Страница:
– Я же не докладывал. Подполковник Торопов сам звонил ему на квартиру.
– Ну хорошо, Торопов позвонил ему. А вы мне почему не доложили?
Дежурный молчал, потом, опустив глаза, сказал:
– Виноват, товарищ подполковник.
– Вот и я про то же – виноват! – сердито выговаривал Ячменев.
Замполит сообщил Кандыбину все, что узнал о запасах воды в полку.
– Не густо, – сказал командир. – Надо ехать в райисполком договориться, чтоб три раза в день хотя бы по одной водовозке разрешили брать прямо с головного сооружения.
– Хорошо, я сейчас же туда поеду, – сказал Ячменев.
Кандыбин посмотрел на замполита и понял: Ячменев переживает за то, что остался сегодня в стороне от ночных хлопот. Хотел сказать: «Брось, не расстраивайся, Афиноген Петрович, хватит мороки с этой водой еще и тебе и мне», но не сказал, сейчас не слова нужны, а как-то по-другому следует снять тяжесть с души замполита. Кандыбин знал: трудяга Ячменев измучается теперь от угрызений совести, что не он, а Кандыбин пробивал вопрос с водой. Уважая своего комиссара и ценя его как человека, полковник думал, какой применить дипломатический ход, чтобы избавить Ячменева от самобичевания.
– Сейчас ехать не надо – там еще никого нет, рано, – сказал Кандыбин. – Давайте позавтракаем. Проверим, как начались занятия. А то один не умылся, другой не побрился – отсутствие воды может и на ходе занятий отразиться. Потом вместе в исполком поедем.
Предлагая это, Кандыбин размышлял: «Подержу его при себе. Попьем чайку… Пусть убедится, что я на него не обижаюсь».
Когда полк был накормлен, Кандыбин и Ячменев перекусили сами и, выехав их городка, направились на стрельбище посмотреть ход занятий.
Стрельбище от городка было недалеко. Только выехали через задние хозяйственные ворота, сразу стали слышны автоматные очереди, будто по листу железа кто-то стучал отбойным молотком.
Белые домики и пульт управления стрельбищем стояли на ровном открытом поле – вокруг ни кустика, ни травки, все выжжено и засыпано желтоватым песком.
На первом направлении, где остановилась машина Кандыбина, занимался взвод лейтенанта Берга. Красивый и статный, Берг подошел и доложил полковнику о проводимых занятиях. Лейтенант был в хорошо отутюженном обмундировании, начищенных сапогах, опрятный и чистый. Однако полковник сразу нахмурился. «Чем он недоволен? – подумал Ячменев. – Нельзя же так вот по привычке, только потому, что за Бергом утвердилась репутация разгильдяя, считать, что у него всегда все плохо».
– Продолжайте стрельбу, – сказал Кандыбин. Очередная смена солдат в выгоревших почти добела гимнастерках по команде Берга вышла на огневой рубеж. Солдаты в присутствии командира полка старались выглядеть бойчее и действовать расторопнее. Трещали короткие очереди, всплескивалась легким дымком пыль в районе целей. Некоторые мишени падали, другие продолжали стоять положенное количество секунд.
Пропустив несколько смен, Кандыбин стал еще мрачнее. Из шести стрелявших упражнение выполнили все шестеро. «Чем он все-таки недоволен? Стреляют отлично. Наверное, не выспался, да из-за воды ночью перенервничал», – опять подумал Ячменев. Полковник отозвал Берга в сторону и спросил:
– Где командир роты?
– Он у командира батальона на занятиях.
– Неужели вы сами не в состоянии провести стрельбы как полагается?
Берг хмуро ответил:
– Стрельбы идут нормально. Я не вижу никаких…
– Вот и плохо, что не видите, – перебил Кандыбин. – Солдаты должны при выполнении этого упражнения идти ускоренным шагом или бегом. А у вас как? Неспеша! Вразвалку. Вы попусту тратите время и патроны.
Берг строптиво вскинул голову и смотрел в сторону. Заметив это, Кандыбин сказал:
– Думаете, это блажь? Считаете, что я придираюсь? Хорошо, я вам сейчас докажу. Вызовите на огневой рубеж двоих только что выполнивших упражнение.
Берг все с тем же недовольным и обиженным выражением лица крикнул:
– Ильин! Каймаков! Подготовиться к стрельбе.
Когда солдаты вышли на исходное положение, Кандыбин стал командовать сам. Он произносил слова громко и четко, будто перед ним стояли не два солдата, а целое подразделение. После поражения первых целей солдаты поднялись в атаку.
– Бегом! – зычно крикнул командир полка, и солдаты побежали, на ходу прилаживая автоматы для обстрела целей, которые должны появиться. С первых очередей мишени поражены не были. Подбежав ближе, солдаты стали хлестать по цели короткими очередями. Пули бились в землю то дальше, то ближе мишеней. Зеленые щиты были теперь близко, но солдаты не попадали в них, потому что после бега у них дрожали руки и колыхалась от тяжелого дыхания грудь. Оба стрелявших получили неудовлетворительные оценки.
– Вот так сказываются упрощенчество и отсутствие у людей натренированности! – зло сказал Кандыбин Бергу. – А на проверке вас заставят стрелять, как написано в Курсе стрельб. И мишени вам поставят под цвет местности, а не такие зеленые, как у вас. И вообще, для того чтобы солдата учить стрелять, нужно приходить на стрельбище в полевом обмундировании и ползать рядом с подчиненными по земле, а не ходить наглаженным и чистеньким. Занятия продолжайте, устранив указанные мною недостатки. Доложите о них командиру роты. Пусть он примет свои меры…
«Зоркий глаз у Матвея Степановича, – думал Ячменев, сидя в машине на заднем сиденье. – А я-то, святая простота, даже умилялся чистеньким видом Берга. Как будто сам на животе не ползал! Да, начинаю забывать строевую науку. Нехорошо это. Надо почаще на полевые занятия ходить».
На обратном пути Кандыбин и Ячменев увидели в поле, в стороне от дороги, еще одно подразделение.
– Это, кажется, взвод молодого лейтенанта, – сказал Ячменев, присматриваясь к офицеру, стоявшему перед строем. – Помните – новенький?
– Вот и хорошо. Посмотрим, что он собой представляет, – сказал Кандыбин и показал шоферу, чтоб свернул с дороги и ехал к подразделению.
– Был я в роте Зайнуллина в первый день после прибытия Шатрова, – стал рассказывать Ячменев, пока машина, прыгая на кочках, приближалась к взводу. – Специально ходил посмотреть, как новенький лейтенант за дело берется. Захожу в казарму, а он навстречу. «Куда направляетесь?» – спрашиваю. «Иду квартиру искать».
