Страница:
Недавно Федор случайно встретил одного из бывших хозяев – главного акционера, как тогда его называли. Тот был в городе проездом из столицы, где обосновался, навсегда покинув родную сторону. Он был, конечно же, упакован; появилось пузико, которое говорило о том, что для него тяжелые времена остались позади и после периода сбора плодов наступил период поглощения оных; но, послушав его, Федор понял, что тому как-то не по себе, несмотря на наличие вилл, дач и счетов. Глубокая тоска и уныние в глазах противоречили бравурным и самовлюбленным речам. От него Федор узнал, что, разойдясь после продажи, они еще лениво пихаются между собой по вопросу «так ли порезали колбасу»; делать он, конечно же, ничего не хочет, хотя если будет тема выше сотки (конечно же миллионов и конечно же долларов), тогда он подумает. При этом все должно лечь на душу, потому что бизнес, как красивая женщина, должен нравиться и возбуждать. И в конце концов все скатилось к тому, что выгоднее прислониться к какой-нибудь естественной монополии, и, построив для какого-нибудь государственного папы его пенсионный бонус, он бы и себя, конечно же, не оставил в накладе. Но, судя по грустному лицу предпринимателя, все папы уже «женаты», и разводов не предвидится. «Он уже сыт», – про себя поставил диагноз Федор. Жена и любовница двигали его плоть, инструктора в фитнес-клубе – его тело, а на движение нейронов в мозгу, видно, оказывали влияние лишь миллиметры ртутного столба. Тут, как говорят врачи, летальный случай, и пациент потерян для подвижного бизнес-сообщества. В конце он что-то рассказывал Федору про свою яхту, пришвартованную на Лазурном берегу, но Федор его почти не слушал. Он думал о том, почему все наши супербогачи стремятся именно на Лазурный берег. И ведь прибыть туда они должны обязательно на яхте! Ну не наш это вид спорта – плавание на яхтах. Наши предки так массово, как сейчас, прибывали туда, в Западную и Центральную Европу, в основном на конях и танках. Конечно, были раньше визиты вежливости на кораблях, и даже в составе флотилий, но это так, ради политесу, как говорили. А эти – на кораблях, словно миссионеры! И что они туда несут? «Наверно, много несут», – ухмыльнулся про себя Федор, так и не сумев разобраться в сути.
Но чай был и вправду какой-то особенный. Как будто сладкая нежность растеклась по рукам и ногам. В голове потеплело. В организме происходило что-то наподобие битвы добра со злом, при этом все симптомы похмелья и перепоя рассасывались под воздействием теплоты и аромата этого напитка. Он краем сознания отметил: «Во сволочи, через чай косячат, заварили что-нибудь позитивное и сидят довольные», – но это было что-то другое, что-то правильное и доброе.
Вообще с наркотиками он не дружил: попробовал раз с Санькой в Амстердаме, и завязал. Хотя в тот раз сначала все было прикольно. Поехали посмотреть футбол. Играла наша сборная, товарищеский матч с голландцами, и проиграла в пух и прах. С горя зашли в кофешоп, наслушавшись рассказов о чудесах марихуановой релаксации в посттравматический период. Сложили А и Б и поняли, что они с Санькой находятся в этом самом периоде на почве постоянных неудач в российском спорте. Санька сказал, что читал когда-то какую-то литературу и что это сейчас определенно то самое, что нужно для профессионального российского менеджмента. Раскурили два косяка. Далее все пошло наперекосяк. Сначала долго и упорно бегали за местным трамваем, пытаясь угадать количество пассажиров, выходящих на следующей остановке, а запыхавшись и угомонившись, простояли три часа на одном из местных мостов, воображая, что стоят на палубе большого корабля и пытаются провести его по узкому фарватеру канала; при этом местные на них не обращали никакого внимания, а туристы фотографировали придурочных русских, выкрикивающих какие-то команды и шныряющих туда-сюда по мосту, моделируя в собственных обдолбанных башках фиг знает какие ситуации.
Утром было противно и стыдно. Тихо и молча собрались, рванули в аэропорт, а там нажрались в хлам, молча и безрассудно. Там же негласно приговорили марихуану, а вместе с ней и всю наркоту к презрению и позору.
Видимо, под воздействием этих воспоминаний и испытывая чувство легкости и игривости, Федор посмотрел на Колю. Тот сидел в исподнем, явно наблюдая за ним. Федор улыбнулся и, показывая глазами на Колю, с усмешкой сказал:
– Видно, самовар-то будет нашим. Ты, Сань, представь себе пенсионеров, проснувшихся поутру после бурной вечерней разборки на звонок в дверь. Представляешь?
– Ну и что? – спросил Саня. – Наш Коля очень и очень культурный, в отличие от нас с тобой!
– Ну да, а я и говорю: открывают они этому культурному чуваку дверь, а там…
– Что, что там? – нетерпеливо переспрашивает Саня. – Что там не так?
– А там Коля в исподнем, после стирки, просит: «Товарищи пенсионеры, дайте нам попользоваться вашим прекрасным, видимым невооруженным глазом с нашего балкона на вашем балконе чудо-самоваром, произведенным предположительно в начале века на заводе фабриканта Запердулькина, о котором писали еще древние этруски на…» На каком там камне, Коля? А?
– Хороший ты человек, Федор, – сказал Коля, – человек с большой буквы, с преогромным душевным и моральным равновесием. И рассуждаешь ты, Федя, здраво и логично, несмотря на то, что с тобой происходит и куда все это ведет. Этакий барон Мюнхгаузен, добряк, самодур в хорошем смысле, купающийся в лучах своих душевных софитов. Но при этом ты пытаешься не задавать себе вопроса о том, что будет завтра, так как знаешь, что точно не получишь ответа. Про таких говорят в народе: живет одним днем, но про них же говорят: сверкнул и сгорел. – Коля с невыразимой тоской посмотрел на Федора. – Ты, конечно, прав в том, что не теряешь оптимизма и уверенности в себе. Хотя нет, с последним, видно, есть проблемы.
Федор поглядел на Колю заинтересованно:
– Продолжайте, мистер Всемогущий, я вас внимательно слушаю. Ты, Коля, говоришь о завтрашнем дне так, как будто сам знаешь, что случится с нами следующим утром. Да и, судя по твоему внешнему виду, Коля, «завтра» тебя самого-то мало колышет. Мы долго стучались в закрытые двери, пробовали убеждать, доказывать, просить и, устав от всего этого, сделали вывод, как говорил великий, ныне покойный английский политик: «If you are going to go through hell, keep going». Мы как будто на войне, Коля, нас пока бьют, но мы будем идти дальше! Знаешь, откуда это, кто это сказал? Человек, умению и воле которого будут завидовать все следующие поколения политиков, – сэр Уинстон Черчилль. Вот и мы с Саней живем этим, это наша осень сорок первого, это наш девиз! И мы постоянно помним про это. Нас загнали, как мамонтов, но охота еще не окончена…
Федор понимал, что в его словах слишком много патетики, но чересчур умная рожа этого спасителя и его попытки рассуждать о смысле хорошего-плохого подзавели его, и он решил оградить Саньку от дурного влияния новоявленного учителя. «Надо с этим кончать», – понял Федор и продолжил:
– А теперь, братишка Коля, раз пошла такая пьянка, мы бы и сами хотели получить ответы на некоторые вопросы.
Саня явно задергался, так как обычно с этой фразы у Федора начиналась дорога, которая явно не вела к храму.
– Ты, Федя, остынь, – начал Саня. – Коля ведь не хотел тебя обидеть, правда? – он с тревогой посмотрел на Колю. И внезапно, нахмурившись, выдал: – Ад для меня – это я сам!
Поймав на себе удивленный взгляд Коли, добавил:
– Это Фредерик Бегбедер, «99 франков»! Ты же там что-то про ад говорил. Я читал, – помявшись, продолжил Саня.
Федор, удивленный спичем Сани больше, чем своими мыслями, подумал: «А Саня ведь читает еще, видимо, что-то, помимо “Спорт-Экспресса”!» – и посмотрел даже на него с интересом, но сказал по привычке гадость:
– Саня наш, конечно, читал – в Москве, в туалете французского посольства, когда визу получал, на футбол хотел поехать. Увидел там рукопись, думал, что про футбол, и прочитал. – И чувствуя, что говорит глупость, решил немного смягчить: – Это я к тому, что Саня все про футбол читает и все про него знает!
Поняв, что чем он больше говорит, тем глупее выглядит, Федор замолчал.
Коля, удивленный больше, наверное, репликой Сани, чем речью Федора, тяжело вздохнул и немного погодя, не обращая внимания на явную взвинченность Федора, тихо и спокойно продолжил:
– Федя знает, что это не так, а то, что он недоволен происходящим, это вполне нормально. Любой на его месте хотел бы получить ответы на свои вопросы. Спрашивай, Федя, что тебе хотелось бы знать.
Немного смутившись от миролюбивого тона Коли и своего конфуза с Санькиным футболом, Федор решил вернуться к основной теме:
– А ты почему такой странный, Коля? Что есть ты и твоя жизнь? И почему ты здесь и сейчас сидишь тут, разбрасываясь выражениями в стиле учебника по уходу за тяжелобольными? Ты такой же второсортный, как и мы. Чего ты добился, что сделал? Посмотри на себя!
– Я, мужики… – начал Коля.
Но в этот момент раздался звонок в дверь. Саня, как будто обрадовавшись случайному гостю, подскочил на стуле.
– Ну, кого-то принесла нелегкая, – как-то уж очень радостно и взволнованно проговорил он, как будто испугавшись, что ответы Коли на поставленные Федором вопросы что-то коренным образом изменят в его жизни. – Я сейчас, – прощебетал Саня и потрусил в прихожую.
Пришел Михалыч, местный участковый; причем Федор даже не удивился тому, что, как только разговор с Колей переходит в стадию боксерского клинча, сразу по непонятной причине откуда-то дается команда «брейк»; он лишь отметил про себя, что Коля был вроде даже готов к этой паузе, заранее перевернув непонятно откуда взявшуюся четвертую чайную кружку.
Михалыч ввалился в комнату как обычно шумно, по пути инструктируя Саню о политической и экономической обстановке в стране и мире и при этом шаря натренированным взглядом в поисках чего-нибудь криминального и, конечно, в первую очередь спиртного. Оглядев прихожую и не найдя там террористов и открытого пивного ларька, он прошел в комнату. Увидев стол, заваленный сухарями и пряниками, он испытал разочарование, что выразилось в протяжном выдохе, напомнившем выполнение армейской команды «вольно».
– Ну-с, господа предприниматели, – по привычке начал он, ожидая подвоха от старых друзей, – что отмечаем? По ком сегодня звонит наш колокол? – И, продолжая рассматривать неожиданные для него конфетно-бараночные декорации, увидел самовар и, усмехнувшись, наивно спросил: – От кого, братцы, шифруемся? А… Вы про вчерашнее! Фигня, проблем не будет. А если будут, – подняв со значением палец вверх, – решим! Однозначно, – голосом вице-спикера всенародно избранной Думы закончил он.
Все еще как бы не доверяя увиденному, проследовал до самовара и, подняв крышку, заглянул в него. Не оценив с первого взгляда прозрачную воду, кипевшую в самоваре, как факт, глубоко потянув носом и поняв, что попал в неловкок положение, с надеждой спросил:
– Стырили? – надеясь вникнуть в ситуацию путем получения показаний по делу о ворованном старинном произведении искусства.
Саня раскололся и начал быстро давать показания: вот, мол, Коля сходил утром к соседям и выпросил прибор у них на правах аренды, на условиях самовыноса и на высоконравственных принципах возвращения данного предмета старины владельцам в первозданном виде.
Михалыч обратил свой взор на Колю, и что-то явно закрутилось в его непромасленных извилинах.
– А я тебя знаю! – вдруг ляпнул он.
Федор даже облегченно хмыкнул от этих слов. «Ну наконец-то, – подумал он. – Сейчас Михалыч все объяснит и расставит все точки». Пусть он услышит даже что-то страшное и удивительное, но при этом сможет сложить свой странный мистический пасьянс. Пусть даже Михалыч скажет, что, по вчерашним сводкам, в районе приземлился инопланетный корабль, всех пассажиров замочили, и нашли капитана корабля, который, сволочь, сидит у Федора в квартире в забранном у убитого солдата-срочника исподнем. Он даже напряг свои давно потерявшие тонус мышцы, приводя в готовность к решительному, последнему броску для задержания внеземного агрессора.
Но Михалыч разочаровал его:
– Я тебя где-то видел! Точняк, видел, – с уверенностью закончил фразу капитан милиции.
Федор понял, что непонятки, связанные с появлением и поведением Коли, будут продолжаться. При этом он решил, что прямых вопросов больше задавать ему не станет, и вообще будь что будет: поживем – увидим, как говорят в народе.
Тем временем Михалыч все-таки захотел провести оперативную разработку Коли, связывая с ним странное поведение мужиков, сидящих за раздухаренным самоваром, водруженным на стол вместо обычного для них джентльменского набора, сопровождающего утренние посиделки серьезных ребят.
– Из каких краев? – бывший опер начал издалека.
Коля спокойно и даже как-то равнодушно сказал:
– Русский я.
– Ну, мы все тут вроде как русские, – продолжил Михалыч, обходя дозором комнату. – А документики у нас имеются? – спросил он, ковыряясь в разложенном на серванте барахле, вытащенном Колей из карманов перед стиркой. – О! Вижу, имеются, – он взял в руки свернутую бумажку. – Так, читаем: – «Справка дана отцу Николаю, в миру Николаю Васильевичу Гагарину, в том, что он является служителем храма святого Николая Угодника, прописки, заведенной в миру, не имеет, так как является человеком мира и слугой Господа». Господа с большой буквы, – зачем-то сказал Михалыч.
И тут, как посчитал Федор, произошла очередная странность. Михалыч, обычно дотошный к любому незнакомцу, подытожил:
– Ну, все понятно, человек на службе, как и я.
Сказав это, он перестал бесцельно ходить по комнате и сел за стол.
– Ну, чай-то тоже неплохо. Тонизирует! – и налил в чашку заварки.
Михалыч был давно знаком с ребятами и считал их своими, даже несмотря на иной социальный статус. Он первый пришел поддержать Федю, после того как его «слили» из компании, и, выслушав, предложил ему по старинке кого-нибудь отмудохать в виде моральной компенсации.
За Михалычем водились разного рода делишки на ниве честности и справедливости. Еще в голодные девяностые он, будучи начальником следственной части местного РУВД, отхватил каким-то глупым образом новенький «москвич» из рук самой «Властелины», то ли проинвестировав пирамиду в самом зародыше и оказавшись одним из счастливчиков, то ли они в РУВД как-то там скинулись и провели у себя лотерею по купленным в складчину у «Властилины» билетам-акциям. Но факт остается фактом: в один из светлых солнечных дней Михалыч, на зависть коллегам и друзьям, подъехал на службу на этом самом «москвиче». Народ долго бухал, обмывая покупку, потом привык и даже начал советоваться с Михалычем, какие циферки проставлять в лотерейках, – видимо, слепо доверяя его везению. Но потом Властелину арестовали, и с Михалычем случился социальный надлом. Он с месяц ходил и оправдывался перед сослуживцами: вот, мол, я не виноват, повезло. А потом, напившись, облил авто бензином и поджег. Когда приехали пожарные, он, мечась по пустырю с пистолетом в руках, часа два гонял их, пока автомобиль не превратился в головешку. После этого общественное мнение разделилось на два диаметрально противоположных. Одни были твердо уверены, что Михалыч дебил; другие, подбадривая его, говорили, что он образец моральной стойкости, и предлагали даже его двинуть в Думу.
Но вдруг с Михалычем произошло событие, изменившее его и без того веселую жизнь. Михалыч, заядлый холостяк, женился! Ну, женился и женился; как говорят мужики, с кем не бывает! Но его свадьба перевернула все устои провинциального общества, да так, что даже местные активисты, наплевав на визит в город какой-то большой демократической шишки, рванули в местный загс, чтобы своими глазами увидеть бракосочетание Красавицы и Чудовища. Нет, не то что Михалыч был уродом и от него шарахались женщины: выше среднего роста, подтянутый – короче, бывший офицер-разведчик, прошедший Афган и имеющий ордена. Суть была в невесте. Девочка с прекрасным образованием, из интеллигентной семьи местных адвокатов, моложе жениха как минимум лет на пятнадцать, одна из лучших партий для зарождающегося класса новых капиталистов, выходит замуж за простого, хоть и начальствующего, опера. Это был вселенский шок! Что она в нем нашла – по сей день не поймут все районные сплетники, а старухи из дворовой олигархии исчесали языки на эту тему. Короче, бракосочетание состоялось. Шум вокруг этого события постепенно начал угасать, но тут случилось новое происшествие, которое затмило собой даже великий спич первого президента России со словами: «Я устал, я ухожу!». Правды об этом не знает никто, но со слов проболтавшегося под мухой следователя, ведшего тогда это дело, было так.
Марина, красавица жена Михалыча, работала финансистом в крупной коммерческой фирме. Фирмой владел мини-олигарх из столицы, который прибывал в провинцию с инспекциями, заканчивавшимися бурными возлияниями в местных ресторанах с привлечением кадрового женского резерва его фирмы. Девизом таких вечеринок была фраза москвича-миллионера: «Клиент всегда прав и вправе требовать что угодно!» Под этим подразумевалась абсолютная половая распущенность в отношении женской категории персонала. И вот как-то ранней осенью олигарх прибыл с очередным инспектирующим визитом. Проходя по офису, он заметил Марину и спросил у своего наместника, почему и как так случилось, что данный редкой красоты экземпляр стоит в стороне от процесса всеобщего опыления? Местный руководитель, мозжечком почувствовав неладное, пытался вразумить хозяина не смотреть на Марину как на объект полового интереса: «Понимаете, шеф, она замужем, муж не последний человек в городе, родители, так сказать, городская интеллигенция, голосующая за демократов, и т. д. и т. п.» Но у шефа уже уехала крыша, и он для себя решение принял, о чем холодно известил подчиненного фразой: «Пригласить ее на ближайший корпоратив». Дальнейшие рассуждения нукера о корпоративной этике, о трудностях с финансированием таких мероприятий за счет местного бюджета и что в конце концов это плохо кончится олигарх пропустил мимо ушей, сказав одно: «Надо возвращаться к утерянным традициям советского народа в праздновании дня революции», и, позвонив в Москву, приказал представить ему по приезде в столицу смету празднования очередной годовщины Великой Октябрьской революции верхушкой головного офиса в провинции. На этом олигарх уехал, приказав напоследок повысить красавицу в должности, чтобы не нарушать им же принятые правила разделения коллектива на тех, кто имеет право быть приближенным, а кто нет, таким образом как бы охраняя корпоративные традиции.
Марина очень удивилась своему резкому взлету, но генеральный объяснил это хорошими показателями каких-то очередных новомодных тестов, которые пересылались из столицы секретной почтой с вооруженными курьерами. Михалыч, впрочем, почувствовал некоторую неловкость от головокружительной карьеры вчерашней аспирантки, но мозги ей вправлять не стал, так как решил, что у коммерсов все не так, как у чиновников, и карьерный рост иногда может происходить даже на фоне отсутствия выслуги лет.
Но чай был и вправду какой-то особенный. Как будто сладкая нежность растеклась по рукам и ногам. В голове потеплело. В организме происходило что-то наподобие битвы добра со злом, при этом все симптомы похмелья и перепоя рассасывались под воздействием теплоты и аромата этого напитка. Он краем сознания отметил: «Во сволочи, через чай косячат, заварили что-нибудь позитивное и сидят довольные», – но это было что-то другое, что-то правильное и доброе.
Вообще с наркотиками он не дружил: попробовал раз с Санькой в Амстердаме, и завязал. Хотя в тот раз сначала все было прикольно. Поехали посмотреть футбол. Играла наша сборная, товарищеский матч с голландцами, и проиграла в пух и прах. С горя зашли в кофешоп, наслушавшись рассказов о чудесах марихуановой релаксации в посттравматический период. Сложили А и Б и поняли, что они с Санькой находятся в этом самом периоде на почве постоянных неудач в российском спорте. Санька сказал, что читал когда-то какую-то литературу и что это сейчас определенно то самое, что нужно для профессионального российского менеджмента. Раскурили два косяка. Далее все пошло наперекосяк. Сначала долго и упорно бегали за местным трамваем, пытаясь угадать количество пассажиров, выходящих на следующей остановке, а запыхавшись и угомонившись, простояли три часа на одном из местных мостов, воображая, что стоят на палубе большого корабля и пытаются провести его по узкому фарватеру канала; при этом местные на них не обращали никакого внимания, а туристы фотографировали придурочных русских, выкрикивающих какие-то команды и шныряющих туда-сюда по мосту, моделируя в собственных обдолбанных башках фиг знает какие ситуации.
Утром было противно и стыдно. Тихо и молча собрались, рванули в аэропорт, а там нажрались в хлам, молча и безрассудно. Там же негласно приговорили марихуану, а вместе с ней и всю наркоту к презрению и позору.
Видимо, под воздействием этих воспоминаний и испытывая чувство легкости и игривости, Федор посмотрел на Колю. Тот сидел в исподнем, явно наблюдая за ним. Федор улыбнулся и, показывая глазами на Колю, с усмешкой сказал:
– Видно, самовар-то будет нашим. Ты, Сань, представь себе пенсионеров, проснувшихся поутру после бурной вечерней разборки на звонок в дверь. Представляешь?
– Ну и что? – спросил Саня. – Наш Коля очень и очень культурный, в отличие от нас с тобой!
– Ну да, а я и говорю: открывают они этому культурному чуваку дверь, а там…
– Что, что там? – нетерпеливо переспрашивает Саня. – Что там не так?
– А там Коля в исподнем, после стирки, просит: «Товарищи пенсионеры, дайте нам попользоваться вашим прекрасным, видимым невооруженным глазом с нашего балкона на вашем балконе чудо-самоваром, произведенным предположительно в начале века на заводе фабриканта Запердулькина, о котором писали еще древние этруски на…» На каком там камне, Коля? А?
– Хороший ты человек, Федор, – сказал Коля, – человек с большой буквы, с преогромным душевным и моральным равновесием. И рассуждаешь ты, Федя, здраво и логично, несмотря на то, что с тобой происходит и куда все это ведет. Этакий барон Мюнхгаузен, добряк, самодур в хорошем смысле, купающийся в лучах своих душевных софитов. Но при этом ты пытаешься не задавать себе вопроса о том, что будет завтра, так как знаешь, что точно не получишь ответа. Про таких говорят в народе: живет одним днем, но про них же говорят: сверкнул и сгорел. – Коля с невыразимой тоской посмотрел на Федора. – Ты, конечно, прав в том, что не теряешь оптимизма и уверенности в себе. Хотя нет, с последним, видно, есть проблемы.
Федор поглядел на Колю заинтересованно:
– Продолжайте, мистер Всемогущий, я вас внимательно слушаю. Ты, Коля, говоришь о завтрашнем дне так, как будто сам знаешь, что случится с нами следующим утром. Да и, судя по твоему внешнему виду, Коля, «завтра» тебя самого-то мало колышет. Мы долго стучались в закрытые двери, пробовали убеждать, доказывать, просить и, устав от всего этого, сделали вывод, как говорил великий, ныне покойный английский политик: «If you are going to go through hell, keep going». Мы как будто на войне, Коля, нас пока бьют, но мы будем идти дальше! Знаешь, откуда это, кто это сказал? Человек, умению и воле которого будут завидовать все следующие поколения политиков, – сэр Уинстон Черчилль. Вот и мы с Саней живем этим, это наша осень сорок первого, это наш девиз! И мы постоянно помним про это. Нас загнали, как мамонтов, но охота еще не окончена…
Федор понимал, что в его словах слишком много патетики, но чересчур умная рожа этого спасителя и его попытки рассуждать о смысле хорошего-плохого подзавели его, и он решил оградить Саньку от дурного влияния новоявленного учителя. «Надо с этим кончать», – понял Федор и продолжил:
– А теперь, братишка Коля, раз пошла такая пьянка, мы бы и сами хотели получить ответы на некоторые вопросы.
Саня явно задергался, так как обычно с этой фразы у Федора начиналась дорога, которая явно не вела к храму.
– Ты, Федя, остынь, – начал Саня. – Коля ведь не хотел тебя обидеть, правда? – он с тревогой посмотрел на Колю. И внезапно, нахмурившись, выдал: – Ад для меня – это я сам!
Поймав на себе удивленный взгляд Коли, добавил:
– Это Фредерик Бегбедер, «99 франков»! Ты же там что-то про ад говорил. Я читал, – помявшись, продолжил Саня.
Федор, удивленный спичем Сани больше, чем своими мыслями, подумал: «А Саня ведь читает еще, видимо, что-то, помимо “Спорт-Экспресса”!» – и посмотрел даже на него с интересом, но сказал по привычке гадость:
– Саня наш, конечно, читал – в Москве, в туалете французского посольства, когда визу получал, на футбол хотел поехать. Увидел там рукопись, думал, что про футбол, и прочитал. – И чувствуя, что говорит глупость, решил немного смягчить: – Это я к тому, что Саня все про футбол читает и все про него знает!
Поняв, что чем он больше говорит, тем глупее выглядит, Федор замолчал.
Коля, удивленный больше, наверное, репликой Сани, чем речью Федора, тяжело вздохнул и немного погодя, не обращая внимания на явную взвинченность Федора, тихо и спокойно продолжил:
– Федя знает, что это не так, а то, что он недоволен происходящим, это вполне нормально. Любой на его месте хотел бы получить ответы на свои вопросы. Спрашивай, Федя, что тебе хотелось бы знать.
Немного смутившись от миролюбивого тона Коли и своего конфуза с Санькиным футболом, Федор решил вернуться к основной теме:
– А ты почему такой странный, Коля? Что есть ты и твоя жизнь? И почему ты здесь и сейчас сидишь тут, разбрасываясь выражениями в стиле учебника по уходу за тяжелобольными? Ты такой же второсортный, как и мы. Чего ты добился, что сделал? Посмотри на себя!
– Я, мужики… – начал Коля.
Но в этот момент раздался звонок в дверь. Саня, как будто обрадовавшись случайному гостю, подскочил на стуле.
– Ну, кого-то принесла нелегкая, – как-то уж очень радостно и взволнованно проговорил он, как будто испугавшись, что ответы Коли на поставленные Федором вопросы что-то коренным образом изменят в его жизни. – Я сейчас, – прощебетал Саня и потрусил в прихожую.
Пришел Михалыч, местный участковый; причем Федор даже не удивился тому, что, как только разговор с Колей переходит в стадию боксерского клинча, сразу по непонятной причине откуда-то дается команда «брейк»; он лишь отметил про себя, что Коля был вроде даже готов к этой паузе, заранее перевернув непонятно откуда взявшуюся четвертую чайную кружку.
Михалыч ввалился в комнату как обычно шумно, по пути инструктируя Саню о политической и экономической обстановке в стране и мире и при этом шаря натренированным взглядом в поисках чего-нибудь криминального и, конечно, в первую очередь спиртного. Оглядев прихожую и не найдя там террористов и открытого пивного ларька, он прошел в комнату. Увидев стол, заваленный сухарями и пряниками, он испытал разочарование, что выразилось в протяжном выдохе, напомнившем выполнение армейской команды «вольно».
– Ну-с, господа предприниматели, – по привычке начал он, ожидая подвоха от старых друзей, – что отмечаем? По ком сегодня звонит наш колокол? – И, продолжая рассматривать неожиданные для него конфетно-бараночные декорации, увидел самовар и, усмехнувшись, наивно спросил: – От кого, братцы, шифруемся? А… Вы про вчерашнее! Фигня, проблем не будет. А если будут, – подняв со значением палец вверх, – решим! Однозначно, – голосом вице-спикера всенародно избранной Думы закончил он.
Все еще как бы не доверяя увиденному, проследовал до самовара и, подняв крышку, заглянул в него. Не оценив с первого взгляда прозрачную воду, кипевшую в самоваре, как факт, глубоко потянув носом и поняв, что попал в неловкок положение, с надеждой спросил:
– Стырили? – надеясь вникнуть в ситуацию путем получения показаний по делу о ворованном старинном произведении искусства.
Саня раскололся и начал быстро давать показания: вот, мол, Коля сходил утром к соседям и выпросил прибор у них на правах аренды, на условиях самовыноса и на высоконравственных принципах возвращения данного предмета старины владельцам в первозданном виде.
Михалыч обратил свой взор на Колю, и что-то явно закрутилось в его непромасленных извилинах.
– А я тебя знаю! – вдруг ляпнул он.
Федор даже облегченно хмыкнул от этих слов. «Ну наконец-то, – подумал он. – Сейчас Михалыч все объяснит и расставит все точки». Пусть он услышит даже что-то страшное и удивительное, но при этом сможет сложить свой странный мистический пасьянс. Пусть даже Михалыч скажет, что, по вчерашним сводкам, в районе приземлился инопланетный корабль, всех пассажиров замочили, и нашли капитана корабля, который, сволочь, сидит у Федора в квартире в забранном у убитого солдата-срочника исподнем. Он даже напряг свои давно потерявшие тонус мышцы, приводя в готовность к решительному, последнему броску для задержания внеземного агрессора.
Но Михалыч разочаровал его:
– Я тебя где-то видел! Точняк, видел, – с уверенностью закончил фразу капитан милиции.
Федор понял, что непонятки, связанные с появлением и поведением Коли, будут продолжаться. При этом он решил, что прямых вопросов больше задавать ему не станет, и вообще будь что будет: поживем – увидим, как говорят в народе.
Тем временем Михалыч все-таки захотел провести оперативную разработку Коли, связывая с ним странное поведение мужиков, сидящих за раздухаренным самоваром, водруженным на стол вместо обычного для них джентльменского набора, сопровождающего утренние посиделки серьезных ребят.
– Из каких краев? – бывший опер начал издалека.
Коля спокойно и даже как-то равнодушно сказал:
– Русский я.
– Ну, мы все тут вроде как русские, – продолжил Михалыч, обходя дозором комнату. – А документики у нас имеются? – спросил он, ковыряясь в разложенном на серванте барахле, вытащенном Колей из карманов перед стиркой. – О! Вижу, имеются, – он взял в руки свернутую бумажку. – Так, читаем: – «Справка дана отцу Николаю, в миру Николаю Васильевичу Гагарину, в том, что он является служителем храма святого Николая Угодника, прописки, заведенной в миру, не имеет, так как является человеком мира и слугой Господа». Господа с большой буквы, – зачем-то сказал Михалыч.
И тут, как посчитал Федор, произошла очередная странность. Михалыч, обычно дотошный к любому незнакомцу, подытожил:
– Ну, все понятно, человек на службе, как и я.
Сказав это, он перестал бесцельно ходить по комнате и сел за стол.
– Ну, чай-то тоже неплохо. Тонизирует! – и налил в чашку заварки.
Михалыч был давно знаком с ребятами и считал их своими, даже несмотря на иной социальный статус. Он первый пришел поддержать Федю, после того как его «слили» из компании, и, выслушав, предложил ему по старинке кого-нибудь отмудохать в виде моральной компенсации.
