Страница:
{330} Когда Петр Михайлович Романов был сделан моим товарищем и освободилось место директора моей канцелярии, то на это место я назначил Шипова (который, как я уже говорил, занимал в то время место вице-директора кредитной канцелярии). Когда же освободилось место директора департамента казначейства, то я перевел Шипова с места директора моей канцелярии на место директора казначейства.
Затем, когда предстояло ехать в Портсмут, чтобы заключать мир, то после того, когда наш посол в Париже Нелидов отказался и был назначен наш посол в Риме - Муравьев, то, так как ни тот, ни другой совсем не знали финансов и вообще истории сооружения восточно-китайской дороги, то в числе лиц, состоящих при уполномоченном был назначен и директор департамента казначейства - Шипов и наш посланник в Пекине Покотилов. Когда же, заболев, неожиданно отказался Муравьев, и я - совершенно неожиданно должен был принять на себя звание первого уполномоченного по ведению мирных переговоров с Японией, то все назначения свиты уполномоченного уже были сделаны, и я, не желая никого обижать, сказал министру иностранных дел, что я, с своей стороны, никого назначать не хотел бы и прошу, чтобы были оставлены все те лица, которые были назначены для Муравьева, так как через несколько дней мне уже пришлось выехать.
Таким образом Шипов был со мною в Америке, т. е. был при заключении мною Портсмутского договора, а затем после 17-го октября, когда ушел Коковцев, - я просил Государя назначить министром финансов Шипова.
Что же такое собою представляет Шипов?
Это очень способный, даже талантливый чиновник; чиновник, умеющий не только много работать, но и читать соответствующие книги, изучать предмет по книгам; чиновник чрезвычайно добросовестный, умеющий разбираться во всех материалах; он может всякое дело разобрать, не сделав никакой ошибки; но Шипов представляет из себя человека, не имеющего крупных государственных взглядов, я могу даже сказать, вообще не имеющего государственных взглядов.
После того, как я оставил пост председателя совета министров - он должен был вместе со мною оставить место министра финансов. Но при министерстве Столыпина Шипов был сделан министром торговли и промышленности.
{331} Как известно, Столыпин, в особенности первое время, все искал лиц, бывших прежде моими сотрудниками, этих лиц он выдвигал, рассчитывая, что будучи в моей школе, они многое от меня заимствовали. Но Шипов оказался и министром торговли и промышленности - неудачным. Теперь он член Государственного Совета.
Что касается Ивана Павловича Шипова как человека вообще, то он безусловно честный и добросовестный человек; но он принадлежит к числу таких лиц, которые, как говорить французская пословица, любят есть в двух стойлах (a deux rateliers). Шипов всегда поклоняется своему начальству, умет ему кадить фимиам, но затем, когда это начальство несколько теряет свою силу, то он умет от него постепенно и отходить.
Государь Император Николай II относился к Шипову, когда он был министром финансов, а затем министром торговли и промышленности, не особенно благосклонно. По поводу Шипова он сказал, как то раз, что он вообще не любит людей, которые не смотрят в глаза.
В данном случае Его Величество ошиблось, так как, хотя Шипов малый с хитрецой, но причина, почему он не смотрит в глаза - чисто физиологическая; он не может смотреть в глаза просто вследствие недостатка в его зрении.
Я, между прочим, помню такой эпизод, происшедший в Портсмуте.
Когда настал критический момент, и мне пришлось решать за всю Россию и потомство судьбу Портсмутского договора, т. е. подписать его или не подписывать, и я его подписал, - то Шипов, когда я вернулся домой, пришел ко мне (в комнату), молча схватил мою руку, поцеловал ее и ушел.
Я ужасно был этим смущен и удивлен. Впоследствии, когда я его спросил об этом: что это вам вздумалось?
Он мн отвечал, что я не мог удержаться от восторга. Но вот затем, я не знаю, сохранился ли его восторг, когда мы вернулись в Петербург и некоторые органы печати начали требовать, чтобы меня за Портсмутский договор повесили. Первый потребовавший такого рода меру был известный и до настоящего времени знаменитый иеромонах Илиодор.
{332} Когда я вступил в управление министерством финансов, то моим предшественником Иваном Алексеевичем Вышнеградским был составлен проект об ответственности хозяев фабрик и промышленных заведений перед рабочими за смерть, увечье и пр.
Я не помню: был ли уже внесен этот проект Вышнеградским в Государственный Совет или же он только был окончательно составлен и последовало Высочайшее соизволение на его внесение и мне пришлось лишь его подписать? - Но знаю, что проект этот был исключительно составлен Иваном Алексеевичем Вышнеградским, а я не принимал никакого участия, потому что проект этот составлялся еще в то время, когда я был министром путей сообщения, а потому не касался дел финансового ведомства.
При обсуждении этого проекта в департаменте Государственного Совета встретилась некоторая оппозиция, но большинство все-таки приняло с некоторыми изменениями этот проект. Таким образом, проект этот перешел в общее собрание Государственного Совета.
При обсуждении этого проекта в общем собрании (это было в первые месяцы после назначения меня министром финансов) - К. П. Победоносцев держал большую речь против этого проекта, указывая, что в этом проекте есть стремление, есть симпатия к различным социалистическим идеям, что вообще с развитием за границей социализма, социалистические идеи входят в сознание нашего правительства или же правительство под давлением рабочих проводит различные законы об ответственности перед рабочими, законы крайне социалистического характера. Затем он говорил, что у нас, мол, в России между работодателями и рабочими существуют будто бы совершенно патриархальные отношения, что наши рабочие на фабриках, собственно говоря, есть землепашцы и землевладельцы, что они не разорвали связи с землею и что таким образом мы этим проектом как бы хотим создать в России пролетариатство, рабочих пролетариев, кочующих с одной фабрики на другую, не имеющих никакого твердого пристанища.
Все подобного рода идеи были присущи складу ума и складу убеждений бывшего обер-прокурора К. П. Победоносцева, человека громадного ума, громадного таланта, но тем не менее крайне узкого.
Речь К. П. Победоносцева произвела на Государственный Совет впечатление; эта речь, как я уже сказал, вполне соответствовала убеждениям Победоносцева, но тем не менее, я был уверен, - и впоследствии моя уверенность оправдалась, - что эта речь была подбита членом Государственного Совета Половцевым, который также {333} очень возражал против этого проекта в департаментах, но остался в меньшинстве.
Половцев возражал исключительно из за узких эгоистических побуждений; так как он направил часть своих капиталов (в то время он еще не был разорен) в промышленность, то ему все чудилось, что правильное установление отношений между фабрикантами и рабочими может уменьшить его доходы.
В виду таких возражений против этого проекта, так как проект не был мною продуман, не был мною так сказать прочувствован, то я заявил, что хотя я не разделяю мнения К. П. Победоносцева, но готов этот проект взять обратно для того, чтобы еще раз его обсудить, приняв во внимание те замечания, который были сделаны.
Это мое заявление, по-видимому, было очень приятно председателю Государственного Совета - Великому Князю Михаилу Николаевичу.
Затем, как теперь, так и в прежнее время после заседания Государственного Совета - государственный секретарь всегда посылал Государю краткую записку о том, что происходило в общем собрании Государственного Совета.
Когда я в следующую пятницу пришел к Государю Императору, то Государь спросил меня:
- Почему вы взяли обратно проект об ответственности фабрикантов перед рабочими из Государственного Совета?
Я объяснил Государю, что это проект Вышнеградского, что против этого проекта очень восстал Победоносцев; что Победоносцев вел кампанию против проекта; что Победоносцев имеет такой большой авторитет благодаря своему положению и летам, и в обществе, и в Государственном Совете, что я не счел возможным с ним спорить, не подготовившись хорошенько к этому делу и, так как я не участвовал в составлении этого проекта, составлял его Вышнеградский, то я и просил взять проект обратно, чтобы иметь возможность его хорошенько изучить.
На это мне Государь сказал: что вообще против этого он ничего не имеет, но что он только бы хотел, чтобы этот вопрос был скорее рассмотрен и, чтобы закон об ответственности фабрикантов перед рабочими был скорее проведен. Затем Государь сказал мне, что вообще он меня предупреждает, чтобы я не поддавался влиянию Победоносцева; что вообще Победоносцев человек очень ученый, хороший, бывший его профессор, но, что тем не менее, из долголетнего опыта, он убедился, что Победоносцев отличный критик, но {334} сам никогда ничего создать не может.
С этой точки зрения в смутное время Победоносцев принес ему (Императору) много пользы тем, что помог временно остановить смуту 1881 года и дать России опомниться, но что все-таки одною критикою жить нельзя, а надо идти вперед, надо создавать, а вот в этом отношении К. П. Победоносцев и другие лица его же направления - более не могут принести пользы и во всяком случае - сказал Император - я уже давно перестал принимать во внимание их советы.
Я уже говорил, что Император Александр III положил основу нашей таможенной протекционной системе; что Вышнеградским был разработан, а в последний год его управления и введен строго протекционный и систематический таможенный тариф, основы которого, конечно, с значительными изменениями, существуют и до настоящего времени.
До того времени вся германская промышленность пользовалась в отношении потребления продуктов своей промышленности в России всевозможными льготами. Масса товаров проходила без всяких пошлин.
Когда в последние годы царствования Императора Александра II и в первые годы царствования Императора Александра III начали уже делать попытки к установлению протекционных ставок в отношении чугуна, железа и некоторых продуктов из чугуна и железа - канцлером Германии был еще великий Бисмарк.
На водах, кажется, в Карлсбаде или, может быть, в Mapиенбаде - не помню - встретился Бисмарк с Гирсом и обращал внимание Гирса на то, что вот это новое направление русской экономической политики не соответствует интересам Германии и вынудить Германию также принять меры в отношении установления протекционизма на сельские продукты и сырье.
Я думаю, что то указание, которое сделал Бисмарк Гирсу - в смысле угрозы - не было вполне правильно, ибо только, может быть отчасти, стремление России к введению протекционизма способствовало, или, вернее, ускорило введете протекционизма в Германии, так как известно, что пошлины на сельскохозяйственные продукты в Германии были введены еще ранее и идея протекционизма на сельскохозяйственные продукты была гораздо более раннего происхождения.
Отцом этого движения был известный экономист - Фридрих Лист, о котором, между прочим, я написал маленькую брошюру, {335} еще когда я был начальником эксплоатации Юго-Западных жел. дор. Эта брошюра была напечатана отдельным изданием.
Между Россией и Германией торговых договоров не существовало; Россия и Германия или, вернее говоря, Пруссия, жили столь тесной жизнью, вследствие династических отношении, что торговых договоров как будто бы и не требовалось.
Как известно, Прусское Королевство, а затем и Германская Империя создались можно сказать наполовину усилиями России и скованы значительными ручьями русской крови.
При таких общеполитических отношениях вопрос о торговом договоре не поднимался. Вопрос о необходимости торгового договора был поднять уже после того, как была создана Германская Империя. Когда на престол вступил Александр III, он повернул политические паруса по направлению Франции.
Германия ввела пошлины на сельскохозяйственные продукты и преимущественно на хлеб; мы, с своей стороны ввели протекционный тариф, покровительствующий и имеющий в виду создать свою собственную русскую, национальную промышленность.
Таким образом, события экономической жизни двух государств, как бы соответствовали и политическим течениям. Как политические, так и экономические отношения, естественно привели, наконец, к необходимости установить формальные договорные торговые отношения, зиждущаяся на трактатах, а не на одних словах и обещаниях монархов и их министров, тем более, что всегда эти обещания и слова, коль скоро они исходили от русских, понимались немцами в самом широком смысле, а когда обещания исходили от пруссаков или от германцев, то они часто забывались или толковались ими в смысле ограничительном.
Так или иначе, а после того, как Германия ввела пошлины на все хлеба и вообще на сельскохозяйственные продукты, а мы установили в 1891 году наш таможенный тариф - обе стороны были друг другом недовольны.
Германия ввела двоякого рода пошлины на сельскохозяйственные продукты - пошлины максимальные и минимальные, т. е. одни пошлины боле высокие, а другие менее высокие. Причем Германия заявила, что ко всем тем державам, с которыми она заключить торговые договоры, к этим державам могут применяться пошлины минимальные, а к тем державам, с которыми не будет заключено торговых договоров, Германия будет применять максимальные пошлины.
{336} Так как Российская Империя не имела с Германией торговых договоров, - то к нам сразу применили пошлины максимальные. С другими державами уже имелись торговые договоры и, следовательно, к ним применялись минимальные пошлины. - К тем же державам, с которыми, хотя и не имелись торговые договоры, но с которыми уже начали вести переговоры - к этим державам Германия также не применяла максимальных пошлин, указывая на то, что уже ведутся переговоры и что уже предстоит заключение торговых договоров.
Таким образом в результате оказалось, что почти одна Российская Империя была подвергнута максимальной пошлине.
Легко себе представить, что если, положим, какая-нибудь страна, например, Германия взыскивает, скажем, с пуда хлеба 30 коп. (с каждого пуда хлеба в зерне, откуда бы этот хлеб ни шел), то это составить, конечно, некоторый урон для всякой страны, ввозящей туда свои продукты, а в том числе и для России. Но коль скоро такая пошлина взыскивается со всех стран, откуда бы этот хлеб ни шел, одинаково, то этот урон не столь еще чувствителен. Если мы, скажем, со всех стран взыскивается 15 коп. с пуда хлеба в зерне, а с русского - 30 коп., то такая мера несравненно тяжелее; она является более тяжелой, чем если бы со всего хлеба - всех стран взыскивалось не 30 коп. с пуда, а, скажем, 60 коп. или и р. Это было бы легче, нежели с русского взыскивается одна пошлина (максимальная), а с хлеба остальных стран - другая пошлина. Очевидно, такая мера - крайне резкая и боевая.
Еще при Вышнеградском мы начали вести торговые переговоры, но эти переговоры все не ладились. Вели мы их, с одной стороны, через наше посольство в Берлине, а с другой стороны, вели их здесь, в Петербурге, через германское посольство.
Но переговоры эти велись довольно безжизненно и не энергично.
Когда мне, по вступлении моем в должность министра финансов, пришлось взять в руки ведение переговоров с Германией о торговом договоре, то состав посольств был следующий.
Берлинское посольство в Петербурге не играло в этом деле никакой роли. Послом был генерал Вердер, человек, к которому был очень расположен наш Император, но который вообще не мог играть никакой политической роли.
Нашим послом в Берлине был граф Павел Шувалов, генерал-адъютант, хороший военный, отличившийся в последней турецкой {337} войне 70-х годов. Очень светский, образованный человек и весьма хитрый, но хитрый в хорошем смысле этого слова. Он имел русский характер, а хитрость поляка, так как мать его была полька. Граф Шувалов был выдающимся послом, и его в Берлине, как старый Император Вильгельм, так и молодой Император Вильгельм, весьма любили и ценили.
Граф Шувалов очень желал, чтобы состоялся торговый договор с Германией и чтобы при этом не произошло никаких столкновений. В этом смысле он делал все возможное. Относительно того, какими жертвами будет достигнуть этот договор, он особенно в это не входить, да, вероятно, это не особенно и понимал, так как вопросы экономические и общегосударственные были от него довольно далеки.
Для переговоров с Германией по поводу торгового договора в помощь нашему посольству был посылаем Василий Иванович Тимирязев, - который был впоследствии министром торговли и промышленности, а ныне он состоит членом Государственного Совета от промышленности и торговли.
Василий Иванович Тимирязев дело, конечно, знал, так как он был вице-директором департамента торговли и мануфактур, и, конечно, мог вести переговоры, но только постольку, поскольку это соответствовало его характеру и уму, а как по характеру, так и по уму, он не способен был судить о предметах с надлежащей точки зрения. С другой стороны, Тимирязев всячески старался и стремился к тому, чтобы как-нибудь это дело уладить, чтобы этот договор состоялся, а именно вследствие этого немцы были крайне неуступчивы и желали достигнуть как можно более выгодного для них договора, не делая нам никаких соответствующих уступок.
Как я уже говорил ране, они провели через рейхстаг таможенный тариф, по которому имелись двоякие ставки: ставки минимальные и ставки максимальные. Минимальные ставки были применены к большинству иностранных держав, к конкурентам России, а России было поставлено нечто вроде ультиматума: или примите наши условия, тогда мы вам дадим те же самые минимальные ставки, которые мы даем другим странам, или же мы будем брать с вас максимальные ставки, причем надо иметь в виду, что минимальные ставки, хотя он и назывались "минимальными", были весьма существенны, а максимальные ставки были просто невозможны.
При таком положении вещей, я сразу понял, что при подобных условиях вести переговоры с пользою для нас будет невозможно. Поэтому я решил поступить твердо и резко и просил Государя дать {338} мне разрешение провести через Государственный Совет два тарифа: существующий тариф признать за минимальный, а в другом тарифе, повышенном - повысить большинство ставок по предметам обрабатывающей промышленности, которые к нам ввозятся в Россию, на несколько десятков процентов, т. е. стать на такую точку зрения, на какой стоить Германия.
Германия нам говорит: сделайте нам в вашем таможенном тарифе целый ряд самых существенных и больших уступок, тогда и мы к Вам применим минимальный тариф. А раз мы проведем этот (русский) тариф, то мы поставим в свою очередь вопрос так: дайте нам минимальный тариф и тогда мы будем применять к вам наш существующий таможенный тариф, который был недавно введен Вышнеградским, а в противном случае, если вы (т. е. Германия) не примените к нам минимальный тариф, то мы к вам применим новый максимальный тариф, повышенный против прежнего на несколько десятков процентов соответственно товарам, - по различным товарам - различно.
Государь Император согласился на мое предложение и уполномочил меня сделать представление в Государственный Совет.
Как только я сделал представление в Государственный Совет -сейчас же об этом, конечно, узнали все и всполошились.
С одной стороны восставал против этого министр иностранных дел Гирс, который видел в этом моем шаге нечто необычайное, потому что сделал я это без сношения и разрешения со стороны его, т. е. со стороны министра иностранных дел.
С другой стороны всполошились в Берлин, и граф Шувалов написал по этому предмету донесение, в котором он отнесся ко мне критически и предупреждал Петербург, что от предпринятого мною шага могут произойти различные дипломатические серьезные осложнения.
Но Император Александр III отнесся к этому так, как это соответствовало его твердому, прямому и верному характеру, а именно: он не обратил внимания на претензии Гирса, а что касается графа Шувалова, то он приказал ему дать знать, что он находит мои действия и вообще мое направление совершенно правильными и мне в этом деле вполне доверяет.
В Государственном Совете, при проведении этого промышленного (двойного тарифа), я тоже встретил большие возражения. {339} Боялись: как бы применение этого тарифа не повлекло за собою дипломатических, а затем, пожалуй, и военных осложнений.
Но я, тем не менее, настаивал на этой мере и провел в Государственном Совете этот повышенный тариф, причем я заявил в Государственном Совете, что если применю этот тариф, то сделаю это только в самой крайности; что я надеюсь, что немцы поймут, что невозможно вести переговоры на тех основаниях, на которых они вели их ранее. Если же они нам сделают соответствующие уступки, которые должны заключаться в том, чтобы применять к нам минимальный тариф, и вообще сделать нам различные льготы, то и мы при этих условиях согласимся не применять повышенный тариф; но с другой стороны, конечно, нельзя никоим образом допускать существенных понижений из существующего тарифа.
Когда этот двойной тариф был утвержден Государем, я сделал соответствующее предложение Германии. В Германии вероятно полагали, что я не приведу в исполнение эту меру, проведенную мною через Государственный Совет, а потому продолжали настаивать на своем.
Тогда, видя их такое направление, я прекратил переговоры с Германией и в отношении всех германских товаров применил повышенный тариф, что их совершенно озадачило.
В ответ на это они свой максимальный тариф на сельскохозяйственные продукты, который они держали по отношению нас, взяли да еще повысили. Тогда я сию же минуту свои повышенные ставки, с утверждения Государя, еще значительно повысил.
Таким образом началась самая усиленная, беспощадная таможенная война.
Я отлично понимал, что мы в состоянии гораздо легче выдержать этот бескровный бой, нежели немцы, потому что вообще в экономическом отношении мы гораздо более в состоянии снести, гораздо более выносливы, нежели немцы, так как всякая нация, менее развитая экономически и, кроме того, всякий экономический быт менее развитой при таможенной войне, конечно, менее ощущает потери и стеснения, нежели нация с развитой промышленностью и с развитыми экономическими оборотами.
Как раз во время этой резкой таможенной войны, когда почти все наши экономические отношения с Германией прекратились, помню, летом был какой то царский день, чуть ли не тезоименитство {340} Императрицы Марии Федоровны, 22 июля. В Петергофе был царский выход; все сановники, министры, фрейлины, вообще вся свита и Великие Князья - все съехались в Петергофский большой дворец, где была обедня, потом молебен и выход.
Когда я вошел в залу, то все от меня сторонились, как от чумы; всюду шли толки о том, что вот я, с одной стороны благодаря своему неудержимому характеру, а с другой стороны молодости и легкомыслию втянул Россию чуть ли не в войну с Германией, что началось это с таможенной войны, а так как Германия не уступит, то все это несомненно окончится войной с Германией, а затем и общеевропейской войной, и я буду, если уже и не есть - виновник этого бедствия.
Я помню, что единственно, кто поддержал меня тогда, от меня не сторонился, это был военный министр Петр Семенович Ванновский. Из министров Ванновский был чуть ли не единственный, который стоял на том, что необходимо проявить ту твердость и ту решительность, которые были проявлены мною, и что иначе мы будем находиться под постоянным гнетом немцев.
Конечно, в это время Императора Александра III хотели всячески запугать, и унизить меня в его глазах. Но для каждого, знавшего характер Императора Александра III, было вполне ясно, что попытки эти останутся бесплодны, да так оно в действительности и оказалось.
Император в этой таможенной войне ни в чем мне не препятствовал, а напротив, меня и все мои действия, совершенно поддерживал.
Сперва Германия заявила, что она прерывает с нами переговоры и пока мы не уничтожим репрессивные меры, принятая нами по отношению к германской промышленности, она ни в какие дальнейшие переговоры вступать с нами не будет. Но вскоре же после этого Германия уступила и сама пошла на продолжение переговоров.
Когда я увидел, что переговоры идут успешно, то отменил меру применения максимальных тарифов к германской промышленности, а они, в свою очередь, применили к нам их обыкновенный, т. е. минимальный тариф и в конце концов переговоры эти пришли к благополучному результату.
{341} Велись эти переговоры в Берлине.
Канцлером германской империи был в это время уже не Бисмарк, а его заместитель Каприви, а статс-секретарем по иностранным делам был Маршал, который впоследствии, с уходом Каприви, был назначен послом на Восток - в Константинополь - где находится и до сих пор.
С нашей стороны вели переговоры: Тимирязев и другие чиновники моего министерства. Но вообще никакие решения не были принимаемы без моего указания и разрешения и согласно моей инструкции.
Таким образом Тимирязев и остальные чиновники являлись только исполнителями.
Когда германское правительство уступило, то, нужно отдать справедливость графу Шувалову, он сознался, что был неправ, когда уверял и стращал Государя, что таможенная война приведет к дипломатическому разрыву, что был прав я, когда утверждал и был уверен, что наоборот, если мы покажем зубы, то Германия сразу смирится и начнет вести переговоры совсем в другом тоне.
Затем, когда предстояло ехать в Портсмут, чтобы заключать мир, то после того, когда наш посол в Париже Нелидов отказался и был назначен наш посол в Риме - Муравьев, то, так как ни тот, ни другой совсем не знали финансов и вообще истории сооружения восточно-китайской дороги, то в числе лиц, состоящих при уполномоченном был назначен и директор департамента казначейства - Шипов и наш посланник в Пекине Покотилов. Когда же, заболев, неожиданно отказался Муравьев, и я - совершенно неожиданно должен был принять на себя звание первого уполномоченного по ведению мирных переговоров с Японией, то все назначения свиты уполномоченного уже были сделаны, и я, не желая никого обижать, сказал министру иностранных дел, что я, с своей стороны, никого назначать не хотел бы и прошу, чтобы были оставлены все те лица, которые были назначены для Муравьева, так как через несколько дней мне уже пришлось выехать.
Таким образом Шипов был со мною в Америке, т. е. был при заключении мною Портсмутского договора, а затем после 17-го октября, когда ушел Коковцев, - я просил Государя назначить министром финансов Шипова.
Что же такое собою представляет Шипов?
Это очень способный, даже талантливый чиновник; чиновник, умеющий не только много работать, но и читать соответствующие книги, изучать предмет по книгам; чиновник чрезвычайно добросовестный, умеющий разбираться во всех материалах; он может всякое дело разобрать, не сделав никакой ошибки; но Шипов представляет из себя человека, не имеющего крупных государственных взглядов, я могу даже сказать, вообще не имеющего государственных взглядов.
После того, как я оставил пост председателя совета министров - он должен был вместе со мною оставить место министра финансов. Но при министерстве Столыпина Шипов был сделан министром торговли и промышленности.
{331} Как известно, Столыпин, в особенности первое время, все искал лиц, бывших прежде моими сотрудниками, этих лиц он выдвигал, рассчитывая, что будучи в моей школе, они многое от меня заимствовали. Но Шипов оказался и министром торговли и промышленности - неудачным. Теперь он член Государственного Совета.
Что касается Ивана Павловича Шипова как человека вообще, то он безусловно честный и добросовестный человек; но он принадлежит к числу таких лиц, которые, как говорить французская пословица, любят есть в двух стойлах (a deux rateliers). Шипов всегда поклоняется своему начальству, умет ему кадить фимиам, но затем, когда это начальство несколько теряет свою силу, то он умет от него постепенно и отходить.
Государь Император Николай II относился к Шипову, когда он был министром финансов, а затем министром торговли и промышленности, не особенно благосклонно. По поводу Шипова он сказал, как то раз, что он вообще не любит людей, которые не смотрят в глаза.
В данном случае Его Величество ошиблось, так как, хотя Шипов малый с хитрецой, но причина, почему он не смотрит в глаза - чисто физиологическая; он не может смотреть в глаза просто вследствие недостатка в его зрении.
Я, между прочим, помню такой эпизод, происшедший в Портсмуте.
Когда настал критический момент, и мне пришлось решать за всю Россию и потомство судьбу Портсмутского договора, т. е. подписать его или не подписывать, и я его подписал, - то Шипов, когда я вернулся домой, пришел ко мне (в комнату), молча схватил мою руку, поцеловал ее и ушел.
Я ужасно был этим смущен и удивлен. Впоследствии, когда я его спросил об этом: что это вам вздумалось?
Он мн отвечал, что я не мог удержаться от восторга. Но вот затем, я не знаю, сохранился ли его восторг, когда мы вернулись в Петербург и некоторые органы печати начали требовать, чтобы меня за Портсмутский договор повесили. Первый потребовавший такого рода меру был известный и до настоящего времени знаменитый иеромонах Илиодор.
{332} Когда я вступил в управление министерством финансов, то моим предшественником Иваном Алексеевичем Вышнеградским был составлен проект об ответственности хозяев фабрик и промышленных заведений перед рабочими за смерть, увечье и пр.
Я не помню: был ли уже внесен этот проект Вышнеградским в Государственный Совет или же он только был окончательно составлен и последовало Высочайшее соизволение на его внесение и мне пришлось лишь его подписать? - Но знаю, что проект этот был исключительно составлен Иваном Алексеевичем Вышнеградским, а я не принимал никакого участия, потому что проект этот составлялся еще в то время, когда я был министром путей сообщения, а потому не касался дел финансового ведомства.
При обсуждении этого проекта в департаменте Государственного Совета встретилась некоторая оппозиция, но большинство все-таки приняло с некоторыми изменениями этот проект. Таким образом, проект этот перешел в общее собрание Государственного Совета.
При обсуждении этого проекта в общем собрании (это было в первые месяцы после назначения меня министром финансов) - К. П. Победоносцев держал большую речь против этого проекта, указывая, что в этом проекте есть стремление, есть симпатия к различным социалистическим идеям, что вообще с развитием за границей социализма, социалистические идеи входят в сознание нашего правительства или же правительство под давлением рабочих проводит различные законы об ответственности перед рабочими, законы крайне социалистического характера. Затем он говорил, что у нас, мол, в России между работодателями и рабочими существуют будто бы совершенно патриархальные отношения, что наши рабочие на фабриках, собственно говоря, есть землепашцы и землевладельцы, что они не разорвали связи с землею и что таким образом мы этим проектом как бы хотим создать в России пролетариатство, рабочих пролетариев, кочующих с одной фабрики на другую, не имеющих никакого твердого пристанища.
Все подобного рода идеи были присущи складу ума и складу убеждений бывшего обер-прокурора К. П. Победоносцева, человека громадного ума, громадного таланта, но тем не менее крайне узкого.
Речь К. П. Победоносцева произвела на Государственный Совет впечатление; эта речь, как я уже сказал, вполне соответствовала убеждениям Победоносцева, но тем не менее, я был уверен, - и впоследствии моя уверенность оправдалась, - что эта речь была подбита членом Государственного Совета Половцевым, который также {333} очень возражал против этого проекта в департаментах, но остался в меньшинстве.
Половцев возражал исключительно из за узких эгоистических побуждений; так как он направил часть своих капиталов (в то время он еще не был разорен) в промышленность, то ему все чудилось, что правильное установление отношений между фабрикантами и рабочими может уменьшить его доходы.
В виду таких возражений против этого проекта, так как проект не был мною продуман, не был мною так сказать прочувствован, то я заявил, что хотя я не разделяю мнения К. П. Победоносцева, но готов этот проект взять обратно для того, чтобы еще раз его обсудить, приняв во внимание те замечания, который были сделаны.
Это мое заявление, по-видимому, было очень приятно председателю Государственного Совета - Великому Князю Михаилу Николаевичу.
Затем, как теперь, так и в прежнее время после заседания Государственного Совета - государственный секретарь всегда посылал Государю краткую записку о том, что происходило в общем собрании Государственного Совета.
Когда я в следующую пятницу пришел к Государю Императору, то Государь спросил меня:
- Почему вы взяли обратно проект об ответственности фабрикантов перед рабочими из Государственного Совета?
Я объяснил Государю, что это проект Вышнеградского, что против этого проекта очень восстал Победоносцев; что Победоносцев вел кампанию против проекта; что Победоносцев имеет такой большой авторитет благодаря своему положению и летам, и в обществе, и в Государственном Совете, что я не счел возможным с ним спорить, не подготовившись хорошенько к этому делу и, так как я не участвовал в составлении этого проекта, составлял его Вышнеградский, то я и просил взять проект обратно, чтобы иметь возможность его хорошенько изучить.
На это мне Государь сказал: что вообще против этого он ничего не имеет, но что он только бы хотел, чтобы этот вопрос был скорее рассмотрен и, чтобы закон об ответственности фабрикантов перед рабочими был скорее проведен. Затем Государь сказал мне, что вообще он меня предупреждает, чтобы я не поддавался влиянию Победоносцева; что вообще Победоносцев человек очень ученый, хороший, бывший его профессор, но, что тем не менее, из долголетнего опыта, он убедился, что Победоносцев отличный критик, но {334} сам никогда ничего создать не может.
С этой точки зрения в смутное время Победоносцев принес ему (Императору) много пользы тем, что помог временно остановить смуту 1881 года и дать России опомниться, но что все-таки одною критикою жить нельзя, а надо идти вперед, надо создавать, а вот в этом отношении К. П. Победоносцев и другие лица его же направления - более не могут принести пользы и во всяком случае - сказал Император - я уже давно перестал принимать во внимание их советы.
Я уже говорил, что Император Александр III положил основу нашей таможенной протекционной системе; что Вышнеградским был разработан, а в последний год его управления и введен строго протекционный и систематический таможенный тариф, основы которого, конечно, с значительными изменениями, существуют и до настоящего времени.
До того времени вся германская промышленность пользовалась в отношении потребления продуктов своей промышленности в России всевозможными льготами. Масса товаров проходила без всяких пошлин.
Когда в последние годы царствования Императора Александра II и в первые годы царствования Императора Александра III начали уже делать попытки к установлению протекционных ставок в отношении чугуна, железа и некоторых продуктов из чугуна и железа - канцлером Германии был еще великий Бисмарк.
На водах, кажется, в Карлсбаде или, может быть, в Mapиенбаде - не помню - встретился Бисмарк с Гирсом и обращал внимание Гирса на то, что вот это новое направление русской экономической политики не соответствует интересам Германии и вынудить Германию также принять меры в отношении установления протекционизма на сельские продукты и сырье.
Я думаю, что то указание, которое сделал Бисмарк Гирсу - в смысле угрозы - не было вполне правильно, ибо только, может быть отчасти, стремление России к введению протекционизма способствовало, или, вернее, ускорило введете протекционизма в Германии, так как известно, что пошлины на сельскохозяйственные продукты в Германии были введены еще ранее и идея протекционизма на сельскохозяйственные продукты была гораздо более раннего происхождения.
Отцом этого движения был известный экономист - Фридрих Лист, о котором, между прочим, я написал маленькую брошюру, {335} еще когда я был начальником эксплоатации Юго-Западных жел. дор. Эта брошюра была напечатана отдельным изданием.
Между Россией и Германией торговых договоров не существовало; Россия и Германия или, вернее говоря, Пруссия, жили столь тесной жизнью, вследствие династических отношении, что торговых договоров как будто бы и не требовалось.
Как известно, Прусское Королевство, а затем и Германская Империя создались можно сказать наполовину усилиями России и скованы значительными ручьями русской крови.
При таких общеполитических отношениях вопрос о торговом договоре не поднимался. Вопрос о необходимости торгового договора был поднять уже после того, как была создана Германская Империя. Когда на престол вступил Александр III, он повернул политические паруса по направлению Франции.
Германия ввела пошлины на сельскохозяйственные продукты и преимущественно на хлеб; мы, с своей стороны ввели протекционный тариф, покровительствующий и имеющий в виду создать свою собственную русскую, национальную промышленность.
Таким образом, события экономической жизни двух государств, как бы соответствовали и политическим течениям. Как политические, так и экономические отношения, естественно привели, наконец, к необходимости установить формальные договорные торговые отношения, зиждущаяся на трактатах, а не на одних словах и обещаниях монархов и их министров, тем более, что всегда эти обещания и слова, коль скоро они исходили от русских, понимались немцами в самом широком смысле, а когда обещания исходили от пруссаков или от германцев, то они часто забывались или толковались ими в смысле ограничительном.
Так или иначе, а после того, как Германия ввела пошлины на все хлеба и вообще на сельскохозяйственные продукты, а мы установили в 1891 году наш таможенный тариф - обе стороны были друг другом недовольны.
Германия ввела двоякого рода пошлины на сельскохозяйственные продукты - пошлины максимальные и минимальные, т. е. одни пошлины боле высокие, а другие менее высокие. Причем Германия заявила, что ко всем тем державам, с которыми она заключить торговые договоры, к этим державам могут применяться пошлины минимальные, а к тем державам, с которыми не будет заключено торговых договоров, Германия будет применять максимальные пошлины.
{336} Так как Российская Империя не имела с Германией торговых договоров, - то к нам сразу применили пошлины максимальные. С другими державами уже имелись торговые договоры и, следовательно, к ним применялись минимальные пошлины. - К тем же державам, с которыми, хотя и не имелись торговые договоры, но с которыми уже начали вести переговоры - к этим державам Германия также не применяла максимальных пошлин, указывая на то, что уже ведутся переговоры и что уже предстоит заключение торговых договоров.
Таким образом в результате оказалось, что почти одна Российская Империя была подвергнута максимальной пошлине.
Легко себе представить, что если, положим, какая-нибудь страна, например, Германия взыскивает, скажем, с пуда хлеба 30 коп. (с каждого пуда хлеба в зерне, откуда бы этот хлеб ни шел), то это составить, конечно, некоторый урон для всякой страны, ввозящей туда свои продукты, а в том числе и для России. Но коль скоро такая пошлина взыскивается со всех стран, откуда бы этот хлеб ни шел, одинаково, то этот урон не столь еще чувствителен. Если мы, скажем, со всех стран взыскивается 15 коп. с пуда хлеба в зерне, а с русского - 30 коп., то такая мера несравненно тяжелее; она является более тяжелой, чем если бы со всего хлеба - всех стран взыскивалось не 30 коп. с пуда, а, скажем, 60 коп. или и р. Это было бы легче, нежели с русского взыскивается одна пошлина (максимальная), а с хлеба остальных стран - другая пошлина. Очевидно, такая мера - крайне резкая и боевая.
Еще при Вышнеградском мы начали вести торговые переговоры, но эти переговоры все не ладились. Вели мы их, с одной стороны, через наше посольство в Берлине, а с другой стороны, вели их здесь, в Петербурге, через германское посольство.
Но переговоры эти велись довольно безжизненно и не энергично.
Когда мне, по вступлении моем в должность министра финансов, пришлось взять в руки ведение переговоров с Германией о торговом договоре, то состав посольств был следующий.
Берлинское посольство в Петербурге не играло в этом деле никакой роли. Послом был генерал Вердер, человек, к которому был очень расположен наш Император, но который вообще не мог играть никакой политической роли.
Нашим послом в Берлине был граф Павел Шувалов, генерал-адъютант, хороший военный, отличившийся в последней турецкой {337} войне 70-х годов. Очень светский, образованный человек и весьма хитрый, но хитрый в хорошем смысле этого слова. Он имел русский характер, а хитрость поляка, так как мать его была полька. Граф Шувалов был выдающимся послом, и его в Берлине, как старый Император Вильгельм, так и молодой Император Вильгельм, весьма любили и ценили.
Граф Шувалов очень желал, чтобы состоялся торговый договор с Германией и чтобы при этом не произошло никаких столкновений. В этом смысле он делал все возможное. Относительно того, какими жертвами будет достигнуть этот договор, он особенно в это не входить, да, вероятно, это не особенно и понимал, так как вопросы экономические и общегосударственные были от него довольно далеки.
Для переговоров с Германией по поводу торгового договора в помощь нашему посольству был посылаем Василий Иванович Тимирязев, - который был впоследствии министром торговли и промышленности, а ныне он состоит членом Государственного Совета от промышленности и торговли.
Василий Иванович Тимирязев дело, конечно, знал, так как он был вице-директором департамента торговли и мануфактур, и, конечно, мог вести переговоры, но только постольку, поскольку это соответствовало его характеру и уму, а как по характеру, так и по уму, он не способен был судить о предметах с надлежащей точки зрения. С другой стороны, Тимирязев всячески старался и стремился к тому, чтобы как-нибудь это дело уладить, чтобы этот договор состоялся, а именно вследствие этого немцы были крайне неуступчивы и желали достигнуть как можно более выгодного для них договора, не делая нам никаких соответствующих уступок.
Как я уже говорил ране, они провели через рейхстаг таможенный тариф, по которому имелись двоякие ставки: ставки минимальные и ставки максимальные. Минимальные ставки были применены к большинству иностранных держав, к конкурентам России, а России было поставлено нечто вроде ультиматума: или примите наши условия, тогда мы вам дадим те же самые минимальные ставки, которые мы даем другим странам, или же мы будем брать с вас максимальные ставки, причем надо иметь в виду, что минимальные ставки, хотя он и назывались "минимальными", были весьма существенны, а максимальные ставки были просто невозможны.
При таком положении вещей, я сразу понял, что при подобных условиях вести переговоры с пользою для нас будет невозможно. Поэтому я решил поступить твердо и резко и просил Государя дать {338} мне разрешение провести через Государственный Совет два тарифа: существующий тариф признать за минимальный, а в другом тарифе, повышенном - повысить большинство ставок по предметам обрабатывающей промышленности, которые к нам ввозятся в Россию, на несколько десятков процентов, т. е. стать на такую точку зрения, на какой стоить Германия.
Германия нам говорит: сделайте нам в вашем таможенном тарифе целый ряд самых существенных и больших уступок, тогда и мы к Вам применим минимальный тариф. А раз мы проведем этот (русский) тариф, то мы поставим в свою очередь вопрос так: дайте нам минимальный тариф и тогда мы будем применять к вам наш существующий таможенный тариф, который был недавно введен Вышнеградским, а в противном случае, если вы (т. е. Германия) не примените к нам минимальный тариф, то мы к вам применим новый максимальный тариф, повышенный против прежнего на несколько десятков процентов соответственно товарам, - по различным товарам - различно.
Государь Император согласился на мое предложение и уполномочил меня сделать представление в Государственный Совет.
Как только я сделал представление в Государственный Совет -сейчас же об этом, конечно, узнали все и всполошились.
С одной стороны восставал против этого министр иностранных дел Гирс, который видел в этом моем шаге нечто необычайное, потому что сделал я это без сношения и разрешения со стороны его, т. е. со стороны министра иностранных дел.
С другой стороны всполошились в Берлин, и граф Шувалов написал по этому предмету донесение, в котором он отнесся ко мне критически и предупреждал Петербург, что от предпринятого мною шага могут произойти различные дипломатические серьезные осложнения.
Но Император Александр III отнесся к этому так, как это соответствовало его твердому, прямому и верному характеру, а именно: он не обратил внимания на претензии Гирса, а что касается графа Шувалова, то он приказал ему дать знать, что он находит мои действия и вообще мое направление совершенно правильными и мне в этом деле вполне доверяет.
В Государственном Совете, при проведении этого промышленного (двойного тарифа), я тоже встретил большие возражения. {339} Боялись: как бы применение этого тарифа не повлекло за собою дипломатических, а затем, пожалуй, и военных осложнений.
Но я, тем не менее, настаивал на этой мере и провел в Государственном Совете этот повышенный тариф, причем я заявил в Государственном Совете, что если применю этот тариф, то сделаю это только в самой крайности; что я надеюсь, что немцы поймут, что невозможно вести переговоры на тех основаниях, на которых они вели их ранее. Если же они нам сделают соответствующие уступки, которые должны заключаться в том, чтобы применять к нам минимальный тариф, и вообще сделать нам различные льготы, то и мы при этих условиях согласимся не применять повышенный тариф; но с другой стороны, конечно, нельзя никоим образом допускать существенных понижений из существующего тарифа.
Когда этот двойной тариф был утвержден Государем, я сделал соответствующее предложение Германии. В Германии вероятно полагали, что я не приведу в исполнение эту меру, проведенную мною через Государственный Совет, а потому продолжали настаивать на своем.
Тогда, видя их такое направление, я прекратил переговоры с Германией и в отношении всех германских товаров применил повышенный тариф, что их совершенно озадачило.
В ответ на это они свой максимальный тариф на сельскохозяйственные продукты, который они держали по отношению нас, взяли да еще повысили. Тогда я сию же минуту свои повышенные ставки, с утверждения Государя, еще значительно повысил.
Таким образом началась самая усиленная, беспощадная таможенная война.
Я отлично понимал, что мы в состоянии гораздо легче выдержать этот бескровный бой, нежели немцы, потому что вообще в экономическом отношении мы гораздо более в состоянии снести, гораздо более выносливы, нежели немцы, так как всякая нация, менее развитая экономически и, кроме того, всякий экономический быт менее развитой при таможенной войне, конечно, менее ощущает потери и стеснения, нежели нация с развитой промышленностью и с развитыми экономическими оборотами.
Как раз во время этой резкой таможенной войны, когда почти все наши экономические отношения с Германией прекратились, помню, летом был какой то царский день, чуть ли не тезоименитство {340} Императрицы Марии Федоровны, 22 июля. В Петергофе был царский выход; все сановники, министры, фрейлины, вообще вся свита и Великие Князья - все съехались в Петергофский большой дворец, где была обедня, потом молебен и выход.
Когда я вошел в залу, то все от меня сторонились, как от чумы; всюду шли толки о том, что вот я, с одной стороны благодаря своему неудержимому характеру, а с другой стороны молодости и легкомыслию втянул Россию чуть ли не в войну с Германией, что началось это с таможенной войны, а так как Германия не уступит, то все это несомненно окончится войной с Германией, а затем и общеевропейской войной, и я буду, если уже и не есть - виновник этого бедствия.
Я помню, что единственно, кто поддержал меня тогда, от меня не сторонился, это был военный министр Петр Семенович Ванновский. Из министров Ванновский был чуть ли не единственный, который стоял на том, что необходимо проявить ту твердость и ту решительность, которые были проявлены мною, и что иначе мы будем находиться под постоянным гнетом немцев.
Конечно, в это время Императора Александра III хотели всячески запугать, и унизить меня в его глазах. Но для каждого, знавшего характер Императора Александра III, было вполне ясно, что попытки эти останутся бесплодны, да так оно в действительности и оказалось.
Император в этой таможенной войне ни в чем мне не препятствовал, а напротив, меня и все мои действия, совершенно поддерживал.
Сперва Германия заявила, что она прерывает с нами переговоры и пока мы не уничтожим репрессивные меры, принятая нами по отношению к германской промышленности, она ни в какие дальнейшие переговоры вступать с нами не будет. Но вскоре же после этого Германия уступила и сама пошла на продолжение переговоров.
Когда я увидел, что переговоры идут успешно, то отменил меру применения максимальных тарифов к германской промышленности, а они, в свою очередь, применили к нам их обыкновенный, т. е. минимальный тариф и в конце концов переговоры эти пришли к благополучному результату.
{341} Велись эти переговоры в Берлине.
Канцлером германской империи был в это время уже не Бисмарк, а его заместитель Каприви, а статс-секретарем по иностранным делам был Маршал, который впоследствии, с уходом Каприви, был назначен послом на Восток - в Константинополь - где находится и до сих пор.
С нашей стороны вели переговоры: Тимирязев и другие чиновники моего министерства. Но вообще никакие решения не были принимаемы без моего указания и разрешения и согласно моей инструкции.
Таким образом Тимирязев и остальные чиновники являлись только исполнителями.
Когда германское правительство уступило, то, нужно отдать справедливость графу Шувалову, он сознался, что был неправ, когда уверял и стращал Государя, что таможенная война приведет к дипломатическому разрыву, что был прав я, когда утверждал и был уверен, что наоборот, если мы покажем зубы, то Германия сразу смирится и начнет вести переговоры совсем в другом тоне.