Страница:
– А если понял, то решай, надо тебе это или нет. Мне такие не нужны, которые запишутся, придут два раза – и с концами. Здесь должна быть дисциплина, строго три раза в неделю – понедельник, среда, пятница. И работать: делать машины – паять, детали вытачивать на станке. В каком ты классе?
– В шестом.
– Учишься как?
– Хорошо.
– Хорошо – это как? Сколько «троек»?
– Нисколько.
– Что, серьезно?
– Могу принести дневник.
– Ладно, верю. Но это – не самое главное. Ты можешь быть хоть отличником, но если руки – как у девочки, здесь тебе делать нечего. Ну что, записывать тебя?
– Да.
Он выдвинул ящик стола, вынул книгу учета с замасленной обложкой, открыл.
– Меня зовут Роговец Александр Григорьевич. Я – кандидат в мастера спорта СССР, тренер автомодельного кружка. А тебя как зовут?
– Игорь.
– А фамилия?
– Разов.
– Ну, смотри. Записался – надо работать. Мне здесь ротозеи не нужны. Это спорт, одна разница, что технический. Как минимум два раз в год – соревнования. Сначала – трассовые модели. В январе. – Он кивнул на трассу. – Но это так, детские игрушки. А потом, в апреле – «область» по кордовым моделям. В Бобруйске. В мае – «республика» в Минске. Туда едет команда, которая выиграет «область». Выиграем мы – едем мы, выиграет Бобруйск – едет Бобруйск.
– Кто это может быть? – сказала мама папе. – Подойди, мало ли что?
Заскрипела кровать, мелькнула в темноте белая папина майка. Позвонили еще раз.
– Кто там? – спросил папа в прихожей.
Щелкнул замок.
– Папа пьяный, бьет маму… – Я узнал голос Ольки Якимович с четвертого этажа. Она училась на год младше меня.
– Не бойся, зайди, – сказал папа Ольке.
Скрипнула входная дверь. Мама встала, прошла в прихожую в своей длинной розовой ночнушке.
– Не плачь, Оленька, все будет хорошо. Пошли на кухню… Дать тебе воды?
Зажегся свет в зале, скрипнула дверь.
– Что такое? – спросила Наташа.
– Ничего. Ложись, – ответила мама.
Захлопнулась входная дверь – вернулся папа.
– Пусть, может, Оля пока останется пока у нас? – спросила мама.
– Не, я хочу домой, – захныкала Олька.
– Пусть идет, – сказал папа. – Там вроде все уже спокойно.
Олька вышла. Зашлепали по ступенькам ее тапки.
Мама и папа вернулись в комнату. Я притворился, что сплю.
– И что там у них было? – шепотом спросила мама.
– Как обычно. Пришел поздно, пьяный. Она начала ему вычитывать…
– Наверно, не вычитывать, а просто спросила…
– А какая разница?
– Никакой. Давай спать.
У клуба на постаментах стояли два трактора, колесный «Беларусь» и гусеничный «ДТ». В СПТУ-1 учились на трактористов и комбайнеров.
Мы объехали лозунг «Продовольственную программу – в жизнь», слезли с велосипедов. За красным деревянным каркасом с фанерными белыми буквами стоял дзот. Он наполовину зарос травой. Отсюда, с холма, был виден весь город: центр с «китайской стеной» и домами на Первомайской, завод Куйбышева, районы Заднепровья, речной порт с кранами и две баржи с песком у берега, деревянные дома Гребенева. Дальше, на горизонте, дымили трубы «Химволокно».
Коля сощурился.
– Ты что, и в очках плохо видишь? – спросил я.
– Да, они уже слабые. Надо заказывать новые.
– Хочешь пойти со мной в автомодельный?
Он помотал головой.
– Не. Знаешь, мне это не особо интересно…
– Там тоже паять надо уметь…
– Я и так умею. Я лучше сделаю радио, например. Зачем мне машины?
– А если радиоуправляемую?
– А что, такие тоже там есть?
– Не знаю, может, и есть.
– Ладно, посмотрим.
– Это наш дзот или немецкий?
– Немецкий. Наши оттуда наступали, из-за Днепра. А дзотов таких было много, один возле ремзавода, но его снесли, когда строили дом возле «стеклянного»…
– Битва на Буйническом поле?
– Не, это раньше было, в сорок первом. Когда немцы наступали. Там, где памятник стоит и камень Симонова…
– Да, про Симонова я знаю, дядя Жора говорил. Симонов там воевал тогда, а потом он стал писателем в Москве. Дядя сказал, что у него был даже свой самолет… И он потом хотел, чтобы когда умрет, его сожгли, а пепел рассыпали на Буйническом поле…
– И так сделали?
– Не знаю, наверно. Раз памятник поставили…
– Ладно, может, поехали домой? – Коля посмотрел на часы. Ему недавно купили «Электронику-5» в черном пластмассовом корпусе. – А то скоро кино. «Вечный зов», пятая серия…
– …За те деньги, в которые обходится строительство одной подводной лодки, можно построить целый современный химический комбинат, а за один самолет-истребитель – целый город для ста тысяч человек.
– Молодец, Наташа, – сказала классная. – Очень хорошо подготовилась, все должны брать пример… Вот видите, что происходит в мире? Об этом нельзя забывать ни на минуту. Угроза ядерной войны – самая большая угроза, с которой сегодня сталкивается человечество…
Я поднял глаза от газеты, глянул в окно. По асфальту двора бегали дети из продленки. У мачты для флага стояли две их воспитательницы. Учитель труда Владилен грузил доски в багажник своего «москвича». В кабинете медсестры сидел, разинув рот до ушей, Шестаков из «А» класса – с этой недели в школе лечили зубы. Нашему классу сказали, что будут лечить в четверг.
Наташа и мама сидели за большим столом в зале. Наташа делала уроки, мама проверяла тетради. У мамы был методический день, она не ходила в свою школу.
Я спросил:
– А что, на самом деле может быть ядерная война?
Мама подняла голову, посмотрела на меня.
– Наверно, может…
– И что, мы все погибнем?
– Ну… Не надо так говорить. Люди ведь борются за мир, против гонки вооружений…
– Но погибнуть все равно можем, – сказала Наташа.
– И ты не боишься? – спросил я.
– Я про это как-то не думаю…
– А ты, мам, боишься?
– Не знаю. Если все-все погибнут, то не страшно. Ладно, хватит про это. Иди лучше мой руки и обедай. Я только что щи разогрела.
Я снял с плиты зеленую кастрюлю, взял половник и налил себе полмиски, бросил назад в кастрюлю куски картошки. Открыл холодильник, вынул литровую банку сметаны, снял с нее крышку, положил в щи ложку сметаны, еще одну. В сметане остался желтый отпечаток от ложки.
В зале мама говорила Наташе:
– Всегда должна быть какая-то гибкость. Это же школа, а не армия. Да, я дежурный учитель, но я не могу уследить за каждым. Кто-то может и пробежать, это же первоклассники. Только что из детского сада пришли… Их нельзя заставить все время ходить по струнке – они еще не привыкли, не понимают. Зачем же сразу отчитывать…
– Мам, ты не переживай так все это серьезно, – сказала Наташа. – Не принимай близко к сердцу. Из-за всяких мелочей расстраиваться…
– Ну разве это мелочь? Меня директор перед всей школой отчитывает, а для тебя это мелочь?
– Ну а что тогда надо сделать? Уволиться, перейти в другую школу?
– А что, в другой школе будет не то же самое?
– Вот, я и говорю…
– Ты что, дурной? Что ты дергаешься? Хочешь, чтобы я тебе что-нибудь во рту порезала?
Я сел в кресло, сжал руками подлокотники. Сердце забилось быстрей. В плевательнице лежали куски окровавленной ваты.
– Шире рот открывай, что я так у тебя тут увижу? – гаркнула на меня врачиха.
Я разинул рот так широко, как мог. Она начала ковырять в зубах железкой.
– Так… Тут у тебя дырка, надо пломбу поставить…
– Все, больше не будете сверлить? – спросил я.
– Сколько надо, столько и буду. Не спрашивай, понял?
Врачиха нажала ногой на педаль, бормашина завертелась. Я вжался в кресло. Она сунула сверло мне в рот, я еле успел отдернуть язык. Сразу стало больно. Я сильнее сжал поручни кресла…
– Все, с тобой разобрались. Два часа не есть. Следующий.
Я слез с кресла, вышел в коридор. У зеркала рядом с гардеробом причесывалась десятиклассница. Я часто видел ее на Рабочем. Она гуляла с Рыжим – он в том году закончил школу.
– Что, зубы лечили? – спросила она.
– Да.
– Было больно?
Я кивнул.
– А я не пойду лечить зубы, я их ненавижу лечить. Ненавижу зубных врачей. И ненавижу гинекологов.
Мы прыгнули по последнему разу.
– Все, теперь оттащили «козла» и маты – и баскетбол. Сначала – девочки, потом – мальчики.
– А почему сначала они? – крикнул Кравцов.
Тимур не ответил, зашел в свою комнату, вынес баскетбольный мяч.
– Стройся! На первый-второй рассчитайсь! – крикнул он девкам.
Пацаны расселись на лавках.
Игра закончилась. Мы зашли в раздевалку – все мокрые от пота. Команда, в которой был я, выиграла двадцать один – шестнадцать.
Кузьменок стащил с себя синюю майку с рукавами, сел на лавку. Рядом переодевался Кириллов. Он уже застегивал рубашку. Кузьменок поднялся, схватил Кириллова за воротник у самого горла.
– Хули ты меня локтем стукнул?
– Когда?
– Под кольцом, когда я Толику пасанул…
– Не бил я тебя.
– Что-то ты борзый стал. Может, выскочим с тобой, а?
Кириллов молча смотрел на Кузьменка. Он был выше и толще, но боялся. Почти все пацаны боялись Кузьменка.
– Ну что, выскочим или сосцал?
Кузьменок резко дал Кириллову в «солнышко», в нос кулаком, два раза ногой. Кириллов присел на лавку, заплакал. Кузьменок снял с крючка голубую рубашку. Воротник на сгибе потемнел от грязи.
Квартира была однокомнатная, в комнате стояла швейная машина и повсюду валялись куски ткани. Мама и швея отвернулись, я снял свои штаны и надел «Милтонс». Швея взяла кусок мела и сделала несколько меток. Из кухни выполз малый – год или меньше. Он взял на полу кусок ткани, сунул в рот и начал лизать.
Перешитые джинсы получились в самый раз, только пропал задний шов между карманами.
Троллейбус подошел почти сразу – старый, с двумя дверями: спереди и сзади. Он был почти пустой. Я сел у окна.
Троллейбус ехал мимо школы. Пятый «а» – они учились во вторую – убирал улицу. Пацаны лопатами сгребали мусор на краю дороги, девки мели тротуар. Их классная – наша математица – что-то кричала. Троллейбус проехал еще метров сто и тормознул, не доезжая остановки. Впереди стояли машины, толпились люди. Водитель открыл двери.
Я вышел, протиснулся между людьми. «Иж-каблучок» врезался в «ЗИЛ». Перед «каблучка» был сплющен, фары и лобовое стекло разбиты. В луже крови валялись осколки стекла. Хлопнула задняя дверь «рафика» скорой помощи. Машина отъехала, включила сирену.
Весной у остановки на Рабочем машина сбила малого из первого класса. Он на перемене побежал домой, в дом 170-а, переходил Челюскинцев на красный свет и попал под «КамАЗ». Это тоже была пятница – мы убирали улицу после уроков. Когда увидели «скорую» и толпу людей, все побросали лопаты и метлы и побежали к остановке. Классная кричала, чтобы мы вернулись, но ее никто не слушал.
Когда мы прибежали, малого уже увезли на «скорой», хоть он был и мертвый. Завьялова сказала, что на асфальте остался его глаз. Мы хотели пролезть и посмотреть, но нас не пропустили. Пришла классная и погнала нас обратно к школе. Потом она поставила всем поведение «неуд» за неделю.
Пацан в синей куртке – я его помнил, он раньше учился в семнадцатой – нагнулся и поднял с асфальта зеркало от «каблучка». Оно не разбилось, только треснуло.
– Поставлю себе на «Яву», – сказал пацан.
– Принес? – спросил Гурон.
– Да.
– Сколько штук?
– Не помню. Сейчас сам увидишь.
Я открыл дипломат и стал расставлять на крыльце пластмассовых солдат, ковбоев и индейцев. Я собирал их два года – выменивал или покупал: маленьких по пятьдесят копеек, больших – по рублю или рубль пятьдесят. В том году Тарасевич из нашего класса сказал, что индейцы есть в ГУМе. Я поехал, но их уже разобрали. Они стоили рубль двадцать за целый набор – десять штук.
Гурон брал каждого солдатика, рассматривал.
– Хороших мало, – сказал он. – Только с двумя пистолетами, с плеткой и который «руки вверх». Остальные – говно. А индейцев сейчас вообще никому не нужно. Их давали недавно в ГУМе, и все, кто хотел, купили. Короче, за всех могу дать две машинки.
Гурон расстегнул свою сумку, вынул две модели машин в синих коробках с вырезом. На коробках было написано «Matchbox».
– Почему такие маленькие? – спросил я. – Это не масштаб «один – сорок три»…
– Что значит – маленькие? А какие ты хотел – такие во? – Гурон развел руки в стороны. – Я тебя не заставляю. Хочешь – бери, не хочешь – не бери. Засунь своих индейцев в жопу.
Я взял модели в руки, чтобы рассмотреть. Одна была «Audi Quattro», вторая – старый «Citroen» с наружными крыльями. Бок красной «Audi» был поцарапан.
– Смотри, поцарапано, – сказал я.
– Все. Давай сюда машины и забирай свое говно. Я их продам Ковалеву с седьмого «А» по червонцу. Понял? У него знаешь, сколько бабок? Его батька работает на «Химволокно», во вредном цеху, получает рублей пятьсот или больше. Он Ковалеву каждый день дает рубль, а иногда – три.
– Ладно, я беру.
– Давно бы так. Обязательно надо повые…ся? Я тебя когда-нибудь отхерачу.
Гурон несильно стукнул мне в плечо, стал собирать солдатиков в сумку.
– А если еще будут такие – за деньги возьмешь? – спросил он.
– По сколько?
– По червонцу, я ж сказал.
– «Чайка» стоит девять сорок. Самая дорогая модель.
– Ну и что? Эти лучше. Эти – импортные.
– Ни фига они не лучше.
На улице завыл ветер. На балконе ударились друг о друга прищепки на веревках.
– «Чучело»! – крикнула Неведомцева.
– А фамилию режиссера кто-нибудь помнит?
– Баранов! Нет, Бычков!
– Быков, а не Бычков, – поправила классная. – Ролан Быков, известный советский режиссер детского кино. Итак, поднимите руки все, кто посмотрел этот фильм.
Не подняли только Косаченко и Кузьменок.
– А вы почему не выполнили задание? – спросила классная.
Оба пацана промолчали.
Мы с Колей ходили на фильм в понедельник, в «Чырвоную зорку». Мне он не очень понравился: фильм как фильм, я не понял, зачем его надо смотреть всему классу и потом обсуждать на классном часу.
– …Это фильм из тех, о которых спорят, которые вызывают в нашем обществе дискуссии, – говорила классная. – Мы в нашем педагогическом коллективе тоже обсуждали его, и мнения высказывались самые различные. Но я предлагаю вам обратить внимание на один момент – ключевой, насколько я понимаю, – на взаимоотношения коллектива и отдельного человека. Главная героиня…
– А правда, что она – дочка Пугачевой? – спросила Завьялова.
– Во-первых, перебивать говорящего нехорошо, – строго сказала классная. – Но чтобы больше не возвращаться к этой теме… Да, Кристина Орбакайте – дочь нашей известной певицы Аллы Пугачевой…
– А почему у нее тогда такая фамилия? У нее папа – нерусский, да?
– …Но, повторяю, мы здесь сегодня говорим не об актерах, которые играли в фильме, а о морально-этических проблемах, которые в нем поднимаются. И как я уже вам начала говорить, пока меня не перебили, одна из важнейших проблем – это взаимоотношение коллектива и человека. Главная героиня не смогла вписаться в новый школьный коллектив, и это во многом ее собственная вина, потому что она не осознала значимости коллектива, не осознала приоритета коллектива над отдельным его членом, и в этом – ее настоящая трагедия и беда…
– А правда, что из собачьего сала делают мыло? – спросила Завьялова. – В кино говорили…
– Пойдешь с Кирилловым по разам? – спросил у меня Кузьменок.
– Зачем?
– Так… Он на тебя обзывался. – Кузьменок улыбнулся. Я понял, что он врет. – Давай сейчас отойдем в сторонку, чтобы классная не видела…
– Не буду я с ним…
– Что, сосцал?
– Ничего я не сосцал. Просто не хочу.
– Сейчас скажешь, что голова болит или еще что-нибудь, да?
– Ничего у меня не болит…
– Тогда чо ты сцышь?
– Сказал я, что не сцу…
– Значит, будешь?
Кириллов ударил первый – несильно, но в нос. Пошла кровь. Я ударил ногой. Хотел прямо в яйца, но промазал – самому стало больно. Я закричал. Кириллов отступил. Я ударил еще раз – кулаком под глаз и в ухо. Кириллов отвернулся, схватился за лицо.
– Все, хватит, – сказал Кузьменок.
Автобус ехал мимо серых полей. Болел большой палец на правой ноге – это ей я ударил Кириллова. Кириллов сидел у окна, рядом с ним – Кузьменок. Кузьменок содрал с него шапку, высунул ее в окно – типа, собирался выбросить. Кириллов подпрыгивал на сиденье, тянул руки за шапкой.
– Что у вас там такое? – крикнула классная. – Ну-ка быстро прекратили баловаться.
За окном мелькнули белые буквы «Могилев».
Я присел на лавку в прихожей, стащил резиновый сапог и носок. Палец распух. Я попробовал сделать шаг – и не смог. Пришлось прыгать на одной ноге.
– Что случилось? – спросила Наташа.
Она сидела в зале за столом, делала уроки. Выпускные классы – восьмые и десятый – в колхоз не ездили.
– Хотел выбить картошину из земли…
– Только мне не рассказывай эти сказки, хорошо? С кем ты уже там подрался?
– С Кирилловым.
– Нашел, с кем драться… Тебе не стыдно? Его же и так все бьют…
– Он первый полез. Маме с папой не говори…
– А что ты им скажешь?
– Что играл в футбол.
– Картошиной?
– Ну да.
На кухне завтракали мама и Наташа.
– Зачем было ерундой заниматься? – говорила мама. – Играть картошиной в футбол… Надо же было додуматься… Теперь пусть сидит дома со сломанным пальцем, школу пропускает…
– Ничего страшного, если несколько дней и пропустит. Что там хорошего – в школе?
– И это ты говоришь, старшая сестра? Ты должна пример показывать…
– А я и показываю. Во всем, – Наташа засмеялась. – Ну, почти во всем.
Я встал с кровати, с трудом натянул спортивные штаны на лангет, надел зеленую рубашку в клетку.
На плите, в сковороде, накрытой крышкой, стоял мой завтрак – две котлеты. Я поставил сковороду на стол, взял вилку, насадил на нее котлету. Она уже начала остывать. Я открыл холодильник, вынул начатую бутылку кефира, налил себе в стакан.
На четвертом канале шло «Время». Я переключил на «семерку». «Утро республики». За окном, через улицу, светились окна школы: «химия» на третьем этаже, два «русских», «белорусский», «история», две «математики». От остановки бежала «немка» Семина. Она у нас не вела, но все знали, что она – шизанутая. В том году я вышел на уроке в туалет и слышал, как она ругалась с Одинцовым из восьмого «а». Он заглянул к ней на урок, попросил позвать Крылова. Семина замахала руками и бросила в него куском мела. Мел вымазал пиджак Одинцова, упал на пол и раскололся. Одинцов сказал:
– Тебе лечиться надо, дура.
– Ну-ка пойдем к директору! – заорала Семина. – Ты как с учительницей разговариваешь?
– А не надо кидать в меня мелом. Пошли к директору, я ему расскажу. Что, сосцала?
Загорелся зеленый. Троллейбус переехал Пионерскую, остановился. Я вышел, повернул на Ленинскую. Лангет сняли только вчера, палец еще немного болел.
Я зашел в «Игрушки». Там не было ничего интересного. Раньше мне в нем много что купили: и амфибию, которая плавала в ванне, и железную дорогу «Pico Modelbahn» – правда, она скоро сломалась, и паровоз перестал ездить по рельсам. А еще мне здесь покупали оружие: пластмассовый автомат с красной лампочкой в стволе, черный железный маузер, маленький коричневый пистолет на пистонах. В четвертом классе и в начале пятого я играл с пацанами в войну в детском саду за столовой. Там была «вышка» – двухэтажный сарай с лестницей на второй этаж. Чтобы победить, надо было «взять вышку».
В комиссионном стояли японские «маги» по тысяче рублей и больше – «Sharp», «Toshiba» и «Sony». На всех них были яркие наклейки – «25 W» или «Hi-Fi». Возле них всегда стояло много пацанов и дядек.
На двери магазина висела бумажка, на ней было написано от руки:
«Список имеющихся в продаже автомобилей:
ЗАЗ-965 – 600 руб.
ЗАЗ-965А – 650 руб.
ЗАЗ-968 – 2200 руб.».
Я закрыл за собой дверь и сказал:
– Здрасьте.
Пацаны за столами кивнули. Роговец глянул на меня.
– И где это ты был, мой хороший?
– Я палец сломал…
– Двадцать первый! – крикнул Потапов.
– …на ноге. Справку могу принести.
– Справка мне твоя не нужна. Здесь тебе не школа, здесь все добровольно. Раз сказал, что сломал, значит, верю. Раздевайся – и за работу.
Я снял куртку, повесил на вешалку рядом с другими. Над вешалкой были прилеплены кнопками фотографии с прошлогодней «области»: пацаны с лентами «Юный чемпион». Были там и Пика с Додиком – они сейчас сидели за столами и паяли машины.
Я подошел к столу и включил паяльник.
Открылась дверь. Зашел Куцый, посмотрел по сторонам. Он был старше меня на два года, но учился в седьмом – сидел два года в первом классе.
– И где это ты был? – спросил Роговец. – Тоже палец сломал?
– Не, я «двойку» исправлял…
– По чему?
– По немецкому…
– Немецкий – это хорошо. Я в техникуме немецкий учил. Два года. У меня даже было по нему «четыре» за два года…
– В общей сумме, – шепнул Пика.
Мы все засмеялись.
– …Только ничего уже не помню. Только «ви хайст ду» и «колохозбауэр». А в школе учил английский. Помню, как будет велосипед. «Байсикл».
Куцый стоял у стола Роговца, держал в руке свою машину – «Metallex MTX». Он спаял только половину кузова.
Роговец выдвинул ящик стола, достал пачку «Астры», взял сигарету.
– Сходи-ка подкури мне от спирали.
Куцый взял сигарету, подошел к обогревателю. Я помазал кислотой бок машины, сунул паяльник в жестянку с оловом, приложил к машине.
Запахло табаком. Куцый понес сигарету Роговцу.
– Не, ну ты вообще – колхозбауэр. Я тебя попросил подкурить, а не полсигареты спалить. Придурок… Байсикл-колхоз, вот ты кто.
Я сидел за столом, заканчивал алгебру. Мама зашла в комнату, тронула папу за плечо.
– Петя, вставай. Пора уже стелиться…
Папа что-то пробурчал, повернулся, продолжал храпеть. Мама опять тронула его плечо, в этот раз – сильнее. Папа заворочался, открыл глаза.
– Встань, – сказала мама. – Надо разобрать постель…
Папа посмотрел на полированную дверь шкафа.
– Ну, сколько тебя ждать? Уже одиннадцатый час, пора стелиться. Игорь скоро будет ложиться…
– Я еще не ложусь, – сказал я.
– А пора. Уже пятнадцать одиннадцатого…
Папа сел на кровати.
– Ты что, русского языка не понимаешь? – спросила мама. – Долго тебя ждать?
– Недолго. Вообще меня ждать не надо. Сейчас уйду – и все.
– Куда ты уйдешь? Что ты такое городишь?
– Отойди, не мешай.
Папа спустил с кровати ноги, посмотрел на меня, встал, шатнулся, схватился за спинку кровати. Мама начала снимать с кровати покрывало. Папа взял со стула свои брюки. Пряжка ремня звякнула, ударилась о спинку.
– В шестом.
– Учишься как?
– Хорошо.
– Хорошо – это как? Сколько «троек»?
– Нисколько.
– Что, серьезно?
– Могу принести дневник.
– Ладно, верю. Но это – не самое главное. Ты можешь быть хоть отличником, но если руки – как у девочки, здесь тебе делать нечего. Ну что, записывать тебя?
– Да.
Он выдвинул ящик стола, вынул книгу учета с замасленной обложкой, открыл.
– Меня зовут Роговец Александр Григорьевич. Я – кандидат в мастера спорта СССР, тренер автомодельного кружка. А тебя как зовут?
– Игорь.
– А фамилия?
– Разов.
– Ну, смотри. Записался – надо работать. Мне здесь ротозеи не нужны. Это спорт, одна разница, что технический. Как минимум два раз в год – соревнования. Сначала – трассовые модели. В январе. – Он кивнул на трассу. – Но это так, детские игрушки. А потом, в апреле – «область» по кордовым моделям. В Бобруйске. В мае – «республика» в Минске. Туда едет команда, которая выиграет «область». Выиграем мы – едем мы, выиграет Бобруйск – едет Бобруйск.
* * *
В дверь позвонили. Я открыл глаза. Было еще темно. Звонок зазвонил еще раз, потом еще и еще.– Кто это может быть? – сказала мама папе. – Подойди, мало ли что?
Заскрипела кровать, мелькнула в темноте белая папина майка. Позвонили еще раз.
– Кто там? – спросил папа в прихожей.
Щелкнул замок.
– Папа пьяный, бьет маму… – Я узнал голос Ольки Якимович с четвертого этажа. Она училась на год младше меня.
– Не бойся, зайди, – сказал папа Ольке.
Скрипнула входная дверь. Мама встала, прошла в прихожую в своей длинной розовой ночнушке.
– Не плачь, Оленька, все будет хорошо. Пошли на кухню… Дать тебе воды?
Зажегся свет в зале, скрипнула дверь.
– Что такое? – спросила Наташа.
– Ничего. Ложись, – ответила мама.
Захлопнулась входная дверь – вернулся папа.
– Пусть, может, Оля пока останется пока у нас? – спросила мама.
– Не, я хочу домой, – захныкала Олька.
– Пусть идет, – сказал папа. – Там вроде все уже спокойно.
Олька вышла. Зашлепали по ступенькам ее тапки.
Мама и папа вернулись в комнату. Я притворился, что сплю.
– И что там у них было? – шепотом спросила мама.
– Как обычно. Пришел поздно, пьяный. Она начала ему вычитывать…
– Наверно, не вычитывать, а просто спросила…
– А какая разница?
– Никакой. Давай спать.
* * *
– Малые, дайте проехать на велике! – крикнул нам с Колей пацан. Он с двумя другими шел от училища, СПТУ-1. Все трое были в серых одинаковых костюмах – такие выдают в училищах. Мы поехали быстрее, пацаны не побежали.У клуба на постаментах стояли два трактора, колесный «Беларусь» и гусеничный «ДТ». В СПТУ-1 учились на трактористов и комбайнеров.
Мы объехали лозунг «Продовольственную программу – в жизнь», слезли с велосипедов. За красным деревянным каркасом с фанерными белыми буквами стоял дзот. Он наполовину зарос травой. Отсюда, с холма, был виден весь город: центр с «китайской стеной» и домами на Первомайской, завод Куйбышева, районы Заднепровья, речной порт с кранами и две баржи с песком у берега, деревянные дома Гребенева. Дальше, на горизонте, дымили трубы «Химволокно».
Коля сощурился.
– Ты что, и в очках плохо видишь? – спросил я.
– Да, они уже слабые. Надо заказывать новые.
– Хочешь пойти со мной в автомодельный?
Он помотал головой.
– Не. Знаешь, мне это не особо интересно…
– Там тоже паять надо уметь…
– Я и так умею. Я лучше сделаю радио, например. Зачем мне машины?
– А если радиоуправляемую?
– А что, такие тоже там есть?
– Не знаю, может, и есть.
– Ладно, посмотрим.
– Это наш дзот или немецкий?
– Немецкий. Наши оттуда наступали, из-за Днепра. А дзотов таких было много, один возле ремзавода, но его снесли, когда строили дом возле «стеклянного»…
– Битва на Буйническом поле?
– Не, это раньше было, в сорок первом. Когда немцы наступали. Там, где памятник стоит и камень Симонова…
– Да, про Симонова я знаю, дядя Жора говорил. Симонов там воевал тогда, а потом он стал писателем в Москве. Дядя сказал, что у него был даже свой самолет… И он потом хотел, чтобы когда умрет, его сожгли, а пепел рассыпали на Буйническом поле…
– И так сделали?
– Не знаю, наверно. Раз памятник поставили…
– Ладно, может, поехали домой? – Коля посмотрел на часы. Ему недавно купили «Электронику-5» в черном пластмассовом корпусе. – А то скоро кино. «Вечный зов», пятая серия…
* * *
До конца политинформации оставалось пять минут. Я рисовал ручкой машину на полях «Пионерской правды». Лозовская читала по тетрадке доклад:– …За те деньги, в которые обходится строительство одной подводной лодки, можно построить целый современный химический комбинат, а за один самолет-истребитель – целый город для ста тысяч человек.
– Молодец, Наташа, – сказала классная. – Очень хорошо подготовилась, все должны брать пример… Вот видите, что происходит в мире? Об этом нельзя забывать ни на минуту. Угроза ядерной войны – самая большая угроза, с которой сегодня сталкивается человечество…
Я поднял глаза от газеты, глянул в окно. По асфальту двора бегали дети из продленки. У мачты для флага стояли две их воспитательницы. Учитель труда Владилен грузил доски в багажник своего «москвича». В кабинете медсестры сидел, разинув рот до ушей, Шестаков из «А» класса – с этой недели в школе лечили зубы. Нашему классу сказали, что будут лечить в четверг.
Наташа и мама сидели за большим столом в зале. Наташа делала уроки, мама проверяла тетради. У мамы был методический день, она не ходила в свою школу.
Я спросил:
– А что, на самом деле может быть ядерная война?
Мама подняла голову, посмотрела на меня.
– Наверно, может…
– И что, мы все погибнем?
– Ну… Не надо так говорить. Люди ведь борются за мир, против гонки вооружений…
– Но погибнуть все равно можем, – сказала Наташа.
– И ты не боишься? – спросил я.
– Я про это как-то не думаю…
– А ты, мам, боишься?
– Не знаю. Если все-все погибнут, то не страшно. Ладно, хватит про это. Иди лучше мой руки и обедай. Я только что щи разогрела.
Я снял с плиты зеленую кастрюлю, взял половник и налил себе полмиски, бросил назад в кастрюлю куски картошки. Открыл холодильник, вынул литровую банку сметаны, снял с нее крышку, положил в щи ложку сметаны, еще одну. В сметане остался желтый отпечаток от ложки.
В зале мама говорила Наташе:
– Всегда должна быть какая-то гибкость. Это же школа, а не армия. Да, я дежурный учитель, но я не могу уследить за каждым. Кто-то может и пробежать, это же первоклассники. Только что из детского сада пришли… Их нельзя заставить все время ходить по струнке – они еще не привыкли, не понимают. Зачем же сразу отчитывать…
– Мам, ты не переживай так все это серьезно, – сказала Наташа. – Не принимай близко к сердцу. Из-за всяких мелочей расстраиваться…
– Ну разве это мелочь? Меня директор перед всей школой отчитывает, а для тебя это мелочь?
– Ну а что тогда надо сделать? Уволиться, перейти в другую школу?
– А что, в другой школе будет не то же самое?
– Вот, я и говорю…
* * *
Я сидел на кушетке в кабинете медсестры, ждал очереди лечить зубы. Врачиха – толстая старая тетка – сверлила зуб Кутепову. Он дрыгался в кресле и пищал. Врачиха выключила бормашину, заорала на него:– Ты что, дурной? Что ты дергаешься? Хочешь, чтобы я тебе что-нибудь во рту порезала?
Я сел в кресло, сжал руками подлокотники. Сердце забилось быстрей. В плевательнице лежали куски окровавленной ваты.
– Шире рот открывай, что я так у тебя тут увижу? – гаркнула на меня врачиха.
Я разинул рот так широко, как мог. Она начала ковырять в зубах железкой.
– Так… Тут у тебя дырка, надо пломбу поставить…
– Все, больше не будете сверлить? – спросил я.
– Сколько надо, столько и буду. Не спрашивай, понял?
Врачиха нажала ногой на педаль, бормашина завертелась. Я вжался в кресло. Она сунула сверло мне в рот, я еле успел отдернуть язык. Сразу стало больно. Я сильнее сжал поручни кресла…
– Все, с тобой разобрались. Два часа не есть. Следующий.
Я слез с кресла, вышел в коридор. У зеркала рядом с гардеробом причесывалась десятиклассница. Я часто видел ее на Рабочем. Она гуляла с Рыжим – он в том году закончил школу.
– Что, зубы лечили? – спросила она.
– Да.
– Было больно?
Я кивнул.
– А я не пойду лечить зубы, я их ненавижу лечить. Ненавижу зубных врачей. И ненавижу гинекологов.
* * *
Физкультура была последним уроком. Мы по очереди прыгали через «козла», приземляясь на брезентовые старые маты. На длинной деревянной лавке сидели освобожденные от урока – Корсунова, Тарасевич и Лозовская. Тимур Николаевич в черном спортивном костюме стоял напротив «козла».Мы прыгнули по последнему разу.
– Все, теперь оттащили «козла» и маты – и баскетбол. Сначала – девочки, потом – мальчики.
– А почему сначала они? – крикнул Кравцов.
Тимур не ответил, зашел в свою комнату, вынес баскетбольный мяч.
– Стройся! На первый-второй рассчитайсь! – крикнул он девкам.
Пацаны расселись на лавках.
Игра закончилась. Мы зашли в раздевалку – все мокрые от пота. Команда, в которой был я, выиграла двадцать один – шестнадцать.
Кузьменок стащил с себя синюю майку с рукавами, сел на лавку. Рядом переодевался Кириллов. Он уже застегивал рубашку. Кузьменок поднялся, схватил Кириллова за воротник у самого горла.
– Хули ты меня локтем стукнул?
– Когда?
– Под кольцом, когда я Толику пасанул…
– Не бил я тебя.
– Что-то ты борзый стал. Может, выскочим с тобой, а?
Кириллов молча смотрел на Кузьменка. Он был выше и толще, но боялся. Почти все пацаны боялись Кузьменка.
– Ну что, выскочим или сосцал?
Кузьменок резко дал Кириллову в «солнышко», в нос кулаком, два раза ногой. Кириллов присел на лавку, заплакал. Кузьменок снял с крючка голубую рубашку. Воротник на сгибе потемнел от грязи.
* * *
Я собирался в кружок – снял домашние штаны и надел джинсы «Милтонс», бывшие Наташины. Когда ей летом купили «Rifle» за сто рублей в ГУМе, она отдала мне «Милтонс». Мы с мамой пошли к ее знакомой швее, в новый дом рядом со «стеклянным» магазином.Квартира была однокомнатная, в комнате стояла швейная машина и повсюду валялись куски ткани. Мама и швея отвернулись, я снял свои штаны и надел «Милтонс». Швея взяла кусок мела и сделала несколько меток. Из кухни выполз малый – год или меньше. Он взял на полу кусок ткани, сунул в рот и начал лизать.
Перешитые джинсы получились в самый раз, только пропал задний шов между карманами.
Троллейбус подошел почти сразу – старый, с двумя дверями: спереди и сзади. Он был почти пустой. Я сел у окна.
Троллейбус ехал мимо школы. Пятый «а» – они учились во вторую – убирал улицу. Пацаны лопатами сгребали мусор на краю дороги, девки мели тротуар. Их классная – наша математица – что-то кричала. Троллейбус проехал еще метров сто и тормознул, не доезжая остановки. Впереди стояли машины, толпились люди. Водитель открыл двери.
Я вышел, протиснулся между людьми. «Иж-каблучок» врезался в «ЗИЛ». Перед «каблучка» был сплющен, фары и лобовое стекло разбиты. В луже крови валялись осколки стекла. Хлопнула задняя дверь «рафика» скорой помощи. Машина отъехала, включила сирену.
Весной у остановки на Рабочем машина сбила малого из первого класса. Он на перемене побежал домой, в дом 170-а, переходил Челюскинцев на красный свет и попал под «КамАЗ». Это тоже была пятница – мы убирали улицу после уроков. Когда увидели «скорую» и толпу людей, все побросали лопаты и метлы и побежали к остановке. Классная кричала, чтобы мы вернулись, но ее никто не слушал.
Когда мы прибежали, малого уже увезли на «скорой», хоть он был и мертвый. Завьялова сказала, что на асфальте остался его глаз. Мы хотели пролезть и посмотреть, но нас не пропустили. Пришла классная и погнала нас обратно к школе. Потом она поставила всем поведение «неуд» за неделю.
Пацан в синей куртке – я его помнил, он раньше учился в семнадцатой – нагнулся и поднял с асфальта зеркало от «каблучка». Оно не разбилось, только треснуло.
– Поставлю себе на «Яву», – сказал пацан.
* * *
На заднем крыльце школы, у забитой двери, меня ждал Гурон. Он пришел не в школьной форме, а в джинсах «Texas» – с замками на задних карманах.– Принес? – спросил Гурон.
– Да.
– Сколько штук?
– Не помню. Сейчас сам увидишь.
Я открыл дипломат и стал расставлять на крыльце пластмассовых солдат, ковбоев и индейцев. Я собирал их два года – выменивал или покупал: маленьких по пятьдесят копеек, больших – по рублю или рубль пятьдесят. В том году Тарасевич из нашего класса сказал, что индейцы есть в ГУМе. Я поехал, но их уже разобрали. Они стоили рубль двадцать за целый набор – десять штук.
Гурон брал каждого солдатика, рассматривал.
– Хороших мало, – сказал он. – Только с двумя пистолетами, с плеткой и который «руки вверх». Остальные – говно. А индейцев сейчас вообще никому не нужно. Их давали недавно в ГУМе, и все, кто хотел, купили. Короче, за всех могу дать две машинки.
Гурон расстегнул свою сумку, вынул две модели машин в синих коробках с вырезом. На коробках было написано «Matchbox».
– Почему такие маленькие? – спросил я. – Это не масштаб «один – сорок три»…
– Что значит – маленькие? А какие ты хотел – такие во? – Гурон развел руки в стороны. – Я тебя не заставляю. Хочешь – бери, не хочешь – не бери. Засунь своих индейцев в жопу.
Я взял модели в руки, чтобы рассмотреть. Одна была «Audi Quattro», вторая – старый «Citroen» с наружными крыльями. Бок красной «Audi» был поцарапан.
– Смотри, поцарапано, – сказал я.
– Все. Давай сюда машины и забирай свое говно. Я их продам Ковалеву с седьмого «А» по червонцу. Понял? У него знаешь, сколько бабок? Его батька работает на «Химволокно», во вредном цеху, получает рублей пятьсот или больше. Он Ковалеву каждый день дает рубль, а иногда – три.
– Ладно, я беру.
– Давно бы так. Обязательно надо повые…ся? Я тебя когда-нибудь отхерачу.
Гурон несильно стукнул мне в плечо, стал собирать солдатиков в сумку.
– А если еще будут такие – за деньги возьмешь? – спросил он.
– По сколько?
– По червонцу, я ж сказал.
– «Чайка» стоит девять сорок. Самая дорогая модель.
– Ну и что? Эти лучше. Эти – импортные.
– Ни фига они не лучше.
* * *
Я проснулся. Было темно. Скрипела кровать родителей. Слышался шум. Я тихонько приподнялся на локтях. Моя и родительская кровати стояли голова к голове. Папа лежал сверху на маме и двигался. Оба были под одеялом. Я понял, что они делают. Я тихонько повернулся к стене. Скрип кровати прекратился. Папа что-то сказал маме шепотом – я не расслышал.На улице завыл ветер. На балконе ударились друг о друга прищепки на веревках.
* * *
– Сегодня мы посвятим классный час обсуждению фильма, который вы все должны были посмотреть, – сказала классная. – Что это за фильм, кто скажет?– «Чучело»! – крикнула Неведомцева.
– А фамилию режиссера кто-нибудь помнит?
– Баранов! Нет, Бычков!
– Быков, а не Бычков, – поправила классная. – Ролан Быков, известный советский режиссер детского кино. Итак, поднимите руки все, кто посмотрел этот фильм.
Не подняли только Косаченко и Кузьменок.
– А вы почему не выполнили задание? – спросила классная.
Оба пацана промолчали.
Мы с Колей ходили на фильм в понедельник, в «Чырвоную зорку». Мне он не очень понравился: фильм как фильм, я не понял, зачем его надо смотреть всему классу и потом обсуждать на классном часу.
– …Это фильм из тех, о которых спорят, которые вызывают в нашем обществе дискуссии, – говорила классная. – Мы в нашем педагогическом коллективе тоже обсуждали его, и мнения высказывались самые различные. Но я предлагаю вам обратить внимание на один момент – ключевой, насколько я понимаю, – на взаимоотношения коллектива и отдельного человека. Главная героиня…
– А правда, что она – дочка Пугачевой? – спросила Завьялова.
– Во-первых, перебивать говорящего нехорошо, – строго сказала классная. – Но чтобы больше не возвращаться к этой теме… Да, Кристина Орбакайте – дочь нашей известной певицы Аллы Пугачевой…
– А почему у нее тогда такая фамилия? У нее папа – нерусский, да?
– …Но, повторяю, мы здесь сегодня говорим не об актерах, которые играли в фильме, а о морально-этических проблемах, которые в нем поднимаются. И как я уже вам начала говорить, пока меня не перебили, одна из важнейших проблем – это взаимоотношение коллектива и человека. Главная героиня не смогла вписаться в новый школьный коллектив, и это во многом ее собственная вина, потому что она не осознала значимости коллектива, не осознала приоритета коллектива над отдельным его членом, и в этом – ее настоящая трагедия и беда…
– А правда, что из собачьего сала делают мыло? – спросила Завьялова. – В кино говорили…
* * *
Трактор медленно тянул по полю картофельный комбайн. Мы шли за ним с ведрами, подбирали картошины. Когда набиралось ведро, несли его к другому трактору, с прицепом. На прицепе стоял дядька в кепке, курил «Беломор». Он наклонялся, брал ведро и высыпал в прицеп.– Пойдешь с Кирилловым по разам? – спросил у меня Кузьменок.
– Зачем?
– Так… Он на тебя обзывался. – Кузьменок улыбнулся. Я понял, что он врет. – Давай сейчас отойдем в сторонку, чтобы классная не видела…
– Не буду я с ним…
– Что, сосцал?
– Ничего я не сосцал. Просто не хочу.
– Сейчас скажешь, что голова болит или еще что-нибудь, да?
– Ничего у меня не болит…
– Тогда чо ты сцышь?
– Сказал я, что не сцу…
– Значит, будешь?
Кириллов ударил первый – несильно, но в нос. Пошла кровь. Я ударил ногой. Хотел прямо в яйца, но промазал – самому стало больно. Я закричал. Кириллов отступил. Я ударил еще раз – кулаком под глаз и в ухо. Кириллов отвернулся, схватился за лицо.
– Все, хватит, – сказал Кузьменок.
Автобус ехал мимо серых полей. Болел большой палец на правой ноге – это ей я ударил Кириллова. Кириллов сидел у окна, рядом с ним – Кузьменок. Кузьменок содрал с него шапку, высунул ее в окно – типа, собирался выбросить. Кириллов подпрыгивал на сиденье, тянул руки за шапкой.
– Что у вас там такое? – крикнула классная. – Ну-ка быстро прекратили баловаться.
За окном мелькнули белые буквы «Могилев».
Я присел на лавку в прихожей, стащил резиновый сапог и носок. Палец распух. Я попробовал сделать шаг – и не смог. Пришлось прыгать на одной ноге.
– Что случилось? – спросила Наташа.
Она сидела в зале за столом, делала уроки. Выпускные классы – восьмые и десятый – в колхоз не ездили.
– Хотел выбить картошину из земли…
– Только мне не рассказывай эти сказки, хорошо? С кем ты уже там подрался?
– С Кирилловым.
– Нашел, с кем драться… Тебе не стыдно? Его же и так все бьют…
– Он первый полез. Маме с папой не говори…
– А что ты им скажешь?
– Что играл в футбол.
– Картошиной?
– Ну да.
* * *
Хлопнула входная дверь – папа ушел на работу. Я уже не спал, но вставать не хотелось.На кухне завтракали мама и Наташа.
– Зачем было ерундой заниматься? – говорила мама. – Играть картошиной в футбол… Надо же было додуматься… Теперь пусть сидит дома со сломанным пальцем, школу пропускает…
– Ничего страшного, если несколько дней и пропустит. Что там хорошего – в школе?
– И это ты говоришь, старшая сестра? Ты должна пример показывать…
– А я и показываю. Во всем, – Наташа засмеялась. – Ну, почти во всем.
Я встал с кровати, с трудом натянул спортивные штаны на лангет, надел зеленую рубашку в клетку.
На плите, в сковороде, накрытой крышкой, стоял мой завтрак – две котлеты. Я поставил сковороду на стол, взял вилку, насадил на нее котлету. Она уже начала остывать. Я открыл холодильник, вынул начатую бутылку кефира, налил себе в стакан.
На четвертом канале шло «Время». Я переключил на «семерку». «Утро республики». За окном, через улицу, светились окна школы: «химия» на третьем этаже, два «русских», «белорусский», «история», две «математики». От остановки бежала «немка» Семина. Она у нас не вела, но все знали, что она – шизанутая. В том году я вышел на уроке в туалет и слышал, как она ругалась с Одинцовым из восьмого «а». Он заглянул к ней на урок, попросил позвать Крылова. Семина замахала руками и бросила в него куском мела. Мел вымазал пиджак Одинцова, упал на пол и раскололся. Одинцов сказал:
– Тебе лечиться надо, дура.
– Ну-ка пойдем к директору! – заорала Семина. – Ты как с учительницей разговариваешь?
– А не надо кидать в меня мелом. Пошли к директору, я ему расскажу. Что, сосцала?
* * *
Троллейбус подкатился к светофору. В центре площади Орджоникидзе стояла скульптура: мужик и баба. Их руки были задраны вверх, они держали модель спутника.Загорелся зеленый. Троллейбус переехал Пионерскую, остановился. Я вышел, повернул на Ленинскую. Лангет сняли только вчера, палец еще немного болел.
Я зашел в «Игрушки». Там не было ничего интересного. Раньше мне в нем много что купили: и амфибию, которая плавала в ванне, и железную дорогу «Pico Modelbahn» – правда, она скоро сломалась, и паровоз перестал ездить по рельсам. А еще мне здесь покупали оружие: пластмассовый автомат с красной лампочкой в стволе, черный железный маузер, маленький коричневый пистолет на пистонах. В четвертом классе и в начале пятого я играл с пацанами в войну в детском саду за столовой. Там была «вышка» – двухэтажный сарай с лестницей на второй этаж. Чтобы победить, надо было «взять вышку».
В комиссионном стояли японские «маги» по тысяче рублей и больше – «Sharp», «Toshiba» и «Sony». На всех них были яркие наклейки – «25 W» или «Hi-Fi». Возле них всегда стояло много пацанов и дядек.
На двери магазина висела бумажка, на ней было написано от руки:
«Список имеющихся в продаже автомобилей:
ЗАЗ-965 – 600 руб.
ЗАЗ-965А – 650 руб.
ЗАЗ-968 – 2200 руб.».
Я закрыл за собой дверь и сказал:
– Здрасьте.
Пацаны за столами кивнули. Роговец глянул на меня.
– И где это ты был, мой хороший?
– Я палец сломал…
– Двадцать первый! – крикнул Потапов.
– …на ноге. Справку могу принести.
– Справка мне твоя не нужна. Здесь тебе не школа, здесь все добровольно. Раз сказал, что сломал, значит, верю. Раздевайся – и за работу.
Я снял куртку, повесил на вешалку рядом с другими. Над вешалкой были прилеплены кнопками фотографии с прошлогодней «области»: пацаны с лентами «Юный чемпион». Были там и Пика с Додиком – они сейчас сидели за столами и паяли машины.
Я подошел к столу и включил паяльник.
Открылась дверь. Зашел Куцый, посмотрел по сторонам. Он был старше меня на два года, но учился в седьмом – сидел два года в первом классе.
– И где это ты был? – спросил Роговец. – Тоже палец сломал?
– Не, я «двойку» исправлял…
– По чему?
– По немецкому…
– Немецкий – это хорошо. Я в техникуме немецкий учил. Два года. У меня даже было по нему «четыре» за два года…
– В общей сумме, – шепнул Пика.
Мы все засмеялись.
– …Только ничего уже не помню. Только «ви хайст ду» и «колохозбауэр». А в школе учил английский. Помню, как будет велосипед. «Байсикл».
Куцый стоял у стола Роговца, держал в руке свою машину – «Metallex MTX». Он спаял только половину кузова.
Роговец выдвинул ящик стола, достал пачку «Астры», взял сигарету.
– Сходи-ка подкури мне от спирали.
Куцый взял сигарету, подошел к обогревателю. Я помазал кислотой бок машины, сунул паяльник в жестянку с оловом, приложил к машине.
Запахло табаком. Куцый понес сигарету Роговцу.
– Не, ну ты вообще – колхозбауэр. Я тебя попросил подкурить, а не полсигареты спалить. Придурок… Байсикл-колхоз, вот ты кто.
* * *
Папа храпел на кровати в спальне. Он пришел полчаса назад, пьяный, разделся и лег на покрывало – в красных «семейных» трусах и салатовой майке. Голова вдавилась в верхнюю из двух подушек – мама, когда заправляла кровать, всегда клала подушки в углу, одна на одну.Я сидел за столом, заканчивал алгебру. Мама зашла в комнату, тронула папу за плечо.
– Петя, вставай. Пора уже стелиться…
Папа что-то пробурчал, повернулся, продолжал храпеть. Мама опять тронула его плечо, в этот раз – сильнее. Папа заворочался, открыл глаза.
– Встань, – сказала мама. – Надо разобрать постель…
Папа посмотрел на полированную дверь шкафа.
– Ну, сколько тебя ждать? Уже одиннадцатый час, пора стелиться. Игорь скоро будет ложиться…
– Я еще не ложусь, – сказал я.
– А пора. Уже пятнадцать одиннадцатого…
Папа сел на кровати.
– Ты что, русского языка не понимаешь? – спросила мама. – Долго тебя ждать?
– Недолго. Вообще меня ждать не надо. Сейчас уйду – и все.
– Куда ты уйдешь? Что ты такое городишь?
– Отойди, не мешай.
Папа спустил с кровати ноги, посмотрел на меня, встал, шатнулся, схватился за спинку кровати. Мама начала снимать с кровати покрывало. Папа взял со стула свои брюки. Пряжка ремня звякнула, ударилась о спинку.