Страница:
Вот такая драматическая история у Шенонсо, который встретил меня прекрасными садами и огородами, посаженными еще во времена Дианы. А той суровой зимой первой встречи их было не видать. Вновь посетив замок, я понял, что он ничуть не теряет в величии от сотен визитеров, заполнивших его залы, коридоры, переходы и башни. Более того, если закрыть глаза и прислушаться к стуку каблуков и шуршанию одежд, то можно унестись на четыре или пять веков назад, и тогда перед твоим мысленным взором предстанет королевский двор, люди в ярких камзолах и конечно же неслыханно прекрасная Диана. Словом, оживет история… Хочу сказать вам, что во Франции она, история, никогда не умирает. Она даже не покрывается пылью…
Тогда, три десятилетия тому назад, мы навестили и другой замок на Луаре, Амбуаз. Это было, если мне не изменяет память, третьего января. Меня тянуло в Амбуаз потому, что здесь доживал свой блестящий век человек, которого я почитаю за величайшего из всех гениев. Леонардо да Винчи. Отвлеку вас на мгновение признанием, что я не завидую никому… кроме Франциска I. Это он купил у художника «Джоконду», которая ныне составляет славу Лувра, и это он пригласил к себе в замок Амбуаз Леонардо, которого он называл своим отцом и с кем каждый день подолгу беседовал об искусстве и философии.
Так вот, тогда, походив по замку и посетив часовню, где захоронены останки да Винчи, мы, замерзшие до мозга костей, зашли в кафе «Биго», расположившееся у самого подножья скалы, на которой высится замок. Кафе было пустым, если не считать самой семьи Биго – прабабушки, бабушки, хозяйки и ее мужа, да трех или четырех их детей. Все они сидели за большим круглым столом у пылающего камина и праздновали… новый, 1980 год: до этого такой возможности у них не было, поскольку они обслуживали новогодних гостей, потом сутки отсыпались. Они приняли нас с таким теплом, что даже не будь камина, мы все равно отогрелись бы мгновенно. Не верьте тем, кто говорят, будто французы негостеприимны, холодны и спесивы. Ложь это, ложь.
И теперь, когда мы с Иваном подходили к кафе, я рассказал ему о том давнем посещении, когда мне было сорок шесть лет, и задался вопросом, узнают ли меня, в чем он выразил серьезные сомнения. Вот мы вошли, и я подошел к хозяйке, стоявшей за прилавком. Не стану отвлекать вас описанием того, какие там красовались сладости, какие пирожные и торты, произведения французского кулинарного гения не давали посетителю отвести от себя глаза… Я сказал: «Бонжур, мадам». Она внимательно посмотрела на меня, широко улыбнулась и, протянув руку, сказала: «Бонжур, месье, как я рада вновь видеть вас!»
Да, да, она узнала меня, и когда я сейчас пишу об этом, то испытываю трудно передаваемое чувство радостной благодарности. Прабабушки и бабушки уже не было, но семейное дело продолжалось уже в третьем поколении, и в этой верности делу было что-то и необыкновенное, и трогательное, и вызывающее восхищение.
Мадам Биго по нашей просьбе стала рассказывать об истории этого славного кафе, и в какой-то момент, когда она вела нас по его залам, высоченный Иван ударился головой о низкую балку перехода.
– О! – воскликнула мадам Биго, – совсем как Карл VIII!
К вашему сведению: король Франции Карл VIII, пожелав показать своей супруге самый лучший вид из замка Амбуаз на Луару, повел ее по коридору и по пути ударился головой о низкую притолоку. Поначалу казалось, что не произошло ничего страшного, но через несколько часов король занемог и умер на следующий день. Произошло это 7 апреля 1498 года. Позвольте вопрос: много ли, на ваш взгляд, хозяев кафе, кондитерских и булочных, которые бы нашли подобную параллель? Вы скажете мне, что мадам Биго, возможно, большой любитель истории? Или что она специально выучила некоторые факты, чтобы поразить ими воображение посетителей? И я отвечаю вам: нет, дело совершенно в другом. Помните, я обратил ваше внимание на то, что для французов история жива? И это вовсе не потому, что так блестяще преподают ее в школах.
Мы попали в Амбуаз в день, когда весь город празднует восхождение на престол одного из самых любимых королей Франции – Франциска I. Следует сказать, что до него Франция мало могла гордиться своими королями. После Филиппа-Агуста амбициозного, Святого Людовика набожного, Карла V премудрого, Карла VI безумного, Карла VII печального, Карла VIII донкихотствующего и Людовика XII болезненного на трон, наконец, ворвался Франциск I. Был он атлетичного сложения, переполненный энергией и идеями, умница, обожатель женщин, гурман – и все изменилось. Вдруг меланхолия уступила место жизнерадостности. Собственной силой он создал для Франции «прекрасный XVI век», своего рода Возрождение. При нем Франция выходит на авансцену истории, она становится первой страной Европы по народонаселению, а само население становится самым процветающим. Да, он много воевал, одерживая блестящие победы и терпя тяжелые поражения, но он строил Францию, он дважды объездил все королевство, чтобы своими глазами увидеть, как живут его подданные, он открыл страну для «итальянской прививки», что несказанно обогатило ее.
А теперь представьте: ночь, грозная крепость Амбуаз освещена прожекторами, все окна зашторены красным материалом и изнутри освещены так, что кажется, будто там, во дворце, двигаются тени тех, кто жил здесь пятьсот лет тому назад. Перед дворцом – широченная поляна, на ней горят костры. Сотни людей, одетых так, как одевались во времена Франциска I, разыгрывают разные сценки: булочник печет хлеб, ткачи ткут свои ткани, туда-сюда снуют груженные скарбом ослики, которых понукают их хозяева. Но вот заиграли трубы, и на холме чуть справа от дворца появляется только что коронованный двадцатилетний король. Он обращается к своему народу со словами надежды и добра, а дальше разворачивается картина его жизни. Впечатление грандиозное, но более всего меня трогает и восхищает то, что здесь не актеры, нет, здесь рядовые граждане города Амбуаз. Это они сшили все одежды, это они построили все декорации, это они репетировали сценки, и устраивается такой праздник ежегодно, причем участвуют все от мала до велика. Вот почему мадам Биго помнит историю – потому что для нее она живая. И конечно же не только для нее.
Перенесемся в городок Анноней, что находится на юго-востоке Франции. Городок как городок. Старый, конечно. Говорят, его название имеет римское происхождение. Но мы не приехали бы сюда, если бы…
Когда-то, в середине XVIII века, в Аннонейе родились два брата Монгольфье, Жозеф-Микаэль и Жак-Этьен. В общем, люди как люди, но до чрезвычайности любознательные. С юных лет производили они всякого рода опыты, чаще всего с огнем и дымом, что в глазах горожан сделало их не то колдунами, не то волшебниками. Впрочем, это были люди исключительно добропорядочные и набожные. Как-то один из братьев с негодованием заметил, что у его жены, стоявшей около горящего камина, задралась юбка. Он начал ей выговаривать, но она сказала, что она тут ни при чем, что юбка задралась без ее участия. Тогда-то муж и сообразил, что юбку поднял идущий от камина горячий воздух. Так родилась идея воздушного шара, позже получившего название монгольфьер.
Шестого июня 1783 года на центральной площади Аннонейя собралась толпа. В огромной чаше, набитой соломой, разожгли огонь, над которым с помощью канатов держали сшитое из шелка нечто, похожее на гигантский мешок. И вот, по мере того как горячий воздух поступал в мешок, он стал надуваться. Вскоре он принял форму невиданного по размерам шара, который с трудом удерживали десяток людей. Всем командовали братья Монгольфье. «Отпустите!» скомандовали они, и шар взмыл в небо, выше, выше, выше, пока не превратился в еле видимую точку. Пораженные горожане кричали от восторга, а шар все плыл да плыл. Целых десять минут, пока не приземлился в двух километрах от исходной точки.
Шестого июня 2009 года на центральной площади Аннонейя собралась толпа. Многие были одеты именно так, как горожане двести шестнадцать лет тому назад. А в центральной части площади в точности разыграли эту сцену, и тут тоже все были в соответствующих одеждах. И снова зажгли солому, и снова надулся мешок, превратившись в шар, и снова шар взмыл в небо под восторженные крики горожан. Среди них были мы, и я снова подумал о том, как французы сохраняют свою историю, как для французских детей братья Монгольфье и их детище абсолютно живы, а не покрыты пылью времен.
Ах, да, забыл сказать две вещи: 19 сентября того же 1783 года братья Монгольфье демонстрировали свой шар королю Людовику XVI и королеве Марии-Антуанетте. При этом в корзину, привязанную к шару, были погружены баран, утка и петух. Шар держался в воздухе восемь минут и плавно сел в полутора километрах от места взлета. Животные остались целыми и невредимыми. Второе, о чем я забыл сказать, заключается в том, что братья Монгольфье первыми в мире изобрели летательный аппарат. Повторяю, первыми в мире. И для сомневающихся во французском техническом гении могу сказать, что и по сей день Франция остается одной из главных стран по разработке самой передовой техники.
Глава 2
Слышу ваши возражения: «Ну, Владимир Владимирович, это вы хватанули! Франция – это страна вина, сыров, кулинарии, моды, духов, люкса, но уж никак не передовой техники!» Никак, говорите вы? Что ж, поглядим…
Говорит ли вам что-нибудь название «Ла Рошель»? Если нет, значит, вы не читали и одну из самых замечательных в мире книг «Три мушкетера» Александра Дюма. Именно там, в портовом городе Ла Рошель, а вернее, на его окраине, в полуразрушенном форте, собрались для серьезного разговора Атос, Портос, Арамис и Герб Ла Рошели д’Артаньян.
Туда поехала и наша съемочная группа. Не для съемки крепости – она, увы, уже давно исчезла. Мы прибыли туда для посещения завода, на котором производят ТЖВ, Train à Grande Vitesse, «поезд высокой скорости». Завод как завод, дело не в нем, а в том, что именно здесь создавался и создается первый в Европе скоростной поезд. Его рекорд – он остается мировым – составляет 574.8 км/ч. Когда 27 сентября 1981 года первый ТЖВ пошел по полотну Париж Лион, многие предсказывали, что этот показной проезд будет первым и последним. На заводе рабочие вспоминают об этом со смехом. «Наш поезд, – говорят они, – лучший в мире, лучше японского, китайского, немецкого, английского и испанского. Он быстрее, безопаснее, комфортабельнее, экологически чище и, главное, объезжает фактически всю страну». Как я сказал, завод как завод, ничего особенного, сам по себе большого впечатления не произвел.
Чего нельзя сказать о гигантском заводе в Тулузе, где собирают самый большой пассажирский реактивный самолет в мире – аэробус А380. Поражают три вещи: размеры, чистота и тишина. Что до размеров ангара, в котором идет сборка фюзеляжа и крыльев, то затрудняюсь подобрать подходящий эпитет. Громадный, гигантский, необъятный… В общем, ОЧЕНЬ БОЛЬШОЙ. Чистота такая, какая встречается только в общественных туалетах Швейцарии и в некоторых больницах. И тишина. Никаких тебе громких голосов, никакого стука, лязга, рева. А рабочих сотни, и они работают. Все в аккуратнейших формах и защитных шлемах, какие и нам пришлось надеть, когда нас допустили к съемкам сборки одного самолета. Вообще это дело секретное, поэтому нас сопровождали «гиды», а точнее, члены местной службы безопасности, которые внимательно следили за тем, куда были направлены камеры наших операторов и наши фотоаппараты. Облазили весь самолет, для чего пришлось подниматься по пяти этажам окружавших его лесов.
Помните, в начале книжки я знакомил вас с одним из наших операторов, Евгением Переславцевым, который вечно исчезал в поисках «кадра»? Исчез он и тут – не без последствий. Когда мы, казалось, завершили съемки и собрались небольшой группой перед самолетом, к нам подошел начальник службы безопасности и довольно грозно спросил: «Где второй оператор?»
Стали искать. Вернее, была устроена форменная облава. Сейчас самое время сказать, что нет более жесткой и неприятной в мире полиции, чем французская. Ее боятся. Служба безопасности – это все та же полиция, пусть в другой форме и с другими задачами. В общем, мы почувствовали себя очень неуютно. Женю нашли и привели – хорошо, что не в наручниках. Потребовали, чтобы показали, что он наснимал. Показали. Потребовали, чтобы кое-какие кадры стерли. Я опасался, что отнимут все съемки и нажалуются начальству в Париж. К счастью, обошлось, но настроение было основательно испорчено. Было еще одно маленькое приключение: мы попросили разрешение взять интервью у какого-нибудь рядового рабочего. Его, молодого человека лет тридцати, подвели к нам в дальней части ангара, откуда выкатывают на взлетно-посадочную полосу уже готовый, но еще не покрашенный самолет. Основная покраска происходит в Германии, во Франции же окрашивают лишь хвостовое оперение, чтобы можно было понять, какой авиакомпании принадлежит самолет. Рабочий был, как говорится, подготовлен: все хорошо, никаких жалоб, замечательная работа, останется здесь на всю жизнь. Меня сразу перенесло в СССР и слегка затошнило.
Позже, когда мы посетили авиасалон Ле Бурже под Парижем, мы стали свидетелями показательного полета А380. Глядя на то, как этот исполинский летательный аппарат грациозно плывет в небе, я вспомнил слова, которые много лет назад я услышал от Андрея Николаевича Туполева:
– Если самолет не красивый, он не полетит.
А380 – абсолютный красавец.
И еще о самолетах: именно Франция вместе с Великобританией создала первый в мире сверхзвуковой пассажирский самолет «Конкорд», на котором я имел счастье летать дважды: из Нью-Йорка в Лондон и обратно. Это была сказка. Садишься в глубокое, как в гоночном автомобиле, кресло, самолет трогается с места, набирает скорость и взмывает вверх почти (или так кажется) вертикально. А потом… зависает. Нет, конечно, не зависает, но кажется, что именно это он и делает, потому что не ощущается никакого движения вообще. Никаких тебе воздушных ям, полная тишина. Вот так и висишь три с половиной часа – ровно столько потребовалось ему, чтобы пересечь Атлантику и оказаться в Лондоне. Поразительно.
«Конкорд» уже давно не летает, но на территории завода «Аэробус» выставлен для посещения один экземпляр. Меня там принимал Жак Рокка, старый летчик, который говорил о самолете с такой же нежностью, как иной говорит о своей любимой собаке.
«Самолет Аэробус А380 – это самый крупный серийный авиалайнер в мире. На сегодняшний день он превосходит по вместимости „Боинг-747“, который может перевозить до 469 пассажиров и который являлся самым большим лайнером на протяжении 36 лет. Вместимость Аэробуса – до 853 пассажиров. Также он является самым экономичным из больших лайнеров. На разработку А380 ушло около десяти лет. Обозначение A380 – это разрыв между предыдущими Airbus, обозначавшимися в последовательности от A300 до A340. Обозначение A380 было выбрано по причине того что цифра 8 напоминает поперечное сечение этого двухпалубного самолета. К тому же число 8 считается „счастливым“ в некоторых азиатских странах-заказчицах. Заключительная конфигурация самолета была утверждена в начале 2001 года, и производство первых компонентов крыла A380 началось 23 января 2002 года.
Главные структурные секции авиалайнера строились на предприятиях во Франции, Великобритании, Германии и Испании. Из-за их размеров в Тулузу они транспортировались не самолетом A300–600 Beluga (используемым для транспортировки деталей других самолетов Airbus), а наземным и водным транспортом, хотя некоторые части перевозились при помощи самолетов Ан-124»
– И все-таки, почему отказались от «Конкорда»? – спрашиваю.
– Во-первых, месье, – отвечает он (замечу, что обращение «месье» и «мадам» у французов совершенно обязательно), – из-за финансовых соображений. Посудите сами: на сто километров полета «Конкорд» сжирал 18 литров керосина на пассажира, что в шесть раз больше, чем потребляет аэробус А380. Во-вторых, «Конкорд» наносит серьезный ущерб экологии. В-третьих, после использования самолетов террористами в Нью-Йорке одиннадцатого сентября авиакомпании перестали покупать «Конкорд», боясь того, как бы террористы не воспользовались им. Так что больше, месье, он не полетит.
И нежно погладил приборную доску.
На этой же территории расположен музей старых самолетов. Их множество из самых разных стран, в том числе из СССР. Все они кропотливо восстановлены организацией «Старые крылья». В организации в основном – вышедшие на пенсию мужчины, влюбленные в самолеты. Они собирают их по крохам, это их хобби. По-французски то, чем они занимаются, называется bricolage, слово не имеет точного перевода на русский, хотя этим самым «бриколажем» занимаются миллионы французов. Французско-английский словарь дает перевод do it yourself, буквально «сделай сам».
На самом кончике торчащего мыса Нормандии находится город Ла Аг. Там расположен завод по переработке ядерного топлива. Тема это тонкая. Известно, что АЭС с точки зрения экологии безупречны. Оставляю в стороне вопрос о возможной аварии, поскольку он имеет отношение не к выработке электроэнергии, а к надежности самой станции. Но есть одна существенная проблема: что делать с отработанным ядерным топливом? Оно сохраняет свою смертельно опасную радиоактивность в течение сотен лет. Франция стала по существу главной страной по решению этого вопроса.
Когда мы приехали, нам сразу дали понять, что здесь все обстоит предельно серьезно: запрещено снимать и фотографировать все, что имеет хоть какое-либо отношение к безопасности, включая камеры слежения и даже сам персонал. Другими словами, никто за пределами завода не должен знать ничего о том, как именно здесь обеспечена безопасность. Затем, после короткого внушения, нам предложили полностью переодеться – правда, позволили остаться в собственном исподнем. Дальше занялся нами не кто-нибудь, а директор завода Доминик Гийото. Он рассказал, что при переработке использованного топлива восстанавливается 96 процентов (из которых 1 процент плутония и 99 процентов урана). Лишь 4 процента использованного топлива не поддается повторному использованию. Что касается восстановленных 96 процентов, то они сохраняются в специальных контейнерах, где ждут своего часа. Услугами завода пользуются не только французские АЭС, но и голландские, немецкие, бельгийские, итальянские и японские. Сами понимаете, платят они за эти услуги весьма солидные деньги. Когда я спросил, сколько именно завод зарабатывает таким образом в год, мне сказали, что это коммерческая тайна.
А что же оставшиеся и весьма радиоактивные 4 процента? Нам показали, как их «остекленевают»: роботы заливают их плавленным стеклом, в результате чего получаются толстенные стеклянные чурки с нулевым радиоактивным фоном. Чурки эти будут захоронены в глубочайшие подземные шахты, где они будут дожидаться того часа, когда научатся уничтожать их содержимое.
Надо понимать, что у Франции нет ни нефти, ни газа, ни угля в достаточном количестве, чтобы обеспечить свою энергетическую независимость, что и привело в свое время президента де Голля к решению делать ставку на ядерную энергетику: более 80 процентов всей бытовой электроэнергии Франции обеспечивается именно этим. Не могу не признать, что завод произвел на меня сильное впечатление, но вместе с тем я все время испытывал какую-то опасность. Она, по крайней мере для меня, как бы висела в воздухе.
На следующий день мы встретились с Дидье Анже, одним из борцов против использования ядерной энергетики. Несмотря на свои семьдесят лет, он с юношеским задором излагал свою точку зрения.
– Во-первых, – сказал он, – в Ла Аге не менее двух человек были облучены – они это отрицают, но это так. Во-вторых, дело на самом деле в личных финансовых интересах компании, которая владеет заводом и хозяином которой является один из министров в правительстве президента Саркози. В-третьих, во Франции уже нет урана, приходится добывать его в Нигерии, а значит, так называемая энергетическая независимость, которую дают Франции АЭС, – полная чушь.
Потом, уже в Париже, когда я задал этот вопрос Бернару Биго, директору Комиссариата по атомной энергетике (СЕА), высокопоставленному государственному чиновнику, носящему в петличке пиджака красную розетку высшего ордена Франции, он со снисходительной улыбкой ответил, что у Франции хватает отработанного и восстановленного урана на тысячу лет, так что, сами понимаете, месье, все эти возражения не стоят внимания.
Ясно, что кто-то врет. Вопрос: кто? Так или иначе, Франция продолжает развивать ядерную энергетику, в чем мы смогли убедиться, посетив строительство новейшей АЭС совсем недалеко от Ла Ага, в городке Фламанвиле. Правда, нам было позволено посмотреть на грандиозную стройку лишь издали, снимать можно было только под определенным углом и только некоторые объекты, а в просьбе поговорить хотя бы с одним-другим строителем нам было отказано.
Так или иначе, факт остается фактом: в области развития и использования ядерной энергетики Франция занимает самые передовые рубежи.
Будучи в Тулузе, я был… на Марсе. Фигурально выражаясь, конечно. Это произошло во время посещения Национального центра изучения космоса (CNES). Представьте себе нечто похожее на небольшую пустыню – размером в полтора-два гектара. Земля красноватая, то тут, то там барханы, вся площадь усеяна камнями и булыжниками. Словом, модель поверхности Марса. На одном из ее краев что-то вроде весьма благоустроенного сарая. А в сарае – робот, нечто похожее на луноход, русского производства. К сожалению, на ремонте, так что я не увидел его в работе, но, как объяснил мне техник, при запуске по «Марсу» он дает совершенно точную картину того, как себя поведет «марсоход» на красной планете. Как говорится, дешево и сердито: русский хай-тек в сочетании с французской логикой. Производит впечатление.
К нашему приходу отменно подготовились. Сначала нас принял директор Центра Марк Перше, из рассказа которого стало совершенно понятно, что Франция, благодаря решению де Голля (опять де Голль!) создать Центр, находится на «ты» с космосом. Затем мы были переданы Лионелю Сюше, который отвечает за все международные проекты. Он, как оказалось, превосходно говорит по-русски. Почему?
– Да потому, – ответил он, – что мы плотно работаем с Россией. Я часто бывал и бываю в вашем Звездном городке, дружу с вашими космонавтами, учеными и техниками, это потрясающие специалисты и симпатичнейшие люди.
– С американцами тоже работаете?
– Разумеется.
– Уж извините за бестактный вопрос, но с кем вам проще работать, с русскими или с американцами?
– Безусловно, с русскими.
– Почему?
– Они более открыты, сердечны, с ними так: раз работаем вместе, значит, открыты все двери. Американцы держатся не так.
Словом, очень любит русских.
Потом пошли в столовую пообедать. Я вас не удивлю, если скажу, что еда вкуснейшая, ведь мы во Франции. Но удивлю, если скажу, сколько стоит обед – полный, до отвала, с вином. Три евро.
Дальше последовал зал слежения за спутниками. Это что-то из области научной фантастики. Весь огромный зал – стены, потолок, пол – все покрыто каким-то серым губчатым материалом, напоминающим картонную тару для яиц. Это сделано для полного заглушения любых посторонних звуков. Кроме того, высятся какие-то исполинские аппараты, смысл которых я даже и не старался понять, несмотря на все объяснения… А потом нас допустили на совершенно секретный объект: зал, где готовят новые спутники. Уже в который раз пришлось переодеться во все совершенно чистое, подверглись чистке и камеры наших операторов. В зале не должно быть ни одной пылинки. Там работают люди, но тишина такая, что собственное сердцебиение кажется громким.
Когда мы вернулись в основное здание, я обратил внимание на модель какой-то старинной башни, стоявшей на постаменте в одном из углов зала, и спросил нашего гида, что это?
Тогда, три десятилетия тому назад, мы навестили и другой замок на Луаре, Амбуаз. Это было, если мне не изменяет память, третьего января. Меня тянуло в Амбуаз потому, что здесь доживал свой блестящий век человек, которого я почитаю за величайшего из всех гениев. Леонардо да Винчи. Отвлеку вас на мгновение признанием, что я не завидую никому… кроме Франциска I. Это он купил у художника «Джоконду», которая ныне составляет славу Лувра, и это он пригласил к себе в замок Амбуаз Леонардо, которого он называл своим отцом и с кем каждый день подолгу беседовал об искусстве и философии.
Так вот, тогда, походив по замку и посетив часовню, где захоронены останки да Винчи, мы, замерзшие до мозга костей, зашли в кафе «Биго», расположившееся у самого подножья скалы, на которой высится замок. Кафе было пустым, если не считать самой семьи Биго – прабабушки, бабушки, хозяйки и ее мужа, да трех или четырех их детей. Все они сидели за большим круглым столом у пылающего камина и праздновали… новый, 1980 год: до этого такой возможности у них не было, поскольку они обслуживали новогодних гостей, потом сутки отсыпались. Они приняли нас с таким теплом, что даже не будь камина, мы все равно отогрелись бы мгновенно. Не верьте тем, кто говорят, будто французы негостеприимны, холодны и спесивы. Ложь это, ложь.
И теперь, когда мы с Иваном подходили к кафе, я рассказал ему о том давнем посещении, когда мне было сорок шесть лет, и задался вопросом, узнают ли меня, в чем он выразил серьезные сомнения. Вот мы вошли, и я подошел к хозяйке, стоявшей за прилавком. Не стану отвлекать вас описанием того, какие там красовались сладости, какие пирожные и торты, произведения французского кулинарного гения не давали посетителю отвести от себя глаза… Я сказал: «Бонжур, мадам». Она внимательно посмотрела на меня, широко улыбнулась и, протянув руку, сказала: «Бонжур, месье, как я рада вновь видеть вас!»
Да, да, она узнала меня, и когда я сейчас пишу об этом, то испытываю трудно передаваемое чувство радостной благодарности. Прабабушки и бабушки уже не было, но семейное дело продолжалось уже в третьем поколении, и в этой верности делу было что-то и необыкновенное, и трогательное, и вызывающее восхищение.
Мадам Биго по нашей просьбе стала рассказывать об истории этого славного кафе, и в какой-то момент, когда она вела нас по его залам, высоченный Иван ударился головой о низкую балку перехода.
– О! – воскликнула мадам Биго, – совсем как Карл VIII!
К вашему сведению: король Франции Карл VIII, пожелав показать своей супруге самый лучший вид из замка Амбуаз на Луару, повел ее по коридору и по пути ударился головой о низкую притолоку. Поначалу казалось, что не произошло ничего страшного, но через несколько часов король занемог и умер на следующий день. Произошло это 7 апреля 1498 года. Позвольте вопрос: много ли, на ваш взгляд, хозяев кафе, кондитерских и булочных, которые бы нашли подобную параллель? Вы скажете мне, что мадам Биго, возможно, большой любитель истории? Или что она специально выучила некоторые факты, чтобы поразить ими воображение посетителей? И я отвечаю вам: нет, дело совершенно в другом. Помните, я обратил ваше внимание на то, что для французов история жива? И это вовсе не потому, что так блестяще преподают ее в школах.
Мы попали в Амбуаз в день, когда весь город празднует восхождение на престол одного из самых любимых королей Франции – Франциска I. Следует сказать, что до него Франция мало могла гордиться своими королями. После Филиппа-Агуста амбициозного, Святого Людовика набожного, Карла V премудрого, Карла VI безумного, Карла VII печального, Карла VIII донкихотствующего и Людовика XII болезненного на трон, наконец, ворвался Франциск I. Был он атлетичного сложения, переполненный энергией и идеями, умница, обожатель женщин, гурман – и все изменилось. Вдруг меланхолия уступила место жизнерадостности. Собственной силой он создал для Франции «прекрасный XVI век», своего рода Возрождение. При нем Франция выходит на авансцену истории, она становится первой страной Европы по народонаселению, а само население становится самым процветающим. Да, он много воевал, одерживая блестящие победы и терпя тяжелые поражения, но он строил Францию, он дважды объездил все королевство, чтобы своими глазами увидеть, как живут его подданные, он открыл страну для «итальянской прививки», что несказанно обогатило ее.
А теперь представьте: ночь, грозная крепость Амбуаз освещена прожекторами, все окна зашторены красным материалом и изнутри освещены так, что кажется, будто там, во дворце, двигаются тени тех, кто жил здесь пятьсот лет тому назад. Перед дворцом – широченная поляна, на ней горят костры. Сотни людей, одетых так, как одевались во времена Франциска I, разыгрывают разные сценки: булочник печет хлеб, ткачи ткут свои ткани, туда-сюда снуют груженные скарбом ослики, которых понукают их хозяева. Но вот заиграли трубы, и на холме чуть справа от дворца появляется только что коронованный двадцатилетний король. Он обращается к своему народу со словами надежды и добра, а дальше разворачивается картина его жизни. Впечатление грандиозное, но более всего меня трогает и восхищает то, что здесь не актеры, нет, здесь рядовые граждане города Амбуаз. Это они сшили все одежды, это они построили все декорации, это они репетировали сценки, и устраивается такой праздник ежегодно, причем участвуют все от мала до велика. Вот почему мадам Биго помнит историю – потому что для нее она живая. И конечно же не только для нее.
Перенесемся в городок Анноней, что находится на юго-востоке Франции. Городок как городок. Старый, конечно. Говорят, его название имеет римское происхождение. Но мы не приехали бы сюда, если бы…
Когда-то, в середине XVIII века, в Аннонейе родились два брата Монгольфье, Жозеф-Микаэль и Жак-Этьен. В общем, люди как люди, но до чрезвычайности любознательные. С юных лет производили они всякого рода опыты, чаще всего с огнем и дымом, что в глазах горожан сделало их не то колдунами, не то волшебниками. Впрочем, это были люди исключительно добропорядочные и набожные. Как-то один из братьев с негодованием заметил, что у его жены, стоявшей около горящего камина, задралась юбка. Он начал ей выговаривать, но она сказала, что она тут ни при чем, что юбка задралась без ее участия. Тогда-то муж и сообразил, что юбку поднял идущий от камина горячий воздух. Так родилась идея воздушного шара, позже получившего название монгольфьер.
Шестого июня 1783 года на центральной площади Аннонейя собралась толпа. В огромной чаше, набитой соломой, разожгли огонь, над которым с помощью канатов держали сшитое из шелка нечто, похожее на гигантский мешок. И вот, по мере того как горячий воздух поступал в мешок, он стал надуваться. Вскоре он принял форму невиданного по размерам шара, который с трудом удерживали десяток людей. Всем командовали братья Монгольфье. «Отпустите!» скомандовали они, и шар взмыл в небо, выше, выше, выше, пока не превратился в еле видимую точку. Пораженные горожане кричали от восторга, а шар все плыл да плыл. Целых десять минут, пока не приземлился в двух километрах от исходной точки.
Шестого июня 2009 года на центральной площади Аннонейя собралась толпа. Многие были одеты именно так, как горожане двести шестнадцать лет тому назад. А в центральной части площади в точности разыграли эту сцену, и тут тоже все были в соответствующих одеждах. И снова зажгли солому, и снова надулся мешок, превратившись в шар, и снова шар взмыл в небо под восторженные крики горожан. Среди них были мы, и я снова подумал о том, как французы сохраняют свою историю, как для французских детей братья Монгольфье и их детище абсолютно живы, а не покрыты пылью времен.
Глава 2
Во Франции, как в Греции, все есть
Говорит ли вам что-нибудь название «Ла Рошель»? Если нет, значит, вы не читали и одну из самых замечательных в мире книг «Три мушкетера» Александра Дюма. Именно там, в портовом городе Ла Рошель, а вернее, на его окраине, в полуразрушенном форте, собрались для серьезного разговора Атос, Портос, Арамис и Герб Ла Рошели д’Артаньян.
Чего нельзя сказать о гигантском заводе в Тулузе, где собирают самый большой пассажирский реактивный самолет в мире – аэробус А380. Поражают три вещи: размеры, чистота и тишина. Что до размеров ангара, в котором идет сборка фюзеляжа и крыльев, то затрудняюсь подобрать подходящий эпитет. Громадный, гигантский, необъятный… В общем, ОЧЕНЬ БОЛЬШОЙ. Чистота такая, какая встречается только в общественных туалетах Швейцарии и в некоторых больницах. И тишина. Никаких тебе громких голосов, никакого стука, лязга, рева. А рабочих сотни, и они работают. Все в аккуратнейших формах и защитных шлемах, какие и нам пришлось надеть, когда нас допустили к съемкам сборки одного самолета. Вообще это дело секретное, поэтому нас сопровождали «гиды», а точнее, члены местной службы безопасности, которые внимательно следили за тем, куда были направлены камеры наших операторов и наши фотоаппараты. Облазили весь самолет, для чего пришлось подниматься по пяти этажам окружавших его лесов.
Помните, в начале книжки я знакомил вас с одним из наших операторов, Евгением Переславцевым, который вечно исчезал в поисках «кадра»? Исчез он и тут – не без последствий. Когда мы, казалось, завершили съемки и собрались небольшой группой перед самолетом, к нам подошел начальник службы безопасности и довольно грозно спросил: «Где второй оператор?»
Стали искать. Вернее, была устроена форменная облава. Сейчас самое время сказать, что нет более жесткой и неприятной в мире полиции, чем французская. Ее боятся. Служба безопасности – это все та же полиция, пусть в другой форме и с другими задачами. В общем, мы почувствовали себя очень неуютно. Женю нашли и привели – хорошо, что не в наручниках. Потребовали, чтобы показали, что он наснимал. Показали. Потребовали, чтобы кое-какие кадры стерли. Я опасался, что отнимут все съемки и нажалуются начальству в Париж. К счастью, обошлось, но настроение было основательно испорчено. Было еще одно маленькое приключение: мы попросили разрешение взять интервью у какого-нибудь рядового рабочего. Его, молодого человека лет тридцати, подвели к нам в дальней части ангара, откуда выкатывают на взлетно-посадочную полосу уже готовый, но еще не покрашенный самолет. Основная покраска происходит в Германии, во Франции же окрашивают лишь хвостовое оперение, чтобы можно было понять, какой авиакомпании принадлежит самолет. Рабочий был, как говорится, подготовлен: все хорошо, никаких жалоб, замечательная работа, останется здесь на всю жизнь. Меня сразу перенесло в СССР и слегка затошнило.
Позже, когда мы посетили авиасалон Ле Бурже под Парижем, мы стали свидетелями показательного полета А380. Глядя на то, как этот исполинский летательный аппарат грациозно плывет в небе, я вспомнил слова, которые много лет назад я услышал от Андрея Николаевича Туполева:
– Если самолет не красивый, он не полетит.
А380 – абсолютный красавец.
«Конкорд» уже давно не летает, но на территории завода «Аэробус» выставлен для посещения один экземпляр. Меня там принимал Жак Рокка, старый летчик, который говорил о самолете с такой же нежностью, как иной говорит о своей любимой собаке.
Главные структурные секции авиалайнера строились на предприятиях во Франции, Великобритании, Германии и Испании. Из-за их размеров в Тулузу они транспортировались не самолетом A300–600 Beluga (используемым для транспортировки деталей других самолетов Airbus), а наземным и водным транспортом, хотя некоторые части перевозились при помощи самолетов Ан-124»
– Во-первых, месье, – отвечает он (замечу, что обращение «месье» и «мадам» у французов совершенно обязательно), – из-за финансовых соображений. Посудите сами: на сто километров полета «Конкорд» сжирал 18 литров керосина на пассажира, что в шесть раз больше, чем потребляет аэробус А380. Во-вторых, «Конкорд» наносит серьезный ущерб экологии. В-третьих, после использования самолетов террористами в Нью-Йорке одиннадцатого сентября авиакомпании перестали покупать «Конкорд», боясь того, как бы террористы не воспользовались им. Так что больше, месье, он не полетит.
И нежно погладил приборную доску.
На этой же территории расположен музей старых самолетов. Их множество из самых разных стран, в том числе из СССР. Все они кропотливо восстановлены организацией «Старые крылья». В организации в основном – вышедшие на пенсию мужчины, влюбленные в самолеты. Они собирают их по крохам, это их хобби. По-французски то, чем они занимаются, называется bricolage, слово не имеет точного перевода на русский, хотя этим самым «бриколажем» занимаются миллионы французов. Французско-английский словарь дает перевод do it yourself, буквально «сделай сам».
На самом кончике торчащего мыса Нормандии находится город Ла Аг. Там расположен завод по переработке ядерного топлива. Тема это тонкая. Известно, что АЭС с точки зрения экологии безупречны. Оставляю в стороне вопрос о возможной аварии, поскольку он имеет отношение не к выработке электроэнергии, а к надежности самой станции. Но есть одна существенная проблема: что делать с отработанным ядерным топливом? Оно сохраняет свою смертельно опасную радиоактивность в течение сотен лет. Франция стала по существу главной страной по решению этого вопроса.
Когда мы приехали, нам сразу дали понять, что здесь все обстоит предельно серьезно: запрещено снимать и фотографировать все, что имеет хоть какое-либо отношение к безопасности, включая камеры слежения и даже сам персонал. Другими словами, никто за пределами завода не должен знать ничего о том, как именно здесь обеспечена безопасность. Затем, после короткого внушения, нам предложили полностью переодеться – правда, позволили остаться в собственном исподнем. Дальше занялся нами не кто-нибудь, а директор завода Доминик Гийото. Он рассказал, что при переработке использованного топлива восстанавливается 96 процентов (из которых 1 процент плутония и 99 процентов урана). Лишь 4 процента использованного топлива не поддается повторному использованию. Что касается восстановленных 96 процентов, то они сохраняются в специальных контейнерах, где ждут своего часа. Услугами завода пользуются не только французские АЭС, но и голландские, немецкие, бельгийские, итальянские и японские. Сами понимаете, платят они за эти услуги весьма солидные деньги. Когда я спросил, сколько именно завод зарабатывает таким образом в год, мне сказали, что это коммерческая тайна.
А что же оставшиеся и весьма радиоактивные 4 процента? Нам показали, как их «остекленевают»: роботы заливают их плавленным стеклом, в результате чего получаются толстенные стеклянные чурки с нулевым радиоактивным фоном. Чурки эти будут захоронены в глубочайшие подземные шахты, где они будут дожидаться того часа, когда научатся уничтожать их содержимое.
Надо понимать, что у Франции нет ни нефти, ни газа, ни угля в достаточном количестве, чтобы обеспечить свою энергетическую независимость, что и привело в свое время президента де Голля к решению делать ставку на ядерную энергетику: более 80 процентов всей бытовой электроэнергии Франции обеспечивается именно этим. Не могу не признать, что завод произвел на меня сильное впечатление, но вместе с тем я все время испытывал какую-то опасность. Она, по крайней мере для меня, как бы висела в воздухе.
На следующий день мы встретились с Дидье Анже, одним из борцов против использования ядерной энергетики. Несмотря на свои семьдесят лет, он с юношеским задором излагал свою точку зрения.
– Во-первых, – сказал он, – в Ла Аге не менее двух человек были облучены – они это отрицают, но это так. Во-вторых, дело на самом деле в личных финансовых интересах компании, которая владеет заводом и хозяином которой является один из министров в правительстве президента Саркози. В-третьих, во Франции уже нет урана, приходится добывать его в Нигерии, а значит, так называемая энергетическая независимость, которую дают Франции АЭС, – полная чушь.
Потом, уже в Париже, когда я задал этот вопрос Бернару Биго, директору Комиссариата по атомной энергетике (СЕА), высокопоставленному государственному чиновнику, носящему в петличке пиджака красную розетку высшего ордена Франции, он со снисходительной улыбкой ответил, что у Франции хватает отработанного и восстановленного урана на тысячу лет, так что, сами понимаете, месье, все эти возражения не стоят внимания.
Ясно, что кто-то врет. Вопрос: кто? Так или иначе, Франция продолжает развивать ядерную энергетику, в чем мы смогли убедиться, посетив строительство новейшей АЭС совсем недалеко от Ла Ага, в городке Фламанвиле. Правда, нам было позволено посмотреть на грандиозную стройку лишь издали, снимать можно было только под определенным углом и только некоторые объекты, а в просьбе поговорить хотя бы с одним-другим строителем нам было отказано.
Так или иначе, факт остается фактом: в области развития и использования ядерной энергетики Франция занимает самые передовые рубежи.
Будучи в Тулузе, я был… на Марсе. Фигурально выражаясь, конечно. Это произошло во время посещения Национального центра изучения космоса (CNES). Представьте себе нечто похожее на небольшую пустыню – размером в полтора-два гектара. Земля красноватая, то тут, то там барханы, вся площадь усеяна камнями и булыжниками. Словом, модель поверхности Марса. На одном из ее краев что-то вроде весьма благоустроенного сарая. А в сарае – робот, нечто похожее на луноход, русского производства. К сожалению, на ремонте, так что я не увидел его в работе, но, как объяснил мне техник, при запуске по «Марсу» он дает совершенно точную картину того, как себя поведет «марсоход» на красной планете. Как говорится, дешево и сердито: русский хай-тек в сочетании с французской логикой. Производит впечатление.
К нашему приходу отменно подготовились. Сначала нас принял директор Центра Марк Перше, из рассказа которого стало совершенно понятно, что Франция, благодаря решению де Голля (опять де Голль!) создать Центр, находится на «ты» с космосом. Затем мы были переданы Лионелю Сюше, который отвечает за все международные проекты. Он, как оказалось, превосходно говорит по-русски. Почему?
– Да потому, – ответил он, – что мы плотно работаем с Россией. Я часто бывал и бываю в вашем Звездном городке, дружу с вашими космонавтами, учеными и техниками, это потрясающие специалисты и симпатичнейшие люди.
– С американцами тоже работаете?
– Разумеется.
– Уж извините за бестактный вопрос, но с кем вам проще работать, с русскими или с американцами?
– Безусловно, с русскими.
– Почему?
– Они более открыты, сердечны, с ними так: раз работаем вместе, значит, открыты все двери. Американцы держатся не так.
Словом, очень любит русских.
Потом пошли в столовую пообедать. Я вас не удивлю, если скажу, что еда вкуснейшая, ведь мы во Франции. Но удивлю, если скажу, сколько стоит обед – полный, до отвала, с вином. Три евро.
Дальше последовал зал слежения за спутниками. Это что-то из области научной фантастики. Весь огромный зал – стены, потолок, пол – все покрыто каким-то серым губчатым материалом, напоминающим картонную тару для яиц. Это сделано для полного заглушения любых посторонних звуков. Кроме того, высятся какие-то исполинские аппараты, смысл которых я даже и не старался понять, несмотря на все объяснения… А потом нас допустили на совершенно секретный объект: зал, где готовят новые спутники. Уже в который раз пришлось переодеться во все совершенно чистое, подверглись чистке и камеры наших операторов. В зале не должно быть ни одной пылинки. Там работают люди, но тишина такая, что собственное сердцебиение кажется громким.
Когда мы вернулись в основное здание, я обратил внимание на модель какой-то старинной башни, стоявшей на постаменте в одном из углов зала, и спросил нашего гида, что это?