Кандыбин при этих словах неопределенно хмыкнул.
– Вот и я сначала подумал: время рабочее, квартиру можно искать и вечером, – продолжал Ячменев. – Но знаете, Матвей Степанович, как он открыто и прямо на меня тогда смотрел! Честный он, хороший парень. Не повернул назад, когда меня увидел, не побежал к взводу рвение служебное показывать. Сказал прямо: иду квартиру искать – и точка!
– Сейчас посмотрим, – не возражая, сказал Кандыбин и вышел из газика.
Шатров доложил Кандыбину. Полковник, услышав тему занятий, вдруг сморщился, будто глотнул уксуса. Отвел Шатрова в сторону от солдат и, обращаясь к Ячменеву, сказал:
– Вот полюбуйтесь – огневая подготовка! Прицельных станков нет, ортоскопов нет, солдаты целятся в свет божий. И чему только их учат в училище! Ну объясните мне, товарищ лейтенант, почему вы так проводите занятия? Это же не учение, а мучение – напрасная трата времени!
– Товарищ полковник, я просто не знал, где взять приборы, в роте их нет, – сгорая от стыда, сказал Шатров. Он сам понимал: так нельзя заниматься. Не скажешь же, что ваш приход в роту, товарищ полковник, помешал найти эти нужные приборы, что Зайнуллин отправил взвод побыстрее, чтобы не торчал он в расположении роты после сигнала приступать к занятиям.
– Отговорка всегда найдется. Но зачем врать? Спросите любого, он скажет – командирские ящики и все необходимое находится в складе учебных пособий.
– Я не знал. У нас в училище все это хранилось в роте.
– Вижу, если поговорить с вами еще пять минут, во всем виноватым окажусь я, а не вы! Занятия отменяю! Повторите их при полном материальном обеспечении. А вас накажу за халатность.
Полковник сел в автомобиль, сердито хлопнул дверцей.
«Что-то я сегодня весь день не в ногу, – невесело подумал Ячменев, – беду с водой проспал, Берг мне поначалу понравился, Шатрова расхвалил».
А Кандыбин, поостыв от охватившей его злости, хотел было подшутить над Ячменевым по поводу его похвал лейтенанту, но, вспомнив, почему не отпустил замполита и возит с собой, решил промолчать. Однако про себя усмехнулся и подумал: «Все же при более хорошем твоем настроении я тебе, Афиноген Петрович, шпильку подпущу».
Вечером на совещании офицеров Кандыбин отругал Берга, а лейтенанту Шатрову за допущенную нерадивость объявил выговор.
После совещания к Алексею подошел Берг, за ним следовала «капелла». С серьезным видом, без тени улыбки, будто разговор шел о деле большой важности, Берг пожал Шатрову руку и сказал:
– Поздравляю вас, сэр, вам вставили фитиля и всунули первого рябчика.
Ланев и Савицкий прыснули.
– Ну что, пойдешь конспекты писать или с нами на танцы?
У Берга был победный вид отца, встречающего блудного сына.
При упоминании о конспектах у Алексея дрогнули губы, ему стало очень жаль труда, потраченного напрасно. Прежде – на мутную с похмелья голову, без подготовки, с одним желанием побыстрее отделаться – все проходило гладко. А тут единственный раз поработал от души, и такая несправедливость!
8
9
– Ну хорошо, Торопов позвонил ему. А вы мне почему не доложили?
Дежурный молчал, потом, опустив глаза, сказал:
– Виноват, товарищ подполковник.
– Вот и я про то же – виноват! – сердито выговаривал Ячменев.
Замполит сообщил Кандыбину все, что узнал о запасах воды в полку.
– Не густо, – сказал командир. – Надо ехать в райисполком договориться, чтоб три раза в день хотя бы по одной водовозке разрешили брать прямо с головного сооружения.
– Хорошо, я сейчас же туда поеду, – сказал Ячменев.
Кандыбин посмотрел на замполита и понял: Ячменев переживает за то, что остался сегодня в стороне от ночных хлопот. Хотел сказать: «Брось, не расстраивайся, Афиноген Петрович, хватит мороки с этой водой еще и тебе и мне», но не сказал, сейчас не слова нужны, а как-то по-другому следует снять тяжесть с души замполита. Кандыбин знал: трудяга Ячменев измучается теперь от угрызений совести, что не он, а Кандыбин пробивал вопрос с водой. Уважая своего комиссара и ценя его как человека, полковник думал, какой применить дипломатический ход, чтобы избавить Ячменева от самобичевания.
– Сейчас ехать не надо – там еще никого нет, рано, – сказал Кандыбин. – Давайте позавтракаем. Проверим, как начались занятия. А то один не умылся, другой не побрился – отсутствие воды может и на ходе занятий отразиться. Потом вместе в исполком поедем.
Предлагая это, Кандыбин размышлял: «Подержу его при себе. Попьем чайку… Пусть убедится, что я на него не обижаюсь».
Когда полк был накормлен, Кандыбин и Ячменев перекусили сами и, выехав их городка, направились на стрельбище посмотреть ход занятий.
Стрельбище от городка было недалеко. Только выехали через задние хозяйственные ворота, сразу стали слышны автоматные очереди, будто по листу железа кто-то стучал отбойным молотком.
Белые домики и пульт управления стрельбищем стояли на ровном открытом поле – вокруг ни кустика, ни травки, все выжжено и засыпано желтоватым песком.
На первом направлении, где остановилась машина Кандыбина, занимался взвод лейтенанта Берга. Красивый и статный, Берг подошел и доложил полковнику о проводимых занятиях. Лейтенант был в хорошо отутюженном обмундировании, начищенных сапогах, опрятный и чистый. Однако полковник сразу нахмурился. «Чем он недоволен? – подумал Ячменев. – Нельзя же так вот по привычке, только потому, что за Бергом утвердилась репутация разгильдяя, считать, что у него всегда все плохо».
– Продолжайте стрельбу, – сказал Кандыбин. Очередная смена солдат в выгоревших почти добела гимнастерках по команде Берга вышла на огневой рубеж. Солдаты в присутствии командира полка старались выглядеть бойчее и действовать расторопнее. Трещали короткие очереди, всплескивалась легким дымком пыль в районе целей. Некоторые мишени падали, другие продолжали стоять положенное количество секунд.
Пропустив несколько смен, Кандыбин стал еще мрачнее. Из шести стрелявших упражнение выполнили все шестеро. «Чем он все-таки недоволен? Стреляют отлично. Наверное, не выспался, да из-за воды ночью перенервничал», – опять подумал Ячменев. Полковник отозвал Берга в сторону и спросил:
– Где командир роты?
– Он у командира батальона на занятиях.
– Неужели вы сами не в состоянии провести стрельбы как полагается?
Берг хмуро ответил:
– Стрельбы идут нормально. Я не вижу никаких…
– Вот и плохо, что не видите, – перебил Кандыбин. – Солдаты должны при выполнении этого упражнения идти ускоренным шагом или бегом. А у вас как? Неспеша! Вразвалку. Вы попусту тратите время и патроны.
Берг строптиво вскинул голову и смотрел в сторону. Заметив это, Кандыбин сказал:
– Думаете, это блажь? Считаете, что я придираюсь? Хорошо, я вам сейчас докажу. Вызовите на огневой рубеж двоих только что выполнивших упражнение.
Берг все с тем же недовольным и обиженным выражением лица крикнул:
– Ильин! Каймаков! Подготовиться к стрельбе.
Когда солдаты вышли на исходное положение, Кандыбин стал командовать сам. Он произносил слова громко и четко, будто перед ним стояли не два солдата, а целое подразделение. После поражения первых целей солдаты поднялись в атаку.
– Бегом! – зычно крикнул командир полка, и солдаты побежали, на ходу прилаживая автоматы для обстрела целей, которые должны появиться. С первых очередей мишени поражены не были. Подбежав ближе, солдаты стали хлестать по цели короткими очередями. Пули бились в землю то дальше, то ближе мишеней. Зеленые щиты были теперь близко, но солдаты не попадали в них, потому что после бега у них дрожали руки и колыхалась от тяжелого дыхания грудь. Оба стрелявших получили неудовлетворительные оценки.
– Вот так сказываются упрощенчество и отсутствие у людей натренированности! – зло сказал Кандыбин Бергу. – А на проверке вас заставят стрелять, как написано в Курсе стрельб. И мишени вам поставят под цвет местности, а не такие зеленые, как у вас. И вообще, для того чтобы солдата учить стрелять, нужно приходить на стрельбище в полевом обмундировании и ползать рядом с подчиненными по земле, а не ходить наглаженным и чистеньким. Занятия продолжайте, устранив указанные мною недостатки. Доложите о них командиру роты. Пусть он примет свои меры…
«Зоркий глаз у Матвея Степановича, – думал Ячменев, сидя в машине на заднем сиденье. – А я-то, святая простота, даже умилялся чистеньким видом Берга. Как будто сам на животе не ползал! Да, начинаю забывать строевую науку. Нехорошо это. Надо почаще на полевые занятия ходить».
На обратном пути Кандыбин и Ячменев увидели в поле, в стороне от дороги, еще одно подразделение.
– Это, кажется, взвод молодого лейтенанта, – сказал Ячменев, присматриваясь к офицеру, стоявшему перед строем. – Помните – новенький?
– Вот и хорошо. Посмотрим, что он собой представляет, – сказал Кандыбин и показал шоферу, чтоб свернул с дороги и ехал к подразделению.
– Был я в роте Зайнуллина в первый день после прибытия Шатрова, – стал рассказывать Ячменев, пока машина, прыгая на кочках, приближалась к взводу. – Специально ходил посмотреть, как новенький лейтенант за дело берется. Захожу в казарму, а он навстречу. «Куда направляетесь?» – спрашиваю. «Иду квартиру искать».
Кандыбин при этих словах неопределенно хмыкнул.
– Вот и я сначала подумал: время рабочее, квартиру можно искать и вечером, – продолжал Ячменев. – Но знаете, Матвей Степанович, как он открыто и прямо на меня тогда смотрел! Честный он, хороший парень. Не повернул назад, когда меня увидел, не побежал к взводу рвение служебное показывать. Сказал прямо: иду квартиру искать – и точка!
– Сейчас посмотрим, – не возражая, сказал Кандыбин и вышел из газика.
Шатров доложил Кандыбину. Полковник, услышав тему занятий, вдруг сморщился, будто глотнул уксуса. Отвел Шатрова в сторону от солдат и, обращаясь к Ячменеву, сказал:
– Вот полюбуйтесь – огневая подготовка! Прицельных станков нет, ортоскопов нет, солдаты целятся в свет божий. И чему только их учат в училище! Ну объясните мне, товарищ лейтенант, почему вы так проводите занятия? Это же не учение, а мучение – напрасная трата времени!
– Товарищ полковник, я просто не знал, где взять приборы, в роте их нет, – сгорая от стыда, сказал Шатров. Он сам понимал: так нельзя заниматься. Не скажешь же, что ваш приход в роту, товарищ полковник, помешал найти эти нужные приборы, что Зайнуллин отправил взвод побыстрее, чтобы не торчал он в расположении роты после сигнала приступать к занятиям.
– Отговорка всегда найдется. Но зачем врать? Спросите любого, он скажет – командирские ящики и все необходимое находится в складе учебных пособий.
– Я не знал. У нас в училище все это хранилось в роте.
– Вижу, если поговорить с вами еще пять минут, во всем виноватым окажусь я, а не вы! Занятия отменяю! Повторите их при полном материальном обеспечении. А вас накажу за халатность.
Полковник сел в автомобиль, сердито хлопнул дверцей.
«Что-то я сегодня весь день не в ногу, – невесело подумал Ячменев, – беду с водой проспал, Берг мне поначалу понравился, Шатрова расхвалил».
А Кандыбин, поостыв от охватившей его злости, хотел было подшутить над Ячменевым по поводу его похвал лейтенанту, но, вспомнив, почему не отпустил замполита и возит с собой, решил промолчать. Однако про себя усмехнулся и подумал: «Все же при более хорошем твоем настроении я тебе, Афиноген Петрович, шпильку подпущу».
Вечером на совещании офицеров Кандыбин отругал Берга, а лейтенанту Шатрову за допущенную нерадивость объявил выговор.
После совещания к Алексею подошел Берг, за ним следовала «капелла». С серьезным видом, без тени улыбки, будто разговор шел о деле большой важности, Берг пожал Шатрову руку и сказал:
– Поздравляю вас, сэр, вам вставили фитиля и всунули первого рябчика.
Ланев и Савицкий прыснули.
– Ну что, пойдешь конспекты писать или с нами на танцы?
У Берга был победный вид отца, встречающего блудного сына.
При упоминании о конспектах у Алексея дрогнули губы, ему стало очень жаль труда, потраченного напрасно. Прежде – на мутную с похмелья голову, без подготовки, с одним желанием побыстрее отделаться – все проходило гладко. А тут единственный раз поработал от души, и такая несправедливость!
8
Весь вечер Шатров был хмурый. Сидел в слабо освещенном углу танцплощадки, слушал музыку. Мелодичное танго шептало о светлых залах, о столиках, уставленных хорошей посудой и закусками, о джазе и красивых женщинах. Музыка умоляла забыться, советовала наплевать на невзгоды, звала к независимости и отрешению от служебных забот. Но обида не сдавалась, она держала Алексея за горло и упорно напоминала о полученном выговоре. Шатров несколько раз ходил к буфету… Задолго до окончания танцев он сильно опьянел. Сегодня хмель был необыкновенно тяжелый. Жизнь казалась отвратительной. Не хотелось никого видеть. Шатров пошел домой.
…Утром он открыл глаза и по яркому солнцу понял: давно уже опоздал на службу. «Ну и пусть. Сегодня не встану. Буду отлеживаться», – решил он.
Однако долго лежать ему не пришлось – из штаба прибыл посыльный. Вытянувшись у двери, он доложил:
– Товарищ лейтенант! Вас вызывает командир полка!
– Иду.
– Приказано срочно…
Шатров поднялся с величайшим трудом. Ему хотелось послать всех к чертям, наплевать на приказы и на обязанности. Мучения, которые его терзали, были так велики, что казалось, кроме них, ничего на свете не существует.
Лейтенант оделся и пошел только потому, что за ним наблюдал солдат.
Солдат шел рядом и делал вид, будто ни о чем не догадывается.
Полковник Кандыбин встретил злыми, холодными глазами:
– Как прикажете вас понимать? Это что – демонстрация протеста против вчерашнего выговора? Объявляю вам пять суток ареста за невыход на службу! Предупреждаю, дело кончится плохо, если вы не исправитесь.
У Шатрова стучало в висках, еле держали ноги, тошнота подкатывала к горлу. Он равнодушно смотрел на полковника и думал: «Только бы не читал длинной морали».
Дежурный по приказу полковника отвел лейтенанта на гауптвахту.
Маленькая комнатка, беленые стены, цементный пол, железная койка, солдатская постель. До Алексея никто, наверное, не испытывал радости при виде этой тюремной обстановки. А Шатров облегченно вздохнул: наконец-то один, наедине с желанной кроватью! Можно бухнуться на нее немедля, не раздеваясь, и заснуть.
Так он и сделал.
Разбудили Шатрова поздно вечером. Начальник караула долго тряс его за плечо. Открыв глаза, Алексей не сразу понял, где он и что происходит. Над головой тускло тлела испачканная известью лампочка. Рядом с кроватью стояли два офицера. У Шатрова было ощущение человека, который очнулся в больнице после автомобильной катастрофы. Он не сразу сообразил, где находится.
Один из офицеров сказал:
– Вы можете идти.
Начальник караула стукнул каблуками, отдал честь, вышел. В оставшемся Алексей узнал подполковника Ячменева. Шатров поднялся и стал приводить в порядок свое обмундирование.
Алексей старался вспомнить, что с ним произошло. Вместе с похмельной одурью из головы выветрились все последние события.
Он с волнением ждал, когда заговорит подполковник, надеясь из слов его понять, за что угодил на гауптвахту. Для Шатрова было бы одинаковой неожиданностью услышать и что совершил преступление, и что не отдал честь генералу.
Ячменев стоял низенький, кругленький, пристально смотрел на неопрятного, помятого лейтенанта. Алексей вспомнил, как Берг называл его Афоня и утверждал, что на гражданке в колхозе Ячменеву больше одной брички не доверили бы.
Замполит сел на табуретку, печально вздохнул и сказал:
– Когда я увидел вас впервые, подумал – замечательный будет командир. Была у вас подтянутость… И еще что-то располагающее и привлекательное. Я посмотрел ваше личное дело. Признаюсь откровенно – не нашел ничего, что могло бы объяснить ваше поведение. По бумагам вас можно допустить на самую ответственную работу.
– А по делам? – спросил Алексей, надеясь разгадать, почему же он водворен на гауптвахту.
– По делам вас нужно, – подполковник помедлил, выбирая подходящее выражение, – нужно сначала лечить, затем учить и, если все это не поможет, судить и с позором выгнать из армии. Сегодня я пришел к вам как доктор – лечить. Хочу поставить диагноз, хочу установить, где и когда вы заболели.
– О какой болезни вы говорите?
– Давайте определим ее вместе. Я читал автобиографию, которую вы писали, стараясь во что бы то ни стало попасть в училище, а теперь вы расскажите о себе просто так, как собеседнику в поезде.
Шатров усмехнулся и решил тут же воспользоваться приглашением быть откровенным:
– У нас не получится простая беседа. Мы не попутчики. Я арестованный, а вы тот, кто меня арестовал. Я подчиненный, вы начальник. Я младший, вы старший. Поэтому лучше задавайте вопросы, а я буду отвечать.
Голубые глазки Ячменева сверкнули холодком, он строго сказал:
– Я пришел серьезно говорить с вами, а не упражняться в красноречии. Между прочим, я вас не арестовывал и был против этой крайней меры. Говорю вам это не для того, чтобы расположить к себе и не в виде аванса за вашу откровенность. Я презираю вас, вы позорите высокое звание офицера, но, как политработник и коммунист, я обязан разобраться в причинах, толкающих вас на путь разложения. Я не собираюсь с вами заигрывать и приму все меры, чтобы эти причины были ликвидированы…
– Что же я должен вам рассказать? – сухо спросил лейтенант.
Ячменев склонился на руку, потер глаза, лоб. Он, видно, очень устал за день.
– Черт тебя знает, о чем теперь с тобой говорить! – сказал вдруг замполит с досадой. – Хотел как с человеком, а ты сразу отбил желание. Разговора не получится. Теперь слушай, что я скажу. Вот смотрю я на тебя, Савицкого, Берга, Ланева, живете вы как загипнотизированные. Видел на сцене – гипнотизер скажет: «Плавайте!» – уснувшие плавают, прикажет: «Смейтесь!» – они смеются. Вот так и вы – живете какой-то странной, призрачной жизнью. Люди в вашем возрасте революции делали, в Отечественной войне Родину отстояли; сейчас домны, шахты, каналы их руками создаются. А вы? Что вы делаете?
Подполковник встал, глаза у него были полны гнева, белые ресницы торчали, как иглы, желваки бегали по скулам. Махнув рукой, он вышел из камеры.
Вспышка Ячменева озадачила лейтенанта. Он подумал: «Политработники так не разговаривают. Много нужно гадостей натворить, чтобы разъярить такого спокойного человека, как Ячменев. Вот так Афоня – отчитал. Хуже, чем пощечин надавал! Нет, не в ту сторону я иду, не туда заворачиваю! Надо с этим кончать!»
Но не успел Алексей закрепиться в этом решении, как за дверью послышались голоса, и в камеру в сопровождении начальника караула вошли Берг и рыжий Ланев.
– Привет одинокому узнику! – весело крикнул Берг.
– Знакомая квартирка! – усмехнулся Ланев.
Берг разложил на столе еду: колбасу, сыр, хлеб и, обращаясь к начальнику караула, сказал:
– Ты иди, друг, наш Монте-Кристо подкоп сделает сам, мы ему помогать не будем. Дай человеку покушать.
Лейтенант ушел. Ланев достал из кармана пол-литра, ударом ладони вышиб пробку и быстро налил водку в кружку:
– Лечись, голова гудит, наверное?
– Уже прошло. Скажите, что я натворил?
– Ничего особенного, культурно провел вечер, – с невинной миной сказал Берг. – Употребил изрядно горючего. И не вышел на работу. Ну давай пей, не задерживай тару!
Шатрову стало легко и весело.
В эту ночь он спал спокойно и крепко, никакие терзания совести его не одолевали.
…Утром он открыл глаза и по яркому солнцу понял: давно уже опоздал на службу. «Ну и пусть. Сегодня не встану. Буду отлеживаться», – решил он.
Однако долго лежать ему не пришлось – из штаба прибыл посыльный. Вытянувшись у двери, он доложил:
– Товарищ лейтенант! Вас вызывает командир полка!
– Иду.
– Приказано срочно…
Шатров поднялся с величайшим трудом. Ему хотелось послать всех к чертям, наплевать на приказы и на обязанности. Мучения, которые его терзали, были так велики, что казалось, кроме них, ничего на свете не существует.
Лейтенант оделся и пошел только потому, что за ним наблюдал солдат.
Солдат шел рядом и делал вид, будто ни о чем не догадывается.
Полковник Кандыбин встретил злыми, холодными глазами:
– Как прикажете вас понимать? Это что – демонстрация протеста против вчерашнего выговора? Объявляю вам пять суток ареста за невыход на службу! Предупреждаю, дело кончится плохо, если вы не исправитесь.
У Шатрова стучало в висках, еле держали ноги, тошнота подкатывала к горлу. Он равнодушно смотрел на полковника и думал: «Только бы не читал длинной морали».
Дежурный по приказу полковника отвел лейтенанта на гауптвахту.
Маленькая комнатка, беленые стены, цементный пол, железная койка, солдатская постель. До Алексея никто, наверное, не испытывал радости при виде этой тюремной обстановки. А Шатров облегченно вздохнул: наконец-то один, наедине с желанной кроватью! Можно бухнуться на нее немедля, не раздеваясь, и заснуть.
Так он и сделал.
Разбудили Шатрова поздно вечером. Начальник караула долго тряс его за плечо. Открыв глаза, Алексей не сразу понял, где он и что происходит. Над головой тускло тлела испачканная известью лампочка. Рядом с кроватью стояли два офицера. У Шатрова было ощущение человека, который очнулся в больнице после автомобильной катастрофы. Он не сразу сообразил, где находится.
Один из офицеров сказал:
– Вы можете идти.
Начальник караула стукнул каблуками, отдал честь, вышел. В оставшемся Алексей узнал подполковника Ячменева. Шатров поднялся и стал приводить в порядок свое обмундирование.
Алексей старался вспомнить, что с ним произошло. Вместе с похмельной одурью из головы выветрились все последние события.
Он с волнением ждал, когда заговорит подполковник, надеясь из слов его понять, за что угодил на гауптвахту. Для Шатрова было бы одинаковой неожиданностью услышать и что совершил преступление, и что не отдал честь генералу.
Ячменев стоял низенький, кругленький, пристально смотрел на неопрятного, помятого лейтенанта. Алексей вспомнил, как Берг называл его Афоня и утверждал, что на гражданке в колхозе Ячменеву больше одной брички не доверили бы.
Замполит сел на табуретку, печально вздохнул и сказал:
– Когда я увидел вас впервые, подумал – замечательный будет командир. Была у вас подтянутость… И еще что-то располагающее и привлекательное. Я посмотрел ваше личное дело. Признаюсь откровенно – не нашел ничего, что могло бы объяснить ваше поведение. По бумагам вас можно допустить на самую ответственную работу.
– А по делам? – спросил Алексей, надеясь разгадать, почему же он водворен на гауптвахту.
– По делам вас нужно, – подполковник помедлил, выбирая подходящее выражение, – нужно сначала лечить, затем учить и, если все это не поможет, судить и с позором выгнать из армии. Сегодня я пришел к вам как доктор – лечить. Хочу поставить диагноз, хочу установить, где и когда вы заболели.
– О какой болезни вы говорите?
– Давайте определим ее вместе. Я читал автобиографию, которую вы писали, стараясь во что бы то ни стало попасть в училище, а теперь вы расскажите о себе просто так, как собеседнику в поезде.
Шатров усмехнулся и решил тут же воспользоваться приглашением быть откровенным:
– У нас не получится простая беседа. Мы не попутчики. Я арестованный, а вы тот, кто меня арестовал. Я подчиненный, вы начальник. Я младший, вы старший. Поэтому лучше задавайте вопросы, а я буду отвечать.
Голубые глазки Ячменева сверкнули холодком, он строго сказал:
– Я пришел серьезно говорить с вами, а не упражняться в красноречии. Между прочим, я вас не арестовывал и был против этой крайней меры. Говорю вам это не для того, чтобы расположить к себе и не в виде аванса за вашу откровенность. Я презираю вас, вы позорите высокое звание офицера, но, как политработник и коммунист, я обязан разобраться в причинах, толкающих вас на путь разложения. Я не собираюсь с вами заигрывать и приму все меры, чтобы эти причины были ликвидированы…
– Что же я должен вам рассказать? – сухо спросил лейтенант.
Ячменев склонился на руку, потер глаза, лоб. Он, видно, очень устал за день.
– Черт тебя знает, о чем теперь с тобой говорить! – сказал вдруг замполит с досадой. – Хотел как с человеком, а ты сразу отбил желание. Разговора не получится. Теперь слушай, что я скажу. Вот смотрю я на тебя, Савицкого, Берга, Ланева, живете вы как загипнотизированные. Видел на сцене – гипнотизер скажет: «Плавайте!» – уснувшие плавают, прикажет: «Смейтесь!» – они смеются. Вот так и вы – живете какой-то странной, призрачной жизнью. Люди в вашем возрасте революции делали, в Отечественной войне Родину отстояли; сейчас домны, шахты, каналы их руками создаются. А вы? Что вы делаете?
Подполковник встал, глаза у него были полны гнева, белые ресницы торчали, как иглы, желваки бегали по скулам. Махнув рукой, он вышел из камеры.
Вспышка Ячменева озадачила лейтенанта. Он подумал: «Политработники так не разговаривают. Много нужно гадостей натворить, чтобы разъярить такого спокойного человека, как Ячменев. Вот так Афоня – отчитал. Хуже, чем пощечин надавал! Нет, не в ту сторону я иду, не туда заворачиваю! Надо с этим кончать!»
Но не успел Алексей закрепиться в этом решении, как за дверью послышались голоса, и в камеру в сопровождении начальника караула вошли Берг и рыжий Ланев.
– Привет одинокому узнику! – весело крикнул Берг.
– Знакомая квартирка! – усмехнулся Ланев.
Берг разложил на столе еду: колбасу, сыр, хлеб и, обращаясь к начальнику караула, сказал:
– Ты иди, друг, наш Монте-Кристо подкоп сделает сам, мы ему помогать не будем. Дай человеку покушать.
Лейтенант ушел. Ланев достал из кармана пол-литра, ударом ладони вышиб пробку и быстро налил водку в кружку:
– Лечись, голова гудит, наверное?
– Уже прошло. Скажите, что я натворил?
– Ничего особенного, культурно провел вечер, – с невинной миной сказал Берг. – Употребил изрядно горючего. И не вышел на работу. Ну давай пей, не задерживай тару!
Шатрову стало легко и весело.
В эту ночь он спал спокойно и крепко, никакие терзания совести его не одолевали.
9
Сидеть на гауптвахте неприятно не потому, что здесь душно, или плохо кормят, или изнуряют какой-нибудь непосильной работой. Офицер и на гауптвахте, по сути дела, остается свободным – он находится в незапирающейся камере, имеет право выйти погулять, может, с разрешения дежурного, сходить в библиотеку или в баню. Офицеру дают постель, ему разрешается заказывать пищу в столовой по своему выбору и средствам. Его могут навещать друзья и знакомые. Только где-то в приказе написано, что он арестован. Докатился до того, что его изолировали от людей и препроводили в позорное место. В этом суть ареста. И название у позорного дома не наше, иностранное – гауптвахта! Все слова в уставе понятные, русские, и только одно – название места, где содержат провинившегося, – иностранное, будто ты удален с родной земли, – гауптвахта!
И однако… На гауптвахте Шатров отдыхал. Он отсыпался, собирался с мыслями, много думал о Наде. Здесь было чище, чем на квартире холостяков. Пол мыли, обметали пыль. Можно было целый день читать книги или разгадывать кроссворды.
Здесь Алексей и написал Наде письмо. Он не поведал ей о всех деталях, но дал понять, что попал в беду и дело может кончиться худо. Письмо лежало на тумбочке. Шатров думал, отправлять его или нет. Но когда, возвратясь после вызова и беседы с командиром батальона, окончательно решил не отправлять, его вдруг не оказалось; видно, унес к почтальону солдат, который убирал камеру.
Отсидев срок наказания, Алексей пришел на квартиру. Освобождение отпраздновано не было. Последние дни месяца, перед получкой, считались траурными – «мушкетеры» сидели без денег. В столовой добрая Аня кормила их в кредит, записывая долг в блокнотик, залитый щами. Взаймы денег никто не давал – платежная способность холостяков была известна всем.
В эти дни пропадала игривость в разговорах лейтенантов. Гарри, Йог, Сэм, Айк превращались в Гришу, Игоря, Семена, Алексея. Иногда налетал порыв чистоплотности. Раздевшись, мыли пол, выбрасывали объедки, консервные банки, чистили ботинки, утюжили брюки, меняли постельное белье. В проветренной, прохладной от мокрых полов комнате делалось уютно. Друзья включали магнитофон и ложились на свежие постели. Читали.
Берг любил западных писателей, особенно Ремарка и современных итальянцев.
Гриша Ланев упивался библиотекой приключений – маленькими книжечками, на обложках которых темнели силуэты шпионов, пистолеты или мчащиеся автомобили.
– Я, когда учился в ремеслухе, – говорил Ланев, – ни одной лекции не слушал, все эти книжки читал. Даже на практике приспособлялся: положу перед собой книжку, напильником вкалываю, а глазами то в книжку, то на деталь.
Шатров был уверен, что и в военное училище Гриша пошел, начитавшись этих приключений, в поисках романтики.
Савицкого интересовала любовь, причем Мопассана он считал слишком старомодным.
Шатров любил разгадывать кроссворды. Не находя нужного слова, Алексей кричал, ни к кому не обращаясь:
– Чтение, сопровождаемое музыкой?
– Оратория, – откликался Берг.
– Четырнадцать букв надо.
– Вздрючка на разводе, когда играет оркестр, – предлагает Ланев.
– Сформулируй одним словом.
– Одним не получается.
– Кажется, сам нашел: радиопередача. А, черт, одной буквы не хватает…
В эти дни Берг, Савицкий, Шатров и Ланев выходили на работу без опозданий и даже неплохо проводили занятия со взводами. Кое-кто из старших командиров с надеждой посматривал на них: может быть, наступит перелом и бесшабашные лейтенанты остепенятся? Чтоб не спугнуть деловитость молодых, им не вспоминали старые грехи, пытались даже похвалить. Но в тот момент, когда все были довольны друг другом, когда как будто наступала служебная гармония, лейтенанты вдруг преподносили очередной номер. Справедливости ради нужно сказать: ни разу молодые офицеры не выходили из дома с намерением напиться или что-нибудь натворить. Они отправлялись в город с надеждой весело провести время, встряхнуться, расправить плечи от гнетущей жары. Беды и происшествия случались непредвиденно и там, где их никто не ожидал.
Однажды, в эти вот дни «пустых карманов», возвращались друзья домой трезвые и злые. Шли гуськом. Даже говорить не хотелось, настолько тяжело было на душе. У подъезда дома встретили капитана Дронова с мотоциклом. Он жил на втором этаже и, стоя перед лестницей, соображал, как закатить мотоцикл наверх.
– Разрешите помочь? – спросил Шатров.
– Очень буду благодарен.
Друзья подняли пахнущий заводской смазкой мотоцикл и на руках внесли его на второй этаж. Здесь они прокатили мотоцикл по длинному коридору, в который с обеих сторон выходили двери, и прислонили к стене у комнаты капитана.
– Трудновато будет каждый день таскать, – сказал Савицкий.
– А я во дворе сарайчик сделаю.
– Вообще-то покупку обмыть полагается, а то заржавеет, – пошутил Ланев просто так, не думая, что Дронов примет это всерьез.
– Что ж, не отказываюсь. К тому же за помощь я перед вами в долгу. Заходите.
Лейтенанты для вида стали отнекиваться, но все же вошли. Капитан временно жил один. Жена уехала в гости к родителям.
– Вот и поторопился купить, пока ее нет. Она против – говорит, не хочу быть вдовой. Мотоцикл душегубкой называет. А мне без мотоцикла просто невыносимо; на стрельбище, на кросс – везде он нужен.
После второго пол-литра выяснилось, что Дронову еще нужно учиться водить мотоцикл.
– Я его, красавчика, и включать не умею.
– Это же проще пареной репы! – уверял Берг. – У меня есть права, я вас в два мига научу.
Компания вышла в коридор. Пока Семен объяснял устройство мотоцикла, Ланев спустился с бидончиком на улицу и, остановив проходящую машину, нацедил бензина. Игорь попросил на время заряженный аккумулятор у соседа Дронова.
Мотоцикл заправили, отерли смазку, и он радостно взревел на весь дом и задрожал от желания побегать. Соседи встревоженно выглядывали из дверей, растерянно наблюдали, как Берг медленно проехал по коридору от окна к окну мимо табуреток с примусами и ведер для мусора, выстроившихся вдоль стен.
– Ну, садитесь теперь вы. Пусть хозяина почувствует. Так! У вас отличная хватка! Рекорды будете ставить! Теперь медленно вращайте вот эту ручку, прибавляйте газ.
Дронова отпустили, и он, торжествующий и немного испуганный, покатил по коридору. Но вдруг его неопытная рука резко дернула рычаг. Мотоцикл отчаянно зарычал, оглушительно выстрелил, заполнив коридор голубым дымом, и рванулся вперед. Когда рассеялся дым, лейтенанты и оторопевшие жильцы увидели лежащий у стены мотоцикл и над ним окно, распахнутое настежь. Поняв, что произошло, все побежали вниз и подняли с земли стонущего Дронова.
Капитан сломал ключицу и был помещен в госпиталь. Срочно прилетела жена и первым делом продала мотоцикл. А полковник Кандыбин после этого случая на совещании офицеров сказал:
– Не связывайтесь вы с этой бражкой. Уж сколько раз я вас предупреждал. Это не офицеры, а ходячее ЧП.
Берг был объявлен зачинщиком этого происшествия и арестован на трое суток.
Дело разбирали на комсомольском бюро. Берг и Ланев не были комсомольцами. Савицкому и Шатрову пришлось выслушивать обвинения за всю компанию. Золотницкий метал громы и молнии.
Высказывались члены бюро, вспоминали прошлые грехи. Было принято решение: Шатрову объявить выговор, а Савицкому – строгий выговор с предупреждением, так как у него уже были другие взыскания.
Когда расходились, встретили в коридоре полковника Кандыбина. К командиру полка обратился комсорг Золотницкий:
– Товарищ полковник, завтра у нас будет обсуждаться вопрос о воспитательной работе среди молодых офицеров. Может быть, зайдете?
– Нет времени, дорогой, – ответил Кандыбин, – как-нибудь в другой раз.
От этих слов Алексей вдруг почувствовал себя свободнее, скованность ослабла и постепенно вовсе исчезла. «Все это говорильня, – утешал себя Алексей, – буря в стакане воды. Мы еще в школе не очень-то боялись этих выговоров. Кандыбин даже время тратить не хочет на такие пустяки».
Город давили душные сумерки. Старушки поливали тротуары у ворот и садились на лавочки подышать. Савицкий и Шатров шагали рядом. Им было немного грустно, но не больше.
Легкомысленный Савицкий через несколько минут забыл неприятности. Недалеко от дома, в котором снимали квартиру холостяки, жила стройная и миловидная девушка. У нее были темные косы, собранные в тугую корону, глаза черные и блестящие. «Мушкетеры» не раз пытались с ней заговорить при встречах. Однако юная красавица, даже не удостоив их взглядом, проходила мимо. И вот Савицкий, возвращаясь с Шатровым домой, увидел идущую впереди грациозную соседку. Он поравнялся с ней. Заговорил. Но ответа не последовало. Игорь до самой калитки пытался вызвать девушку на разговор, но она молчала и, ускорив шаг, зашла в свой двор.
И однако… На гауптвахте Шатров отдыхал. Он отсыпался, собирался с мыслями, много думал о Наде. Здесь было чище, чем на квартире холостяков. Пол мыли, обметали пыль. Можно было целый день читать книги или разгадывать кроссворды.
Здесь Алексей и написал Наде письмо. Он не поведал ей о всех деталях, но дал понять, что попал в беду и дело может кончиться худо. Письмо лежало на тумбочке. Шатров думал, отправлять его или нет. Но когда, возвратясь после вызова и беседы с командиром батальона, окончательно решил не отправлять, его вдруг не оказалось; видно, унес к почтальону солдат, который убирал камеру.
Отсидев срок наказания, Алексей пришел на квартиру. Освобождение отпраздновано не было. Последние дни месяца, перед получкой, считались траурными – «мушкетеры» сидели без денег. В столовой добрая Аня кормила их в кредит, записывая долг в блокнотик, залитый щами. Взаймы денег никто не давал – платежная способность холостяков была известна всем.
В эти дни пропадала игривость в разговорах лейтенантов. Гарри, Йог, Сэм, Айк превращались в Гришу, Игоря, Семена, Алексея. Иногда налетал порыв чистоплотности. Раздевшись, мыли пол, выбрасывали объедки, консервные банки, чистили ботинки, утюжили брюки, меняли постельное белье. В проветренной, прохладной от мокрых полов комнате делалось уютно. Друзья включали магнитофон и ложились на свежие постели. Читали.
Берг любил западных писателей, особенно Ремарка и современных итальянцев.
Гриша Ланев упивался библиотекой приключений – маленькими книжечками, на обложках которых темнели силуэты шпионов, пистолеты или мчащиеся автомобили.
– Я, когда учился в ремеслухе, – говорил Ланев, – ни одной лекции не слушал, все эти книжки читал. Даже на практике приспособлялся: положу перед собой книжку, напильником вкалываю, а глазами то в книжку, то на деталь.
Шатров был уверен, что и в военное училище Гриша пошел, начитавшись этих приключений, в поисках романтики.
Савицкого интересовала любовь, причем Мопассана он считал слишком старомодным.
Шатров любил разгадывать кроссворды. Не находя нужного слова, Алексей кричал, ни к кому не обращаясь:
– Чтение, сопровождаемое музыкой?
– Оратория, – откликался Берг.
– Четырнадцать букв надо.
– Вздрючка на разводе, когда играет оркестр, – предлагает Ланев.
– Сформулируй одним словом.
– Одним не получается.
– Кажется, сам нашел: радиопередача. А, черт, одной буквы не хватает…
В эти дни Берг, Савицкий, Шатров и Ланев выходили на работу без опозданий и даже неплохо проводили занятия со взводами. Кое-кто из старших командиров с надеждой посматривал на них: может быть, наступит перелом и бесшабашные лейтенанты остепенятся? Чтоб не спугнуть деловитость молодых, им не вспоминали старые грехи, пытались даже похвалить. Но в тот момент, когда все были довольны друг другом, когда как будто наступала служебная гармония, лейтенанты вдруг преподносили очередной номер. Справедливости ради нужно сказать: ни разу молодые офицеры не выходили из дома с намерением напиться или что-нибудь натворить. Они отправлялись в город с надеждой весело провести время, встряхнуться, расправить плечи от гнетущей жары. Беды и происшествия случались непредвиденно и там, где их никто не ожидал.
Однажды, в эти вот дни «пустых карманов», возвращались друзья домой трезвые и злые. Шли гуськом. Даже говорить не хотелось, настолько тяжело было на душе. У подъезда дома встретили капитана Дронова с мотоциклом. Он жил на втором этаже и, стоя перед лестницей, соображал, как закатить мотоцикл наверх.
– Разрешите помочь? – спросил Шатров.
– Очень буду благодарен.
Друзья подняли пахнущий заводской смазкой мотоцикл и на руках внесли его на второй этаж. Здесь они прокатили мотоцикл по длинному коридору, в который с обеих сторон выходили двери, и прислонили к стене у комнаты капитана.
– Трудновато будет каждый день таскать, – сказал Савицкий.
– А я во дворе сарайчик сделаю.
– Вообще-то покупку обмыть полагается, а то заржавеет, – пошутил Ланев просто так, не думая, что Дронов примет это всерьез.
– Что ж, не отказываюсь. К тому же за помощь я перед вами в долгу. Заходите.
Лейтенанты для вида стали отнекиваться, но все же вошли. Капитан временно жил один. Жена уехала в гости к родителям.
– Вот и поторопился купить, пока ее нет. Она против – говорит, не хочу быть вдовой. Мотоцикл душегубкой называет. А мне без мотоцикла просто невыносимо; на стрельбище, на кросс – везде он нужен.
После второго пол-литра выяснилось, что Дронову еще нужно учиться водить мотоцикл.
– Я его, красавчика, и включать не умею.
– Это же проще пареной репы! – уверял Берг. – У меня есть права, я вас в два мига научу.
Компания вышла в коридор. Пока Семен объяснял устройство мотоцикла, Ланев спустился с бидончиком на улицу и, остановив проходящую машину, нацедил бензина. Игорь попросил на время заряженный аккумулятор у соседа Дронова.
Мотоцикл заправили, отерли смазку, и он радостно взревел на весь дом и задрожал от желания побегать. Соседи встревоженно выглядывали из дверей, растерянно наблюдали, как Берг медленно проехал по коридору от окна к окну мимо табуреток с примусами и ведер для мусора, выстроившихся вдоль стен.
– Ну, садитесь теперь вы. Пусть хозяина почувствует. Так! У вас отличная хватка! Рекорды будете ставить! Теперь медленно вращайте вот эту ручку, прибавляйте газ.
Дронова отпустили, и он, торжествующий и немного испуганный, покатил по коридору. Но вдруг его неопытная рука резко дернула рычаг. Мотоцикл отчаянно зарычал, оглушительно выстрелил, заполнив коридор голубым дымом, и рванулся вперед. Когда рассеялся дым, лейтенанты и оторопевшие жильцы увидели лежащий у стены мотоцикл и над ним окно, распахнутое настежь. Поняв, что произошло, все побежали вниз и подняли с земли стонущего Дронова.
Капитан сломал ключицу и был помещен в госпиталь. Срочно прилетела жена и первым делом продала мотоцикл. А полковник Кандыбин после этого случая на совещании офицеров сказал:
– Не связывайтесь вы с этой бражкой. Уж сколько раз я вас предупреждал. Это не офицеры, а ходячее ЧП.
Берг был объявлен зачинщиком этого происшествия и арестован на трое суток.
Дело разбирали на комсомольском бюро. Берг и Ланев не были комсомольцами. Савицкому и Шатрову пришлось выслушивать обвинения за всю компанию. Золотницкий метал громы и молнии.
Высказывались члены бюро, вспоминали прошлые грехи. Было принято решение: Шатрову объявить выговор, а Савицкому – строгий выговор с предупреждением, так как у него уже были другие взыскания.
Когда расходились, встретили в коридоре полковника Кандыбина. К командиру полка обратился комсорг Золотницкий:
– Товарищ полковник, завтра у нас будет обсуждаться вопрос о воспитательной работе среди молодых офицеров. Может быть, зайдете?
– Нет времени, дорогой, – ответил Кандыбин, – как-нибудь в другой раз.
От этих слов Алексей вдруг почувствовал себя свободнее, скованность ослабла и постепенно вовсе исчезла. «Все это говорильня, – утешал себя Алексей, – буря в стакане воды. Мы еще в школе не очень-то боялись этих выговоров. Кандыбин даже время тратить не хочет на такие пустяки».
Город давили душные сумерки. Старушки поливали тротуары у ворот и садились на лавочки подышать. Савицкий и Шатров шагали рядом. Им было немного грустно, но не больше.
Легкомысленный Савицкий через несколько минут забыл неприятности. Недалеко от дома, в котором снимали квартиру холостяки, жила стройная и миловидная девушка. У нее были темные косы, собранные в тугую корону, глаза черные и блестящие. «Мушкетеры» не раз пытались с ней заговорить при встречах. Однако юная красавица, даже не удостоив их взглядом, проходила мимо. И вот Савицкий, возвращаясь с Шатровым домой, увидел идущую впереди грациозную соседку. Он поравнялся с ней. Заговорил. Но ответа не последовало. Игорь до самой калитки пытался вызвать девушку на разговор, но она молчала и, ускорив шаг, зашла в свой двор.