За Михалычем водились разного рода делишки на ниве честности и справедливости. Еще в голодные девяностые он, будучи начальником следственной части местного РУВД, отхватил каким-то глупым образом новенький «москвич» из рук самой «Властелины», то ли проинвестировав пирамиду в самом зародыше и оказавшись одним из счастливчиков, то ли они в РУВД как-то там скинулись и провели у себя лотерею по купленным в складчину у «Властилины» билетам-акциям. Но факт остается фактом: в один из светлых солнечных дней Михалыч, на зависть коллегам и друзьям, подъехал на службу на этом самом «москвиче». Народ долго бухал, обмывая покупку, потом привык и даже начал советоваться с Михалычем, какие циферки проставлять в лотерейках, – видимо, слепо доверяя его везению. Но потом Властелину арестовали, и с Михалычем случился социальный надлом. Он с месяц ходил и оправдывался перед сослуживцами: вот, мол, я не виноват, повезло. А потом, напившись, облил авто бензином и поджег. Когда приехали пожарные, он, мечась по пустырю с пистолетом в руках, часа два гонял их, пока автомобиль не превратился в головешку. После этого общественное мнение разделилось на два диаметрально противоположных. Одни были твердо уверены, что Михалыч дебил; другие, подбадривая его, говорили, что он образец моральной стойкости, и предлагали даже его двинуть в Думу.
Но вдруг с Михалычем произошло событие, изменившее его и без того веселую жизнь. Михалыч, заядлый холостяк, женился! Ну, женился и женился; как говорят мужики, с кем не бывает! Но его свадьба перевернула все устои провинциального общества, да так, что даже местные активисты, наплевав на визит в город какой-то большой демократической шишки, рванули в местный загс, чтобы своими глазами увидеть бракосочетание Красавицы и Чудовища. Нет, не то что Михалыч был уродом и от него шарахались женщины: выше среднего роста, подтянутый – короче, бывший офицер-разведчик, прошедший Афган и имеющий ордена. Суть была в невесте. Девочка с прекрасным образованием, из интеллигентной семьи местных адвокатов, моложе жениха как минимум лет на пятнадцать, одна из лучших партий для зарождающегося класса новых капиталистов, выходит замуж за простого, хоть и начальствующего, опера. Это был вселенский шок! Что она в нем нашла – по сей день не поймут все районные сплетники, а старухи из дворовой олигархии исчесали языки на эту тему. Короче, бракосочетание состоялось. Шум вокруг этого события постепенно начал угасать, но тут случилось новое происшествие, которое затмило собой даже великий спич первого президента России со словами: «Я устал, я ухожу!». Правды об этом не знает никто, но со слов проболтавшегося под мухой следователя, ведшего тогда это дело, было так.
Марина, красавица жена Михалыча, работала финансистом в крупной коммерческой фирме. Фирмой владел мини-олигарх из столицы, который прибывал в провинцию с инспекциями, заканчивавшимися бурными возлияниями в местных ресторанах с привлечением кадрового женского резерва его фирмы. Девизом таких вечеринок была фраза москвича-миллионера: «Клиент всегда прав и вправе требовать что угодно!» Под этим подразумевалась абсолютная половая распущенность в отношении женской категории персонала. И вот как-то ранней осенью олигарх прибыл с очередным инспектирующим визитом. Проходя по офису, он заметил Марину и спросил у своего наместника, почему и как так случилось, что данный редкой красоты экземпляр стоит в стороне от процесса всеобщего опыления? Местный руководитель, мозжечком почувствовав неладное, пытался вразумить хозяина не смотреть на Марину как на объект полового интереса: «Понимаете, шеф, она замужем, муж не последний человек в городе, родители, так сказать, городская интеллигенция, голосующая за демократов, и т. д. и т. п.» Но у шефа уже уехала крыша, и он для себя решение принял, о чем холодно известил подчиненного фразой: «Пригласить ее на ближайший корпоратив». Дальнейшие рассуждения нукера о корпоративной этике, о трудностях с финансированием таких мероприятий за счет местного бюджета и что в конце концов это плохо кончится олигарх пропустил мимо ушей, сказав одно: «Надо возвращаться к утерянным традициям советского народа в праздновании дня революции», и, позвонив в Москву, приказал представить ему по приезде в столицу смету празднования очередной годовщины Великой Октябрьской революции верхушкой головного офиса в провинции. На этом олигарх уехал, приказав напоследок повысить красавицу в должности, чтобы не нарушать им же принятые правила разделения коллектива на тех, кто имеет право быть приближенным, а кто нет, таким образом как бы охраняя корпоративные традиции.
Марина очень удивилась своему резкому взлету, но генеральный объяснил это хорошими показателями каких-то очередных новомодных тестов, которые пересылались из столицы секретной почтой с вооруженными курьерами. Михалыч, впрочем, почувствовал некоторую неловкость от головокружительной карьеры вчерашней аспирантки, но мозги ей вправлять не стал, так как решил, что у коммерсов все не так, как у чиновников, и карьерный рост иногда может происходить даже на фоне отсутствия выслуги лет.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента