Я поблагодарила и отказалась, потому как у меня уже имелась почти такая же точилка для карандашей. Продавец назвал сумму моей покупки, и я принялась отсчитывать деньги.
– Вы сегодня грустны, не иначе после вчерашних похорон? – немного неожиданно спросил продавец. – Не удивляйтесь, город наш не столь уж и велик, а о таком страшном событии судачат на каждом углу. Вас же я давно заприметил, вы же нас часто навещаете. Могу спросить, что в этот раз прикупили для чтения?
Я показала книжки, которые он рассмотрел с искренним интересом:
– И вкусы у вас разнообразные, в прошлый раз Пушкина покупали, сегодня – криминальные рассказы. Я вот тоже читаю почти все подряд. О, вот еще один любитель криминальных историй.
Я обернулась. За моей спиной переминался с ноги на ногу Петя, сын нашего градоначальника, с которым мы познакомились три дня назад. Он, похоже, стеснялся прерывать наш разговор, оттого и стоял позади безмолвно. Продавец тактично отошел в сторону и сделал вид, что занят раскладыванием товара на прилавке.
– Здравствуйте, – наконец заговорил Петя. – Я… Примите мои соболезнования. Мне говорили, что вы были дружны с одним из погибших.
Он неловко помолчал, а потом вдруг сказал искренне и вовсе не так неуклюже, как прежде:
– У меня маменька два года назад померла. Так что я понимаю и сочувствую.
– Спасибо вам, – сказала я, и слезы в который уж раз за эти дни подступили к глазам.
Петя от этого растерялся и вновь стал неуклюже переминаться. Я от такой картины даже улыбнулась. И он в ответ улыбнулся.
– А можно мне о своей просьбе напомнить? Может, вы все же покажете мне театр? Я не из праздного любопытства, мне в самом деле интересно. Ну, все что за кулисами происходит, что и как делается.
– Хорошо, – легко согласилась я. – Но не сегодня.
– Да я сегодня и сам не могу, – обрадовался мальчишка. – Может, завтра?
– Давайте завтра. Только в театре сейчас репетиций не будет. До следующей недели.
– Вот и хорошо. А то я бы стесняться стал.
– Тогда приходите к театру на служебный вход. Во сколько вам удобно?
– В два часа. Если это вам удобно?
– Этак мы с вами будем долго раскланиваться да расшаркиваться друг перед дружкой. Мне вполне удобно. Так что приходите. Можете даже опоздать. Но ненамного!
– Ни в коем случае не опоздаю!
– Тогда до завтра! – распрощалась я и двинулась к выходу.
– Сударыня, а сдача? – остановил меня продавец, и мне пришлось вернуться.
12
13
14
– Вы сегодня грустны, не иначе после вчерашних похорон? – немного неожиданно спросил продавец. – Не удивляйтесь, город наш не столь уж и велик, а о таком страшном событии судачат на каждом углу. Вас же я давно заприметил, вы же нас часто навещаете. Могу спросить, что в этот раз прикупили для чтения?
Я показала книжки, которые он рассмотрел с искренним интересом:
– И вкусы у вас разнообразные, в прошлый раз Пушкина покупали, сегодня – криминальные рассказы. Я вот тоже читаю почти все подряд. О, вот еще один любитель криминальных историй.
Я обернулась. За моей спиной переминался с ноги на ногу Петя, сын нашего градоначальника, с которым мы познакомились три дня назад. Он, похоже, стеснялся прерывать наш разговор, оттого и стоял позади безмолвно. Продавец тактично отошел в сторону и сделал вид, что занят раскладыванием товара на прилавке.
– Здравствуйте, – наконец заговорил Петя. – Я… Примите мои соболезнования. Мне говорили, что вы были дружны с одним из погибших.
Он неловко помолчал, а потом вдруг сказал искренне и вовсе не так неуклюже, как прежде:
– У меня маменька два года назад померла. Так что я понимаю и сочувствую.
– Спасибо вам, – сказала я, и слезы в который уж раз за эти дни подступили к глазам.
Петя от этого растерялся и вновь стал неуклюже переминаться. Я от такой картины даже улыбнулась. И он в ответ улыбнулся.
– А можно мне о своей просьбе напомнить? Может, вы все же покажете мне театр? Я не из праздного любопытства, мне в самом деле интересно. Ну, все что за кулисами происходит, что и как делается.
– Хорошо, – легко согласилась я. – Но не сегодня.
– Да я сегодня и сам не могу, – обрадовался мальчишка. – Может, завтра?
– Давайте завтра. Только в театре сейчас репетиций не будет. До следующей недели.
– Вот и хорошо. А то я бы стесняться стал.
– Тогда приходите к театру на служебный вход. Во сколько вам удобно?
– В два часа. Если это вам удобно?
– Этак мы с вами будем долго раскланиваться да расшаркиваться друг перед дружкой. Мне вполне удобно. Так что приходите. Можете даже опоздать. Но ненамного!
– Ни в коем случае не опоздаю!
– Тогда до завтра! – распрощалась я и двинулась к выходу.
– Сударыня, а сдача? – остановил меня продавец, и мне пришлось вернуться.
12
Вынужденное безделье мы с дедушкой использовали с большой пользой. Весь остаток дня и первую половину следующего занимались, сверяясь время от времени с вопросами в присланной программе. Все же умный у меня дед. Умнющий! Я уже успела забыть, когда в последний раз ходила в гимназию, с дедом же мы занимались далеко не каждый день. Но все равно я знала от него даже больше, чем требовалось программой обучения. Пожалуй, можно было бы сдать экзамен и за следующий класс. Но тут дедушка меня остудил, велел не зазнаваться, а лучше еще раз решить примеры из геометрии.
Примеры решались легко, я даже о другом думать при этом успевала. Вот чего он бросил учиться в университете и пошел в театр? Был бы сейчас знаменитым инженером или даже профессором. Хотя при театре мне было не в пример интереснее, чем в любом другом месте. Да и деду тоже.
– Все! – сказала я, закрывая тетрадь и отодвигая учебники. – Пойду голову по свежему воздуху проветривать.
– Иди, заслужила! – счел возможным похвалить меня дедушка.
На улице было морозно, но я совершенно не замерзла. Прав был Дмитрий Сергеич, если человек хорошо одет для зимнего времени, то мороз ему только в радость.
В двери театра мне пришлось постучать. Не припомню, чтобы хоть раз они были заперты. Нет, конечно, на ночь театр запирали, но днем или даже утром было всегда уже не заперто. Открыл мне Михалыч, который по ночам превращался из швейцара в сторожа. Он обрадовался моему приходу, видимо, тоже служил в театре по причине того, что здесь редко бывает скучно, а тут не первый уж день почти никто и не появлялся.
В театре было зябко. Раз нет репетиций, то дрова можно было экономить с полным на то правом.
Я объяснила Михалычу, что жду гостя, которому обещала показать театр, если он, Михалыч, не имеет к тому возражений. Михалыч никаких возражений не имел и даже вызвался включить в зале побольше электричества, чтобы не спотыкаться в полумраке. Я же по привычке зашла в комнату Михеича, чтобы раздеться, и оттуда выглянула в окно. На крыльце уже переминался с ноги на ногу Петя. Часы показывали без десяти минут от назначенного часа и он, должно быть, посчитал нужным дождаться определенного времени в точности. Ну что за детская стеснительность! Временами он бойкий, даже излишне, но порой сверх меры скромен. Пришлось спуститься и пригласить его.
– Я вот что собиралась у вас спросить, да все забывала, – обратилась я к нему, едва он снял свое пальто. – Разве вам не запрещено посещение театра?
– Э-э-э… Это вы про «Гимназический устав»? Так там написано, что гимназистам и учащимся реальных училищ[27] запрещено посещение увеселительных мероприятий, проводимых в вечернее время, а также и в иное время, если таковые мероприятия не предназначены специально для них и не утверждены инспектором по образованию. Еще не положено в любое время посещать некоторые заведения, но театр в тот список не входит. У нас же не увеселительное мероприятие? Ведь так? Скорее образовательного плана?
– Будем считать, что я ваш ответ приняла, так что прошу пройти в зал!
– А если бы я неправильно ответил, вы бы меня за двери выставили?
– Все может быть.
Мы прошли прямо на сцену. Петя замер, оглядываясь кругом и не зная, с чего начать свои вопросы. Я решила помочь ему и заговорила о том, что было прямо перед нами – о зрительном зале.
– Пол в зале называют партер, переднюю часть перед сценой – паркет. Даже если паркетом пол и не выложен. Все одно здесь ставят кресла для самой изысканной публики. Дальше стоят стулья, а совсем дальше, в амфитеатре, нередко бывают и простые скамьи. По бокам располагаются ложи бенуара. Второй ярус – это бельэтаж. Там тоже есть ряды и ложи. Верхние ярусы – балкон и галерея, или раек.
– Раек – это потому что на самом верху?
– Ну да.
– Я это, в общем-то, знаю. Только никогда не видел с этой стороны, со сцены. Совершенно иначе смотрится. И сцена из зала куда больше кажется.
Он задрал голову вверх:
– А что там?
– Колосники. Специальное такое пространство, чтобы можно было подвесные декорации спрятать. Тогда в антракте или даже по ходу действия можно быстро поднять одну декорацию, а другую опустить. На одном полотне был лес, на втором уже замок. Это я к примеру.
Петя покивал, а я фыркнула, потому что сделал он это, не опуская головы и все еще что-то рассматривая под крышей. Не знаю что, но еще долго что-то высматривал наверху.
– А я ведь два раза в представлениях участвовал, – вдруг сообщил он мне.
– Не может быть, – удивилась я, хотя особо удивляться было нечему.
– Ну да. Правда, первый раз и вовсе можно не считать. Маменька моя как-то затеяла сцены и живые картины на дому показывать. Я еще маленький был, оттого не все досконально помню. Помню, что сцены из греческих мифов представляли. Одна из сцен была «Суд Париса». Меня нарядили в какой-то балахончик с крылышками сзади, и я по ходу дела должен был держать в руках яблоко. То самое, которое Парис в конце Афродите отдавал. Вот и вся роль. И то ведь не справился. Пока вокруг всякие непонятные для меня разговоры шли, я от скуки яблоко стал грызть. Не то чтобы совершенно съел, четвертинка осталась. Вот ту четвертинку прекраснейшей богине и передали. Смеху было! Господа исполнители потом даже уверяли публику, что это специально так было задумано, чтобы зрителей рассмешить.
Петя увлекся и рассказал все так живо, что и я расхохоталась.
– Вот и вы смеетесь, – загрустил рассказчик.
– Да вы не обижайтесь, история и впрямь комическая приключилась. Я вам при случае много подобных расскажу, в театре они часто случаются. А второй раз вы где играли?
– В Народной библиотеке. Там есть любительский театр, они на праздники представления устраивают. Отец, а раньше и мама им помогали, ну они меня и позвали как-то. У них в тот раз народу не хватало. Роль у меня без слов была, так что рассказывать особо нечего. Да и интересно там не так, как в настоящем театре. Там даже рампы нет, просто помост и занавес. Вы мне лучше покажите, откуда гром гремит.
Я провела экскурсанта к задней боковой нише, в то место, откуда Михеич обычно издавал «громы и ветров шум».
– Вот ваш гром, – показала я на лист железа, одной стороной прикрепленный к деревянному коробу.
– Понял, по железу стучат колотушкой и получается гром.
– А вот и нет. Никто колотушкой не стучит. Сейчас покажу.
Я надела лежащие тут же рукавицы, чтобы не пораниться о железо, схватилась за нижний край листа и встряхнула его. Раздался усиленный коробом грохот, весьма похожий на гром.
– У Михеича еще больше похоже было. Мне попросту силы недостает.
– А можно мне?
– Извольте, только рукавицы наденьте.
Петя трижды изобразил гром и остался очень доволен результатом, хотя по мне получилось у него еще хуже, чем у меня. С другой стороны, дело это не столь уж простое и требует тренировки. Потому я даже похвалила гостя.
– О, а это что такое? – заинтересовался он, завершив практическое изучение действия громоизрыгающего механизма.
– А вот послушайте, – велела я и взялась за один край большой плоской деревянной коробки, середина которой крепилась к специальному штативу таким образом, что все устройство было похоже на качели. Противоположный край опустился вниз, и из коробки послышался шум морских волн, набегающих на берег.
– Вот удивительно! – воскликнул Петя. – Как же так получается?
– Просто внутри насыпан сухой горох. Он перекатывается по дну коробки, которое устроено не плоским, а с ребрами, вот и получается такой звук.
– Никогда бы не догадался. А зачем эти железки висят?
– Вот по ним как раз бьют колотушкой. Вот этой. Не желаете попробовать?
– Желаю, очень даже желаю!
– Только не стучите со всей силы. Потихоньку.
Петя кивнул и ударил по самой массивной железной болванке.
– Так это колокол! – догадался он. – А это будут колокола поменьше, со звуком повыше?
Он тут же принялся проверять свои догадки и даже сумел исполнить нечто, схожее с благовестом[28]. И стал озираться по сторонам, явно в поисках нового приложения сил. Деревянные чашки вниманием он не удостоил, пришлось подсказывать:
– А вот этим можно стук копыт изображать. Берем эти деревянные чашки и стучим ими по доске. Нет, не плашмя опускаем, а одним краем с небольшим наклоном и только после прихлопываем всем ободом. Ну, примерно так. А теперь давайте в четыре руки.
– Это целый конный отряд получается, – воскликнул Петя, вдохновенно выстукивая ритм, соответствующий мелкой рыси. – А теперь давайте галопом!
Я кивнула, и мы застучали куда быстрее.
– И что, это все Михеич, простите, Григорий Михалыч придумал? – не без восторга в голосе спросил Петя.
– Нет. Почти все это было и до него известно. Но вот эти самые механизмы он сделал собственными руками и многое в них усовершенствовал. Вот короб в качестве резонатора для «громовой машины» приспособил. И многое другое придумал. Его даже в Александринский театр звали.
– Так чего же он не пошел? – удивился Петя.
– Не знаю. Может, из-за того, что непоседа по натуре своей. Может, иные причины были.
– Эх, какого талантливого человека убили! – воскликнул Петя и осекся.
– Вы не тушуйтесь, – подбодрила его я. – Я же не кисейная барышня, которая делает вид, что ничего не случилось. Мне и вправду горько, но это же не значит, что все нужно скорее забыть.
Петя понимающе покивал головой, аккуратно положил чашки на прежнее место и тихо произнес:
– А вам ничего не известно о ходе расследования?
– Откуда? И потом, отчего вы говорите шепотом?
– Ну, вы же разговаривали со следователем, – заговорил он чуть громче, но все равно вполголоса. – Опять же я слышал, что как раз вы и сообщили ему единственно достойные внимания факты.
Я пожала плечами: следователю, мол, виднее.
– Вас, видимо, просили ничего не говорить на эту тему? – вопрос прозвучал почти утвердительно, а потому я сказала:
– Ну вот, сами все понимаете, а пытаетесь расспрашивать.
– Нет, коли вы слово давали, то конечно… Но совсем же говорить на эту тему не запрещено?
– Не запрещено, – согласилась я.
– Тогда позвольте мне высказать свои рассуждения по этому вопросу? Я вот что думаю: убийство сделано не для ограбления. Так? Следовательно, это либо месть, либо убийство было совершено, чтобы скрыть нечто опасное для преступника, о чем прознали потерпевшие. Вот и надо подумать, что же такого могло быть известно кому-то из убитых?
– Полиция наверняка этим занимается.
– А вот и нет. У нас в доме был господин полицмейстер, о чем они с папенькой беседовали, я не знаю, но слышал, как он сказал уходя, что в прошлом личностей убитых ничего предосудительного замечено не было и определить с этой стороны мотив убийства не представляется возможным! Потому они сейчас сосредоточились на том, чтобы по возможности сократить круг подозреваемых.
Тут он смутился и счел нужным добавить:
– С меня никто не брал слова молчать об этом. И потом, я никому кроме вас не позволил бы этого сказать.
– Ну и что вы предлагаете? – не стала я укорять его за раскрытие служебной тайны. Невелика тайна, если поразмыслить, так любой человек к тому же выводу придет.
– Я полагаю, что никто в здравом уме не прибежит убивать людей без весомой причины. И еще полагаю, что если убитые были людьми добропорядочными, то это не значит, что не могли по чистой случайности узнать или услышать нечто. Нечто такое, чего преступник опасался раскрывать. Может, они и сами не догадывались, что страшную тайну узнали. Вот и предлагаю подумать над этим.
– Да что же здесь думать? Если даже полиция ни до чего не додумалась!
– А вот здесь вы неправы. Вы же читали рассказы про сыщика Путилина? Это вам не какой-нибудь придуманный Шерлок Холмс! Это настоящий сыщик из жизни! Так он говорил, что причина гибели жертвы зачастую кроется в ее прошлом!
– Что ж вы так о любимом Шерлоке Холмсе? То готовы за него до хрипоты спорить, то вдруг ни в грош не ставите.
– Холмс и Пинкертон персонажи придуманные. И читать про них интереснее, но в одном вы были правы – в жизни все случается иначе.
– Вот и я про то же. Нам же ровным счетом ничего неизвестно, а раз так, то хоть дедуктивный метод используй, хоть «выстраивай кривую преступления», как это делает ваш Путилин, ничего не получишь.
– А вы мне расскажите, что вам известно. Вдруг мне чего в голову придет?
Я фыркнула, мне смешно стало, как какой-то мальчишка собирается сделать такое, на что неспособна полиция. Потом мне показалось, что дело не в полиции. Мне самой стало казаться, что все, что можно было сообразить, я уже сообразила и по этой причине отказываю в возможности сообразить что-то новое Пете. А в его словах были здравые рассуждения. И я стала ему столь же подробно, как до этого рассказывала полицмейстеру, а позже следователю, пересказывать все, что было мне известно.
Петя слушал внимательно, даже пометил кое-что, но, слава богу, не на манжете рубашки, как это часто делал Шерлок Холмс, а в крохотном блокнотике. Я закончила и спросила:
– Ну и какие выводы вы готовы сделать из полученной информации?
– Получается, что Григорий Михайлович и… – он взглянул в блокнотик, – …Алексей Иванович имели кристальной чистоты репутацию.
– Совершенно справедливо.
– Более того, круг их общения столь же вне подозрений.
– И это справедливо.
– Остается господин Шишкин, – он еще раз сверился с блокнотом, – Митрофан Евлампиевич. Вот его персоной и следует заняться тщательнейшим образом.
– Это каким же манером?
– Это я вам завтра доложу, – изрек мой оппонент, убирая в карман блокнот. – Увы, мне пора уходить, но я надеюсь, что завтра мы сможем встретиться еще раз. Тем более что вы так и не показали мне самое важное в театре, а именно, как и где работает суфлер.
Выдав эту тираду с самым серьезным видом, он растянул рот до ушей, наслаждаясь произведенным на меня эффектом.
– Ах вы, негодник! – возмутилась я вполне искренне. – Я уже собралась обидеться на вас за невнимание и пренебрежение к должности суфлера, а вы приберегли это как повод, чтобы добиться следующей встречи. Вы шантажист, сударь!
– Как вы, сударыня, изволите выражаться, совершенно справедливо! – Судя по расплывшейся физиономии, мой собеседник был до крайности доволен результатами своей каверзы.
– Ну да ладно, приходите уж завтра, – дозволила я.
– Quand vous etez en colère, vous etez plus charmant![29] – вместо ответа произнес он по-французски.
И опять я чуть было не попалась и не ответила ему на французском же. Но вовремя спохватилась и сказала:
– Не вполне вежливо говорить при человеке на языке, которого тот не понимает.
– Pardonnez-moi cet oubli![30] Я сказал, что если вам будет удобно, то давайте встретимся вновь завтра в это же время.
– Да удобно мне, так что приходите, но не стойте на морозе, а заходите или, в крайнем случае, стучитесь.
Примеры решались легко, я даже о другом думать при этом успевала. Вот чего он бросил учиться в университете и пошел в театр? Был бы сейчас знаменитым инженером или даже профессором. Хотя при театре мне было не в пример интереснее, чем в любом другом месте. Да и деду тоже.
– Все! – сказала я, закрывая тетрадь и отодвигая учебники. – Пойду голову по свежему воздуху проветривать.
– Иди, заслужила! – счел возможным похвалить меня дедушка.
На улице было морозно, но я совершенно не замерзла. Прав был Дмитрий Сергеич, если человек хорошо одет для зимнего времени, то мороз ему только в радость.
В двери театра мне пришлось постучать. Не припомню, чтобы хоть раз они были заперты. Нет, конечно, на ночь театр запирали, но днем или даже утром было всегда уже не заперто. Открыл мне Михалыч, который по ночам превращался из швейцара в сторожа. Он обрадовался моему приходу, видимо, тоже служил в театре по причине того, что здесь редко бывает скучно, а тут не первый уж день почти никто и не появлялся.
В театре было зябко. Раз нет репетиций, то дрова можно было экономить с полным на то правом.
Я объяснила Михалычу, что жду гостя, которому обещала показать театр, если он, Михалыч, не имеет к тому возражений. Михалыч никаких возражений не имел и даже вызвался включить в зале побольше электричества, чтобы не спотыкаться в полумраке. Я же по привычке зашла в комнату Михеича, чтобы раздеться, и оттуда выглянула в окно. На крыльце уже переминался с ноги на ногу Петя. Часы показывали без десяти минут от назначенного часа и он, должно быть, посчитал нужным дождаться определенного времени в точности. Ну что за детская стеснительность! Временами он бойкий, даже излишне, но порой сверх меры скромен. Пришлось спуститься и пригласить его.
– Я вот что собиралась у вас спросить, да все забывала, – обратилась я к нему, едва он снял свое пальто. – Разве вам не запрещено посещение театра?
– Э-э-э… Это вы про «Гимназический устав»? Так там написано, что гимназистам и учащимся реальных училищ[27] запрещено посещение увеселительных мероприятий, проводимых в вечернее время, а также и в иное время, если таковые мероприятия не предназначены специально для них и не утверждены инспектором по образованию. Еще не положено в любое время посещать некоторые заведения, но театр в тот список не входит. У нас же не увеселительное мероприятие? Ведь так? Скорее образовательного плана?
– Будем считать, что я ваш ответ приняла, так что прошу пройти в зал!
– А если бы я неправильно ответил, вы бы меня за двери выставили?
– Все может быть.
Мы прошли прямо на сцену. Петя замер, оглядываясь кругом и не зная, с чего начать свои вопросы. Я решила помочь ему и заговорила о том, что было прямо перед нами – о зрительном зале.
– Пол в зале называют партер, переднюю часть перед сценой – паркет. Даже если паркетом пол и не выложен. Все одно здесь ставят кресла для самой изысканной публики. Дальше стоят стулья, а совсем дальше, в амфитеатре, нередко бывают и простые скамьи. По бокам располагаются ложи бенуара. Второй ярус – это бельэтаж. Там тоже есть ряды и ложи. Верхние ярусы – балкон и галерея, или раек.
– Раек – это потому что на самом верху?
– Ну да.
– Я это, в общем-то, знаю. Только никогда не видел с этой стороны, со сцены. Совершенно иначе смотрится. И сцена из зала куда больше кажется.
Он задрал голову вверх:
– А что там?
– Колосники. Специальное такое пространство, чтобы можно было подвесные декорации спрятать. Тогда в антракте или даже по ходу действия можно быстро поднять одну декорацию, а другую опустить. На одном полотне был лес, на втором уже замок. Это я к примеру.
Петя покивал, а я фыркнула, потому что сделал он это, не опуская головы и все еще что-то рассматривая под крышей. Не знаю что, но еще долго что-то высматривал наверху.
– А я ведь два раза в представлениях участвовал, – вдруг сообщил он мне.
– Не может быть, – удивилась я, хотя особо удивляться было нечему.
– Ну да. Правда, первый раз и вовсе можно не считать. Маменька моя как-то затеяла сцены и живые картины на дому показывать. Я еще маленький был, оттого не все досконально помню. Помню, что сцены из греческих мифов представляли. Одна из сцен была «Суд Париса». Меня нарядили в какой-то балахончик с крылышками сзади, и я по ходу дела должен был держать в руках яблоко. То самое, которое Парис в конце Афродите отдавал. Вот и вся роль. И то ведь не справился. Пока вокруг всякие непонятные для меня разговоры шли, я от скуки яблоко стал грызть. Не то чтобы совершенно съел, четвертинка осталась. Вот ту четвертинку прекраснейшей богине и передали. Смеху было! Господа исполнители потом даже уверяли публику, что это специально так было задумано, чтобы зрителей рассмешить.
Петя увлекся и рассказал все так живо, что и я расхохоталась.
– Вот и вы смеетесь, – загрустил рассказчик.
– Да вы не обижайтесь, история и впрямь комическая приключилась. Я вам при случае много подобных расскажу, в театре они часто случаются. А второй раз вы где играли?
– В Народной библиотеке. Там есть любительский театр, они на праздники представления устраивают. Отец, а раньше и мама им помогали, ну они меня и позвали как-то. У них в тот раз народу не хватало. Роль у меня без слов была, так что рассказывать особо нечего. Да и интересно там не так, как в настоящем театре. Там даже рампы нет, просто помост и занавес. Вы мне лучше покажите, откуда гром гремит.
Я провела экскурсанта к задней боковой нише, в то место, откуда Михеич обычно издавал «громы и ветров шум».
– Вот ваш гром, – показала я на лист железа, одной стороной прикрепленный к деревянному коробу.
– Понял, по железу стучат колотушкой и получается гром.
– А вот и нет. Никто колотушкой не стучит. Сейчас покажу.
Я надела лежащие тут же рукавицы, чтобы не пораниться о железо, схватилась за нижний край листа и встряхнула его. Раздался усиленный коробом грохот, весьма похожий на гром.
– У Михеича еще больше похоже было. Мне попросту силы недостает.
– А можно мне?
– Извольте, только рукавицы наденьте.
Петя трижды изобразил гром и остался очень доволен результатом, хотя по мне получилось у него еще хуже, чем у меня. С другой стороны, дело это не столь уж простое и требует тренировки. Потому я даже похвалила гостя.
– О, а это что такое? – заинтересовался он, завершив практическое изучение действия громоизрыгающего механизма.
– А вот послушайте, – велела я и взялась за один край большой плоской деревянной коробки, середина которой крепилась к специальному штативу таким образом, что все устройство было похоже на качели. Противоположный край опустился вниз, и из коробки послышался шум морских волн, набегающих на берег.
– Вот удивительно! – воскликнул Петя. – Как же так получается?
– Просто внутри насыпан сухой горох. Он перекатывается по дну коробки, которое устроено не плоским, а с ребрами, вот и получается такой звук.
– Никогда бы не догадался. А зачем эти железки висят?
– Вот по ним как раз бьют колотушкой. Вот этой. Не желаете попробовать?
– Желаю, очень даже желаю!
– Только не стучите со всей силы. Потихоньку.
Петя кивнул и ударил по самой массивной железной болванке.
– Так это колокол! – догадался он. – А это будут колокола поменьше, со звуком повыше?
Он тут же принялся проверять свои догадки и даже сумел исполнить нечто, схожее с благовестом[28]. И стал озираться по сторонам, явно в поисках нового приложения сил. Деревянные чашки вниманием он не удостоил, пришлось подсказывать:
– А вот этим можно стук копыт изображать. Берем эти деревянные чашки и стучим ими по доске. Нет, не плашмя опускаем, а одним краем с небольшим наклоном и только после прихлопываем всем ободом. Ну, примерно так. А теперь давайте в четыре руки.
– Это целый конный отряд получается, – воскликнул Петя, вдохновенно выстукивая ритм, соответствующий мелкой рыси. – А теперь давайте галопом!
Я кивнула, и мы застучали куда быстрее.
– И что, это все Михеич, простите, Григорий Михалыч придумал? – не без восторга в голосе спросил Петя.
– Нет. Почти все это было и до него известно. Но вот эти самые механизмы он сделал собственными руками и многое в них усовершенствовал. Вот короб в качестве резонатора для «громовой машины» приспособил. И многое другое придумал. Его даже в Александринский театр звали.
– Так чего же он не пошел? – удивился Петя.
– Не знаю. Может, из-за того, что непоседа по натуре своей. Может, иные причины были.
– Эх, какого талантливого человека убили! – воскликнул Петя и осекся.
– Вы не тушуйтесь, – подбодрила его я. – Я же не кисейная барышня, которая делает вид, что ничего не случилось. Мне и вправду горько, но это же не значит, что все нужно скорее забыть.
Петя понимающе покивал головой, аккуратно положил чашки на прежнее место и тихо произнес:
– А вам ничего не известно о ходе расследования?
– Откуда? И потом, отчего вы говорите шепотом?
– Ну, вы же разговаривали со следователем, – заговорил он чуть громче, но все равно вполголоса. – Опять же я слышал, что как раз вы и сообщили ему единственно достойные внимания факты.
Я пожала плечами: следователю, мол, виднее.
– Вас, видимо, просили ничего не говорить на эту тему? – вопрос прозвучал почти утвердительно, а потому я сказала:
– Ну вот, сами все понимаете, а пытаетесь расспрашивать.
– Нет, коли вы слово давали, то конечно… Но совсем же говорить на эту тему не запрещено?
– Не запрещено, – согласилась я.
– Тогда позвольте мне высказать свои рассуждения по этому вопросу? Я вот что думаю: убийство сделано не для ограбления. Так? Следовательно, это либо месть, либо убийство было совершено, чтобы скрыть нечто опасное для преступника, о чем прознали потерпевшие. Вот и надо подумать, что же такого могло быть известно кому-то из убитых?
– Полиция наверняка этим занимается.
– А вот и нет. У нас в доме был господин полицмейстер, о чем они с папенькой беседовали, я не знаю, но слышал, как он сказал уходя, что в прошлом личностей убитых ничего предосудительного замечено не было и определить с этой стороны мотив убийства не представляется возможным! Потому они сейчас сосредоточились на том, чтобы по возможности сократить круг подозреваемых.
Тут он смутился и счел нужным добавить:
– С меня никто не брал слова молчать об этом. И потом, я никому кроме вас не позволил бы этого сказать.
– Ну и что вы предлагаете? – не стала я укорять его за раскрытие служебной тайны. Невелика тайна, если поразмыслить, так любой человек к тому же выводу придет.
– Я полагаю, что никто в здравом уме не прибежит убивать людей без весомой причины. И еще полагаю, что если убитые были людьми добропорядочными, то это не значит, что не могли по чистой случайности узнать или услышать нечто. Нечто такое, чего преступник опасался раскрывать. Может, они и сами не догадывались, что страшную тайну узнали. Вот и предлагаю подумать над этим.
– Да что же здесь думать? Если даже полиция ни до чего не додумалась!
– А вот здесь вы неправы. Вы же читали рассказы про сыщика Путилина? Это вам не какой-нибудь придуманный Шерлок Холмс! Это настоящий сыщик из жизни! Так он говорил, что причина гибели жертвы зачастую кроется в ее прошлом!
– Что ж вы так о любимом Шерлоке Холмсе? То готовы за него до хрипоты спорить, то вдруг ни в грош не ставите.
– Холмс и Пинкертон персонажи придуманные. И читать про них интереснее, но в одном вы были правы – в жизни все случается иначе.
– Вот и я про то же. Нам же ровным счетом ничего неизвестно, а раз так, то хоть дедуктивный метод используй, хоть «выстраивай кривую преступления», как это делает ваш Путилин, ничего не получишь.
– А вы мне расскажите, что вам известно. Вдруг мне чего в голову придет?
Я фыркнула, мне смешно стало, как какой-то мальчишка собирается сделать такое, на что неспособна полиция. Потом мне показалось, что дело не в полиции. Мне самой стало казаться, что все, что можно было сообразить, я уже сообразила и по этой причине отказываю в возможности сообразить что-то новое Пете. А в его словах были здравые рассуждения. И я стала ему столь же подробно, как до этого рассказывала полицмейстеру, а позже следователю, пересказывать все, что было мне известно.
Петя слушал внимательно, даже пометил кое-что, но, слава богу, не на манжете рубашки, как это часто делал Шерлок Холмс, а в крохотном блокнотике. Я закончила и спросила:
– Ну и какие выводы вы готовы сделать из полученной информации?
– Получается, что Григорий Михайлович и… – он взглянул в блокнотик, – …Алексей Иванович имели кристальной чистоты репутацию.
– Совершенно справедливо.
– Более того, круг их общения столь же вне подозрений.
– И это справедливо.
– Остается господин Шишкин, – он еще раз сверился с блокнотом, – Митрофан Евлампиевич. Вот его персоной и следует заняться тщательнейшим образом.
– Это каким же манером?
– Это я вам завтра доложу, – изрек мой оппонент, убирая в карман блокнот. – Увы, мне пора уходить, но я надеюсь, что завтра мы сможем встретиться еще раз. Тем более что вы так и не показали мне самое важное в театре, а именно, как и где работает суфлер.
Выдав эту тираду с самым серьезным видом, он растянул рот до ушей, наслаждаясь произведенным на меня эффектом.
– Ах вы, негодник! – возмутилась я вполне искренне. – Я уже собралась обидеться на вас за невнимание и пренебрежение к должности суфлера, а вы приберегли это как повод, чтобы добиться следующей встречи. Вы шантажист, сударь!
– Как вы, сударыня, изволите выражаться, совершенно справедливо! – Судя по расплывшейся физиономии, мой собеседник был до крайности доволен результатами своей каверзы.
– Ну да ладно, приходите уж завтра, – дозволила я.
– Quand vous etez en colère, vous etez plus charmant![29] – вместо ответа произнес он по-французски.
И опять я чуть было не попалась и не ответила ему на французском же. Но вовремя спохватилась и сказала:
– Не вполне вежливо говорить при человеке на языке, которого тот не понимает.
– Pardonnez-moi cet oubli![30] Я сказал, что если вам будет удобно, то давайте встретимся вновь завтра в это же время.
– Да удобно мне, так что приходите, но не стойте на морозе, а заходите или, в крайнем случае, стучитесь.
13
Я пошла провожать гостя, и тут выяснилось, что в театре помимо нас и Михалыча есть и иные люди. У господина Корсакова, как у антрепренера, имелся свой кабинет. Настоящий кабинет, в котором и серьезных гостей было незазорно принимать. Но он предпочитал все встречи, за исключением самых важных, проводить в своей уборной. Оттуда-то и доносились сейчас голоса.
– Помилуйте, уважаемый Арон Моисеевич, никак невозможно обойтись без арфы. Мне именно арфа нужна и ничто иное, – рассерженно и громко говорил наш антрепренер.
– Нет, это вы меня помилуйте, Александр Александрович, – отбивался невидимый нам Арон Моисеевич, – где же я возьму арфу, коли ее во всем городе нету. Раз у вас такая нужда в арфе, извольте выписать арфу из столицы, и ее вам доставят!
– Когда доставят? К окончанию сезона, когда она уже и ненадобна вовсе будет? Неужто вы не способны найти такой простой инструмент? – не унимался господин Корсаков. – Вы же член Императорского Музыкального общества, известный на всю округу музыкант! Спросите у иных членов общества, у простых знакомых, в конце концов.
– Я уж всех расспрашивал, и членов общества, и не имеющих к нему отношения: нету арфы. Хоть убейте!
Мы невольно остановились, прислушавшись к разговору, что, возможно, было не вполне вежливо, но, как оказалось, с пользой для дела.
– А у нас дома есть арфа, – неожиданно сказал мне Петя. – Маменька раньше играла, а теперь она без дела стоит.
– Как вы думаете, Петя, ваш отец позволит воспользоваться ею?
– Папа, вообще-то, не разрешает маменькины вещи трогать. Но вы же знаете, как он любит театр?
– Так давайте скажем об этом Александру Александровичу.
– Давайте вы сама ему скажете, а то мне уже пора идти, – вновь отчего-то смутился гость. – Au revoir, mademoiselle.[31]
– Всего доброго!
Петя умчался, а мне пришлось задержаться. Влезать посреди разговора было бы неприлично, и я решила дождаться его завершения и сказать обо всем один на один с Александром Александровичем. Впрочем, тот почти сразу и появился в расстроенных чувствах из-за отсутствия столь необходимого ему музыкального инструмента. Его собеседник, Арон Моисеевич, который по контракту заведовал у нас в театре оркестром, тоже был не в духе. Оркестр он собрал небольшой, но очень слаженный, и играли все музыканты весьма недурно. Вот только с господином антрепренером постоянно возникали мелкие недоразумения: то он требовал, чтобы там, где, по мнению Арона Моисеевича, должна была звучать флейта, непременно звучала труба. То что-то иное, но столь же несусветное с точки зрения дирижера. Вот и в арфе он, судя по всему, не видел особой нужды и был расстроен от такой настойчивости господина Корсакова.
– Вы уж еще раз постарайтесь разузнать, – сказал ему Александр Александрович, прощаясь. – Очень мне не хочется от арфы отказываться.
– Хорошо, – сдался музыкант. – Еще раз постараюсь.
– Да вот еще! Все забываю вас спросить, как так случилось, что у вас при вашем-то имени и отчестве получилась фамилия Кукушкин?
– А что вас смущает? – насторожился Арон Моисеевич.
– Да, собственно, ничего не смущает! Просто чаще бывает обратное. Вот скрипач наш – Коган, но притом Владимир Ильич. И это мне понятно. А насчет вас, так это чистое любопытство. Можете и не отвечать вовсе.
– Все очень просто. Я женат на госпоже Кукушкиной. Хоть такое и редко встречается, но я при вступлении в брак взял фамилию супруги.
– То есть вы хотите сказать, – безмерно удивился артист, – что у вашей супруги Сары Абрамовны?..
– Совершенно верно, – кивнул музыкант. – Моя супруга до замужества со мной была вдовой господина Бориса Борисовича Кукушкина. Засим дозвольте откланяться, побегу разыскивать треклятую арфу.
Музыкант удалился в сторону лестницы, а Александр Александрович произнес вслед ему задумчивое «Мм-да-а!» и соизволил заметить мою скромную персону.
– Здравствуйте, сударыня! Вам также не сидится дома, как и мне?
– Не сидится.
– Впрочем, рад нашей встрече. С чего-то именно у вас давно хотел спросить, не посоветуете ли, какую пьесу мне выбрать для бенефиса?
– А тут и думать нечего. Возьмите сочинение Фридриха Шиллера «Братья-разбойники». У вас должен очень хорошо получиться Карл Моор. Да и в целом пьеса весьма хороша, и для иных ролей у нас в труппе есть достойные исполнители.
– Вот! – воскликнул актер. – А Екатерина Дмитриевна меня, можно сказать, отговаривает.
– Боюсь, что Екатерина Дмитриевна в данном случае просто капризничает. Она хотела сыграть Гертруду на своем бенефисе, а вы решили поставить «Гамлета» прямо сейчас как обычную премьеру.
– Так что же она мне не сказала? Вот ведь вам же сказала! – искренне удивился антрепренер.
– Да она никому этого не говорила. У нее на тексте роли было помечено «Для бенефиса», я случайно заметила.
– Некрасиво получилось. Ну, да и сама Катенька могла бы сказать. Опять же при ее таланте для бенефиса ролей найдется великое множество. Но все равно, надо перед ней извиниться. Простите, вы порываетесь что-то сказать, а я и не замечаю. Слушаю вас самым внимательным образом.
– А зачем вам арфа?
– Как зачем? Мы тут затеваем водевиль господина Каратыгина, вот мне и надобна арфа для аккомпанемента куплетам.
– Арфа есть в доме господина градоначальника. Я только что о том совершенно случайно узнала. На ней играла его покойная жена, так вы уж постарайтесь проявить тактичность, когда будете просить.
– А когда это я был бестактен?
– Да хоть с Екатериной Дмитриевной. Могли бы увидеть ее недовольство, но даже спросить не удосужились.
– Ох и горазды вы, Дарья Владимировна, выговоры устраивать. Но вы правы, а я виноват. Спасибо, что подсказали. Ну и за арфу отдельное спасибо. И за Шиллера еще одно.
– Помилуйте, уважаемый Арон Моисеевич, никак невозможно обойтись без арфы. Мне именно арфа нужна и ничто иное, – рассерженно и громко говорил наш антрепренер.
– Нет, это вы меня помилуйте, Александр Александрович, – отбивался невидимый нам Арон Моисеевич, – где же я возьму арфу, коли ее во всем городе нету. Раз у вас такая нужда в арфе, извольте выписать арфу из столицы, и ее вам доставят!
– Когда доставят? К окончанию сезона, когда она уже и ненадобна вовсе будет? Неужто вы не способны найти такой простой инструмент? – не унимался господин Корсаков. – Вы же член Императорского Музыкального общества, известный на всю округу музыкант! Спросите у иных членов общества, у простых знакомых, в конце концов.
– Я уж всех расспрашивал, и членов общества, и не имеющих к нему отношения: нету арфы. Хоть убейте!
Мы невольно остановились, прислушавшись к разговору, что, возможно, было не вполне вежливо, но, как оказалось, с пользой для дела.
– А у нас дома есть арфа, – неожиданно сказал мне Петя. – Маменька раньше играла, а теперь она без дела стоит.
– Как вы думаете, Петя, ваш отец позволит воспользоваться ею?
– Папа, вообще-то, не разрешает маменькины вещи трогать. Но вы же знаете, как он любит театр?
– Так давайте скажем об этом Александру Александровичу.
– Давайте вы сама ему скажете, а то мне уже пора идти, – вновь отчего-то смутился гость. – Au revoir, mademoiselle.[31]
– Всего доброго!
Петя умчался, а мне пришлось задержаться. Влезать посреди разговора было бы неприлично, и я решила дождаться его завершения и сказать обо всем один на один с Александром Александровичем. Впрочем, тот почти сразу и появился в расстроенных чувствах из-за отсутствия столь необходимого ему музыкального инструмента. Его собеседник, Арон Моисеевич, который по контракту заведовал у нас в театре оркестром, тоже был не в духе. Оркестр он собрал небольшой, но очень слаженный, и играли все музыканты весьма недурно. Вот только с господином антрепренером постоянно возникали мелкие недоразумения: то он требовал, чтобы там, где, по мнению Арона Моисеевича, должна была звучать флейта, непременно звучала труба. То что-то иное, но столь же несусветное с точки зрения дирижера. Вот и в арфе он, судя по всему, не видел особой нужды и был расстроен от такой настойчивости господина Корсакова.
– Вы уж еще раз постарайтесь разузнать, – сказал ему Александр Александрович, прощаясь. – Очень мне не хочется от арфы отказываться.
– Хорошо, – сдался музыкант. – Еще раз постараюсь.
– Да вот еще! Все забываю вас спросить, как так случилось, что у вас при вашем-то имени и отчестве получилась фамилия Кукушкин?
– А что вас смущает? – насторожился Арон Моисеевич.
– Да, собственно, ничего не смущает! Просто чаще бывает обратное. Вот скрипач наш – Коган, но притом Владимир Ильич. И это мне понятно. А насчет вас, так это чистое любопытство. Можете и не отвечать вовсе.
– Все очень просто. Я женат на госпоже Кукушкиной. Хоть такое и редко встречается, но я при вступлении в брак взял фамилию супруги.
– То есть вы хотите сказать, – безмерно удивился артист, – что у вашей супруги Сары Абрамовны?..
– Совершенно верно, – кивнул музыкант. – Моя супруга до замужества со мной была вдовой господина Бориса Борисовича Кукушкина. Засим дозвольте откланяться, побегу разыскивать треклятую арфу.
Музыкант удалился в сторону лестницы, а Александр Александрович произнес вслед ему задумчивое «Мм-да-а!» и соизволил заметить мою скромную персону.
– Здравствуйте, сударыня! Вам также не сидится дома, как и мне?
– Не сидится.
– Впрочем, рад нашей встрече. С чего-то именно у вас давно хотел спросить, не посоветуете ли, какую пьесу мне выбрать для бенефиса?
– А тут и думать нечего. Возьмите сочинение Фридриха Шиллера «Братья-разбойники». У вас должен очень хорошо получиться Карл Моор. Да и в целом пьеса весьма хороша, и для иных ролей у нас в труппе есть достойные исполнители.
– Вот! – воскликнул актер. – А Екатерина Дмитриевна меня, можно сказать, отговаривает.
– Боюсь, что Екатерина Дмитриевна в данном случае просто капризничает. Она хотела сыграть Гертруду на своем бенефисе, а вы решили поставить «Гамлета» прямо сейчас как обычную премьеру.
– Так что же она мне не сказала? Вот ведь вам же сказала! – искренне удивился антрепренер.
– Да она никому этого не говорила. У нее на тексте роли было помечено «Для бенефиса», я случайно заметила.
– Некрасиво получилось. Ну, да и сама Катенька могла бы сказать. Опять же при ее таланте для бенефиса ролей найдется великое множество. Но все равно, надо перед ней извиниться. Простите, вы порываетесь что-то сказать, а я и не замечаю. Слушаю вас самым внимательным образом.
– А зачем вам арфа?
– Как зачем? Мы тут затеваем водевиль господина Каратыгина, вот мне и надобна арфа для аккомпанемента куплетам.
– Арфа есть в доме господина градоначальника. Я только что о том совершенно случайно узнала. На ней играла его покойная жена, так вы уж постарайтесь проявить тактичность, когда будете просить.
– А когда это я был бестактен?
– Да хоть с Екатериной Дмитриевной. Могли бы увидеть ее недовольство, но даже спросить не удосужились.
– Ох и горазды вы, Дарья Владимировна, выговоры устраивать. Но вы правы, а я виноват. Спасибо, что подсказали. Ну и за арфу отдельное спасибо. И за Шиллера еще одно.
14
На следующий день, когда мы встретились с Петей, я ждала, что он с места в карьер начнет говорить о расследовании убийства. Но он как раз весьма тактично начал с просьбы показать ему будку суфлера. Поерзав на жестком и высоком стуле, он потрогал зачем-то лампочку, а затем попросил разрешения проверить себя в качестве суфлера.
– Давайте, вы будете как бы играть роль и понарошку забывать текст, а я вам буду отсюда подсказывать?
Я открыла книгу – здесь с прошлого раза оставалась лежать пьеса про «Принца Гамлета» – и пояснила, как нужно говорить подсказки. А раз я была единственной актрисой, то пришлось поискать монолог. Или просто большой кусок текста одного из героев. Первое, что попалось на глаза, была длинная реплика Полония.
Выбравшись на сцену, я встала в позу: закинула голову вверх, одну руку приложила ко лбу, другую отвела в сторону и назад, после чего воскликнула с дрожью в голосе и чуть завывая, как это порой делали плохие трагики:
– Силки для птиц! Пока играла кровь,
И я на клятвы не скупился, помню.
Петя засмеялся. Хотя я и специально старалась его насмешить, но замечание ему сделала:
– А вот смеяться суфлеру не дозволено ни при каких обстоятельствах. Из суфлерской будки видно многое, чего из зала не увидишь. Порой и смешно бывает. Но смеяться никак нельзя – вдруг в зале слышно будет, да и сбиться легко, текст потерять. Так что перестаньте хохотать и извольте работать.
Я начала заново, прочитала три строки и сделала паузу. Петя понял и текст подсказал:
– Мне бы пару раз прорепетировать, я еще лучше смогу. Пожалуй, напрошусь в суфлеры к Николя Массалитинову, когда они у себя в народном театре станут новую пьесу ставить.
Мы еще посмотрели подъемные механизмы, и лишь после того Петя заговорил про расследование.
– Я вот насчет вчерашнего разговора хотел сказать. Похвалиться мне нечем, лишь самое очевидное в голову приходит. А очевидное состоит в том, что главным подозреваемым у нас является господин Шишкин.
– Давайте, вы будете как бы играть роль и понарошку забывать текст, а я вам буду отсюда подсказывать?
Я открыла книгу – здесь с прошлого раза оставалась лежать пьеса про «Принца Гамлета» – и пояснила, как нужно говорить подсказки. А раз я была единственной актрисой, то пришлось поискать монолог. Или просто большой кусок текста одного из героев. Первое, что попалось на глаза, была длинная реплика Полония.
Выбравшись на сцену, я встала в позу: закинула голову вверх, одну руку приложила ко лбу, другую отвела в сторону и назад, после чего воскликнула с дрожью в голосе и чуть завывая, как это порой делали плохие трагики:
– Силки для птиц! Пока играла кровь,
И я на клятвы не скупился, помню.
Петя засмеялся. Хотя я и специально старалась его насмешить, но замечание ему сделала:
– А вот смеяться суфлеру не дозволено ни при каких обстоятельствах. Из суфлерской будки видно многое, чего из зала не увидишь. Порой и смешно бывает. Но смеяться никак нельзя – вдруг в зале слышно будет, да и сбиться легко, текст потерять. Так что перестаньте хохотать и извольте работать.
Я начала заново, прочитала три строки и сделала паузу. Петя понял и текст подсказал:
Но сделал он подсказку каким-то противным свистящим шепотом. Пришлось объяснять, как правильно приглушать звук, чтобы все сказанное оставалось понятным и четким. Нужного результата мы так и не достигли, хотя сдвиги в положительную сторону были очевидны. Что я и сообщила ученику суфлера. Петя счел это за похвалу:
– Нет, эти вспышки не дают тепла,
Слепят на миг и гаснут в обещанье.
– Мне бы пару раз прорепетировать, я еще лучше смогу. Пожалуй, напрошусь в суфлеры к Николя Массалитинову, когда они у себя в народном театре станут новую пьесу ставить.
Мы еще посмотрели подъемные механизмы, и лишь после того Петя заговорил про расследование.
– Я вот насчет вчерашнего разговора хотел сказать. Похвалиться мне нечем, лишь самое очевидное в голову приходит. А очевидное состоит в том, что главным подозреваемым у нас является господин Шишкин.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента