Виталий Вавикин. Шарманщик (Предпоследний завет)

   – И что? Вот так вот просто взять и уйти? – спрашивает тебя Майк.
   – Почему бы и нет? – говоришь ты.
   – А ты не думал, что от этого им не станет легче? – говорит Майк.
   – Я отправлю Кэт письмо.
   – Отправь лучше песню.
   – К черту песню! В шарманках нет правды.
   – Но шарманки не ошибаются. Они создают то, что нужно людям. Вот люди могут ошибаться, а шарманки – нет.
   И ты соглашаешься с ним, потому что он твой друг. И ищешь песню, которая могла бы объяснить Кэт все, что ты чувствуешь.

 
Мне приснилось, что меня не было рядом
И ты до смерти перепугалась
Но никто тебя не слушал,
Потому что никого это не заботило.
Пробудившись ото сна,
Я ощутил этот страх:
Что я оставлю после себя,
Когда все для меня здесь будет закончено?
И если ты спрашиваешь меня, я хочу, чтобы ты знала:
 
 
Когда придет мое время,
Забудь о зле, которое я совершил.
Даже во мне есть то, о чем будешь тосковать.
И не держи на меня зла.
А если вдруг ты почувствуешь пустоту внутри,
Вспомни обо мне,
Вычеркнув из памяти все плохое
Вычеркнув из памяти все плохое
 
 
Не бойся
Я уже получил по заслугам
Внешне я изменился, но я остался собой
Моя сила – лишь снаружи, но внутри я слаб
Я никогда не был идеальным,
Впрочем, как и ты…
 
 
Забыв о боли, что накопилась внутри,
Ты уже научилась ловко ее прятать,
Притворяясь, что кто-то еще может прийти и спасти меня
От самого себя
Я не могу быть таким, как ты…
 

Часть вторая

Глава первая

   «Единственный недостаток Бога, который можно поставить ему в укор – это то, что его нет».

Ф. Ницше

* * *

   Зависший в чистом небе хрустальный замок, сиял подобно драгоценному камню. И единственным, что связывало его с землей, был черный восьмиугольный стержень чистой энергии «Саддук», открытой Иммаилусом Софти триста семьдесят тысяч лет назад. Этот холодный, как самый далекий космос стержень пронзал замок ровно по центру, уходя в бесконечно голубое небо. Внизу, под замком, находилась высокая гора, покрытая вечно зеленой жимолостью, меж которой сновали насекомые и мелкие животные. Непреступные стены окружали эту гору, но тяжелые ворота, расположенные с четырех сторон света, украшенные бесчисленными драгоценными камнями были всегда открыты. Двенадцать молчаливых стражников – механических слуг, питающихся энергией «Саддук», охраняли эти ворота днем и ночью, хотя и не было в этом мире ни дня, ни ночи. Открытие Софти круглые сутки наполняло мир своей неиссякаемой энергией, черпавшей свои силы в глубинах времени и пространства. И казалось уже, что так было всегда. Казалось…
 
   Джаад вышел из своих покоев. Одет он был лишь в тонкую прозрачную тунику, но это не беспокоило его. Теплый ветер ласкал тело, а взгляд устремлялся за горизонт, туда, где не было ни смерти, ни зла. Казалось, что не было…
 
   – Легий почти мертв, – сказала ему светловолосая женщина с бескровным лицом и темными, как ночь глазами. Наготу ее скрывало белое, бесформенное одеяние из искусственного шелка, который был легким, как сам воздух. Она подошла к Джааду и встала рядом с ним, устремив взгляд своих глаз туда же, куда и он – за горизонт.
   – Скоро все это закончится, – сказал Джаад. – Мир Легия падет вместе со своим господином.
   – Каждую тысячу лет мир падает и поднимается с колен, моя любовь, – хрупкая рука женщины легла на смуглое, мускулистое плечо Джаада.
   – Если бы ты была мужчиной, Флаиа, то, может быть, смогла понять, что я чувствую. Но ты не мужчина…
   – И я рада этому, Джаад. Рада, потому что если бы я была мужчиной, то не смогла бы любить тебя так, как я люблю тебя сейчас. Знаешь, как говорил Легий: войны, деньги, власть – все когда-нибудь заканчивается, но не любовь… Не любовь…

* * *

   Пальцы Легия разжались, выпуская руку черноволосой сиделки, ухаживавшей за ним последние годы. Сердце остановилось, запечатав на сухих губах то ли улыбку, то ли последнее слово, о котором уже никто не узнает: будь то клятва, послание или просьба о глотке воды. Сиделка заплакала. Тихо, беззвучно. И золотые стены заплакали вместе с ней своими холодными прозрачными слезами, которых никто не увидит…
 
   А краеугольный стержень был все так же холоден и безмолвен. И энергия «Саддук» не знала что такое боль. Не знала что такое добро и зло. Для нее все было относительно. Лишь ее сила. Лишь ее безграничная, неисчерпаемая мощь. Сменятся правители, прольются дожди, а она останется неизменной, как переходящий трофей между равных поколений.

* * *

   В самой высокой башне Хрустального замка синее пламя пожирало тело последнего правителя. Легий превращался в прах, в пепел, который будет рассеян над всем миром. И шли скорбящие жители к высокой горе, чтобы проститься с тем, кто правил ими тысячи лет, пролить слезы, отдать дань памяти и встретить нового правителя.
 
   – Презренные прозелиты! – сказал Тиний, наблюдая за людскими толпами с высоких стен, окруживших покрытую жимолостью гору. – Они льют слезы перед страхом перемен и готовы сплясать на могилах, лишь бы им пообещали хорошую жизнь.
   – Легий любил их, – сказал Хамраш, поднимая голову и вглядываясь в высокую хрустальную башню.
   – Легия больше нет.
   – Так скорби вместе с теми, кто пришел сегодня скорбеть. Скорби или молчи. Потому что прах его все еще с нами.
   – Те, кого ты видишь внизу, плачут не от скорби, и слезы их измеряются не болью утраты, а динариями и драхмами.
   – Скажешь об этом в Синоде, когда мы будем выбирать нового правителя.
   – И не только об этом, Хамраш. И не только об этом…

* * *

   В покоях Джаада было тихо. Флаиа стояла возле постели, наблюдая за лицом спящего возлюбленного.
 
   – Бог не любит нас, – сказал он, не открывая глаз.
   – Я люблю тебя, – сказала Флаиа.
   – Ты не Бог. Ты не можешь любить нас всех.
   – Сколько мы уже вместе, Джаад?
   – 375… Нет 377 лет.
   – Так, может, хоть на один день ты станешь эгоистом и попробуешь думать только о себе?
   – Если бы я думал о себе, то меня бы не было здесь.
   – Но ведь я-то здесь.
   – Ты здесь, потому что ты помогаешь мне поддерживать мое существование. Быть чуть более живым, чем все то мертвое, что вокруг нас.
   – И поэтому ты ищешь Бога?
   – Боюсь, это невозможно в этом мире. Мы слишком мудрые, чтобы знать, где искать. И нет надежд, остается лишь искушение, которому мы следуем, как слепцы, игнорируя свое сознание. Знаешь, иногда мне кажется, что если Бог и существует, то он боится нас. Боится, потому что мы умнее его и ни одно чудо не сможет удивить нас. Он может истратить всю свою силу, чтобы поразить нашу гордыню, но мы будем лишь качать головой и говорить, что мы все это видели, и что это всего лишь банальность. И скажет нам Господь: «Я вечен!». А что мы? Разве это удивит нас? Нет. Мы вершим свою жизнь, спасаем друг друга, множим знания и достижения, продлевая в продолжающихся изучениях жизни тех, кто занимался этим до нас. Наша память, в которой мы снова и снова возвращаемся в прошлое, превращает нас в бессмертных. И чем же удивит нас Господь, если даже его вечность не поражает нас?
   – Ты просто отчаялся, Джаад. Отчаялся, потому что ты никогда не искал Бога, ты видел его в Легии. В старом мудром Легии, и этого тебе всегда хватало. Но он оставил нас, и теперь ты страдаешь, желая заполнить образовавшуюся пустоту.
   – Хочешь, чтобы я открылся тебе?
   – Хочу, чтобы ты стал настоящим, – Флаиа коснулась пальцами его лица. – Как твои скульптуры, Джаад. Клянусь, иногда мне кажется в них больше правды, чем в тысячи слов, которые мы произносим в Синоде. Потому что слова тают, превращаются в пыль и забываются, так и оставаясь словами, а скульптуры живут вечно. И ты живешь вместе с ними. И не нужны слова. Ты всегда будешь их творцом, а они твоими Богами, в которые ты обречен верить. И их жизнь – это твоя жизнь, а твоя жизнь – это их жизнь. И я люблю тебя, потому что ты именно такой, каким я тебя вижу. В этом хрустальном замке или там, за стенами. Все будет одинаково.
   – Нет.
   – Что значит: нет?
   – Ты сама сказала, что слова ничего не значат. Это лишь пыль. Помнишь?
   – Ты хочешь обидеть меня?
   – Я хочу, чтобы ты сняла свой хитон.
   – Зачем?
   – Хочу вспомнить, как это было 377 лет назад.
   – Я уже и сама не помню этого.
   – Но ведь ты говоришь, что любишь меня.
   – Это не плоть.
   – И я не увижу это, если ты даже снимешь с себя все одежды?
   – Ты не там ищешь, Джаад. Попробуй заглянуть в себя.