Апыхтин сломаться, не должен... Он ничего так мужик, правильный... Правильные мужики не ломаются. Ломаются дешевки дутые, пидоры позорные...
– Это ты точно знаешь? – усмехнулся Сергей.
– Есть некоторые признаки, по которым можно сразу определить – правильный мужик или дутый.
– Поделись.
– Знаешь... Можно так предложить выпить, что ты по гроб жизни не забудешь, кулаки будут сжиматься каждый раз, когда вспомнится поднесенный стакан, от обиды желваки из черепа начнут выпирать... Значит, так... Боевая готовность. Кто-то из нас уже на прицеле. Они не остановятся. Они не могут остановиться, потому что уже нанесли удар... Как они бабу-то убили?
– Ножом по горлу.
– А пацана?
– Заточкой в висок.
– Бедный мужик, – вздохнул Кандауров. – Не знаю, что и сказать... Что я могу сказать?
– Скажи, что они получат то же самое.
– Это, конечно, утешение, но только для нас с тобой, а не для Володи Апыхтина.
– Сам же говоришь, что правильный мужик... Правильного мужика это наверняка утешит.
– Может быть, может быть... Хорошо бы Юферева опередить. А то ведь вспугнет, а толком ничего не сделает. И перед Апыхтиным нам надо очки набирать.
– Опередим, – негромко отозвался Сергей. – Он к нам не вхож, а мы к нему вхожи. Я сегодня уже буду знать обо всех его поисках и находках.
– Знаешь, Серега... Тут еще такое дело... Последнее время, мне кажется, он к нам тоже вхож.
– Неужели сука завелась? Кто?!
– Говорю же – ощущение. Невнятное, зыбкое, как слабый ветерок вот в этом зале, холодящий такой сквознячок... Надо бы нам это дело раскрутить.
– Раскрутим.
– Это ведь несложно, а?
– Раскрутим, – повторил Сергей.
– Ты позвони мне вечером – вдруг новости какие будут... Вдруг я что-нибудь узнаю.
– Пойдешь к Апыхтину?
– Нет, сегодня не пойду. Ему сейчас не до меня, не до сочувствий. Он в шоке. Квартира в кровище, баба в морге, пацан... И пацана нет... Сука буду, я их найду! Сука буду! – с неожиданной злостью прошипел Кандауров, поставив тощие свои костистые кулаки на скатерть. Первый раз в его словах прорвалось что-то свирепое и безжалостное. – Ведь не уйдут же, ведь некуда им уйти! Это мой город, мой! И я никому его не отдам. Никогда. Ни за что. Ох-х-х, – прохрипел Кандауров, схватившись за сердце. Он сжался, нависнув над столом, но через минуту-другую распрямился, вздохнул.
– Отпустило?
– Кажется, пронесло. Уходи. Мне еще позвонить надо. Свяжись с ребятами.
Ушел Сергей, растворился в полумраке зала официант, солнце сдвинулось в сторону, и узкая светлая щель погасла среди складок плотных штор. Поставив локти на стол и провиснув на них, как темная летучая мышь, надолго замер Кандауров в полной неподвижности. Глаза его были полусонными, и весь он выглядел каким-то обреченным. Щупловатый, с землистым лицом и в просторной, великоватой одежде, смотрелся он потерянно и жалко.
Но это было ложное впечатление.
Кандауров не собирался сдаваться.
Из всего случившегося он понял одно – будут разборки, «стрелки», выяснение отношений...
Стрельба тоже будет.
И очень скоро.
Все в городе знали, и капитан Юферев знал, что Апыхтин находился под его «крышей». И одного этого знания было достаточно, чтобы в его, кандауровской, империи царили мир, согласие и уважительность.
Кандауров никогда не задумывался над тем, правильно ли он живет, справедливо ли поступает, имеет ли он право обирать банкиров, торгашей, коммерсантов. Об этом он даже думать не хотел, поскольку пришел в эту жизнь, которая уже до него текла по каким-то своим законам, он эти законы принял и не собирался их менять, да и сомневаться в них у него не было никаких оснований.
Вот уйди он, умри, умотай куда-нибудь... И в тот же день в кабинет к Апыхтину войдет другой человек, наверняка менее порядочный и более алчный. И потребует свою долю.
Все это можно было назвать общественной моралью, нравственным принципом, откровенным бандитизмом, беспределом, всеобщей криминализацией, можно было никак не называть, а просто жить, соблюдая установившиеся правила. Именно так Кандауров и поступал – соблюдал законы, которые сложились до него. И был уверен в том, что обязан эти законы отстаивать, охранять от всевозможных отморозков.
– Хорошо, – наконец проговорил он вслух. – Пусть будет так. Нет никаких возражений. Уж если поступило такое предложение, мы его обсудим и ответим должным образом. Должным образом, – повторил он и поднялся, резко отодвинув стул. Официанта подзывать не стал, хотя тот мгновенно возник в проеме между колоннами. Расплачиваться за обед не требовалось – ресторан не просто находился под кандауровской «крышей», он ему принадлежал.
Эксперты в квартире Апыхтина не нашли ни единого чужого отпечатка пальцев. Это говорило о многом – работали жестко, трезво и, самое главное, – продуманно. Значит, не случайные забулдыги, позарившиеся на банкирскую квартиру. Убийство совершили ребята опытные. А по тому, как они это проделали, можно предположить – не впервой.
– Да.
– Это тоже можно установить?
– Предположительно, – уклонился эксперт от подробностей.
Апыхтин все так же сидел у двери, упершись ладонями в пол и откинув голову назад. Он старался дышать глубже, каждый раз полностью выталкивая из себя воздух.
Видя, что он пришел в себя, снова задвигались в комнате люди, опять принялись что-то замерять, высматривать, выискивать. Апыхтин с трудом поднялся, постоял у стены, видимо, не уверенный, что может идти, но потом все-таки направился на кухню. Обернулся на Катю, лежащую посредине комнаты, но не остановился.
На кухне стоял легкий чад, запах чего-то горелого. Подойдя к плите, Апыхтин увидел на сковородке несколько черных обуглившихся комков.
– Все правильно, – проговорил он, – она жарила котлеты.
Тут же, на столике, стояла тарелка с уже готовыми котлетами. Обернувшись на звук шагов, Апыхтин увидел входящего на кухню Юферева. Тот оставался таким же сдержанным и никак не проявлял своих чувств.
– Садитесь, капитан, – Апыхтин слабо махнул рукой в сторону кухонной табуретки.
– Когда мы вошли, здесь было полно дыму... Газ я выключил. И открыл окно, чтобы немного проветрить. Вся квартира была в дыму.
Апыхтин открыл холодильник, вынул початую бутылку водки, налил себе в чайную чашку, вопросительно посмотрел на Юферева.
– Нет-нет, спасибо, – сказал тот.
Апыхтин выпил водку, потянулся было к котлетам, сложенным в тарелке, но на полпути рука его остановилась.
– Закусите, Владимир Николаевич. – Юферев придвинул тарелку к Апыхтину. – Вам надо держаться.
– Зачем?
– Пройдет неделя... Вторая... И вы уже не будете задавать этот вопрос.
– Я все забуду? – вяло усмехнулся Апыхтин.
– Нет, но у вас появятся силы, чтобы помнить.
– Да? Так бывает?
– Только так и бывает.
– Мы на Кипр собирались, – проговорил Апыхтин, глядя на сковородку с черными головешками. – Там есть гора Троодос. А на горе монастырь... Монахи самогонку гонят и угощают туристов... Говорят, совершенно потрясающая самогонка. И закусить дают... – Апыхтин бормотал все тише, тише и наконец совсем замолк. – Зачем они это сделали? – спросил он неожиданно четко и внятно.
– Первое объяснение, которое напрашивается само собой... Ограбление.
– А убивать зачем?
– Надежнее.
– Так всегда делается?
– Далеко не всегда... Но случается. Отморозки.
– Что? – Апыхтин поднял голову.
– Так их называют в уголовном мире. Отморозки. Люди с отмороженными мозгами. Внешне они не отличаются от нормальных людей, вроде как все... И улыбаются, и женщин любят, у некоторых даже дети рождаются... Но мозги у них отморожены. И все остальное, что с этим связано, тоже отмерло – совесть, сочувствие, порядочность... Но яйца действуют.
– И это... Это было здесь?! – спросил Апыхтин почти с ужасом. – Это здесь тоже было?!
– Нет, – ответил Юферев тихо, но твердо.
– Точно не было? – настойчиво продолжал допытываться Апыхтин, словно это было самым главным в случившемся.
– Сами можете посмотреть... На ней трусики... В порядке. Я вот о чем хотел попросить вас, Владимир Николаевич... Может быть, вы посмотрите внимательно, что именно у вас пропало и пропало ли что-либо вообще?
Апыхтин некоторое время молча смотрел на Юферева, осмысливая вопрос, и наконец кивнул, давая понять, что понял сказанное.
– Вы хотите сказать, что могло и ничего не пропасть? – спросил он. – Вы хотите сказать, что убийство было единственной целью этих... Как вы говорите, отморозков?
– Будем думать, Владимир Николаевич, будем работать... Я вызвал машину, сейчас увезут... ваших близких. – На долю секунды запнулся капитан перед тем, как произнести «ваших близких», но Апыхтин сам уточнил:
– Трупы увезут. Близких у меня уже нет.
– Я понимаю, что поступаю безжалостно, пытаясь сейчас задавать вам вопросы...
– Задавайте.
– По линии банка... Были угрозы, требования? Вы понимаете, о чем я говорю. Может быть, шантаж...
– Ничего этого не было.
– Хорошо. У вас есть «крыша»?
– Да.
– Кандауров?
– Он самый.
– С ним все в порядке?
– Да, капитан... С Кандауровым у меня все в порядке. Просто идеально. Лучше не бывает.
– Откуда вы знаете, как бывает? – Юферев хотел было задать какой-то вопрос, но, взглянув на Апыхтина, остановился. Тот сидел на неустойчивой кухонной табуретке и, зажав ладони коленями, уставившись в какую-то точку на стене, раскачивался из стороны в сторону. Вряд ли он вполне осознавал сейчас все, что говорил ему Юферев, что он сам отвечал. Похоже, он просто выделил для разговора какой-то незначительный участочек своего мозга и доверился ему. А сам впал в затяжное оцепенение и был там, в комнате, в нескольких метрах отсюда, где лежала Катя со вспоротым горлом, из которого вытекло так много крови, и в следующей комнате, где лежал с продырявленной головой Вовка...
Во всем происходящем была такая бессмыслица, такая тупая, необъяснимая жестокость, даже не жестокость, жестокость тоже имеет смысл, цель, причину... Здесь же ничего этого не было, тупая необъяснимость. Отмороженность, как говорит капитан Юферев.
– Не понимаю... – Апыхтин потряс большой лохматой головой, протер запотевшие очки, снова надел их, беспомощно посмотрел на капитана, словно ожидая, что тот все объяснит, расставит по местам, назовет вещи своими именами. – Ничего не понимаю... А вы, капитан, вы что-нибудь понимаете?
– Если хотите, могу назвать несколько версий, которые... – Юферев помедлил. – Которые возможны. Но сразу предупреждаю, что в действительности все может оказаться совсем не так...
– Говорите, – кивнул Апыхтин.
– Первая – грабеж. Потом мы с вами уточним, что именно пропало. Может быть, ничего не похищено, может быть, они искали какую-то вещь, документ, надеялись найти толстую пачку долларов, не зная по своей тупости, что в домах банкиров долларов не бывает, доллары бывают только в домах пенсионеров, нищих...
– Но убивать?! Зачем убивать?!
– Этому тоже может быть несколько объяснений... Возможно, ваша жена или сын узнали кого-либо из них.
– Вы хотите сказать, что это были мои знакомые, друзья, сослуживцы?
– Не знаю, сейчас об этом говорить рано. Как бы там ни было, ваша жена открыла им дверь. Дверь у вас... своеобразная. Следов взлома нет, да ее и невозможно взломать. А если бы кто-то и решился на взлом, у нее имелось достаточно времени позвонить в милицию, вам на работу, к соседям... Она открывает дверь незнакомым людям?
– Не знаю... Но я всегда предупреждал ее, всегда запрещал это делать.
– Она легкомысленна? Неосторожна? Доверчива?
– И да и нет. Как и все мы. К одним доверчивы, к другим подозрительны... Часто ошибаясь и там, и там.
В прихожей раздался звонок, Апыхтин вздрогнул и почему-то посмотрел на Юферева. Тот остался невозмутимым и лишь удовлетворено кивнул, услышав звонок.
– Наверное, пришла машина, которую я вызвал. Их надо забрать... Экспертиза, то-се... Опять же, жара.
– При чем тут жара? – не понял Апыхтин.
– Жара – это плохо. – Юферев не решался сказать, чем плоха жара. Он лишь выразительно посмотрел на Апыхтина, и тот, поняв, кивнул. Не поддержи его Юферев, он свалился бы на кухонный пол. Наполнив водой чашку, капитан с силой выплеснул ее прямо в лицо Апыхтину. Тот вздрогнул, тряхнул головой, открыл глаза.
– Простите, – сказал он. – Я хочу посмотреть...
– Надо ли? Зрелище... Даже наши ребята, насколько уж закаленные...
– Надо. – Апыхтин с трудом поднялся, опершись рукой о стенку, и шагнул в комнату. Юферев хотел было поддержать его, но с удивлением убедился, что в этом не было надобности – Апыхтин прошел с неожиданной твердостью.
Из прихожей уже входили люди с носилками. Апыхтин старался не смотреть на них, все они были вестниками смерти, он опасался запомнить их, запомнить их глаза, выражение лиц, боялся увидеть чувства, которые ему бы не понравились, – любопытство, интерес к нему, к пострадавшему банкиру, интерес к квартире, к мебели.
Поэтому смотрел только вниз.
Подошел к Кате, снова опустился перед ней на колени. Теперь он уже внимательнее всмотрелся в ее лицо, всмотрелся в рану – ему почему-то нестерпимо хотелось посмотреть на рану. Это было страшное зрелище. Нож, видимо, был чрезвычайно острым, и голова, как показалось Апыхтину, была почти отделена. Да, это сделал сильный человек, и нож у него был острым. Большой нож, подумал Апыхтин, это не какой-то там перочинный, нет, нож с массивной ручкой, с большим отточенным лезвием...
Перед Апыхтиным вдруг явственно предстало все происшедшее, он не хотел видеть этого, усилием воли пытался вытолкнуть изображение из сознания, но не удалось, и он смирился, сдался и как бы согласился увидеть убийство во всех подробностях.
Катя открыла дверь, увидела убийц, поняла, что это убийцы, бросилась в глубину квартиры, не на кухню, она бросилась к Вовкиной комнате, закричала, чтобы предупредить, но убийца настиг ее, левой рукой сзади обхватил лицо, закрыв рот ладонью, а правой полоснул по горлу ножом. И тут же, чтобы не испачкаться в крови, бросил ее на пол, на этот вот ковер, и она умирала у него на глазах, не в силах произнести ни звука, только хрипы звучали здесь, только хрипы и клокотанье крови. Она билась здесь, на этом ковре, умирая, – угол ковра под ее ногами был сдвинут.
И Вовка. Потом был Вовка...
И его смерть увидел Апыхтин и уже не сопротивлялся своему воображению, не останавливал его. Услышав крик матери, Вовка выглянул из своей комнаты и увидел, увидел, как тот человек полоснул ножом по горлу матери, увидел, как хлынула кровь. Все произошло очень быстро – Катя закричала еще в прихожей, в ту же секунду из своей комнаты выбежал Вовка, а в это время тот человек уже догнал Катю, уже зажал ей рот большой сильной ладонью и в ту же секунду провел, хорошо так, сильно, с хрустом провел ножом по горлу. Вовка бросился в свою комнату, он пытался подпереть дверь спиной, остановить убийц, но что, что он мог сделать... И они воткнули ему что-то в висок, капитан говорит, глубоко воткнули... Что это было? Штырь какой-то, отвертка, спица... Нет, не спица, там такая рана, что может войти палец... И Вовка тоже дергался в агонии – лежащий у его кровати коврик сбит в сторону.
Апыхтин поднялся и прошел в маленькую комнату, где лежал Вовка. Опустился на колени, прижался губами к его окровавленной голове, провел рукой по волосам...
Сзади подошел Юферев, положил руку на плечо.
– На Кипре есть гора Троодос, – каким-то смазанным голосом проговорил Апыхтин. – Там монастырь, древний православный монастырь... Троодос называется...
– Пойдем, Владимир Николаевич, – сказал Юферев. – Пойдем на кухню... У тебя будет возможность, ты его еще увидишь...
– Да, я понимаю, жара... На жаре Вовка может очень быстро разложиться, да?
– Поплыл мужик, – сказал кто-то за дверью, но Апыхтин его услышал, замер на какое-то время, не отрывая взгляда от кровавой дыры в Вовкиной голове.
– Пошли, Владимир Николаевич, – Юферев потрепал его по плечу, понимая, что надо, необходимо оттащить Апыхтина от мертвого сына, иначе он просто рухнет. Что-то подсказало Юфереву, что не обязательно сейчас называть Апыхтина на «вы», неправильно это будет, плохо. Он сам даже не заметил, как перешел на «ты». – Пошли выпьем... Там у тебя на кухне что-то осталось. Пошли.
– Это, кажется, единственное, что мне остается делать в ближайшее время, – сказал Апыхтин и, нащупав за спиной ладонь капитана, оперся на нее, встал с колен. – Ну, прости, Вовка... Прости, дорогой... Не уберег. И ты, Катя, прости, – сказал он, проходя мимо жены – она уже лежала на носилках, задернутая грязноватой простыней. – Оплошал. Как последний... Я исправлюсь... Вот увидишь, я исправлюсь. Мы еще съездим на Кипр... Поднимемся на Троодос и выпьем монастырской самогонки... Там монахи самогонку гонят, – пояснил он, наткнувшись на сухой, жесткий взгляд капитана. – Туристов угощают... – Апыхтин замолчал, увидев, что капитан протягивает ему полную чашку водки.
– Давай, – сказал Юферев. – Одним махом и до дна.
– Ты тоже? – спросил Апыхтин.
– И я тоже, – Юферев поднял такую же чашку. Апыхтин протянул было свою, чтобы чокнуться, но тут же виновато опустил.
– Ах да, за упокой пьем... Как там в песне поется... «Хотел я выпить за здоровье, а надо ж, пью за упокой...» – Хорошая самогонка, – сказал Апыхтин, выпив водку до дна и вернув чашку Юфереву. Капитан, незаметно наступая на него, затолкал Апыхтина на кухню и закрыл за собой дверь, чтобы тот не видел, как выносят трупы из квартиры.
– Закуси, – сказал Юферев, придвигая тарелку. – Ты уже достаточно выпил.
Апыхтин взял котлету, поднес было ее ко рту, но тут же резко отбросил в тарелку, глядя на нее почти с ужасом.
– Не могу, – сказал он. – Такое ощущение, что эти котлеты из нее сделаны.
– Из кого? – не понял Юферев.
– Из Кати. И из Вовки.
– Надо же, – удивился капитан, но тоже не решился взять котлету и отодвинул тарелку подальше.
– Они будто из Кати сделаны, – сказал Апыхтин, и на этом его силы, похоже, кончились. Он опустил голову на руки и, склонившись над кухонным столом, заплакал, не сдерживаясь. Водка расслабила его, и он, кажется, потерял самообладание. Иногда поднимал голову, смотрел на капитана мокрыми глазами, пытался что-то сказать, но не мог выговорить ни слова.
Юферев вылил остатки водки в свою чашку, выпил, зажевал подвернувшимся куском хлеба, потом снял с Апыхтина очки, отложил их в сторонку. Выйдя в комнату, подошел к телефону и, сверившись с записной книжкой, набрал номер банка «Феникс».
– Приемная Апыхтина? – спросил он.
– Да, – ответила Алла Петровна. – Но его сейчас нет. Он будет позже.
– С вами говорит капитан Юферев. Дома у Апыхтина несчастье. Вам необходимо подъехать сюда.
– Что случилось?
– Захватите с собой близкого ему человека... Заместитель, помощник... Не знаю, как там у вас это называется. Жду вас через десять минут.
– Видите ли, в чем дело, у нас сейчас начинается совещание, и я боюсь, что приехать немедленно вряд ли кто... Если вы, конечно, не возражаете...
– Возражаю! – перебил секретаршу Юферев.
– Тогда я хочу поговорить с Владимиром Николаевичем.
– Он не может.
– Почему?
– Не в состоянии.
– Вы хотите сказать...
– Послушай, тетя! – В голосе Юферева зазвучали хулиганские нотки. – Ты мне надоела. Я все сказал.
И положил трубку.
Через десять минут в прихожей прозвенел звонок. Юферев подошел к двери, посмотрел в «глазок» – на площадке стояли три нарядных мужчины и перепуганная женщина.
Юферев открыл дверь и некоторое время с подозрением рассматривал всех четверых.
– Кто такие? – спросил он, хотя уже догадался – все руководство банка пожаловало на квартиру к председателю правления.
– Мы заместители Апыхтина.
– Очень хорошо. Проходите. – Юферев опять запер дверь. – С вами я буду говорить завтра. Познакомимся поближе, побеседуем.
– О чем? – выскочил вперед один из приехавших.
– О жизни. Проходите в комнату.
Все четверо послушно, уступая друг другу дорогу, прошли мимо кухни и остановились перед громадной лужей крови. И молча повернулись к Юфереву, ожидая пояснений.
– Здесь была убита жена Апыхтина.
Алла Петровна, побледнев, медленно осела вдоль стены.
– В той комнате картина примерно такая же... Там был убит сын Апыхтина. Мы свою работу закончили, теперь вы приступайте. Квартиру надо вымыть, ковры сдать в химчистку или как там это делается... И – похороны. Это большая работа.
– Простите, а где Владимир Николаевич?
– На кухне... Плачет.
– Господи, – простонала, приходя в себя, секретарша.
– Завтра прошу быть на рабочих местах и никуда не отлучаться. Никаких командировок, поездок и прочего. Вопросы есть?
– Да нет... Вопросы, как я понимаю, будут у вас, – сказал Басаргин.
– И очень много. До встречи. – Юферев направился к двери. – Закройте за мной. И не открывайте незнакомым. У вас в банке должна быть охрана... Человек с автоматом здесь не помешает. – И Юферев вышел из квартиры.
* * *
Кандауров сидел в полупустом, затемненном зале ресторана за столиком в углу и обедал, когда к нему подошел невзрачного вида парень и прошептал несколько слов. Кандауров поднял голову и некоторое время смотрел парню в лицо, потом положил ложку, отодвинул тарелку с недоеденным харчо.– Сядь, – сказал он.
Парень сел, четко соблюдая правила приличия – сел не к самому столу, а чуть отодвинул стул, руки не положил на скатерть, они остались лежать на коленях. Но и угодливости в нем тоже не было – в глаза не заглядывал, не суетился, задом не ерзал. Сидел и ждал вопросов.
– Это точно? – спросил Кандауров.
– Дело ведет Юферев.
– Цепкий мужик.
– Я как-то был у него в кабинете... – Парень замолчал, ожидая разрешения продолжить. Как и Кандауров, был он в тонком клетчатом пиджаке, черных брюках, белоснежной рубашке и выглядел аккуратно-нарядным. Но что-то его выдавало, что-то говорило о том, что это не обычная его одежда, старательность проглядывала в отутюженных манжетах, наглаженных брюках, посверкивающих туфлях. Оставалось ощущение, что он долго выбирал, что надеть, вполне возможно, в вестибюле ресторана еще раз чистил туфли, не исключено, что своим же носовым платком.
– И что? – спросил Кандауров.
– Я вошел, он предложил сесть... А через три года вышел.
– Это он может. Но мужик ничего. Ладно, пусть... Какие слухи, Серега?
– Никаких.
– Совсем никаких?
– Совсем, Костя. Я навел кое-какие справки... Наши ничего не знают.
– Думаешь, гости?
– Получается, что так.
Кандауров долго смотрел в пустое пространство ресторана, официант несколько раз пересекал его взгляд, ожидая, что тот даст какой-нибудь знак, подзовет, но Кандауров оставался неподвижным. Он поставил локти на стол и провис на них так, что острые его плечи оказались выше головы.
– Нет, Серега, – произнес наконец Кандауров. – Гости так не работают. Одно из двух, как мне кажется... Или полная дурь собачья, неожиданность, случайность, недоразумение... Или большие деньги. Апыхтин наш клиент... И с ним не должно такого происходить. Теперь он меня пошлет. И правильно сделает. Я не могу ему на глаза показаться.
– А надо, – осмелился на совет Сергей.
– Конечно, покажусь... Но буду выглядеть как обосранная курица.
– Это удар, Костя.
– Да, – кивнул Кандауров. – Мы получили хороший удар. И теперь не можем делать вид, что ничего не произошло. Но почему бабу с дитем? Вот чего я не могу понять! Если какие-то банковские дела, то нужно убирать мужика... И потом, если бы у него были неприятности на этом фронте, я бы знал. Ты связывался с нашим человеком?
– В банке паника... Но по делам там все было в порядке. Контора крепкая.
Кандауров опять провис над столом, уставившись в задернутое темной шторой окно. За это время пришел официант, убрал посуду, спросил, не принести ли еще чего, – и лишь молчаливая неподвижность Кандаурова была ему ответом.
– Или шелупонь подзаборная, или большие деньги, – снова произнес Кандауров.
– Там дверь бронированная, из гранатомета не возьмешь. Разве что противотанковой миной.
– Значит, она знала этих людей? – оживился Кандауров и вопросительно посмотрел на Сергея.
– Или дура, – ответил тот.
– И так бывает, – согласился Кандауров. На лице его установилось выражение искренней печали. Он подпер щеку кулаком и опять надолго замолчал. Парень, который принес ему весть об убийстве, не торопил его, видимо, привыкший к такой форме общения.
– Выпить хочешь? – спросил наконец Кандауров.
– Нет, не буду.
– Правильно, не надо.
– Что будем делать, Костя?
– Выводы, – усмехнулся Кандауров. – Как говорят ученые люди, будем делать нелицеприятные выводы. – Сероватое лицо Кандаурова, освещенное боковым светом, казалось гораздо старше и горестнее. – Я так понимаю... Это мы получили удар. Убрали бабу с дитем, чтобы Апыхтин усомнился в нас и перестал платить. А платил бы этим новым ребятам. Если убрать его, то кто платить будет? А так они нанесли удар, чтобы сломать мужика... Хотя, как мне кажется, не должен Апыхтин сломаться, не должен... Он ничего так мужик, правильный... Правильные мужики не ломаются. Ломаются дешевки дутые, пидоры позорные...
– Это ты точно знаешь? – усмехнулся Сергей.
– Есть некоторые признаки, по которым можно сразу определить – правильный мужик или дутый.
– Поделись.
– Знаешь... Можно так предложить выпить, что ты по гроб жизни не забудешь, кулаки будут сжиматься каждый раз, когда вспомнится поднесенный стакан, от обиды желваки из черепа начнут выпирать... Значит, так... Боевая готовность. Кто-то из нас уже на прицеле. Они не остановятся. Они не могут остановиться, потому что уже нанесли удар... Как они бабу-то убили?
– Ножом по горлу.
– А пацана?
– Заточкой в висок.
– Бедный мужик, – вздохнул Кандауров. – Не знаю, что и сказать... Что я могу сказать?
– Скажи, что они получат то же самое.
– Это, конечно, утешение, но только для нас с тобой, а не для Володи Апыхтина.
– Сам же говоришь, что правильный мужик... Правильного мужика это наверняка утешит.
– Может быть, может быть... Хорошо бы Юферева опередить. А то ведь вспугнет, а толком ничего не сделает. И перед Апыхтиным нам надо очки набирать.
– Опередим, – негромко отозвался Сергей. – Он к нам не вхож, а мы к нему вхожи. Я сегодня уже буду знать обо всех его поисках и находках.
– Знаешь, Серега... Тут еще такое дело... Последнее время, мне кажется, он к нам тоже вхож.
– Неужели сука завелась? Кто?!
– Говорю же – ощущение. Невнятное, зыбкое, как слабый ветерок вот в этом зале, холодящий такой сквознячок... Надо бы нам это дело раскрутить.
– Раскрутим.
– Это ведь несложно, а?
– Раскрутим, – повторил Сергей.
– Ты позвони мне вечером – вдруг новости какие будут... Вдруг я что-нибудь узнаю.
– Пойдешь к Апыхтину?
– Нет, сегодня не пойду. Ему сейчас не до меня, не до сочувствий. Он в шоке. Квартира в кровище, баба в морге, пацан... И пацана нет... Сука буду, я их найду! Сука буду! – с неожиданной злостью прошипел Кандауров, поставив тощие свои костистые кулаки на скатерть. Первый раз в его словах прорвалось что-то свирепое и безжалостное. – Ведь не уйдут же, ведь некуда им уйти! Это мой город, мой! И я никому его не отдам. Никогда. Ни за что. Ох-х-х, – прохрипел Кандауров, схватившись за сердце. Он сжался, нависнув над столом, но через минуту-другую распрямился, вздохнул.
– Отпустило?
– Кажется, пронесло. Уходи. Мне еще позвонить надо. Свяжись с ребятами.
Ушел Сергей, растворился в полумраке зала официант, солнце сдвинулось в сторону, и узкая светлая щель погасла среди складок плотных штор. Поставив локти на стол и провиснув на них, как темная летучая мышь, надолго замер Кандауров в полной неподвижности. Глаза его были полусонными, и весь он выглядел каким-то обреченным. Щупловатый, с землистым лицом и в просторной, великоватой одежде, смотрелся он потерянно и жалко.
Но это было ложное впечатление.
Кандауров не собирался сдаваться.
Из всего случившегося он понял одно – будут разборки, «стрелки», выяснение отношений...
Стрельба тоже будет.
И очень скоро.
Все в городе знали, и капитан Юферев знал, что Апыхтин находился под его «крышей». И одного этого знания было достаточно, чтобы в его, кандауровской, империи царили мир, согласие и уважительность.
Кандауров никогда не задумывался над тем, правильно ли он живет, справедливо ли поступает, имеет ли он право обирать банкиров, торгашей, коммерсантов. Об этом он даже думать не хотел, поскольку пришел в эту жизнь, которая уже до него текла по каким-то своим законам, он эти законы принял и не собирался их менять, да и сомневаться в них у него не было никаких оснований.
Вот уйди он, умри, умотай куда-нибудь... И в тот же день в кабинет к Апыхтину войдет другой человек, наверняка менее порядочный и более алчный. И потребует свою долю.
Все это можно было назвать общественной моралью, нравственным принципом, откровенным бандитизмом, беспределом, всеобщей криминализацией, можно было никак не называть, а просто жить, соблюдая установившиеся правила. Именно так Кандауров и поступал – соблюдал законы, которые сложились до него. И был уверен в том, что обязан эти законы отстаивать, охранять от всевозможных отморозков.
– Хорошо, – наконец проговорил он вслух. – Пусть будет так. Нет никаких возражений. Уж если поступило такое предложение, мы его обсудим и ответим должным образом. Должным образом, – повторил он и поднялся, резко отодвинув стул. Официанта подзывать не стал, хотя тот мгновенно возник в проеме между колоннами. Расплачиваться за обед не требовалось – ресторан не просто находился под кандауровской «крышей», он ему принадлежал.
* * *
Юферев пребывал в полной растерянности. Такого с ним еще никогда не было – он не находил никакого объяснения случившемуся. Как и Кандауров в своем ресторане, Юферев сидел в маленьком тусклом кабинете почти в такой же позе – поставив локти на стол и провиснув так, что плечи касались ушей. Перед ним лежал чистый лист бумаги, на листе шариковая ручка с искусанным концом, а под правой рукой стоял телефон. Но куда звонить, кому, о чем спросить? Юферев не представлял этого.Эксперты в квартире Апыхтина не нашли ни единого чужого отпечатка пальцев. Это говорило о многом – работали жестко, трезво и, самое главное, – продуманно. Значит, не случайные забулдыги, позарившиеся на банкирскую квартиру. Убийство совершили ребята опытные. А по тому, как они это проделали, можно предположить – не впервой.