Владимир Дэс. Американский пляж (сборник)

   За это и выпили.
   Только выпили, пришли три официальных дяди. Как оказалось, из консульства. Один сел рядом со мной. Очень официальный, в темном пиджаке и галстуке. От него так и несло значимостью.
   Он представился:
   – Консул.
   – Поэт, – ответил я и поинтересовался у консула кто те люди, которые с ним пришли, особенно тот худой и длинный, прекрасно говоривший по-французски.
   – А, так, переводчик. Очень хорошо готовит мне доклады, – доедая очередного морского ежа поведал человек в пиджаке и галстуке.
   Но вдруг тот, кто был длинным и худым переводчиком, приказным тоном сказал «консулу»:
   – Обеспечьте завтра машину и экскурсовода для делегации.
   «Консул» вскочил, вытянулся и подобострастно заверил «переводчика», что все сделает как надо.
   В положении стоя он был жалок.
   В положении сидя опять важен и велик.
   Как в последствии оказалось, настоящим консулом был именно тот худой и длинный «переводчик», а лже-консул – переводчиком.
   Но даже после того, как все выяснилось, он передо мной не извинился. Странные дела творятся в Марсельском консульстве.
   Еще один мой сосед за столом, Слава, почему-то скучал. Скучая, он нашептывал мне, что знает в Марселе места, от которых я умру, и предложил смыться от домашнего вина в закоулки портового города.
   Умирать в Марселе мне не хотелось, но я все же поинтересовался, откуда он знает портовые закоулки Марселя.
   – Я служил во флоте, – многозначительно сказал любитель приключений и заговорщески мне подмигнул.
   С приездом официальных лиц вечер стал скучным, как сытый сон, и я решил: «Гулять, так гулять», и вместе со знатоком марсельских закоулков как можно незаметнее покинул заскучавший стол.
   Ришару же я сказал, что устал с дороги и хотел бы отдохнуть.
   – Конечно, конечно, – обнял меня Ришар.
   Так я обманул моего друга. Но лучше бы я этого не делал.
   А «друг» Слава оказался на редкость веселым парнем. Он запросто так приказал водителю консульской машины от имени консула везти нас в портовые трущобы.
   Водитель от такого напора растерялся и очумело помчал нас по ночному Марселю.
   Нырнув в закоулки порта, Слава милостиво отпустил машину.
   Вокруг было полно кафе и ресторанчиков, но мой товарищ по приключению их полностью игнорировал. Он ринулся в какой-то пустынный переулок. Там у темной двери он поколдовал у звонка, и нас впустили внутрь.
   Оказалось, что мы попали в какой-то закрытый клуб. На нас почему-то сразу обратили внимание. А бармен за стойкой, узнав, что мы из России, как-то загадочно заулыбался. Налив нам виски со льдом, он сказал, что, очевидно, мы ошиблись и не туда попали – это дамский клуб, а не мужской и перекрестил нас глазами.
   Я оглянулся и увидел парочками танцующих девушек. И ни одного мужчины. Только хотел сказать об этом моему другу, как он под быструю музыку ринулся в танец. И закружился, и заплясал, заражая своей лихостью томно-ленивых лесбиянок.
   Я пошел было в туалет. Но мужского туалета не оказалось. Огромный телеэкран у дамского туалета наглядно показывал, как заниматься любовью женщинам в отсутствие мужчин. В зале от явно недоброжелательных взглядов второй половины человечества мне стало не по себе. И я, позорно оставив своего друга, очередной раз лихо отплясывающего с дамами, покинул это странное заведение.
   Вышел на набережную, где было свежо и тихо. Вольный город, веками кипевший от набегов сарацинов и кровавых пиратов, почивал, как младенец. Нотер Дам на горе блестел золотом. Редкие прохожие были тихи и неторопливы. Я присел на какой-то столб у дороги, закурил и задумался о таинствах бытия. Громкий голос, звавший «Руся, руся!», вывел меня из задумчивости. Я оглянулся.
   Бармен, который наливал нам виски в клубе, махал мне рукой, приглашая, очевидно, назад в свое заведение. Я, подумав о том, что моя внешность приглянулась какой-либо из французских дамочек, пошел на зов.
   В клубе, сидя на полу у стойки бара, дремал мой коллега Славик.
   Стало ясно зачем меня звали. Совсем не за тем, о чем мечталось.
   Растолкав своего друга, я вывел его из тоскливого заведения, и по набережной мы вдвоем зигзагами побрели в гостиницу.
 
   Двери в гостинице были заперты.
   Я долго утапливал кнопку звонка, прислонив моего друга к стеклянной двери отеля. Наконец вышел заспанный негр. После долгих мимических переговоров двери открылись.
   Я втащил друга и усадил в кресло холла.
   Номер своей комнаты я помнил, а вот где проживает мой приятель, не знал. Да и он тоже.
   После долгих объяснений кто есть Слава, негр понял, что он проживает в гостинице и, включив компьютер, нашел его номер и дал ключ.
   Мы с приятелем вошли в лифт, где он наконец поднял голову и спросил меня:
   – Месье, вы говорите по-русски?
   – Нет, – ответил я резко, чем категорически пресек дальнейшее изучение моих знаний в лингвистике.
   Лифт как раз остановился на его этаже.
   Я проводил его до номера и, попрощавшись, побрел к себе в номер. Разделся и в одних трусах вышел на балкон.
   В ночном небе в отсветах города роились чайки. Как гигантские бабочки-однодневки они то взмывали вверх, то пикировали вниз на город, как на гигантский полыхающий цветок.
   Вдохнув полной грудью свежий морской воздух, я долго разглядывал ночной город. Наглядевшись и успокоившись, отправился в постель смотреть французские сны.
   Утром я проснулся от ужасного шума, доносившегося из-за открытой двери на балкон. Жмурясь, вышел на шум.
   Площадь у порта была запружена народом.
   Я посмотрел на часы. Семь утра.
   Прикинул. Для демонстрации рано, для дискотеки поздно. Что же там такое? И, разбираемый любопытством, я, приодевшись, поменял теплую постель гостиницы на свежий воздух марсельского утра.
   Оказалось, что так рано и шумно открылся рыбный рынок. К стенке причала подходили нехитрые рыбацкие суденышки и прямо из сетей вытряхивали дары моря на рыночные лотки.
   Какой это был замечательный базар. Правда зевак было раз в десять больше, чем покупателей.
   Рыба и морские гады в лотках были все живы. Медленно шевелили жабрами, плавниками, щупальцами. Публика, как зачарованная, наблюдала за этой таинственной жизнью морских глубин.
   И вдруг какая-нибудь метровая рыбина, резко ударив хвостом, выгибалась дугой и с брызгами и шумом шлепалась назад в голубой пластмассовый лоток. Публика ахала и, на секунду отступив, еще плотнее обступала рыботорговцев.
   Занятным было это утреннее зрелище.
 
   Нагулявшись вдоволь по неожиданному рынку, я пошел в гостиницу завтракать.
   Не успел поесть, как услышал, что приехала машина от консула для экскурсии по городу.
   Через пять минут машина уже скользила по улица замечательного древнего города. Сколько раз его заливали кровью завоеватели, вырезая население то полностью, до половины. Но город, расположенный вокруг уютной и удобной для кораблей бухты, восставал из праха и быстро возвращался к богатству и процветанию. В период Великой французской революции окрепшие пролетарии Марселя, утопив в бухте тридцать тысяч аристократов, сколотили отряд и, распевая Марсельезу, ринулись на помощь собратьям в Париж, тем самым подарив миру революцию, а французам гимн.
   Замки периода Наполеона мы тоже осмотрели. И шикарные фонтаны при них. Я даже задержался у одного великолепного водного каскада. Кто-то бросил в этот фонтан белую розу, и она, как одинокая звезда, плавала в голубой воде, как в небе.
   Естественно, у Марселя был и свой Нотер Дам с золотой Мадонной на куполе и выставкой корабликов в малом зале величественного храма.
   Ну и конечно нас, пересадив на корабль, повезли в замок Иф, в камеру знаменитого мультимиллионера Монте-Кристо. Остров и замок, как кусок выжженного серого камня. В общем, тюрьма, как тюрьма – тоскливая и холодная. Хотя камеры просторные. Некоторые даже с камином. Я на всякий случай посидел в камере знаменитого графа, может быть тоже вдруг разбогатею. Так хочется пожить богатым и здоровым, но, конечно, не в тюрьме.
   На этой мажорной ноте и закончилась экскурсия с консульской машиной.
 
   Но что самое странное, в Марселе тоже есть нищие.
   И весьма интересные нищие.
   Когда я впервые увидел такого весьма симпатичного мужчину с гладким интеллигентным лицом лет тридцати, хорошо одетого, стоящего скромно у входа в местный Нотер Дам с жестяной баночкой в руке, я сначала не понял, что это нищий. Поздоровался с ним, одиноко стоящим. Заглянул к нему в баночку. И, увидев там несколько монет, подумал, что он продает туристам монеты.
   Но монеты он не продавал, а глаза у красавца были грустно-просящие, и я невольно бросил ему в баночку двадцать франков.
   Он кивнул.
   Я отошел.
   После того, как ему в баночку набросали монет побольше, он ссыпал их в ладонь, баночку припрятал, а сам пошел в пивную.
   Часа через два я его опять увидел с баночкой. Но глазки его были уже не грустные, а слегка блестящие от пропущенной кружечки пива.
 
   А как марсельские бабушки любят собачек.
   Ни одной не увидишь с одной собачкой. У каждой почтенной матроны на поводке не менее двух-трех маленьких шумливых лысых или кудрявых колобка. Забота и суетливость бабушек об этих существах трогательна до умиления. Я даже высморкался.
 
   А так в Марселе очень много арабов. Сейчас их почти треть населения города. Я так думаю, что лет через десять-двадцать Марсель будет арабским городом. Пусть даже эти арабы будут с французским гражданством, все равно мне немного жаль этот город от такого перенаселения. Хотя кто знает, может это ждет и наши города.
 
   Вообще-то у меня в Марселе было не так много денег. Зато было много желаний. Одним из них было бесчисленное потребление морских устриц. В ресторанах они стоили больших денег, а в магазинах вполне по моему карману. Я и купил их с десяток, похожих на грязные плоские булыжники, и в пакете принес в гостиницу.
   Там, открыв заранее приготовленную бутылку пива, я сложил свой деликатес в тарелку, заткнул за ворот большую салфетку и, глотая слюни, попытался открыть одну из камнеподобных устриц. Первое, что случилось во время этого эксперимента, – сломался нож. Затем вилка. Расческа. Ногти на пальцах и несколько моих новых платиновых зубов. Раковина осталась замкнутой, как швейцарский сейф.
   Через полчаса, когда злость с меня схлынула, я задался вопросом, как же эти великие французские люди открывают намертво закупоренные морские «булыжники».
   С этой целью я решительно направился в ближайший портовый ресторан. Там на ломаном франко-русском я объяснил метру, что мне надо. Он вызвал шеф-повара. Тот, осмотрев мою худосочную фигуру, вник в проблему и, приглашающе махнув рукой, зашаркал на кухню. Там, дав мне прорезиненный фартук, кривой ржавый нож, пот садил рядом с корзиной, наполненной теми самыми треклятыми устрицами и сказал:
   – Feis comme lui. (Делай как он) – и ушел к плите.
   «Он» – это толстый негр в таком же, как на мне, фартуке и таким же ножом. Но в отличие от меня, этот темнокожий пират расковыривал устричные булыжники, как семечки. Я пригляделся как орудует ножом мой напарник, как он лихо втыкает его острие между створками устриц и расщепляет эти неприступные морские твари, и стал делать также. Сначала у меня не очень-то получалось, но на третьем десятке я уже стал орудовать вполне профессионально. А после третьей сотни обгонял даже негра. В общем, понял я, что и как, и вскоре закончил свою трудоемкую работу. В подарок мне дали нож и пол-сотни устриц.
   Вот уж в гостиничном номере я побаловался всласть: и ракушки все съел, и пиво все выпил.
   После этого я повадился ходить в тот ресторан каждый день. Поковырял ножом часа два и получай целый пакет моего любимого лакомства. И так, наверное, продолжалось бы до самого отлета. Но Ришар, тосковавший по моему обществу, прекратил мои трудовые подвиги. Он просто стал каждый вечер присылать в мой номер уже готовые, разделанные устрицы.
   Я не стал возражать против такого поворота в моей кулинарной диете и свои коммерческие походы в ресторан на приработки прекратил.
   К тому же ко мне приехали из Испании мои нижегородские друзья. Я им долго и нудно звонил, упорно приглашая в Марсель. Им было некогда, но они, поддавшись моим настойчивым просьбам, приехали. Отпахав на своей машине почти тысячу километров, уставшие и голодные, в полдень подъехали к моей гостинице. Я забыл оформить на них бронь, и номеров не оказалось. Для отдыха после длительной дороги они поехали искать другую гостиницу. Наконец нашли.
   А у меня, видимо от переедания устриц, ежей и ракушек, разболелся живот. Я засел в туалете. И надолго.
   Наконец к ночи мои знакомые дозвонились до меня. Я не стал их лишать своего присутствия и предложил посмотреть поздний спектакль с участием моего друга Ришара.
   В театр мы приехали. И даже вошли в зал.
   И тут меня замутило, и я бегом покинул сначала зал, а затем и театр, опять оставив своих друзей на произвол судьбы.
   Утром я предложил им экскурсию по городу, а для начала – прогулку на корабле в замок Иф. Но перед посадкой мне снова стало плохо, и они уплыли одни. Правда, я часа через два их встретил и пригласил сходить в ресторан съесть по чашечке знаменитого рыбного супа по-французски «Буйябэс».
   В ресторане я долго объяснял своим друзьям, из чего состоит этот замечательный суп.
   Сначала мелко-мелко перетирают всякую морскую дрянь – рыбку, крабов, ежей, устриц, улиток и так далее. Все это желе кипятят и добавляют маленького краба, устриц, куски рыбы, креветки. Все это опять кипятят и подают с чесноком.
   – Очень полезно для здоровья, – добавил я и при этом, извинившись, опять побежал в туалет.
   Когда через полтора часа я вернулся, моих друзей не было нигде. Когда позвонил им в гостиницу, оказалось, что они съехали и оттуда.
   – Сбежали, – с горечью подумал я и решил, что это им не понравился «Буйябэс».
   Пытался на своем плохом английском, который все же был лучше французского, выпытать у портье их гостиницы, что да как, да почему. Но меня либо не понимали, либо не хотели понимать.
   Вообще во Франции, в единственной стране мира, знание английского языка ничего не дает тебе в общении с народом. Французы категорически не хотят говорить по-английски. На любом другом, но только не на английском.
   «Какое самопожертвование у французов, – думал я. – Не то что у моих друзей из Испании.»
 
   Хмурый я возвращался к себе в гостиницу, навстречу мне шла девушка. Я опешил. В каждой руке у этой француженки было по блестящей не солнце сабле.
   Я тряхнул головой. При чем тут сабли?
   Сабли оказались совершенно не при чем. Их не было. Это так блестели никелированные костыли, при помощи которых передвигалась девушка. Рядом с ней шел высокий, красивый юноша. Они то и дело целовались. А потом парень поднял спутницу, посадил себе на шею и, зажав под мышками костыли, помчался галопом вдоль набережной.
   «Счастливые», – с завистью подумал я, провожая их взглядом.
 
   В гостинице меня ждал сюрприз в виде Ришара и его машины.
   – Володия, собирайся и поехали в гости к моему другу, русскому князю.
   Мы поплутали немного по улочкам и подъехали к забору, овитому живым цветочным ковром.
   За ним находился небольшой уютный двухэтажный домик, весь в цветущих деревьях, виноградниках и цветах.
   Князь оказался худым невысоким интеллигентным старичком в бабочке. Он прекрасно говорил на русском и французском языках, был необычайно мягок и внимателен.
   Познакомились с его женой Люсей, женщиной лет сорока.
   Когда-то эта энергичная женщина приехала во Францию искать счастья. Но во Франции уже было много русских или выходцев бывшего Союза, тоже искавших счастье. И она попала нянечкой к старой, немощной русской эмигрантке первой волны – матери князя.
   К тому времени, как умерла старушка, состарился уже и сам князь, и Люся перешла нянечкой к нему. Но заодно и оформила как бы брак. Теперь она как бы за хозяйку принимала нас.
   Стол был накрыт на улице.
   В большом блюде посреди стола был помещен знаменитый французский салат. Было много вина и хлеба. Рядом русский парень по имени Сережа жарил шашлыки. К шашлыкам подали аджику. От аджики во рту горело, как в жерле вулкана. Вот тут-то и пошло в ход вино.
   К вечеру перебрались в дом.
   Дом, как и его хозяин, постарел. На черном и большом рояле поселилась пыль.
   Здесь нам с Ришаром, милым моим другом, удалось поговорить с полчаса за рюмкой корсиканской чачи. Князь составил нам компанию, и мы очень хорошо, с пользой для каждого поговорили о наших будущих творческих планах.
 
   На следующий день в полдень я улетал.
   Ришар сам заехал за мной.
   В аэропорту мы долго прощались. В дорогу он мне подарил коллекцию французских вин. Коллекция была очень дорогая и тяжелая, и я бережно носил ее по трапам и лестницам. Но в нашем родном Шереметьево ее у меня честно конфисковали наши бравые таможенники.
   Так что подарка до дома я не довез. Но у меня остались воспоминания. Причем, замечательные.
   А что может быть дороже памяти?
   Только сама память.

Дневное рандеву

   Если одного молодого человека из провинциального города привезти в столичный город и оставить там на произвол судьбы, он, конечно, может влип путь в какую-нибудь нелепую историю, но не обязательно.
   Если же одного молодого человека из провинциального города привезти в Северную Столицу и сдать на руки другому молодому человеку из другого провинциального города, то вдвоём они сделают все, чтобы за рекордно короткое время попасть в нелепейшую и смешнейшую историю.
   Что и произошло со мной и моим приятелем.
   С ним я познакомился, когда подавал документы на юридический факультет Ленинградского университета. Там, в шумливой толпе абитуриентов, мы сразу заметили друг друга.
   Вы скажете, судьба свела? Несомненно.
   За наигранной напыщенностью поведения и развязностью разговора, мы сразу разглядели друг в друге своего брата – провинциала. Прически, костюмы, говорок – этого не скроешь. И хотя он был из Старого Оскола, а я из Арзамаса, словом, с разных концов России, во многом мы были очень схожи. Мы оба восхищались Ленинградом, его дворцами, набережными, парками. С замиранием сердец смотрели на Эрмитаж, Невский и ленинградок. Все без исключения девушки Ленинграда казались нам красавицами и абсолютно недоступными сказочными существами.
   А поскольку мы считали, что знаний наших вполне достаточно для успешной сдачи экзаменов, то решили потратить время не на подготовку, а на более близкое знакомство с городом и горожанками. Поэтому же мы отказались от коек в общежитии университета и сняли в новостройках однокомнатную квартирку на первом этаже девятиэтажного дома.
   В телах и душах мы ощущали необычайный подъем. Впервые в жизни полная и не контролируемая родителями свобода. И мы, пусть всего на две недели, хозяева отдельной квартиры. Эта убогая квартирка казалась нам дворцом. Обшарпанных обоев, текущих кранов и разбитых окон мы, конечно, просто не замечали. Нам было наплевать, что из мебели в комнате стояли только промятый диван с торчащими пружинами, в углу – стол на трех ножках и один – единственный стул, старый и скрипучий.
   Мы сбегали в магазин, купили для супа «корюшки в томате», нашли крепкий ящик из – под бутылок, он сошел за второй стул.
   Рыбу сварили – получился прекрасный суп.
   Поели.
   Подсчитали наши финансы. Состояние их было примерно таково: если надолго, то мало, а если на два – три дня, то нормально.
   Как и предвидел классик, заимев жилище, еду и кое-какой капитал, мы решили немедленно заняться познавательной деятельностью. Слышали мы, что на Невском можно очень интересно и с пользой для интеллекта провести вечернее время.
   Ничего прекраснее, таинственнее и опаснее, чем вечерний Невский, я не видел ни до, ни после этого.
   Вместе с шумливой толпой мы не спеша двинулись от вокзалов вниз. Потом решили зайти в бар. Еще в университете разведка доложила, что в «Ольстере» – так в народе называли бар «Невский» – есть девушки очаровательные, добрые и не капризные.
   Бар нас поразил с порога. Швейцар уже в дверях ощутимо уменьшил наш совокупный бюджет. Зал сверкал и искрился. Музыка, сигаретный дым, полным-полно веселого и пьяного народа.
   Девушки – просто сказочные. Парни – так себе, обыкновенные.
   Окинув взглядом поле боя, мы стали протискиваться к стойке.
   Заказали по коктейлю с трубочкой и лимоном и стали выискивать гражданок, которые влюбятся в нас сразу и на весь сегодняшний вечер, а еще лучше – и на ночь.
   Но почему – то наши сияющие курносые лица и пиджаки славной фирмы «Восход» не произвели переполоха в стане местных красавиц. И сколько мы ни пытались заговорить с какой-нибудь феей, после первых же наших мудрых изречений, обильно насыщенных буквами «о» и междометиями «чай», феи почему – то морщились, отворачивались и больше нас не замечали.
   Так мы триумфально прошествовали через весь зал и опять оказались у самых дверей, одинокие и растерянные.
   Бородатый швейцар оценивающе посмотрел на нас и поманил пальцем:
   – Что ребята, дело швах?
   Мы наперебой стали уверять его, что это просто так, разминка, и вот сейчас, через несколько минут, все красавицы этого бара будут валяться у наших ног, вымаливая разрешение просто подышать рядом с нами.
   Швейцар улыбнулся в бороду и, погладив себя по объемистому животу, сказал:
   – Ну-ну… А если что, я здесь.
   И когда мы второй раз прошли наш путь, больше похожий на ретираду, чем на победное шествие, швейцар нас уже ждал. Ничем не выражая своего торжества, он принял самое энергичное участие в усовершенствовании нашего интеллекта. Когда определенная часть нашего совместного капитала перекочевала в большой карман бородатого стражника, мы получили взамен девушку лет этак от двадцати до тридцати, которая, посмотрев на нас долгим взглядом, заявила швейцару, что и одна справится.
   На это тот ответил:
   – А у них на вторую все равно денег не хватит.
   От столь прямого обещания, что с нами, здоровыми молодцами, справится одна – единственная девушка, мы немного опешили, но когда она спросила, куда пойдем, к ней или к нам, мы, надувшись от гордости, небрежно так бросили:
   – У нас шикарная квартира.
   Вышли на Невский. Швейцар подогнал знакомого шофера.
   Дама села впереди, мы сзади. Мы, притихшие и озабоченные, промолчали всю дорогу. Наша дама, казалось совсем про нас забыла. Она весело щебетала с шофером, смеялась, хлопала его по плечу, а в нашу сторону ни разу даже не взглянула. И совсем бы они о нас не вспомнили, но тут мы приехали.
   Дама вышла из машины и, перекинув сумочку через плечо, спросила:
   – Ну, куда идем, робяты?
   «Робяты», пропустив ее вперед, невесело поплелись к подъезду.
   В квартире она огляделась и промолвила, иронически покачав головой:
   – Да – а, куда уж шикарнее. А ванная-то у вас хоть есть?
   – Есть, есть! – обрадованно закивали мы.
   – И что, тоже такая шикарная?
   Здесь мы скромно промолчали, поскольку в нашей ванной сами еще не бывали.
   – Ну что ж, я пошла в ванную, – сказала фея и видя, что мы смотрим на нее, как два весенних телка, добавила:
   – Вы давайте тут побыстрее. Разбирайте диван. Стелите простыни. У меня времени мало.
   Порывшись в сумочке, она что-то оттуда достала и, положив это что-то на самый край стола, упорхнула в ванную.
   Мы во все глаза уставились на это что-то. Потом подошли. Осторожно взяли в руки.
   Это была приличных размеров таблетка, упакованная в целлофан. Тут у нас возникло сразу несколько проблем. Что с нами двоими будет делать эта ленинградская гетера? И что нам делать с этой таблеткой?
   В конце концов мы составили план: когда она выйдет из ванны, один спрячется на кухне, а второй ляжет, так сказать, на амбразуру. Каждый готов был принять жертвенное сиденье в темной кухне на себя, и мы, устав соревноваться в благородстве, решили: пусть судьба рассудит.
   Стали тянуть спички.
   Судьба выбрала друга.
   Его могучей фигуре сорок шестого размера выпало встретить первый натиск прелестного неприятеля.
   А мне выпало томиться в лучшие свои годы, то есть часы, в пустой темной кухне.
   Увидев, как я огорчен, друг тут же предложил:
   – Хочешь, я вместо тебя буду сидеть в этой гнусной кухне, а ты останешься здесь, с этой прекрасной девушкой?
   Я энергично запротестовал, сказал, что против спичек не попрешь, судьбу не обманешь.
   Поняв, что на передовой все же оставаться ему, мой приятель, прежде чем отпустить меня на кухню, как бы невзначай спросил, вертя между пальцев упаковку, на которой были написаны незнакомые слова «Вагинальная таблетка»:
   – Знаешь, что это?
   – Конечно, – уверенно ответил я, не желая ударить в грязь лицом.
   – Я тоже, – заверил меня друг.
   «Надо же, какой эрудит», – подумал я, потому что сам понятия не имел, что означает это мудреное название.
   Друг, видимо, почувствовал мое тайное восхищение его глубокой осведомленностью и решил явить эту свою эрудицию во всем ее объеме:
   – Для мужиков таблетка… – И, увидев недоумение на моем лице, пояснил: – Это чтобы сил было больше.
   Пояснил и, похоже, сам поверил в то, что сказал, потому что добавил, задумчиво глядя на таблетку, занимающую чуть не половину его ладони:
   – А то зачем бы она ее здесь оставила? – Потом, обратив взор на меня, вдруг вышел из задумчивости и сообщил мне радостно: – Но это, конечно, на двоих.
   Я гордо отказался от своей доли.
   Друг обреченно вздохнул и, снова уставясь на таблетку, попросил слабым голосом:
   – Принеси, пожалуйста, воды.
   Я мигом сбегал на кухню, налил полный стакан и принес другу.
   – Послушай, – сказал я, – ты что, собираешься глотать ее?
   – Конечно, – ответил мой отважный товарищ. – И не такие штуки глотал.
   С этими словами он решительно вложил таблетищу себе в рот и, запрокинув голову, стал заливать ее водой из стакана. Я видел, как она медленно проходила по горлу. Еще одно усилие – и все.
   Мы оба разом облегченно выдохнули.
   И тут вернулась наша дама. Увидев меня со стаканом, а в руках друга – обертку от таблетки, она испуганно спросила:
   – Вы чего это?.. – И не докончила, вдруг осознав, что ее таблетка находится уже внутри моего друга.
   Глаза ее буквально полезли из орбит. Она трагически зашептала:
   – Вы зачем таблетку проглотили, шизики?
   – Знаем мы, зачем, – ответил я и браво ей подмигнул.
   – Знаете? Господи, с кем я связалась?
   Сказав это и помянув нехорошими словами швейцара, она быстро собрала свои вещички и исчезла.
   Я стоял столбом, хлопал глазами, туго переваривая сенсационное известие, а друг, сразу все поняв, метнулся в ванную. Там, изрыгая из себя пенные по – токи вперемешку с проклятиями, он клялся, что больше никогда и ни за что не будет… Чего он никогда не будет, я уже не слышал за шумом спускаемой воды, но, конечно, догадывался.
   А ведь верно: после этого случая мы стали как – то спокойнее воспринимать загадочную красоту ленинградских девушек и с большой осторожностью относиться ко всему, что получали из их рук, памятуя, что эксперимент на себе – не самый лучший метод познания истины.
 
   На юридический факультет университета мы с ним все же поступили. И жизнь началась уже студенческая.
   А если провинциального студента оставить наедине с основной его студенческой проблемой – проблемой выживания, – он может один и не вы – жить.
   Но если к этому студенту приложить такого же, как и он сам, студента из провинции, вдвоем они будут красиво и просто, как фокусники на манеже, решать проблемы выживания и сохранения своих провинциальных и вечно голодных душ в этом самом красивом северном городе.
   Но это уже совсем другая история.

Дождь «Франция, Марсель»

   Компания наша, летевшая во Францию, на Каннский кинофестиваль, была разношерстной: четыре киношника, помощник моего друга, композитор, продюсер и я со своей немой переводчицей. Зачем я тащил с собой немую переводчицу, объяснить трудно. А попала она ко мне благодаря моему таланту постоянно усложнять себе жизнь.
   Когда я надумал ехать во Францию, то по причине отсутствия приличных знаний французского, а равно английского, немецкого и итальянского, решил подыскать себе переводчицу.
   Сказано – сделано. В ИНЯЗе был объявлен конкурс. Победительница в качестве приза награждалась поездкой на Каннский фестиваль. Конкурс был сложный, и победительница определилась буквально в последний день оформления документов.
   В ней мне подходило все: цвет волос и глаз, возраст, рост и знание шести языков; не знал я только того, что на одном из факультетов ИНЯЗа есть группа сурдоперевода, где готовят специалистов для перевода с иностранных языков на язык жестов. Моя спутница оказалась именно из этой группы. Сама она была искренне уверена, что именно она со своими столь специфичными знаниями необходима на этом кинофестивале.
   Когда вся наша компания собралась в Ирландском пивном баре Шереметьева – 2, я, естественно, не выдержал и после двух кружек темного пива с гордостью поведал своему приятелю композитору, что моя переводчица знает шесть языков.
   Он тут же спросил ее на английском, так ли это.
   Она утвердительно ему кивнула, мол, «yes», и что-то записала в свой блокнот, с которым, надо заметить, не расставалась никогда.
   На этом все застопорилось. На дальнейшие вопросы моего друга, заданные, как я разобрал, на других языках, она лишь что – то писала в своем блокноте, и когда нам надоело читать, мы просто махнули на всё это рукой и решили, что лучше нам выпить еще по кружке пива.
   Девушке, похоже, все стало ясно. Она поняла, что я и не подозреваю, с какой переводчицей лечу, и когда мы уже взлетели, подала мне листок, исписанный на русском и все объясняющий.
   Я увидел ее глаза со слезками и, чмокнув в висок, чтобы успокоить, погладил по волосам. «Ничего страшного, все будет хорошо», – написал я ей в блокнот.
   И оказался прав: она отлично отрабатывала рабочие тексты на наших деловых встречах, и ее молчание не доставляло мне никаких особых неудобств. Вела она себя тихо и скромно, никому не мешала. Мой же приятель композитор вообще ничего не понял, впрочем, как и все остальные.
   В самолете композитора узнал какой – то бравый генерал в форме и при полном параде, весь в звездах, пьяный и красивый. Он по – отечески обнимал композитора, и громко учил его, как надо писать музыку: